Осторожно, по буковой досточке и другой,
чтобы не испугать ни одну мышь,
ни одного паука, древоточца.

Сизая туча Азатулла,
розовый колокольчик Сэм.
Чёрные все в темноте,
чёрные все.

Еврейские письмена,
японские письмена
нас не интересовали,
мы проходили мимо.

Каменные таблицы
осторожно отодвигали.
Мы искали Жёлтую книгу
жимолости.

Ухали инкунабулы,
пролетая над нами.
Из углов порыкивали ин-фолио.

Мы наплывали на стеллажи,
обдирали кожу о напильники корешков.

Есть ли что-нибудь жёлтое, Азатулла?
Сэм, чувствуешь ли дыхание жёлтого?

А смотрите, вон там
золотинка сверкнула
у дальней стены:
она? не она?

Нет, это лампочка вдруг зажглась
и из задней двери
в зал ввалился сам Яков Кротов,
хромоногий, кривой,
с узловатой тростью,
в сопровождении домашнего барсука.

- Ищете Жёлтую книгу жимолости?
А вы знаете, что такое жимолость?
Отличаете ее от бересклета?
Что вы делали прошлым летом?
Брали ли в меру хлеба к обеду?

Яков Кротов,
друживший с пираньями на Амазонке,
Яков Кротов,
выходивший без скафандра из мёртвого спутника,
Яков Кротов,
укравший вишнёвую трубку у Линкольна,
Яков Кротов
возвышался теперь над нами.
И барсук посверкивал фисташковыми очками.

Мы пристыженные стояли,
а стены библиотеки
начали сдвигаться,
перемалывая стеллажи
как небоскрёбы,
поглощая стулья,
раскалывая стремянки.

Они подбирались всё ближе к нам,
некуда бежать, нечем дышать.
Что там у тебя, Сэм?
Как ты, Азатулла?

Сэм треснул со звуком "дзиннь",
Азатулла лопнул, как гриб-дождевик,
сделался сизым дымом.
Яков Кротов исчез, превратился
в нежный жёлтый цыплячий свет.

А барсук
поправил фисташковые очки
и запел:

Алелуйя!
Осторожно, двери закрываются.
Алелуйя!
Две булочки городских и буханку орловского.
Алелуйя!
Не сиди на холодном.
Алелуйя!
Следующая станция
Кропоткинская.