Есть люди, которые представляют свободу лишь как достояние большинства. Например, планета, населённая сторонниками Ганди, и вдруг один ребёнок рождается ленивым и агрессивным. Что ж, все подвергают его бойкоту, он в конце концов вешается.
Это не может работать, если хорошие люди составляют меньшинство. Не может работать и не работает. Остаётся мечтать о квантовом скачке, который перестроит общество, или создавать искусственное большинство, вычленять в большом мире маленький мирок, в котором «нормальные» будут большинством. Именно так поступают авторы всевозможных утопий.
Одни на бумаге — как Рэнд, сочинившая долину деловых людей, недоступную для лодырей. Плохие гибнут, гибнут не от репрессий, а от голода, потому что плохие всегда живут, паразитируя на хороших, а тут хорошие скрылись в долине. Между прочим, по её расчёту погибнуть должно примерно 95% людей. Или улететь на другую планету. Или на остров. Или поселиться в пустыне как мормоны и создать там идеальный город. Мормоны, амиши, меннониты, Кремниевая долина, да просто, наконец, хороший бункер для себя и своей семьи, где можно будет спокойно помирать, пока на поверхности планеты помирать будут неспокойно, от радиации.
Демократия уникальна тем, что это власть большинства, на равных сосуществующего с меньшинствами.
На самом деле, конечно, никакого «большинства» не существует. Нет большинства, которое было бы согласно по всем вопросам или хотя бы по большинству вопросов. Каждый человек входит в какое-нибудь большинство — например, у большинства людей две ноги, хотя случаются и одноногие, да и трёхногие рождаются, хотя очень редко — так и Шекспиры редко рождаются, пока всего один был. Тем не менее, каждый человек входит и в разнообразные меньшинства.
В течение тысячелетий самым большим большинством людей были дети. Демографическая пирамида твёрдо стояла на 5-6 выживших детях при паре родителей. Родители оказывались меньшинством, и каждый день делал родителей всё более слабым, дряхлеющим меньшинством, а детей — всё более могучим большинством.
Понятно, откуда берутся поборники жизни «чайлд-фри», которые принципиально не хотят иметь детей. Вообще. Ребёнок есть меньшинство, которое со временем станет большинством. Как раковая опухоль возникает ребёнок внутри семьи, внутри нормальных, взрослых людей — и вот пройдёт лет 80, и нормальные люди уже все в гробу, а ребёнки выросли и командуют. Ты можешь быть марксистом, христианином, геем, математиком, но не только нет гарантии, что ребёнок будет таким — можно гарантировать, что он будет другим. У него будут другие идеалы, другие пути. Вот почему большинство утопий совершенно асексуальны — не потому, что идеальное общество требует винтиков, а любовь оживляет роботов, а потому что от любви дети, а дети — человеческие детёныши — другие. Дети диктатора не обязательно любят свободу, увы, но они и диктаторствовать захотят не так, как папочка.
Понятно и то, что свобода есть не личное свойство, а свойство коммуникации — прежде всего, со своими родителями, затем вообще с другими людьми, потом и со своими детьми.
Вот откуда странное явление: в Америке, где идеалом считается семья, из которой совершеннолетние дети уходят навсегда, так что забота о стариках это проблема самих стариков, именно в семьях с такой установкой институт приёмных детей развит более, чем где-либо ещё в мире. Тут не работает аксиома патриархального общества «хиба ж кто кохае неридных дитей». Любят неродных точно так же! И так их выпихивают из гнезда в нужный час, так же не рассчитывают, что они будут покоить твою старость. Любят ребёнка, а не свою будущую двуногую пенсию, не выращивают себе сиделку на время альцгеймера. Любят ребёнка, потому что ребёнок — это человек, а человек — это твоя свобода. «Нехорошо быть человеку одному», потому что один человек — это бесчеловечно. Каждый новый человек расширяет пространство твоей свободы, а пространство это возникло, потому что ты сам вошёл в мир через других людей.
Сознание того, что другой — не ад (Сартр), хотя и не рай, что другой — это свобода, твоя свобода, есть основа любви. Или основа ненависти — если свобода становится поперёк горла. Причин может быть множество, но и путей к свободе не меньше, и каждый должен сам найти свой путь. На этом пути человек будет в каких-то ситуациях большинством, в каких-то меньшинством, и свобода в том, чтобы сознавать относительность количества и власти количества, чтобы сознавать абсолютность качества — то есть, свободы и человечности. А любовь? А любовь не качество. Любовь это то, у чего качества. К огромному счастью, любовь может быть и без свободы, и даже без человечности. Цену любви надо узнавать у Евы. Да не у той, а у Браун.