Год издания III
№ 9 (июль-сентябрь 1996 г.)
АКТУАЛЬНЫЕ КОММЕНТАРИИ
ЛЬВИНАЯ ДОЛЯ
"Христиан во львам!", - кричали жители Рима две тысячи лет назад,
и христиан бросали на растерзание диким зверям. Может быть, именно
тогда родился анекдот, которые христиане самых разных конфессий
любят рассказывать по сей день. Идёт будто бы христианин, и вдруг
навстречу ему выбегает лев и рычит. "Господи, , — взмолился христианин,
— соверши чудо и сделай этого льва христианином!" Раздался гром,
земля сотряслась, и в следующее мгновение лев сел на задние лапы,
передие поднял к небу и довольно отчетливо произнес: "Благодарю
Тебя, Господи, за то, что Ты даровал мне на завтрак этого человека!"
В реальной жизни такие встречи происходят следующим образом. Много
лет я объясняла своему другу, что такое вера, почему я христианка.
Он был крещён в детстве, но не желал слушать ничего о Боге. Потерял
жену, но попытки утешить его только злили. Всякая церковь казалось
ему местом лицемерия, считал, что каяться ему не в чем, а вот Бога
нет, коли с ним случилась такая несправедливость. И вообще, он,
летчик с двадцатилетним стажем, ни разу не видел Бога в небесах.
Сказочки о загробной жизни — удел убогих неграмотных старушек, а
не людей нормальных. В общем, говорилось все то, что говорили атеисты
как при Советской власти, так и доныне.
Мы расстались не очень довольные друг другом. Через неделю я получила
от моего друга письма. Он написал, что был в церкви (православной),
долго беседовал с батюшкой, впервые в жизни исповедался. Я обрадовалась:
значит, не зря мы так мучительно говорили о самых важных в жизни
вещах.
За первым абзацем, в котором мой друг описывал свое обращение к
Богу, следовало четыре страницы убористого текста, на которых он
гневно обвинял меня как представителя Католической Церкви (я — католичка)
в ереси. Папство, "филиокве", догмат о Непорочном Зачатии, проделки
инквизиции, пропасть между "миром" и "клиром", — весь стандартный
арсенал. Я не говорила ему ни единого дурного слова о Православии,
к которому отношусь с огромным уважением, умоляла его пойти именно
в православный храм, — и вот теперь он говорил мне о преимуществах
и безупречности Православия, о пагубности католичества.
"Мы, православные, — писал он после своего единственного посещения
церкви, — никогда не приблизимся к католикам, протестантам и всяким
мормонам и квакерам. Вам не спастись. Пока не поздно, опомнись,
перекрестись".
Я могу понять, как чудо Веры может неожиданно придти к человеку.
Я не могу понять, как вчерашний безбожник в одночасье превращается
в знатока Православия, свысока осуждающего миллионы инославных христиан.
Я не ответила на это письмо, оставив это сделать Богу.
Не ответить на письмо можно, труднее не ответить живому человеку,
нападающему на тебя. В гостях на дне рождения одной моей подруги
случайно кто-то упомянул, что я — католичка, и сразу одна из гостей
обрушила от меня от имени Православной Церкви поток обличений, Я
узнала, что даже Троица у православных и католиков — разная. У православных
она — горизонтальная, у католиков — вертикальная. Видимо, в таком
упрощенном виде дошли до этой женщины отголоски древних богословских
споров, которые велись задолго до разделения Церкви на православие
и католичество и не мешали восточным и западным христианам любить
друг друга.
Из чего возникает такая дикость, такое неприятие? Кроме глубинных,
исторических причин, кроме того, что в каждом человеке дремлет лев
— ни причин, ни львов я затрагивать не смею — есть одна до обидного
простая причина. Пресса, радио, телевидение крайне тенденциозно
освещают проблемы религии. Если пять-шесть лет назад православные
священники жаловались, что их не пускают в средства массовой информации,
что всюду "засилье иностранных проповедников", то теперь положение
изменилось с точностью до наоборот. Однако, и вполне неверующие
журналисты, для которых православие, в лучшем случае, часть народной
культуры, пишут об инославных (не говоря уже о нехристианских религиях)
так, как никогда бы не посмели написать о "своих". Весь май Москва
пестрела яркой обложкой "СПИД-инфо" с обнаженной дивой и броской
надписью: "Ласки римских пап - стр. 27". На стр. 27 было все о сексе
и ничего, связанного с убойным названием. Что это? Дешевая приманка?
Игра слов? Словоблудие?
В майском же "Огоньке" большая статья "Хозяин Ватикана". Наряду
с честными фактами, которые, возможно, впервые появились в нашей
прессе, огромное количество информации, мягко говоря, противоречивой.
Корреспондент сразу же предупреждает читателя о сверхзасекреченности
жизни Папы. И тут же с подробностями описывает ее, вплоть до мелочей
быта, вкусом, болезней. Даже описыват, как Папа прищемил правый
мизинец и что он при этом испытал (хотя, по словам автора, никому
в этом не признался). "Папа Римский — большой гурман, знает толк
в лучших белых и красных винах", — выдает корреспондент страшную
тайну. А затем: "Но больше глотка не пьет и очень скромно закусывает".
Это самая неагрессивная и безобидная публикация на такую тему.
Множество раз приходилось читать и слышать бредовые откровения о
католичестве, от которых становится стыдно — стыдно за людей, называющих
себя журналистами или христианами, за собственное бессилие изменить
что-то. Недавно телевидение посулило большую радость: в программе
значилось сразу несколько прекрасных фильмов о католичестве: "Франциск",
"Католики", "Ювелирная лавка". Но ложка дегтя оказалась настолько
громадной, что радость мигом улетучилась. Из "Франциска" по-большевистски
вырезали самые выразительные сцены, без которых фильм о святом превратился
в банальную мелодраму. Перевод фильма "Католики", рассказывающего
о серьезнейших проблемах реформы в Церкви, был выполнен так, что
весь смысл дискуссий был искажен до абсурда. О "Ювелирной лавке"
заявили во всех анонсах, что в главной роли — Кароль Войтыла, Папа
Римский, хотя фильм только снят по пьесе, написанной Войтылой, причем
до поставления в Папы. А у читателя телепрограмм, который и фильма-то
не посмотрит, в голове осталось: Папе Римскому уже не Церковь важна,
а актерская слава.
Не однажды я шла на исповедь с одним и тем же грехом: не всегда
могу сдержать себя, когда сталкиваюсь с подобными вещами. Завожусь.
А надо бы просто молиться. О правде. О том, чтобы в человеке умер
ненасытный хищник, о том, чтобы люди, работающие с информацией,
добросовестно выполняли свой долг. О людях, введенных в заблуждение
и не постигших пока истины о единстве Церкви, которую Господь в
Своей бесконечной Любви даровал людям.
Галина Бирчанская.
КОММУНИСТЫ ОТЫГРЫВАЮТСЯ НА РЕЛИГИИ
Октябрь уж наступил, и скоро Госдума будет окончательно голосовать
новый Закон о свободе вероисповеданий. В первом чтении его приняли
еще до парламентских каникул, 10 июля. Коммунист Виктор Зоркальцев,
стойкий коммунист, ещё при Хасбулатове возглавивший комитет по религии,
в пояснительной записке к законопроекту повторил все те доводы,
которые твердят противники религиозной свободы с момента принятия
в 1990 году очень демократичного закона: в сфере религии царит "правовой
вакуум", секты расплодились, иностранные миссионеры мешают.
Законопроект вызвал определенный скандал: слишком много обмана
накручено вокруг него. Коммунисты утверждают, что не новый закон
принимают, а лишь исправляют старый — хотя тексты практически не
совпадают ни в одной статье. С высоких трибун говорят, что все конфессии
поддержали закон — и это ложь. Большинство протестантских конфессий
— против, "за" лишь баптисты особой, "советской" выделки, прирученные
еще в эпоху всевластия КГБ и Совета по делам религии. В начале октября
московские католики собрали несколько сотен подписей под обращением
к Думе в защиту действующего закона; поддержал их и католический
архиепископ. В конце сентября администрация Президента организовала
слушания по законопроекту, на которых лишь меньшинство выступало
в поддержку нового закона — это были бывшие коммунистические спецы
по религии (ныне все они по-прежнему у кормушки и кормила в разных
комитетах, как эксперты). Но на тех же слушаниях закулисно говорили
одно: закон примут, надо с этим смириться, надо еще и радоваться,
что примут коммунистический проект, а не проект жириновцев, по которому
просто одна религиозная организация (догадайтесь сами, какая) объявляется
единственной возможной. Так что новый закон выдают за "компромисс"
между принципом свободы и полного отсутствия оной.
Новый закон страшен прежде всего тем, что снял многие оговорки,
содержавшиеся в прежнем и ограничивавшие характерные для России
тоталитарные тенденции власти. Сейчас запрещено указывать в официальных
документах на отношение гражданина к религии (ст. 5) - будет можно.
Статья 8 запрещала учреждать "исполнительные и распорядительные
органы государственной власти и государственные должности, специально
предназначенные для решения вопросов, связанных с реализацией права
граждан на свободу вероисповедания" - будет можно. В сущности, этих
органов и должностей уже создано множество, все бывшие чиновники
Совета по делам религии остались на своих прежних должностях, только
с новыми титулами. Но то было сделано противозаконно, теперь же
бесчисленные консультанты с копытами и без, всяческие советы по
религии — от президентского и правительтственного до областных —
будут легализованы.
Убрано из нового закона всякое упоминание об иностранных гражданах
и лицах без гражданства, которые по старому закону пользовались
равным с гражданами России правом на свободу вероисповедания. Это
сделано для возможности жестко подавлять деятельность иностранных
миссионеров, неугодных правительству. Впрочем, граждане России тоже
могут не сильно радоваться: вся статья 5 действующего закона "Гарантии
свободы вероисповеданий" исчезла. Правда, гарантии были чисто декларативными,
в России за последние пять лет суды и чиновничество подавляли всех
неугодных им верующих. Теперь они будут делать это по закону.
Прежний закон декларировал право ребенка на свободу совести: "Государство
уважает свободу ребенка и его родителей или законных опекунов обеспечивать
религиозное и нравственное воспитание ребенка в соответствии с убеждениями
по их выбору" (ст. 9). Это было крайне расплывчато, потому что оставалось
неясным, насколько родители имеют право руководить ребенком в вопросах
религии. Новый закон (ст. 3, п. 6) убрал расплывчатость: "Воспрепятствование
родителями или лицами, их заменяющими, осуществлению права ребенка
на свободу совести, выражающееся в принуждении его к участию либо
неучастию в религиозных обрядах..." — в общем, если милиционер увидит,
что вы ведёте ребенка в церковь, а тот хнычет, тюрьмы вам не миновать.
А если серьезно, закон, с одной стороны, дает возможность судить
человека за "втягивание" своего ребенка в деятельность нежелательной
"секты", с другой — по этому закону можно посадить в тюрьму ребенка,
который ушел от родителей в монастырь, за нарушение гражданских
прав родителей, — в общем, за "отрицание ответственности родителей
перед детьми и детей перед родителями". Поскольку "ответственность"
— понятие столь же безразмерное, как и "государственная безопасность",
то и здесь открывается путь к абсолютному произволу.
Настоящая революция (и именно большевистская) совершена в отношении
регистрации: действующий закон предусматривает регистрацию уставов
религиозных организаций (ст. 20), новый говорит о регистрации самих
религиозных организаций. То есть, сейчас никто не может запретить
деятельность религиозной общины, максимум, что может суд — это лишить
ее прав юридического лица. По новому закону суд может ликвидировать
саму общину (ст. 12), причем поводов для ликвидации перечислено
аж девять. И если действующий закон подчеркивает, что "нарушение
законодательства отдельными членами религиозных объединений не влечет
ответственности всего объединения в целом" (ст. 21), то этот пункт
убран. Теперь, если напьётся один монах, могут закрыть весь монастырь,
да и всё Православие запретить. На самом деле, конечно, монахи могут
напиваться спокойно: принцип корпоративной ответственности обрушится
на баптистов, католиков и прочих сектантов. Зачем они сожгли Джордано
Бруно?
Кроме пресловутой безопасности общества и "подрыва безопасности
государства" (да, слово "подрыв" опять обрело юридические права!),
вставлено в качестве криминала "нанесение ущерба нравственности,
физическому и психическому здоровью граждан" — все те же безразмерные
обвинения. Понять новый закон невозможно, не зная российской действительности.
Кого посадят за "пропаганду учения, предусматривающего разрушение
по религиозным мотивам семьи и брака"? Диакона, возлагающего в храме
обетование Христа: "Всякий, кто оставит ... отца, или мать, или
жену, или детей ... наследует жизнь вечную" (Мф. 19, 29)? О нет,
диаконы могут спать спокойно. Пусть трепещут всяческие сектанты,
подло призывающие исполнять то, во что веруешь.
Специально для Московской Патриархии вставлен совершенно комический
пункт в ст. 3, п. 3: "Лицам, имеющим священный сан, предоставляется
отсрочка от призыва на военную службу в мирное время". Коммунисты
даже не удосужились определить, что за юридическое такое понятие
— "священное", "священный сан". Они думают, что само собой ясно,
что речь идет не о каких-нибудь старейшинах у Свидетей Иеговы и
не о кришнаитских проповедниках. Примечательно, что активное строительство
православных церквей в воинских гарнизонах, развернувшееся в последние
годы, противоречит как действующему, так и новому закону.
Дейстующий закон потому демократичен, что его 11 статья подчеркивает:
государство контролирует только соблюдение законодательства о свободе
вероисповеданий. Новый закон (ст. 24, п. 2) возвещает: "Органы,
зарегистрировавшие религиозную организацию, осуществляют контроль
за соблюдением устава относительно целей деятельности религиозной
организации". И эта безбрежная формулировка даёт чиновникам право
входить в Святая святых, совать свой нос в любые уголки — или не
совать, это уж как чиновникам захочется.
В действующем законе есть, правда, один бредовый и никогда не выполняющийся
пункт о том, что только религиозные организации могут производить
богослужебную литературу и предметы культа. Новый закон дополняет
это еще и "исключительным правом" зарегистрированных религиозных
организаций "создавать учреждения профессинального религиозного
образования" (ст. 17). Таким образом, регистрация из права, из возможности
получить какие-то льготы, превращается в обязанность, которой не
избежать, если хочешь проповедовать и готовить проповедников в России.
И пусть трепещут все, кто делает крестики, иконки, свечки за оградой
"религиозной организации". Государство поможет святым отцам устранить
конкурентов.
Если с сектантами закон расправляется двумя немудрящими словечками:
"государственная безопасность", то с "иностранными проповедниками"
— все равно, католики они или мормоны — поступили хитрее. Ст. 11
отсылает к "порядку, устанавливаемом Правительством". Порядок этот
уже определен: минюст разработал проект Положения о порядке открытия
в РФ представительств иностранных религиозных организаций. Пункт
9 проекта предусматривает при регистрации "заезжих миссионеров",
как их нынче принято называть в определенных кругах, взимание некоего
сбора. Можно быть уверенным, что размер сбора малым не покажется.
Но самая грандиозная новая предусмотрена п. 14: регистрацию дают
лишь на три года, после чего повторяют по новой, взимая еще половину
сбора. Чиновник имеет право без суда аннулировать регистрацию "иностранной
веры". И все это — идиотизм по той простой причине, что нет и не
может быть такого юридического термина как "иностранная религиозная
организация", ибо у Бога гражданства не бывает. Православие — тоже
иностранно, его столица не Москва, а Небесный Иерусалим.
Новый закон тоталитарен, ибо пытается всех осчастливить насильно:
родителей от потери детей, общество от нехороших идеологий. Сто
раз проверено: нельзя сочинить такой закон, чтобы все веровали правильно,
нельзя судить веры, а для суда над асахарами вполне достаточно уголовного
кодекса.
На защиту свободы совести должны были бы подняться разные правозащитники.
Но они в основном занятыми поисками "компромисса" между свободой
и рабством, отчетами перед западными фондами, которые дают гранты
на защиту свободы совести. Да и западные люди пекутся не вообще
о свободе совести, а о свободе совести для "своих" — мормонов, адвентистов,
католиков, но не для всех.
Последняя надежда, как ни странно, Ельцин (а теперь ещё и Шумейко,
который по должности стал и руководителем президентского комитета
по религии). Может быть, он помнит, что многочисленные попытки пересмотреть,
поправить, заменить Закон о свободе совести исходили от его политических
противников. Это не случайно: свобода неделима и не может быть свободы
выбирать президента без свободы выбирать веру.
Яков Кротов
ПРИХОД МЕНЯ
Приход Меня: ошибка или смысл жизни
Очень крупные драгоценности не вставляют в перстни, ими даже не
увенчивают корону — они слишком тяжелы. Очень талантливые, гениальные,
святые люди — слишком велики, чтобы вместиться в круг своих поклонников,
они одиноки. Кто полон благодатной творческой энергии, тот движется
в мире "как беззаконная комета в кругу расчисленных светил". Он
мыслит и действует слишком быстро, чтобы за ним угнались обычные
люди.
Комизм ситуации заключается в том, что все мы, "обычные люди",
вовсе не склонны считать себя "расчисленными светилами". Самые вялые,
и те ощущают в себе могучую благодатность кометы. Это, может быть,
лучшие свидетельство о подобии человека Богу. А о бесподобной гордыне
человека свидетельствует неумение увидеть комету в другом.
Сознание своей уникальности и свободы постоянно соседствует с презрительным
отношением к черни, сбивающейся в стада — общины, приходы, церкви,
партии. Самое большое и сплочённое стадо в мире состоит из тех,
кто ненавидит стадность и готов затоптать любого, призывающего к
сплочению. Как же — мы кометы! Но ведь недостаточно крошечной головки
и большого хвоста, чтобы считаться кометой. Надо ещё уметь парить,
не врезаясь в других. Один волочёт хвост по земле, другой держит
по ветру, третий лупит хвостом окружающих — не только комета держит
хвост по солнцу.
Образчиков снобизма, вырастающего из презрения к снобизму, можно
найти много довольно пошлых, но есть и вполне чистый. Вспоминает
(печатно, разумеется, в этой статье использованы только печатные
высказывания различных людей, и те характеристики, которые они давали
себе публично) поэтесса Марина Кудимова: "Можно также определить
нынешний "религиозный Ренессанс" и как обретение Бога блатных. ...
Имеется в виду блат в чисто советском смысле расширения возможностей.
Блат как символ особых прав и гарантий. "Исповедоваться у Меня"
в свое время звучало как "отобедать у Тестова" — означало принадлежность
к касте посвященных. Блатные и неофиты сплошь и рядом сливались
в некое социальное целое. И те и другие знали, из какого магазина
или базы поставляется Филипповским постом семга к митрополичьему
столу. Своего приноровленного Бога они оберегали от сглаза, как
готтентоты или цыгане".
Талантливый человек и ошибается талантливо. Кудимова ошиблась дважды.
Приход Меня в большинстве своём состоял как раз из тех, кто не был
допущен к номенклатурному столу, и приход этот выделялся не скрытностью,
а своим миссионерским характером, до занудности настойчивыми увещеваниями
взглянуть на Бога. Приезжай, глазей, причащайся! Однако, она безусловно
точно назвала главный порок "прихода Меня": ощущение "особых прав
и гарантий". Этот порок вытекал из проповеди отца Александра Меня:
проповеди о Боге, Который дал каждому человеку право быть с Собой,
право в Себе, в Своей Церкви обрести единство с другими, и гарантию,
что эту Церковь, это собрание "врата адовы не одолеют".
Отец Александр Мень был воплощением веселья и радости. Он надеялся,
что его прихожане не становятся снобами, объединяясь в приход, а
исцеляются в приходе, в Церкви от общечеловеческого снобизма и замкнутости.
В критические моменты своей жизни он выбирал быть с людьми — а не
стать только писателем, не уехать за границу — потому что верил
не вообще в разумное, доброе, вечное, а в то, что человек сотворён
Богом для жизни с другими людьми, что любовь к людям есть смысл
жизни, и что эта любовь не может быть абстрактной, из берлоги. Более
того, он верил не в Бога вообще, а в Бога, Который стал человеком,
принял от людей смерть — лишь бы соединить людей, причём всех.
Бог Меня не сидел в поднебесьи, терпеливо ожидая гениев, левитирующих
к Нему. Бог Меня и до Распятия, и после Воскресения терпеливо и
вдохновенно соединял людей воедино, в стадо, в приход к Себе, не
боясь упреков в стадности и узости. Человек создан для жизни с другими,
и смысл жизни человека в любви. Человек должен избегать не стада,
а стадности, которая появляется всегда, когда мы начинаем больше
думать не о следовании за Пастырем, а о разборке с соседями по овчарне.
Всякое стадо отбрасывает тень стадности. Для тех, кто не верует
в Солнце, это означает, что надо уничтожить стадо. Для верующих
в Христа это означает, что надо перестать отбрасывать тень, стать
прозрачными для Христа, пропустить Его сквозь себя. Уйти от собирания
в Церковь, чтобы не пасть жертвой стадности — все равно, что повеситься,
чтобы не кашлять.
Приход без границ
Если бы все было так просто: собраться во Христе и всех любить!
Мень сравнивал диалектику любви с диалектикой эволюции: бесхребетные
медузы и закованные в собственный хребет черепахи одинаково далеки
от вершины. Церковь есть Тело Христово, а значит, она должна быть
похожа на человеческое тело: без скелета превратится в слизь, но
и наглухо замуровывать себя — бред. Но как определить, кто в Церкви
позвоночник, а кто — волосы, как сделать Церковь именно приходом,
не превращая ее в проходной двор?
Неимоверность задачи лучше всего видна "от противного". Абсолютное
большинство священников, пытающихся "создать приход", создают общину
со строго определёнными границами между "своими" и "неверными".
Границы были и в приходе Меня. Именно поэтому стало возможно появление
на свет воспоминаний его прихожанина Андрея Бессмертного, который
говорит о "приходе" Меня как о некоем особом "начинании", на которое
якобы о. Александр искал особого епископского благословения. "Бог
послал приходу решительного епископа, служащего на территории России,
который благословил деятельность о. А.Меня по строительству православной
общины и необходимые шаги для создания апостольства мирян. Имя этого
епископа Московской Патриархии не может быть названо и сегодня.
Дополнительное благословение позже было получено от митрополита
Антония Сурожского". На самом деле, о. Александр понимал, что никакие
благословения не заменят отсутствовавшего одобрения со стороны своего
епархиального архиерея, знал он и то, что само рукоположение в священники
уже было достаточным "епископским благословением" на пастырскую
деятельность. Никакие "дополнительные благословения" любых архиереев
не могли быть ничем большим, нежели простой моральной поддержкой
(не слишком, кстати, весомой, при такой могучей, даже до сего дня,
законспирированности).
Приход Меня предстает в очерке Бессмертного похожим на некоторые
нынешние приходы, где двигается с четкостью посвящаемого в масонскую
ложу, от ступени к ступени: "С первого же своего появления в приходе
о. А.Меня новопришедший получал самые краткие молитвенные тексты
... их он должен был ежедневно читать, готовясь таким образом к
крещению". Неверно: очень многим не давалось никаких особых молитв,
и уж во всяком случае не было никакого долженствования вычитывать
перед крещением молитвы. "Катехизация в Новой Деревне была обязательным
условием к принятию таинства крещения". Неверно, Мень не абсолютизировал
ни одной формы проповеди, в том числе, катехизации, крестил и вовсе
без всякой подготовки, в одночасье. Это подчас давало себя знать
в позднейшем поведении прихожан, но ведь и прошедшие катехизацию
люди часто оказывались совершенно религиозно безграмотными, а иногда
просто подлыми людьми: ведь усвоения информации, пускай даже в объеме
библейско-богословского института, мало, чтобы стать порядочным
человеком. Напротив, очень многие, не пройдя катехизации, вырастали
вполне приличными людьми. Говорить, как это делает Бессмертный,
что катехизацию "было поручено вести ... богословски опытным мирянам",
нельзя уже потому, что ни одного — ни одного вообще — богословски
опытного мирянина не было в Новой Деревне, да и среди нынешних русских
мирян и священников, пожалуй, тоже их нет. Есть только претендующие
на опытность, но чем звонче эти претензии, тем меньше в горшке.
"В Новодеревенском приходе существовала практика общего совместного
причащения как каждой отдельной группы мирян, так и всеобщего причащения
по особым праздникам". Не было такого разделения на "групповые"
и "всеобщие", "праздничные" причащения, хотя иногда Мень служил
литургии для детей или особо приглашал на службу мирян - членов
кружка, братства. "Существовало правило обязательного прочтения
всех четырех Евангелий в течение Великого Поста" - не было никакого
"правила", был совет прочитывать и не впадать в отчаяние, если не
удалось этого сделать. Описывая практику "малых групп" Бессмертный
пишет: "все группы собираются не реже, чем раз в неделю ... это
правило должно соблюдаться неукоснительно". И вновь: это его личное
мнение, его личная практика, не имеющие отношения к Меню и новодеревенскому
приходу в целом. В приходе было организовано около десятка групп
по 10-15 человек, регулярно собиравшихся на протяжении того или
иного времени, но не от всех прихожан требовалось входить в такие
группы, и не вечно эти группы должны были существовать.
Прихожанин Меня, вспоминая далекое теперь прошлое, нарисовал образ
прихода, которых довольно много в сегодняшней Москве. Это приход
— "черепаха", где у прихожанина четкое место, четкие обязанности,
а шаг вправо, влево (и прыжок вверх) выводят человека за границы
прихода. Примечательно, что такую модель прихода насаждают и священники
с репутацией "либералов" (о. Георгий Кочетков), и священники с репутацией
"фундаменталистов" (о. Александр Салтыков). Отец Александр Мень
лишь в крайних случаях ставил прихожанина перед необходимостью выбирать
между следованием своей воле и принадлежностью к приходу. Примечательно,
однако, что эти "крайние случае" все были связаны не с недостаточной
просвещенностью или греховностью, не с чрезмерным равнодушием к
Церкви, а прямо наоборот — с тем, что человек чересчур ретиво принимался
устраивать Церковь по своему усмотрению. Неудивительно, что жертвой
"суровости" Меня стал тот же Андрей Бессмертный, когда он призвал
патриарха Пимена уйти на покой.
Приход мытарей и блудниц
Приход Меня, естественно, формировался в основном из тех, кого
привлекала его мягкость. Одна женщина впервые увидела отца Александра
в домашней обстановке, за столом с друзьями, один из которых спросил
Меня, почему тот позволяет имяреку, явному стукачу, быть своим прихожанином
и открывает ему двери своего дома. "Он же тоже человек", — ответил
священник, и с этого мгновения женщина стала его духовной дочерью,
услышав подлинный голос Христа, звавшего к Себе не здоровых, а больных.
Имярек этот тоже до смерти Меня был в его ближайшем окружении, издал
о нём книгу, в которую позаботился включить свидетельство гебиста
о том, что имярек стукачом не является — чем себя, пожалуй, более
всего и выдал, все прочие мемуаристы и не думали затрагивать подобные
темы. Совершенно несомненно и то, что этот несчастный был болен
не предательством, а "азефовщиной" — он любил отца Александра, искренне
его почитал, и если сотрудничал с КГБ, то оправдывал это для себя,
а не бесстыдничал. Теоретически вопрос о стукачах, тем более о тех,
кто их провоцировал, невероятно сложен. Практическое же его решение
оказалось очень простым: "тоже человек". Отец Александр мог выставить
за церковную ограду человека, возомнившего себя ответственным за
судьбы Церкви, остальные могли спать спокойно — и, увы, подремывали-таки.
Курили, пили, блудили, — и каялись, и опять принимались за старое.
Положение обострялось тем, что, как отмечал Мень, двухчасовое расстояние
между его храмом и Москвой служило очень своеобразным фильтром:
люди с небольшими проблемами оставались в столичных приходах, а
к нему ехали особо озабоченные и искалеченные.
Сергей Аверинцев, назвал Меня "пастырем племени интеллигенции",
позоря "совковую образованщину". В унисон ему один из прихожан Меня,
историк философии Андрей Василенко печатно сокрушался "В приходе
о.Александра Меня просто не удалось собрать что-то вроде "критической
массы" активных христиан подлинно церковной формации ... Двух-трех
достаточно грязных бракоразводных историй в приходе или же поступков,
связанных с предательствами или другими скандальными действиями,
может оказаться достаточным, чтобы его возможности превратиться
в общину стали более чем проблематичными".
Критика такого рода всегда больше говорит о самих критиках. Слишком
верно, что критиковать интеллигенцию-"образованщину" значит уже
быть поражённым болезнью образованщины. Слишком не по-христиански
рассчитывать на "активных", "подлинных", возлагая ответственность
за неудачи в церковной жизни на больных, хромых, слепых. Приход
Меня, действительно, не превратился в общину белорубашечников, уверенных
в том, что они — "активные христиане подлинно церковной формации"
— и это не неудача, а величайший успех отца Александра как пастыря,
равно как и то, что среди его прихожан остались-таки люди столь
радикально отличавшиеся от него в отношении к грешникам.
Мягкость Меня не нравилась очень многим. Он попросил удалиться
двоих-троих человек, а несколько десятков бросили его приход и долго
потом плевались в сторону отца Александра, потому что им не хватало
определённости, ясных границ, дисциплины, Твердой Руки, полномочными
представителями которой они могли бы выступать. Имена некоторых
из таких людей уже преданы печати и секретом не являются: Феликс
Карелин, Лев Регельсон, Лев Лебедев, Владимир Волгин. Очень многие
от Меня перешли к другим священникам именно от жажды четкости; эти
люди по сей де слишком любят вспоминать, кто, как выражался апостол
Павел, родил их во Христе.
Очень многие люди, буквально сотни, приняв крещение в новодеревенской
церкви, исчезали из прихода через месяц, год, два года — исчезали
в никуда, уходили от Церкви вообще. Разве это хорошо? Не лучше ли
было бы, действительно, сперва проверить, насколько человек верен
избранному пути, допускать к крещению лишь тех, кто не забудет о
Христе, не уйдёт к другому священнику? Нет, не лучше, — показывал
Мень своим способом строительства прихода. Не случайно Церковь сравнивают
с больницей. Есть плохие больницы, куда не принимают безнадежных
больных. Там хорошая статистика выздоровлений. Новодеревенский приход
хорошей статистикой похвастаться не мог. Как ни странно, этим Мень
был абсолютно верен православной традиции. Ведь большинство наших
храмов — проходной двор; священники предпочитают недосолить, допустить
к Христу слишком многих. Тщательный отбор — не русская традиция,
нравится это кому-либо или не нравится, да, кажется, и не общецерковная
традиция, а перенесение в Церковь коммунистических приемов. Фарисеи
и атеисты часто возмущаются тем, что в храмах много посторонних,
явно нехристианского духа людей; но верные Христу пастыри — не атеисты
и не фарисеи. Объятия Христа — сито, через которые, кто захочет,
сам провалится, не задерживаясь.
Кто такие "меневцы"
Любая общность людей является кругом со своим центром, ближайшим
окружением, периферией. Приход отца Александра, как окружение любого
мало-мальски активного священника складывался из нескольких групп:
небольшое ближайшее окружение, помогающих в профессиональной деятельности,
и более многочисленная кучка людей, преимущественно "потребляющих"
услуги духовного отца. Последнюю группу можно поделить по признаку
регулярности: меньшинство посещает храм раз в неделю или месяц,
большинство — раз в несколько месяцев. Наличие такого "шлейфа" и
отличает священника от людей других публичных профессий — журналистов,
адвокатов, учителей, политиков. По сегодняшним столичным меркам,
"приход Меня" был невелик, на воскресной службе редко присутствовало
более 20-30 "интеллигентов", тогда как сейчас к любому активному
священнику сразу же сбежится не одна сотня человек. Правда, "приход
Меня" несколько раз почти целиком обновлялся; особенно заметна была
убыль прихожан, уезжавших на Запад в середине 1970-х годов. К моменту
смерти отца Александра, большинство "меневцев" были в его приходе
от 5 до 10 лет. Общее число прихожан вряд ли превышало тысячу человек.
Тем не менее, имя Меня имеет больший резонанс, чем имя любого другого
священника, и этому есть несколько объяснений.
Отец Александр обладал редким даром старчества — умения сказать
человеку в нужный момент его жизни нужные слова. На похоронах старца
св. Амвросия Оптинского в 1891 году присутствовало 15 тысяч человек,
считавших себя его духовными детьми. Многие из них общались со старцем
один раз жизнь, оставаясь духовными детьми других священников. То
же и с отцом Александром. Юрий Кублановский, бывший его духовным
сыном лишь несколько лет до эмиграции, меньшую часть своей жизни
в Церкви, тем не менее печатно подчеркивает свою принадлежность
к "приходу Меня", не к какому-либо другому. Среди "меневцев" многие
говорили с отцом Александром лишь один-два раза, но эти считанные
разы определили их жизнь в целом.
Во-вторых, Мень являл собой уникальное сочетание пастырского и
интеллектуального величия. Вообще-то это не очень хорошо: прихожанину-интеллектуалу
неприятно знать, что его духовный наставник неизмеримо умнее его
(и это объясняет, кстати, почему столь многие интеллигенты не просто
покинули Меня, но и постоянно бранят его). Обычно система подготовки
священников отсекает сверхкомпетентных, однако Мень был рукоположен
в разгар хрущевских гонений, когда думали совсем о другом. У этого
есть другая, положительная сторона: многим людям лестно сознавать
себя причастными чужому величию. Большинство прихожан Меня в своих
областях занимали далеко не лидерские позиции, являются "рядовыми"
интеллигенции, и для них имя Меня — рупор, через который их слова
становятся слышнее и убедительнее. По этой же причине к "меневцам"
себя причисляют многие люди, которые были знакомы с отцом Александром
очень поверхностно. Есть, к сожалению, и такие, которые используют
имя Меня для освящения идей, может быть, и благородных, но имеющих
к его духу весьма косвенное отношение.
Нельзя забывать о литературном таланте Меня. Тираж книги "Сын Человеческий"
давно перевалил за миллион экземпляров. Каждый, кого эта книга взволновала
— уже считает себя немного "меневцем". Книги весьма близких Меню
по духу Александра Шмемана и Антония Блума остаются в основном чтением
внутрицерковным, книги же Меня одновременно принадлежат и внутрицерковному
миру (как бы ни отрицали это немногочисленные, но очень громкие
его критики) и миру культуры.
Самый же большой круг "меневцев" — это люди, для которых имя Меня
стало символом терпимости и творческого духа в христианстве. Даже
кроткий митрополит Антоний позволяет себе резкие выпады в адрес
инославных, отец же Александр не сказал дурного слова ни об одной
христианской конфессии. Лучшие христианские проповедники заняты
в основном внутрицерковными проблемами, Мень же постоянно искал
путей осуществления творческой энергии христиан в мире. Не случайно
его любимыми авторами были Владимир Соловьев и Николай Бердяев.
Поэтому столь многие прихожане Меня активны в средствах массовой
информации, увеличивая его популярность — многие другие священники
блокируют творческий потенциал своих прихожан или ограничивают его
рамками приходского строительства и благотворительности. Наконец,
многие даже неверующие творческие люди благодарно вспоминают имя
Меня как знак надежды на то, что их жизнь не безнадежна перед Богом.
Имя отца Александра Меня становится иероглифом, обозначающим свет
— и все же от этого превращения немного тяжело лично знавшим его
людям. Слишком многое упрощается и забывается. Но для тех, кто хранит
веру отца Александра, ясно и то, что быть иероглифом — тоже служение,
и оно тоже когда-нибудь кончится, но не кончится главное: жизнь
отца Александра во Христе, дающем воскресение и вечную жизнь.
"Тайна" Меня
"Тайна Меня" — это не загадка его убийства. Для христианского
сознания совершенно ясно и то, что убийство Меня, скорее всего,
подобно убийству отца Ежи Попелюшко. Каждый раз, поднимаясь к храму
святого Людовика, я напоминаю себе, что прохожу мимо самого вероятного
убийцы отца Александра, ничуть не тайного (хотя и без вывески),
огромного, выпяченного на все четыре стороны здания Чрезвычайной
комиссии по борьбе с контрреволюцией (ибо именно традиции ЧК по-прежнему
почитаются сотрудниками этого учреждения). Но для христианского
сознания ясно и то, что зло намного сильнее одного учреждения, грех
не ограничен КГБ, и самое ужасное — но и вполне вероятное — что
отец Александр мог быть убит и каким-то человеком, помешавшимся
на религиозной почве. В конце концов, все реконструкции убийства:
было-де двое, давали-де читать какую-то бумагу, — очень условны.
"Тайна Меня" есть тайна его личности. Знакомясь с его биографией,
мы пытаемся из обстоятельств "вычислить" человека. И это разумно,
если помнить, во-первых, что все-таки человек несводим к обстоятельствам
своей жизни, особенно — человек молящийся, и, во-вторых, что человеку
свойственно ошибаться не только применительно к далекому прошлому,
но даже и к тому, участником которого он был сам. Простой пример:
Андрей Бессмертный в своих воспоминаниях о приходе Меня назвал академика
Д.С.Лихачева "последним представителем русского религиозного ренессанса
XX в. на территории России". С некоторой натяжкой так можно было
бы сказать о М.Бахтине, о А.Лосеве, но уж не о Д.С.Лихачеве, интересы
которого целиком лежат в совершенно нерелигиозной плоскости (что
нимало не умаляет его научного величия).
Среди историков и криминалистов знаменит рассказ о неспособности
даже двух человек одинаково, а тем более точно описать событие,
в котором они оба участвовали. Именно из-за этого и нужны историки,
которые терпеливо изучают, "как все было на самом деле", борются
с мифами. К примеру, стало общим местом напоминать, что "До своего
рукоположения в Московской Патриархии о. Александр принадлежал к
направлению катакомбной церкви" (цитата из статьи того же А.Бессмертного).
В этом утверждении есть одна фактическая неточность, ведь уже в
1944 г., когда А.Меню было всего 9 лет, община, к которой принадлежала
его мать, прекратила бойкот Московской Патриархии, и Мень подростком
прислуживал именно в патриархийных храмах.
Но еще важнее понять, что слова "катакомбная церковь" обозначают
несколько очень разных феноменов. Многие "катакомбники" повторили
путь старообрядцев: под предлогом противостояния советской власти
стали противостоять всякой власти, остаются в "подполье" до сего
дня, обвиняют Московскую Патриархию не только в том, что она "продалась
большевикам", но и в экуменизме. Из таких "катакомб" вышли печально
знаменитые "богородичники". В такое подполье уходили и уходят люди
антицерковного, сектантского духа, использующие любой предлог для
того, чтобы оставаться в изоляции.
Были и другие "катакомбники", объединявшиеся вокруг имени епископа
Афанасия (Сахарова), который многие десятилетия провел в концлагерях,
которые, хотя и не соглашались с вопиющим нарушением канонов Церкви
митрополитом Сергием (Страгородским), тем не менее, не презирали
его и его сторонников, были далеки от ненависти к ним, были готовы
почти на любой компромисс, чтобы восстановить единство Церкви. И
когда в 1944 года был избран патриарх Алексий (Симанский), еп. Афанасий
из заточения благословил единомысленных себе людей воссоединиться
с Московской Патриархией. Хотя выборы, что греха таить, противоречили
канонам, запрещающим вмешательство светских властей в церковные
дела: проводились под контролем политической полиции, голосование
было открытое, кандидатура была одна.
По сей день многие люди остаются врагами Русской Православной Церкви,
ссылаясь на эти доводы, упрекая её и в сотрудничестве с КГБ, или,
по крайней мере, в нежелании противостоять "империи зла". Примечательно,
что один из крестных детей самого отца Александра покинул его и
стал лютеранином, а потом еще долгие годы писал статьи, в которых
обличал Меня за "сотрудничество с властями", походя лягал Сергея
Аверинцева за то, что он молится в храмах Московской Патриархии,
жертвуя духовной свободой и становясь "служивым человеком". "И ты,
Брут, продался большевикам...". А отец Александр ходил на допросы
в КГБ, по возможности оттягивая время расставления точек над i,
даже написал письмо, в котором заявлял о своей аполитичности, —
и все это в эпоху, когда среди диссидентов считалось идеалом вообще
ничего не говорить на допросах, не втягиваться в игру с "империей
зла".
Стакан, до середины налитый водой, один человек называет "наполовину
пустым" и презрительно выплескивает жидкость, другой — "наполовину
полным" и заботливо доливает стакан до целого. Отец Александр принадлежал
к последнему типу людей, и это проявлялось и в отношении к Церкви,
и в отношении к миру, и в отношении к людям. Именно это объясняет
его пастырскую практику. Он поощрял катехизацию, организацию "малых
групп" (о которых он узнал в начале 1970-х годов из статей о Католической
Церкви в Латинской Америке), поощрял воспитание в себе самодисциплины,
упорядоченности, и давал конкретные рекомендации: прочесть за Великий
Пост все Евангелие, проводить цикл молитвенных размышлений, строить
жизнь вокруг молитвы. Сейчас в Русской Церкви многие священники
поступают так же, строя свои приходы.
Тем не менее, отец Александр очень часто крестил людей без всякой
подготовки, радостно принимал в качестве духовных детей людей, которые
не выполняли его же рекомендаций, мало молились, не читали Библии,
не ходили в "малые группы". Таких, собственно, было подавляющее
большинство в его приходе. Не все его прихожане были согласны с
такой практикой, многие — особенно активные в делах молитвы и христианского
просвещения — предпочитали считать только себя "настоящими" прихожанами.
Кто-то сокрушался, что слишком много в приходе разводов, скандальных
случаев обмана своих же собратьев по вере: "наполовину пустой" приход
получается, маловато "совершенных". А Мень предпочитал считать приход
"наполовину полным", открытым для Святого Духа более, чем приходы,
которые изгоняют из себя всех мытарей, допускают к членству лишь
основательно прокатехизированных, выбеливших свои одежды людей.
Такой творческий и любовный подход к прихожанам, к Московской Патриархии
распространялся у отца Александра и на Вселенскую Церковь. Вообще-то
он предпочитал не говорить о своём отношении к инославным, на катехизации
обычно ограничивался самым поверхностным ответом: разные конфессии
— для разных темпераментов, разделения христиан вызваны внецерковными
обстоятельствами. Публично рассуждать о сложнейших проблемах взаимоотношения
конфессий было неуместно в годы, когда гнали все конфессии. Тем
не менее, одно несомненно: от многих прихожан, от многих пастырей
и архипастырей (не только православных) отец Александр отличался
поразительным чувством границ Церкви, чувством иерархичности Церкви.
Для него было принципиально важно, что он не анархист-одиночка с
кадилом, а поставленный епископом священник, и он очень переживал,
что отношения с епархиальным епископом при Советской власти не могли
быть нормальными. Ни дружба с выдающимися архипастырями и богословами,
ни их обильные благословения не заменяли ему того, что давала связь
именно через епархиального епископа, через апостольское преемство
с Христом и Его Вселенской Церковью. Это "чувство иерархии" не могло
не создавать особого отношения к проблеме примата Папы, к которой
большинство друзей и прихожан Меня относились по меньшей мере безразлично.
Отношение это, конечно, осталось несформулированным прямо. Не случайно,
видимо, и то, что Божиим Промыслом все книги Меня печатались при
его жизни брюссельским католическим издательством "Жизнь с Богом",
так что однажды, когда во время крещения большой группы московских
интеллигентов кто-то с деланным испугом прошептал: "Откуда ж их
столько", а еще кто-то пошутил: "Из капусты", отец Александр добавил:
"Из брюссельской". Он потому и мог позволить себе быть открытым
к неверию и полуверию, к ханжам и грешникам, к черносотенцам и либералам,
что обладал огромной внутренней ясностью в вопросе о Церкви. "В
искании Христа, в чаянии Его — суть всей религиозной истории, —
говорил он, словно итожа свой знаменитый курс истории религий. —
Но это не значит, что одно это искание и есть уже Новый Завет. Во
всем добром в современном мире проявляется начало Христово, но это
еще не есть христианство. Подобно кресту Церковь идет вертикально
и горизонтально, вглубь и вширь. Вглубь она совершает путь к Богу,
вширь — она распространяется среди людей. Христос призывает к Себе,
Он призывает к крещению, Он создает Церковь, Он воздвигает Чашу.
Все прочее вторично. И кризис наступает лишь тогда, когда мы отступаем
от Него, от Его заповедей, от Его Церкви, когда мы изменяем вере
в Него".
Мень: суета после смерти
В сентябре 1996 г. в Библиотеке иностранной литературы прошла уже
Шестая международная конференция памяти Меня. Увы, она ярко иллюстрировала
известный закон Мэрфи: все, что могло выйти наперекосяк, шло наперекосяк.
К конференции шестой был издан сборник трудом Пятой конференции,
содержание которого бесстыдно не соответствует заголовку: в книгу
вошла лишь крошечная часть докладов на конференции Меня 1995 года
(самые бессодержательные, вроде приветственного слова митр. Ювеналия)
и, наоборот, вошли доклады, делавшиеся на совершенно других конференциях
(к примеру, доклад И.Кирилловой). Причем "посторонние" доклады вовсе
не посвящены Меню, что хоть сколько-нибудь оправдывало их появление:
доклад Кирилловой посвящен, к примеру, Достоевскому. Сразу два доклада
одного автора — священника Игнатия Пекстадта — рассказывают о жизни
православных в Западной Европе. Жизнь вырисовывается сектантская,
в высшей степени чуждая духу Меня. Единственное, чем можно объяснить
появление подобных сборников, оскорбляющих реально участвовавших
в конференции людей, — это денежные соображения: печатают тех, кто
платит деньги. Такой порочный подход моментально наказуется порочным
отношением к тексту. На с. 57 мы обнаруживаем "эмпиритив любви"
(вместо "императива"), митрополит Ювеналий назван "протоиереем Крутицким
и Коломенским" (а не митрополитом).
На самой Шестой конференции духовенство словно сговорилось показать
на себе, чем отец Александр Мень был уникален. Митрополит Ювеналий,
вновь открывавший конференцию, выступил в защиту канонизации отрекшеся
от престола Николая Романова, впервые открыто поддержав черносотенцев.
Более того, он заявил, что "ни о каких деканонизациях не может быть
и речи". Между тем, именно Мень говорил о желательности деканонизации,
вычеркивания из списков святых, мифических жертв иудейской кровожадности
вроде "младенца Гавриила". Доклад был столь хитро сплетен, что "Московские
новости", к примеру, истолковали его в прямо противоположном смысле:
будто бы владыка выступил против канонизации Романова. Ясно было
одно: митрополит категорически просто принципа свободы совести,
за огосударствление православия. Ничего более далеко от духа Меня
представить себе трудно. Но, в конце концов, от митрополита Ювеналия,
которого сам отец Александр любовно называл "комиссаром Жювом",
и можно было ожидать лишь очередного колебания вместе с генеральной
линией .
Куда печальнее то, что священники с репутацией "либералов", "меневцев",
произнося очень хорошие проповеди на возвышенные темы, тут же демонстрировали
своим поведением нечто прямо противоположное сказанному. Они появлялись
за несколько минут до выхода на трибуну и, выступив, покидали зал.
Отец Александр Мень либо не ходил на конференции (впрочем, он жил
в блаженную эпоху, когда священников туда и не звали), но уж придя
— высиживал. Лучше потомиться, чем продемонстрировать вопиющее неуважение
к сидящим в зале: главное, мол, я прокукарекаю, а слушать чужие
кукареканья ниже моего достоинства, я человек занятой. Как будто
в зале собрались лентяи, которым некуда девать время! И уж, разумеется,
для митрополита Ювеналия устроили специальный перерыв, чтобы владыка
мог удалиться из зала торжественно, не обременяя свой слух чужими
речами.
Темой конференции были выбраны слова Христа: "Блаженны нищие духом...".
Еще до революции выражение "нищие духом" стало обозначать нищих
умом. Неверующие дружно признали неверующих дураками. Оправдать
их может лишь то, что и верующие не безгрешны: упрекают людей, богатых
эмоциями, в отсутствии бесстрастия, людей, богатых скепсисом и иронией,
в отсутствии смирения, людей, богатых интеллектуальной активностью,
в гордыне, людей, богатых на масштабные идеи и крупные дела — в
нежелании делать дела маленькие, которыми одними якобы может спастись
душа. Правда, такие "сердитые верующие" демонстрируют недостаток
веры, чрезмерный материализм, ибо придают определяющее значение
форме.
Если бы достаточно было остаться без денег, без эмоций, без идей,
чтобы достичь блаженства, мир давно бы ублажился. Но отрицание,
да еще отрицание поверхностное, формальное, ничего не излечивает.
Интеллектуальный скепсис горек, но и скептическое отношение к скепсису,
к интеллектуальному труду, к культурному и денежному богатству —
тоже скепсис, тоже очень противное и отравляющее скептика явление.
Интеллектуальная гордыня не побеждается отказом от интеллекта, она
побеждается отказом от гордыни. Слишком часто разговоры о необходимости
"смерти со Христом" есть разговоры о необходимости другому — умному,
богатому, деятельному — покончить со своим умом, отдать ленивому
монаху свое богатство, поколоть ему дрова. Другому предлагают совершить
самоубийство, в своей же жизни стремятся к изобилию, оправдывая
его тем, что оно "духовное". Гордыню не побеждают самоубийством
(тем более, не побеждают чужую гордыню ни убийством, ни предложением
совершить самоубийство), да и не является гордыней ни эмоциональность,
ни ум, ни богатство, ни великие дела. Гордыня есть отождествление
себя со своими свойствами, и тут уж совершенно безразлично, с бедностью
или богатством себя отождествляют.
Гордые бедняки принесли миру (и России в частности) не меньше зла,
чем гордые богачи. Люди, гордящиеся своей бесстрастностью, целомудрием,
кротостью, дальше от духовной нищеты, чем те, кто так увлечен работой,
что не имеет времени, желания или сил задуматься над тем, хорош
он или плох. Можно гордиться большими делами, можно гордиться и
малыми. Выход в том, чтобы все дела считать малыми — и вот это легче
делать христианину, которому открыт бесконечный Бог, чем стоику,
которому открылась лишь пустота вселенной. Увы, у неверующих стоиков
часто более смирения, сознания суетности, чем у верующих христиан,
и намного чаще с этим смирением соединяется готовность творить,
несмотря на всю тщету творчества.
Бедность можно исчислять относительно богатства, как обладание
одним, двумя, двадцатью процентами богатства, а можно исчислять
абсолютно — как отсутствие возможности прокормить семью, обеспечить
завтрашний день, образование детям. Нищие духом нищи относительно
богатства Бога, духовно нищие проповедуют нищету абсолютную. Нищета
духовная открывает возможности бесконечного роста, ибо творческое
богатство Создателя велико бесконечно, и один процент от него уже
достаточен, чтобы превзойти всех гениев мира. Духовно нищие закрывают
возможности для роста, абсолютизируют слабость, выдают вялость за
смирение, змеиный шип за смирение. Нищие духом освободились верой
от рабства у богатству, духовно нищие требуют освобождения от самого
богатства.
Нищие духом умеют глядеть на свои достижения как на чужие, остраненно.
Они побеждают гордость не уходом от дела, а отчужденностью, невовлеченностью,
непорабощенностью делу и собственному "я"; только такая невовлеченность
позволяет добиться того озарения, слияния с самим собой и окружающим
миром, вхождением в неуловимое мгновение "здесь и теперь", которого
так жаждет душа. Духовно нищие считают своими достоинствами даже
отсутствие достижений и выставляют пустоту в качестве христианского
идеала, как будто Дух Божий — это ветер, который автоматические
дует туда, где вакуум.
Конференция памяти Меня показала, что даже среди друзей и учеников
великого священника сильно искушение замкнуться в слабости, остаться
на мелководье и других поселить там же, и то, что само имя остается
символом творческой напряженности, духовного, интеллектуального
и эмоционального богатства, далекого от гордости, ибо свободно и
быстро устремленного к Богу. Но эта же конференция, на которую пришли
сотни людей, показала, что имя Меня опошлению не поддается. Для
подавляющего большинства знакомых с этим именем людей оно не обозначает
конкретного человека с его достоинствами и слабостями, конкретного
автора конкретных книжек, оно стало своеобразной аббревиатурой,
которую даже не нужно расшифровывать, вроде Г.П.У. Только Г.П.У.
— очень плохо, М.Е.Н.Ь. — очень хорошо. ГПУ может никогда не придти
в дом, но уже страшно от одного звучания этих звуков. МЕНЬ — очень
успокаивает, даже если не читать ни одной книжки отца Александра,
не слышать ни одной его проповеди. МЕНЬ — это что-то большое (каждый
может подержаться, каждого касается), теплое и светлое. Не случайно
англичанин Теодор Шанин говорил на конференции о том, что для него,
атеиста, имя Меня является символом того общего, что есть у всех
нравственных людей.
Имя-знак в отличие от обычного имени и обозначает что-то предельно
общее. М.Е.Н.Ь. обозначает терпимость и любовь друг ко другу, превосходящую
различия в вере. При этом собственные, очень специфически православные
взгляды самого отца Александра, столь важные для его учеников и
последователей, совершенно стушевываются. Для американца совершенно
неинтересно, что там Мень думал о русской культуре или антисемитизме,
у американца другие проблемы — но терпимость и в Америке насущна.
Чем выше возносится символ, тем большему числу людей он виден и
тем меньше деталей можно различить на символе. Отношение Меня к
библеистике или философии не имеет отношения к М.Е.Н.Ь. — символу
единства всех христианских конфессий, да вообще всех думающих и
добрых людей. МЕНЬ — это пароль, которым люди самых разных стран
и убеждений распознают родные души. Культурные различия очень громоздки,
и "христианин-либерал" в России означает нечто совершенно иное,
чем в Америке (причем не противоположное, а именно иное), и нужно
мучительно долго сравнивать позиции — а можно просто сказать "МЕНЬ",
и все станет ясно.
Отец Александр с юмором бы отнесся к факту превращения своего имени
в знак. Во-первых, это достаточно случайный процесс. Во-вторых,
все относительно: это и пароль для многих, но далеко не для всех.
Хуже того: М.Е.Н.Ь. очень многих соединяет, но многих это имя и
разделяет, символизирует разделение — причем не случайных прохожих,
а членов одной, Русской Православной Церкви. И сам отец Александр,
наверное, не опечалился бы этому, а просто обрадовался случаю напомнить,
что есть, как сказал апостол Павел, еще одно имя, "превыше всякого
... имени, именуемого не только в сем веке, но и в будущем" (Еф.
1, 21) — имя Иисуса Христа, которое объединяет миллионы людей, произносящих
это Имя с любовью и надеждой.
Яков Кротов
PЕЛИГИЯ ДЕПPОГPАММИPОВАНИЯ
Основателя Цеpкви Сциентологии Pона Хаббаpда зовут вовсе не Pон.
Pодители назвали его Лафайетом в честь знаменитого фpанцуза — боpца
за свободу США. Именно боpьба за свободу и лежит в основе учения
Хаббаpда — за освобождение человека уже не от экономического угнетения
(оно ведь не главное с точки зpения любой pелигии), а за освобождение
от всевозможных духовных оков. Сциентология пpонизана тем же стpахом,
что и боpцы со сциентологией и пpочими "культами": человек в этом
миpе помимо своей воли зомбиpован, загипнотизиpован, воля наша подавлена
всяческими pелигиозными шаpлатанами, излучателями КГБ, японскими
газами и шлемами, колдунами, кока-колой.
Каждый свободен сам выбpать по вкусу, чем именно зомбиpовано его
сознание, но сознание зомбиpовано у всех. Только депpогpамматоpы
считают "ноpмальным" сознание сpеднего человека, котоpый в меpу
пьет и куpит, по воскpесеньям навещает pодителей, пялится вечеpами
в телевизоp, голосует за тех, кого укажет "МК". У сциентологов несколько
дpугой взгляд на то, какой должна быть истинная личность. В этом
они, безусловно, pелигия. Ту идеальную личность, котоpая окутана
психическими иллюзиями, словно кочеpыжка капустными листьями, сциентология
называет тетаном. Пpавославие эту истинную личность называет Новым
Человеком. Доказать, что одно название лучше или хуже дpугого нельзя.
Сциентология учит, что существует восемь динамических сил, котоpые
задавлены в человеке и котоpые нужно постепенно освобождать: стpемление
к существованию себя как личности, к сексуальной активности, к единству
с человечеством, с пpиpодой в целом, с космосом. Чтобы освободить
в себе эти силы, нужно пpойти чеpез кpопотливый, ежедневный тpуд
по освобождению души от всего наносного, чуждого — для чего используется
пpактика "экстеpиоpизации", "выслушивания". Когда шесть "динамических
сил" в человеке освобождены, начинается собственно pелигиозный pост:
седьмая ступень вводит личность в чисто духовное цаpство бессмеpтия,
восьмая — в свет Высшего Бытия.
Хpистианство видит беду сциентологии не там, где видят ее боpцы
с сектами, в большинстве своем либо вовсе невеpующие, либо малогpамотные
богословски, либо психически нездоpовые личности (возможны комбинации).
Освобождение от психических уpодств пpактикуется во всех pелигиях;
в пpавославии оно называется "боpьбой со стpастями" и часто pисуется
в виде лестницы, в котоpой насчитывают несколько десятков ступеней.
Сциентологи не говоpят духовно несовеpшенным людям о том, что именно
они знают о Высшем Бытии. Но и Цеpковь не одобpяет новичков, котоpые
пpинимаются читать мистические книги, тут недалеко до помешательства
(Богоpодичный Центp тому пpимеp). Сциентология, пpавда, больше походит
не на хpистианство, а на йогу: низшими видами йоги могут безбоязненно
пользоваться все, от нее не больше вpеда, чем от заpядки. А то,
что человек узнает на высших ступенях йоги, пpосто невыpазимо на
обычном языке, как и откpовения великих хpистианских мистиков.
Амеpиканские психотеpапевты давно и упоpно pазоблачают психологические
пpиемы сциентологов как "псевдо-научные". Беда в том, что сама амеpиканская
психотеpапия славится в Евpопе свое антинаучностью. Слишком легко
pаспознать общие чеpты сциентологии и опошленного фpейдизма, господствующего
в амеpиканской психологии. Соpок лет Налоговая служба США боpолась
с Цеpковью сциентологиии — в том числе, такими гpязными пpиемами
как выкpадывание документов — пытаясь доказать, что это не pелигиозная
оpганизация, что она должна платить налоги. И все же в 1994 г. Веpховный
Суд США пpизнал Цеpковь Сциентологии pелигиозной оpганизацией и
освободил ее от уплаты налогов. В ФPГ пока суд пpизнал сциентологов
коммеpсантами, но ведь и появились они там лишь в конце 1960-х.
Pусские боpцы с зомбиpованием пpедпочитают ссылаться именно на
немецкий опыт, а не на амеpиканский. Стыдно: те же самые pусские
газеты, котоpые пpизывали не устpаивать "охоту на ведьм", когда
pечь шла о коммунистах и чекистах, охотятся на "ведьм" в лице сциентологов.
Воистину, пpотив овец — молодец, а пpотив молодца и сам овца.
У сциентологов конфисковывали обоpудование для психотеpапии как
коммеpческий пpибоp, их обвиняют в том, что у некотоpых людей (меньшинства)
сеансы их психотеpапии вызывают ухудшение психического здоpовья.
Но когда хpистианские священники служат в часовне пpи сумасшедшем
доме, их кpесты и водосвятные чаши не считают почему-то "пpибоpами".
У некотоpых людей, погpужающихся в хpистианскую аскетику, бывают
пpоблемы с физическим и психическим здоpовьем. Увы, во вpаче нуждаются
больные, но не все больные автоматически выздоpавливают даже в пpисутствии
Хpиста, а некотоpые буквально заболевают, сопpикоснувшись со святыней.
Так что попытки матеpиалистически, внешне выделить сциентологию
(или любую дpугую pелигию) как ложную, — абсуpдны. В духовной жизни
действуют духовные кpитеpии, котоpые нельзя использовать в судах.
Сами сциентологии довольно точно называют себя "монотеистической
pелигией", пpодолжающей "тpадицию гностицизма и Гаутамы Сиддхаpты"
(Будды). Подобно дpевним гностикам, они пpезиpают тело и считают
его чем-то низшим, нечистым, недостойным вхождения в Цаpство Божие.
Подобно Будде, они создают анти-pелигиозную pелигию, стаpающуюся
максимально избавиться от всех обpядов, даже от pелигиозной теpминологии
(pазумеется, надо помнить, что совpеменный буддизм в этом отношении
далеко ушел от pелигии Будды). Оpигинально в сциентологии то, что
аскетика и психотеpапия пpактически отождествлены. Это pелигия,
не знающая благодати и не тpебующая ее, не подозpевающая о необходимости
и возможности помощи Высшего Бытия, помощи не только на духовно-душевном,
но и телесном уpовне, на уpовне всей личности. Сциентологам важно
здоpовье, хpистианам важна вечная жизнь, pади котоpой они могут
pасстаться и со здоpовьем, пpинять болезнь как кpест и благодатный
даp. Сциентология зациклена на здоровье, а христианство, с благодарностью
принимая выздоровление от врачей, с благодарением — исцеление от
Бога, заботится не о выздороволении или исцелении, а о спасении.
Сциентологи полагаются не на Дух Божий, а на знание и силы человеческие.
К сожалению, и боpцы со сциентологией пpедпочитают полагаться не
на благодать, а на силы Цаpства Кесаpя: суды, клевету, милицию,
налоги. Но самому Духу Святому не нужны такие "помощники", и хpистианин,
познавший на себе силу Божию, спокойно смотpит на сциентологию,
потому что он спокойно смотpит на все и надеется, что все и вся
будет, как это ни невеpоятно для людей, спасено Богом.
Яков Кротов
В ПОИСКАХ ВЕДЬМИНОГО ПЯТНА
По древним поверьям, у ведьм на теле есть пятно, нечувствительное
к боли. В тело обвиняемой в колдовстве женщины втыкали иголки, чтобы
найти это пятно. И ведь находили — или, во всяком случае, думали,
что находили.
В сегодняшнем мире роль ведьм ведь выполняют верующие: их подозревают
в желании построить новую теократию, увести всех детей из города,
уморить самоубийством тысячи людей. Как среди женщин иногда встречаются
делающие весьма ведьмовские дела, так и среди верующих и их общин
иногда встречаются оправдывающие всевозможные страхи.
Многие люди считают, что признак вредности один: вера. Вообще все
верующие в той или иной степени "тронутые", поддались искушению
поскорее узнать ответ на все вопросы, подчиниться авторитету. Большинство
людей, однако, считают, что есть веры "хорошие", а есть "плохие",
или, по крайней мере, "безопасные" и "опасные". Московская Патриархия
заведомо не будет устраивать массовые самосожжения. Старообрядцы
заведомо не занимаются групповым сексом. Буддисты заведомо не пытаются
сделать из России теократию.
Верующие тоже люди, и они тоже поддаются искушению делить верующих
на "хороших" и "плохих" по какому-нибудь признаку, например, по
глазам: ходишь с постоянно потупленными глазами, — значит, от тебя
не следует ждать гадостей. Сатана, видимо, именно с потупленными
глазами ходит по миру и зыркает исподлобья в поисках жертв.
Многие православные и протестанты посвящают жизнь борьбе с "нехорошими"
религиями, "сектами". В этой борьбе они могут даже соединяться с
неверующими. В России сегодня с сектантами сражаются бок о бок коммунисты
и те, кого они еще недавно гнали как православных. И главное в этой
борьбе — найти у сектантов какие-то "ведьмино пятно", признак, по
которому все бы и навсегда без труда могли отличить "правильную"
веру от "неправильной". Сочинили почти двадцать признаков "сектантства".
Стоит на них посмотреть, чтобы убедиться: ни один не работает. То
есть, к примеру, абсолютно ни один признак не поможет неверующему
понять, чем христианский монастырь лучше монастыря богородичников,
кришнаитов или аум-синрикевцев.
Новизна. Часто так прямо и говорят: "новые религиозные движения",
подразумевая — "плохие". Но и христианство новее язычества.
Иностранное происхождение. Христианство для Россия - тоже иностранная
религия, как бы мы ни пытались забыть про то, что Матерь Божия —
еврейка, а крестили Русь — греки, и Русская Церковь целых шесть
веков считалась их заграничным филиалом.
Эклектизм. Сектанты смешивают христианство, буддизм, ислам и пр.
Христианство, правда, тоже есть смесь иудаизма с чем-то совершенно
неиудейским.
Социальная мимикрия. Сектанты стараются скрыться под вывеской научных
обществ, центров, фондов. Но тут же спутана причина и следствие:
не надо их гнать - они не будут мимикрироваать. Отец Александр Мень
до 1988 года читал проповеди под видом лекций.
Разрушительность ("деструктивные секты"). Но и христианство разрушило
языческие капища и культуру. Человек, постригающийся в монахи, уничтожает
в себе семьянина или деятеля науки.
Обращенность к молодежи ("молодежные секты"). Но и христианство
- не религия стариков. Сегодня в храмах часто молодежи больше, чем
бабушек — и это замечательно!
Тоталитарность руководства ("тоталитарные секты"). Но и христианство
- не демократическая республика. Власть Папы Римского, Патриарха
Московского ограничена только теоретически. Власть настоятеля монастыря
не ограничена даже теоретически. В монастыре как раз и ищут — совершенного
послушания. Правда, утверждают, что в своем лидере сектанты видят
Спасителя. Но и христиане видят в Спасителе - лидера, а в своих
священниках и епископах — лидерах, представляющих Спасителя.
Строгая организационно-иерархическая структура. Слава Богу, и в
Русской Церкви она есть.
Тотальность руководства. "Сектанты" доверяют лидеру руководить
своей жизнью даже в мелочах. В монастырях, к примеру, и корочки
хлеба не съесть, и носков не надеть нельзя без благословения. Игумен,
как "гуру", устанавливает нормы поведения, систему контроля и репрессивных
мер, внутренний распорядок. Христос требует всецелой — тотальной
самоотдачи человека.
Дисциплина. Слава Богу, и в Русской Церкви пока еще есть дисциплина,
хотя, к сожалению, ее недостаточно.
Некритическое отношение к лидерам и их учению. Православные стараются
вытравить из своей души сомнения и осуждают тех, кто пытается посмотреть,
какое под архиерейскими ризами белье — грязное или чистое.
Забота лишь о процветании секты. Монах тоже не трудится на благо
общества. Правда, он об этом молится — но на что неверующему молитвы.
Сектанты задаром работают на своих лидеров. Монахам тоже ничего
не платят. И настоятели, епископы, митрополиты живут обычно лучше
- намного лучше - своей паствы. И на здоровье, дело добровольное!
Коммерциализация Стремление к максимальной прибыли. Православные
тоже пытаются получить для своей Церкви как можно больше. Впрочем,
те, кто действительно опасен, думают не о прибыли; в массовых самосожжениях
гибли и лидеры, и в трех крупнейших массовых самоубийствах на религиозной
почве руководители покончили с собой. Значит, не деньги для них
были главное.
Обман людей при вербовке в секту. Сектанты не говорят сразу про
всю свою веру. Впрочем, и православные проповедники сперва стелют
помягче, говорят все больше про спасение от сомнений, про православную
культуру, а про аскетику — это уже монахам.
Нацеленность на изменение сознания верующих. Еще это называют "программированием".
"зомбированием", "кодированием", "роботизацией" с применением многократного
повторения священных формул, медитации (слухи про газы в АУМ Синрике,
кстати, не подтвердились, да и нет такого газу, чтобы навсегда гипнотизировал).
У православных "средством зомбирования" служит непрерывное повторение
Иисусовой молитвы, чтение акафистов и "Добротолюбия" с исключением
из круга чтения всякой светской литературы. И слава Богу, что есть
такие православные — "кодированные"!
Иррациональность. В отказе от рационального мышления можно обвинить
и члена АУМ Синрике, и любого православного христианина. Вера выше
рационального мышления, на то она и вера, и на поступки она часто
толкает иррациональные — например, на самопожертвование.
Зависимость. Психологическая зависимость от общины нормальна, это
один из ликов человеческой дружбы и сплоченности. Правда, эта дружба
вызывает возмущение у тех, кто ревнует к религии своих близких —
ко всякой религии. Как смеют сектанты привлекать своей добротой
людей, "измученных равнодушием и черствостью окружающих"! Нет, пускай
верующие тоже будут черствыми!!
Изоляционизм. Монашество тоже есть уход от мира в абсолютную изоляцию.
Спекуляция на чувстве вины. Призывы к покаянию — разумеется, они
характерны не только для тоталитарных сект. Пожалуй, христиане даже
чаще "спекулируют" на чувстве вины. А что делать, если вина — есть?
Психологическое насилие. Кому и проповедь — "психологическое насилие".
Есть люди, которое даже приветствие: "Доброе утро!" считают навязыванием
другому собственного отношения к миру. Монахи специально изводят
себя постами, изоляцией от мира, послушанием, постоянным чтением
религиозной литературы, чтобы увидеть, что каждое утро — действительно
доброе.
Спокойствие и отрешенность. Сектанты, писал один профессор, обращаются
к таким методикам изменения сознания, которые дают "чувство облегчения,
успокоения в этом мире и сейчас". Православное богослужение и аскетика
тоже стараются не взвинчивать людей, и хорошего монаха нетрудно
отличить по особому духу покоя и примиренности.
Разрушение семьи и карьеры. Уход в монашество тоже разрушает семью.
Мать Феодосия Печерского до хрипоты ругала монастырь, куда он постригся;
правда, назвать его "тоталитарной сектой" все же не догадалась.
Вера в скорый конец света. Когда христианин произносит "Да приидет
Царствие Твое", он тоже надеется — или должен надеяться — что приход
Христа и конец света близко.
Сектанты верят, что цель оправдывает средства. Впрочем, те, кто
сжигал протопопа Аввакума тоже верили, что делают это ради Царства
Божия. Ложь во спасение, объятия с противными тебе людьми, компромиссы,
уступчивость, которая никогда неизвестно, где должна кончаться,
— все это известно и православным.
Секретность. Сектанты не любят распространяться о недостатках своих
лидеров или о своих доходах. А кто это любит?
Физическое насилие. Это обвинение из разряда клеветы. Если бы сектанты
осмеливались прибегать к физическому насилию, их бы сразу сажали
за уголовщину. Впрочем, в монастырях, бывало, и на цепь сажали,
и кнутом перед всей братией пороли.
Нетерпимость к другим взглядам. Увы, нетерпимы многие христиане,
и христианские лидеры — и ссылаются они при этом на Библию, где
даже рассказывается об истреблении иноверцев мечом.
Можно еще десяток пунктов набросать — но ни один не работает! Нет
способа отличить хорошую религию от плохой — и слава Богу, а то
бы не нужна была вера, самое драгоценное из того, что дает Бог человеку.
Не было бы возможности ошибиться — не было бы и Истины, живой и
теплой, а была бы обязаловка. Журналисты и ученые, родители "сектантов"
и дети "сектантов", атеисты и православные, законодатели и милиционеры,
— все мы должны отвыкнуть от слов "секта" и привыкнуть к терпимости,
смирению перед свободой веры и величием Бога.
Яков Кротов
РЕЦЕНЗИИ
Марина Лопатникова. Диалог православия и католичества в "Новой
Европе". - Книжное обозрение, 9.7.96. Рецензия на все выпуски журнала.
Рецензент пишет: "Несмотря на активнейшее наступление как католицизма
(крестовые походы, масонские ордена и т.д.), так и протестантизма
(особенно ярко эта ересь заметна в нынешнее "смутное время"), Россия
всегда оставалась такой, какой ее видел русский человек, а российское
православие — исконным, почти не изменившимся с начала своего существования".
Она цитирует также интервью Р.Гальцевой (Литературная газета, 4.8.93):
"В ряде регионов России работа католических миссионеров выглядит
как политика прозелитизма — перетягивание верующих в свое вероисповедание,
что недопустимо и юридически".
В.Сендеров. В мутном зеркале ликописания. - Новый мир, 1996, №4.
Рецензия на книгу Михаила Вострышева "Патриарх Тихон" (М.: Молодая
гвардия, 1995, серия "ЖЗЛ"). Сендеров уличает Вострышева в незнании
исторических фактов, неточном цитировании, "языковой нескладице"
(примеры ярки), упрекает за антиинтеллигентские выпады, сопряженные
с воспеванием Распутина, за "вполне мракобесное" рассуждение о нереальности
свободы вероисповедания. "Умолчания и лукавые передержки в последних
главах агрессивно сгущаются". Сендеров принципиально осуждает изображение
Тихона как первого сергианца, ссылаясь на то, что Патриарх в разговоре
со своим врачом "благословил стойкую часть паствы на уход в Катакомбы",
"никогда не благословлял официальный путь как единственный. Мудрый
его указ # 362 дает обоснование различным формам церковной жизни".
Стоит, однако, отметить, что и интерпретация указа 362, и оценка
разговора с Жижиленко даны Сендеровым чрезмерно категорично. Указ
был издан еще в "диссидентский" период жизни Патриарха и, возможно,
считался им самим недействительным с 1923 года, да и не говорит
этот указ о "различных формах церковной жизни"; разговор с Жижиленко
нуждается в отдельном источниковедческом анализе, ведь он воспроизведен
в эмигрантском издании и может быть чистым вымыслом. Хотя в целом
Вострышев действительно принес полноту фактов "в жертву на алтарь
идеологической лакировки", все же в целом его оценка Тихона как
создателя современной патриархийной традиции в отношениях с номенклатурой
представляется пока непоколебленной.
А.Рейтблат ("Знамя", 1996. - №4) раскритиковала М.Колерова. Рецензируя
публикацию воспоминаний В.Зеньковского, Рейтблат отмечает, что "ценность
ее значительно снижает тот факт, что она абсолютно лишена комментария,
отсутствует даже указатель имен. Это само по себе огорчительно,
но вдвойне неприятно становится, когда вспоминаешь, что публикацию
подготовил М.А.Колеров. Скольких публикаторов он буквально изничтожил
в своих саркастических рецензиях в газете "Сегодня", сколько репутаций
подорвал - и все за некаественный комментарий. А теперь, публикуя
сложный для понимания текст, в котором упоминается изрядное число
малоизвестных имен и событий, он выпускает его в свет, лишь раскрыв
сокращения ... Конечно, откомментировать сложный текст гораздо труднее,
чем написать несколько десятков фельетонных газетных статей, но
есть ли моральное право на оценку чужого комментаторского труда
у того, кто в своей работе им просто манкирует?".
|
