«Иисус сказал ему: если сколько-нибудь можешь веровать, всё возможно верующему» (Мк 9:23).
Всё возможно верующему, но не всё возможно Тому, в Кого верующий верует. Иисус исцеляет, но Иисус гибнет.
«Всё» очень уж разное бывает. Как и «верую». Преп. Иоанн Лествичник сравнил веру с лестницей. Это отличный приём для классификации разных духовных практик, но это ещё и жёсткое напоминание: можно свалиться в любой момент — и мягкое подбадривание: ну, свалился, ничего, подымайся и лезь по новой. Ты упал, а лестница-то стоит!
Вера отца, который привёл больного ребёнка, это вера, которая вообще к Богу отношения не имеет. Самая первая ступенька лестницы: верую, что кто-то может помочь. Повыше потом будет другая ступенька: верую, что я могу помочь.
Отец пришёл. Потерпев неудачу, не побоялся обратиться к «Большому Боссу». Не побоялся «через голову». Не побоялся быть настырным. Не побоялся быть неделикатным. Это уже вера, это уже надежда. Может быть, в мире десять миллионов человек, которые не могут исцелить, а десять миллионов первый — он сможет. Надо попробовать. Надо попробовать все. Вера не знает смирения, когда эта вера о другом
Отец солидарен с ребёнком, он говорит «помоги нам». Это уже вера. Полно отцов, которые не скажут так о себе и своём ребёнке. Вера в то, что мы едины, хотя биологически это ведь не так. Два разных тела, две разных судьбы. Есть знание: мы все умрём. А есть вера: я воскресну. Это не так легко, верить в «я воскресну». Легче верить в то, что «все воскреснут», поэтому так часто спрашивают, есть ли ад. Кажется, что в толпе воскреснуть легче.
Иисус противостоит толпе. «Род лукавый» — и толкователи спорят, это о человечестве, о евреях, об учениках. Да это о любом «мы», которое подчиняет себе «я», уничтожает его, не слышит личность и не говорит от себя лично. Как вот этот бес, глухой и немой. «Мы, Николай Второй». «Мы, человечество». И под это «мы» что-нибудь лично себе у ближнего украсть. Или распять ближнего — как сказал Иисус, «предан будет в руки человеческие». В руки многорукого и безликого «мы».
Но есть и другое «мы», и другая вера. Вера не от всех, а от себя, соединяющаяся с другой такой же. Это настоящее «мы» и есть Церковь, человечество, спасение. Иногда в этом человечестве всего двое-трое, как тут — отец и Сын. Отец с больным сыном и Сын с Отцом небесным. Самоизоляция от всех, чтобы обрести настоящее единство.
Бес глухой — но Иисус прорывается через глухоту. Бес немой — но Иисус заставляет его вскрикнуть и заговорить. Вот во что веруем: не в то, что докричимся до Бога, а в то, что Бог докричится до нас. Не в то, что Бог загрохочет каким-то гласом, а в то, что Бог поможет нам заговорить по-человечески. Это «всё», которое нам нужно для начала.
Когда ребёнок говорит: «Я хочу всё!» — это означает «я хочу всё, все конфетки, которые лежат на столе…» Когда Ньютон говорят: «Я хочу всего!» — он не имеет в виду, что он хочет ограбить вверенный ему монетный двор и бежать куда-нибудь в Гондурас. Он совсем о другом: «Хочу всё знать!»
Наконец, совсем на вершине, когда мы говорим: «Хочу всего!», это означает — «Я хочу всей любви, которая есть у Бога, всей любви, которая существует в мире…»
Нагло? Нет. Это единственное, к чему стоит стремиться, чего нельзя достичь самому и одному. Но иногда бывают проколы. Не те проколы, которые у шпионов, когда выясняется твоё истинное лицо. А те проколы, когда Бог, словно иголка, проникает в нашу душу, прокалывает нашу тоску, наши тревоги, нашу гордость, наше властолюбие… Он всё это прокалывает, проходит через нас и протаскивает ниточку любви, нанизывая нас на неё в Своё «всё».
Вот это и есть Всё с большой буквы, Всё, которое предлагается нам, как людям, и наша вера та, чтобы в любых обстоятельствах, у подножия Креста, на одре болезни, на одре смерти. Мы все можем любить всё, всех, всем существом. Где-то эта ниточка есть. Где-то это соединило всех, и мы можем выздороветь, можем умереть, но бояться мы должны не смерти, а того, чтобы сорваться с ниточки любви, соединяющей наше настоящее и Божье будущее.
