Дверь

Один фантаст придумал рассказ о космонавте, который во время космического путешествия наткнулся на заброшенную ракету. Космонавт был один, но отправился осмотреть корабль: из-за чего он пустует, не произошла ли какая-то катастрофа. Воздух давно весь улетучился, но аварийное освещение ещё работало.

Вдруг в коридоре, ведущем к рубке управления, путь космонавту преградило нечто. Нечто было похоже на коричневатое облако, клубившееся в проёме. Космонавт попробовал просто пройти сквозь «облако», но но загустело и превратилось в подобие густого, вязкого теста, пройти сквозь которое было невозможно.

Космонавту стало интересно. Он посмотрел на облако, и вдруг показалось ему, что оно не только живое, но и разумное. «Пропусти, пожалуйста», — сказал космонавт. Коричневая масса зашевелилась, стала размягчаться и растеклась по стенкам так, что проход совершенно освободился. «Спасибо!» — сказал с восхищением космонавт.

Он прошёл в рубку, посмотрел записи бортового компьютера, проверил состояние механизмов. И вдруг в скафандре запищал сигнал: воздуха осталось немного, пора возвращаться.

Облако клубилось в коридоре. «Пропусти, пожалуйста!» — сказал космонавт без особой сердечности. Вежливость формальная, без души облаку не понравилось. Оно стало густеть словно море в сказке о рыбаке и рыбке. «Да пропусти, а то...» — огрызнулся космонавт. Он чувствовал, что с облаком нельзя так говорить, но в душе копошился страх из-за разговор остаться без воздуха. Облако стало из коричневого черным и превратилось в гладкую непроницаемую стену. Воздуха в скафандре оставалось все меньше.

Космонавт достал бластер и выжег непонятную субстанцию. До конца жизни он не мог себе этого простить.

* * *

Космонавт вёл себя по-человечески. Наша нетерпимость слишком часто вдохновляется вовсе не радением о святыне, а страхом за собственную шкуру, нежеланием помирать. От такой нетерпимости спасает неторопливость.

Облако вело себя тоже по-человечески. Оно отвечало добром на добро и холодом на холод. Его нетерпимость была ответной и привела к мученичеству. Впрочем, облаку от этого лучше не стало. Нетерпимость ответная, нетерпимость, готовая смерть принять, — все равно нетерпимость.

Человек есть облако в доме, человек может быть и облаком, и дверью. В конце концов, любая стена — это просто дверь без ручки. Будет ручка — будет, за что потянуть, за что поздороваться, будет и открытие.

Иисус однажды назвал себя дверью, призвал быть дверью, пропускать всех через себя, сквозь себя, даже тех, кого нельзя пропускать, кто жален, зол и груб.  Подставлять левую щеку надо не тому, кто хочет тебя погладить, а тому, кто уже ударил тебя и хочет ударить ещё. Наша щека — вот ручка, за которую иногда только и можно открыть самую главную дверь. Идти два километра надо с прохиндеем, который спекулирует на древнем обычае помогать несущему тяжёлый груз (обычай-то говорит о километре).

Вести себя так — непрактично. Доброта есть дверь, открытая всем, не потому, что такую дверь никогда не снесут с петель. Напротив, именно дверь нараспашку будет вызывать всеобщее возмущение, неуважение. Люди почитают двери стальные, обитые натуральной кожей, открывающиеся вальяжно и редко.

Идеальный дом это дом, в котором каждая стена может открыться в нужный момент. Дверь и стена есть два состояния души, как жидкость и лёд есть два состояния пара. Доброта не есть открытость, доброта есть открытость для всего, кроме закрытости, агрессии, бесчеловечности.

Доброта есть больше дверь, чем стена. Стена без дверей это тюрьма для того, кто в стене. Цену бункера спросить у Гитлера. Дверь, даже посреди чистого поля, спасает от уныния: если есть дверь, значит, есть кто-то живой.

Любую стену ветер рано или поздно повалит. А вот распахнутая дверь побеждает ветер, пропуская его сквозь себя. В парашюте одинаково важно и полотно, из которого он сделан, и то, что полотно сшито не сплошь, оставлены огромные прорези, через которые свободно проходит воздух, чтобы парение было парением, а не кувырканием. Нельзя повалить того, в ком нет точки сопротивления. Доброта побеждает зло не тем, что впускает его в себя, а тем, что пропускает его сквозь себя, не давая возможности задержаться. Конечно, доброта-дверь плохая защита от гибели, но кто сказал, что смысл доброты в самосохранении или в сохранении ближнего своего? Смысл доброты в победе над злом, а победа так же отличается от самосохранения как полёт ракеты от ракеты в шахте.

Каждый выход из вагона московского метро украшен двумя людьми: они стоят по бокам словно атланты или львы. Все входящие и выходящие поневоле трутся о них как стриптизёрши о шест.

Манера не слишком пристойная, но, по крайней мере, она рациональна: человек хочет на нужной остановке наверняка и поскорее выйти. Но в последние годы в метро появилась другая, совершенно абсурдная манера: желающие войти в вагон стоят плотной стеной и не расступаются перед хотящими выйти.

С таким же успехом Архимед мог бы пытаться погрузить тело в ванну, закрыв её мраморной плитой. Люди, что, не понимают, что не смогут добраться, куда нужно им, если не выпустят тех, кто хочет оказаться там, где им уже быть не нужно?

Блокирующие выход согласны: пускай желающий выйти нас толкает, пускай применяет силу, пусть нас раздвигает. Вступать в переговоры они не намерены, да времени на переговоры и нет, поезд стоит недолго.

Хорошо, если желающих войти немного — тогда через них можно прорваться. А если желающих выйти сорок человек, а желающих войти двести? А если желающих выйти один миллион, а желающих войти сто сорок миллионов? Утрамбовать, закатать в асфальт, расплющить тех, кто мешает двигаться в светлое будущее? Можно, но вагон из средства передвижения превратится в кладбище.

В лучшем случае никто никуда не поедет вообще, либо — в худшем случае — желающие выйти потеряют терпение и взорвутся. Со взорвавшимися в переговоры, естественно, вступить не удастся, но ведь остаются ещё и те, кто пока жив. Может, расступиться и дать им выйти, чтобы ехать дальше спокойно и со сравнительно чистой совестью?