У французских рыцарей был специальный узенький кинжал, которым наносили «удар милосердия» — приканчивали поверженного противника сквозь его забрало. У Бога нет ни такого кинжала, ни такого милосердия. У Бога нет смерти, нет и смертной казни. У Него лишь воскресение, вечная жизнь — в бесконечном разнообразии оттенков и качеств от эмпирея до девятого адского круга.
«Адская мука» — это всего лишь гордыня, доведённая до предела, до самоослепления, до полной изоляции от других людей. Адский огонь — это жар самомнения. Нам легче понять природу ада, чем древним, ибо мы знаем (понаслышке, правда) про самоподогревающиеся консервы. Мы будем жарить себя сами, без сковородок и бесенят. «Остынь» — это призыв к первой стадии смирения и спасения. «Посмотри на других» — ко второй. Просто посмотреть — без гнева, не кипятясь и не гордясь. В притче о мытаре и фарисее недаром помянуто, что мытарь «стоял вдали», т.е. за спиной фарисея. Гордец не видел его и не хотел видеть. Он уже был в аду.
Ад у меня вызывает возмущение не по той причине, которую я же обычно выставляю. Не за другого я беспокоюсь, а за себя беспокоюсь и недоумеваю. Ведь я по опыту хорошо знаю, что грешить можно бесконечно. У меня-то на это физических сил и наглости не хватает, но очами умишка своего я заглянул в грех и убедился, что в эту дыру можно падать бесконечно: сколько я мыслей бросил в этот колодец, а до сих пор не слышно звука от их падения... Но если грех есть есть дыра, падение в которую бесконечно, но где же ад? ада нет и быть не должно, грех вечен.
Это, между прочим, не совсем бред. Ад — это не место наказания за грех, а место, где грех — то есть, грешник, ибо “грех” как абстракция не существует — где грешник предоставлен самому себе, а вовсе не истреблён. Грешник бесконечно продолжает грешить мыслью (делом грешить у него возможность отобрана в аду). И это есть ад — дурная бесконечность (не путать с вечностью и, тем более, с безнаказанностью) греха.
