Яков КРОТОВ

Десять монашеских миниатюр

Монастырские миниатюры

Правило

В этот вечер монах, как обычно, встал на молитву. Взглянул на распятие и опять потупив глаза, бережно перекрестился; но только он поклонился, как вдруг дернулся беспорядочно несколько раз — и все тело затряслось в ознобе. Стало тотчас жарко — точно рядом поднялся столб огня. В боку заболело, задергалось сердце; к груди точно приложили холодную полосу железа. Он оперся было на стол и увидел, как часто и размашисто забилась кисть руки.

Первое, о чем он подумал: о смерти, почему — не понятно. Его действительно охватило жестокое, мучительное передергивание, только мгновенно найденное раскачивание взад и вперед, почти до падения — облегчало. «Смерть, конец, и больше нечего делать, и я умираю!», — смерть сжала точно тысячью прищепок и вдруг он заметил: колено дернулось — его ударил чей-то невидимый, чухой и костлявый кулачок. «А!» — произнес он и теперь знал, что смерти, горячечной и кривляющейся, должно было появиться в этот вечер. Хотелось упасть на пол и дать волю бешеной тревоге тела, распластаться на утоптанной земле и поскорей забыть обо всем, лишь бы поскорей это кончилось. Нет сил и шепнуть; только боишься конца — ведь вот он, вот, не выдуманный; и это не так, как он раньше готовился к смерти... Точно продолжение предыдущей, пришла мысль: «Смерть... Так читать по себе отходную... надо. Что ж это я...». И, оттолкнувшись от стола, он выпрямился и, с усилием вспоминая слова, произнес ВО ИМЯ ОТЦА И СЫНА И СВЯТАГО ДУХА. «Господи, пусть будет аминь...»

После двенадцати поклонов, сделанных с борьбой против голоса, совавшего под нос их бесполезность и ненужность, уродливость, он, как всегда, остановился. Почувствовал, что беря судорог сменилась скованностью всего тела, мелкой, но по-прежнему напряженной и жаркой дрожью. С трудом раздвигая слова, он продолжал затверженную мольбу, а что-то говорило: «Читай, сколько бы ни читал, все равно сейчас умираешь. Сейчас... Куда ты это произносишь...»

Не было сил отдаться молитве как прежде; слова выходили в пропадали; он смотрел на распятие, вспоминал, что представлял его сгустком Евангельского слова, но что он делал дальше и как?

В самом деле, точно отходная по самом себе: такая же безнадежность и неуверенность будущего.

Увидел, что ноги согнулись и качнули его от стены к стене, угол стола задел лоб, и из глубины дрожи стала подниматься тошнота... Он встал чудом.

Только откуда этот жар берется — совсем осталась комната без воздуха, духота, как горло берется говорить.

Но ведь он шепчет: (Господи, уже! Иисусе, умираю, больше ничего не мог сделать, прости меня) БЛАГОСЛОВИ, ТЫ МЯ ПОМИЛУЙ И ЖИВОТ ВЕЧНЫЙ ДАРУЙ МИ.

АМИНЬ.

...............................

всегда, вспоминая эту минуту, он обращался к кресту и славил бога.

Келья наполнилась сразу прохладным, чуть терпким ветерком; сразу сильное и почти невесомое тело стройно выпрямилось; руки оказались без напряжения распростертыми вверх; воистину наполнил его любовью и благодатью, воистину — от Евангельского слова — сам Христос осенил его, радуясь с верным в искушении.

Ответ

Женщина, жившая рядом с пустынькой и приносившая иногда монахам еду, спросила у одного из отшельников:

— Отец, вы живете как и все монахи, ангельской жизнью: не то что не едите мяса и не пьете вина, вы редкий день перемолвитесь с человеком двумя словами. Праздники вы отмечаете тем, что подольете капельку масла в сухую траву. Мы же живем грешно и мало каемся, хотя я знаю прекрасно, чем согрешила. А вы — вы проводите дни и ночи в чистой жизни и дни и ночи проводите в покаянии. Беспрестанно плачете и молите Бога простить вам грехи. Даже монахи из окрестных монастырей удивляются вашему обычаю.

В чем же вы каетесь, отец? Вы же и грехов своих не называете, не так ли?..

Отшельник взглянул на нее. По лицу его текли слезы, как текли они всегда, молился ли он, разговаривал или читал. Но лицо его было радостно, и этому вопросу, кажется, он тоже обрадовался.

— Что странного, сестра, что я не называю своих грехов, когда каюсь...

Плачу и молю Бога о прощении, — если бы я стал каждый грех еще называть, не хватило бы у меня ни слез, ни времени всей оставшейся жизни для покаяния. У вас действительно мало грехов, так Христос рассудил, скоро вы каетесь и скоро получаете прощение. И назвать нельзя, о какой бездне грехов прошу я... Да мне нужно бы помощников, чтобы плакать со мной!

Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго!

Брат Марк, замечательный послушанием

— В этой келье, отец Фома, живет брат Марк, которого отличают все братья за его искреннее послушание, действительно святое.

— Неужели это такая редкость у вас? А как именно вы узнаете такое послушание?

— Такое послушание действительно редкость. Недавно, по приказанию отца настоятеля, он оставил свои занятия перепиской книг и полтора месяца служит привратником обители, по-прежнему неустанно молясь и благодаря Бога.

— Подобный случай не должен удивлять. Впрочем, очень рад за вашу обитель. А будет сегодня вечером брат Марк в трапезной?

— Конечно, отец Фома.

..............................

Через несколько минут после удара била все монахи собрались в длинной, занятой несколькими большими белыми столами, трапезной. После молитвы все сели; во главе стола рядом с настоятелем на этот раз был высокопоставленный гость.

Через несколько минут перед гостем поставили большую глиняную миску с чистой водой, рядом положили полотенце. Гость немного помедлил, спросил что-то вполголоса у игумена, тот кивнул.

— Брат Марк! — громко произнес отец Фома, — Подойдите сюда.

Высокий монах. Поднявшийся из-за крайнего стола, приблизился к месту настоятеля.

Гость поднялся.

— вымойте мне руки, брат Марк.

Когда брат Марк неторопливо свернул и положил на прежнее место полотенце, поклонившись, гость остановил его следующее движение:

— Нет, брат Марк, подождите. Дайте-ка я вымою вам руки.

Неясный шум обеда, наполнявший трапезную, на секунду сбился. Несколько любопытных решились взглянуть в сторону разговора. Но там брат Марк по-прежнему неторопливо протянул свои руки. Как это прежде сделал стоящий напротив, отец Фома обмыл их, насухо вытер. Затем отпустил, благословив.

— Проводник, данный вами, был прав, — шепнул он отцу настоятелю, — брат Марк действительно овладел святым послушанием. Подобную просьбу исполнит не каждый монах.

Мать и сны

Я мог бы, наверное, сказать своей матери, как один молодой человек сказал своей:

— Знаешь, мама, я хочу постричься в монастырь. Хоть ты и неверующая, но понимаешь, надеюсь, что здесь, да еще живя с тобой, я своих идеалов не достигну. Здесь мне не место.

Общение с Богом, ангельское Ему служение должно было предпочесть общению с не то что неверующей — язычницей. Достаточно было подумать о ее третьем муже, ее легкомысленном взгляде на жизнь вообще, чтобы почувствовать раздражение и обиду за себя. В лучшем случае — раздражение, а подчас он и вправду чувствовал, что сатана использует ее для своих искушений, не просто разжигает гнев.

А ему еще можно было спасти свою душу.

.............................

Первый год в монастыре прошел очень хорошо. А потом как-то не получилось, прошло и возбуждение, и открытость Богу, и он внутренне сдался, и быстрых пять лет прошли в мелких, снаружи и незаметных падениях. Единственное, за что на него и нескольких подобных монахов — его друзей — наложили епитимью, так это за кражу вина из кладовой. Вообще в монастыре пили — и они, как многие, но доставали вино из соседнего поселка. Несколько раз, когда его посылали в главный монастырь по поручениям, он ухитрялся на два, на три денька задерживаться в городе — и чудные были деньки, он потом долго хвастал ими.

Примерно через пять он заболел лихорадкой, и все решили что он скоро умрет. Трепало его, конечно, жестоко, и никакие лекарства не помогали. Через несколько дней беспрерывного бреда он очнулся, но совсем обессилел и лежал без движения, чувствуя, как истекают силы. Дремал, ел, когда приносили еду, глядел в пустоту и снова дремал. Иногда вспоминал веселые минуты и плакал от злости.

Вскоре лежавший с ним брат заметил, что монах замер, почти как мертвый, но с румянцем на лице. По его крику прибежали несколько послушников, поднялись с кроватей другие больные и вдруг монах очнулся: открыл глаза и сел. Лицо его побелело, из глаз потекли слезы. Когда он успокоился немного, он рассказал, что видел сон — и рассказал сам сон.

Он оказался в огне, который горел всюду, насколько замечал глаз, не от костра, потому что и земли не чувствовалось под ногами, а поднимавшийся точно из бездны. В огне мелькали корчившиеся, как и он люди, они разевали рты и кричали, но за треском пламени слов не было слышно.

Это было точно бесконечное падение через пламя, через сотни и тысячи тел людей.

Вдруг рядом с собой он увидал мать, которая умерла не так давно; она тоже мучилась от огня, на ее теле то и дело менялись пятна обгорелой и розовой кожи. «Так и я, наверное!» — подумал он, но не очень удивился, слишком было больно.

Мать что-то произнесла — он не расслышал. Внезапно они очутились совсем рядом.

— И ты здесь, сынок! Я-то знала, что должна быть тут . но ты — я верила, что ты спася и молишься обо мне! Ты, сынок, ты же был христианином! Ты монах!

— И тут я вспомнил о всех моих грехах.

— Мать пропала. А сны услышал голос: сверху, голос страшный, но он был не страшнее голоса матери.

— Это же не тот монах, хоть имя и то. Мне нужен брат из Горского монастыря, а этот, очевидно, еще будет жить и жить, попадет к нам не сейчас. Скорее!

Тут он очнулся.

С разрешения настоятеля один брат добровольно сходил в расположенную неподалеку Горскую обитель; ему сказали, что у них действительно в этот же день умер брат, носивший такое же имя, как и наш больной.

* * *

поэтому я ничего не говорю своей матери.

Тот монах выздоровел; до самой смерти он вел уединенную и суровую жизнь, хотя его не раз просили ослабить подвиг.

Уверен, что ошибусь, если сам буду прокладывать себе дорогу.

Но своей маме я нужен, — и счастлив, что знаю уже это.

Отшельник и монах

Погода была чудесная, яркая; сосновый лес, хоть и насквозь освещался солнцем, но казался глубоким и где-то далеко все же темнел. Теснее смыкались прямые однообразные стволы, превращаясь в коричневую полосатую стену.

Монашек шел, улыбаясь хорошей погоде, пробовал вспоминать о свете неземном, о Божественном свете, который настолько выше и ослепительнее, приятнее земного.

Как легко было отвернуться даже от такого света и как легко потерять даже свою, ничтожную веру. Чего только не надо бояться, как часто не дается ответа в помощь.

Он пробовал солиться, но сразу же почувствовал, что соблазны, до сих пор молчавшие, вдруг поднялись и пропали лишь тогда, когда он опять стал глядеть по сторонам.

Монах был молод, недавно только принял окончательный постриг. По лесу он бродил, выполняя послушание, данное ему наставником. Надо было найти какого-то старого пустынника, вроде бы монаха, но по слухам отшельничавшего здесь уже лет десять. Среди мирян, густо посещавших монастырь, ходили самые странные и противоречивые слухи о пустыннике. Да и вообще казалось соблазнительным, что монах жил рядом — и все-таки вне стен монастыря.

....................

Пустынник принял его молчаливо, но с радостью: угостился орехами, которые захватил с собой монах, а тому отсыпал в горсть полчашки крупной спелой земляники; подтвердил, что девять лет с лишним живет в этих местах, да и родился поблизости. Ему было на вид лет шестьдесят.

Получилось так, что монашек как-то сробел перед старцем и замолчал. Отшельник же, продолжая прерванный разговор, стал расспрашивать его о монастыре, и многому удивлялся, хоть и не сердился. В руках отшельник держал небольшой отшлифованный камень в виде шарика.

— Но это все о мирских делах, а не главное же это для монахов. Вот как у вас с молитвой?

— По уставу. Очень много времени — личной, не забыта и церковная; на службу множество людей приходит...

— нет, как у вас с молитвой подлинной, обновляющей и сочетающейся со Христом, дающей силу вере?

— Все наши монахи непоколебимы в вере.

— Не совсем об этом: как же может у монаха не быть веры... Нет... вот, к пример, по евангельскому... Может ли кто-нибудь из ваших старцев сказать горе: «Гора, перейди с этого места туда!» и чтобы гора...

Вдруг раздался странно гудящей шорох, очень громкий. Молодой монах обернулся. В десяти метрах от них невысокий курган, обросший деревьями, медленно двигался налево. Зелень раскачивалась на нем и напоминала опахало. Трещало дерево.

— Постой!

Старец даже взмахнул рукой. Холм застыл

— Ведь не к тебе же говорят.

Послушание

— Авва, — спросил Исаак, — я хотел прочить у вас благословения на осуществление одной мысли... Я хотел завтра, рано утром, сесть при входе в церковь и есть мясо. И делать это. Чтобы все проходящие видели, как я нарушаю устав, чтобы они думали обо мне как о недостойном монахе, чтобы входя и выходя, они ругали меня. Благословите, отче, сделать это для большего смирения. Как урок.

Монах умолк, молчал по-прежнему и старец. Наконец авва спросил:

— ты недавно в нашей обители?

— Да.

— Миряне, которые приходят в нашу церковь, ничего еще о тебе на знают?

— Так.

— Они не будут говорить, что ты плохой монах; они скажут: «В монастыре монахи не выполнят правил, а еще требуют этого от нас...» ты уже руководишь несколькими послушниками?

— Да, отче.

— Ведь они тоже не будут тебя ругать, но какой вред ты им принесешь.

— Хорошо, авва, я понял.— И еще одно. Если святые отцы. О которых ты читал, делали это, то лишь достигнув духовного совершенства, потому что они все могли обратить себе в пользу. Мы же — в середине пути, и тебе надо быть осторожным, соблюдая свою меру.

— Да, отче... Дадите ли вы мне какое-нибудь другое послушание?

— Завтра, за два часа до службы, придешь на паперть и будешь читать там Отце наш. Читай с коленоприклонениями, торжественно, горячо. Понял ли ты, зачем?

— Да авва. С радостью. Благословите.

Ангел

Уже в полутьме отец Дорофей шел к своей келье. Услышанный сегодня от игумена рассказ до сих пор волновал его. Все снова и снова хотелось думать о Василии. Когда-то, лет десять назад, этот юноша пришел в их монастырь, им руководил сам игумен, его постригли очень быстро, а вскоре после этого у него в келье нашли бутыль с вином. Как помнил отец Дорофей, Василий тогда все время точно метался между крайностями. Теперь, судя по новостям, он бесповоротно поддался злу. В монастыре, куда перевели, он продолжал пить, ругал при всей братии игумена, однажды пытался протащить в обитель какую-то пьяную женщину. Теперь еще в его келье нашли пропавшие напрестольное евангелие в богатом окладе. И ничего с ним нельзя было сделать, такие уж теперь порядочки! А как ревностно и хорошо начал этот брат! ДО какой же степени покорности сатане, одержимости, надо было дойти, чтобы есть мясо — и не просто так, а именно за общим столом, смеясь над всеми. Какой позор для всех иноков — монах отказывается исповедаться у своего старца и тайком, переодевшись, бегает причащаться в город! Да никакой вор и грабитель не сделал бы того, что сделал Василий, а он ударил по лицу своего игумена, когда тот выговаривал ему за пьянство. Монах — монах! Наследник Христовой славы, целомудрия, земной ангел, вновь и вновь являющий образ преподобного Антония, — хвалится перед товарищами своими непристойными похождениями! Иуда! Подлец!

...брат Дорофей споткнулся. Когда он выпрямился, то заметил в пяти шагах, у самой двери своей хижины стройную смутно-белую фигуру, точно ожидавшую его.

Инок не колебался. Второй раз со времени своего послушничества он видел ангела.

............................

— Что ж, — спросил ангел и голос его был мрачен, — что ж, преподобный авва, ты, кажется, уже обвинил по всем правилам своего брата? Теперь Христос послал меня спросить, твоего совета: каким будет приговор, какие муки ты назначишь ему, безгрешный?

— Не бойся, — сказал он лежащему на земле монаху, — ты прощен на этот раз милостью Христа-искупителя. Но помни...

Песок

— Сходи за братом Моисеем? Почему же он не идет?..

Один из братьев, сидевших вдоль стен маленькой горницы в ожидании суда, поднялся и сказал:

— Отец Моисей передал, что ему еще нужно накормить лошадей. Он в конюшне.

Игумен послал еще одного монаха. Все ждали отца Моисея — не только из уважения к обычаю, требовавшего присутствия на суде всех братьев, но еще больше все хотели узнать, каким себя проявит недавно пришедший в монастырь отшельник. Игумену же подобное неповиновение казалось странным, самое меньшее.

Через пять минут вернулся посланный. Лица всех заметно посуровели, сделались какими-то отсутствующими, — отец Моисей, ни много ни мало как просил игумена немного подождать. Впрочем то, что сделал игумен было тоже необычным. Он поднялся со своего кресла и направился к выходу. За ним направились и братья, но что сейчас будет, никто не понимал.

На дворе игумен сразу направился к конюшне. Брат Моисей сидел снаружи, на большой желтой куче песка и копался в ней. Ряса его была вся выпачкана. Толпа чернецов окружила эту живописную сцену. Игумен стоял прямо перед монахом, а тот по-прежнему, не замечая его, понуро смотрел на песок, перебирая песчинки и считая:

— ...семь, восемь, девять, сто сорок, один два, три...

Когда прозвучало «двести», игумен произнес жестким голосом:

— Что ты делаешь, брат, и почему не пришел на суд, когда я тебя звал?

Брат Моисей поднял голову и ответил виновато:

— Извините, авва, я хотел кончить работу, прежде чем приду судить своего брата.

— Чем же это ты занимаешься?

— Да вот, авва, я давно не считал своих грехов. Теперь-то я их пересчитываю, а для памяти кладу песчинки: в этой куче, наверно, как раз хватит.

........................

Игумен первый отвернулся и ушел в свою келью. Понемногу за ним разошлись и остальные братья, оставив отца Моисея одного на куче с песком.

Проданная книга

Монах вошел в келью даже не поздоровавшись и, не заметив встречного удивления, бросился к старцу:

— Отче, прошу вашего благословения.

— В чем дело, Иаков?

— Вы знаете, что брат Иосиф продал книгу, которую я ему дал из нашей библиотеки?

— Да, это выяснилось, к счастью

— Так вот, отец настоятель приказал мне разыскать и два раза переписать эту книгу, а это поучения аввы Дорофея!

— Так. Это немало, но настоятель хотел...

— И вот я прошу вас разрешить сказать настоятелю, что брат Иосиф, этот предатель и идиот, хотел на эти деньги добыть вина. Это чистая правда, я слышал уже давно от него же об этом.

— Ну что ж, брат, давай сначала помолимся и я благословлю тебя, по воле Божией.

Оба монаха —- старик и юноше — повернулись к небольшому каменному распятию, высеченному прямо в стене, и старый заговорил:

— Господи Иисусе, Боже всеблагий и милостивый к каждому! Сделай так, чтобы брат Иосиф был наказан, стал недобрым, раздражительным, тайно грешил м не каялся в этом никогда! О, Христом, распятый за наше блаженство! Сделай так, чтобы брат Иосиф ненавидел Иакова, настоятеля, всех монахов монастыря, чтобы он стал пьяницей и блудником, возненавидел все монастыри, всю вообще Церковь, святое тело Твое!

Иисусе, вызволивший нас из ада! Пускай брат Иосиф вечно мучается в огне от своих грехов и просит нас, безгрешных и всепрощающих, о помиловании, о капельке воды, как просил богач Лазаря!

Старик остановился.

Ха все время молитвы он ни разу не поклонился, не осенил себя крестным знамением, — лишь теперь поднял три пальца ко лбу.

— Стой отче!!!

— Я — богохульник.

Прежде, чем авва успел что-нибудь сказать, монах выбежал из кельи.

...........................

Через несколько недель брат Иаков и брат Иосиф вместе принесли отцу настоятелю по две книги аввы Дорофея.

Деньги еще раньше пошли на изготовление роскошных кожаных переплетов с тиснением.

Осквернение святыни

В келье было неспокойно, а снаружи — серый ветер насквозь пролетал через окошко, занося с собой струйки песка. Было прохладно, но Никодим совсем не поэтому ходил по келье, — после жары это даже приятно.

Он чувствовал, что сейчас опять начнется то страшное, что один раз уже касалось, краешком охватывало его.

Что это было за проклятие?!

И вот теперь.

Началось сразу; ноги очень устали, и, вопреки своему обыкновению, чтобы хоть как-то избавиться от этого ноющего болезненного состояния, он опустился на колени.

В тот же миг хижина затряслась, ветер вылетал из всех щелей, со всех сторон, но стены дрожали так, точно в них не дул ветер, а стучали кулаки-булыжники невидимых демонов.

В миг келья наполнилась какой-то живностью; диковинные серые жуки выписывали в воздухе зигзаги, ящерица положила свою головку на том Апостола и тихо пускала зеленоватую слюну, и даже шакалы, маленькие, спокойные, проникли сюда и рыскали по комнате в поисках съестного.

Его руки шарили, ища, чем кинуть в них, и вдруг в глазах зарябило, какие-то куски окружающего он никак не мог разглядеть, как ни вертел головой, а пальцы, схватив камень, бросили его в неизвестную птицу. Та поймала его и, зажав лапой с длинными когтями, стала стучать им о каменное распятие, выбивая искры и маленькие крошки. Он совсем опустился, почти полулежал на полу.

Зверей стало больше. Они сидели теперь на книгах, на аналое, рвали четки и раскатывали их бусины, и все постепенно покрывалось их коричневыми следами, издавая запах какой-то навозной гари.

Ужас — после долгого времени он опять испытывал хоть какое-то чувство — ужас, ненависть, страх, —в се пришло к нему, но птица также била камнем о камень, двери также бегали по комнате, пробегая и по стене, сваливая иконки.

Он ничего не мог сделать.

—    Иисусе, помилуй!

..................

Через минуту он со страхом оглядывал разрушенную, изуродованную комнату.

—    За что же это, как можно, чтобы так было! — воскликнул Никодим, и подумал:

«Почему демонам — ведь это же демоны! — дано разрушать и поганить святыню, нападать на подвижника Божия и, больше, побеждать его!

Как им удалось напасть, удалось осквернить Крест Господень, и всю освященную келью! О, Господи, Господи!».

И, точно внутри него, образовался и поднялся ответ, слова, он произнес их, точно прочел или повторил услышанное:

— А разве ты звал Меня на помощь? Ты произнес ли Мое имя хотя бы, за полчаса хоть раз вспомнил обо Мне или нет? Нет. А Мое имя — вот, ты его сказал, призвал и сразу все миновало, все было отогнано. Почему же ты не звал Меня с начала?!

Вот ты и увидел, — осквернение святыни.

Он запомнил это на всю жизнь и называл — силой имени Иисусова. Аминь.

Несколько слов от автора

Почти все миниатюры составляют пересказы либо эпизодов из Пролога (сборника кратких житий святых и нравоучительных рассказов), либо случаев, описанных в писаниях Св. Отцов (например, рассказик послушание — случай из жизни св. Исаака Сириянина). Исключения составляют: «Брат Марк, замечательный послушанием» — сюжет взят из «Цветочков св. Франциска», и «Отшельник и монах» — это случай был рассказан автору как относящийся к не очень далекому времени.

Я представлял свою работу, как раскрашивание старинных гравюр, оживление «анекдотов», как это слово понималось раньше. Происхождение сюжетов предохраняло от надуманности. То, что все они взяты из монашеской жизни, вряд ли должно смущать кого-либо: каждый случай — прекрасный урок вообще христианской психологии, взятый вне конкретного времени.