Единорог

В жизни маленьких девочек есть лошадиный этап, который плавно переходит в единорожий. Различие очевидно: лошадки бесполы, точнее, всеполы, в детском мире любая из них может быть мамой или папой. Единорожий гендер сомнению не подлежит, видимо, в этом и заключается функцию единорога. Он, конечно, мимими и всякое такое, но всё-таки рог никуда не денешь: единорог таит в себе угрозу. Он подлежит укрощению, точнее — он напрашивается на укрощение, он ластится, подлизывается, но исходная точка всё же если не опасность, то возможность опасности. Смутное и неясное, предчувствие предчувственности, как оно и подобает быть в нежном возрасте.

Единорог — как и лошадка — спустился в детскую культуру из мира взрослых дядь и тёть, как спустились туда Робинзон и Гулливер. Процеженные, отфильтрованные, доведённые до идеального состояния сферического единорога в сферическом вакууме. Слово «девственность» через фильтр не прошло, и это замечательно, потому что ведь вовсе не девственность, а именно доброта укрощает единорога.

Изначальный пафос, возможно, состоял в том, что сферическая девственница даже Фрейда не читала и не подозревает о том, что сигара может быть не только сигарой. Поэтому при виде рога единорога она не краснеет застенчиво, и ничтоже сумняся повязывает ему бантик. Единорог, обезоруженный, мурчит и трётся о колени.

Любовь оказывается не вызовом, разрушением и смертью, а возможностью, развлечением и жизнью. В таком виде единорог миф отнюдь не только для девочек. Придумали миф, скорее всего, именно мальчики — в смысле, подростки или мужчины в полном расцвете сил, придумали, чтобы хоть как-то осмыслить собственную слабость. Это ведь миф именно о слабости — нет, не мужчины, а мачо. Это миф не о мадонне, это миф о Персее, Геракле, Ахилле и прочей афинее. Как объяснить себе, что сила человека — включая мужчину — не в силе? Как это объяснить себе, когда вся окружающая среда, включая и женщин, убеждает тебя в обратном? Вот, пожалуйста, — единорог, покоряющийся не силе, а доброте.

Как невинность связана с добротой? Никак, разумеется, во всяком случае, если речь идёт о невинности как незнании физиологии или о невинности как о любом другом незнании. Что может быть глупее отождествления целомудрия — мудрости! — и незнания? Они и не отождествлены. Невинность девственности вовсе не в незнании, а как раз в знании, в знании того, что есть вещи интереснее секса. Например, любовь, не говоря уже о науке, искусстве, автостопе, коллекционировании. Целомудрие не в незнании секса, а в знании его места в себе и в мире. Место это солидное, но отнюдь не первое. Приезжая в какую-нибудь страну, никто ведь не торопится осмотреть атомную электростанцию, которая обеспечивает энергией всю эту страну.

Миф о единороге сменяет миф о лошади не потому, что в ребёнке начинается половое созревание (хотя по времени совпадает), а потому что ребёнку открывается пространство доброты. Он выходит за пределы семьи. На самом-то деле не единорог к нам приходит, мы приходим к единорогам, мы выходим от родителей, которые вполне себе (в норме) гуингнмы, на пестроцветную лужайку, вполне идиллическую, однако значительно более свободную, чем папа с мамой. Папа с мамой (в норме, в норме!) не злятся ни с того ни с сего, не обижают, не равнодушны, не ищут своего, не помнят зла, не предают, не брыкаются. Новые знакомые друзья — о, эти всё это умеют. Как и мы! Вопрос в том, когда человек поймёт, что рог не только у других (и пол совершенно неважен), но что и он сам для других — единорог. Добро, но с кулаками. Кулаки, но с добром. И правильно, что с кулаками — не всё в жизни можно сделать открытой ладонью. Даже простейший акт доброты — подставить другую щёку, когда тебя ударили — только тогда полновесный акт доброты, когда кулаки крепко сжаты. Сжаты, но — подставить щёку. Сжаты, умеют дать сдачи, но — подставить щёку. Сжимают ядерный чемоданчик, но — подставить. Вот — целомудрие, а не когда ты сивый мерин или меринесса (мериниатида?).

Целомудрие и невинность связаны с сексом не больше (хотя и не меньше), чем с религией, наукой, политикой и прочими интересными занятиями. Они связаны с умением не бояться зла, не бояться страшного существа, которое требует себе жертвы, а это умение — результат с трудом добываемого знания о зле в себе. Привет, единорог! Ты единорог — и я единорог, давай дружить! Ах, ты девственница, я тут один единорог? Тем более давай дружить, делить ведь нам нечего. Уничтожить друг друга — да, могли бы, или пожениться, но мы же не лошадки какие-нибудь, мы единороги и девы, и у нас есть дела поважнее: идти бок о бок по жизни, укрощая зло в себе, повязывая бантики на зле в других, и если вдруг рванёт и уничтожит, то, как говорил один персонаж Булгакова, «если меня расстреляли в Одессе, неужели я не имею права приехать в Москву?!» Добро не боится чудовищ не потому, что чудовища не страшны, а потому что добро не боится смерти, настолько не боится, что даже и ей готово почесать за ухом.