Есть вещи, которые можно делать тайно, даже лучше делать тайно — например, помогать нуждающимся. А есть вещи, которые нельзя делать тайно — например, дружить или любить.
Различие объясняется животным в человеке.
Тайно можно помогать животному, материальному. Оно будет благодарно, и дело с концом.
Человек в человеке нуждается не в хлебе, а в слове, не в крыше, а в любви. Любви человеческой, а не скотской.
Вот почему евреи в Освенциме нуждались в том, чтобы об их страдании сказали вслух те, кто боролся с Гитлером. Можно проводить тайные операции против Гитлера, но нельзя тайно сочувствовать жертвам Гитлера. Сочувствие бывает лишь явным.
Никодим тайно пришёл к Господу Иисусу Христу поговорить. Похоронить — выпросить тело для похорон — он пришёл к палачам явно. Потому что иногда разговор — дело вполне животное, материальное, вроде урчания кошки, а похороны, вроде бы относящиеся к телу, есть дело сверхчеловеческое, потому что, зарывая тело, вырывают веру в неуничтожимость духа.
Прятать еврея у себя в доме — только тайком. Это — животное, причём животное, противоположное скотскому, звериному у тех, кто охотился на евреев как на зверей.
Жениться на еврейке, выходить замуж за еврея — только открыто, не скрывая того, кого любишь. Да, сочувствие еврею в Освенциму, сочувствие любому гонимому есть уже часть того же пространства любви, что и брак — пусть часть самая начальная. Однако, без этого начала не будет и всего последующего.
Иначе выйдет подловатая гнусность, когда тайком объявляют человеку, что любят его, но помочь ничем не могут, не рискуя собой или другими любимыми. Что-то вроде тайного принятия в католики. Стоит человек в алтаре, с виду православный епископ, но где-то в тайном архиве Ватикана помечено, что папа римский ему на ушко шепнул: «Ты — католик». Но говорить об этом можно только после смерти, апостолу Петру, видимо. Райские-то привратники не в курсе земных хитростей, призванных очистить свою совесть казуистикой. Тайного католика, хочется верить, примут, вот явного казуиста могут и послать. Пусть варится в адском котле, а тайно считает себя в раю. Что посеешь, то и пожнёшь.
Всё это просто. Сложно с Богом. Он должен любить нас так, чтобы все окружающие видели? На первый взгляд, об этом все торжествующие гимны, всё хвастовство тем, что Бог «превознёс», «даровал победу», а то и вообще людоедское «положил врагов моих под пяту мою». О как любит! И ещё здоровья и ума, денег и власти. Праведный верою жив будет. А тебе, атеисту лысому, кукиш с маслом!
Только это разве о Божьем или хотя бы о человеческом? Это о животном как раз. Это о том, что демонстрировать даже и неприлично. Есть здоровье и еда — скажи тихонечко спасибо, а хвастаться не смей. Подбери живот.
«Вера без дел мертва» и означает странную выворотку: веру засунь поглубже и не демонстрируй, она для тебя как банан для обезьяны. Ты проси Бога, чтобы люди видели не Его любовь к тебе, а Его любовь к ним. Через тебя, но — Его любовь. А свою любовь — если, конечно, ты её найдёшь — тоже засунь куда поглубже. Кому надо — без тебя её увидят. А ты уж, будь так добр, побудь для Бога шерпой, носильщиком, Ему ведь не на какую-то гору вскарабкаться, а в человеческое сердце войти надо. Ты здесь — в лучшем случае — дорожный указатель, а в худшем — лучше и не задумываться. Не надо бояться, что за Богом тебя не разглядят — покров Божьей любви так прозрачен, что только сквозь него человека по-настоящему и видно.