Иоанн Предтеча, с которым Иисус ни в чём не расходился.
«И спрашивал его народ:
— Что же нам делать?
Он сказал им в ответ:
— У кого две одежды, тот дай неимущему, и у кого есть пища, делай то же.
Пришли и мытари креститься, и сказали ему:
— Учитель! Что нам делать?
Он отвечал им:
— Ничего не требуйте более определенного вам.
Спрашивали его также и воины:
— А нам что делать?
И сказал им:
— Никого не обижайте, не клевещите и довольствуйтесь своим жалованьем».
Тут замечательно Лука (3:10) делит всех людей на три класса. Не по отношению к средствам производства. Не по достижениям. Не по деньгам. Не по месту в иерархии.
По словам. По коммуникационному поведению. По тому, как они общаются.
Ты Робинзон с Пятницей? Делитесь друг с другом запасами. Не откладывайте на будущее — ваше настоящее и есть ваше будущее. Бог замкнул ваше будущее на вашем настоящем. Не просто «живи одним днём», а живи одним днём с другим. Просящему у тебя хлеба, дай из своего запаса хлеба. Просящему у тебя внимания, дай из своего запаса внимания. Просящему слова, дай слова. Не откладывай установление связи на завтра, завтра отменяется. Короткое замыкание хроноскопа — источник свободы и вечности.
У Свифта мудрецы разговаривали, для точности предъявляя друг другу не слова, а те предметы, которые призваны (якобы) обозначать слова. Носили с собой мешки с кирпичами, бриллиантами, розами и т.п. Свифт издевался над основателями кибернетики напрасно. Даже не на уровне слов, а на уровне еды, дома, тепла, в общем, на уровне денег люди могут и должны предъявлять друг другу свои нужды. Вести диалог о подготовке коммуникации, чтобы общение было на равных. Не богача с нищим: «Поделюсь с тобой избытком еды, но ты постриги мою лужайку и проваливай». Человека — с человеком.
Это анархизм, ненавистный любому государственнику и державнику, хоть большевику, хоть либертарианину (который тоже державник, только его держава — его личный жалкий мирок). Не проси субсидии у кесаря, субсидируй сам. Кстати, и сам не стыдись просить того, что у другого в запасе, а ты не имеешь. Прежде всего, любви. Не стесняйся, просить не стыдно, стыдно красть, насильничать, убивать.
Разнообразие — основа общения, неравенство — онкология общения. Разнообразие отличается от неравенства как сила от насилия. Доброта сама по себе отнюдь не общение, но она обязательное условие для коммуникации.
Разнообразие через доброту, поощряющую иного, другого, безо всяких обязательств с его, другого, стороны, — это и есть свобода. Я не свободен, если не свободен другой, а голод — это самая страшная несвобода.
Разнообразие переходит в равенство. Не в равенство перед законом (оно само собой разумеется уже по определению того, что такое право и права), а в равенство перед будущим. Перед будущим все равны, потому что будущее неподвластно никому. Ты можешь в мгновение ока превратиться из повелителя орлов в несчастного калеку. Более того, весь твой мир может в одночасье превратиться в мир калек.
Забота о другом создаёт настоящее за счёт будущего, в ущерб тому соревнованию, которое так продуктивно для будущего, а забота о будущем побуждает уравнять шансы. Так появляется то, что можно назвать налогами, государственной казной, общаком, кассой взаимопомощи, общим трактовым фондом.
Если ты в сообществе, которое заранее создаёт запас для всех — это и есть налоги, ненавидимые либертарианами — то появляются те, кто хранит коммунальный запас. Нормальная работа, чудесное изобретение, страховка от страхов.
Избыток не передаётся прямо нуждающемуся или не весь избыток передаётся нуждающемуся прямо, а идёт в некий общий котёл. Замечательный, кстати, образ, восходящий чуть ли не к палеолиту, но абсолютно точно описывающий силу солидарности, которая из акцидентной, «на случай», стала постоянной, создав будущее.
Тут искушение второго порядка (непорядка?): кому доверили запасы, может возомнить себе начальником. А вот не вылезай за рамки, которые тебе коммуна определила! «Не требуй более определённого вам». Это — анархизм, переходящий в коммуну, в настоящую, где не сверху вниз, а снизу вверх.
В этом будущем возможны и космические полёты, и фундаментальная наука, и борьба с планетарным потеплением или с пандемией. Но — не требуй сверх определённого. Определить, что такое «определённое», какими должны быть налоги и прочие вкусняшки, очень трудно. Зато очень легко определить, что такое «сверх». И, если что, позвать полицейского, чтобы доставил в суд.
Вот третий тип коммуникации, и тут главное искушение — «обидеть». Как тут сила превращается в насилие? Чем силовик отличается от насильника?
А чем сторож отличается от конвоира?
Каин убивает Авеля, а на вопрос «Где Авель?» Обрывается: «Сторож ли я брату моему». Да в том-то и дело, что — да, именно сторож. А ты брата обидел.
Убийство — обида? О да, таков был смысл слова «обида» ещё в XIX веке, когда так перевели греческий глагол, который встречается у Аристотеля в выражении «потрясать руками». Не вытрясайте душу из человека! Не притесняй. В. XVII веке царю подавили списки «чинимых воеводами обид» — злодейств, которые воеводы не чинили, а учиняли.
Сторожить покой брата — совсем не то, что убить брата или хотя бы посадить его в тюрьму. Прямая противоположность! Тонкая грань? А грань между уморить голодом и не поделиться хлебом тоже тонкая, но как-то замечаем, когда кушать хочется. Различаем мы, когда государство — надзиратель, иногда даже преувеличиваем: «Ой, Большой Брат смотрит за тобой». И хорошо, и надо преувеличивать, чтобы не доходило до Большого Брата. Различаем и часто просим государство побыть надзирателем, принести пайку — не себе, а ближнему. Он же Каин… То-то Бердяев и писал, что этика начинается с вопроса «Каин, где брат твой Авель», а заканчивается вопросом «Авель, где брат твой Каин». Все войны, все несправедливости правосудия, все казни и наказания учиняют Авели, борющиеся с Каинами. С потенциальными и с реальными, с кажущимися и с мнимыми. Нет такого Каина, который бы не считал себя Авелем.
Если коммуна кому-то доверяет силу, предотвращающую насилие и останавливающую насилие, то появляется искушение третьего порядка: силу норовит сама стать насилием. А вот не становись! Никого не насилуй — вот что такое «не обижай». Не притесняй. Он вор? Он убийца? От того, что ты его посадишь или задушишь, он лучше не станет, а опаснее — станет.
А как же иначе? Да уж как-нибудь… Сторож — это не тот, кто охраняет злодея, посаженного в тюрьму, а тот, кто оберегает человека от злодеяния, неважно — падет ли человек жертвой злодеяния или сам может совершить злодеяние. Как оберегать, чтобы не поработить… Как быть сильными, не прибегая к насилию… Сторожами не в тюрьме, а до тюрьмы и помимо тюрьмы, сторожами на свободе…
Ну, умные же, придумаем что-нибудь. Да и уже придумали многое, было бы желание применить — а пока преобладает желание цыкнуть, ударить, в общем, «обидеть». Потом удивляемся, как это детьми все ангелы, откуда только взрослые черти берутся. Конечно, сторожить покой Авеля или, тем более, Каина, это не то, что милостыню подавать или налоги платить. Это искусство высшего пилотажа. Это, собственно, далеко не факт, что надо каким-то «воинам» особым поручать. Даже факт, что не надо. Какие воины с собственными детьми и братьями?! Не дадим в обиду наших каинов!
Общаться надо с Каинами… Не трындеть им про идеалы, когда они уже в камере смертников или пожизненно заключённых, а когда они в кроватке лежат и агукают. Общаться с каинами, когда они вырастают — а они растут, нельзя стать доктора Джекилом без мистера Хайда. Наша тень растёт вместе с нами. Надо стеречься и надо стеречь, и коммуникация тут — не лучший, а просто единственный способ защитить от Хайда и защитить Хайда. Коммуникация с позиции Авеля. Коммуникация с креста. А вы хотите коммунизм без креста и анархию без самопожертвования? Солидарность без синяков и свободу без ожогов? Такого не бывает, как не бывает круглых квадратов. И это очень хорошо, что квадраты квадратные, круги круглые, а люди — человечные до неописуемости и бесконечности.
