Яков Кротов
Дневник литератора
К оглавлению "Дневника
литератора"
К оглавлению за 1999 год
ШАРИКОВ ПРЕВРАЩАЕТСЯ... ПРЕВРАЩАЕТСЯ ШАРИКОВ...
Опубликовано в "Итогах"
29.2.2000
Конечно, в принципе Шариков может эволюционировать в человека. Более того,
эволюция и есть по определению превращение Шарикова в человека, этим она отличается
от революции — превращения человека в Шарикова. Согнать Шариковых с одра власти
уже не получится — во всяком случае, наших. Да в конце концов, нынешние Шариковы
— уже эволюционировавший тип. Они беззаконствуют, но стыдятся этого, что само
по себе неплохо. В оправдание своих беззаконий они ссылаются не на коммунистическое
будущее, а на капиталистическое настоящее. Это вздор, но не утопия. Нынешние Шариковы
еще могут воевать с собственным народом, но уже не в силах просто послать этот
народ куда подальше и следить, как народ идет. Они в силах уничтожить чеченцев,
но не в силах их еще разок выселить в чисто поле. Снарядов еще достаточно, а вот
надзирателей уже маловато. У нынешних Шариковых хватает сил на кратковременное
зверство, не на методичное, десятилетиями длящееся извращение всего и вся.
В конце концов, не Россия первая тоталитарная страна, шариковым которой предстоит
эволюция. То же было в Испании (причем там шариковы были к тому же антикоммунистами
и католиками — ничего себе замес). Из того, что лежит поближе — Польша. Вон Адам
Михник к десятилетию начала эволюции польских шариковых писал о 1989-м годе:
"Тогда мы поняли, что путь к польской демократии должен напоминать испанский,
что диктатура эволюционирует в демократию через компромисс и национальное примирение.
Такая эволюция предполагает, что не будет мести, не будет победителей и побежденных
... именно с моральной высоты победы мы отвергли сладкую месть вчерашним врагам.
Мы выступили за амнистию и против забвения. Это означает, что следует отказаться
от мести, но сказать о прошлом всю правду. Судить о нашем проклятом прошлом должны
историки, публицисты, люди искусства, а не прокуроры и следователи".
Правда, тут есть одна маленькая разница: в России никакой победы над тоталитаризмом
не было и нет. Ни малейшей возможности люстрации, выявления стукачей, дискриминации
коммунистических активистов ни разу не предоставлялось, хотя звону на эту тему
было много. Может быть, потому и не представлялось, что звонили-то именно шариковы.
У нас призывали отказаться от мести именно те, кому следовало бы мстить, и призывали
исключительно со страху, потому что реально самомалюсенькой возможности отомстить
ни разу не было.
У нас к компромиссу призывали куда больше, чем в Польше, но под компромиссом
имели в виду отказ от всякого компромисса с демократией, абсолютное прощение тоталитаризму
и принятие его наследства, какое уж оно есть. У нас прокуроры и следователи не
имели ни малейшего желания "судить прошлое", а историки и публицисты не имели
— и не имеют — настоящей возможности. Архивы по-прежнему наглухо закрыты, культура
по-прежнему на коротком поводке у государства — точнее, у шариковых, потому что
где шариковы, там государства нет. В школах и вузах по-прежнему правят такие же
(а часто и те же) шариковы. Конечно, это уже не коммунистический тоталитаризм,
это мумия тоталитаризма, и мумия-то рассыпающаяся, но веь и тот, самый кровавый
тоталитаризм, тоже был не такой зверский, как в Камбодже.
Пространство свободы, зародившееся в России в конце двадцатого века, с концом
века и заканчивается. От свободы остаются жалкие островки, финансируемые из-за
кордона, ну и, конечно, где сталкиваются интересы собачащихся друг с другом шариковых,
тоже не без подснежников. Но надежда не на них (нас): слово многое может в наиболее
важных вещах, вроде спасения души, но мало что может в делах второстепенных, вроде
спасения России. Вся надежда как раз на то, что эволюция не зависит от доброй
воли шариковых или профессоров преображенских, равно как и злой воли недостаточно,
чтобы остановить эволюцию, если уж она началась — а что она началась, это так
же очевидно, как и то, что она еще в самом-самом начале.
|