«Приносили к Нему детей, чтобы Он прикоснулся к ним; ученики же не допускали приносящих» (Мк 10:13).
Многие века эти слова были в тени. Взрослые христиане средневековья относились к детям так же, как и до-христианское человечество: как к нелюдям, как к промежуточному звену между животным и человеком, старались забыть свое детство поскорее — да оно и не было особенно приятным в такой атмосфере. Но уже полтора века дети — в центре внимания, детям почет и уважение, о детях заботятся и о детских годах вспоминают с таким же восхищением, как вспоминали в веке восемнадцатом, да и позже, о годах юношеских. Вместе с детьми оказались на свету и слова Спасителя о детях. Оказалось легко основать сентиментальное сюсюканье на цитате из Евангелие, изображать детей ангелочками, а ангелочков — детьми. Но видеть ангелов, но любить детей, но понимать Евангелие — трудно. «Таковых есть Царство Небесное...». «Таковых» — это, собственно, каковых?
Мир одновременно отворачивался от Церкви и поворачивался к детям. Это было не случайно: поклонение детям заменило поклонение святым. В ребенке — в самом его положении, помимо его воли — много такого, что напоминает о человеке, обретшем Царство Божие. Все заповеди блаженства осуществлены в детях: они плачут нелицемерно, они ищут правды, они чисты сердцем по одному своему возрасту. Чем ребенок младше, тем более он кроток — хотя бы потому, что гневаться ему никто не даст. Чем ребенок младше, тем более он милосерд — ибо он еще не умеет быть жестоким. Чем ребенок младше, тем более нищ — не потому что роздал имение свое, а потому что ничего пока еще не имеет. Так во всем — и во всем к этому восхвалению ребенка надо добавлять: «по-детски». По-детски кроток, по-детски милосерден, по-детски чист сердцем. Причем «по-детски» означает нечто, может быть, и милое, но совершенно нежелательное. «По-детски наивен» — не похвала взрослому, и «детская непосредственность» — это если не порок, то качество не слишком приятное и удобное в мире взрослых.
Многие взрослые почитают детей — подражать им не думает никто. Время от времени какой-нибудь экстравагантный и не христианский проповедник призовет к этому — но взрослого, который бы на деле вздумал подражать детям, сочли бы юродивым. Современный мир, как бы он ни выглядел снаружи, внутри содержит еще христианский скелет — а Церковь может согласиться с тем, что дети похожи на святых, но не согласится с тем, что святые похожи на детей. Сходство если и есть, то не через прямое подражание детям, а через подражание Христу, через следование Его заповедям. А в детстве есть нечто двусмысленное, что заставляет одновременно и вздыхать о нем, и бояться впасть в него.
Двусмысленность детства в том, что оно — подарок. «Царство Божие усилием берется» — а детство дается каждому безо всяких усилий. Ребенок не способен приложить никаких усилий — и малейшее препятствие лишает его Царство. Именно поэтому Иисус столь резко останавливает апостолов, которые встают на дороге детей: Царство Божие принадлежит детям, но слишком легко и слишком быстро может оно ускользнуть от них — и слишком неизбежно ускользает. Немилосердно торопить безблагодатность, суровость, жестокость — они сами торопится в жизнь человека. Детство — решето, в которое налита благодать. Пять, семь, много — тринадцать лет, и Царство Божие утекает через слабые растопыренные пальчики. Как подражать этому бессилию, этому неумению удержать Царство Божие, когда у взрослых достаточно собственного бессилия и неумения?
Детство двусмысленно тем, что оно переживает веру, надежду и любовь — но обращает их не к Богу, а к взрослым. Что плохого, казалось бы, в том, чтобы вера, надежда и любовь распространялись на всех людей? Да ничего! Верить в людей, надеяться на них, любить их всех — ничего не может быть более христианского и святого. Царство Божие действительно похоже на мир детства, когда всякое новое место, всякая новая встреча были чудесны и светлы, ибо мы глядели на них доверчиво и радовались тому, что вот, сейчас, мы встретим человека, с которым нам будет хорошо.
Для ребенка нет в этом греха — однако для взрослого подобное упование и глупо, и скверно. Дети шли к Иисусу с той же доверчивостью, как и к любому взрослому человеку, который готов и умеет их принять — но взрослый человек заблудится, если попытается общаться с Христом только как с человеком. А главное: можно молиться на человека как на Христа, но только, если мы непрестанно молимся Иисусу как Богочеловеку. У ребенка еще нет сил на такое богообщение — и он теряет Царство Божие. А для взрослого человека такая молитва — усилие, которым взрослый человек должен брать Царство Божие.
Вспоминая детскую свою доверчивость, детские мечты, детские привязанности — мы ощущаем безумную ностальгию, когда каждая мелочь, напоминающая нам о детстве, вызывает умиленную тоску. Вслед за ностальгией приходит уныние, и никогда мы не бываем так далеки от детской радости, как в мгновения воспоминаний о детстве. Так что слава Богу за наше собственное детство, опыт которого есть опыт Царства Небесного внутри каждого человека. Слава Богу за детей, которых мы видим, ибо они напоминают нам о блаженстве святых — и за святых, которых мы не видим, ибо они молятся о нас перед Богом. Слава Богу за то, что нам предстоит не наше собственное детство, а Царство Христово во всей его полноте. Слава Богу за веру в Него, надежду на Него, любовь к Нему. Они исцеляют нас, наполняют нас вечной юностью и мощью Небесного Царства, делают нас нестареющими детьми Небесного Отца, братьями и сестрами Сына Божия, семьей Духа Святого.