Мф, 22, 14 ибо много званых, а мало избранных.

№132 по согласованию. Фраза предыдущая - следующая. Притча о брачном пире, на который отказались прийти званые, в сочетании с притчей о восставших рабах.

Мф. 20, 16: Так будут последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных.

№121 по согласованию; только Мф. Окончание притчи о работниках двенадцатого часа. Ср. Мф. 7, 13 - многие попытаются войти и не войдут.

Лк. 14, 24 Ибо сказываю вам, что никто из тех званых не вкусит моего ужина, ибо много званых, но мало избранных.

№106 по согласованию. Притча о брачном пире, см. предыдущую фразу у Луки.

Одна и та же фраза, по видимости, поговорка, встречается в Евангелии трижды в абсолютно разных контекста. Все три раза не очень уместно употребляется. При этом в том единственном эпизоде, где эта поговорка была бы абсолютно уместна, её нет!

Неуместна эта фраза как мораль из притчи о работниках двенадцатого часа. "Позвать" и "нанять" вещи немножко разные. К тому же в притче все участники получают своё (и в этом смысле "избраны"), никого не отсеивают, а поговорка противопоставляет "избранных" некоему целому - тем, кого "призвали". Кстати, в Лк. 14, 24 эти слова в критических изданиях исключаются как отсутствующие в древнейших рукописях.

Неточна эта фраза и как мораль у притчи о пире, на который звали одних, те не пришли, и тогда позвали и пришли всякие нищие и голытьба. Во-первых, тут "званые" не пришли сами. Швыряться им в спину - мол, "вы не избраны" - как-то странно. Во-вторых, Звали как раз немногих - притча перечисляет четверых - а когда званые не пришли, созвали толпу оборванцев, не избирая, а по принципу - кто согласится.

Русскому человеку, кстати, знакомы греческие слова "званые", "избранные". "Званые" - "олигой". "Избранные" - "эклектой". Олигархи и эклектики. Забавно - в русском языке "эклектика" синоним "всеядности", а на самом деле оно именно означает "избрать". Только эклектик избирает всё подряд. Что нехорошо, потому что только людей надо всех подряд любить, а дальше начинается искусство разбирать и творить.

Единственное место, где эти слова абсолютно уместны - притча или, точнее, поучение в Лк. 14: придя на праздник, садись на место самое дальнее, чтобы тебя позвали пересесть на более почётное (не обязательно самое почётное, кстати). Унижающий себя возвысится. И это - именно потому, что зовут многих, а хороших мест мало, неизбежен отбор, и разумный человек производит отбор, отсекая наглецов. Зовут всех, приходят все, но не все умеют себя вести, а быть избранным означает уметь. Уметь жить, уметь занимать нужное место, уметь принимать с благодарностью близость и не страшиться, если расстояние между тобой и Богом кажется слишком большим, если другой кажется к Богу ближе. Мало избранных, но как же мало надо, чтобы попасть в их число - просто смириться со своей малостью и с тем, что в Царство Небесное ведёт очередь, в которой, как и в очереди на эшафот, разумнее держаться в конце.

*

По проповеди в воскресенье 9 сентября 2012 г.

В современной русской речи это выражение стало расхожим, приобретя совершенно новый смысл. Бог зовёт всех, а хороших людей мало. Такой Бог — лицемер либо дурак, хороший менеджер лишних приглашений не рассылает. К притче выражение присоединено напрасно — в ней отнюдь не говорится, что отказавшиеся, взбунтовавшиеся или не приодевшиеся составляли большинство. «Избранные» тут, конечно, - не те, кого избрал Бог, а те, кто избрал Бога. У входа давали праздничную накидку, как в наше время выдают юбку и платочек посетительницам некоторых церквей, и у человека был выбор — взять или не взять, и если не взять, то развернутсья и идти восвояси. А он решил и не тратить силы не переодевание и пойти не восвояси, а совсем в другие свояси. Много их и в наши дни — любителей рассортировать Бога на часть симпатичную и неприемлемую, а главное, полагающих, что свобода в том, чтобы отрицать за другим право устанавливать правила. Люди сами определяют, что будет означать то или иное слово, какие правила они соизволят соблюдать, какие нет. Мир для них — как одежда, продолжение собственного тела, и они сами решают, что носить, а что нет.

К сожалению, люди с такой психологией и из христианства делают себе одежду. Это они переиначили слово «смирение». В молитвах перед причастием есть сравнение — Ты, Господи, смиренно родился в хлеву, так снизойди к смирению моей души. Получается, что я такой смиренный, так смиренно признаю своё недостоинство, сравнивая себя с хлевом, что уже созрел для встречи с Богом. На самом деле, хлев, ясли, в которых рожала Мария, был, скорее всего, весьма чистым местом. Это в России свинарник и хлев грязные, а в нормальных странах они чистые, потому что скотине нужна чистота даже больше, чем людям. Людей от грязи хоть немного защищает одежда. «Смирение» в этой молитве означает вовсе не покаянный настрой души, а означает неумение души каяться, означает разруху в голове и в сердце. Я позволил себе то, что не позволено быку, ослу, верблюду. Я вовсе не облачился в одежду смирения, я элементарно немыт. Да, мы с Христом воняем одинаково, но Христос — в грязи, которая от меня, а я — в собственной грязи. Чтобы из вифлеемского хлева попасть в мою душу, Христу надо ещё больше опуститься, и при этом Он запачкается так, как не пачкался в хлеву.

Христос — одежда, которую протягивает нам Бог. Об этом пытается сказать апостол Павел коринфянам в послании, которое читают за православным богослужением как предисловие к этой притче. 2 кор 1 «Утверждающий же нас с вами во Христе и помазавший нас есть Бог, 22Который и запечатлел нас». Христос — наша одежда, Дух Божий — наша печать или, чтобы уж оставаться верными метафоре, пуговицы на этой одежде. Главное — что это не я, а именно одежда на мне. Грех в том, чтобы приватизировать мироздание, считать его частью себя, спасение в том, что восстанавливается граница — мироздание есть лишь моя майка, Бог — моё пальто. Да и «мои» они лишь условно, на то время, которое я — гость у Бога. Как стану лезть в хозяева или удалюсь медитировать, так всего лишусь.

Моя одежда — это мои самооправдания. Мы сшиваем себе одежду — голый король сам себя обшивает. Божья одежда — это видение того, что самооправдания мои недействительны. Мы думаем, что наши самооправдания, наше самоуважение, наши дела делают нас людьми. Ой, обезьяна не становится человеком, если на неё напялить брюки и рубашку! А ребёнок — уже человек, даже если голенький. Будем как дети — будем радоваться, что нас готов одеть Бог, даже если одежда из Его рук причиняет на первых порах некоторые неудобства. Ну, не привыкли мы быть тем, кто мы есть!

Стану я царём, если напялю царскую мантию? Нет, царь — это состояние духа. Бог и посылает нам Духа. Духа веры, покаяния, прощения. Мы принимаем это, отчего ж нет. Но станет ли это нашей интимной одеждой? Мы не покажемся голыми на людям, но покажемся ли на людях без доброты, без доверия, без кротости? Вот для того мы и собираемся в Церковь, чтобы вместе просить Духа Божия, который бы нас окутывал, согревал, защищал и делал нас достойными самого главного — общения с другими людьми и Богом.

* * *

Платон – фантастический автор. Понять, когда он пишет всерьёз, когда иронизирует, невероятно трудно. Маркёры он расставляется скупо. Например, в эссе «О душе» (на самом деле, «О самоубийстве») заботливо отмечает, что среди собеседников Сократа – который якобы произносил все эти умные слова – Платон отсутствовал. Ремарка даёт понять: не было никакого разговора. А каково ядовитое: Сократ смеётся над теми, кто боится «наложить на себя руки» и при этом «спускает ноги на пол».

Всё эссе – противоречие в себе, и у Платона так постоянно. Сократ защищает самоубийство как единственно достойное философа поведение. При этом сам Сократ самоубийства не совершает никоим образом, ему принципиально, что его держат в оковах и казнят. Платон издевается над Сократом? Автор не может издеваться над своим героем. Платон через Сократа издевается над своими оппонентами, которых ни во что не ставит.

Впрочем, даже если принимать эссе Платона за чистую монету, ни о каком «сократическом методе» говорить невозможно. Это не диалоги, это чистые монологи, что выставляет автора не в лучшем свете. В сарказме он сильнее, чем в умении встать на чужую точку зрения. Впрочем, это логично. Просто не надо нервничать и пытаться учиться искусству диалога по платоновским диалогам.

Сократ объясняет, зачем он перед казнью принялся писать стихи: очиститься решил:

«Сошедший в Аид непосвященным будет лежать в грязи, а очистившиеся и принявшие посвящение, отойдя в Аид, поселятся среди богов».

Очень монашеская позиция, только «богов» поставить в единственное число, а «посвящение» заменить на «покаяние». Ирония? Пожалуй. Здоровая ирония человека, виртуозно владеющего прозой, над теми, кто верует в обожение через поэзию.

Сократ добавляет:

«Ибо, как говорят те, кто сведущ в таинствах, «много тирсоносцев, да мало вакхантов», и «вакханты» здесь, на мой взгляд, не кто иной, как только истинные философы».

«Тирс» – это палка, украшенная листьями плюща и винограда, с нею танцевали во время вакханалий. Вакхант не только носил тирс, но ещё и танцевал и впадал в экстаз.

Знал ли Иисус это сочинение Платона? Важно не это, а то, насколько распространён феномен, упомянутый Платоном. Очень распространён, почему фраза Евангелия и превратилась в идиому. С литературной точки зрения, притча не идеальна и фраза не очень понятна из-за того, что «званые» представлены одним-единственным персонажем. Получается, что «званых» мало, а «избранников», участвующих в пире, много. Формально, конечно, притча содержит в себе преамбулу, где описаны люди, которых позвали на пир и которые отказались придти, но всё же логически они мозгом помещаются в особую категорию («званые и отказавшиеся придти»), а их полномочный представитель – в другую («званый и отказавшийся приодеться»). Более того, бедолага даже не воспринимается как «званый» в сравнении с основным массивом отказников. «Позвать» – это именно пригласить заранее, а когда с улицы первого встречного приглашают – это «зазвать», это совсем другое.

Что ж, вера в Христа должна побуждать скакать на вакхический манер? Или философствовать на платонический манер? О, любителей платонизировать под маской христианства, – множество, хотя они к Платону имеют столь же малое отношение, как и ко Христу. Конечно, Иисус имел в виду не это. Он всё время пытается описать неуловимую грань между поверхностной верой и глубокой. При этом «поверхностная вера» для Иисуса – вера фарисеев, то есть, с точки зрения нормального человека, вера чрезвычайно глубокая. Нормальный человек ведь и в тирсоносцы не запишется, что уж там о вакханстве говорить.

Можно было перефразировать «Много званых» как «много прозаиков». Все говорят прозой, не только буржуи. Но Иисус всё-таки имеет в виду иное: даже если все заговорят поэтически, нужно что-то бесконечно большее. Фарисеи – чудные люди, которые честно и усердно пытаются говорить стихами. Выходит стихотворство. Чтобы стать поэтом нужна ещё какая-то малость – вот эта самая «брачная одежда». Как сказал один пятидесятник, передавая первое впечатление от сошествия Святого Духа: «Как будто меня накрыли ватным одеялом». Вот избрать такое избрание, тянуть руку к небу с нетерпением: «Меня одень! Меня накрой!!Прииди!!!» Пусть будет малость вакхически, но лучше поднять руки к небу, чем опустить их.