Пробуждение

Сцены из пиратской жизни

Лето 1975

«...Еще на заре Касталии родился обычай обязывать младших студентов (еще не принятых в Орден) писать особого рода новеллы или стилистические упражнения — так называемые «жизнеописания», представляющие собой воображаемые биографии, относящиеся к любой из прошлых эпох...

...В этом вольном и игровом жанре сохранились отголоски древнеазиатской веры в последующее возрождение и переселение душ... Конечное, большинство этих воображаемых жизней не было просто стилистическим упражнением или историческим экскурсом, — нет, это была своего рода мечта, так сказать, идеальный или идеализированный автопортрет...»

Герман Гессе «Игра в бисер»

Часть первая

* * *

Начало этого короткого рассказа — или повести — о последних днях одной республики. Она была расположена на северном конце Мадагаскара — острова, прилепившегося у Африки. Длинный плоский мыс выступает в море. Мыс окружен стеной, напоминающей русское городни.

Пять бастионов и пушки на них, кажущиеся сверху почти незаметными, делают мыс практически неприступной крепостью. Но там, где этот мыс отходит от берега, никакого вала и частокола нет — очевидно, обитатели форта могут не бояться нападения с этой стороны. Длинный причал на берегу рассчитан примерно на десять кораблей — неожиданно большое число, если учесть, что это Мадагаскар 1695 года, но вполне понятно, если учесть, что поселение на мысу и есть Либерталия — республика пиратов, основанная лет за тридцать до этого дня провансальским моряком Миссеном и иезуитом Карачиолли....

* * *

В такую жару — как никак, близко экватор — хорошо лежать на солнцепеке, наполовину в прохладной морской воде, наполовину — грудью на мелком песке. Пропуская песок между пальцев, выбирать крупные красные зернышки и складывать их в кучку. А море тихо плещет.

Звякают струны — это Карл настраивает гитару. Когда он начинает петь, глуховатый и суровый голос почти заглушает гитару.

Песня — казалось бы, обычная пиратская песенка, четь аллегорическая, в стиле эпохи, видящей в толстых античных тетках своих государынь и этим восхищающейся. Тем не менее она не вяжется с покойным солнечным днем и плеском моря. Да и сама аллегоричность нее непонятна Иву.

Нашел я бухту —

Глубока и широка,

Для высадки удобны берега

Здесь раны мы залечим,

Здесь корабли починим

И, новый флаг подняв,

Отсюда выйдем на врага.

Но бухты не покинем —

Все море станет бухтой,

А враг нечаянно сам зашел в нее

И нами в плен захвачен,

Пускай не знает сам.

«Надо же, — думает Ив, совершенно случайно, — сделать из мыса бухту может только Карл...»

* * *

Ив — один из трех «героев» моего рассказа. Отец его погиб, а мать — неизвестно кто, во всяком случае мальгашка. В Либерталии не так уж и много коренных жителей. Не знавших иного мира и государства, кроме республики Свободы Равенства, воспитанных на провидческие -гениальных (так говорят, да оно так и есть, наверно, даже Карл не сомневается, на что он скептик) идеях Караччиоли. И сейчас, через двадцать лет после гибели Караччиоли, продолжает воплощать их в жизнь его друг и сподвижник Капитан Миссон. Благодаря Капитану Миссону, председателю Совета Республики, носящему титул «Preserver» — Защитник, и сейчас, как тридцать лет назад, обновляются верфи, строятся дома — а семьи пиратов все растут, растет приток последователей, и детей становится больше, и по-=прежнему над Либерталией развивается белый флаг с гордой надписью, словами самого Караччиоли:

«За Бога и свободу!»

* * *

Карл — официальный певец республики, изумительный канонир и астроном, был Иву чем-то вроде старшего брата и наставника. Разница в возрасте — Карлу тридцать лет, а Иву шестнадцать, — примерно соответствует этому положению. Что значит воспитание? Ив, например, был уверен, что ему не суждено оставаться на уровне (тут можно, говорил Карл, поставить и другое слово) на уровне того же Карла. Как и Карл, он должен был всю жизнь идти, искать, стремиться, — хоть к истине. Вряд ли это могло испортить Ива — хотя бы потому, что так Карл с ним никогда не говорил, — а точно сказать, как у него получалось это воспитание трудно. Впрочем, разумеется, в первую очередь тут был личный пример.

* * *

В детстве Ив играл в те же игры, что и остальные дети. Так же любил строить кораблики, плутать в джунглях. Впрочем, сейчас ему казалось, что до шестнадцати лет он был настоящим стариком и лишь недавно, как-то не то сразу, не то незаметно, стал юношей. Да он и вправду был могучим седым рыцарем, когда, раздобыв тяжелый длинный меч, искал в малагасийских зарослях драконов; как умудренный годами старец, в десять лет он рассуждал о моральной сущности и сочинял законы для Либерталии — хотя и конституция Караччиоли его, разумеется, вполне удовлетворяла. Лет в тринадцать он, как ученый, боящийся, что знания его умрут вместе с ним, рассказывал — себе да Карлу — о придуманных им странах и древних, загадочных, погибших цивилизациях.

* * *

«Древние, загадочные, погибшие...» звучит очень экзотически и может вызвать законное удивление. Но это тоже в стиле эпохи, да, кстати, и не только семнадцатого века... Знания — помимо опять-таки Карла — Ив черпал из библиотеки Республики. Она помещалась в единственном каменном здании Либерталии, специально построенном для этой цели. Библиотеку собрал Миссон. Ни разу он не забирал у капитанов все книги сразу, но только те, которые были совершенно необходимы и не столь уж редки — за исключением того достопамятного случая, когда ему подвернулась библия Гуттенберга. Эта библия сделалась национальным сокровищем Либерталии.

* * *

Впрочем, главным сокровищем республики был флот. Восемь кораблей, из них флагманский — «Виктура» — первый, захваченный Миссоном. Корабли выходили в рейды по два — по три, и каждый раз возвращались с добычей. На заре Либерталии пираты брали только самое необходимое, но вскоре Караччиоли провозгласил, что вначале для построения республики будут необходимы деньги, что их отмена произойдет не сразу — после этого почти ни один корабль не уходил из рук либертальцев без потерь. Зато появилась возможность приобретать некоторые товары на континенте.

В Либерталии жили, как правило, только женщины — и белые, и мальгашки-аборигенки, с которыми многие пираты вступали в брак. Они занимались земледелием, собирали кокосы и бананы, а моряки, которые временно находились на берегу в промежутках между рейдами, занимались строительством. Миссон мечтал о времени, когда в Либерталии не будет деревянных домов, и это будет настоящий городок, каких так много в его родном Провансе.

* * *

Впрочем, нет, извините, в Либерталии был, кроме библиотеки еще один каменный дом — небольшая церковь в приятном романском стиле. Церковь была общая для всех верующих, а литургию совершали по католическому обряду, хотя и много упрощенному и приближенному к протестантскому. Строить отдельную церковь для протестантов было хлопотно, да и моряки прекрасно молились вместе. В церкви был орган, хоть и не очень роскошный, но с чистым и глубоким звуком. Играл на нем опять-таки Карл, он немного пробовал обучить этому делу Ива, но у того не хватило терпения. Однако саму музыку он очень любил, особенно Баха, которого почитал и Карл. Тогда лейпцигского кантора еще не успели забыть. Вот два отрывка из дневника Ива, написанные под впечатлением органной музыки.

* * *

Бах. Фуга до мажор

Размеренное звучание органа убыстряется, одинокая мелодия подхватывается то одним голосом, то другим — одновременно, почти не сливаясь, они льются вместе.

Как композитор понял законы строения мелодии, так каждый человек должен понять и подчинить себе судьбу.

Как здесь, почти по-ученически старательно, последовательно, неопровержимо должна звучать в моей судьбе главная мелодия, вместе с ней — разноголосые повторения, усложненные, менее четкие, но зато более стремительные, они тоже должны подчиниться главной мелодии; какая-то на время может занять ее место, но тогда и сама становится столь же строгой — и все равно завершаются в мощном аккорде.

Понять: понять, насколько властен разрешить себе любить, или смеяться, или быть спокойным; поняв, использовать эту власть, чтобы понимать и — если бы — использовать первооснову, тот хаос звуков, который рождает всякую музыку, всякую мелодию.

* * *

Бах. Адажио до мажор

В каждом из нас дремлет любовь, но кто и где совершает чудо ее пробуждения?..

Так тихо и осторожно начинается музыка, точно кто-то пробует дудочку, подбирая незатейливый мотив.

Точно кто-то мягко ступает в темноте

освобождаясь от одиночества, но боясь обмануться

все уверенней звучат шаги — и слышно, как где-то шагают навстречу сколько раз мы могли разойтись сколько раз расходились

так просто и так обыденно — разойтись в темноте.

Громче и громче

и звучным, уверенным аккордом разрывается мелодия

встретившись, узнали друг друга.

После долгой дружбы, после случайной встречи, от которой застыло сердце, после всех безответных встреч, узнали друг друга.

Когда?

* * *

Тут можно добавить, что Миссон и Совет Республики сквозь пальцы смотрели на связи мальчишек четырнадцати-шестнадцати лет с мальгашками. Ив тоже — кажется, почти год, встречался с Заной — маленькой, даже изящной мальгашкой. Маленькая — это Иву нравилось, потому что н и сам был невысокого роста, да и вообще не богатырь. Детей у них вроде бы не намечалось — об этом заботилась сама девочка, были какие-то там травы и прочее, да и если бы были, или в Республике, или у мальгашцев им бы нашлось место. Карл в этой связи не видел ничего дурного, и советовал Иву только не особенно увлекаться. Как-то раз он заметил, что подобная терпимость очень помогла бы в свое время ему, Карлу.

* * *

С Заной было хорошо — может быть, еще и потому, что они почти все время молчали. И счастье одновременно, почти одинаково входило в них, и, кажется, одинаково видели они и голубое небо, и деревья, и равно счастливо смотрели на тростниковый потолок хижины. Иной раз они одновременно начинали говорить об одном и том же — и потом долго смеялись этому. Но сказать, что это была та любовь, о которой мечтал Ив?.. Они играли, и кроме этой игры и этого удовольствия у них не было ничего общего — хотя, конечно, Ив не представлял себе, чего бы он хотел.

Да и стоит ли так много думать о любви?

* * *

Маленьким Ив иногда играл сам с собой — мысленно. Уцепившись за какую-то случайную мысль, он думал: вот сейчас я подумал, что... а сейчас — я подумал, что я подумал, что.., а сейчас, а сейчас — и так — пока хватало сил, потому что, раз начав, уже было трудно кончить, даже запутавшись во всех этих «сейчас».

От такой игры можно было свихнуться. До сумасшествия можно было дойти, спрашивая себя: в сем причина того, что я подумал так-то, в чем причина этого поступка, есть ли у меня самого самостоятельная мысль, или я — колокольчик в связке других колокольчиков и мы раскачиваемся, звеним сами, дергаем и заставляем звенеть других, и не известно — ни кто начал звенеть, ни кому и зачем нужен или хотя бы интересен весь этот звон.

* * *

Отчасти (а может быть и целиком — Иву казалось, что отчасти) на такие мысли наталкивал его Карл, и книги, которые Карл давал ему читать или пересказывал. В основном это были краткие изложения античных мыслителей, моралистические сочинения, но попадались и в высшей степени живые, с примесью скептицизма, иронически написанные книжицы, которые своим юмором давали возможность во время и посмеиваться, и одновременно шевелить мозгами.

* * *

Да, сколько Ив себя помнил, Карл всегда был рядом с ним. Он был учителем и после занятий в школе, устроенной \Миссоном, где учились, кстати, и мальгашцы. Карл занимался с ним латынью, обучал правилам стихосложения. Началам истории, —в се это было неоценимо, потому что в школе-то основными предметами были картографии, навигация, математика, а преподавали в основном старые моряки, сошедшие с кораблей на берег.

Ив и вообще много времени проводил с Карлом, и хотя разговаривали они о своих личных делах не очень часто — таких разговоров обе не любили, но само присутствие Карла помогало успокоиться и сосредоточиться.

Часть вторая

* * *

Возвращавшийся из очередного рейса «Виктуар», на котором находился и Миссон, был застигнут отчаянным штормом, потерял одну мачту и еле добрался до Либерталии. Миссон смеялся, но говорил, что это напомнило ему тот шторм, который погубил Караччиоли и первых его подвижников. Только два человека, Миссон и старый Диего, уцелели после того шторма и добрались до нового поселения на Мадагаскаре. И новые последователи, которые с нетерпением ждали Караччиоли, до той поры руководившего ими только в письмах, как апостол Павел, так и не увидели его.

Итак, по случаю своего чудесного избавления, Миссон и пригласил всех на прием, то есть устроил веселую пирушку, на которую приглашались все, кто был на берегу.

* * *

—У, вонючий же табак! — воскликнул какой-то моряк, устроившийся на подоконнике, и запустил трубкой в противоположную стену. Осколки так и брызнули во все стороны! Миссон и не взглянул в его сторону, но сидевшие у стола — ближе к моряку, вскочили и, ухватив его за ноги, вышвырнули из окна, но через минуту тот опять устроился на прежнем месте.

— Послушай, друг, — завязал он разговор с морячком, сидевшим поближе, — что ж так сурово? Ради этого, что ли, я сюда ехал?

— А ты сам откуда?

— Из Антверпена.

— Так не ты первый. У нас одного голландца даже выпороли — чтобы перестал жаловаться. И ведь странное дело, именно эти протестанты аккуратненькие, а как к нам приедут, так хуже пиратов с южного берега — пожаловался морячок в пространство над столом. Услышав про «пиратов с южного берега» все оглянулись, но затем разговор пошел так же спокойно, как и до того.

* * *

— Что, Карл, может ты споешь? —с просил Миссон с другого конца стола, и в зале сразу стало тихо, даже дым, казалось, застыл.

Все очень любили Карла и его песни, нов се знали, что в последнее время у него с Миссоном есть какие-то разногласия. Его считали своим, но его образованность настораживала, не вязалась она как-то с простыми и всем понятными идеалами Равенства и Братства. В общем, все замолчали.

Карл спокойно отставил в сторону бокал, кивнул Иву и тот, мгновенно вскочив, принес гитару, стоявшую у дверей. Карл пощипал струны и начал петь — голос его звучал ровно, даже без обычной хрипотцы, слишком, подумалось Иву, ясно.

— Дрожите, лиссабонские купцы,

Свои жиры студеные трясите,

Дрожите, королевские дворцы

И скаредное лондонское Сити...

Ив огляделся. Все слушали с видимым восхищением, но сам Миссон, ссутулившись, низко наклонился над столом, так что длинные волосы закрыли лицо, и вертел в руках нож.

И если в ясный, солнечный денек

В последний раз запляшем мы на рее,

Мы вас во сне ухватим за бока,

Мы явимся незваными гостями...

И никогда мы не умрем, пока

Качаются светила над снастями.

Ив подумал, что эта песня хоть и глаже, но все-таки неинтересней, чем пени, которые Карл пел недавно на пляже, когда они были наедине. Она была, конечно, бодрей, но не увлекала, все в ней было ясно и без размышления, точно сетка меридианов и параллелей она делила еще раз все на установленные области, Иву не хотелось даже притоптывать под бойкую мелодию, как это делали пираты — ему было скучно.

Карл, почти не делая перерыва, начал еще одну:

— Капитан, обветренный как скалы,

Вышел в море, не дождавшись дня,

На прощанье поднимай бокалы

Золотого терпкого вина.

Внимательно вглядевшись в знакомое до черточки лицо Карла, юноше увидел, что и ему было скучно, — но более того — когда Миссон наконец поднял голову и взглянул в их сторону, Ив понял, что капитан тоже скучал, и чем-то был видимо раздражен.

— Надоело говорить и спорить,

И любить усталые глаза...

* * *

Раньше Миссон редко разрешал Иву ходить с ним в плавание — да десятилетнему мальчику и не под силу было справиться даже с работой юнги. Но когда Ив все-таки попадал на корабль, то весь рейс он надрывался, где отставая от других. Однообразные будни, редкие, точно отрепетированные погони и абордажи, рискованные высадки на южном побережье под носом у диких пиратов — все это Ив принимал как испытание на стойкость. И он с отчаянием замечал, что уже к середине плавания его тянуло домой.

Ему не хватало маленького домика; как откровения вспоминались вечера с Карлом, тихая музыка органа — и просто хотелось отдохнуть.

А потом он вспоминал плавание с точкой. На берегу, казалось, не хватало того морского простора, уверенности в себе, постоянной настороженности испытания. Самые мельчайшие детали, приходившие в голову, вызвали сожаление и тоску, и он специально заново переживал эти «приключения», чтобы получить удовольствие от мысли, что и у него были и еще будут такие минуты «кайфа».

* * *

Кто в детстве не мечтал? Так и Ив мечтал перед сном, надеясь, что мечты приснятся ночью и станут по-настоящему отчетливыми и волнующими. Он сам заменял раненного капитана, побеждал мальгашцев, находил зарытый кем-то клад.

Наяву мысль тоже отталкивалась от любого, мельчайшего события и заводила в своей, не по-земному манящий мир. Стоило взяться за шахматы, и он уже изобретал новую еще более интересную игру, и сам же обыгрывал всех, даже Карла, или вырезал из сандала самые красивые шахматы в мире, украшал доску инкрустаций и алмазиками, а всех то, что происходило в это время на доске, казалось только слабым отражением этих деяний.

То, что его окружало, казалось давно знакомым. Необычайное можно было только придумать.

* * *

Когда Миссон взял его в разведочный рейд «Виктуара» вокруг Мадагаскара, он был обрадован, тем более, что на этот раз с ним поехал и Карл. Вообще-то освобожденный от работы на корабле, на этот раз он заменял раненного лекаря, и хотел собрать какие-то материалы по растительности Мадагаскара.

* * *

Корабль остановился на стоянку недалеко от берега. Было еще светло...

И вдруг Ив увидел вокруг незнакомый, волшебный мир. Места, которые он знал с рождения теперь, казалось, открывались заново. В тысячный раз взглянув на океан, он заметил, что опускающееся солнце выжгло в ней свое отражение; дома на далеком мысе — настоящие и в воде — были насажаны на иголку берега как бабочка на булавку. Небо, вечернее небо, было вершиной этих чудес: и в беспредельности, и в изменчивости облаков. Закат показался Иву торжественной службой.

В этом мире живом, как тело, мечты сами оказались ненужным отзвуком.

* * *

Ив сначала сам не поверил себе, когда, взглянув на небо, ощутил, что оно — не божество больше, а его брат, что оно позволяет не только любоваться собой, но разговаривать, не только учиться, но и учить.

Казалось, что один шаг сделать — и не будет на туче; небо было кругом, оно незримо окружало Ива, когда он закрывал глаза, лишь у неба можно было найти совет и утешение.

Больше не надо было молитв и сравнений. И небо, и земля слились, и частью их стал Ив.

Часть третья

* * *

«Точно Христос воскресший, Миссон после шторма принялся творить свои прежние чудеса», — так потом сказал Карл. Хотя именно Карл рассказывал \ему легенды, сложенные о первом поколении либеров, в таких же рассказах об этом плавании Миссона Иву чудилась какая-то насмешка, да он и сам не раз за время похода испытывал чувство неловкости. Поэтому он не останавливал Карла.

«Триада», нагруженная золотом и слоновой костью, захваченными в стычке с малобарскими пиратами, погналась за голландским суденышком, отставшим от какого-то каравана. Когда испуганный голландец первый остановил корабль, Миссон со всем Советом перешел на его борт, забрал бочонок портвейна и выдал удостоверение, что ограбили шхуну — это был и пропуск среди индийских пиратов. Восхищенный невиданным благородством, голландец выстроил команду на палубе. Миссон выслушал троекратное «Ура!» и произнес речь — точнее, на память прочем вступление к «Конституции Караччиоли». Пять голландцев тут еж перешли на «Триаду».

* * *

Дальше — больше. Встретив торговое судно Кампании, Миссон обобрал его, а когда увидел среди команды нескольких негров, пригласил их на «Триаду» и разразился еще одной речью — «Бумажке можно было дать лет тридцать», == сказал Карл.

«Вот пример позорных законов и обычаев, против которых мы выступаем. Можно ли найти что-либо более противоречащее божьей справедливости, чем торговля живыми людьми? Разве этих несчастных можно продавать, словно скот, только потому, что у них другой, чем у нас, цвет кожи? У разбойников, наживающихся на торговле рабами, нет ни души, ни сердца. Они заслуживают вечных мук в геенне огненной. Мы провозгласили равенство всех людей без исключения. Поэтому в соответствии с нашими идеями я объявляю этих африканцев свободными и призываю всех вас, братья мои, обучить их нашему языку, религии, обычаям и искусству мореплавания, дабы они могли зарабатывать на жизнь честным трудом и защищать свои человеческие права!..»

Негры, однако, оказались упрямее голландцев-матросов, и не захотели остаться на «Триаде». Они оказались искусными штурманами, которые подряжались проводить корабли от Мыса Доброй Надежды к Индии. За это занятие они получали оружие и ткани, которые и доставляли своему племени. Впрочем, один из них, соблазненный высокой платой, остался у Миссона, чтобы провожать корабль в плавании вокруг Мадагаскара.

* * *

Обход Мадагаскара прошел успешно, мальгашцы, предупрежденные королем Сейтбо, встречали их дружелюбно, но того, чего хотел Миссон не нашли — места для основания новой колонии. Либо болота, либо поселения мальгашцев, либо — близость пиратов, но что-нибудь да мешало.

Впрочем, Миссон никогда не терял надежды в то, что ему удастся основать колонию в Европе, захватив какой-нибудь город, стать там новым Риенци. Он жадно собирал политические новости со всех концов земли, и даже завел рукописный журнал, вроде корабельного, куда эти новости записывались.

* * *

— Ты понимаешь, Ив, все-таки в истории основания Либерталии Миссон — орудие в руках Караччиоли. Он сам не отрицает, что до встречи с монахом и не помышлял об основании республики, да даже и о восстании на «Виктуаре». И после смерти Караччиоли Миссон потерял веру в себя, и то, что делает сейчас — либо копирование, причем неудачное, либо продолжение уже выверенной политики. С виду все благополучно, но наша Конституция уже давно молчит, ее слова отскакивают от нашего сознания, и все потому, что «освобождение» свободных негров, «накопление» денег — теперь это уже просто грабеж, настоящее пиратство, ничем не лучше малабарского. Пиратство, только прикрытое маской Робин Гуда. Как будто бедняки плавают туда-сюда из Лиссабона в Бомбей.

Возразить что-нибудь открыто — кто решиться! Ведь Миссон друг Караччиоли, ведь спорить с Защитником Республики — это спорить с Либерталией, спорить со свободой, равенством и братством — слишком много для одного человека.

А ведь Караччиоли, хоть и держал в ежовых рукавицах всю команду, вел либеров к цели более высокой, чем та, которую поставил Миссон — прованский городок ... Что молчит о ней Миссон — это еще ладно, но ведь и старый Дон молчит, как нубиец.

* * *

Старый Дон — единственный, кроме Миссона, оставшийся в живых из первых подвижников Караччиоли после циклона 1664 года. Он был, не считая Миссона, единственным, кто видел Караччиоли, но, как метко выразился Карл, молчал как нубиец.

Часть четвертая

Проводы

* * *

— Я уезжаю, Ив.

— Знаю. Мне сказал Картли.

— Ты поймешь почему, не сейчас, так потом.

— Кажется, я могу понять это сейчас.

— Это кажется.

— Наверно. Но все же это бегство.

— Да ты поймешь, Ив, хотя — только ради тебя я хотел бы остаться.

* * *

— Ну, так старый Дон не зря молчал, дорогой Карл. Я действительно капитан Миссон — удивляюсь, как вы раньше этого не поняли. И уж совсем грустно — что вы не раскрыли мое инкогнито. Я...

Ив весь напрягся и рука еще раз нащупала рукоять кинжала.

— А ведь я, Карл, Основатель и Покровитель этой блаженной страны. Я — Караччиоли.

Ив коротко сказал: «А!..» и опустился на землю. Из окна по-прежнему доносились два спокойных голоса.

— Что ж, такого я действительно не мог бы придумать... Интересно... Но чем же вам мешал Миссон?

— Да, разве он мне мешал? Просто после того шторма мне пришло в голову, что из нас двоих на самом деле должен был утонуть я, ведь мои же мечты должны были мешать развитию Республики. А новообращены либертийцы не стали бы слушать иезуита, поверьте, но Миссон — каким они его представляли — мог их утихомирить. На само-то деле Миссон мешал Республике уже тем, что не верил в изменение. Что это значит? Например, он так и не научился грабить корабли, а потом удивлялся, что у нас не хватает денег для расплаты с аборигенами. И голландцев сумел усмирить не он, точнее он, но по-моему способу и настоянию: потому что лишь я, вдохновитель Либерталии, видел, какие возможности заложены в ней для преобразования мира и людей.

— О, Господи! Вы же не на заседании Совета! Неужели плети и изгнание — логическое продолжение равенства и братства?

— А без плетей первая же команда голландцев, присоединившаяся к нам, обратила бы всех на путь зла, устроила бы обычный пиратский корабль, а так — результат налицо? Что же до изгнания...

— Видите ли, Карл, во-первых, у нас нет изгнания — есть просто свободный выезд, а, во-вторых, еще ни один человек не покинул нашу коммуну. Точнее, ни один человек не приехал из Либерталии в другой город или страну.

— Как?!

— И уезжавшие по моему совету, как вы или Брив, те, кто оставлял Либерталию по собственной инициативе —в се лежат где-то в море, и даже слух о том, что они делают без Либерталии, не мешает нам.

— Это заслуга Миссона, Карл, — ведь он предложил мне, еще не зная здешней обстановки, и организовать секретную гвардию для защиты от диких пиратов и военных судов... И хотя у вас действительно мало барахла, вроде «Лиссабонских купцов», зато великолепные песенки в духе — уж извините — Миссона, но именно поэтому вы уезжаете нынче из нашей благословенной страны. Прощайте, дорогой Карл!

Тяжелые шаги капитана, в которых теперь Иву чудилась поступь монаха, удалились. Несколько слов прозвучало у крыльца — там стояли Малиновые — какие слова, слышно не было, — и те по очереди поднялись в комнату...

Борьбы Ив тоже не слышал.

* * *

Маленькими, но резкими шагами — очень смешными со стороны, да какая разница! — Ив шел между пальмами редкого леса, высвеченного солнцем, а голову затопило апатией, отвращением, и все события последних дней слились в одну тошнотворную мысль; и на что ни поглядеть —в се гасло.

«Бессилие человека самому определить свое место в жизни, во всяком случае — в семнадцать лет — очевидно. Это место полностью определяется теми, кто окружает меня, а если человек это осознает, он должен сделать какой-то выбор. А оснований-то для выбора, своих собственных открытий — у него нет...

Чужие привычки, чужие поступки, а сейчас, когда что-то зашевелилось в моей голове, это тело даже не имеет сил идти, как обычно, но потом все же будет — еще как! — шутить, смеяться, наслаждаться своей пустотой...

Я и не жил никогда, меня никогда не было — было и есть отражение, да еще перепутанное, искажение Мессона, то бишь — Караччиоли, от, да и Карла одновременно, Диего, Сантоса... сколько у тебя в мозгу хороших мыслей — и все, оказывается, чужое, они непонятно откуда взялись, непонятно для чего...»

Пустота — Ив (а что это такое?) обессилено прислонился к жесткой коре дерева. Куда еще можно было идти, что еще можно было делать после этого потрясения, первого разочарования, вынувшего из тела все прежние желания и мысли — мысли, оказавшиеся чужими, бесплодными, и чужие должны их додумывать.

Страшным казалось будущее движение — и механическим. Казалось, что здесь, под этим деревом, и должна, если по честному, наступить смерть.

* * *

На траве были разложены пищали, и Ив, присев на бревно, чистил их одну за другой от ржавчины. Вдруг он услышал, как кто-то быстро шагает, причем мягкий звук шагов по пыльной дороге сопровождался странным постукиваньем. Из-за угла дома появился высокий малагайсиец, в тугой набедренной повязке — стучали, оказывается, ожерелья из акульих зубов. На одной рук у него был круглый щиток, в другой — дротик. Мальгашский царек, на дочери которого был женат Миссон — к восстановлению единства между черными и белыми братьями.

Царь был взволнован, длинно и непонятно бормотал — ругался, кажется.

Поднялся на ступеньки Дома Совета и, резко толкнув дверь, вошел.

* * *

— Позови Диего, Капитан — сказал вождь, не здороваясь.

Миссон открыл окно и крикнул в улицу:

— Диего! Эй, Диего, иди в Совет, где ты там? Диего!

Они уселись: Миссон — в кресло Защитника, вождь — на резную скамью.

Наконец в комнату вошел Диего.

— В чем дело? — нарочито грубо спросил он, глядя на Миссона. Тот повернулся к вождю.

— Ты взял Та-Гуру? —с просил вождь резко.

— Какого Та-Гуру?

— Образ Бога Могучего, Огненного, что стоял под навесом у моей хижины?

— Эту деревяшку-то? Я...

— На кой черт? — вмешался Миссон. Теперь и он говорил резко и раздраженно.

— Уж больно дерево хорошее, капитан: сухой, выдержанный самшит. Распятие будут резать.

Немного помолчали.

— Уже начал? — спросил Миссон.

— Распилил, подтвердил Диего.

Вождь крикнул что-то злое и выбежал из комнаты.

Миссон широкой ладонью ухватил Диего за воротник и выпихнул мастера в дверь.

Ив наблюдал, как сначала из Дома Совета выскочил вождь, а почти сразу после него вышел Диего, достал трубку, раскурил, и побрел к столярной мастерской.

* * *

— Капитан, вождь хочет много-много топоров, материи, бус.

— Это еще зачем?

Негр недоуменно посмотрел на капитана.

— Вождь сказал, что вам нетрудно будет их достать, а если вы не захотите — могут ведь и все мальгашки уйти из Либеры. Пускай пираты сами рожают детей — или берут их с судов.

Миссон улыбнулся шутке и подумал, что в следующий рейс, им должен подвернуться какой-нибудь колониальный корабль. Да и зачем попусту дразнить вождя? Тот тоже хорош, впрочем, бабами воюет.

— Через три недели присылайте людей.

* * *

— Ив, пусти, пусти, ведь больно... да что с тобой?

Ив разжал пальцы, и Зана, высвободившись, поднялась с травы и отошла на несколько шагов — где лежала ее юбка. Он смотрел, удивляясь мгновенному и жуткому приступу злости, и вдруг понял, что и гибкое, смуглое тело, и вдруг подумал, что еще минуту назад не видел ничего, кроме него, не думал ни о чем, кроме любви, и действительно любил ее, но только ведь — никого больше...

* * *

А вечером другого дня Ив шел, почти бежал, по каменистому берегу, а солнце садилось, и в его лучах все становилось строже и красивее: и четыре дерева вдалеке, и корабль, и аккуратные деревянные стены; и вот он бежал, спотыкаясь, задевая край прилива, бежал от отчаяния и обиды, а небо было таким же, как в океане, так же он вглядывался в темнеющие тучи, и так же боялся шторма, хотя был на твердой земле...

* * *

20 августа 1695 года все пять кораблей Республики во главе с «Либерте» отправились в погоню за португальским караваном — добыча была редкая, потому что охрана по неизвестным причинам задержалась в Кейптауне.

В Либерталии оставались женщины, дети, да тридцать моряков — в случае нападения пиратов западного побережья они вполне смогли бы защитить поселок благодаря хитроумной системе укреплений.

* * *

...С корабля видневшийся вдали мыс казался Иву воплощением всей вселенной, как видели ее древние: край гигантского диска, усыпанный огнями Либерталии, точно застывший в зеркально-черном океане. Круглая луна в темном, совсем беззвездном небе освещала и этот гигантский купол, и земляной кружок; она разгоняла сумрак над океаном. Но ничто не двигалось в бесконечном первобытном просторе...

* * *

Где-то за океаном, где-то: в Европе, в Америке, была настоящая жизнь, там люди боролись, спорили, и дым благополучия не застилал им глаза — горький дым.

А я, думал Ив, вырос в этом придуманном мирке, как в книге с золотым обрезом, в которой раз и навсегда расставлены в кажущемся порядке буквы.

Аккуратные, золотистые домики, аккуратные, подтянутые моряки, аккуратные, блестящие кораблики, а люди, уезжавшие почему-либо (почему-то!) из Либерталии, вовсе не уезжали, а исчезали в этой безмятежной голубизне...

Вавилонскую башню строят у нас, и в каждом этаже делают очередной Дом совета, и ставят кресло Защитника, и воздвигнут до неба и повыше, и все ведь без споров, без болтовни, хоть языков у нас и немало — только что нет евреев.

А ты можешь спать с Заной, если нечем заняться...

* * *

В темноте можно было разглядеть лишь фигуру Миссона — его собеседника видно не было, лишь слышен дрожащий голос.

— Куда идет корабль?

— Из Калькутты в Лондон, затем в Нью-Йорк, синьор.

— Груз?

— Кость, специи, ткани, колониальные товары, синьор.

— Забираем специи. Все остальное дарю вам.

— Вы настоящий джентльмен, капитан!

— Не встречали португальского каравана?

— нет, не встречали, синьор.

— Они уклонились от курса, надо не терять времени — бросил Миссон кому-то из своей свиты.

— К утру догоним, капитан.

Двое матросов спустились в трюм вместе с американцем. Через пятнадцать минут все было сделано.

— Прощайте, синьоры, до встречи! — крикнул Миссон и спустился по трапу в шлюп. За ним полезли пираты.

И тут Ив, неожиданно для себя, отступил в темноте и прижался к холодной мачте. Было слышно, как отчаливал шлюп.

Вдруг кто-то задел его локтем. Лицо осветил резкий свет фонаря, но Ив не зажмурился.

— Кто это? — спросил голос. Это был капитан «Глазго», вполне, как видно, оправившийся.

— Это я, — Ив сделал шаг вперед и почти столкнулся с капитаном. — Я был захвачен этими бандитами, сэр, и теперь чудом, чудом, убежал от них.

— Француз?— Хотел бы назвать себя американцем, сэр.

— Кем были на корабле?

— Юнгой, сэр.

— Отлично, юнгой, будете и у нас. Приедем в Америку — посмотрим. У нас не пропадете.

Эпилог

Либерталия вскоре после отплытия флота была захвачена и разрушена мальгашцами. Все жители были вырезаны.

Корабли Миссона, на десятый день плавания уже почти настигавшие караван, попали в центр циклона и пошли ко дну.

Через двадцать лет капитан Миссон появился в Лондоне, где и издал книгу воспоминаний под именем капитана Джонсона.

Его следы теряются после отъезда в Америку.