Яков Кротов

Заметка о литературе в журнале "Путь". Оп.: в кн.: Литературная энциклопедия Русского Зарубежья. 1918-1940. Периодика и литературные центры. М.: РОССПЭН, 2000, с. 332-334.

Написано за гроши для ИНИОНа исключительно ради демонстрации приязни Р.Гальцевой (кстати, бесполезно; эта среда поглощает, но никогда не благодарит, почти не платит и не отвечает добром). Впрочем, и текст не шедевр.

"Путь". Журнал выходил в 1925-1940 гг., вышел 61 номер. Редактором и вдохновителем журнала все эти годы был Н.Бердяев. Видимо, первоначально планировалось публиковать в журнале небольшие художественные произведения, тематически связанные с христианством и показывающие возможность "воцерковления творчества" на примере беллетристики. Так, в №2 за программной статьей Бердяева "Спасение и творчество: о двух пониманиях христианства" следовала большая публикация А.Ремизова "Московская пчела", как бы иллюстрировавшая мысль Бердяева о творческой активности. Продолжая лесковскую традицию (жанровую и стилистическую), Ремизов шел несколько дальше Лескова и не просто перекладывал на современный (хотя и стилизованный) язык сюжеты древнехристианских сказаний, но и выявлял в них парадоксы, остро ставящие проблему свободы. Например, пересказывая сюжет о старце, который спас льва, Ремизов сделал главным героем коня, которого этот лев в благодарность пас и который возненавидел и льва, и старца, и стал молиться об их кончине. В следующем номере был опубликован рассказ Виктора Эккерсдорфа "Николушка", повествующий о религиозных чаяниях народа, вере в Светлояр, выдержанный в эстетике Ремизова, но бесконечно более слабый. В №6 вновь появилась подборка миниатюр Ремизова о Рождестве, вводящая в пересказ евангельских и апокрифических сюжетов русские и даже советские реалии (волхвы – лопари; "кто-то пустил слух среди детей вифлеемской голытьбы, ютившейся в углах и коморках, будто ночью придут из месткома "записывать детей на елку"). В №7 был опубликован рассказ диакона Георгия Цебрикова "Антиминс", -- еще одно слабое подражание Ремизову, противопоставляющее разврат церковной иерархии святости пустынников. Видимо, это оказалось настолько пошло в печатном виде, что больше беллетристику "Путь" не печатал, тем более, что в тот период было достаточно журналов, на ней специализировавшейся.

Количественно в литературно-критических материалах "Пути" преобладали материалы о Достоевском, от совсем слабых ученически-реферативных (Р.Плетнев. Достоевский и евангелие. №№23-24) до содержательных статей С.Франка (№27, "Достоевский и кризис гуманизма"; №48, "Кирхегардт и Достоевский") и В.Зеньковского (№37, ". Проблема красоты в миросозерцании Достоевского"). Впрочем, содержание большинства статей сводилось к простому доказыванию того, что лучшее в творчество того или иного писателя прямо или косвенно ведет к вере в Христа. Франк находил у Достоевского ""настоящий, подлинный гуманизм – просто потому, что это есть христианский гуманизм, который во всяком, даже падшем и низменном человеке, видит человека, как образ Божий. Во всех прежних формах гуманизма человек должен был являться как то приукрашенным и принаряженным, чтобы быть предметом поклонения" (78). Л.Зандер (№14, "Грустный рай") находил в пессимистической поэтике Достоевского (Гумилева и пр.) указание на то, что истинное счастье и истинный рай – во Христе. С.Гессен (№36, "Трагедия зла (философский образ Ставрогина)" считал Ставрогина типом совершенного атеиста, близкого к вере в силу своей озабоченности духовными проблемами. Наиболее последователен был В.Зеньковский (№37, "Проблема красоты в миросозерцании Достоевского"), критиковавший Достоевского за натурализм и одобрительно отмечавший, что писатель в конце жизни все-таки понял, насколько сама красота находится в плену падшего мира, насколько спасение возможно лишь через церковность, а не через красоту как таковую.

То же противоречие между глубокими теоретическими изысканиями в вопросе об отношении веры и литературного творчества (Г.Федотов. О Св. Духе в природе и в культуре. №35; В.Вейдле. Разложение искусства. №42. М.Скобцова. Истоки творчества. №43) и поверхностным выискиванием "христианских мотивов", замерами расстояния от творца до Церкви, характерно и для анализа фигур меньшего, чем Достоевский, масштаба. Л.Козловский в некрологе Яну Каспровичу "Вечерний гимн души" (№11) характеризовал его поэзию как орбразец простой, крестьянской, наивной веры. Чуть сложнее конструкция С. Франка (№12-13, "Мистика Рейнера Марии"): Рильке якобы прошел от познания Бога как тьмы к познанию Бога как света, чем приблизился к Серафиму Саровскому. П.Иванов (№46, рецензия на книгу М.Курдюмова о творчестве Чехова "Сердце смятенное") утверждал, что у Чехова господствует идея неразделенной любви, а поскольку "Божие избранничество всегда несет неудачу в земных делах", такая любовь означает, что героев Чехова "ожидает любовь Христа". Апофеозом такого прагматического литературоведения можно считать очерк Ю.Сазоновой "Религиозные искания в отражении советской литературы" (№21): "Зощенко быть может самый яркий пример атеистического отчаяния, которое в своем существе является религиозным исканием" (С.83). Сочинение "молодого писателя" Леонова "Барсуки" -- "религиозный роман, продолжающий традицию Достоевского" (93). Из этого делался вывод о скором конце большевизма и торжестве Православия в России.1377052

Парадоксальным образом, более содержательным оказывался анализ зарубежной литературы. Конечно, и тут среди статей "Пути" есть примитивные агитки. В.Ильин в статье "Гете, как мудрец" (№34) заявил, что Фауст – предтеча американизма и коллективистского коммунизма, автор пятилетке, а сам Гете – банальный гуманист и культуртрегер. Впрочем, уже в следующем номере этот провал был заделан глубокой статьей С.Франка "Гете и проблема духовной культуры", в которой отмечалось, что в личности Гете дан идеал "синтетического единства объективного служения и индивидуального духовного саморазвития" (С.89) (Франку принадлежит и в высшей степени трезвая статья "Религиозность Пушкина" в №40, где Пушкин характеризовался как язычник с христианской интуицией. Франк отмечал, что религиозность Пушкина – не в формальных христианских мотивах, а как раз в его эротической поэзии, в его тяготении к дому как религиозному явлению). Оригинальна концепция В.Вейдле, в статье "Возрождение чудесного" (№48) проследивший развитие "поэтики детства" и поэтики в земле в творчестве писателей XIX в (Андерсена, Жюль Верна и др.).

Статьи самого Бердяева были самыми сильными материалами "Пути" и тогда, когда речь шла о вопросах литературы. Очерк "Литературное направление и "социальный заказ" (№29) детализировал идею "нового Средневековья", тогда любимую Бердяевым. Мыслитель пытался отделить "хороший" ("христианский") социальный заказ от плохого, напоминал, что такой заказ не есть советское измышление, что он противостоит буржуазному индивидуализму, что "религиозное искусство прошлого было искусством "социального заказа" в глубоком, духовном смысле слова" (С.83) - начиная с Софокла. Соответственно, будущее – не за автономным искусством, а за мистическим реализмом, образец которого Бердяев видел в творчестве Достоевского.

Из литературоведческих материалов "Пути" с 1970-х годов стала в России популярна и в нужном кругу людей даже знаменита полемика в №26, где была напечатана статья анонима "О Блоке" и ответ Бердяева "В защиту А.Блока". Статья, критикующая Блока за порабощенность сатанинским силам (особенно "Двенадцать") подписана "Петроградский священник", Бердяев оговаривал, что автор умер. В качестве настоящего автора обычно указывается П.Флоренский, чему способствует и стиль статьи, и позиция автора, и конспективное изложение (чрезвычайно точное) статьи Флоренского "Иконостас" (якобы со слов автора). Критика Блока исходит из уверенности, что "любой внеправославный подход к поэзии Блока должен считаться недостаточным для ее понимания" (с.88), и заканчивается обвинением поэта в намеренном кощунстве. Несравненно мягче оценка Бердяева: Блок не знал Логоса, пугался демонизма, но в нем самом не было демоническогоначала. Зла не хотел. "Блок знает только горе, печаль, тоску и ад. Но можно ли за это в него бросить камень?" (С. 112-113). Более того, Бердяев указывал на сомнительность "религиозного суда над поэтом" – проблема, возродившаяся с приходом в Церковь советской интеллигенции, одна часть которой с парткомовским рвением настаивает по сей день на обязательности такого суда, а другая с диссидентским рвением всякую подсудность творчества религиозному духу отрицает.

Программной (и знаменитой) стала также статья Бердяева в №49 (окт.-дек. 1935 г.): "Русский духовный ренессанс начала XX в. и журнал "Путь" (к десятилетию "Пути"). Бердяев принципиально отказывается считать "ренессанс" религиозныам, предпочитает говорить о движении культурной элиты, лишенной "сильной религиозной воли, преображающей жизнь" (с. 3), и отмечает, наряду с марксистским, и "литературно-эстетический" исток культурного ренессанс, восходящий к преодолению нигилизма, освобождению "от остатков писаревщины" (С. 7). Ключевым он считает влияние Толстого и Достоевского, опосредованное Мережковским и Вяч. Ивановым.

Яков Кротов.