«Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир» (Ин 16:21)
Три образа пронизывают евангелие от Иоанна: дыхание, еда, питье. Все три объясняют одно: как не предать. Не стать Иудой, не «соблазниться» (в греческом — глагол с корнем «скандал»), не разочароваться, не испугаться.
Все три образа соединены в одном явлении: родах. Новорожденный начинает дышать, есть и пить. Тем и жив.
Ну, роды не бывают без брака/секса. И первое чудо у Иоанна совсем особое — брак. Кана. Питьё — вино из воды, как на Тайной Вечере кровь/жизнь из вина. Огромная вставка, как и огромная беседа с самаритянкой у колодка — о питье, как и рассказ о проповеди в Иерусалиме о воде бессмертия.
Вторая огромная вставка — беседа с Никодимом. О родах. О рождении от Духа. И вот эта фраза так же зеркалит беседу с Никодимом как фраза о крови Нового Завета зеркалит брак в Кане. Но Иоанн всегда что-то прибавляет, и тут он смещает акцент: следование за Христом начинается с того, что Дух Святой рождает нового, верующего человека, а продолжается, потому что верующий рождает из самого себя верного.
Речь на Тайной вечере, этот чудовищно, непропорционально длинный монолог — как и другие монологи у Иоанна — вся о предательстве как слабости, неустойчивости во время испытаний. Но разве Иуду пытали? Клещами вытягивали?
Гонения разные бывают. Иоанн описывает, как ученики уходят от Иисуса после слов «Я — хлеб, ешьте Меня». Любопытно, что слова «Я — вода, пейте Меня» такой реакции не вызвали — или, точнее, Иоанн не описывает такой реакции. Понятно, почему: сравнение человека с водой очевидно поэтическое, метафорическое, а сравнение человека с хлебом можно истолковать буквально. Гонение со стороны собственного мозга — точнее, собственного неадекватного использования своего мозга.
Гонения — это и первая фаза гонений, предварительная, когда будущие гонители только раскачиваются. Именно это раскачивание Иоанн описывает очень методично, в отличие от Марка и других. Он описывает, как шаг за шагом сгущается решимость расправиться с Иисусом. Для предательства нужен, во-первых, спрос — если я припрусь в Кремль с предложением рассказать, где сегодня молится Вася Пупкин, мне и рубля не дадут. Во-вторых, для предательства нужна дружба и отказ от дружбы. А почему отказ? Причины разные бывают, Иоанн говорит о жадности, но одной жадности маловато, иначе бы Иуда раньше зачесался. Нужно еще разочарование в друге. Почему разочаровываются в друзьях? А по разным причинам, но всегда — под давлением. Давление может быть внутренним (тогда Иуду оправдывают тем, что у него были идеалы, мечты, которых Иисус в конце концов не оправдал), а может быть внешним. Обычно, в реальной жизни, сплетаются вместе и внешние побуждения, и внутренние. А последней каплей, наверное, была реплика Иисуса — «что делаешь, делай скорее». Он мог бы сказать: «Иудушка, опомнись! Я тебя люблю! Мы с тобой еще ого-го!» Злой Он, недобрый! Ну Его к лешему!
Иуда был беременен обидой, разочарованием, досадой. Родил предательство.
Петр был беременен много чем, но не этим. Трусостью — да. Но еще Петр был беременен верностью, влюбленностью в Бога, жаждой правды… В итоге он родил двоих — но трусость быстро умерла, не получая подкормки, а остальное зажило вечной жизнью.