30 марта 2019 года. Священник Яков Кротов, профессор Юрий Львович Слёзкин Концепция Юрия Слёзкина, согласно которой большевизм есть сектантство в буквальном смысле, хороша тем, что она говорит о сектантстве не только большевизма, но и огромного спектра явлений, вплоть до либерализма и правозащитного движения. В качестве примера охоты на ведьм и поиска козла отпущения описывается генеральный прокурор США Джанет Рино, прославившаяся охотами на педофилов и убийством несколько десятков верующих из движения «Ветвь Давидова» в Уэйко. Описывается не для того, чтобы осудить карьеризм, а чтобы убедить читателя, что религия без насилия и агрессии не религия.
При этом религией, причём тоталитарной религией оказывается и современное западное общество, сколь бы светским оно себе ни казалось:
«Современное государство, состоящее из более или менее равнозначных, взаимозаменяемых и самоуправляемых граждан, не восходит к каноническим заповедям, но два его основных источника бескомпромиссно тотальны по замыслу и исполнению. Пуританская революция внедряла истинное христианство, искореняя греховные помыслы путем взаимной слежки («братского предостережения») и демонстративного самоконтроля («благочестия»). Французская революция внедряла «век разума», искореняя греховные помыслы путем взаимной слежки («бдительности») и демонстративного самоконтроля («добродетели»). И та и другая предполагали всеобщее участие и неустанный активизм на фоне разделения человечества на святых и грешников (а святых — на истинных и ложных). Обе потерпели неудачу из‑за иллюзорности Нового Иерусалима («свободы») и реставрации старых режимов («тирании»), но в конечном счете выиграли, породив либерализм — рутинизированную версию благочестия и добродетели. Инквизиторское рвение и милленаристская экзальтация ушли в прошлое, но взаимная слежка, демонстративный самоконтроль, всеобщее участие и неустанный активизм сохранились в качестве самостоятельной ценности и предпосылки победы демократии (при которой разнообразие волеизъявлений сводится к регулируемому единомыслию). На смену novus ordo seclorum («новому порядку веков») пришел e pluribus unum («из множества — единство»), а ожидание немедленного спасения сменилось бесконечным «стремлением к счастью» (pursuit of happiness) .
Либеральные потомки обеих революций сохранили как всеобщее священство (права человека), так и священное содружество (республику добродетели). Права гарантируются и обеспечиваются национализмом; чем важнее сакральная самоочевидность этих прав (как в любующейся собой августинианской Америке), тем выше градус мессианского национализма».
««Дух капитализма» процветает в замкнутых сообществах, отделившихся от нечистого мира. ... «Расколдованных» миров и абсолютно светских обществ не существует. Ни одно государство, даже самое рутинизированное, не теряет связь со своими священными истоками, и никакая власть не опирается на чисто рациональную легитимность».
Что тогда представляется не сектантством в политике и религии? Видимо, всё, что является — в терминологии Слёзкина — рутинизированным. Рутинизированная церковь, рутинизированная религия. «Рутинизированная» — то есть, формальная, бессодержательная, безыдейная, не применяющая насилия для контроля за частной жизнью, поддерживающая лишь самый общий социальный порядок.
Поскольку «либерализм» оказывается рутинизированной инквизицией, можно предположить, что главные враги Слёзкина сегодня не религия, а политкоректность и толерантность. Тут он смыкается с современными религиозными фундаменталистами, требующими свободы как права клеймить тех, кого они считают грешниками и грешницами.
Такая концепция — одно из проявлений современного атеизма (Докинз, Харари), атеизма, который не вполне сам понимает свои предпосылки, но который безусловно признаёт человека одним из приматов, не имеющим какой-либо специфики. Идеальное сообщество — это стадо, в котором элита обеспечивает некоторый гомеостаз и никому не позволяет верить в то, что слова и идеи могут приниматься как руководство к действию. Размеры стада не принципиальны. Это может быть галактическая федерация, а может быть семья одного-единственного либертариана с ружьём. Главное, чтобы идей не было.
В сущности, человечность тогда оказывается нелепым, избыточным добавлением к обезьяньему, а позиция таких атеистов заставляет вспомнить одного милого пройдоху у О’Генри, который сказал, что жизнь похожа на собаку, которой ко хвосту привязали консервную банку, она бегала-бегала, пытаясь от неё избавиться, не смогла. Села, отдыхает и думает: «Ну, если нельзя их отвязать, пойду в бар, пусть нальют в них что-нибудь выпить».
Тем не менее, проблема того, что такое религия остаётся. Определение можно давать в оппозицию «религия/светское», но можно и в оппозиции «религия/вера» или, что то же, «церковь/секта». Второе — аналог оппозиции «законное/незаконное», «общее/частное», «полезное/опасное».
Секулярное общество тут не вполне последовательно. Оно склонно рассматривать веру как нечто полезное, а религию как нечто опасное: как перенос полезного для личности в социальное пространство, где личному не место. В то же время секулярное общество считает позитивным явлением церковь, а секту — явлением негативным.
«Секта», конечно, это условное обозначение — сектой может быть и единичный человек. Брейвик — это единица «секты». То есть, главный вопрос — когда личность из позитивного фактора становится негативным.
Это вопрос Музиля в «Человеке без свойств», да и любого юриста: что такое «вменяемость». Можно ли преступника считать вменяемым — ведь преступление само по себе есть проявление невменямости, ненормальности, нормальный человек не совершает преступлений по определению «нормы».
Тут налицо противоречие, замкнутый круг. Общество секулярное и персоналистическое идёт от личности к социуму, не наоборот, но при этом нормой для личности признаётся лишь то, что не разрушает общество. Вопрос о том, должна ли личность быть творческой, развивая, в том числе, и обществе, обходится.
Вот вопрос о том, может ли личность по распоряжению социума быть преступной, разрешается положительно. Если человек убивает социально приемлемым образом, он не преступник, а герой. Армия — это аналог церкви, бытовое убийство — аналог сектантства. Чем халифат аль-Багдади отличался от США? Формально — абсолютно ничем. Там и там были свои законы, были смертные казни по этим законам, были военные. Просто один социум силой доказал своё право определять, кто — террорист, а кто — военный, что — государство, а что — преступное сообщество.
Проблема большевизма есть прежде всего проблема объяснения, в какой момент банда террористов и антисоциальных элементов превращается в легитимную государственную власть. 25 октября, на Генуэзской конференции, в момент принятия в Лигу Наций? Когда «секта» становится «церковью»? Когда она изменит свои взгляды и поведение? «Рутинизируется»? Убийство нескольких миллионов человек в 1929-1933 годах не сделало Россию страной-изгоем, её руководителям продолжали жать руки. Репрессии стали «рутинизированы». Термин тогда обозначает не столько законность убийств, сколько безэмоциональность. Тогда тут на первое место выходит личная психология.
Есть секс страстный, а есть секс рутинный. Религия экстатическая и религия сдержанная, «секта» и англиканская, епископальная церковь или её аналог в лице Московской Патриархии. Ничего личного, только бизнес. Это вполне буржуазное различие, для которого социально приемлемее то, что менее эмоционально. Отделение церкви от государства, рутинизация религии — частный случай отделения социального от личного. Эмоциональное не табуируется, но отправляется в соответствующий социальный кластер.
Применительно к религии и вере тут изначальная сложность в том, что они воспринимались в течение тысячелетий не как сфера психологического (и интимного), а как сфера вполне объективного, доказательного, не порождённого изнутри человека, эмоциями, а, скорее, порождающая эмоции и внутренню жизнь.
Точно так же война и вообще общество, основанное на насилии, рассматривались в течение веков не как проявление патологии, а как норма.
Пацифизм и агностицизм оказываются тут восстанием против насилия — первый в сфере политики, второй в сфере религии. Один отрицает насилие в сфере взаимодействия людей, второй отрицает насилие в сфере взаимодействия временного и высшего.
Пока активнее идёт пересмотр отношения к религии и вере, но неизбежен и пересмотр отношения к войне и политическому насилию в целом, и он уже начинается.
30 марта 2019 года. Священник Яков Кротов, профессор Юрий Львович Слёзкин