Внутреннюю эмиграцию принято бранить. Ведь она — эскапизм, бегство от действительности.
Вопрос, конечно, в том, кто определяет, что есть действительность. В России это делают внутренние эмигранты (впрочем, и в любой стране у эмигрантов — своя действительность). Да-да, внутренние эмигранты, беглецы от действительности — вовсе не диссиденты, не интеллигенты, а как раз те, кто нас попрекает за внутреннюю эмиграцию. Настоящие внутренние эмигранты, прежде всего — по должности — это правители страны, тонкий слой номенклатуры. Эмигрантского в них то, что они жили и живут в особом мирке и не умеют, а прежде всего, не хотят прислушиваться к тем, среди кого жили. Им — простительно, потому что Россия относилась к числу стран, в которых коренное население изначально желало во власти чужаков. Цари подчёркивали своё происхождение от Рюрика и через него от Юлия Цезаря, князья и бояре хвалились происхождением от «литвы» или «выезжих из орды». Проблема была не в том, приехали или не приехали, а в том, что не желали становиться «своими».
Революция произошла, потому что не говорить на русском языке — полбеды, а не слушать, что тебе говорят на русском языке — целая беда. Не слушали своих подданных и австрийский кёниг, и немецкий кайзер, так и их свергли. Дальнейшие события, однако, развивались по-разному. В Австрии и Германии никто бы не написал, как написал Волошин: «С Россией кончено». Это, конечно, было преувеличение. Россия никуда не делась, только вот большинство её жителей постепенно отправились во внутреннюю эмиграцию. Первыми — большевики. Они и раньше были внутренними (а часто и внешними) эмигрантами, совпадая с ненавистным царём по уровню глухоты.
Как и Николай I, Владимир Ульянов жил в своём воображаемом мирке. Как получилось, что этот мирок приняли как свой миллионы людей, — не так важно Важно, что сегодня в России большинство внутренняя эмиграция: президенты и премьеры, министры и судьи, казённые идеологи, политтехнологи, журналисты, пропагандисты и, что самое ужасное, — так называемые «простые люди». Во внутренней эмиграции пребывает продавщица, которая не здоровается, и учёный, которые ищет не истины, а покоя, рабочий, который злобится на всех и вся и полагает, что будет лучше работать, если ему будут лучше платить.
Фирменный знак эмиграции — требование лояльности. В нормальных условиях власть должна быть лояльна к человеку, но если человек — эмигрант, то он должен быть лоялен к власти. Перевёрнутый мир! Нормальная жизнь — это огромное пространство во взаимоотношениях людей между собой и людей с властью, от сотрудничества и соперничества до борьбы и вражды. Для эмигранта жизнь сужается до власти той страны, куда он прибыл — во всяком случае, пока он чувствует себя эмигрантом. Вот власть, вот я. Либо я подчиняюсь, либо я должен уехать куда-то ещё. Третьего не дано. Того, что нормально, не существует.
Именно такую узость мировосприятия и воспитывала послереволюционная власть — а теперь эта узость уже самовоспроизводится. Крайняя узость жизненного выбора порождает и крайне узкие механизмы компенсации. У одних — агрессия: окружающий мир ненормален, а мы нормальны. Это, скажем так, «активные внутренние эмигранты».
Есть, однако, и «пассивные» внутренние эмигранты, которые не любят положения, в котором очутились, но и не могут — по разным причинам — из этого положения выбраться, а лишь увязают в нём.
Внутренняя эмиграция не в пример хуже просто эмиграции. Просто эмиграция — и тебе наплевать на российские проблемы, ты оказался в большом, трудном, но живом мире, где куча дел тебя ждёт, а Россия как Бог у тех, кто «в глубине души верует» — вроде шрама от удалённого фурункула, ещё иногда почёсывается, но уже проходит. Соотечественники эмигранты немногочисленны, если их специально не разыскивать, то можно вообще про них забыть. А внутренняя эмиграция — в ней многолюдно, толкотно, ты не один такой внутренний эмигрант, как в общежитии для гастарбайтеров шумно и пованивает.
При этом внутренним эмигрантам нужно уважать себя, нужно доказывать себе, что сопротивление бесполезно.
В ход идут два аргумента.
Первый — в защиту себя. Это-де не подкладывание под режим, это — особо утончённая форма сопротивления. «Вступлю в КПСС — так там хоть один порядочный человек будет, я на них повлияю». «Пусть настоятель черносотенец, я на него потихонечку влиять буду, он побелеет».
Второй аргумент — против тех, кто сумел не покориться (а такие есть, и далеко не всегда непокорность результат сознательного выбора, и уж очень редко она — подвиг; чаще просто «так вышло»). «Чистеньким хочешь остаться?!» «Ты предатель». «Один в поле не воин». Логика большинства — большевизма — в чистом виде: что-либо сделать можно лишь гурьбой, лишь грязными средствами и лишь при безусловной верности — а безусловная верность есть верность безусловному мерзавцу и подлецу. Святому всякий будет верен, а ты побудь верным Сталину!
Внутренняя эмиграция есть постоянный самообман — ведь, в отличие от настоящей эмиграции, внутренняя есть тайна для своего носителя. Внутренний эмигрант убеждён, что живёт «нормально», он охотно предлагает нормальным обитателям России «убираться» — в Израиль или в Америку. Была бы возможность, внутренние эмигранты даже оплатили бы вывоз из России всех, кто не с ними — чтобы ничто не могло подавать сигналы об их ненормальном положении. Только нормальные люди не слишком рвутся эмигрировать. Они просто живут просто в России. Это не означает аполитичности — это означает нормальное отношение к политике, прагматичное, трезвое, постоянную попытку вернуть всю страну в норму и ещё более постоянное усилие самому быть в норме, а не в приспособленчестве, не в лояльности, как и не в ворчании
Частью нормы является и защита внутренней эмиграции. Она в этом нуждается — ведь нынче мир такой, что того и гляди кто-нибудь попытается вернуть Россию в нормальное пространство средствами внешними и несколько насильственными. Нет, — норма в том, чтобы защищать внутреннюю эмиграцию от расправы, от нашествия иноплеменных, от любых резких попыток привести людей в чувство. Пытаться с ней «покончить» сколько-нибудь насильственными методами, означает присоединяться к ней, повторять ту ошибку, которая совершилась в октябре семнадцатого. Просто жить — открыто в закрытом, по-граждански в эмигрантском, по-человечески в античеловечном.
