«чтобы явиться постящимся не пред людьми, но пред Отцом твоим, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (Мф. 6,18).
Сегодняшние разговорчики о том, что вера в сердце, молиться надо так, чтобы сам об этом не догадывался, а поститься есть самообман, — это всё попытки выйти из строя, никуда при этом не входя. Мы выросли из религиозной колыбели, вообще из колыбели, а колыбелью было племя. Всё было «напоказ», всё было для единения с другими, и единение было тем тотальнее, что без племени была смерть. Тем тотальнее, поверхностнее и, кстати, агрессивнее — лицемерие всегда есть соревнование. Было соревнование и в посте. Победитель иногда умирал — как Серафим Роуз — от заворота кишок и умирал в сознании того, что стяжал мученический венец. Это была победа именно в соревновании, хотя человек дошёл до абсурда именно потому, что дошёл до предельного отчуждения, одиночества, индивидуализма — под предлогом защиты чистоты веры.
Мы до эгоизма доходим (если из него вышли) другими путями, а пост остаётся в огромной степени коллективным действием, не личным. Ничего страшного — личное на коллективном как краски на холсте. Иисус не разрушает единство народа Божьего, а дополняет единство формы, внешнего — единством содержания, личного. Если по-настоящему, а не демагогически уйти вглубь себя — и Бога встретишь, и Церковь встретишь, и перестанешь злиться на развращённых попов, властолюбивых епископов и глупых теологов. Перестанешь зависеть от мнения окружающих. Тридцать лет назад на постящегося косились с некоторым уважением — у человека какие-то взгляды есть, пусть глупые, но взгляды. Сейчас косятся уже даже со страхом — кто в студенческой столовке берёт постные блюда, может быть опасен, может безнаказанно разгромить выставку «неправильной» живописи, может через несколько лет твоего ребёнка терзать законом Божиим. Ну, конечно, как и во времена Иисуса, есть люди, которые сами формируют себе такое окружение, для которого впалые щёки — прямо как нимб.
Иисус предлагает перевести пост из отдела внешних сношений в органы внутренней секреции. Из явного в тайное. Кого видят люди, получает награду от людей, кого видит только Бог, получает награду от Бога. Это — антропоморфизм, поэзия, педагогическая поэма и шутка. Бог — не видит. У Него нет глаз. Бог — не воздаёт. Он даёт, и даёт, как сказал тот же Иисус в другой раз, раньше, чем мы просим. Какого ещё явного нам нужна, когда у нас есть явь творения? Явь жизни? Красной икры намазать на воздух, Солнце, глаза любящего нас человека?
Вот откуда часто чувство богооставленности — от инфантилизма и гордыни. Нам нужен Бог родитель, надзиратель, дрессировщик. Такой Бог нас не оставил — его попросту нет. Есть Бог Иисуса, Который оставил один-единственный раз и одного-единственного человека — Иисуса. Это было не чувство, не тоска, это была невинная смерть на кресте. В этой смерти, в этой богооставленности — наша жизнь и воскресение. Нам это не грозит, мы только можем тянуться к этому и принимать душой это, сколько Бог уделит, стараться быть рядом с Иисусом, чтобы не было человекооставленности — а ведь то, что мы по эгоизму называем изгнанием из рая, для Бога есть именно драма человекооставленности.
Апостол Павел призывает есть или не есть «по совести» — и совесть для него в этом случае дитя веры. Веры, которая не потому, что Бог меня видит, а потому что я вижу Бога — вижу Духом во Христе. Вижу тайное Божие — и становлюсь явным для самого себя. Это — покаяние. Совесть тогда чиста, когда через неё мы видим свою ничтожность и не боимся, не унываем, потому что видим и Бога прощающего и доброго. Вот почему пост неотделим от покаяния как прозрения. Пост лишь подымает наши веки, а видит — сердце, но если мы не подымем век, то бесполезным будет дар духовного зрения, который возвращает нам Бог, и мы не увидим явно то, что Бог дал тайно.