Защитники гитлеровской Олимпиады 1936 года говорили, наверное, как и в наши дни по схожему поводу, о том, что спорт не виноват в том, что мир лежит во зле. Не спорт поверг мир во зло. Более того, спорт борется со злом уже потому, что в серости будних дней пробуждает сильные чувства. Не только же про эротические переживания можно сказать «до болезненности острые», но и про переживания как спорстмена, так и, главное, болельщиков. Свежесть глаз и половодье чувств.
Было бы ханжеством сказать: хотите острых чувств — пожалуйте от ликующих, праздноскакающих в стан погибающих. Хотите — в дом престарелых, хотите, наоборот, в детский дом. Вы сопереживаете юной гимнастке — поверьте, переживания ребенку, которого изнасиловал воспитатель, тоже довольно острые.
Только вот незадача: ребенку ведь именно так нужно помочь, что он захотел и спортом заниматься, и болеть за спортсменов. Конечно, многие люди, которым помогли с реабилитацией, сами посвящают себя помощи другим, но все же, к счастью, это вовсе не обязательно, это благодать, а в идеале, чтобы несчастных вообще не было. Иначе мы рискуем впасть в грех ханжества, которым так наслаждались многие христиане. Да и наслаждаются. Да и не только христиане. Спешите делать добро — а на шутки нет времени! Как можно наслаждаться музыкой Бетховена, когда…
Тут лучше читатель пусть сам подставит, что ему велит совесть. Избиение тюленьих детенышей дубинками ради ценного меха… Голодающие дети… Истекающие кровью борцы за свободу…
Делать добро — добродетель, вознаграждаемая жизнью вечной, но не сама вечная жизнь. А вот смеяться, радоваться и чувствовать прочие острые, но при этом безболезненные чувства — вполне часть вечной жизни. Вечная жизнь, она ведь не антоним жизни земной (как полагают ханжи), она её часть (как полагал Христос, Который знал в вечности толк, уж поверьте — или уверуйте).
Не верьте, напротив, тем, кто говорит, что Иисус никогда не смеялся, не радовался и не испытывал прочих острых, но приятных чувств. Нигде этого не написано. Более того: Он пировал с грешниками (а серьезно пировать невозможно, во всяком случае, с грешниками), за что и был критикован. А критиканам ответил просто: Иоанна вы ругали за аскетизм, Меня за неаскетизм, на вас не угодишь.
Вечная противофаза — Бог испытывает острые чувства на кресте, люди тупо глазеют. Бог веселится с покаявшимися, люди подпускают издевательские шпильки.
На самом деле, никакой антитезы между остротой чувств и добротой сердца нет. В игольное ушко проходят именно острые чувства! Христос пришел свести на землю огонь Духа, а не психическое выгорание от мировой скорби по чужим проблемам.
Лукавство же тех, кто защищает острые олимпиадские чувства, в том, что вовсе там не острые чувства. Истерика это, а не острота. Когда человек старательно прячется от реальной жизни — не от реальных проблем, а вообще от реальной жизни, с ее удовольствиями, радостями, смехом — тогда он и начинает вдруг испытывать острые чувства на стороне. Это ещё прелюбодеяние называется.
Четыре года люди живут как тупое сытое стадо, ворчащее на пастухов, и вдруг по команде начинают испытывать острые чувства? Такого не бывает. Призывать таких людей идти утешать несчастных — упаси Бог! Их самих нужно утешать и лечить, их на пушечный выстрел к страдающим детям подпускать нельзя.
Как избирательная правда есть абсолютная ложь, так избирательная острота чувств есть абсолютное бесчувствие. Да здравствуют острые чувства — но каждодневно, ежеминутно, благо всегда есть причина, побуждающая остро чувствовать, и горе нам, если мы не видим этой причины. Имя этой причине — человек. Не только больной человек, но и здоровый человек, и особенно здоровый. Не только бедняк, но и богатый, сытый, веселый человек. Не рекордсмен, а просто мен или вумен. Не победитель и не проигравший, а просто ближний. Не нуждающийся в нас, но готовый улыбнуться нам — лишь бы наши острые чувства были заточены, а уж точилка есть у каждого, только пользуйся, а не обманывайся, что оно тебе не нужно.