Предпоследняя Россия

Ни в чём так не проявляется классовое расслоение в России, как в пространстве. У одних — квадратные акры, гектары, даже квадратные километры, у других шестеро в однушке. Центр Москвы — мёртвый город, в нём не живут, это инвестиционные квартиры, здания, кварталы.

История учит, что никакой кризис не заставит продавать дешевле или просто делиться с нуждающими — сгноят, но не поделятся. Ведь доходы — не от труда, не от творчества, не от капитализма, а от того, что «трест» — всё монополизировать, конфисковать 100 гостиниц, 99 закрыть, а в одной оставшейся задрать цены в 1000 раз. Гостиница будет приносить одни убытки, но нефть выручит. Зато нет проблем с постояльцами и персоналом ввиду их отсутствия. Они превращены в люмпенов, которым просто сунуть пайку и ждать, когда помрут.

Это и к магазинам относится, и к школам, и к религии. Собственно, уничтожение барских усадеб было вовсе не уничтожением очагов грамотности, вопреки мнению Блока, а было попыткой уничтожить раковые опухоли, омертвелое пространство. Увы, случилась ремиссия, раковые опухоли полезли опять и съели крестьянство, а теперь и города доедают. Потому что рак огнём не лечат!

Избыточное пространство стало единственным способом тезаврации, сохранения своего от посягательств окружающих и власти. Может и дохода не приносить, но не продавать же! Деньги в чёрный день превратятся в фантики, а квартира может и уцелеть.

Ещё на автомобилях это очень ярко проявляется: человек может продавать дорогую иномарку десятилетиями, держит цену «до последнего». «Последнее» — это смерть, когда машину уже не продать, потому что она превратилась в кучу ржавчины. Ну вот и живём в России, которая если не «последняя», то предпоследняя уж точно.