«Кто мой ближний?»
В ответ на этот вопрос Христос рассказал притчу о добром самарянине.
Прежде всего, вспомним: если для нас самаряне — добрые, то для первых слушателей этой притчи все обстояло несколько иначе. В их глазах самаряне были плохи просто в силу того, что они самаряне. Потому-то самарянин и становится героем притчи: слушателям предлагалось понять, что хотя бы один из них может быть добрым.
С другой стороны, мы легко отождествляем себя с самарянами и потому воспринимаем их добрыми. В наших глазах все они добры, потому что мы считаем себя самарянами. Если мы относимся к себе как к добрым самарянам, может быть, мы думаем, что евреи не столь добры, как мы сами? В таком случае мы вообще не поймем притчу, ибо будем воображать, что священник и левит прошли мимо избитого человека именно потому, что были евреями. И мы будем думать, что тот, кто ему помог, сделал это потому, что был самарянином и в то же время добрым.
Но если мы так толкуем притчу, мы не понимаем ее смысла. Ибо ни еврей, ни самарянин не является нашим ближним в каком-то особом или лестном для нас смысле.
Вернемся к нашему вопросу: «Кто мой ближний?» Это второй вопрос законника. Первый, которым он искушал или хотел смутить Христа, был: «Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?» (Лк 10:25) Вопрос столь важный, что без ответа на него нельзя жить. И заметьте, он задает этот вопрос Тому, о Ком мы читаем: «Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа» (Ин 17:3). Поскольку ответ на этот важнейший из вопросов доступен каждому, законник должен был его знать. И он действительно его знал. Ему не следовало задавать этот вопрос. Господь ясно показал это, сказав: «Какая есть первая заповедь?» Когда законник ответил, что первая заповедь — «Возлюби Бога и ближнего», Христос повелел ему соблюдать ее, чтобы иметь жизнь вечную. Законник понял, что его вопрос отпал, но чтобы показать, что все не так просто, законник снова спрашивает: «Кто мой ближний?»
Можно предположить, что он имел в виду: ему не трудно любить Бога, поскольку «Бог благ», но любить ближнего трудно, так как одни люди лучше других и все несовершенны. Дело обстояло именно так, и чтобы удержаться от любви к недостойному предмету и тем самым не растратить любовь впустую, он хотел знать, где провести грань. Кто ближний, которого нужно любить, а кто чужой, которого любить не надо? То есть речь идет о делении на группы, а значит и о суде, ибо делить на группы — значит судить. Как делить людей и как судить, достойны ли они любви, ненависти или безразличия? Хороший вопрос. Но для Господа этот вопрос не имел значения, ибо Он сказал: «Не судите, и не судимы будете». Не делите людей на группы и не будете причислены ни к одной группе.
Притча, как мне кажется, не отвечает на этот вопрос или, по крайней мере, не отвечает на него прямо. Законник говорит: «Как я узнаю, кто мой ближний, чтобы подарить ему любовь, заповеданную Богом?» И Христос приводит в пример человека, который нуждается в любви и получает ее от того, кто не входит в категорию «ближнего». И все же самарянин представляет собой «ближнего», поскольку он дарит ему свою любовь. Таким образом ответ больше вопроса. Ответ разрубает узел, скрытый в вопросе.
Христос не говорит книжнику, как судить и делить людей, а учит его, что всякое деление людей на группы не имеет значения в деле любви. Мы не любим и не можем любить кого-то лишь потому, что он принадлежит к какой-то группе. А если думаем, что любим, то наша любовь ущербна. Настоящая любовь свободна; она не зависит от того, насколько желанен ее предмет, но любит ради себя самой. Если любовь подчинена предмету, чему-то, что вне ее, она себя губит. Если мы одаряем добром предмет своей любви, то любовь растет и расцветает. Ибо природа любви — отдавать, так же, как получать. Она отдает и получает, но сначала отдает и, отдавая, получает. Если мы думаем получить нечто от того, кого начинаем любить, то мы никогда его не полюбим.
Если человек должен быть мне приятен, должен утешить и ободрить меня, прежде чем я полюблю его, то я не смогу по-настоящему любить его. Это не значит, что любовь не может утешить или поддержать! Но если я с самого начала требую, чтобы меня поддержали, я никогда не осмелюсь полюбить. Если человек должен быть евреем или христианином, прежде чем я полюблю его, то я не смогу его любить. Если он должен быть черным или белым, прежде чем я смогу полюбить его, то я не сумею этого сделать. Если он должен принадлежать к моей политической партии или общественному классу, прежде чем я смогу полюбить его, если он должен носить мою униформу, тогда моя любовь уже не любовь, потому что она не свободна, а продиктована чем-то, что находится вне меня. В ней преобладает влечение, потребность, а не любовь. Я люблю в нем не личность, а его положение, принадлежность к определенной группе и люблю не как человека, а как вещь. Я наклеиваю на него ярлык и сам ношу ярлык. Но в таком случае я не люблю даже себя. Я ценю себя не за то, что я есть, а за принадлежность к группе. Поэтому остаюсь во власти сил, которые находятся вне меня, и те, кто мне кажутся ближними, на самом деле, мне чужие, ибо я сам себе чужд.
Возможно, вы считаете, что смысл притчи в следующем: все люди должны быть любимы, потому что они люди. Потому что они принадлежат к роду человеческому и имеют одну природу. Нет, смысл ее не в этом. Тогда мы бы просто отнесли всех людей к одной большой категории «человек». Христос имеет в виду нечто большее и дает более глубокий ответ. Его ответ — божественное откровение, а не естественный нравственный принцип. Его ответ таинственный, в каком-то смысле загадочный. Однако если мы подойдем как можно ближе к источнику этого откровения, мы глубже проникнем в эту тайну.
Притча о добром самарянине — это откровение Бога через слово, которое имеет огромное значение в Писании. Это откровение, о котором говорит пророк Осия от лица невидимого Бога: «Милости прошу, а не жертвы». Что же это за милость, о которой все время говорится в Писании, особенно в Псалмах? В Вульгате слово misericordia звучит громко, как церковный колокол. Милость — это «бремя» или «bourdon» — колокол и лейтмотив всей Библии. Но еврейское слово, которое мы передаем как «милость», как misericordia, говорит о чем-то большем.
Chesed (милость) — это еще и верность, и сила. Это верная, неизменная милость Божья. Она абсолютна и безотказна, потому что это сила, которая связывает одного человека с другим заветом сердец. Это сила, которая привязывает нас к Богу, потому что Он обещал нам милость и никогда не нарушит Своего обещания. Ибо Он не может обмануть. Это сила и милость, которые присущи Ему более всего остального и ближе всего подходят к тайне, в которую мы входим, когда все наши идеи меркнут.
Есть и другие свойства Божьи, которые нам понятней. Они то и дело появляются в Писании как нечто условное, приблизительное. Ибо наши представления о Боге неполны и неточны, поскольку все они в той или иной степени — аналогии. Скажем, метафора гнева Божьего, когда на самом деле Он не гневается. Он действительно изливает свой гнев и судит. Он наказывает и бьет. Но когда мы говорим, что Он это делает, то Он делает не это, а что-то другое, чего мы не понимаем. И когда говорят, что Он гневается, то это нам только кажется. Мы говорим, что мы на Его месте разгневались бы и нанесли удар. Но «мои мысли не ваши мысли, — говорит Господь» (Ис 55:8), и куда ближе к истине то, что возникает на трансцендентном уровне, где гнева нет. Это неизменное солнце за проплывающими облаками — другими свойствами Бога. Еврейское слово chesed раскрывает тайну неизменности, постоянства.
Что сказано у Исаии?
«Ибо как жену, оставленную и скорбящую духом, призывает тебя Господь, и как жену юности, которая была отвержена, говорит Бог твой.
На малое время Я оставил тебя, но с великою милостию восприму Тебя.
В жару гнева Я сокрыл от тебя лице Мое на время, но вечною милостию помилую тебя, говорит Искупитель твой Господь» (Ис 54:6-8).
И Осия говорит, что Господь хочет называться не Господом, а «мужем», ибо Господу поклоняются со страхом, а не с любовью, как Ваалу, а не Спасителю. Ибо у Ваала нет chesed. Власть Ваала страшна и своенравна, но не достигает глубин нашего сердца. Сhesed, напротив, может завладеть нашими сердцами и преобразить их. Поэтому сказано:
«И будут в тот день, говорит Господь, ты будешь звать Меня: “муж мой” и не будешь более звать Меня: “Ваали” (Господин мой).
И удалю имена Ваалов от уст ее, и не будут более вспоминаемы имена их» (Ос 2:16-17).
Сhesed больше, чем милость. Оно содержит в себе разные оттенки Божьей любви, которые проcвечивают в милости и являются ее скрытым источником. Вспомним, как Бог открыл себя Моисею на Синае. Сначала Моисей просил показать ему Свое лицо, и Господь ответил: «Лица Моего не можно тебе увидеть; потому что человек не может увидеть Меня и остаться в живых». Моисей страстно хотел увидеть Его, и Господь показал Себя, не показывая. То есть «прошел мимо» Моисея, который увидел Его сзади. Моисей видел Бога, не видя, то есть увидел Его, когда Он уже скрылся. Но «Он был» там (Тот, кто повсюду и нигде). Моисей сначала узнал Его в полной тьме, не видя Его, а потом узрел Его в свете-после-тьмы, не зная Его. Сначала темная вспышка, Его промельк и ночь, потом крики и слова, вырванные из сердца тьмы, и тайна пробуждения. Великие слова, вырвавшиеся из сердца Моисея, взорвались в разных формах и оттенках и создали образ chesed:
«И прошел Господь пред лицем его, и возгласил: Господь, Господь, Бог человеколюбивый и милосердый, долготерпеливый и многомилостивый и истинный.
Сохраняющий милость в тысячи родов, прощающий вину и преступление и грех, но не оставляющий без наказания, наказывающий вину отцов в детях и в детях детей до третьего и четвертого рода» (Исх 34:6-7).
Chesed — это милость, которая дается даром, независимо от того, достойны ли мы ее и ответим ли на нее. Господь смотрит на виновных и своим взглядом делает их невиновными. Кому-то этот взгляд кажется гневом, и они бегут от него. Но если они cмело встречают этот взгляд, то понимают, что это любовь и что они невиновны. (Их бегство и смущение от собственного страха делает их виновными.) Chesed Божья — это правда. Это непогрешимая сила. Это любовь, с которой Он ищет и избирает Избранных и привязывает их к Себе. Это любовь, которой Он сочетался с человечеством брачными узами, так что если человечество неверно Ему, оно все же должно ответить на Его верность: Он неотделим от человека в милости, которую мы называем Воплощением, в Страстях и Воскресении. Он дал нам Свою милость в Лице Духа Святого. Утешитель — это полная, невыразимая тайна chesed. Так в глубинах нашего бытия есть неиссякаемый источник милости и любви. Все наше существо стало любовью. Наше «я» стало любовью Божьей к нам, оно наполнено Христом и милостью. Но мы должны обратиться к ней и принять ее. Мы должны принять себя и других как chesed. Мы должны быть для себя и для других знаками и таинствами милости.
Chesed, милость и сила зримо проявляются в хасиде (chasid) или праведнике. Праведник — это человек, чья жизнь погружена в chesed Божью. Хасид — орудие божественной милости. Через него любовь Божья приходит в мир как зримая тайна, тайна бедности и любви, кротости и силы. Хасид — во многих отношениях юродивый, ставший смешным из-за этой милости. Явная трагедия его ничтожности оборачивается радостью. В его юродстве просвечивает божественная мудрость, и его полное уничижение — новое творение, так что он радуется нелепости божественных милостей и вечно дивится созидательной любви Божьей. Он зовет всех людей восхвалить эту любовь вместе с ним, и большинство из них не обращают на него никакого внимания. Но солнце и луна, море, холмы и звезды присоединяются к нему, воздавая хвалу милости Божьей. Большинство людей, вероятно, считают его безумным.
(Бог тоже радуется тому, что Его и Его хасида считают безумным. Ибо мудрость Божья — безумие в глазах людей).
Юродство хасида проявляется в любви и заботе о ближнем, о грешнике. Они так близки друг к другу, так похожи друг на друга, что иногда почти неотличимы. Профессионально религиозный человек, напротив, строит свою карьеру на том, что явно отличается от грешников. Богу и людям должно быть ясно, что он и грешник принадлежат к разным кастам. Поэтому любовь хасида к грешнику (и грешника к хасиду) не покровительство и забота благочестивого и почтенного, а непрактичная забота человека, который ведет себя так, словно он — мать грешника. Такой человек поступает, как самарянин в притче, а не как священник и левит, которые прекрасно знали о приличиях, классах и категориях. Быть может, священник взглянул на человека, лежащего в канаве, и увидел, что он весь в крови, а это означало ритуальную нечистоту. Особенно здесь, в пустыне, вдали от воды. Почтенные люди, чья жизнь измеряется долгими официальными церемониями, не могут быть орудиями Божьей милости — они заняты другими, более важными делами.
Так кто же мой ближний? Кому я обязан? Кого должен любить?
Вопросы не слишком разумные, и четких ответов на них нет. Пытаясь найти эти ответы, мы окончательно запутаемся. Любовь выходит за рамки всех классов и категорий. Мера любви, которую установил Христос, превосходит всякую меру: мы должны быть совершенны, как совершенен Отец Небесный. Но что значит «совершенство» Отца Небесного? Это беспристрастие не в смысле справедливости, которая отмеряет всем поровну по заслугам, а в смысле chesed, которая не знает деления на добрых и злых, праведных и неправедных. «Ибо он посылает дождь на праведных и неправедных».
Мы связаны с Богом милостью. Сила его милости овладела нами и не отпустит нас, поэтому мы стали юродивыми. И поскольку мы опустошились в этом юродстве, ниспосланном нам Богом, нас может коснуться Его непредсказуемая мудрость, и мы начинаем любить тех, кого любим, и помогаем тем, кому помогаем, не по своей воле, а в меру, соответствующую скрытой от нас воле Божьей, которая не знает меры. В этом безумии, юродстве, которое есть действие Его Духа, мы должны любить, прежде всего, беспомощных, которые ничего не могут для себя сделать. И мы должны принимать любовь от них, понимая нашу собственную беспомощность и неспособность позаботиться о себе. Благодаря сhesed, мы подобны отщепенцам и грешникам. Chesed поставила нас в один ряд с изгоями и чужаками и не только отняла у нас разум, но в глазах Божьих вычеркнула из любой группы людей. Так что у нас нет ни дома, ни семьи, ни положения в обществе, ни официальных обязанностей. Мы даже не кажемся особенно милосердными и не можем гордиться своими добродетелями. Chesed отняла у нас все, ибо тот, кто жив одной милостью Божьей, не будет жить ничем иным, кроме этой милости. Plenitudo legis est charitas. «Любовь есть исполнение закона» (Рим 13:10).
Значит, тайна доброго самарянина — это тайна сhesed, силы и милости. В конце концов, Сам Христос лежит раненый у дороги. И Христос приходит в образе доброго самарянина. И связь, сострадание и понимание между раненым и самарянином — тоже Христос. Так Церковь созидается из живых камней, спаянных друг с другом милостью. С одной стороны, беспомощный человек, избитый до полусмерти, с другой — изгой без нравственных устоев, и один склоняется над другим с состраданием, чтобы понять другого, а затем происходит Богоявление и пробуждение. Есть «человек», реальность стала человечной, и в ответ на сострадание Бог открывает Себя на земле, и светлое облако Его величия осеняет их нищету и любовь. Возможно, все это выглядело достаточно безотрадно. Их встреча не похожа на голливудское кино. В ней нет ничего чарующего. Она могла быть жалкой и неприглядной. Но в ней явлено присутствие Божье на земле, Христос здесь, и Бог соединяется с человеком.
Вот что мы имеем в виду, когда говорим, что должны «творить волю Божью». Мы должны не только соблюдать заповеди, молиться и быть святыми, но мы должны быть орудиями Его милости, связав себя и других с Богом узами сhesed.
Значит, два вопроса, которые задал книжник, бессмысленны. Поэтому Христос не ответил на них. Однако он не оставил их без внимания. Напротив, Он увидел в них указание на то, что волнует книжника и нас с вами. Вместо того чтобы ответить на эти вопросы, Он Своим словом возливает на раны елей и вино, Он, который сам есть ответ на все важнейшие вопросы.