"Отче наш". Вывод есть!

«и прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого» (Лк. 11, 4).

Иисус советовал молиться Богу об избавлении от искушений, но Сам — искушал. Перед тем, как совершить чудо умножения еды, Он «испытывая» (на греческом слово именно то же, что и в «Отче наш») ученика спросил, нет ли еды (Ио. 6, 6). По-русски веселее, чем по-гречески, во всяком случае, в этом рассказе, потому что «искушал» очень ассоциируется с кусанием, вкушанием и кушаньем. Дай нам покусать, но нас не кусай! Правда, уже Иаков и Павел вполне благосклонно относятся к искушениям — выживший после покусывания может помочь тем, кто ещё только пытается приручить бешеную собаку. Налицо противоречие, которое проще всего объяснить тем, что искушения бывают внешние, а бывают внутренние — и внешние в сравнении с внутренними ничто. Так что, как говаривал А.Македонский, «избавь меня, Господи, от друзей, а от врагов я и сам избавлюсь», что в переводе на фарисейский означает: «Господи, избавь меня от внутренних искушений, а с искушениями деньгами, властью и удовольствиями я как-нибудь и сам справлюсь». Бывают вольные и невольные искушения, да мало ли...

Однако, в «Отче наш» всё, видимо, проще. В еврейской традиции был, к примеру, псалом, который не вошёл в канон, но современникам Спасителя известен был, и там говорилось: «Вспомни обо мне и не забудь меня, И не введи меня в напасть».Тут первая половина фразы дублирована во второй — то есть, «искушение» («напасть») — это жизнь без Бога, без помощи Божией. Так можно просить напарника, чтобы он не забыл сделать свою часть работы. Невежливо предполагать, что Бог может забыть и подвести? Он что, за сигаретами в ларёк побежит, что ли? Ему же ничего не надо, а значит — Он не отвлекается от нас и наших нужд. Какие же всё-таки люди умные, когда о себе думаем! Бог о нас забывает (по-еврейски говоря, отодвигает от нас Свою руку), когда мы грешим. Брёвнышко Он с нами отнесёт, только если оно не ворованное.

Искушение — кусает, у него есть зубы, и не просто зубы, а челюсти. Напасть — это прежде всего пасть. Когда у нас много денег — это ещё не искушение, это просто испытание. Искушение — когда мы колеблемся. «Идти в храм молиться Богу Иль в лес прохожих убивать» (Вл. Соловьёв). Оба варианты — проигрышные, если они противостоят друг другу. Так и «жениться — не жениться» именно как оппозиция — оба хуже, хотя порознь и то, и другое может быть совершенство. Два противоположных испытания и составляют искушение. Они щёлкают как Сцилла и Харибда, которые по отдельности — просто скалы, а вместе — гоморрой и гонорея. Одинаково справедливо сказать «удержи нас от искушения» и «удержи искушение подальше от нас». Так иногда человек, который хочет вбежать в вагон поезда, надеется, что кто-нибудь внутри придержит створки дверей.

Искушение — это есть препятствия, которые мешают войти туда, где Свет. «Не введи нас в искушение» означает «Введи нас к Себе» — «Рукой Своею придержи всё, что становится между мною и Тобою, чтобы я — успел».

Иеремиас (1991, 225) подметил, что окончание молитвы особенно резко переключает внимание слушателей (молящегося) с «высокого» на «низкое». Человек ведь к Богу за смыслом, за теорией — а Бог к человеку за практикой, за делами. Человек вытягивает шею, чтобы увидеть крестики на церквах небесного Иерусалима, а Бог советует ему смотреть под ноги, чтобы не сломать шею о камешек земной. Собственно, вся «Отче наш» именно приземляет тех, кто спешит воспарить — ведь им предлагается просить Бога о приземлении («да придёт Царство Твоё»).

*  *  *

Иисус просит молиться об избавлении от искушений, но не просит молиться об избавлении от искусителя. Адам и Ева появились в мире, где зло было, и победа над злом не в уничтожении сатаны, а в освобождении людей от власти сатаны.

Понятно это лишь верой, потому что умом и сердцем человек знает: зло надо уничтожать. Врага надо истреблять, в крайнем случае, превращать в подданного, в лучшем случае превращать в друга. На этом основано всякое насилие, от домашнего до имперского. Стремление истребить зло определяет человеческую жизнь, закономерно приводя её к смерти.

Вера же говорит, что невозможное людям возможно Богу. Стремиться уничтожить зло означает не верить в то, что Бог может защитить от зла, не уничтожая его. Вопрос о смысле зла как вопрос об оправдании Бога есть вопрос о том, почему Бог не уничтожает зло. Человеку мало быть защищённым от зла благодатью, промыслом, добротой Божией. Человеку нужно, чтобы зла вообще не было. Тогда — полагает человек — он сможет вздохнуть спокойно. И жить без Бога, нужда в котором отпадёт, поскольку зла более нет.

Искушения бывают разные. Всякий грех вводит окружающих в искушение, но не всякое искушение — от греха. Мы молим Бога не вводить нас во искушение, имея в виду, разумеется, не то, чтобы Бог не был жадным, завистливым, раздражающим нас. Вера открывает нам Бога, Который может искушать беззлобно, который вводит нас в искушения как в учебную комнату, твёрдо держа за руку (невидимо, конечно). Эти искушения — урок, который посилен нам, и мы должны твёрдо помнить одно: если уж мы в искушении, то оно нам обязательно по силам. И всё же Христос разрешает нам просить: «Не введи нас во искушение», не потому, что искушения бывают слишком тяжелы, а потому что вера в разум и доброту Божии бывает слишком легковесна.

Многие святые вынуждены были напоминать христианам (и себе, в первую очередь), что «Величайшее несчастье для христиан — не иметь искушений, ибо тогда можно предположить, что диавол считает их своей собственностью» (св. Жан Вианней), что «величайшее искушение для человека — это отсутствие искушений, ибо оно означает, что такой человек оставлен Богом и предан своим страстям» (св. Августин Иппонский).

Мы боимся не искушений, мы боимся рабства. Искушение кажется нам провокацией, попыткой решить за нас, не спросясь нас, какой-то важнейший вопрос. Один декабрист на допросах намеренно называл в числе своих сообщников людей колебавшихся, чтобы подтолкнуть их к выбору, чтобы разбудить их совесть, да так резко разбудить, чтобы им было почти невозможно не последовать за ним. Он решал за них, кем им быть. Такое искушение есть покушение на убийство в человеке свободного существа, это искушение как кусание, когда нам вгрызаются в ногу, чтобы мы взвизгнули и побежали в нужном направлении. Но не всякое кусание — в ногу. Не всякое искушение ограничивает нашу волю, есть искушения, которые созидают нашу волю.

Таким было то единственное искушение, которое создал Творец: искушение деревом познания добра и зла. Не проверить, верны ли мы, хотел Бог, Он хотел сделать нас верными. Установив запрет владеть добром и злом, Он создал условия, в которых «свобода», «воля» из пустых слов стали реальностью. Как Он хотел, чтобы мы никогда не приступили к этому дереву! Он-то знал, что можно было не приступить, что можно было не приближаться к искушению, что наша воля и без грехопадения осталась бы сильной, точнее — была бы более сильной, чем после грехопадения. Он не вводил нас в искушение, Он дал заповедь, которая отводила от искушения.

«И не введи нас во искушение» — слова, которые на русский переводят для понятности «удержи», чтобы не казалось, что Бог может ввести во искушение. Ну что же у нас за мозги такие после грехопадения, что мы можем подумать о Боге, об Отце, такое! Да за одно это надо век у Него прощения просить: заподозрить, что Он посылает нам зло! «Не введи», «удержи» или, может быть, даже лучше «уведи», — все эти слова подразумевают один простой образ, простое действие: мы назвали Его Отцом, исповедовали тем самым себя — детьми, и вот — мы вкладываем свою ладошку в Его десницу и говорим: теперь Ты веди меня. Мои искушения теперь — Твои проблемы. Ты — Отец, Ты — сильнее, Ты — опытнее. Ты все знаешь. Веди меня, куда хочешь, только бы мне не встретиться с этой дрянью, я этой встречи не выдержу. Веди — если нужно, в тюрьму, если нужно — в могилу, если нужно — в парламент. Куда угодно, только — подальше от искушения.

Молитва об избавлении от искушения исполняется на удивление часто. Господь посылает нам счастье — не блаженство, а простое земное счастье. Посылает минутами и часами, посылает целыми днями и неделями, а иногда годами такой жизни, что человек начинает беспокоиться: а где препятствия? где болезни? где мой крест? Не надо беспокоиться, надо радоваться и спокойно помнить о том, что счастье это — хрупкое, то есть чудесное, что держится оно только волей Божией, и благодарить, благодарить от всего сердца и со всей силой, чтобы и в минуты страдания не отчаиваться, а благодарить. Бог — не Рок, в который верили древние греки, Он может всю жизнь сделать счастливой, а может всю жизнь освятить болезнью, для Него нет механического правила: в одном месте убавишь горя — потом оно все равно и все выльется. Он дарит каждому из нас по нашей мере.

Люди часто задумываются над тем, почему в «Отче наш» сказано «и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим», но никогда не задумываются над тем, почему не сказано: «и не введи нас во искушение, якоже и мы не вводим никого во искушение». На первый взгляд, делать грех и прощать грех — занятия симметричные, а в искушение вводят окружающих как раз наши грехи. Злимся ли мы, глупим ли мы, завидуем ли мы, — окружающие страдают не только от того, насколько отлились наши чувства в дела, сколько от самих этих чувств, и входят в искушение осудить нас. Это искушение тем более сильное, что нас действительно нужно осудить. Если уж Христос разрешил нам заявлять, что мы прощаем чужие грехи, почему бы Ему не разрешить нам заявлять, что мы сами не грешим?

Научиться прощать — это одно, научиться не грешить — совсем другое, ступеней на десять выше по духовной лестнице, а каждая ступенька-то по десяти метров высотой. Это объясняет и то, почему так много в мире лже-прощения, прощения из безразличия, прощения из корысти (я прощу, так и меня простят), прощения из эгоизма и злобы (чтобы выглядеть лучше другого, чтобы, как сказал апостол Павел, чужая злоба вернулась на злобствующего и насыпалась ему на голову горячими углями [Рим 12,20]).

Многие люди удивляются, как это священники, зная все грязные делишки своих духовных детей, сохраняют хорошее к ним отношение. Да ведь грязные делишки любого из нас отлично заметны окружающим; в конце концов, большинство грехов совершаются против ближних, да и грехи против Бога или Церкви тоже оставляют следы, так что никакой военной тайны в нашей подлости нет, а всё же большинство окружающих относятся к нам так, словно бы мы и не совсем подлецы — не из любви к нам, а просто из толстокожести и равнодушия. Даже научившись прощать, мы всё равно долго ещё будем вводить людей в искушение, как вольными, так и невольными грехами, и к этому надо приготовиться.

Жизнь с Богом есть мирное сосуществование со злом. Только мир — с Богом, а сосуществование — со злом. По опыту греха нам кажется, что «мир» — это отчуждение, это холодное соседство, когда не обращаешь внимание на того, с кем заключил мирный договор, а вот «сосуществование» — это активное общение, взаимообмен. Наоборот! Сосуществование со злом не включает в себя ничего, что можно было бы назвать не только общением, но даже памятью о существовании зла. Мир с Богом есть не перемирие ради самостоятельной жизни, а есть вхождение в Бога. Зло страшно только, есть смотреть на него и помнить о том, что оно есть — мрачное, тёмное, притягательное. Мир с Богом — это смотреть на Бога, помнить о Боге, любить Бога так, чтобы не осталось ни капельки на память о зле. Это тем более нетрудно, что зло-то не существует — во всяком случае, не существует так, как Бог, так, как человек, не существует свободно, не нуждаясь в нас. Даже его притяжение — несущественно, несуществовательно. Силу злу придаёт лишь слабость человека. Первый шаг ко злу — замечание его и паника, страх, что оно прорвётся. Не зло прорывается в душу, душа прорывается под тяжестью самолюбования и проливает жизнь, освобождая место нежити.

*  *  *

«Не введи в искушение» и «избавь от лукавого» воспринимаются как одно и то же — искушение это то же, что и лукавство... А искушение не противостоит лукавству. Искушение, противостоит избавлению как надкусывание монеты — покупке. Можно всю жизнь потратить на испробование средств, которыми располагаешь, — и потратить всё, но не приобрести ничего.

Иногда по прошествии многих лет человек встречает знакомого, одноклассника, бывшего друга, возлюбленную. Вспыхивает память о былых страстях, влюблённости, но — между этой памятью и сегодняшним днём зияет пропасть. Не то чтобы назад нельзя было уйти — можно, но скучно. Достаточно поглядеть на сегодняшнего друга, с которым съеден пуд соли (а не выпито море водки), на жену, с которой прожита целая жизнь, чтобы почувствовать разницу между страстью и силой, влюблённостью и любовью.

Одно дело — «войти в искушение», словно войти в зал, где идёт весёлая вечеринка. Это отношение к миру, к людям, основанное на стремлении к победе. Друг и возлюбленная при этом — лишь опора в самоутверждении. Это не означает, что при случае их предадут, но сама верность им будет воспринята как победа. Но всё равно это искушение — мир воспринимается как испытание, как трасса, специально подготовленная для проверки тебя и твоих качеств. Человек словно подходит к морю и зачерпывает из него воды, поливает себя, стоящего рядом, заходит по пояс — и возвращается. Море — не зло, искушение и зло именно в том, чтобы не окунуться с головою, не поплыть, а лишь забежать и отпрянуть. Набрать морской воды в горсть и отбежать — строить замок из песка. Зайти на вечеринку, приятно провести время — и уйти.

Настоящая жизнь, настоящая любовь, настоящая дружба — совсем иные. Не случайно они вовсе не обязательно связаны с первыми пробами, попытками, опытами, в которых слишком много навязанного человеку внешними обстоятельствами. Настоящий выбор совершается не в юности, а в зрелости. Но и в юности можно сделать настоящий выбор — то есть, выбор, который будет действителен и в зрелости, и в старости. И в зрелости можно сделать ложный выбор — временный, на пару ночей или пару лет. Многие старики гордятся тем, что «перепробовали» всякое... С таким же успехом бесплодная смоковница могла гордиться многочисленными увядшими завязями. Что вспомнить — есть, а чем жить — нет. Между позавчерашним днём и сегодняшним зияет пропасть.

Избавление от лукавства в том, чтобы прийти на пир, который не заканчивается никогда. «Не введи» в этом смысле бесконечно точнее, чем навязываемое рациональностью «удержи». «Удержи» — мол, я стремлюсь, а Ты мне помешай. Да не стремится никуда тот, кто идёт в искушение, напротив — он топчется на месте, и всякому знакома эта тошнота топтания на месте, зависимости от своей привычки, от беличьего колеса. Именно «не введи» — не приводи меня туда, где всё на один вечер, пусть и бесконечно повторяемый, где все рассчитано на то, чтобы вспыхнуть и погаснуть, не веди меня на отмель, в недоделанность, в пробу, веди меня в глубину моря. «Избавь от лукавого» — введи туда, где ко мне не будет цепляться и липнуть временное, где будет не бесконечное повторение попыток, не перелистывание одного и того же меню, а где будет настоящая жизнь, дело, бесконечное разворачивание удивительного свитка, где каждая следующая строка пишется с двух концов.

Настоящая любовь есть именно многолетнее, постепенное освобождение от той примеси лукавства — мимолётности, суетности, эгоизма — которая есть во всяком человеческом начинании, сколь угодно вдохновенном и искренним. Искушение — словно газировка, которая враз бьёт по языку, но затем сухость, жажда, а в стакане — скучная сладкая жидкость. Избавление — словно вино, которое приобретает с каждым годом всё новые оттенки вкуса.

В романе Энтони Берджесса «Заводной апельсин» главный герой — осуждённый насильник, которому с помощью химикатов навязывают отвращение к насилию. Перед тем, как выпустить на свободу, насильника на глазах у правительственных чиновников ставят перед необходимостью совершить насилие. Сперва перед ним появляется мужчина, который оскорбляет, бьёт и унижает героя. Он не может ударить в ответ и лижет ботинки оскорбителю. Затем перед ним ставят женщину, которая соблазняет его, но он не в силах на неё наброситься. Он — «апельсин», «оранж» по-английски, и «оранжами» прозвали англичане орангутанов.

Вот воплощение метафоры «ввести в искушение». Искушение — передо мною, лицом к лицу.  

Драма в том, что человек склонен не замечать искушений, которые ему предстоят. Мы слишком горды. Уж лицом к лицу мы выдержим и победим! В крайнем случае, огибнём, чтобы не погибнуть!! Нормальные герои всегда идут в обход.

Вот чего мы боимся, так это искушений, которые за спиной. Тайные как сионские мудрецы. Первое, что приходит на ум при мысли о насилии надо мною: а ён сзади подкрадётся! ударит кирпичом, вырубит, обездвижит, обезмыслит. Бедный я бедный, беспомощненький.

Так вот не надо бояться искушений, которые нападают сзади. Сатанизм сатаны в том, что ему не нужно наше тело — а только тело получает тот, кто бьёт со спины, прижимает к носу тряпку с хлороформом или к лицу — клетку с крысой. Сатане нужна душа, а это — как дыхание, как зрение, как говорение, всегда — вперёд.

Мы чего просим у Бога? Чтобы при встрече с искусителем лицом к лицу мы, как заводной герой, подставили щёку, лизнули ботинок, потрясли отсутствием эрекции? Нет, «подставь щёку»  и «лижи ботинок» разные физиологически и духовно явления. Мы просим не сдержать нашу свободу, а дать нам свободу — свободу не быть ре-агентами, которых щёлкни в нос — начнут справедливую войну. «Не введи нас в искушение» симметрично «да придёт Царство». Да, мы постараемся, с Божьей помощью, отвечать на зло добром, но если только можно — дай нам отвечать добром на добро, любовью на любовь, и надеждой на надежду.

На «современном русском» — на действительно современном — искушения это не испытания, а тесты. Даже не экзамены. На экзамене всё-таки есть живая душа в виде экзаменатора. При тестировании живая душа сужается до всевидящего надзирательского ока. Возможно, в каких-нибудь сферах тесты — неизбежное зло, но есть сферы, где нетерпимо любое зло, и такова собственно жизнь. Тест это всё-таки невсерьёз, это безлично, это механистично, это избирательно — как судить о Джоконде по наугад взятому квадратному миллиметру полотна.

Надёжность тестов никогда не стопроцентная, как следовало бы, когда речь идёт о человеке, и повторять их лучше каждый квартал, чего никто никогда не делает. Вам это надо? Надо! Грешник любить тестировать других и потому согласен, чтобы тестировали его. Тест на исполнение обрядов, тест на послушание, тест на знание Библии... Благодарю тебя, Тест, что я не таков, как тот!

Не тестируй меня, Господи! Лучше кирпичом по голове, что ли!! Или, если Ты слишком добрый для кирпича — инсульт, рак груди, пневмония простаты, в общем, выбор широкий. Но не введи меня в тест и избавь меня от привычки тестировать других! В старости и в болезни искушения слабее, но и сил меньше. Причём соблазны ослабевают в арифметически, а силы геометрически, поэтому противостоять греху нужно более сил, а не менее. Да, воды в плотине стало меньше, она слабее напирает на дырку в плотине — но сама дыра за много лет так расширилась, что плотине не стоит благодушествовать.

«Не введи меня во искушение» часто означает «не введи меня в жизнь другого как искусителя». «И не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго» обычно понимается как «Сделай так, чтобы мне ничто не мешал и ничто не мешало». Гордыня! Прежде всего, это означает: «Сделай так, чтобы я никому не мешал и ничем не мешал».

Отличную я придумал заповедь: «Не мешай!» Она, конечно, не столько дуракоустойчива как «Не делай бо-бо!» Бродского, зато легче выводит человека из себя, а зачем ещё писать? Сразу встрепенутся (анонимно, благо это интернет) и начнут учить — мол, мешать нужно, долг человека помешать насильнику, грешнику, преступнику…

Что нравственность есть умение «делать бо-бо» насильнику и пр., — это всё-таки могут и постесняться сказать. Россия ведь Грузии не делала бо-бо, она ей помешала убивать людей, только и всего. А бо-бо Грузия сама себе сделала своим поведением. «Ты заставляешь меня изнасиловать тебя и убить твоего ребёнка», — как говорят киношные негодяи тем, кому приставили револьвер к виску.

Всё-таки «не мешай!» Просто «не мешай!», а не «не мешай добру», «не мешай быть святым». Иначе повторяется грехопадение — человек начинает азартно различать добро от зла, азартно помогать тому, что считает добром, и азартно мешать тому, что считает злом. Помогать добру обычно выходит даже разрушительнее, — вот вся история России с 25 октября есть активная и целенаправленная помощь добру. Результаты налицо. Каждый насильник полагает, что он своим насилием помогает другому...

Абсолютное большинство людей, знакомых с текстом «Отче наш», смущаются фразой «не введи нас во искушение». Им кажется, что её надо заменить на «удержи нас от искушения». Бог-де хороший, Он в искушение не вводит. Верно, только это же сущий пустяк.

Важнее заменить эти слова на «сделай нас неискушениями». Быть искушением для окружающих или не быть, вот в чём вопрос! Ходячие искушения, искушения порхающие, ползающие, — вот что такое люди.

В том и подлость веры в «провокацию», что искусительность, провокационность другого есть факт. Мини-хиджабы это ещё полбеды, это для маньяков, а нормального человека раздражает — не может не раздражать — слово. Божественный дар — и как же его используют люди! Языки всем повырывать мало! Тем не менее, оправдывать своё «разумное насилие» чужими грехами — подлость и иррационализм, потому что чужой грех всегда меньше собственного. По определению — потому что чужое слово звучит лишь в моих ушах, а моё слово звучит и в моих ушах, и в моём сердце.

По той же самой причине куда актуальнее было бы «не введи в нас искушение». Как лишь в шутку, метафорически говорят, что «глаз искушает», так лишь условно можно говорить, что мы «сталкиваемся с искушениями». Разве мы сталкиваемся со своими почками, гипоталамусом, лёгкими?! Так вот и «все тяжкие», в которые мы якобы «пускаемся» — внутри. Там же, где Царство Небесное, только чуть в стороне. Точнее, в самом начале «чуть-чуть», от тропинки отходит широкая дорога, а потом эта ширь так загибается, что уже идёшь в чистом поле. Точнее, по грязному разъезженному пустырю. Но ничего, влачим ноги. Как говорили в старину, «церковь близко, да ходить склизко, кабак далеконько, да доползу потихоньку».

Искушение — не дом и не пейзаж, а глиста, микроб, бацилла в бахилах. Удержи, Господи, эту бациллу подальше от нас и не дай нам бациллить ближних наших, как и мы не даём ближних бациллить нас.

Все социальные сети предусматривают возможность блокировать того или иного человека, но блокировка осуществляется по разному. Есть социальные сети, в которых человека можно лишить возможности делать комментарии в своём блоге, но видеть содержимое блога «забаненный» все равно будет, и его записи будут видны тому, кто наложил анафему. Есть социальная сеть, в которой блокировка означает, что тот, кто блокировал, тоже не будет видеть никаких записей блокированного. Они перестают существовать друг для друга. Полная анти-любовь.

«Не введи нас во искушение» французские католики теперь (в 2013 году) официально перевели как «не дай нам впасть в искушение». Только, увы, это поздно — устарел этот «современный перевод». Никто не говорит «впасть», да и слово «искушение» осталось разве что в эротике и порнографии. Настоящим современным переводом было бы «заблокируй меня и искушение друг от друга». Чтобы, как в фейсбуке — я искусителя не вижу, искуситель меня не видит. А то вся жизнь проходит — нет, не в пороке, а в борьбе с пороком, то есть с пороком второго порядка. Порок первого порядка — ходить на совет нечестивых. Порок второго порядка — не ходить на совет нечестивых, а освободившееся время тратить на собирание информации о совнечестивых, на критику совнечеста, на разговоры с друзьями по соцсетям о том, что совнеч — это навсегда, никак его не извести. А в это время совет честивых ждёт — не дождётся… Так что какое уж там «удержи». «Блокируй искушение и меня так, чтобы мы друг друга не видели!»

Новый французский перевод передаёт «введи» глаголом «laissez», который хорошо знаком многим, кто французского вовсе не знает. Это слово часть идиомы «Laissez-faire» — «оставьте в покое», «дайте делать», «не мешайте работать», обозначающий принцип невмешательства государства в экономику. Конечно, принцип этот лукавый — капиталист всегда не прочь получить от государства выгоду, ссуду, помощь, но не хочет иметь от государства контроль, надзор, ревизию. Капиталиста можно понять!

В противоположность капиталисту, который не хочет, чтобы им руководили, верующий (иногда он же и капиталист) именно хочет, чтобы им руководили. Возьми мою руку и не введи во искушение — или, кто такой деликатный, так пожалуйста: «оттяни меня от искушения, удержи от искушения». Образ один — я, взрослый, совершеннолетний человек, который уже давно не цепляется за мамину ладонь, всё-таки вкладываю свою ладонь в Твою, о Боже, и прошу — тяни, тяни скорей, так-перетак, я уже совсем сполз, неужели сам не видишь!

Интересно, что две просьбы не симметричны. Библия горазда на повторы, и как-то по инерции ожидаешь чего-то вроде «И не введи нас во искушение, но изведи нас из искушения». «Помилуй мя Боже // очисти прегрешения моя». Но в «Отче наш» лёгкий, но принципиальный сдвиг: вместо искушения в центре внимания оказывается искуситель. Не «избавь от искушений», а «избавь от искусителя». Что нетривиально, потому что по гордыне своей человек скорее сочтёт себя самого сатаной, чем предположит, что им может вертеть кто-то посторонний. Ах, я такой горячий, такая творческая личность, что в запале могу залететь в искушение! Три ха-ха! Взрослость не в том, что человек все делает сам, а в том, что человек сам отказывается от взрослости, сам скатывается в детство, сам суёт ладонь, вспотевшую от жадности, в руку того, о котором Господь сказал «отец ваш диавол». 

Потому и нужно молить Бога «удержи нас от искушения», что не очень-то Ему должно быть приятно прикасаться к тем, что ладонь сатаны-то, может, ещё и не выпустил или выпустил секунду назад… К счастью, Бог небрезглив к грешникам — в отличие от грешников, которые небрезгливы к греху.

Молитва «не введи нас в искушение» симметрична молитве «да приидет Царствие Твое». Царство — идёт само. Вечность движется, а мы этого не замечаем. Зачем торопить то, что и так движется? Чтобы синхронизироваться с ним, да и зачем откладывать самое лучшее на потом? К тому же вечность, в отличие от смерти и искушений, умеет деликатно останавливаться. Она — не торопится. Мы торопимся.

Вечность строит Бог, искушение строит человек. В одной древней христианской проповеди Церковь сравнивался с домом, в котором каждый призван быть камнем, только вот некоторые камни того-с… потрескались. Бог строит жизнь вечную из людей, мы строим смерть из подручных материалов, приговаривая: «Среда определяет сознание». Да нет, среда не виновата, что мы её берём, разглядываем, крутим в руках и, наконец, приспосабливаем для какой-нибудь гадости. Не короткие юбки причина изнасилований. Не будет коротких юбок — будем бросаться на женщин в длинных юбках. Не будет женщин вообще — будет бросаться на паркоматы или на философские концепции. Свинья грязь найдёт, человек грязь сотворит — из чего угодно, даже из Церкви.

«Не введи во искушение» — это как построить дом, усердно собирая по тёмным закоулкам разную дрянь, а потом просить друга: «Не пускай меня жить в этом доме! Нет-нет, не хочу, просто ноги сами туда идут!!!» Ноги сами по себе никуда не идут! Конечно, надо просить Бога не ввести нас во искушение, но может всё-таки перестать сооружать эти самые искушения? Ну как с бросанием курить — прежде, чем бросить курить, надо выбросить из дома всё, напоминающее о курении. Так ведь нет же, граждане судьи, собираем окурки, собираем всё, о курении напоминающее, а потом кричим: «Не давайте мне затянуться!»

Сатана в строительстве наших искушений — не заказчик, даже не архитектор, а так… вроде извести между кирпичами. Роль, между прочим, не маленькая, даже принципиальная. Сам ничего не может, но по части залипания, слипания и влипания — первый класс. Но ведь если бы не сооружали искушение, не отбирали бы для Дома Искушения кирпичи, балки, батареи, то и скреплять было бы нечего. Чай, не Иисус Христос, к нам сатана не приступает с искушениями, мы к сатане сами с нашими искушениями подкатываемся.

Когда новообращённому христианину задают вопрос: «Отрекаешься ли от сатаны и всех злых дел его» — это ведь об этом. О том, что искушения, конечно, мы продолжим строить. Из фактов и событий, которые должны были бы стать частью Царства Божия, мы выстроим себе халупу кривостенную и наперекосякоконную. Ладно, Бог с нами! Так хотя бы не скрепляй всё это небытием, оно неделикатно до прилипчивости, в отличие от Бога. То есть, кайся, оболтус! Потом опять согрешишь, конечно, но хотя бы не давай граблям склеиться между собой. В общем, «и выведи нас из строительства искушений»…