Могила — узелок на память. Могила остаётся могилой, пока к ней приходит кто-то живой. Дерево в лесу растёт, даже если его не видит человек, мёртвый в гробу не существует, если его не навещает живой. Мёртвый существует не для себя,: он — средство жизни живого, чтобы человек оставался человеком, что невозможно, если ты не вспоминаешь умершего. Может быть, могила примитивное средство воспоминания, так ведь — средство древнее, первый знак в алфавите человечности.
Даже верующие в воскресение — и то, мы тянемся вновь и вновь к могиле, которая пуста, которой, вообще-то, просто нет. Храм Гроба Господня есть, а гроба Господня нет, и слава Богу, и Храм Гроба Господня лишь потому что храм, что в нём, как и в любой другой, самой убогой церквушке, собираются вокруг пустоты. Нам нечего вспоминать, нам некуда приносить выпивку и закуску. Наоборот — это Иисус нам приносит вино, которое Его Кровь, хлеб, который Его Его Тело и говорит — поминайте! Мы — могилки, которые навещает в литургии Воскресший.
Смерть есть равенство в пустоте безжизненности, равенство несправедливое, бесчеловечное. Одинаково нет обидчика и обиженного, палача и жертвы. Мы пытаемся обмануть этот факт, воздвигая надгробия и мемориалы, и на поверхности всё очень солидно и разнообразно, но под всеми надгробиями и памятниками — пустота, в которой давно уже нету даже костей.
Пустота смерти есть, но есть и пустота воскресения. Бог вместился в мир, в мире появился словно пузырь пустоты, как в стекле бывает пузырёк, в котором воздух — и мы уничтожили эту капельку воздуха. Бог схлопнулся, и Его место осталось пустым.
Рассказы евангелистов о том, что было после воскресения, сбивчивы и противоречивы, но в одном они, пожалуй сходятся: воскресшего всё время нет. Иисус появляется, чтобы исчезнуть, и появляется не надолго, хотя ведь это тянулось полтора месяца. Где Он был? Что делал? Он всё время где-то, куда надо идти. Он опережает — «предваряет», как сказано в славянском переводе. Поджидает, подзывает, втягивает — а когда подходят, Он молниеносно исчезает, словно заманивает ещё дальше, в пустоту неба.
Воскресение — это пустота высшая, пустота, которая нас ожидает, чтобы нас принять, нас наполнить.
Царство Божие — пустота. Зачем тогда мы живём? Всё, что мы делаем, не вечно — «дела не спасают». Наша жизнь — как масло, «миро», которое несли женщины, чтобы обтереть ими умершего Иисуса. Хорошо, что несли, благоразумные, запасливые — но не пригодилось. И те, со светильниками — хорошо, что запаслись, но не нужно в пустоте Воскресения никаких светильников, Иисус сам — Свет, и все наши лампады бледнеют. Воскресение — пустота от всего человеческого, и Бог подзывает нас к этой пустоте, подойти с пустыми руками, всё оставив, словно в газовую камеру — но мы попадаем в пустоту Духа Святого, в пустоту любви.
Один из древнейших символов жизни — море. Море житейское. Нам кажется, что мы в этом море моряки, на лодочках и кораблях плаваем, а мы в этом море — моря. Мы в этом море — течения, разной температуры, разной прозрачности, разного цвета, но текущие бок о бок, встречающиеся и пересекающиеся, но остающиеся сами собой. Человек не то что не остров — человек часть океана. Уничтожать другого человека — как выпаривать то самое море, частью которого ты и являешься. Мы пытаемся понизить градус океана, заморозить других, остудить, чтобы легче было с ними контактировать, но это ведь самоубийство — мы живы только разницей температур, а иначе океан превратится в ледышку. Любить людей — означает уметь быть течением среди течением, лавируя, огибая, а иногда сливаясь, а потом опять отдаляясь, иногда принимая от другого тепло, иногда отдавая.
Герой одной древней легенды соревновался с Богом — и Бог дал герою кубок, тот пил и пил, но не мог выпить, потому что в кубке был мировой океан. Настоящий Бог не соревнуется ни с кем. Настоящий Бог есть бесконечная пустота, куда и должен стремиться океан человечества. Только в этой пустоте, пустоте вечной жизни, пустоте Воскресения, где нет никаких ограничений и препятствий для любви, может человечество вполне жить, по-настоящему может жить каждый человек, а в нашей жизни, полной, переполненной океан человечества стеснён и мучается. Так ведь потому и стеснён, что мы побоялись пустоты, убежали от неё, захотели её наполнить собой до предела. Это и есть смерть — попытка уничтожить бесконечный простор вечной жизни, приспособив её под себя, а не приняв эту пустоту как возможность бесконечного роста, бесконечного расширения, бесконечной любви.