«И сказал им: вам дано знать тайны Царствия Божия, а тем внешним все бывает в притчах;» (Мк 4:11)
Притчи Иисуса в течение двух тысячелетий толковались как прежде всего аллегории, символы. Еврейское слово «притча» — «машал» (арамейское «матла»), однако, обозначает не аллегорию, а и сравнение, и притчу, и аллегорию, и иллюстрацию, и загадку, и басню, и пословицу, и пример, и аргумент и пр. В 1899 году появилась книга Адольфа Юлихера, впервые отвергшая аллегорические толкования как чуждые притчам Христа. Однако, Юлихер впал в противоположную крайность, сделав притчи — вполне в духе викторианского морализма — примитивными нравственными иллюстрациями. Например, притча о богаче и Лазаре стала означать необходимость терпеть страдания и бояться удовольствий. Что это — о Страшном Суде, о покаянии перед Богом, оказалось за бортом. Юлихер на целое поколение перекрыл дальнейшие исследования — пока не появилась книга Каду (Cadoux) «Притчи Иисуса» (Нью-Йорк, 1931), а за ней — Додда («Притчи синоптических евангелий», Кембридж, 1937). Своеобразным итогом стали книга Иеремиаса. Эти исследователи жили в эпоху информационной революции и были её частью: текст стал пониматься не как единица, монолог, а как диалог, часть коммуникации. Притчи Иисуса были разные, но все они произносились в ситуации спора, столкновения, а не писались за кабинетным столом. Они были не только ответом на атаку — они требовали ответа, требовали дерзко, разили, хотя никогда не насмерть.
Христианам «дано знать тайны Царствия Небесного», а не христианам, неверующим, тайн знать не дано (Мф. 13.11). В Евангелии от Марка те же слова Христа приведены чуть полнее и точнее: «Вам дано знать тайны Царствия Божия, а тем внешним все бывает в притчах» (Мк. 4.11). На строгий взгляд — здесь противоречие. «Не дано знать» или «все бывает» — пусть в притчах, но все-таки бывает? А поскольку это не просто книга, а Евангелие, то здесь еще и нравственное противоречие: почему весть о спасении всех дана не всем? К тому же слова о притче часто понимались жестоко: притча — это шифр, мешающий понять тайны, ключ к этому шифру дается избранным. Если с такой жесткостью взглянуть на эти строки, то очень жестокими покажутся и последующие: притчи мешают глазам видеть, мешают людям обратиться, покаяться, увидеть Бога, исцелиться.
Где больше всего картинок? В букваре, в самой важной книге, которую должны прочесть все. Шифры используют не картинки, а цифры. Притча — это картинка, и притча — не шифр, а, напротив, ключ к шифру, толкование для самых непонятливых. Апостолы, правда, не поняли притчи — но этим они изумили Самого Бога. Впрочем, наверное Иисус не слишком изумился: часто бывает, что взрослый человек не понимает того, что предназначено для ребенка, для особой детской психики.
Однако, если притча — это помощь «внешним», еще далеким от Христа, то почему эта помощь беспомощна? То есть, конечно, многим притчи помогают, и большинству людей притча о сеятеле совершенно понятна и помогает кое-что понять о Христе, но все-таки большинство «видит и не понимает»? Что это — наказание от Бога? издевка над гордецами?
Конечно, нет. «Бог поругаем не бывает» — но Бог и не ругается, не срамит, не издевается. Но бывают такие картинки-загадки: в переплетеньи сучьев и ветвей нужно найти контуры птички, зайца, охотника. Для этого нужно сосредоточиться, расслабиться, захотеть увидеть охотника, посмотреть на пестрый узор свежим взглядом, отрешиться от привычного для себя восприятия. Так и евангельские притчи, столь, казалось бы для верующего, ясные. Нужно от много отрешиться — и прежде всего, от себя — чтобы понять эти простые картинки, чтобы увидеть в соединении слов Бога. Это ключ к шифру, который не автоматически действует, а лишь тогда, когда с ключом соединяют самого себя.
Мешает понять притчу все та же первогреховная гордость, сосредоточенность на себе. Об этом и говорит Христос, приводя слова из пророка Исайи: «Глаза свои сомкнули, да не увидят глазами ... и да не обратятся, чтобы Я исцелил их» (Мф. 13, 15). В Евангелии от Марка эти слова переданы не столь точно, и их можно понять превратно: люди не видят, «да» по воле Божией не обратятся и, соответственно, не исцелятся. Но речь идет, конечно, о воле человеческой. Мы сами зажмурились, чтобы не видеть Врача, чтобы не лечиться. Мы закрыли рот, чтобы не глотать таблетку.
Глаза не обязательно зажмурить, чтобы не видеть. Достаточно просто привыкнуть к чему-либо, чтобы перестать это видеть. Мы привыкаем к небу, мы привыкаем к жене или мужу, мы не видим, что собственные дети уже давно не малыши, мы не замечаем соседей и сослуживцев. Так иудеи, свыкнувшись с Богом, в Которого веровали, не заметили, что Бог живет среди них. Более того: мы, христиане, свыкаемся со Христом так, что перестаем Его замечать, перестаем ощущать Его необычность, чуждость миру, перестаем замечать Его волю, всегда уродливую для мира — и, естественно, перестаем ее выполнять. Не только ветхозаветная, но и новозаветная Церковь постоянно тяготеет к привыканию к Христу, настолько, что перестает замечать Его и идти за Ним, начинает жить для себя самой, отчего, естественно, она должна бы сразу перестать быть Церковью.
Но вновь и вновь происходит чудо. Господь Сам приходит в сердца христиан, Господь посылает пророков и архиереев, необычных святых, юродивых, монахов, взрывающих устоявшийся порядок — взрывающих Христом. И Церковь, казалось бы, по логике, долженствующая воспротивиться такому взрыву и прогнать Христа — вновь и вновь принимает Его, поверх нежелания христиан видеть Христа, поверх нашего сопротивления непривычному Господу. Так совершается вновь и вновь чудо Спасения, схождения в мир и переворачивания мира к Небу.
Притча есть обращение к конкретному образу. На взгляд человека, привыкшему к научному мышлению, стремящемуся от явления проникнуть к сущности, так что знание тем совершеннее, чем абстрактнее. Детей учат по картинкам, взрослых высокоумными словами. Арифметику можно объяснить на пальцах, а высшую математику — только рисуя на доске абстрактные значки. Христос обращается к последователям с притчами-картинками не потому, что учит чему-то очень простому и учит очень простых. Просто выше абстрактного знания находится то, о чём говорит знание, и Иисус говорит о том, что выше абстракций: о Боге, Его любви и Царстве. Бог по другую сторону и абстрактного, и конкретного, и говорить о Нём можно либо конкретно (притчами, сравнениями, на пальцах) либо абстрактно — но совершенная абстракция, абсолютная сущность есть Сам Иисус.
Кроме того, притча лучшим образом отражает сущность подвига Христа: воплощение, соединение божественной и человеческой природы. Притча есть соединение земной природы (в том числе, буквально: винограда, деревьев, моря) с божественной. Притча действенна потому, что человек в себе тоже таит способность обожиться, соединиться по благодати с Богом. Человек есть средство единения мира, способность человека к абстракции есть способность объединять конкретные вещи по их сути. Человек, обжегшийся о свечу, не будет лезть в костёр, тем самым объединяя свечу и костёр. Человек, понявший, что ради выгодной сделки можно продать всё имущество и вложить деньги в предприятие, способен понять, что ради Христа можно отказаться от привязанности к материальному миру, чтобы в Царстве Божием соединиться с этим же миром уже в качестве не страдальца, а повелителя.