Яков Кротов. История. Книга о том, как общение создаёт свободу, любовь, человечность

Оглавление

Брак. Дополнительные материалы. Сергей Троицкий. Христианская философия брака.

Глава 2. БРАЧНЫЙ ИДЕАЛИЗМ И НАУКА

Данные естествознания: антагонизм между совершенством и размножением

Бергсон о значении пола в растительном царстве. Данные психологии: антагонизм между размножением и половой любовью

Примеры и свидетельства из философии, Библии, церковной и изящной литературы

Ошибки Шопенгауэра

Неразрешимость вопроса о цели брака для науки и обращение к интуиции

Многовековой спор между идеалистической и реалистической теориями о цели брака нужно решить в пользу первой, идеалистической теории, то есть в том смысле, что главная цель брака заключается в самих брачующихся, а не вне их и состоит в достижении «плиромы», блаженной полноты бытия, тогда как рождение имеет в нем второстепенное и подчиненное значение. К такому выводу приводит и наука, и интуиция. В частности, из научных дисциплин в особенности убедительно говорят в пользу идеалистической теории данные естествознания и психологии.

В пользу реалистического воззрения, что главная цель брака – рождение, говорит, по-видимому, здравый разум, ежедневный опыт, даже самоочевидность. С одной стороны, рождение, насколько мы знаем, невозможно без соединения полов, с другой стороны – соединение полов в громадном большинстве случаев ведет к деторождению. Бездетный брак есть что-то ненормальное, какое-то печальное исключение.

Но стоит лишь, отрешившись от узких рамок повседневного опыта, стать на точку зрения опыта широкого, научного, принимающего во внимание общую картину жизни и развития всего органического мира, и окажется, что взгляд этот, по существу, неверен, что между половой и родовой жизнью54 не только нет неразрывной связи, но замечается даже антагонизм. Эту мысль, в корне подрывающую католическое учение о цели брака, блестяще развил не кто иной, как Владимир Соловьев, труды которого охотно издаются католическими пропагандистами и которого называли тайным униатом.

В своем труде «Смысл любви»55 он выясняет ложность модного взгляда, по которому смысл полового влечения заключается в размножении, и выясняет не на основании каких-то отвлеченных общих соображений, а на основании естественно-исторических фактов. Что размножение живых существ может обходиться без половой любви, это видно уже из того, что оно обходится без самого разделения на полы. Значительная часть организмов, как растительного, так и животного царства, размножается бесполым способом56: делением, почкованием, прививкой. Правда, высшие формы обоих органических царств размножаются половым способом, но, во-первых, размножающиеся таким способом организмы, как растительные, так отчасти и животные, могут также размножаться и бесполовым образом (прививка у растений, партеногенезис у высших насекомых), а во-вторых, оставляя это в стороне и принимая как общее правило, что высшие организмы размножаются при посредстве полового соединения, мы должны заключить, что этот половой фактор связан не с размножением вообще (которое может происходить и помимо этого), а с размножением высших организмов. Следовательно, смысл половой дифференциации (и полового единения) следует искать не в идее родовой жизни, не в размножении, а лишь в идее высшего организма.

Разительным подтверждением этого является тот великий факт, что в животном мире половая любовь или, вернее, половое притяжение находятся в обратном отношении с размножением: чем сильнее одно, тем слабее другое. В низших организмах огромная сила размножения при полном отсутствии полового притяжения57 за отсутствием самого деления на полы. Далее, у более совершенных организмов появляется половая дифференциация и соответственно ей некоторое половое притяжение – сначала крайне слабое, затем оно постепенно усиливается на дальнейших ступенях органического развития, по мере того, как убывает сила размножения (то есть в прямом отношении к совершенству организации и в обратном отношении к силе размножения), пока, наконец, на самом верху, у человека, является возможной сильнейшая половая любовь даже с полным исключением размножения. Но если, таким образом, на двух концах животной жизни мы находим, с одной стороны, размножение без всякой половой любви, а с другой стороны, половую любовь без всякого размножения, то совершенно ясно, что оба эти явления не могут быть поставлены в неразрывную связь друг с другом; ясно, что каждая из них имеет свое самостоятельное значение и что, в конце концов, даже с точки зрения естественно-научной, размножение не является основной целью половой жизни.

Сходные мысли мы встречаем у французского философа Анри Бергсона в его «Творческой Эволюции».

Ссылаясь на работы новейших естествоиспытателей Мебиуса58 и Гартога59, Бергсон высказывает мысль, что для всего растительного мира, являющегося типом роста и размножения, разделение на полы является «по меньшей мере роскошью, без которой природа могла бы обойтись». И самое стремление к возрастающей сложности, к более полному и совершенному бытию, проявлением которого служит деление организма на полы, по мысли Бергсона, существенно только для животного царства в силу потребности в действиях более широких и сильных, но не для растений, обреченных на нечувствительность и неподвижность. И стремление к совершенствованию и связанное с ним половое деление существует в растительном мире лишь в силу связи его с лучше выражающим основное направление развития жизни миром животных, в силу того, что основное первоначальное стремление, приведшее к половому размножению, существовало в органическом мире раньше разделения его на два царства60. Короче говоря, для растений половая жизнь – это только пережиток.

Хотя пол и находит себе надлежащую почву для своего развития лишь в животном мире, но и здесь он не достигает своей цели. Дело в том, что основное стремление органического мира к совершенствованию не везде «выбилось» на надлежащий путь. В громадном большинстве случаев, во всех почти видах животного мира оно зашло в тупик и остановилось, не достигнув цели, и только в одном-единственном случае, только в человеке, в его сознательной жизни, оно вышло на надлежащую дорогу, почему человек и является пределом и целью развития. А если так, то и пол как частное выражение стремления к совершенству только в человеке, его сознательной и интуитивной психической жизни, находит свой смысл и свою цель. И как бы подтверждением этой мысли Бергсона является тот факт, что библейское повествование о творении не говорит о поле у животных, а только у человека, показывая, что пол у животных не имеет метафизического значения.

От естествознания переходим к психологии. Если смысл пола заключается в идее высшего бытия, а не в размножении, то уже a priori мы вправе ожидать, что именно в человеке, и притом в той стороне его бытия, в которой наиболее проявляется его превосходство – в его психической жизни, – скажется наиболее ярко эта самостоятельность полового начала от начала родового, и скажется именно в тех индивидуумах, у которых душевная жизнь стоит на высшей степени развития. И действительно, в человечестве половая любовь часто стоит в прямом противоречии с целями размножения. Прежде всего, любовь принимает здесь чисто индивидуальный характер, в силу которого именно это лицо другого пола имеет для любящего безусловное значение как единственное и неизменное, как цель сама в себе. Поэтому здесь сильная любовь сопровождается деторождением только в тех редких случаях, когда нет внешних непреодолимых препятствий к тому, а очень часто такая любовь ведет к отрицанию родовой жизни, к монашеству, к самоубийству. Замена одного объекта любви другим, необходимая иногда в целях размножения (например, в случае его смерти, бесплодия, болезни и т.д.), всегда ощущается как измена этой любви. Описать идеальную любовь к одному лицу, а после его смерти-к другому – задача непосильная для романиста, невозможная по существу и вряд ли во всемирной литературе можно указать подобное произведение, которое можно бы назвать действительно художественным.

Но не потому только, что половая любовь, в силу своего индивидуального характера, так сказать, уменьшает шансы размножения, она стоит с ним в противоречии, а и по самому своему существу. Об этом говорят философы, говорит и изящная литература. «Любовь сама по себе, без присоединения аскетических принципов, враждебна всему тому, что ведет к половому акту, более того – ощущает все это как свое отрицание, – пишет Вейнингер. – Любовь и вожделение настолько различные, исключающие друг друга, даже противоположные состояния, что в те моменты, когда человек действительно любит, для него совершенно невозможна мысль о телесном единении с любимым существом»61.

Но, быть может, здесь мы имеем дело с близкой к ненормальности утонченностью модного философа половой любви? Откинем тогда пятнадцать веков и найдем у христианского философа – блаженного Августина – следующие строки:

«Мы знаем, что многие наши братья по взаимному согласию воздерживаются от плотской похоти, но не супружеской любви. Чем более подавляется первая, тем более усиливается вторая»62.

Опять можно возразить, что и Августин подчиняется здесь духу чрезмерного аскетизма. В таком случае откинем еще семь веков и найдем ту же мысль у философа, которого было бы странно обвинять в аскетических тенденциях, у самого главы евдемонизма – Эпикура: «Плотское соединение никому не принесло пользы, а любящего может и оскорбить»63.

Те же мысли встречаем мы у Плутарха, Цицерона, Галена, Порфирия.

От философов старого и нового времени обратимся к Библии и к святоотеческой изящной литературе.

Книга Бытия повествует, что Иаков любил не плодовитую Лию, а бесплодную Рахиль. Во Второй Книге Царств с обычной библейской прямотой излагается история трагической любви Амнона к красивой Фамари. ...И полюбил ее Амнон, сын Давида. И скорбел Амнон до того, что заболел из-за Фамари. Но вот у Амнона любовь побеждена похотью. Хитростью и насилием он добился падения Фамари, и ...потом возненавидел ее Амнон величайшею ненавистью, так что ненависть, какою он возненавидел ее, была сильнее любви, какую имел к ней... И позвал отрока своего, который служил ему, и сказал: прогони эту от меня вон и запри дверь за нею (2Цар. 13, 1–2, 15, 17).

И в древней церковной письменности мы постоянно встречаем мысль об антагонизме между половой и родовой жизнью. Климент Александрийский замечает, что «от пресыщения любовь часто обращается в ненависть»64.

«Когда хранится чистота, – пишет Астерий Ама-сийский, – хранится мир и взаимное влечение, а когда душа объята незаконной и чувственной похотью, она теряет законную и справедливую любовь»65.

Златоуст доказывает, что «от целомудрия рождается любовь»66, что «любовь делает людей целомудренными» и что, наоборот, «распутство бывает ни от чего другого, как от недостатка любви»67.

«Minuitur autem cupiditas caritate crescente» («С ростом любви уменьшается похоть»)68, – пишет блаженный Августин.

Переходим к изящной литературе и опять видим, что самые яркие образы половой любви не мирятся с размножением. Ни Филимон и Бавкида, ни Ромео и Юлия, ни Данте и Беатриче, ни Тристан и Изольда, ни даже Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна не оставляют потомства.

О чувстве противоречия между половой и родовой жизнью не раз говорил Ж.-Ж. Руссо в своей «Исповеди»:

«Никогда я не любил ее нежнее, как в то время, когда так мало желал обладать ею»... «Я люблю ее слишком сильно для того, чтобы желать ее: вот что сознаю яснее всего»... «В первый раз в жизни я увидел себя в объятиях женщины... но не знаю, какая непобедимая грусть отравляла все блаженство этой минуты. Два или три раза я обливал ее грудь слезами»69.

«Все так делают», – успокаивает в «Воскресении» Нехлюдов тяжелое чувство противоречия между любовью к Катюше и физическим сближением с нею.

«Я убежден, что это неестественно», – заявляет Познышев в «Крейцеровой сонате». Даже в «Анне Карениной», этом гимне в честь семейной жизни, чувство художественной правды заставило Толстого написать: «Он (Вронский) чувствовал то, что должен чувствовать убийца, когда видит тело, лишенное им

жизни. Это тело, лишенное им жизни, была их любовь, первый период их любви. Было что-то ужасное и отвратительное в воспоминаниях о том, за что бьшо заплачено этою страшною ценою стыда».

«Какое значение (в половой любви) имеет тело? – спрашивает герой одного имевшего успех нового романа. – Разве я думал об этом? Разве я стремлюсь к этому? Напротив, чем более люблю, тем менее думаю»70. Итак, далеко не один Надсон думает, что «только утро любви хорошо».

Вообще подобных выдержек можно привести много, но их всякий может найти сам, если только не смешивать литературу с порнографией. Ни один писатель «Божией милостью» не соблазнился идеей описать плодородие как выражение идеальной любви.

«Fecondite» Золя, конечно, не порнография, но это и не художественное произведение. Это всего лишь публицистика патриота, испугавшегося за будущность Французской Республики.

Этот отмечаемый и в философии, и в литературе всех времен и народов факт противоречия между чувствами, связанными с половой в узком смысле слова и с родовой жизнью, доказывает самостоятельность того и другого начала, доказывает, что брачная любовь есть сама по себе цель, а не средство продолжения рода.

И ни саркастический смех Мефистофеля71, ни блестящая аргументация Шопенгауэра не могут поколебать этого вывода. И Дон Жуан и Фауст чувствуют глубокое противоречие между любовью и физическим сближением, на которое их наталкивает посторонняя злая сила. Не нужно становиться и на точку зрения Шопенгауэра.

По мысли последнего, все возвышенное и патетическое в любви есть только обман природы, есть только приманка, посредством которой природа заставляет влюбленных достигать ее великой цели-продолжения рода, причем он подробно выясняет, что влюбленным друг в друге нравится именно то, что нужно для здорового и красивого потомства.

Но для объяснения всех этих фактов вовсе нет нужды в антропоморфическом представлении природы, как какой-то не то мышеловки, не то мошеннической лавочки, какое дает нам Шопенгауэр. Учение о координации и гетерогении (разнородности) целей в природе, имеющей единое начало, вполне объясняет основную гармонию жизни пола и жизни рода, вовсе не требуя отрицания самоценности половой любви, как это делает Шопенгауэр. Правда, он старается доказать, что продолжение рода есть задача более важная, чем все личные любовные переживания, но такая высокая оценка родовых целей совершенно не вяжется с его пессимизмом, по которому продолжение рода есть лишь продолжение обмана человека природой.

Ведь если жизнь индивидуума не имеет ни смысла, ни значения, то не имеет значения и жизнь рода, ибо и бесконечная цепь нулей равняется одному нулю.

Как мы видели, истинная любовь всегда имеет индивидуальный характер, вследствие которого только известное лицо, и только оно одно, имеет для любящего абсолютное значение как цель в себе. Шопенгауэр говорит, что это необходимо для точного определения индивидуальности потомка. Но для чего нужно такое определение? Ведь если индивидуальность сама по себе не имеет никакого значения в одном поколении, то не может она иметь какого-либо значения и в следующем. Шопенгауэр говорит, что любовная страсть между родителями существует для ребенка, так как она служит залогом гармоничности и красоты ребенка, его совершенства. Но ведь это уже совсем другой принцип. Красота и совершенство, как мы видим, вовсе не необходимы в борьбе за существование, а часто даже служат препятствием успеху этой борьбы и никоим образом не выводимы из воли к жизни. И если Шопенгауэр для объяснения половой любви вынужден прибегнуть к понятию красоты и совершенства, хотя и в следующем поколении, это доказывает несостоятельность его теории, что половая любовь есть выражение воли к жизни, так как ясно, что здесь мы имеем дело не с волей к жизни, а с волей к определенному характеру этой жизни, причем часто этот характер ставится дороже самой жизни, почему иногда, «полюбив, мы умираем», как поет Азра. И нисколько не спасает теорию Шопенгауэра перекладывание неудобных для его теории понятий красоты и совершенства из одного ящика в другой, из нынешнего поколения в следующее. Откройте оба ящика одновременно, и будет ясно, что неудобные для философа понятия от этого перекладывания не прекращают своего непрерывного бытия, ибо и нынешнее поколение есть следующее в отношении к прошлому.

Вообще рассуждения Шопенгауэра о любви – это рассуждения слепого физика о цветах, и какой-нибудь бульварный роман или цыганский романс может дать более для понимания любви и брака, чем вся «метафизика половой любви» немецкого пессимиста, у которого совершенно отсутствует то, что Данте называет «intelletto cTamore».

Таким образом, и естествознание и психология говорят нам, что цель половой жизни вовсе не состоит в размножении, что пол в человеке имеет какую-то свою самостоятельную цель. Но ведь это еще не ответ. Наука говорит только о том, что не есть цель брака, но не говорит о том, в чем именно состоит эта цель и каково нормальное отношение пола и рода.

Наука говорит нам здесь только ignoramus – et ignorabimus – не знаем – и знать не будем, пока будем стоять лишь на почве науки. И причина бессилия науки лежит в характере самого вопроса. Наука вообще имеет дело с причинами и теряется, когда стоит вопрос о целях в будущем. С другой стороны, вопрос об отношении рода и пола связан с вопросом об отношении инстинкта и сознания, а наука, как один из видов сознания, не в силах охватить сущность инстинкта и выразить его в терминах сознания.

Однако мы имеем другой выход, мы имеем другой источник знания кроме интеллекта. Этот другой источник есть интуиция, непосредственное сознание истины. Сознание нынешнего человечества, по справедливому утверждению Бергсона, имеет преимущественно интеллектуальный характер, оно не открывает нам тайн жизни, а лишь говорит нам о внешних взаимоотношениях носителей жизни. Но не исчезла в человечестве и интуиция, не исчезло сознание, идущее в направлении самой жизни. Правда, эта интуиция имеет смутный и отрывочный характер. Бергсон сравнивает ее с потухающей лампой, которая вспыхивает время от времени всего на несколько мгновений. Но «она вспыхивает именно тогда, когда дело идет о наших наиболее существенных, жизненных интересах, и ее свет освещает наше «я», нашу свободу, то место, которое мы занимаем в целом во вселенной, наше происхождение, а также, быть может, и нашу судьбу»72. О том, где искать нам эту интуицию и как раскрывает она тайны пола и брака, будем говорить в следующей главе.

В древнейшее время Церковь относилась к нему благосклонно, но в более позднее время, когда Церковь сделалась государственной и уровень нравственности упал, обычай этот часто стал служить ширмой разврата, почему духовный брак был запрещен Церковью. Проф. А. П. Лебедев (Духовенство древней Вселенской Церкви. М., 1905. С. 329–346) довольно убедительно доказывает, что апостол Павел в 1Кор. 7, 36–38 под «своей девой» разумеет не дочь, а именно деву, состоящую в духовном сожительстве. Ср.: Achelis, Virgines subintroductae. Leipzig, 1902.

* * *

54Хотя в обычном словоупотреблении термины «половая» и «родовая» жизнь употребляются promisque, однако такое словоупотребление дает повод для многих заблуждений, и мы в дальнейшем изложении будем строго их разграничивать.

55Напечатан впервые в «Вопросах философии и психологии», кн. 14, а также изд. «Заря». Берлин, 1924. С. 1–58.

56Этот факт был известен и отцам Церкви. «Можно бы и на земле указать многие роды рождаемых без сожития», – пишет святой Исидор Пелусиот (Письмо схоластику Феодору, 192. Mg. 78, 1280).

57Быть может, не случайность, что Библия упоминает о благословении размножения только низшим животным, созданным в пятый день. Типом размножения являются именно низшие организмы.

58Beitrage zur Lehre von der Fortpflanzung der Ge-wachse. Jena, 1897, 203–206.

59Sur les phenomenes de reproduction, Annee biolo-gique, 1895, p. 707–709.

60«Творческая эволюция», изд. 2-е. СПб. Глава 1. С. 56. Глава 2. С. 106.

61«Пол и характер», глава 11: «Эротика и аскетика». СПб. 1909. С. 289; 26-е немецкое изд. Wien und Leipzig, 1925, S. 310.

62Sermo de concupisc. cap. 11, Ml. 38, 345. По-видимому, здесь блаженный Августин говорит об очень распространенном в древней Церкви «духовном браке».

63 Диоген Лаэрций 10, 118.

64Строматы 3, 7.

65Слово на Мф. 19, 3.

66Беседа на слова «Целуйте Акилу и Прискилу».

67Беседа 33, 6, на 1 Кор.

68Enchiridion, cap. 121, Ml. 40, 288.

69«Исповедь», часть 1, книга 5-я, пер. О. П. Устря-лова. СПб., 1865. С. 195 – 196. Подобные мысли встречаются и в книге Стендаля «О любви».

70 Фон Визен. Две жизни. Изд. 4-е. С. 183–184.

71В «Фаусте» Гете и Пушкина (сцена из «Фауста»); в «Дон-Жуане» Алексея Толстого.

72Op. cit. гл. 3. С. 235–237.

См.: История человечества - Человек - Вера - Христос - Свобода - На первую страницу (указатели).

 

Внимание: если кликнуть на картинку
в самом верху страницы со словами
«Яков Кротов. Опыты»,
то вы окажетесь в основном оглавлении.