|
ИЖДИВЕНЧЕСТВО
Иждивенчество есть нормальное следствие инвалидности, и то, что каждый человек
и человечество в целом не самодостаточны, указывает на какую-то изначальную ущербность
человеческого. Несколько недель без еды, несколько дней без воды, несколько минут
без воздуха, - для животного нормально, человек же склонен вытеснять из своего
сознания это явление. Напрасно. Ущербность грустна, когда безнадежна, а иждивенчество
человека у внешнего мира побуждает надеяться, что у гордыни и эгоизма есть внешние
пределы. Иждивенчество естественно для ребёнка, иждивенчество у творения естественно
для того, кому предстоит бесконечно расти. Избавление от такого иждивенчества
избавляет заодно и от жизни, поскольку совершается в смерти.
Иждивенчество становится из нейтральной и даже доброй вещи ненормальностью
и пороком, когда оно – следствие ненормальной инвалидности. Конечно, всякая ущербность
ненормальна, но и в ненормальности бывают свои извращения. Смерть просто ненормальна,
самоубийство ненормально вдвойне. Минус на минус тут не даёт плюс, это не то,
чтобы дважды вывернуть перчатку, это скорее ампутация руки вслед за ампутацией
пальца.
Ненормальное иждивенчество становится нормой в ненормальном обществе, а именно
– в социалистическом (коммунистическом, большевистском – понятно ведь, о чём идёт
речь, всем понятно, кроме тех, кто защищает такое общество). Общество, выстроенное
ради помощи нуждающимся, делает всех нуждающимися, иждивенцами. Революция исходит
из ненависти к «паразитам», считает интеллигентов, банкиров, предпринимателей,
торговцев иждивенцами, жирующими за счёт «трудового народа». Революция расстреливает
тех, кого считает иждивенцами.
В итоге иждивенцами становятся все выжившие. Это теоретическое иждивенчество:
страна якобы существует за счёт торжества социализма. Это иждивенчество недолговечно,
и к 1990 году никто уже не верил в социализм. Но иждивенчество было (и остаётся)
еще и практическим: каждодневная круговая порука, при которой каждый на иждивении
кого-то. Конечно, в пределе всё возводится к верховному правителю , но это предел
скорее умозрительный, как и социализм, а важнее то, что каждый знает: он существует
лишь по чьей-то милости. Это милость мэра, начальника жэка, матери и т.п. В конце
концов, вся страна на иждивении у тех, кто покупает её нефть. Страну эту вполне
устраивает. Разумеется, страна при этом считает, что именно те, кто покупает её
ресурсы – иждивенцы.
Системное иждивенчество русских после революции (до революции при всей самодержавности
монархии никто не считал себя на его иждивении, не было и системы кругового иждивенчества)
есть предупреждение бессистемному, но ядовитому иждивенчеству, которое встречается
в самых разнообразных формах.
Первый признак иждивенчества, конечно, то, что его носитель обвиняют других
в иждивенчестве. Краткий период небольшой свободы в русской истории начала 1990-х
годов был отмечен самоиронией русских над любовью к халяве. Вернувшись в холопство,
над этим смеяться перестали, с халявой опять стали сожительствовать.
Иждивенчество типично для средневековой реакции на современность. Клерикалы
любят упрекать потребительское общество в том, что оно не уважает своих религиозных
основ. Сугубо большевистская логика: капиталисты-де эксплуатируют («эксплуатация»
- синоним «иждивенчества») духовное, не воздавая ему должное. Разумеется, всё
обстоит прямо наоборот: именно клерикалы – не христиане или верующие вообще, а
агрессивная часть духовенства – как раз абсолютные иждивенцы, иждивенцы дважды:
у Бога и у того самого капитализма, который обличают. Они ещё иждивенцы своей
паствы, но та, по крайней мере, согласилась их кормить, Бог же и цивилизация молчат
– Один слишком конкретен, чтобы высказываться по таким вопросам, другая слишком
абстрактна.
Потребительское общество – антипод иждивенчества, потому что потребительское
общество производит то, что потребляет. На свои гуляет! Средневековье не потребляло,
потому что голодало, и умирали миллионы людей. Те, кто любит попрекнуть модерн,
что он не видит «христианских корней Европы», сами не видят дикое количество могил
около этих корней. Антитворческая, иждивенческая психология ненавидит творчество,
потому что предпочитает власть и считает именно власть – творчеством. Иждивенец
думает, что директор кладбища выше продавщицы в универмаге, что отпевание важнее
программирования.
Иждивенческая психология всюду, где власть важнее творчества, причем иждивенец
согласен и на то, чтобы это была чужая власть, а он – при ней. Такое смирение
– смирение перед чужой властью, смирение перед своей ленью - есть предательство
себя, ближнего и Творца. Кто готов быть иждивенцем, лишь бы не быть творцом, лишь
бы другой не был творцом, тот предает жизнь – смерти, тот готов умереть или убить,
лишь бы не было «анархии», «беспорядка».
Быть на иждивении – капитальное свойство человека, извращается оно тоже капитально,
легко и незаметно. Должна быть благодарность за то, что человек на иждивении у
бесконечности, и что бесконечное всегда осуществляется через конечное – что человек
всегда в той или иной степени находится на иждивении других людей, на иждивении
у тварного мира. Но не надо видеть неблагодарности там, где её нет – в опоре на
свои силы, в жажде силы и, если нужно, в жажде исцеления, вдохновения, свободы
и независимости.
|
