Можно бояться перестать быть православным, но можно ли перестать быть православным?
Конфессии сформировались в аграрных обществах, в условиях изолированности регионов и стран. Точно так же формировались языки — в каждой долине свой диалект. В условиях изоляции могло казаться, что «православие», «католичество», «лютеранство» — разные вероучения. Развитие средств коммуникации и освобождение от цензуры уже к концу XIX века показали, что конфессии это не разные догматы, а разные языки описания одной веры.
Поэтому нет «православия», есть «православия», и их с каждым годом все больше. Русское православие всегда очень отличалось от греческого или болгарского, но в наши дни русское православие России очень отличается от русского православия США или Японии.
Дело не только в обрядовых различиях. Единство обрядов как раз поддерживается церковными властями сильнее, чем в аграрную эпоху. Но сколько же разнообразия внутри риз одного цвета! Высокомерное православие и православие смиренное, агрессивно фанатичное православие и просвещенное православие. То же относится и к другим конфессиям и к другим религиям.
В наши дни особенно явно, что различия эти не религиозные. Греко-католики Украины, которые со времен св. Андрея Шептицкого тщательно старались быть более православными чем православными, всё равно остаются именно католиками — не по обрядам, тут все гладко, имитация полная — а по психологии, по поведению, по культуре. В то же время папа Римский, патриарх Московский и глава Англиканской Церкви при всей разнице обрядов и текстов принадлежат к одной культуре — номенклатурной, лучше понимают друг друга чем своих подчиненных.
В этом смысле житель России может не бояться «перестать быть православным». Он может стать обрезанным мусульманином или иудеем, римо— или греко-католиком, буддистом или сайентологом, — во всех этих случаях он будет православным мусульманином, иудеем с сильнейшим русским православным акцентом, и это всегда будет причиной многих недоразумений в общении с «единоверцами». Точно так же образованный человек, перейдя из атеизма в индуизм, будет отличаться от индуистов и от православных образованностью, особым стилем мышления и общения. Сталин был православным диктатором как Франко был римо-католическим диктатором.
Проблема не в том, что православный может потерять православность, а в том, что он может потерять человечность. Сегодня иерархи РПЦ МП отличаются от греческих архиереев не так, как в XIX столетии. Гундяев отличается от Дроздова как Путин от Николая I. Не масштабом, а тем, что там — живые люди, а тут замороженные. Тоталитаризм к этому привел.
На практике это означает, что экуменизм как единение конфессий есть явление ничтожное. Объединяется безличное, бюрократическое. Объединяются коллективы, а ничего в жизни человека от этого не меняется. Не случайно идея соединения церквей у Владимира Соловьева выводилась из необходимости универсальной империи. Объединение церквей в их нынешнем состоянии было бы кошмаром еще большего обезличивания.
Бердяев писал в связи с национализмом: «Интернационализм есть общее, а не универсальное. Универсальное конкретно-единично, оно не подчинено числу. Христианство есть вселенскость и конкретное единство, вбирающее в себя все преображенные и просветленные индивидуализации бытия».
Применительно к проблеме единства христиан это означает, что бессмысленно прыгать, пытаясь достичь той высоты, где нет перегородок, якобы разделяющих Церковь. Церковь разделяют не перегородки, а обезличенность, опустошенность, душевная лень, общие для всех конфессий.
«Конкретное единство» означает, что каждый человек — особенный случай. Нельзя заранее создать общие для всех правила. Иного православного надо категорически не пускать в храм, а иного мормона приветствовать, падая ему в ноги. (Дисклеймер: это наугад взяты примеры абсурдные). Тут как нигде для членов Церкви важен принцип решать проблемы по мере их появления. Нет в приходе старообрядцев, католиков, квакеров, желающих причаститься, влиться, соединиться, — ну так и не морочить себе голову этими правилами. Есть человек — есть проблема, и само наличие человека в его единичности заключает в себе решение этой проблемы, над которой придется, скорее, и голову поломать, и помолиться основательно. А может, в долю секунды всё станет ясно к общему экстазу.