Есть лучезарные тексты, например, чеховские. Есть страшные, скучные: речи Трампа или Путина, все тексты гламурных журналов, застольные беседы жён чиновников, богачей, офицеров.
Книга Иова весёлая, искромётная, оптимистическая книга. Да, немножечко работает на дешёвом контрасте, но это же первопроходец, тогда контраст между катастрофой и надеждой не был дешёвым. Инфляция!
Где в книге Иова надежда? А в «Горе от ума» какое горе? Чистое счастье — избавился от вышеупомянутой жены чиновника, пусть и в зародышевом состоянии. Чистый сферический ум — повращался, осветил и к тётке, в глушь, в Саратов. Пока возмущаюсь, надеюсь. Пока критикую, умнеюсь.
Чеховские тексты так же страшны как распятие. То есть, вовсе не страшны. Формально — ужас, агония, бадишейминг и душераздиринг, а по существу славабогинг.
Наоборот: детская карусель часто ужас-ужас-ужас. В 1943 году варшавские евреи, загнанные в гетто, увидели из окон, что карусель, стоявшая у границы гетто, опять крутится. Шарманка играет, смех, радость. Причём, она в день, когда евреев загоняли, не работала, а на следующий день воскресла. Марек Эйдельман вспоминал, что это — вроде бы замерли от ужаса, а потом воскресли и как ни в чём не бывало закрутились — было особенно страшно.
Чехов что, гетто описывает? Чехов карусель описывает! В Москву, в Москву... на карусели.
А люди, катающиеся на карусели, смотрят на Чехова — ну, изредка, искоса, страшно ведь — и ужасаются.
Чего ужасаться, радоваться надо! Если есть Чехов, значит, мир не исчерпывается двумя взаимосвязанными и взаимодополняющими ужасами — ужасом несправедливого страдания и ужасом эгоистического счастья. Есть Чехов — и смерть отступила! Есть Чехов — и победа терпит поражение. Любая победа, потому что любая победа есть победобесие. Даже воскресение описывать как победу не стоит, это унижает Христа.
Чехов живёт там, где должны все жить: не во времени смерти и не в вечности воскресения, а в паузе, которую воскресение делает, чтобы каждый мог войти в вечность. Христос не сошёл во ад — некуда сходить-та.
Христос сходит, и не в ад, а в нашу, в мою жизнь. Она крутится и крутится, гевал сует, но воскресение — это ускорение жизни до такой степени, что карусель словно застыла, и я словно застыл, а Бог подходит и протягивает руку, чтобы я соскочил с карусели.
Это — страшно? Ну, наверное, с непривычки. Это грустно? Ну... Зависит от степени привязанности к карусели. Но стоит ли привязываться? Может, поставить всё на паузу и присоединиться к Единому?
Фотография той самой карусели у того самого гетто.