Фантаст Айзек Азимов лучший свой роман «Конец вечности» написал в 1955 году. Ничуть не фантастический, если не считать фантастикой любовь.
Роман начинается с того, что герой, который служит в полиции времени, получает задание предотвратить в одной из эпох создание космических кораблей. Чтоб галактика не погибла в огне войны. Он решает задачу элегантно: переставляет одну деталь на складе. С одной полки на другую. Деталь вовремя не находят, начинается целая спираль событий...
Потом герой полюбит и ради защиты своей любви уничтожит ту самую полицию времени, которая называет себя службой вечности и якобы обеспечивает стабильность, безопасность и прочие тоталитарные плюшки.
Ценой отказа от космоса и любви, это уж как всегда.
Если что-то можно спрогнозировать, то это точно не любовь.
Зато деньги.
Неужели?
Капитализм стоит не на том, что можно просчитать будущее, организовать его наилучшим образом, ко всеобщей выгоде. Капитализм стоит на риске, на непредсказуемости, волатильности. Он периодически об этом забывает, но жизнь напоминает.
В любое мгновение очень легко сказать, что надо было изменить в прошлом, чтобы в это мгновение стало лучше. Вон ту детальку передвинуть, то бабочку спасти... Те акции продать, в этот старт-ап вложиться... Гитлера задушить в колыбели, Ленина в гимназии, Сталина в семинарии, Путина в Дрездене — сколько миллионов жизней и миллиардов денег спасли бы одним лёгким движением руки.
Тут Родос, тут прыгай. Вот это мгновение — сейчас скажи, что надо сделать, чтобы завтра не было рецессии, прецессии, мировой войны и гибели всего человечества от жары. Сейчас можно ещё отделаться миниатюрным жестом. Говори, каким!
Шутка. Не надо. Бесполезно и опасно. Пробовали — вон, просто всех вифлеемских младенцев зачистили, и всё-таки не помогло.
Нельзя просчитать будущее. Но можно, увы, так организовать жизнь, что будущего не будет. Вообще. «История прекратила течение свое» — Салтыков-Щедрин про Глупов. Так и живём. Нечего просчитывать. Перерезаны все причинно-следственные связи. Это и называется тоталитаризм. Несвобода. Зато стабильность и безопасность — точно известно, что будет завтра: завтра будет такое же серое ничто как сегодня.
И не будет любви. Почему Азимову так удался роман? Потому что там любовь не голливудский гарнир к перестрелкам. Потому что уловил связь между свободой, вечностью и коротким замыканием двоих людей друг на друге. Коротким замыканием, от которого всё перекашивается, рушится стабильность, в разы возрастает непредсказуемость и риски, зато — жизнь, настоящая.
Главный враг любви не ненависть, а насилие, от самообмана до войны. Насилие просчитывает, любовь созидает. Насилие гарантирует и обеспечивает, любовь творит и рожает. Очень хочется совместить войну со свадьбой, и многие пытались, но — не выходит. Вот с разводом — это да. Потому что можно любить под бомбами, в концлагере, но нельзя любить победителем. Орвелл всё перепутал (в книге, в реальной жизни как раз любил ещё как).
К справедливой войне это тоже, к огромному сожалению, относится. И потому, что война, и потому, что справедливая. Справедливость это ведь тоже насилие, хоть и очень своеобразное, и поэтому любви легче выжить в несправедливом мире, чем жить в справедливом. Любовь сама несправедлива в высшей степени. Она — начало вечности, а вечность это величайшая неправедливость по отношению ко времени и смерти.
