Либертариане симпатичны оппозицией милитаризму, правительственному патернализму, критикой консерваторов и либералов за то что те одинаково ориентированы на государство. Их идеал очень близок пацифистскому анархизму Реклю или Кропоткина. «Не сметь запрещать».
Только вот язык либератариан такой же лукавый, как новояз.
Апологет либертарианства Джейкоб Хорнбергер:
Свобода есть право на «любое мирное поведение каким бы безответственным, опасным или саморазрушительным оно ни было» («engage in any peaceful behavior whatsoever, no matter how irresponsible, dangerous, or self-destructive», http://libertarianchristians.com, 26.2.2013).
Фраза внутренне противоречива с точки зрения языка. Слово «мирный» в принципе описывает не внутреннее состояние изолированного индивида, а качество процесса, в который вовлечены как люди, так и природа. Саморазрушительное поведение личности есть уже нарушение «мирности». Не то беда, когда человек эгоист и плевать хотел, что у его коллеги или конкурента заболел ребёнок или рак печени. Найдутся другие, помогут одному, а о другом сделают далеко идущие выводы.
Не то беда, если человек взял винтовку и застрелил десяток школьников. Это просто осуществление вековой мечты любого учителя, можно только порадоваться за бедолагу. То беда, что человек заведомо обладает и точкой опорой, и рычагом, так что любое действие любого человека может иметь последствия, человеку не подконтрольные.
Всегда есть какой-то процент опасной непредсказуемости – от предпринимателя, создающего атомную электростанцию или нефтяную скважину в Мексиканском заливе, до девочки, играющей со спичками. Неправда государственников в желании победить непредсказуемость агрессией, неправда антигосударственников в нежелании даже замечать непредсказуемость. Государственники запрещают многое, но антигосударственники запрещают именно то, что декларируют – кооперацию, сотрудничество свободных людей. Ведь «государство» и есть не «дубинка правящего класса», а одна из форм кооперации и коммуникации людей. Кооперация из негативных побуждений (принять меры на случай катастрофы), но и кооперация из позитивных побуждений – помочь общению людей. Община – такое же государство, как Римская империя, размер тут не добавляет качества. Община может быть тоталитарнее государства.
Логика либератарианства ровно та же, что у «неолиберализма», и оба движения не имеют отношения к «либертас». Свобода – свойство не личности, а коммуникации личностей.
По отношению к коммуникации (точнее, по игнорированию особенностей коммуникации как процесса) либертарианство схоже с социализмом. Забавен манифест «либератарных мусульман-социалистов» — что характерно, на русском языке написано и анонимно:
«Мы — мусульмане, выступающие за либертарный социализм, против авторитарной власти государства и капиталистической частной собственности. Социализм означает, что производство и его продукция должны принадлежать не отдельным лицам, а обществу в целом – всем трудящимся людям, организованным в единую ассоциацию, которая будет распределять блага согласно потребностям людей, а не потребностям рынка и паразитов, которых он порождает. Либертарный означает, что возможность принятия решений в политике и экономике должна принадлежать не какой-либо «элите», а всему трудовому народу, объединенному посредством советов и делегаций, которые подчинены точным инструкциям граждан».
Написано неофитами новояза, которые по неопытности употребили слово из категории абсолютно запретных для либертариан и социалистов – «точный». Социализм означает веру в то, что возможно точное знание о потребностях, о способах распределения и т.п. А оно невозможно, причём невозможно не на каких-то высоких уровнях обобщения, а на самом базовом – на уровне отдельного человека. Точно так же «точные инструкции» возможны лишь в технике (впрочем, это условная точность, о чём человеку обычно сообщают на стадии обучения, но потом это быстро забывается), но уж никак не в коммуникации. Выбрать на четыре года представителя и дать ему «точные» инструкции – невозможно абсолютно. Каждый день будет приносить нечто новое, непредвиденное, а никакого «метода», «принципа», который бы позволял с этим новым справляться в соответствие с волей избирателей нет и быть не может, хотя бы по той причине, что избиратели меняются, и воля их меняется. Беда современной демократии не в изобилии партий, от которого нужно переходить к однопартийной системе, где точные инструкции граждан (разумеется, всех скопом, точность и плюрализм несовместимы, и кто неточен, кто ошибается, тот недостоин быть гражданином, он враг народа) реализуются через советы, политбюро и т.п. Партий недостаточно – каждый человек и есть партия, и в «пакетных договоренностях» — а любая партия есть пакет, комплект – теряет значение тот, ради кого и от кого политика. Надо бы устраивать референдум по любому вопросу, но всякое политическое устройство исходит из технической невозможности такой сплошной референдумности. Между тем, невозможность-то уменьшается, информационная революция резко расширила шансы на создание Всемирной Референдумы, только сознание отстаёт от техники.
А тем, кто выступает за какой-либо ценз – образовательный, возрастной, трудовой – можно напомнить анекдот о том, как Бог и учёный решили соревноваться в творчестве. Учёный надел халат, взял пробирку и собрался налить в неё воды, но Бог возразил: «Нет уж, каждый пользуется только тем, что сам создал, а воду создал Я». В течение всех веков созревания демократии необходимость не давать голоса «тем, кто никогда не зарабатывал самостоятельно», «тунеядцам» (вроде небезызвестного поэта Бродского), «лодырям, которые мало зарабатывают» — необходимость ценза на выборах отстаивают те, кто сами либо получили свои деньги и статус по наследству, либо выгрызли их обманом и насилием, а ещё чаще – всевозможные люди «свободных профессий», преуспевшие отнюдь не в свободном соревновании с подобными себе, а в извилистых коридорах государственной власти. Такие и боятся конкурентов – и справедливо боятся. Руководителю кремлёвской живописной студии, делающей батальные полотна, сама мысль о конкуренции – нож острый, а Рембрандту наплевать, будет ли всем позволено заниматься живописью или нет.
