Яков КРОТОВ

К оглавлению работ 1980-х годов.

История литературы позднее большинства отраслей истории отделилась от наблюдения за литературным процессом прошлого недавнего, которое почти слито с сегодняшним днем — то есть, от литературной критики. Молодость истории литературы — причина недостаточной разработанности ее методологии. Основные понятия литературоведения взяты из наблюдений над современностью, для которой они являются аксиомами, почти, что сами себя объясняют. Но для использования этих понятий в истории литературы оказывается необходимым понять их сущность. Теоретический механизм образования и функционирования.

Теоретическое осмысление основных понятий литературоведения особенно важно для истории литературы, однако, оно отнюдь не завершено.

Во-первых, отнюдь нет четкости в определении предмета истории литературы. Только в современной литературе (в широком смысле слова, т.е. письменности) четко выделяется сфера литературы художественной как объекта литературоведения. В литературе же иных эпох не только используется художественный язык, подчас принципиально отличный от языка современной беллетристики, но многие памятники письменности вовсе не используют языка художественных образов (например, летописи), однако, историки литературы включают их в свою компетенцию, — уверенно, хотя и интуитивно.

Во-вторых, литературоведение рассматривает литературу как систему исторически развивающихся жанров. Историки древнерусской литературы, например, пользуются такой классификацией, которая не совпадает с классификацией жанров. Существовавшей в самой Древней Руси. Такое несовпадение естественно и благотворно, поскольку оно является результатом осмысления литературного процесса. Однако неразработанность теории классификации жанров ведет к тому, что в исследовательской практике сосуществуют представления о жанрах, сложившиеся исторически, и представления, являющиеся плодом исследований, например, до сих пор незыблемым монолитом кажется житийный жанр, хотя литературоведческие исследования показывают, что внутри этого «Жанра» сосуществуют самые различные произведения, хотя некоторые «жития» определяются исследователями как «повести». Неразработанность теории жанров затрудняет и сопоставление жанровых систем различных эпох.

В-третьих, одним из самых принципиальных — и неопределенных — понятий литературоведения является понятие «шедевра». Историк литературы, безусловно, не может не быть одновременно и литературным критиком, он может и должен давать оценку объективно изучено литературному процессу, но эта оценка должна сопровождаться изучением оценки литературного процесса его современниками. Различие в этих оценках хорошо видно на примере «Слова о полку Игореве», практически не распространенного в рукописной традиции и, следовательно, занимавшего в литературном процессе место отличное от его места в нашем представлении об этом процессе. Недостаточно изучен не только «удельный вес» отдельных жанров и памятников в литературном процессе, но и сама иерархия ценностей средневековой литературы. Насколько оригинальна была эта система видно уже из того, что ей было неизвестно само понятие «шедевра».

В настоящей статье предпринята попытка осмыслить некоторые теоретические предпосылки классификации литературы как вида человеческого общения, и дается попытка применения этих наблюдений к изучению биографии в древнерусской литературе.

Беллетристические жанры восходят к жанрам письменности вообще; в свою очередь, письменность восходит к речевому общению. Естественная классификация литературных жанров должна, следовательно, основываться на классификации общения как такового. Принципиальная необходимость такой классификации и ее основные моменты были намечены М. М. Бахтиным в работе «Проблема речевых жанров» и других . В качестве основной единицы такой классификации им было выдвинуто понятие «высказывания». «Высказывания» были разделены ним на первичные (простые) и вторичные (сложные). «Вторичные (сложные) речевые жанры — романы, драмы. Научные исследования всякого рода, большие публицистические жанры и т.п. возникают в условиях более сложного и относительно высокоразвитого и организованного культурного общения (преимущественно письменного). ... В процессе своего формирования они вбирают в себя и перерабатывают различные первичные (простые) жанры, сложившиеся в условиях непосредственного речевого общения... Роман в его целом является высказыванием, как и реплики бытового диалога или частное письмо (он имеет с ними общую природу), но в отличие от них это высказывание вторичное (сложное)» .

В настоящее время «высказывание» как минимальная единица общения является одним из основных понятий в лингвистике , однако, внимание исследователей обращено, прежде всего, на первичные речевые жанры. Практически не используется понятие «высказывания» при изучении жанров вторичных, литературных.

Существенным признаком высказывания, по нашему мнению, является то, что оно не есть некая «вещь в себе», а всегда либо подразумевает ответ, либо само является ответом. Даже высказывание, по видимости заключающее в себе только некое сообщение, подразумевает некое ответное высказывание, определенную реакцию — не обязательно словесную и не обязательно немедленную. Информативное высказывание, как и всякое другое, является способом регуляции деятельности собеседника, ибо оно ограничивает свободу его выбора в действиях. И хотя ответное действие может быть и внеречевым, оно все же является ответом на высказывание. В этом смысле можно сказать, что единицей общения является именно пара высказываний. Отметить эту черту тем более необходимо, что вторичное высказывание вообще и литературного произведения в частности кажется оторванным от ответного высказывания. Тем не менее, принципиально любое литературное произведение есть высказывание, подразумевающее определенный ответ.

Поскольку ориентированность высказывания на ответное высказывание является чертой принципиальной, постольку при классификации высказываний естественно исходить их этой ориентации. Представляется возможным выделить три качественных характеристики высказывания, взятого в паре с ответным высказыванием: гносеология, стратегия и тактика высказывания.

Гносеология как философская дисциплина рассматривает противостояние субъекта и объекта и возможность познания объекта субъектом. Под «гносеологией высказывания», однако, мы имеем в виду уникальную возможность, возникающую в ходе общения, снять противоположность объекта и субъекта особым путем. Возможность эта основана на том, что из всего объективного мира, окружающего человека, другие люди занимают по отношению к познающей личности особое положение. Они являются для нее объектами, как и любая часть материального мира, но одновременно личность аксиоматически убеждена, что остальные люди являются такими же, как она, познающими личностями, субъектами. Соответственно высказывание, если оно содержит информацию об иной (относительно слушающего) личности подменяет для слушателя отношение «субъект-объект» отношением «субъект-субъект». Субъект не может даже абстрактно отождествить или хотя бы сблизить себя с любым объектом, но может отождествиться и сблизиться с другим субъектом. Различие в восприятии высказывания, сконцентрированного на субъекте, и высказывания, сосредоточенного на объекте нечеловеческой природы, столь велико, что все высказывания можно разделить на «гомографические», т.е. касающиеся человека, и «наутрографические», т.е. касающиеся всей остальной природы.

Полное самоотождествление с субъектом высказывания, безусловно, невозможно. Как показал Бахтин в критике экспрессивной эстетически, такое отождествление (максимально достигаемое в игре и месте) и не эстетично: автор и читатель-соавтор занимают осознанную позицию «вне героя», симпатически сопереживают ему, но само сопереживание и эстетическая любовь возможны лишь по отношению к равноправному субъекту .

Разделение высказываний на гомографические и наутрографические пронизывает и первичные, и вторичные жанры общения. Вся литература в узком смысле слова (беллетристика) относится именно к гомографическому виду. Даже тогда, когда перед читателем развернута картина целой исторической эпохи или лирический пейзаж, он приобщается к этой картине глазами субъекта-автора, в эстетическом сопереживании ему. В литературе же, к примеру, научной, личность автора должна быть затушевана как можно больше. Правда, в той же научной литературе к гомографическим высказываниям относятся произведения, сконцентрированные на какой-либо личности или на каком-либо аспекте ее деятельности.

Гомографическое высказывание — понятие более широкое, чем высказывание биографическое, т.е. ставящее своей целью исключительно воссоздание личности-субъекта как главного объекта высказывания. (В автобиографическом высказывании таким объектом является автор). Биографическое высказывание имеется также во всех жанрах общения как разновидность гомографического — в литературе и художественной, и деловой, и научной.

Теоретически мыслимы ситуация, при которой человеческая личность не ведает, что такое обещание и живет, усваивая информацию непосредственно из окружающего мира — или ситуация, при которой две (и более) личности сосуществуют, не вступая в обещание и не обмениваясь полученной информацией. Свобода общения изолированной личности была бы абсолютной — и была бы абсолютно не нужна, поскольку само общение отсутствовало бы. Но и теоретическая такая ситуация мыслима лишь на мгновение. Человек, лишенный общения, с самого начала своего существования, уже не мог бы стать личностью, не мог бы обрести самосознания. Само сознание своего «я» возможно лишь при признании «я» другого, то есть при ограничении теоретически абсолютной свободы человека. Признание же другого «я» как равного и парного своему происходит исключительно в общении. Вне общения не существует общества; вне общения и общества не существует общества; вне общения и общества не существует личности. Реальная свобода —- свобода выбора и после выбора — возможно лишь в обществе. Уход от общества, самоуглубление в себя возможны лишь для личности, сформировавшейся в общении и обществе.

Все это позволяет выделить еще одну существенную сторону высказывания как единицы общения: обращаясь к другому, оно заведомо, самим фактом своего существования, ограничивает свободу существования другого вообще и свободу ответного высказывания в частности. (Еще раз отметим, что ограничение только и рождает подлинную личность и подлинную свободу).

Всякое высказывание, вызывая ответ, одновременно ограничивает встречное высказывание — но ограничивает различно. Высказывание может жестко определять содержание ответа (требуя, например, одобрения или отрицания, конкретного действия), может оставлять собеседнику определенное пространство для размышления и ответного маневра, может, наконец, максимально широко очерчивать собеседнику пространство для будущего высказывания. Это свойство высказывания можно называть его стратегией, и условно разделить ее на три вида: минимальную, среднюю и максимальную. Деление это, безусловно, будет относительным для высказываний, занимающих промежуточное положение по степени жесткости стратегии.

Стратегия высказывания в сильнейшей степени влияет на формирование жанров общения. Целый рад жанров пользуется исключительно той или иной стратегией. К жанрам со стратегией, оставляющей минимальное пространство для размышления и ответа, относится вся деловая письменность, в той или иной степени носящая директивный характер. К жанру максимальной стратегии, предоставляющей партнеру неограниченную (почти) свободу для размышления и реакции, относится научная литература: она ограничивает личность лишь самим фактом передачи выбранной информации. Промежуточное положение занимает, в первую очередь, литература в узком смысле слова — художественная литература. Она в первую очередь ставит перед личностью проблему, отказываясь и от агитации за конкретное решение ее, и от задачи простого просветительства и развлечения. Безусловно, художественный язык — вторичный признак в данном случае, и в беллетристическую форму могут быть облечены произведения сугубо агитационные (с минимальной стратегией) и сугубо развлекательные (со стратегией максимальной), однако, на вершинах своих, которые и изучает литературоведение, беллетристика, прежде всего проблемна, многозначна. Это не означает, что именно среднюю стратегию высказывания следует оценивать как оптимальную; всякая стратегия оптимальная в нужной ситуации и гибельна не вовремя.

Гносеология и стратегия высказывания влияют на формирование жанров; однако, решающим фактором является техника высказывания, т. е. использование многообразного набора средств общения. Эти же два фактора действительны, заметим, не только в жанрах устного и письменного общения, но и в жанрах музыки и живописи. Анализ же жанров с точки зрения гносеологии и стратегии составляющих их высказываний помогает выявить существенные моменты в развитии жанров, соотнесение их друг с другом в пределах одной или нескольких исторических эпох (особенно в последнем случае, когда сопоставить технику жанров бывает практически невозможно).

Прежде, чем перейти к рассмотрению применения этих критериев на конкретном материале, следует заметить, что они приложимы и к нелитературным разновидностям общения. Например, господствующий в средневековой живописи жанр — икона — отличается, насыщенной биографичностью и одновременно — в отличие от такого своего предтечи, как античный портрет — крайне узкой стратегией, направленной на строго определенную реакцию зрителя (принятие обозначенного идеала и исполнение его). С одной стороны, это позволяет определить параллельный иконописи литературный жанр — жития (подробнее о которых ниже). С другой, становится возможным найти в современной живописи аналогичный иконописи жанр — плакатное искусство; плакат как высказывание может быть охарактеризован так же, как икона, и плодотворно сравнение иконы именно с этим направлением современной живописи, а не с классической живописью, отличающейся, прежде всего средней (и широкой) стратегией высказывания.

Применение указанных критериев в древнерусской литературе показывает. Прежде всего, высокую степень ее гомографичнсоти. Тексты, ставящие адресата лицом к лицу не с человеком, а с реалиями природы, составляют ничтожную часть письменного наследия Руси (в отличие от современной письменности). Более того, огромную долю этой письменности составляют высказывания биографического характера — не только жития, но различные повести, вся гомолетическая и учительная литература. Летописи также тяготеют к точке зрения на историю как на цепь последовательно сменяющихся биографий.

На уровне стратегии высказывания также обнаруживается принципиальное отличие русской литературы средневековья от литературы Нового времени. Древнерусская литература знает очень мало произведений со средней стратегией. Образцом такой литературы может служить «Слово о полку Игореве» или «Повесть о Дракуле», стратегия которых не сводима к утверждению одной идеи, к определенному ответу на вопрос. В этих сочинениях есть многозначность, не исчерпываемая до конца анализом — и это роднит их с лучшими сочинениями новой литературы и привлекает к ним сегодня повышенное внимание. Для средневековой литературы наиболее характерна стратегия узкая, дающая адресату идеал, приказ, строго определенное направление мысли и реакции (жития, гомолетическая литература). Даже произведения с широкой стратегией (летописи) тяготеют к стратегии узкой, вбирая в себя высказывания именно этого плана. Важно и то, что узкая стратегия высказывания не только преобладала количественно: она занимала господствующее положение в общении и качественно, считаясь наиболее ценной для духовного роста. Этим средневековая литература радикально отличается от современной. Конечно, и в беллетристике нашей эпохи встречаются произведения, использующие художественные средства в целях сугубо пропагандистских: даже агитационных (т.е. с узкой стратегией). Однако, именно произведения со средней стратегией, литература больших проблем, вечно неразрешимых вопросов венчает иерархию современной беллетристики. (Хотя количественно такие произведения составляют часть весьма незначительную). Замечу, что такая характеристика средневековой литературы отнюдь не может умалять ее в глазах исследователя, и просто современника. В иной эпохе интересно не только то, что близко и понятно нам, но и то, что делает ее иной, неповторимой, частью нашего исторического опыта. Если встречающиеся в средневековой литературе произведения со средней стратегией составляют объект изучения исторического литературоведения, то основной массив наследия прошлого служит средством изучения исторической психологии.

В этой связи следует особо остановиться на таком виде средневековой литературы как «жития». Выделение их как жанра по формальному признаку, как произведения о человеке, канонизированного церковью — невозможно уже потому, что большинство житий написаны до канонизации, а многие герои их так и не вошли в святцы. Неудовлетворительно и определение житий как произведения, автор которого =хотел описать («прославить») своего героя в качестве святого — во-первых, потому что многие первоначальные редакции житий отнюдь не имели такой цели, и были, скорее, произведениями историко-биографическими, во-вторых, потому что многие исторические биографии средневековья тяготели к прославлению своего героя. В Степенной книге очень наглядно воплотилась неопределенность водораздела между собственно житием и светской биографией. Наконец, даже среди житий, которые явно не могут быть отнесены к иным жанрам, несомненно, огромное разнообразие форм изложения, стиля — всего того, что именуют «житийным каноном». Фактически существует несколько таких «канонов», но даже считающийся своеобразным эталоном канон житий, существовавший в XVI в., остается почти неизученным.

Более, видимо, целесообразно, говорить о житийной литературе не как о жанре, а как о жанровой форме, противоположной исторической биографии (именно исторической, а не светской, поскольку при господстве теократического мировоззрения рискованно относить какой-либо текст к чисто «светскому» жанру). Основным признаком этой жанровой формы считать максимально узкую стратегию сочинения, направленную на изображение жизни героя как идеального осуществления норм церковной идеологии. Это отличие не содержательное (героем жития может быть и лицо не духовного сана, а исторической биографии — и клирик), а, скорее, стилистическое, понимая стиль как совокупность всех методов, которыми пользуется писатель. Это определение не исключает возможности существования произведений, стоящих на рубеже между житием и исторической или художественной биографией — поскольку автор жития может не слишком четко и уверенно проводить свою основную идею. Кроме того, не следует забывать, что сама идеология христианства не есть нечто неизменное, данное раз и навсегда. Создатель житийной биографии может представить своего героя носителем такого идеала, который либо вообще отсутствовал в церковном мировоззрении ранее, либо занимал второстепенное место. Однако сам средневековый автор не только не подчеркивал такую новизну своего сочинения, но стремился замаскировать ее апелляцией к древним авторитетам. Так, например, поступил Д. Ю. Осорьин, который в биографии своей матери («Повесть о Юлиании Лазаревской») выдвинул идею «спасения в миру». Такое произведение, оставаясь целиком в пределах узкой стратегии житийного жанра, несет — самим фактом новизны своей идеи, новизны, заметной лишь в сопоставлении с литературным процессом в целом — функцию произведения со средней стратегией, ставя перед читателем определенную проблему. Однако ответ на эту проблему дается сразу же и безапелляционно, что все же отличает ту же «Повесть о Юлиани Лазаревской» и от исторической, и от художественной биографии.

Такое определение житийной жанровой формы и помогает понять суть ее сходства с таким живописным жанром, как икона (о чем говорилось выше), а также обнаружить и в литературе Нового времени жанровые формы с аналогичными характеристиками гносеологии и стратегии. Речь идет не только об агиографии, которая существует и в наше время, занимая в литературной иерархии и количественно, и качественно одно из последних мест. Многие биографические произведения новой литературы по узости своей стратегии близки к житийной жанровой форме — только, конечно, они изображают героя носителем идеалов различных секуляризованных идеологий.

Внутри житийной жанровой формы существует значительное многообразие жанров, изучение особенностей которых — дело будущего. Несомненно, однако, что существует и содержательные, и стилистические отличия между такими группами произведений, как жития Макарьевского круга, пролуфольклорные произведения о легендарных персонажах, сочинения скорее исторического характера (жития Степенной книги). Как особый жанр выделяется немногочисленные «записки» о мирной кончине героя (Пафнутия Боровкого, митр. Макария), особняком стоят и жития целиком — или почти целиком — посвященные истории почитания героя, а не его жизнеописанию. Изучение этих жанров житийной биографии, их своеобразия и взаимодействия друг с другом. Влияние их на другие жанры древнерусской литературы — насущная задача исторического литературоведения.