ХРИСТИАНСТВО
В РОССИИ
Вып. 2.
Вернуться к указателю журнала в целом
Это электронная версия журнала, страницы печатного оригинала указаны в прямых
скобках и выделены линейками. Год издания I
№ 2 (X-XII, 1994)
В этом номере:
Женщина в храме
Архиерейский Собор
Дело и "дело" священника Александра Борисова
ПУТЬ К СОЗЕРЦАНИЮ БОЖЕСТВЕННОГО СВЕТА
К
то хочет узреть оный Свет,
Тот должен следующее в сердце хранить:
Блюстись от телесных страстей
и непотребных скверн,
Божбы и всякого гнева и возмущения,
И рассеяния и памятозлобия,
И совершенно людей не судить;
А быть в самом помысле и сердце
Чистейшим от плотских скверн,
Кротким, смиренным, спокойным,
Откровенным и чадом мира,
Воздержным в пище и питии
И неослабно заниматься молитвой;
Началом же и концом во всем этом
Иметь главу добродетелей - любовь.
Преподобный Симеон Новый Богослов
Журнал "Христианство в России"
издается центром "Свет Христов" ежеквартально,
публикует эссеистику, обзоры периодической печати,
рецензии на поступающие в редакцию книги.
Этот выпуск журнала подготовлен
при поддержке фонда "MATRA".
"Свет Христов" - независимый частный центр
по распространению христианского просвещения
и взаимопонимания между христианами.
Наталья Мирошниченко
Записки современной паломницы
Дивеево
Свято-Дивеевская монашеская обитель известна всем благодаря ее духовному наставнику,
одному из наиболее почитаемых в России святых, преподобному Серафиму Саровскому.
Доехать до монастыря несложно: поездом до Арзамаса, потом час езды на автобусе
среди бескрайних полей. Издалека становятся видны золотые купола Троицкого собора
и церквей, названий которых мы еще не знаем. Совсем вплотную к ним подступают
деревенские дома. По улицам деревни разгуливают куры, собаки, а за деревней пасется
стадо коров и коз.
Местные жители охотно принимают паломников, и мы, несколько человек из одного
прихода, небольшая мо-литвенная группа, поселились у одной хозяйки. Стояли жаркие
летние дни; мухи, удобства в огороде, зато до храма—сто метров.
Огромный Троицкий собор великолепен: белоснежный, двухэтажный, просторный внутри.
На фоне пасто-ральных деревенских пейзажей он смотрится величественным пришельцем
из другого, горнего мира. Был собор построен полностью по советам преподобного
Серафима. Монастырские предания гласят, что он приходил на строительство собора
с особой веревочкой, которой отмеривал строительное пространство и говорил, что
Сама Божия Матерь ему во время своих явлений дает эти размеры, и Она-то и есть
главная строительница этого собора.
Недавно, шесть лет назад, монастырь, закрытый в двадцатые годы, был вновь открыт,
а в 1991 году в Троицком соборе были положены честные мощи великого старца.
Монахини живут в кельях под колокольней и около нее. В остальных монастырских
постройках пока еще магазинчики и склады. Роскошные пруды, некогда окружавшие
монастырь, теперь заросли. Так что много предстоит работы для восстановления былого
великолепия обители.
Поработать и поклониться Серафиму Саровскому приезжает очень много паломников.
В дни больших праздников их столько, что вокруг собора ставятся десятки палаток,
а у кого их нет, ночуют или в церкви на полу или просто на траве. Кстати сказать,
любого паломника, независимо от того, работал он или нет, всегда два раза в день
досыта накормят в трапезной.
Нашу молодую и веселую группу монахини приметили сразу, но сначала присматривались.
Когда же мы, присев у трапезной, спели несколько пасхальных песнопений, к нам
сразу подошли и взяли всех на послушания. Мужчин—колоть дрова и носить котлы в
трапезной, а мы — чего только за неделю не переделали! Мыли полы в трапезной,
очищали в храме ковры от воска, вечером до самой темноты сажали и поливали цветы
на клумбах, стирали, всего и не перечтешь.
Говорят, труд сильнее молитвы. Правда это или нет, но монастырские послушания,
даже самые тяжелые, наполняют душу радостью. Сама работа кажется какой-то возвышенно-осмысленной,
а все заботы и проблемы, оставленные дома, кажутся пустяковыми и суетными.
Самым любимым послушанием у нас была сортировка свечей. Представьте: огромный
собор. Тишина, только мы и десятки ящиков с разбросанными после праздника свечами.
Раскладываем—огарки к огаркам, тонкие к тонким, большие к большим, медовые к медовым.
Свечи белого, желтого, темного воска. Каждую приходится нюхать и складывать в
определенный ящик. Никто не произносит ни слова, пахнет разогретым на солнце воском.
Вдруг прибегает послушница, сестра Надежда: "Ой, сестрочки, какие вы хорошие,
какие добрые! Давайте вместе помолимся!" Удивительная эта сестра Надежда- всегда
радостная, всегда д оброжелательная, для всех найдет послушание, да еще спросит,
нравится ли, если нет, то даст другое. Говорят, недавно прислала письмо, просила
наших молитв—что-то у нее со зрением приключилось. Дай-то ей Бог здоровья!
Настоятельница монастыря—игуменья Сергия, женщина образованная, статная, властная.
Содержит всех в строгости. Есть в монастыре и схимонахини. Одна из них была монахиней
еще в дореволюционном Дивееве. А в основном—монахини и послушницы довольно молодые
женщины. Желающих поступить в монастырь очень много, и большей частью это молодые
девушки.
Основное занятие насельниц монастыря—молитва и труд от зари до зари. Как мы
ходим на работу и выполняем каждый свои обязанности, так и монахини имеют каждая
свой участок работы. Например, одна свечи продает, другая заведует снабжением,
третья пишет иконы, четвертая отвечает за дела в трапезной. Есть в монастыре и
своя пекарня, где пекутся просфоры. А при мощах препо
добного—мантийная монахиня Екатерина, красивая, молодая, благостная.
Я с ней одного возраста, но называла ее матушкой, потому что между мной и ею—пропасть.
Мы уходили из дома к ранней Литургии и возвращались глубокой ночью, когда все
небо было усыпано яркими звездами. Без сил падали и засыпали. К Причастию подходили
каждый день, и все боялись, что нам не разрешат так часто это делать. Даже, чего
греха таить, -- платочками менялись, одежду другую одевали, чтобы священник не
узнал, смех, да и только! Но главное—каждый имел как последний аргумент слова
преподобного Серафима, о том, что если священник не разрешит часто причащаться
Святых Тайн, то отвечать ему: "Мой духовный отец благословил меня причащаться
как можно чаще". Но все обошлось. Нас батюшка хоть и приметил, но подойти к причастию
никому не отказал, хотя при нас отказывал многим и на исповеди и возле самой Чаши.
После Литургии мы шли в трапезную обедать, затем расходились по послушаниям.
Вечером—ужин. После ужина—монашеское вечернее правило с величанием преподобному
Серафиму и вечерня. На вечерне стоишь, подходит послушница: "Сестрица, постой
здесь, присмотри за подсвечником". Подходит другая с толстой тетрадью: "На вот,
поминания читай, пока служба идет".
А после вечерни мы, взяв в руки четки, медленно друг за другом шли по Канавке,
по которой, как говорил преподобный, "Сама Пречистая каждую ночь ходит". Тишина,
сгущаются летние синие сумерки, вдоль тропинки стоят могучие вековые деревья и
тихо в душе звучит: "Богородице,Дево, радуйся...". Серафим Саровский наказывал,
проходя по Канавке, прочитать 150 раз "Богородице", а потом "душой как бы в Горнем
Иерусалиме окажешься".
Стояли жаркие дни. Наработаешься—пот градом катится. Можно пойти на святые
источники купаться. Их возле монастыря три. За деревней—Казанский источник, у
прудов—источник матушки Александры—основательницы обители, а подальше—источник
батюшки Серафима. У всех источников построены часовенки и купальни. Заходишь в
купальню, снимаешь с себя все и—с головой в ледяную родниковую воду. Пару раз
нырнешь—дух захватывает и тело немеет. Словно заново родишься. Обсохнешь на солнышке—и
снова за работу.
В один из дней мы поехали в Саровский лес к ближнему источнику Серафима Саровского.
Вышли из автобуса на повороте дороги и роскошное зрелище предстало нам: в низине
за перелеском сверкал золотом куполов город Сарова. Особое это место—более пятидесяти
лет подвизался преподобный Серафим в Саровской пустыни. Уходил на пятнадцать лет
в затвор, откуда снова вернулся в Сарову уже умудренным старцем. Именно в Саровскую
обитель шли к нему люди со всей России. "Радость моя, гряди, гряди ко мне",- улыбался
старец каждому.
Сейчас старинный город Сарова—Сараклыч, заложеннй ширинским ханом Бехметом
в тринадцатом веке—всем печально известный Арзамас-16. Из-за ядерного завода вход
и въезд туда только по спецпропускам. Окружает его лес—сухой, светлый, сосновый.
Нашли мы и источник. Просто чудом нашли. На изгибе реки—крест, а под крестом—родничок,
впадающий в речку. После купания долго сидели под огромным дубом, одиноко стоящим
среди огромной поляны.
Когды мы уезжали, послушницы, которые пришли нас проводить, плакали, расставаясь
с нами, и старались что-нибудь подарить на память. Но разве можно подарить что-либо
большее, чем радость совместной искренней молитвы? "Если кто-нибудь поработает
в Дивееве, того батюшка Серафим снова к себе позовет",- говорили они.
Вологда
В Вологодский Спасо-Прилуцкий монастырь мы поехали не просто так, а на празднование
600 лет преставления Димитрия Прилуцкого.
Выезжали из Москвы, погода была теплая и оделись мы легко. А тут на тебе: мороз
под тридцать да вьюга. Ладно, приехали с горем пополам в монастырь. Он открылся
вновь совсем недавно. Разруха жуткая, вода ведрами из колодца, колодец за тридевять
земель за семью сугробами. Отопление печное, а дрова там же в тридевятом за теми
же сугробами. Удобства на улице, на улице минус двадцать шесть. Ну и чистоты особой
в помещениях не наблюдается. Одно слово—мужики, хоть они и монахи.
На заваленной всяким хламом кухоньке-трапезной хозяйничает дама сочных форм,
жена завхоза матушка Вера. Усадила нас за стол, кормит чем Бог послал. Едим. Смирно
сидим. Вдруг влетает монах с развевающейся рыжей бородой и радостно так нам: "А-а!
Попа-ались!" Что он имел в виду, понятия не имею, но мы подняли головы от мисок
и согласились, мол, да, попались. Монах чему-то обрадовался и убежал.
Потом нам показали монастырское хозяйство и обрисовали фронт работ, после чего
мы порешили, что здесь нам и конец настанет. Самые хитрые-богомольные смекнули,
что к чему, и чинно удалились на парадную службу. А мы четверо—две Ленки и две
Наташки остались. Растопить печку в зале оказалось делом мудреным, и от этой затейной
радости я, по уши изгваздавшись, начисто отказалась, предоставив ее краснеющему
послушнику. Прибежал завхоз—Евгений Александрович, развеселый бородатый дядька,
сграбастал нас и увел мыть полы в залах и на лестнице.
Зал большой, грязный, и мыли мы его весь день. Отсутствие удобств создало дополнительные
развлечения. Короче, взялись мы мыть лестницу. Моем, а вода тут же превращается
в ледяную корочку. Прибежал снова Евгений Александрович, полюбовался на нас сзади
как мы трудимся, потом присмотрелся и пришел в ужас: "Да вы что! Владыке под восемьдесят,
а лестница мало того, что крутая, так еще и ледяная!" Решили мыть с солью. Не
помогло. Замерзает проклятая. Я предложила посыпать песочком. Это довело завхоза
до точки кипения и он мгновенно откуда-то приволок новую исполкомовскую дорожку.
Мы тут же сошлись на мнении, что так оно мягче падать будет, даже если вместе
с дорожкой.
В итоге всех этих лихорадочных приготовлений к грядущему праздничному банкету
мы едва успели забежать в храм на полиелей. Нас помазали и отправили снова делать
дела, пояснив, что труд сильнее молитвы. С чем мы и согласились.
Ближе к ночи пошли мы устраиваться на ночлег. Поскольку мы полу с монахами
разного, нас попросили по-кинуть на ночь пределы монастыря и отправили в так называемый
в народе "раковый корпус" к матушке Марии. Ма-тушка Мария—монахиня и расчудесная
старушка, а "раковый корпус"—правое крыло домика, в левом крыле которого находится
онкологический диспансер. Болящих там почти никого и нам заботливо выдали уйму
матрасов. Мы их разбросали на полу в двух крохотных комнатушках. Помимо нас там
уже жили штук десять старушек-паломниц. Они добродушно сообщили нам, что живут
там уже месяц, но за отсутствием всяких удобств еще ни разу не мылись. И, хотя
жара и духота стояли невыносимые, попросили не открывать форточку по причине боязни
сквозняков. А когда легли спать, по некоторым признакам выяснилось, что видать,
питались они весь месяц капустой и горохом. Топор бы повис в воздухе и не шелохнулся.
Еле дождались мы пяти утра, чтобы соскочить с матрасов и убежать работать. Кроме
того была еще одна прелесть раннего вставания: ведро общего пользования было еще
не совсем полным.
Дошли через поле и сугробы до монастыря. Надо успеть огромные шторы погладить,
пришить к ним колечки, столы расставить, помочь официантам, приехавшим с провиантом
из городского ресторана. Кстати сказать, поразило отношение местных жителей к
монастырю. Зашли в первый попавшийся дом и попросили утюг, и женщины, узнав, для
кого он понадобился, тут же выдали нам его без лишних слов.
Думали, что хоть на крестный ход успеем—да где там, только из окошка и увидали.
Матушка Вера носилась за нами как наседка, хлопающая крыльями и причитала: "Ой
не успеем!".
Успели! После службы стали съезжаться гости. Отцы и матери города, местные
тузы, духовенство, даже чуть не вся пожарная команда заявилась. Стол буквой "О"
поставили, народу уйма. И нас усадили. Я в аккурат напротив митрополита оказалась.
Вкусно было очень. Ели мы, ели, народ вокруг простой и веселый, шум, гам. Отец
города вручил в подарок митрополиту ценную старинную книгу из церковного обихода.
А в конце банкета принесли два торта невероятных размеров. Один в розочках для
всех, а на стол митрополита взгромоздили другой—весь из безе, в виде белого пятиглавого
храма с оградкой. И надпись соответствующая на съедобной табличке.
Закончился банкет. Духовенство стало выходить поочередно в двери. В дверях
как в воротах стояли мы, ловили каждого и брали благословение. Я так увлеклась,
что очередное духовное лицо шарахнулось от меня с воплем: "Дьякон я, дьякон, отпустите
меня, не имею я права давать благословение!"
А когда в зале все рассосалось, началось самое ужасное. Мы, группа по ликвидации
последствий банкета, пошли прибирать со столов. И начали не откуда-нибудь, а с
митрополичьего стола. На нем невинно красовался нетронутый белоснежный торт. Сгрудились
мы вокруг него в восхищении. И тут самая юная и бойкая Леночка протягивает пухленькую
ручку, и—цоп! -- хватает белую главку. Это был сигнал к разграблению. Через несколько
секунд торт стал напоминать крейсер "Аврора": три толстых трубы по периметру.
Одна экзальтированная дама содрала надпись "600 лет" и нежно ее к себе прижимала.
Я хапнула самую большую главку и пыталась запихнуть ее к себе в карман. Из жадности
еще и содрала ажурный сладкий заборчик. Закончив мародерство, мы с чистой совестью
пошли трудиться. Вдруг входит в зал настоятель—отец Ефрем. Добрейший человек,
три высших образования. Глянул он на торт и остолбенел. Сунул палец в него, облизал:
"Безе было... И кто ж его так..." Совестно нам стало, но мы не сознались, тем
более что кроме нас вокруг никого не было и дело было ясным.
По дороге в "раковый корпус" мы встретили деревенскую лошадь смешной волосатой
породы. Не имея сахара и мучимые раскаянием, скормили ей белый заборчик с торта.
Вот потом скажи кому, что в вологодской глуши кормили забором волосатую лошадь—в
дурдом упекут. Главка, кстати, не на пользу пошла. Пока я вещи собирала, положила
ее на стульчик, а на этот стульчик сослепу старушка уселась и превратила сладкую
главку в кучку белой трухи. В храм мы все же попали. Для нас его специально открыли.
Зашли мы, приложились к мощам, потом к иконе Дмитрия Прилуцкого. Вдруг Лена как
вскрикнет: "Ой! Я на иконе в масло какое-то попала! И пахнет хорошо!". Нам бы,
глупым, понять, что это чудо, икона мироточит, а мы хлопнули ушами и пошли. Только
через некоторое время я поняла, что это было на самом деле чудо.
Несколько недель спустя я была с той же Леной в Печерском монастырею Монах,
принимающий исповедь, почти не говорит, только слушает, смотрит вниз. Подхожу,
и в конце исповеди сознаюсь, что обеими руками копалась в торте на столе митрополита.
Монах удивился, глянул на меня. Потом подходит Елена и говорит что-то такое, отчего
он с ужасом посмотрел на нее, а потом на меня. Допаломничались...
Рижская пустынь
Поездка в Спасо-Преображенскую Рижскую пустынь оказалась самой тяжелой. Одна
дорога заняла более суток: поездом до Риги, от Риги до Елгавы, от Елгавы полтора
часа автобусом, а дальше—километров десять пешком, потому что в ту глухомань не
ходит ни одно средство передвижения. Хорошо еще, что от автобуса нам помогли довезти
вещи и подарки для монахинь на старенькой монастырской "Победе".
В стороне от дорог, среди глухих лесов находится Рижская пустынь, духовником
которой с 1968 года до своей кончины был известный старец архимандрит Таврион
Батозский. В крохотном монастыре он отстроил кельи, украсил храмы, возродил высокий
духовный строй монастыря. Тысячи людей ехали к нему со всех концов России. Многие
молодые священники получили благословение на служение у отца Тавриона. С момента
рукоположения он каждый день, даже в одиночке Казанской тюрьмы (старец много лет
провел в сталинских лагерях) совершал Литургию. В обители же он ежедневно призывал
паломников к Чаше Христовой. Недавно община отца Георгия Кочеткова обратилась
к Синодальной комиссии по канонизации с просьбой рассмотреть вопрос о причислении
архимандрита Тавриона к лику святых.
Монастырь действительно очень маленький, его можно обойти кругом за пятнадцать
минут, но очень уютный и ухоженный. Службы ведутся в бревенчатой церковке во имя
преп. Иоанна Лествичника. Видимо, при ее застройке не спилили ни одного дерева:
прямо среди ступенек растут три огромные сосны.Есть и кирпичный храм, но он не
отапливается и зимой служб там нет, только читаются часы.
Для паломников выстроена двухэтажная деревянная гостиница. Чисто, уютно, в
холле висят иконы и лампадки—там можно в любое время молиться, не мешая другим
паломникам. Зашли мы в светлую комнату, положили вещи рядом с кроватями, застеленными
белоснежными душистыми простынями, и решили открыть окно. Открыли, выглянули—а
под самым окном—кладбище. Белые кресты один к другому рядами вьются среди деревьев.
Кладбище занимает почти всю территорию монастыря. Первые захоронения еще времен
Первой мировой войны, последние—служителей и монахинь обители. На некоторых, особо
почитаемых могилах горят неугасимые лампады и каждый вечер после монашеского правила
их обходят крестным ходом с иконой.
В дни нашего прибывания приезжала в пустынь настоятельница, игуменья Магдалина,
которая живет в Риге. Матушке под девяносто лет, а лицо без единой морщинки. Благостная,
улыбающаяся. Когда она отъезжала обратно, сбежались все инокини и послушницы,
зазвонили в колокола. Вышла матушка Магдалина, каждого благословила крестом и
села в зеленый монастырский "Москвич". Я, грешным делом, подумала: "Никак мужчина-шофер
ее повезет?". Нет, вышла монахиня, поправила очки на носу, лихо сдвинула камилавку,
и сев за руль, громко сигналя, под звон колоколов выехала за ворота. Мы вернулись
к своим послушаниям.
Послушания были тяжелыми. Работа на кухне—дело привычное: помыть посуду, почистить
овощи. Но вот пришлось работать и на лесоповале. Некоторые старые деревья возле
монастыря в лесу спилили, чтобы посадить новые, а старые пустить на дрова (отопление
в пустыни печное). Мы обрубали и сжигали сучья. Нам выдали галоши, фартуки, рукавицы,
и вид у нас стал как у колымских заключенных в тридцать седьмом. Когда закончили
с сучьями, пошли прибирать дорожки вокруг храма к празднику. Умаялись страшно.
Хилой меня не назовешь, но к концу дня я буквально висела от усталости на граблях.
Представить не могу, как монахини выполняют без помощи паломников эти работы каждый
день, да еще стоят в храме службы.
Единственный священник и духовник в пустыни—отец Тихон, веселый, жизнерадостный,
с гусарскими усами иеромонах лет под пятьдесят. Жизненная энергия его меня просто
поразила—он один ведет все службы: всенощная, заутреня, утреня, исповедь, Литургия,
по понедельникам соборование, молебны, вечерня или всенощная. Да еще вечером,
почти ночью, заглянет к нам в трапезную такой же жизнерадостный, как и утром:
"Как вы, паломнички, себя чувствуете, не устали?" У нас уже сил нет ложку держать
в руках, голова от миски не поднимается от усталости. А он смеется: "Вижу, что
все хорошо—вон как живо ложками мотаете!"
Пустынь славится семью мироточивыми иконами. Мироточат большая и малая иконы
Толгской Божией Матери, Распятие, икона Сергия Радонежского, Иоанна Лествичника
и две алтарные иконы Серафима Саровского. Божией благодатью посланы эти благоуханные
капли мира. Ни с одним из земных запахов невозможно его сравнить или спутать.
Есть и особый обряд в монастыре: все по очереди подходят и прикладываются к мироточивым
иконам, а потом на амвоне отец Тихон всех помазует этим миром, смешанным с елеем.
Подходим и мы. Батюшка приговаривает: "Вот вы какие чистенькие, исповедались,
причастились, соборовались. Теперь идите и держите эту чистоту, не грешите". Потом
подумал и добавил: "Хотя тело есть, значит и грехи будут. Ничего, нагрешите, еще
приедете".
Службы монастырские долгие, стоять их с непривычки тяжело. Паломникам можно
стоять только в крохотном притворе. Остальное место для монахинь. Идет отец Тихон,
кадит, все сдвигаются, совсем тесно делается. А кадит он особенно—не просто всем,
а каждому персонально: иконам—по три взмаха, монахиням—по два, каждому молящемуся—по
одному.
Конечно, находиться по нескольку часов в молитвенном напряжении—огромный труд,
который дается не сразу. Небольшие победы над своими слабостями происходят постепенно.
Например, нелегко каждый день вставать к службе в пять утра. Но постепенно душа
и тело дисциплинируются. Приходит радость и легкость необыкновенные.
Особую радость доставляет общение с сопаломниками и монашествующими. Откуда-то
появляется забота друг о друге, желание помочь. Бывает, сил нет стоять уже на
службе, вдруг, чувствуешь—кто-то скамеечку подсовывает. Обернешься, это монахиня
как-то почувствовала, что мне необходимо сесть. Пример—главное в духовной жизни—пример
послушания, пример любви, пример терпения и молитвы.
Да и условия в жизни в монастыре способствуют оставлению "всякого житейского
попечения". Все просто и аскетично. Нет привычных удобств. А когда лишаешься привычных
благ цивилизации, вдруг понимаешь свою беспо-мощность и привязанность к ним. Кругом
удивительная природа, нет суеты, невозможно понять, какой век, какая страна, даже
какое время года, потому что стоял теплый февраль, Сретенье, кругом зеленый мох,
зеленые сосны и яр-кое солнце.
Перейти к следующей части
|