Пронзительный набат Бухенвальда и низкий гул Царь-колокола, весёлые рождественские карильоны церкви у дома Анны Франк в Амстердаме, — много звонов в мире, но есть среди них один особый. Это тихий до символичности звон недостающего звена.
Когда говорят, что если на улицы Москвы выйдет миллион человек, то падёт кровавый режим, недостающее звено позвякивает: «Да? Да?» Недостающее звено всегда ищет себя. «Выйдет миллион человек» должно быть соединено каким-то предложением с «режим падёт».
Какие интересности обнаруживаются при попытке предъявить недостающее звено! Например, убеждённость в том, что кровавый режим испугается миллионного кровопролития. В Чечне полмиллиона человек положить не испугался, а в Москве почему-то испугается, хотя в Москве на кону будет куда больше. Очаровательна и убеждённость в том, что миллион человек, уехавших в Москву из провинции ради денег, вдруг ударятся оземь и обернутся людьми, готовыми возложить свои животы на алтарь свободы.
Недостающее звено скрывает жажду чуда. Вот сейчас бывшие гебешники и казнокрады переродятся, вот сейчас политклоны и политклоуны оживут, вот сейчас митинги, пикеты и демонстрации мышей вызовут у котов цепной инфаркт и будут мыши хоронить котов. А вдруг! Ведь так долго «всё это тянется» — сто лет уже отметили в прошедшем году, пора бы кончиться. И опять недостающее звено — между «давно» и «пора». Почему «всё это» отнесли к явлениям самовыдыхающимся? Может, наоборот, оно явление самоукрепляющееся? Хорошо, говорит чистое наивное сердце, оставим политику, давайте читать «Капитал», а вдруг там найдётся рецепт украинского борща. Не будет «вдруг». Не найдётся! Потому что недостаёт одного, но важного звена: «Капитал» не поваренная книга, хотя Маркс, безусловно, заварил кашу. Кровавую, нашу.
Чудеса бывают, но они не в том, что коты вдруг позволят мышам себя хоронить, а в том, что человек — не мышь. Точнее, человек — не обязательно мышь. Человек свободен быть мышью, быть крысой, быть крысоловом, даже мышеловкой, но всё же единственное, чем человеку стоит попытаться быть — это человеком. Человеком, который не надеется на чудо, не верует в то, что Лесков назвал русской троицей — Авось, Небось да Как-нибудь. Человек есть недостающее звено между обезьяной и человечностью. Не миллион людей, а один человек — разумный, творческий, умеющий убеждать и умеющий слушать, научившийся заключать союзы и не идти на компромиссы, жертвовать и отказываться жертвовать.
Человек — недостающее звено между прошлым и будущим, и если человек ищет это недостающее звено в случайностях, в чём-то механическом, поверхностном, в суевериях политических и религиозных, то нет ни прошлого, ни будущего, а одна серая пошлятина, с каждым новым годом всё более серая, хотя это и кажется невозможным. Так ведь «кажется» — это тоже нежелание быть недостающим звеном, трусливая, подленькая надежда на то, что всё «образуется». Ну, как оно «образуется», Толстой прекрасно описал в «Анне Карениной». Тут труп, там развод, в Симбирске лакомится вишнями В.И.Ульянов…
Бой курантов и звон бокалов без этого недостающего звена — на ветер. Не день сурка, а год Суркова, двадцатилетие Путина, столетие ленинского путча. Цепляются друг за друга звенья не то что недостающие, а просто лишние, звенья, образующие цепь рабства: жадность, трусость, подлость, лживость, лукавство. Не надеяться на чудо — быть чудом. Не рвать цепи — ковать цепь, золотую цепь, в которой и рациональность, и солидарность, и доброта, и толерантность, и свобода, — все неотделимы друг от друга и не могут быть заменены никакими картонными суррогатами, но могут и должны заменить всё собой.
