|
25 год: Валерий Максим о самоубийстве и любви.
XIII век: от Евпраксии Рязанской до героев Данте.
10 декабря 1942 года: cамоубийство евреев-христиан Клепперов.
2012 год: самоубийство как насилие и шантаж.
Суицидофобия
Владимир Леви подчёркивает:
«Самоубийство ни в коей мере не сводится к сумасшествию, даже у психически глубоко больного человека. Душевнобольные чаще совершают самоубийства не во время психоза, а как раз на выздоровлении, на возврате самосознания».
Церковный либерализм, однако, каким он сформировался в XIX-XX веках, заключается в том, чтобы всех самоубийц признавать невменяемыми, во всяком случае, на момент гибели. Так либерал защищает – нет, не самоубийц, они уже ни в какой защите не нуждаются – либерал защищает родственников самоубийц. Родственнику может быть важно отношение общества к тому, что совершил близкий человек – и позиция «представителей общества», религиозных лидеров, выражающаяся в разрешении отпевать самоубийцу.
Страх перед самоубийством – одна из древнейших человеческих фобий. Причём, это страх именно перед чужим самоубийством. Своё самоубийство – как возможность – не пугает, скорее будоражит. «Каноническое» объяснение своей суицидофобии в христианстве очень смешное: якобы самоубийца нарушает заповедь «не убий». С таким же успехом можно считать, что человек, который раздал своё имение нищим, нарушил заповедь «не укради».
Ещё хуже софизм: «Самоубийца посягает на права Бога, Который один может распоряжаться жизнью». Ну да, палач – не посягает, судья – не посягает, а мальчишка, прыгающий с крыши, посягает. Жена, застрелившаяся после гибели мужа (Михаил и Ольга Соловьёвы, 1903 год, отпеты и похоронены в Новодевичьем) – посягает. Ни на что самоубийца не посягает, а просто кончает с собой.
Вся суицидофобная риторика, включая квази-религиозную, отражает ненависть коллектива к тому, кто ускользнул от его власти. Смерть – иногда – последнее убежище честного человека, так и этого убежища давайте его лишим, опозорим после смерти. Такова ситуация, во всяком случае, в «христианской Европе» (включая и Россию, во зле налицо единство). Причём, это ситуация не Средневековья, а именно Нового времени, тех двух-трёх веков, когда религия ещё оставалась символом социального единства, принудительным и не знающим исключений, но личное начало уже сформировалось и пробивало себе дорогу. Эпоха эта, к счастью, закончилась, хотя суицидофобия в России ещё встречается.
Суицидофобия – подвид более общего страха, который можно окрестить «персонофобией». Это боязнь личного начала. В определённом смысле это и боязнь зла, мрака, неизвестности, которые воспринимаются как то, что накидывается на человека, покинувшего утробу коллективизма, родового начала.
Парадокс и ужас в том, что самоубийство тоже обычно вызвано персонофобией. Эмиль Дюркгейм, автор основополагающего труда о самоубийстве, считал, что рост суицидов в модернизирующейся Европе вызван тем, что вчерашние крестьяне, оказавшиеся в городах, не могут выдержать нагрузки. Они страдают от нехватки смысла. Правда, им нужен особый смысл – тот, который предоставляла им жизнь в крестьянской общине. Смысл, навязываемый и поддерживаемый извне. Поэтому от самоубийства может удержать ласковое слово, выражение приязни, любви. Но не всегда. Первая волна самоубийц – это подростковый возраст, когда человек волей-неволей покидает семью и «социализируется». Но ведь «покинуть семью» не означает сменить один коллектив, биологический, на другой, социальный.
«Покинуть семью» означает возможность стать самим собой. И вот это – очень трудная задача. Большинство людей её не выполняют. Только одни не выполняют – и вешаются, а другие не выполняют – и пьют, или жрут, становятся архиереями или автостопщиками, политиками или бандитами. Плохими архиереями, скверными автостопщиками или политиками, и даже бандитов такого типа другие бандиты презирают.
Повышенный уровень самоубийств в странах Первого мира иногда используют как доказательство того, что бездуховность душит человека. Благостояние есть, а Бога забыли, вот и вешаются. А мы в России духовные и не вешаемся!
Мы в России людоеды и вешаем, сжигаем, терзаем ближних! Недурной способ избежать мыслей о самоубийстве! А ещё собраться в баню и накачаться водкой. Или собраться на церковный собор и осудить, заклеймить, пристыдить секулярный мир, а потом на фуршете накачаться коньяком. Коллективистская и агрессивная религиозность (или хотя бы и безрелигиозная душевность коллективистского типа) – такое же лекарство от самоубийства, как гильотина от насморка.
Долой суицидофобию! За здоровое самоубийство! «Кто погубит свою жизнь, тот обретёт её» (не Лев Толстой сказал, а Господь Иисус Христос; «душа» на языке Его среды означала «жизнь»). Кстати, Дюркгейм и считал Христа самоубийцей – как же, мог ведь и не нарываться на неприятности. Иисус, действительно, убил Себя как часть коллектива – народа Израиля, Своей семьи, созданного Им коллектива учеников. Сделал Он это задолго до Голгофы. Голгофа вообще – не обязательна. Поэтому-то распинать Христа был грех. «Возьми крест и иди за Мною», а не «Приколотись ко кресту». Здоровое самоубийство – это второе рождение. Умереть для всех и для всего, что внешнее, принудительное, давящее (пусть даже очень ласковое и тёплое) и ожить для того единственного, что и есть жизнь – для себя. «А Бог?» – спросит ханжа. А давайте не беспокоиться за Бога, Он-то не ханжа и придёт без условий ко всякому, кто расчистит в себе место для высшего и вечного.
* * *
Греки и римляне не считали самоубийство преступлением. Исключением были солдаты: они должны были сражаться до последнего. Христианские учителя IV в. производят переворот: самоубийство становится смертным грехом. Впрочем, этот принцип не получил "обратной силы": люди, совершившие самоубийство во время гонений, продолжали почитаться святыми мучениками. Впрочем, этот вопрос не обсуждался широко. Лишь два документа Церкви упоминают наказания за посягательство на самоубийство: 16 Толедский собор 693 г. в 4 каноне устанавливает отлучение в 2 месяца, пенитенциарий Вилиия Альведского (начало IX в., Испания) устанавливает покаяние в пять лет. На практике к самоубийцам относились снисходительно. О Мартине Турском с восторгом рассказывали, что он воскресил раба, покончившего с собой. Были популярны и рассказы о том, как святые помогают самоубийцам: например, ап. Иаков, которому при жизни молился самоубийца, не оставил его и после смерти: несчастный был вырван из пасти диавола, поставлен перед Богом и прощён Богородицей. Такие рассказы были популярны в XII-XIII веках, когда придавали большое значения намерению, воле как существенной части человека. Однако, у юристов тот же интерес к намерению оборачивался не милосердием, а суровостью: ведь самоубийца хочет убить, пускай и самого себя. Поэтому канцлер Филиппа IV считал, что неудавшихся самоубийц следует вешать. Однако, эта точка зрения осталась на бумаге, и преобладала более мягка: казнить не надо, но наказать следует. В 1379 г. во Флоренции на бедняка, который пытался покончить с собой ударом ножа в шею, наложили штраф в 50 флоринов. Выплатить их он не мог, тогда его отправили в тюрьму.
Самоубийство потому, возможно, так раздражает людей определённого склада, что кажется бунтом против социальных условностей. Разговоры о том, что самоубийца грешит против Бога и против себя, - лицемерие и софистика, призванные прикрыть главное: самоубийца грешит против социума. Когда самоубийство совершается во имя общества, оно прощается, объявляется "самопожертвованием" - самоубийство офицера, самоубийство стариков в Японии. Самоубийство во имя общества кажется жертвой за "ближних", но общество, даже если это соседи - не ближние. Общество по самой идее своей есть союз дальних. Поэтому самоубийство во имя социума есть проявление чего угодно - чести, ответственности - но не любви. Если это и любовь, то формальная - от слова "форма". Так, брак по принуждению есть акцент именно на форме брака - чтобы все слова были произнесены, платье было белым, костюм жениха чёрным. Самоубийство, совершаемое в угоду социальным нормам, не может пренебрегать формой. Офицер, который стреляется ради сохранения чести армии, не может повеситься - он должен именно застрелиться. Он не может застрелиться голым - он должен быть в парадной форме. Во имя любви настоящей могут и утопиться, и газом надышаться, не заботясь о форме. Самоубийца не будет бросаться с балкона в пальто и шляпе, даже если на улице холодно, дождик и много народу. Самоубийца снимает с себя все социальные условности, но это не означает, что он лишён любви и всех ненавидит. Молодожёны, которые не снимут с себя пышных брачных нарядов, а будут прямо в них заниматься любовью, - странные молодожёны. Скорее всего, это актёры порнофильма.
Форм у человека всегда меньше, чем содержания, почему одна форма всегда может иметь по крайней мере два значения. Снимают с себя одежды супруги. Отказываются от социальных формальностей самоубийцы. И не самоубийство - самое страшное. Христос был раздет и убит обществом, как бы ни пытались с тех пор доказать, что Он "в сущности" был самоубийца. Так конформизм извращает Декарта: "Ты мыслишь и любишь - следовательно, ты самоубийца".
*
Митр. Мисаил Белгородский в своём окружном послании 1670-х годов обличал кулачные бои, «колыханье» на качелях, особо подчёркивая, что «многие люди, забыв Бога и православную христианскую веру, … внезапною смертию помирают и с качелей убиваются» (Лебедев, 1902, 5). Его преемник митр. Авраамий в наставлении духовенству в числе самоубийц, не подлежащих похоронам на кладбище, называл вовсе не актёров (возможно, ввиду их отсутствия), а тех, кто обвесится, или вина опьётся, или в воде купаючись утонет, или зарежется, или с качели убьётся, или иною какою злою смертию умрёт (Лебедев, 1902, 9). Разумеется, речь идёт не о всякой смерти во время купания, а о смерти человека, «который купаяся и похваляяся и играя утонет» (инструкция поповским старостам патр. Адриана 1697 г.).
Можно предположить, что и смерть от пьянства считалась самоубийством, если пили «на спор». Такие состязания в литературе описаны, да они и не вполне ушли в прошлое. В том же XVII столетии при описании военных действий постоянно (что характерно для Средневековья) использовалось слово «игра» - в значении «состязание». Кстати, и качели были не те, что сегодня ставят на детских площадках, а огромные доски, в раскачивании на которых, действительно, можно было соревноваться до смертельного риска.
Верующие рационалистического времени естественно считают, что главный грех это ложь, почему так и ополчаются против театра. Они уже достаточно освоились с информацией, чтобы видеть в искусстве прежде всего особым образом поданную информацию, чтобы желать информации неповреждённой, но ещё недостаточно, чтобы понять: театр именно есть не притворство, не ложь, а особая подача особой информации, такой, которую иным способом передать нельзя.
Соревнование же для человека модерна отошло в сферу детского, безопасного, в сферу спорта, в крайнем случае – в сферу идиотских пари. Что азарт в игре может быть вызван игрой со смертью, не понимается, и это очень славно, не со смертью надо играть. Понятие самоубийства резко сузилось, на первое место вышло самоубийство как патология серьёзности, а не как патология игры, не как игра (состязание, пря) со смертью, хождение «бездны мрачной по краю». Между тем, самоубийство в информационный век есть прежде всего не богоборчество и не богооставленность, а результат того, что человек с потоком информации не справился, или оказался этим потоком обойдённым.
*
Между самосохранением и жизнью - поистине дьявольская разница. Стремление человека к саморазрушению редко проявляется как "беснование", когда человек физически пытается себя уничтожить. Самоубийство - самая невинная форма саморазрушения. Более же опасная и самая распространённая - властолюбие (агрессия). Общественное лицемерие невероятно: осуждают того, кто убил себя по собственной воле, и награждают того, кто убил других - по воле других (исполнил приговор суда, исполнил приказ). Тратят цепи на сковывание "бесноватых", а тех, кто ведёт войны, выбирают в правители. Как с воровством: укравшего буханку сажают в тюрьму, укравшего миллиард сажают в парламент. Самоубийца кончает с собою из-за недолюбленности, убийца кончает с другим из-за ненависти. Апофеозом абсурда стало определение, данное Дюркгеймом: "Самоубийством называется всякий случай смерти, который непосредственно или опосредовано является результатом положительного или отрицательного поступка, совершенного самим пострадавшим, если этот последний знал об ожидавших его результатах". Определение абсурдно рационально, ибо под него подпадают вообще все - и солдаты, и учёные, ставящие эксперименты на самих себе, и жертвы несчастных случаев на производстве, куда устроились добровольно, да и всякий пешеход. Самоубийца всякий, кто мог уехать из России, но не уехал. Унтер-офицерская вдова не просто сама себя выпорола, она самоубийца, только дай время городничему. Дюркгейм, впрочем, упомянул только Христа как образец самоубийцы. То, что было изящной игрой ума у антиклерикала Франса, у антиклерикала Дюркгейма обернулось уродливым софизмом. Отличный пример того, как предрассудок мешает разуму. В следующем поколении Борхес назвал "самоубийство Бога" пятым и последним из возможных сюжетом всемирной литературы). Иисус посылает исцелённого бесноватого миссионерствовать - чтобы выгнать беснование из социума. И то, что Иисуса распинают, да ещё потом объявляют самоубийцей - лучший пример бесноватости, присущей падшему человечеству и его славным институтам. Беснование частное исцеляется без большого труда, беснование социальное господствует по сей день. Оно связывает и сковывает Бога и человека. Кстати, оно и свинину кушает.
*
В "Итогах" от 15 сентября 1998 г. Елена Вроно в очерке о самоубийстве
мимоходом заметила: "Таинственным образом уживается в христианской традиции абсолютное
неприятие самоубийства как греха, который нельзя замолить, и героизация пусть
альтруистического, но, несомненно, самоубийства самого Христа" (С. 53). Но, во-первых,
ни один христианин не восхищается смертью Христа как самоубийством, не считает
эту смерть самоубийством. Во-вторых, даже с нехристианской точки зрения смерть
Иисуса результат не самоубийства, а убийства. Сама г-жа Вроно определяет самоубийство
как "намеренное лишение себя жизни". Иисуса же лишили жизни по приказу суда, казнили.
Да, альтруистические самоубийства бывают, — достаточно вспомнить японских или
русских летчиков времен Второй мировой войны. Но есть огромная разница между утверждением
Эмиля Дюркгейма: "Самоубийство, которое вызывается чрезмерным альтруизмом, мы
и называем альтруистическим" — и утверждением: "Убийство альтруиста мы называем
альтруистическим самоубийством". Дюркгейм научно точен, а вот г-жа Вроно в данном
вопросе обнаружила ненаучное обращение с понятиями. Можно назвать "самоубийственным"
стремление Иисуса проповедовать во враждебном окружении, можно считать "самоубийственным"
решение Бога сотворить человека, но это уже все — поэзия и эмоции, а не точный
язык науки. Если мы будем считать гибель Христа самоубийством, то придется согласиться
и с тем, что сексуальный маньяк — всего лишь жертва вызывающего поведения тех,
на кого он нападет. Спорить с Христом можно и нужно, Бог в помощь, но, конечно,
надо сознавать, что это именно иррациональный спор, а не "научный" диагноз Богочеловеку.
*
Сиоран верно замечал, что кто никогда не думал о самоубийстве, тот червяк. Но кто думает лишь о самоубийстве, тот червяк на крючке. Наверное, есть верующие, которые видят в самоубийстве бунт и непокорность - но значительно больше нормальных людей, верующих и неверующих, которые видят рабство именно в самоубийстве, а не в жизни.
*
*
Самоубийца - интересный пример плохого хорошего человека. Так в своё время назвали фильм по "Дуэли" Чехова. Дуэль есть образец самоубийства как суда над судом. Дуэль ведь есть обращение к Божьему суду в ситуации, когда человеческий суд помочь не может или не хочет. Таков исток дуэли. Возможно, в средние века шли на поединок, на "поле" в уверенности, что будет убит противник, коли дело-то правое. Источников не сохранилось, чтобы судить о психологии тогдашних поединщиков. В Новое время, однако, многочисленные источники свидетельствуют, что дуэлянт готов к смерти и тогда (особенно тогда), когда уверен в своей правоте. Переживания Пушкина накануне дуэли объединяли бунт Иова и вопль Освенцима.
"Плохой" не есть "грешный", как "хороший" не есть "святой". Хороший человек - верный. Плохой человек - Иуда. Предательство, между прочим, не запрещено никакими заповедями. Иуда сказал чистую правду. Предатель часто язвит над верным человеком: мол, хороший-то хороший, но "никакой профессионал". Надо понимать, что профессионализм в предательстве есть обстоятельство не смягчающее, а отягчающее. Предатель есть хороший плохой человек. Солдат, который готов выполнить именно любой приказ, предаёт, между прочим, воинский долг, самую идею "положить душу". В этом и подлость противопоставления "профессионала" - "хорошему человеку". Противопоставляется предательство - верности. Конечно, верность сама по себе невеликая добродетель (можно быть верным пороку, лжи), но предательство от этого не делается непредательством.
Самоубийца - хороший человек. Он никого не предаёт. Он и себя не предаёт, ибо себя не может предать никто, это невозможно в принципе. Но самоубийца - плохой хороший человек. Он не предаёт, но исчезает. Опереться на него нельзя. В этом смысле развод подобен двойному самоубийству (да и дуэли). Сам развод не делает хорошего человека плохим. Он делает хорошего человека плохим хорошим человеком. Дети, ангелы и Создатель об этом знают.
*
Самоубийство Морозова, оказывается, совпало с коллективным самоубийством (относительным, как теперь известно, потому что люди сопротивлялись) в Джонстауне. Количественно события несопоставимые - шестьсот человек и один. Качественно же - очень близкие. Джонс нёс самообман и ложь, гордыню сатанинскую, и, как последнее средство скрыть всё это - смерть. Первобытнейший национализм, религия крови и кулака, антисемитизм Солженицына - точно такие же самообман и ложь, как у Джонса. Объединила этих двух персонажей безумная вера в свое пророческое призвание, ненависть к Америке и готовность, даже желание убивать, использовать смерть как орудие проповеди. Америка достаточно точно (и одинаково) отвергла и Джонса, и Солженицына. Сопоставление этих двух людей не в пользу Солженицына, потому что Джонс не только довёл других до смерти, но и сам принял смерть. Солженицын же изволил сгребать выигрыш и с черного, и с красного, изображая из себя независимого мудреца и пророка, поучающего власть и мир, но одновременно принимающего от власти и мира почести ("нобелевку"), деньги, виллы.
История как самоубийство
История есть у каждого самоубийства. Есть история отношения к самоубийству вообще. Наконец, история от начала
и до конца есть самоубийство — во всяком случае, история, как ее понимают и ощущают в мире, воспитанном на Библии.
Эмиль Дюркгейм, автор самой авторитетной в двадцатом веке книги о самоубийстве, считал самоубийцей Христа. Но
с куда большим основанием можно считать самоубийцами Адама и Еву. Они знали, что совершают поступок, ведущий
к смерти — и все-таки его совершили. Но те же самые люди, которые изображают самопожертвование Иисуса самоубийством,
выдают самоубийственный поступок Адама и Евы за самопожертвование: без этого-де не было бы икон Рублева и музыки
Моцарта, да и Христа без грехопадения тоже не было бы, потому что люди не нуждались бы в спасении от греха,
если бы не согрешили.
Библия заканчивается не Христом, а христианами — людьми, которые шли на смерть ради веры в Иисуса и при этом,
в отличие от Иисуса, знали, что не воскреснут через три дня. Чем было такое мученичество: самопожертвованием
или самоубийством? Это вопрос не только о мучениках, но о каждом, кому хоть раз приходила мысль о самоубийстве
— это и мысль о двойственности самоубийства. А кому эта мысль не приходила в голову?
Христос не делал разницы между тем, кто прелюбодействовал в постели, и тем, кто прелюбодействовал в мыслях.
Тем более, не так уж велика разница между самоубийцей потенциальным и самоубийцей реальным. То ли оба самоубийцы,
то ли самоубийц вообще не существует, потому что кто уж покончил жизнь самоубийством, тот просто покойник. Но
куда больше людей, которые не кончают жизнь самоубийством, потому что они уже покойники. Чтобы покончить с жизнью,
надо жить. Слишком много самоубийств совершаются незаметно для окружающих и самого самоубийцы.
*
Самоубийство - далеко не самый тяжелый грех. Или, точнее, физическое самоубийство - не единственно возможное.
Если бы Иуда не повесился, а продолжал бы жить, не каялся и не вернулся бы к апостолам, но продолжал бы сотрудничать
с Каиафой и Анной, возглавил бы газету иерусалимской мэрии и самолично вел там религиозную рубрику, дружелюбно
помещал бы там интервью с апостолами, - вот это было бы самоубийство несравненно горшее, ибо человек такой (а
большинство иуд именно таковы) убивает не себя, а окружающих. Пошли бы апостолы к Иуде на интервью, в газету
или в прямой эфир на телевидение? Использовали бы "все средства" для проповеди Евангелия?.. Те, кто
наняли Иуду, позаботились бы о том, чтобы никаких других возможностей проповедовать Христа не было бы. Апостолы,
проповедующие Христа в телешоу Иуды - еще не худший вариант. Иуда, предавший Христа тихонечко, оставшийся бойцом
невидимого фронта и продолжающий быть в апостолах - вполне искренне - может быть, даже избранный главой иерусалимской
общины... Иуда - святой предатель, ибо он хотя бы отчаялся. Большинство предателей не чувствуют угрызений совести,
потому что размазывают ответственность на многих: один называет адрес, другой отдает приказ, третий арестовывает,
четвертый пишет статью, десятый стреляет. Ореол святости всегда покоится над одним человеком, предательство
всегда держится толпой.
*
*
Глюксман видит общее между хулиганом и президентом, видит различие - хулиган сжигает машину соседа, президент
сжигает соседнюю страну. Видит он и то, что зло, исходящее от слабых, особенное - оно не ставит себе никакой
цели, оно ничего не объясняет, оно не общается не только с врагами, но даже и с друзьями:
"Поджигатели не обсуждают ничего между собой, но между ними и так присутствует согласие.
Неким образом первое стремление поджигателей заключается в желании разрушить тот мир, где они сами и живут.
Это в полной мере соответствует поведению самоубийцы. ... Это поведение извращенной и преступной Алисы в Зазеркалье,
которая превратилась в поджигательницу: Алиса в стране Кошмаров, которая пересекает грань, чтобы разрушить
и превратить в еще более необитаемую ту черную бездну, где ей приходится влачить свое существование. Новые
поджигатели не хотят критиковать мир, они не хотят уничтожать своих врагов - мнимых либо реальных. Они хотят
уничтожить все"(интервью испанской "АВС" 15.11.2005). .
Такое же самоубийственное поведение проявилось и в русской революции 1917 года, и в попытках вчерашних господ
потопить эту революцию в крови и жестокости. Правда, там всё-таки провозглашали необходимость уничтожить врага
- но делали-то всё, чтобы враг победил, ибо проявленная белыми жестокость была лучшей агитацией за красных.
Самоубийство - заключительное проявление ресентимента. Самоубийца справедливо считает, что не нарушает заповедь
"не убий". Однако, он нарушает другую заповедь, ничуть не менее божественную: "не лжесвидетельствуй".
Самоубийца неверно судит и окружающих, и самого себя. Он переоценивает силу зла и недооценивает силу жизни.
Он утверждает: "Цели не существует, поэтому ничто не должно существовать". Но цель существует всегда.
Человек может ослепнуть - мир от этого не исчезнет. Самоубийство и есть слепота. Кстати, это не всегда самоослепление,
поэтому закон предусматривает наказание за доведение до самоубийства, ибо одинаково преступно лишить человека
смысла и лишить человека еды или воздуха.
*
Наседкин Николай. Самоубийство Достоевского. Тема суицида в жизни и творчестве писателя. М.: Алгоритм, 2002.
448 с. Тут и о самоубийстве Христа – впервые якобы Борхес и Донн.
Шопенгауэр, глава О бесполезности самоубийств.
Вадим Гиод, зав. кризисным стационаром Суицидологического центра НИИ психиатрии Минздрава (Труд, 24.7.3): в
Швеции в 1980-е было больше самоубийств молодых, чем в Норвегии, хотя сходство культур значительно. ВОЗ заказала
исследование. Ученые указали, что в шведской семье дети пользуются намного большей свободой, у норвежских -
четкий круг обязанностей. У шведов в отрочестве знакомство с ответственностью вызывает депрессию вплоть до суицида.
В России Гиод ставит на первое место отсутствие нормальных отношений с родителеями. Гм! А норвежцы, значит,
кончают с собой, когда наступает пенсия и не за что больше отвечать? Свободное детство и у японцев, и у американцев,
а культуры абсолютно полярны (и уровень суицида тоже). Как-то не верится, что может быть одна причина для сложного
явления.
2 апреля в Пльзене покончил с собой 21-летний студент из моравских братьев,
оставив записку, что недоволен "глобальной политической ситуацией"
и "так называемой демократией, когда всё решают деньги, а не люди".
За последние полторы месяца это 5 случай. 6 марта погиб в огне на Вацлавской
площади чешской столицы 19-летний юноша. Пресс-секретарь конференции католических
епископов Чехии Лоуренс Када заявил: "Эти самоубийства, столь похожие
одно на другое, стали результатом деятельности газет и телевидения, которому
кадры самосожжения приносят популярность". В Чехии ведь в январе 1969
г. сжег себя Ян Палах, протестуя против русской оккупации. Но это было
в атмосфере общего протеста, он озвучивал то, что не решались сказать прочие.
Такие самоубийства (в отличие от многих других) кажутся мне фальшивыми
самоубийствами - в реальности это убийство. Человек не от жизни отчужден,
а от себя, и пытается преодолеть это отчуждение последним аргументом -
якобы в самоубийстве отчуждение от себя преодолевается, ведь я захотел
- и покончил с собой. Аргумент последний, но все равно ложный. Самоубийство
хорошо, когда совершается вопреки своей воле - но это ведь так редко бывает
(допускаю, что бывает).
*
8 сентября 1968 года 59-летний бухгалтер из Пшемысля Рышард Сивец приехал в Варшаве и на стадионе, где был пышный праздник с присутствием всего руководства республики, разбросал листовки с протестом против вторжения в Чехословакию, облил себя растворителем и совершил самосожжение. 12 сентября он умер в больнице от ожогов. Через 20 лет жена Сивеца получила из архивов госбезопасности его письмо: "Прости, но иначе было нельзя. Чтобы не погибли правда, человечность, свобода".
*
Страх самоубийства, выражающийся в ненависти к самоубийцам, в параноидальной боязни всего, что может вести к самоубийству, есть именно бессмысленный страх, фобия. Самоубийство ставит вопрос убеждённость в том, что у человека есть "инстинкт жизни". Ортега-и-Гассет считал, что жажда выживания отличает человека от зверей: "Мы настолько привыкли наблюдать в других, да и в самих себе, жту жажду жизни, то есть стремление утвердить себя наперекор любым неблагоприятным условиям, что даже не понимаем, насколько это необычно". Чем стеснённее обстоятельства, тем активнее человек, а животное может "тихо ждать смерти".
Так говорил в 1963 г. житель франкистской Испании. В советской России он был бы осторожнее в суждениях. Тоталитаризм ХХ в. ужасен не тем, что показал жестокость человека - любой человек с фантазией или с уголовной хроникой догадывался о возможности Освенцима. Освенцим показал ограниченность жизнелюбия. Человек в определённых условиях жажду жизни утрачивает и хочет смерти. Человек в этом виноват или условия? Но ведь "доведение до самоубийства" - преступление, хотя бы об этом договорились.
Более того. Ещё до Освенцима умный еврей заподозрил, что не только в человеке нет "жажды жизни" (трагикомично, что в русском языке это слово ассоциируется прежде всего с пластмассовым оптимизмом самоубийцы Джека Лондона). В культуре действует мощная любовь к смерти. Фрейд, возможно, преувеличил размах этой любви к смерти, как другие преувеличивали размах любви к жизни. Однако, несомненно, что "многие люди" не так уж боятся даже своей смерти, не говоря уже о чужой. Если бы человек действительно боялся смерти - человек, с его способностью к абстрактному мышлению, к просчитыванию жизни на несколько ходов - давно бы уже не было в мире того деспотизма, который прежде всего ограничивает продолжительность жизни. Вновь и вновь люди поддерживают деспотизм, сознавая, что из-за этого они умрут раньше - потому что будет скверное медицинское обслуживание, потому что будут катастрофы и репрессии - но предпочитая сегодняшний покой завтрашней беде. Это абсолютно суицидальное поведение.
*
Кладбищенский священник объясняет, почему "нельзя молиться за самоубийц":
"Они сами отказались от общения с Богом и поминальная молитва священника на кладбище может быть им неприятна. Зачем неволить их души? Бог даровал каждому человеку свободу" (Фомин И. Плохой хороший человек. 19.3.2008. www.pravmir.ru/article_2766.html).
Вдруг священник церкви, чья официальная политика отрицает свободу личного выбора (все жители России - православные "по корням", возражения не принимаются) начинает говорить о свободе. Правда, оговаривается "может быть". А если нет? И что значит "приятность" молитвы? "Приятно" означает "принято". "Молитва приятна Бога" означает "молитва Богом принята". Молятся Богу, а не умершим, и молятся именно потому, что умершие нуждаются в Боге - в Боге, не в молитве.
Впрочем, "народное православие" вполне по-язычески считает, как древние греки, что молитва "облегчают" участь умерших. Молитва здесь попросту заменяет жертвоприношение духам предков. Предок - Бог. Понравится ему молитва - будет помогать, не понравится - будет пакостить. В этой системе отсчёта понятно, что самоубийца уже заранее отказался помогать. Не надо ему и молиться. И тут дело не в "приятно ли ему", а в "полезно ли мне". Христианское отношение другое: не мы нуждаемся в помощи умерших, а они - в нашей. Помощь оказывается не напрямую, а через Творца. Полагать, что молитва кого-то "неволит", означает трактовать молитву как заклинание.
К чему это ведёт, видно из этой же статьи. Священник объясняет, что однажды отказался отпевать некрещёного бандита (крещёных отпевает, отговариваясь тем, что, мол, есть презумпция невиновности, вина "не доказана"). Коллеги умершего возмутились, а он им объяснил:
"Ведь они сами тоже живут по очень жестким законам и "понятиям" своей группировки. Так что они меня поняли, поблагодарили за честность и ушли, слава Богу, ничего плохого мне не сделали".
Поразительная простодушность, открывающая страшную действительность: для этого священника Церковь оказывается построена по жёсткому принципу банды. Догматы и каноны - "понятия". Крещение - как у бандитов "боевое крещение". Это похоже на "сектантство", если под "сектой" подразумевать группу, которая отгораживается от государственной религии. Но правда в том, что именно союз с государством превращает религию в "секту", в "банду".
Любой грех - результат разрыва общения с Богом. Точнее даже, отсутствие общения с Богом и есть грех, даже если человек сидит при этом на диване и ничего не делает. Что же мы вкладываем в понятие "общаться с Богом", если полагаем, что прелюбодеяние, воровство, предательство с богообщением совместимы, и только самоубийство - нет? "Общение" сводится тогда к выкрику в последний момент перед смертью.
Вполне средневековая концепция человека: неважно, как ты живёшь, важно твоё место в иерархии социальной и твоё место в хронологии. Если в предсмертное мгновение ты уверовал, то ты с Богом. Если вдруг возроптал - все десятилетия предыдущие пропали, "сгорели". Это психология игры, в которой результат определяется по финалу. Такому "христианства спасения" точно уж противопостоит "христианство творчества" (Бердяев, автор этой оппозиции, умер за рабочим столом с сигарой во рту). Означает ли это, что последние мгновения ничего не означают и нужно вычеркнуть из молитв литургии просьбу о "мирной кончине"? Конечно, нет! Просто нужно серьёзнее относиться к жизни и превращать её не в шахматную игру, где всё решается последним ходом, а в игру музыкальную, в симфонию, где важна и последняя нота, и первая. В настоящем христианстве так и есть, а в христианстве, живущем по "понятиям", не играют музыку, а только старательно аккуратно переписывают ноты и думают, что это и есть "исполнение музыки".
Не случайно вопрос о самоубийстве стал в один ряд с вопросом об абортах в споре гуманистов и антигуманистов (фундаменталистов). Яростная борьба против абортов (да и самоубийство не так давно было уголовно наказуемым преступлением) исходит из того же механического представления о жизни: важна точка, первая или последняя, религия есть власть защищать "точку" от "каприза" личности. Жизнь принадлежит не человеку, а коллективу, Богу, Церкви, им и решать. А уж будет ли эта жизнь наполнена музыкой, это неважно. В крайнем случае, всегда можно завести какой-нибудь военный маршок.
ОТ ЛЮБВИ ДО НЕНАВИСТИ И ОБРАТНО
Самоубийств намного больше, чем трупов самоубийц. Конечно, можно и нужно уточнить "духовных самоубийств", но какая разница?! Пожалуй даже, телесное самоубийство простительнее - человек умер, сгнил, неприятностей окружающим не доставляет. А человек, который внутренне ожесточился, охолодел - распространяет трупный холод вокруг себя. Он ходит и показывает, что не обязательно быть живым, чтобы двигаться.
Совершить духовное самоубийство так же трудно в начале и так же легко в конце, как физическое. Душа сопротивляется активнее тела. Но наступает мгновение - и точка. Табуретка, до которой долгое время дотягивали ноги, куда-то делась. У души-то тоже есть ноги, и они тоже усыхают... Вдруг оказывается, что сто раз как-то выруливал и признавал, что дурак, и просил прощения, а на сто первый - раз, и решил, что нечего тут просить прощения, хватит, когда-то должен был конец... И прощать - хорош, прощалку в землю и по домам...
Граница между горячей любовью и холодной ненавистью очень тонкая, потому что любовь не должна быть горячей. Любовь горяча, когда хочет, чтобы любимому было хорошо и только хорошо. А есть и такая любовь, которая принимает как данность, что любимому плохо и хорошо быть не может. Ну умирает! Или я умираю, а любяшему меня от этого плохо - что сделаешь! Тут сама любовь впадает в подобие прострации, превращается в камень от горя. А камни все - камни, и велик риск и искушение сказать себе, что окаменение от бесчувствия к страданию такое же, как окаменение от великой любви и сострадания. Велик риск - но всё-таки всего лишь риск, не неизбежность.
*
ЗНАНИЕ КАК СЛАБОСТЬ
Дюркгейм счёл Иисуса самоубийцей, исходя из первенства знания. Если человек знает последствия своего поступка, то он и отвечает за эти последствия.
Ложность такого взгляда обнаруживается в шантаже. Шантажист сообщает знание и полагает, что тем самым снимает с себя моральную ответственность. Ясно,
что это нелепо. Еврей знал, что опасно оставаться под немцами, но остался, следовательно, он самоубийца. Действительно, палач и жертва одинаково «знают»
о предстоящей казни, да только знание тут – второстепенно, потому что на лобном месте встречаются не два компьютера, а два живых существа.
Тут обнаруживается слабость аргументов против самоубийства, основанных всё на том же первенстве интеллекта. Да, самоубийца знает всё знает, но знание
не заменяет любви. «Во многом знании много печали» именно тогда, когда голова уже пролезла сквозь прутья мироздания, а сердце застряло. Причём голова-то
своя, а сердце иногда не своё. Более того: знание о том, что тебя предали, вполне уважительная причина для самоубийства. Виноват предатель. Тем яснее
видна особенность смерти Христа. Он менее всего разочарован. Он знает о предательстве, но не предаёт предателя, сохраняет его в Своём сердце. Иисус погибает
не потому, что отчаялся, а потому что отчаялся Пилат, Каифа, Иуда и многие другие. Всякая агрессия есть акт отчаяния, и в этом отношении между убийством
и самоубийством часто нет никакой разницы.
Чем выше общество подымается к личности, тем сложнее предотвратить самоубийство, потому что личности нужно больше любви, чем безликой единице рода или
коллектива. Любви, а не знания, - предъявлять самоубийце прописные истины бессмысленно и даже опасно. Именно прописные истины в отсутствие любви доводят
до отчаяния. Вера тут не помогает – чужая вера. Неверующий скажет самоубийце, что жизнью нельзя бросаться, потому что нет вечности. Верующий скажет,
что жизнью нельзя бросаться, потому что вечность есть и ход в неё идёт через жизнь земную (Августин). Оба, однако, всего лишь говорят, сообщают некоторое
знание. Неважно, какое знание истинно. Важно, что знание часто лишь дразнит, усугубляет мучение.
НАЧЕТНИЧЕСТВО КАК САМОУБИЙСТВО. ДОВЕДЕНИЕ ДО САМОУБИЙСТВА КАК СМЕРТНЫЙ ГРЕХ.
В молитве Пресуществления прямо сказано: Твой сын был предан, вернее же Сам Себя предал за жизнь мира. Поэтому Эмиль Дюркгейм совершенно точно - с точки зрения внешних обстоятельств - считал Господа Иисуса самоубийцей.
Трагедия российского казенного христианства - в т.ч., католичества и протестантизма - что его носители не решаются совершать самоубийственные поступки. Они выживают. Ну, конечно, ради блага Церкви... В итоге - Церковь выглядит позорной потаскухой, используя язык пророков. Претендуют быть над схваткой, а оказываются подстилкой у власти. Хотя и на Западе достаточно начетчиков, часто вполне мазохистского типа, которые аж рвутся в мученики за буквализм.
В каждом человеке есть ипостась транслятора (повторяющего, начетчика, книжка) и ипостась творца. Одно без другого - хромота. Но все же бесконечно лучше творец, восставший против начетничества, чем начетник, восставший против Творца. Вот уж подлинные, духовные самоубийцы - убившие в себе чуткость к реальности, составляющую саму суть жизни.
Посмотрел у католиков по самоубийству. Как всегда, у католиков все очень православненько, только православность достигается за счет словесной эквилибристики. Формально самоубийство - смертный грех, после совершения которого самоубийца непременно идет в ад. Однако, поскольку "смертный грех" в представлении казуистов есть довольно сложный акт - например, включающий в себя "полное знание" о том, что человек совершает, то не всякий физическое лишение себя жизни есть самоубийство как смертный грех. Поэтому отпевать самоубийц и хоронить в освященной земле теперь разрешается. От себя замечу, что "полное знание" - это, конечно, чудный прикол. Как будто в мире возможно "полное знание"!!!
Мне тут кстати напомнили, что ведь еще полвека назад в России и чуть раньше - в других странах мира самоубийство считалось уголовным преступлением (подвидом убийства), и человек, который выжил после попытки самоубийства, иногда отправлялся в тюрьму. Теперь самоубийство - не преступление, зато появилось новое преступление на его месте - доведение до самоубийства. Богословы должны вот об этом грехе побольше писать - думаю, многие не по разуму активные ревнители благочестия довели до самоубийств многих людей и целиком за это отвечают перед Богом. К счастью, Бог милостив и для доводящих до самоубийства.
ГРЕХ КАК СУИЦИД
Сказав "а" - что не всякое лишение себя жизни есть грех самоубийства - скажем и "б": всякий грех есть грех самоубийства. Простейший пример - идолопоклонство. Человек, ставящий свою жизнь в зависимость от вина, денег, чужого мнения или просто нового гэджета всё равно что затягивает петлю или пьёт яд. Именно с распространённостью суицидального, саморазрушительного поведения связана суицидофобия - боязнь самоубийства. Человек боится только того, чему уже поддался, распахнул ворота.
Если говорить о России, то здесь суицидальное поведение - норма жизни, выражающаяся в повседневном нарушении норм и отрицании Закона как принципа жизни. Спокойно переходить улицу на красный свет, давать взятки, позволять начальству вмешиваться в свою личную, приватную жизнь. Для людей побогаче - ездить на автомобиле, не соблюдая правил, а самоутверждаясь через нарушение правил. В этом случае отлично выявляется глубинная связь между убийством и самоубийством. Убивая себя, мы убиваем другого и наоборот. Пьяный, который гонит автомобиль по встречке, грешен (даже если Бог сохранит) и в самоубийстве, и в убийстве.
Наконец, война. Мать, в невменяемом (естественно) состоянии покончившаяся с собой - не самоубийца в строгом теологическом смысле слова. Глава державы, еще за полгода до своего формального воцарения начавший перманентное человекоубийство - взрывая своих и чужих подданных - совершает растянутое во времени самоубийство. Именно в таких странах, где саморазрушение принимает затяжной, но исполинский характер, самоубийства особенно боятся, особенно осуждают, часто включают в число уголовных преступлений. Это вновь перенос на другого собственной вины - причем, свою большую вину пытаются скрыть под крошечной чужой.
Положение не облегчается, а усугубляется тем, что такое коллективное самоубийство может быть бесконечным. В определённом смысле вся история человечества есть одно большое самоубийство в попытке убить Бога. Поскольку Бог бесконечен, постольку и пытающиеся убить Его, убивая себя, носители образа Божия обречены на бесконечные мучения. Эти мучения не в мифическом царстве мёртвых, а в реальной жизни, и кошмар в том, что мучающийся не понимает, что он мучается сам и мучает других. Тут некоторое сходство с проказой, при которой разрушаются нервы, так что человек не чувствует боли, наступая на гвоздь, но от этого он не более здоров, а более болен.
P.S. В качестве мелкого примечания замечу - диакон англиканской церкви в Москве, величественно напомнивший мне о том, что по катехизису самоубийство есть грех отобрания жизни, испарился после предложения напомнить об этом Путину. Не случайно. Потому что Россия, конечно, избрала суицидальное поведение, ведя войну, но Англия (полномочным представителем государственной церкви которой является, естественно, и ее московский диакон) предав свои обязательства в отношении Украины - тоже совершила самоубийство. Она уже более никогда не сможет сказать о себе "я верна своему слову". Вообще англиканский храм в Москве - своего рода золотой стандарт конформизма, показывающий, до какого беспредельного небытия может довести интегрированность в государство. Формально - тишь и гладь, элегантность, цивилизованность, благотворительные ярмарки. А под всем этим - гниль и мертвечина.
СВЯТОЕ САМОУБИЙСТВО
2014 год. В Днепропетровске покончила собой судья Ирина Тыщик, чей 30-летний сын Алексей погиб, обороняя Украину от российского вторжения. И вот что же - я не имею права помолиться о самоубийце Ирине? Да это моя прямая обязанность как верующего во Христа и верного Христу! И молиться не о том, чтобы ей "простился грех самоубийства", а "на общих основаниях" - чтобы упокоил Господь в Своих селениях. Самоубийство и в этом случае не добродетель, но и грехом назвать язык не поворачивается. Ну разрыв сердца ведь не грех?
* * *
Самоубийство - безусловный грех? Тогда безусловно и то, что не всякое лишение себя жизни есть самоубийство.
* * *
Средневековое христианство боялось смерти без покаяния, потому что не верило в Христа без Великого инквизитора.
* * *
Один фундаменталистски верующий католик заявил мне, что я не имею права называться катехизатором, потому что по катехизису самоубийство безусловный грех.
Только вот катехизатор - не тот, кто умеет цитировать катехизис, как библеист - не тот, кто умеет цитировать Библию. Катехизатор умеет написать новый катехизис. И катехизаторов, слава Богу, в Церкви было и есть много, поэтому в Церкви много катехизисов. В том числе, католических. Тоталитарное мышление, которое в своем ослеплении полагает, что одобренные Папами катехизисы друг другу не противоречат, - это ведь, строго говоря, вообще не мышление. Противоречия есть и в Евангелии, более того - они есть в Боге. Противоречия часть жизни для человека в силу его ограниченности.
|
