Е. Ч. Скржинская - исследователь и публикатор исторических источников 1
Елена Чеславовна Скржинская (1894-1981) принадлежала к поколению отечественных
историков, сформировавшихся в пору наивысшего подъема гуманитарной науки в России.
Собственное редкое дарование Е. Ч., благоприятные условия его созревания и, в
особенности, превосходная профессиональная выучка, полученная ею в молодые годы,
позволили Е. Ч. добиться самого высокого мастерства в деле изучения и издания
исторических источников. Подготовленное ею русское издание исторического труда
Иордана может служить примером лучших достижений отечественной науки о европейском
средневековье. В пору подготовки первого издания, вышедшего из печати в 1960 г.,
Е. Ч. опубликовала часть своего комментария к тексту Иордана в виде отдельной
статьи "О склавенах и антах, о Мурсианском озере и городе Новиетуне"
(Византийский временник, т. XII, 1957, с. 3-30). Выдающийся представитель русской
исторической науки за рубежом Г. А. Острогорский (1902-1976) так отозвался об
этой публикации в своем письме к Е. Ч. от 19 февраля 1958 г.:
"Вот настоящее исследование, - можно сказать, образцовое исследование,
по тщательности анализа источников и строгости научного метода. Ваша аргументация,
столь же ясная и уверенная, сколь и осторожная, совершенно убедительна, - как
в положительных выводах, так и в критических замечаниях. Я читал эту статью с
истинным удовольствием". (Наследница Е. Ч., М. В. Скржинская, передала письмо
Г. А. Острогорского в недавнее время в Архив С.-Петербургского филиала Института
российской истории.)
Уже после выхода в свет основного труда видный венгерский филолог и византинист
Г. Моравчик (1892-1972) направил Е. Ч. письмо, датированное 12 декабря 1961 г.,
где, ссылаясь на мнение венгерских и других европейских коллег, выражал полное
согласие с критикой, которой Е. Ч. подвергла толкование отдельных мест в тексте
Иордана, предложенное авторитетнейшим ее предшественником Т. Моммзеном (1817-1903).
(Ныне это письмо хранится в указанном Архиве.) Одобрение коллег не мешало Е. Ч.
критически смотреть на свою работу, и Е. Ч. не переставала вносить исправления
и дополнения в изданный труд, которые теперь учтены в новом издании "Getica"
Иордана.
Автор этих строк не может претендовать на глубокое знание исторического сочинения
Иордана и традиции его изучения, но ему посчастливилось на протяжении нескольких
лет близко наблюдать, как работала Е. Ч. В настоящем издании будет уместно дать
общий очерк научного творчества Е. Ч. Скржинской, в центре которого всегда находилось
обстоятельное изучение и публикация отдельных исторических источников. Мы постараемся
показать, что в постоянном сосредоточении внимания на отдельных памятниках истории
Е. Ч. повторяла опыт научных изысканий, характерный для лучших представителей
отечественной науки.
Е. Ч. Скржинская родилась и выросла в Петербурге в семье, как она сама говорила,
трудовой интеллигенции. Ее отец, Чеслав Киприанович Скржинский (1849-1912), был
одним из ведущих в России инженеров-электриков. Непосредственным воспитанием Е.
Ч., ее сестры и братьев занимался родственник матери, учитель-естественник Я.
И. Ковальский (1845-1917), имя которого вошло в историю методов преподавания физики.
Но самое глубокое влияние на Е. Ч. оказала ее мать, Елена Владимировна Головина-Скржинская
(1856-1930), которая оставалась самым близким другом и конфидентом своих детей
и тогда, когда они стали взрослыми людьми. С молодых лет она самостоятельно строила
свою жизнь, стала одной из первых в России женщин-врачей, а позднее приобрела
и всероссийскую известность как первая женщина, выступившая в качестве судебного
эксперта. Незаурядные свойства ее ума и характера привлекали к ней внимание видных
общественных деятелей и ученых. Другом семьи стал А. Ф. Кони (1844-1927); юную
Е. Ч. он сделал своей любимицей, наблюдал за развитием ее интересов и приветствовал
первые ее научные опыты. Сама Е. Ч. запомнила А. Ф. Кони как человека удивительно
ясного ума.
Думается, именно из обстановки семейного воспитания вынесла Е. Ч. заметно ее
отличавшую привычку к самостоятельному осмыслению любой, даже самой малой вещи,
с которой она сталкивалась, а равно и особый вкус к точному, верному знанию. Отсюда
же она, несомненно, вынесла и склонность к постоянному любованию разнообразными
человеческими способностями и умениями. В своей семье она восприняла и пронесла
через всю жизнь и то воодушевление перед наиболее совершенными творениями европейской
и мировой культуры, которое было столь характерно для осознавшей свои силы русской
интеллигенции XIX века. Е. Ч. часто говорила, что ощущает русскую культуру XIX
века как живую и свою.
Уже в школьные годы у Е. Ч. определилась склонность к внимательному изучению
памятников духовной культуры Европы. Ее привлекало западное средневековье, исполненное
необыкновенного психологического напряжения и драматизма. Как важнейшие события
школьных лет в памяти Е. Ч. запечатлелись работа над сочинением о Бернаре Клервоском
и признание, которое эта работа получила: учитель попросил автора сочинения прочитать
его перед классом. Тогда же восприняла она и особый культ Италии как страны, исключительно
богатой памятниками культуры. Вполне осознанным было для нее поступление в 1912
г. на историко-филологический факультет Санкт-Петербургских высших женских (Бестужевских)
курсов, где тогда преподавали одновременно несколько выдающихся отечественных
медиевистов, изучавших прежде всего духовную историю западного средневековья с
особым вниманием к истории Италии.
Одно важное свойство как свидетельство высокого уровня, достигнутого к тому
времени отечественной наукой о западном средневековье, отличало научное творчество
петербургских медиевистов: сколь бы широкими и смелыми ни были их построения,
в какие бы головокружительные выси умозрения эти ученые не пускались, всегда в
своем творческом воображении они отправлялись от основательного и всестороннего
изучения источников. В этом отношении все учителя Е. Ч. были крупными эрудитами.
Именно умению понимать разнообразные источники, самостоятельно разбирать их во
всех деталях, пользуясь справочной литературой, в первую очередь и учили тогда
начинающих историков на Бестужевских курсах. Семинарские занятия, посвященные
всегда изучению памятников определенного рода, превратились к тому времени в главную
форму обучения, что составляло основу так называемой "предметной системы".2
Таким образом, уже на первых подступах к исторической науке Е. Ч. была приучена
получать знание об истории непосредственно из многочисленных и строго интерпретированных
источников, невзирая на их сложность, и проверять по источникам любой научный
труд.
Подготовка, полученная Е. Ч. в школьные годы, вполне отвечала тем требованиям,
которые предъявлялись к курсисткам, избравшим своей специальностью историю западного
средневековья. Е. Ч. знала основные европейские языки, включая начала итальянского,
и латинский. На курсах она испробовала свои силы и в чтении греческих авторов
в семинарских занятиях у М. И. Ростовцева (1872-1952).
Душой историко-филологического факультета был тогдашний его декан, патриарх
петербургской медиевистики И. М. Гревс (1860-1941). Именно ему принадлежит главная
честь введения "предметной системы", давшей столь замечательные результаты,
что курсистки показывали себя на заключительных экзаменах по специальным отделам
так, как если бы они держали экзамен на ученое звание магистра наук. Велико было
нравственное влияние И. М. Гревса на начинающих историков. Он умел выразить важные
общественные настроения, последовательно утверждал ценности духовной культуры
в своей преподавательской и научной деятельности. Исходя из восприятия всей человеческой
культуры как целого, он призывал обращаться от умозрительных занятий текстами
к подлинным памятникам общественного быта в их реальном историческом и природном
окружении и прежде всего к памятникам эстетически полноценным. Е. Ч. непосредственно
развила идеи И. М. Гревса в своих последующих разработках экскурсий по монументальным
памятникам Крыма. Знаменательно, что именно ей принадлежит первый развернутый
очерк жизни и деятельности И. М. Гревса - достойный памятник этому замечательному
человеку 3.
Еще большую роль в становлении Е. Ч. как ученого сыграла О. А. Добиаш-Рождественская
(1874-1940). Ко времени поступления Е. Ч. на Бестужевские курсы бывшая ученица
И. М. Гревса О. А. Добиаш-Рождественская, по собственному его признанию, уже превзошла
учителя своим мастерством, развитым ею в занятиях у классиков французской историографии
Ф. Лота (1866-1952) и Ш. Ланглуа (1863-1929). Позднее Е. Ч. стала сотрудницей
О. А. Добиаш-Рождественской и в свою очередь заслужила высокое признание со стороны
бывшего учителя. В письме к О. Л. Вайнштейну (1894-1980) от 19 июля 1938 г. О.
А. Добиаш-Рождественская писала: "Е. Ч. Скржинская - такая давняя моя ученица,
а в последние годы - сотрудница, которую из старших моих учеников не могу по совести
не признать лучшей как по ее глубокой, разносторонней и тонкой учености... так
и по яркой и живой талантливости, литературной, педагогической и научной..."4
Вместе с М. А. Тихановой, в будущем известным археологом (1898-1981), и Р.
Н. Блох (1899-1943), позднее сотрудницей немецкого исторического института Monumenta
Germaniae Historica и признанной поэтессой, Е. Ч. занималась в семинаре по истории
средневековых ересей, которым руководил видный историк и философ Л. П. Карсавин
(1882-1952). Учитель был покорен личностью молодой Е. Ч. Об этом свидетельствуют,
в частности, около 300 писем, адресованных Е. Ч. в разные годы Л. П. Карсавиным.
Когда в 1919 г. Е. Ч. закончила Петроградский университет, в состав которого были
ранее включены Бестужевские курсы, то по рекомендации именно Л. П. Карсавина Е.
Ч. была зачислена в штат вновь образованного научного учреждения - Российской
Академии истории материальной культуры, более известной под сокращенным названием
ГАИМК (Государственная Академия истории материальной культуры), которое она получила
в 1926 г.
В этом высоком учреждении, в окружении крупнейших отечественных ученых окончательно
определилась творческая индивидуальность Е. Ч. История этого учреждения освещена
в историографии главным образом как история Института археологии. Но ГАИМК была
учреждением, организующим научную деятельность отнюдь не только в области археологии.
Непосредственные задачи, поставленные перед вновь образованной Академией, были
вполне практическими и внешне ограниченными: изучение "памятников древности,
искусства и старины", открытие новых памятников путем раскопок, иные виды
их разыскания и сбора, оценка памятников, разработка основ охраны и реставрации,
а равно и популяризация знаний о культурно-исторических памятниках5. Однако изучение
конкретных памятников истории, культуры и быта оказалось весьма подходящей основой
для объединения крупнейших историков России - исследователей докапиталистических
обществ, этнографов, историков искусства. Позднее, вспоминая пору создания ГАИМК,
академик С. А. Жебелев мог с достаточным основанием сказать, что в составе возглавлявших
ее действительных членов оказались собраны "почти все наличные в нашей стране
научные силы из лиц старшего и среднего поколения"6.
Ведущие ученые ГАИМК были редкой силы исследователями, сформировавшимися в
обстановке общественного подъема в предреволюционные десятилетия; они заново открывали
или существенно обновляли обширные области исторического знания на основе самостоятельной
проработки часто ими же найденных источников. И можно смело сказать, что для этих
ученых, умевших достичь живого видения изучаемой эпохи, памятники истории и культуры
не только служили источником знания, не только заключали в себе стимул к упражнению
критических способностей и профессионального мастерства, но и являлись предметом
настоящего культа как подлинные свидетели и нередко совершенные порождения былой
жизни и культуры.
В ГАИМК Е. Ч. перешла от изучения текстов к самостоятельному исследованию подлинных
памятников средневековья - надписей на камне, оставленных итальянцами в бывших
их колониях в Крыму. На склоне лет она с гордостью вспоминала о замечательных
ученых, рядом с которыми пришлось ей работать в начале ее научного поприща. В
своих рассказах она рисовала их живые портреты, исполненные достоинства и вместе
с тем не лишенные иронических черт. В их числе были сам основатель и глава ГАИМК,
лингвист и кавказовед академик Н. Я. Марр (1864-1934), ученый секретарь, историк
античности и искусствовед Б. Ф. Фармаковский (1870-1928), византинист А. А. Васильев,
возглавивший позднее византинистику в США, и многие другие замечательные ученые.
Вероятно, именно в ГАИМК Е. Ч. развила всегда отличавший ее интерес к смыслу и
стилю работы историков самых разных специальностей.
В 1930 г. Е. Ч. была уволена из ГАИМК вследствие проводившейся тогда "чистки".
Ей были поставлены в вину посещение церковной службы и приверженность идеям Л.
П. Карсавина. Продолжительное время Е. Ч. жила случайными заработками, но не оставляла
научной работы и в первой половине 30-х годов сумела опубликовать некоторые свои
исследования в авторитетных зарубежных периодических изданиях 7. Важную веху в
ее научной судьбе составило участие в трудах Института истории естествознания
и техники, где было собрано большое число высококультурных и талантливых работников.
Накануне Великой Отечественной войны Е. Ч. стала доцентом кафедры истории средних
веков Ленинградского университета и приступила к чтению курса латинской палеографии.
Самый трудный период блокады Е. Ч. провела в осажденном Ленинграде, но затем она
была переправлена в Москву и вновь принята на работу в Институт истории материальной
культуры (бывшую ГАИМК). В Московском и Ленинградском отделениях этого института
она работала с 1943 г. по 1953 г. В период очередных чисток и сокращений в академических
институтах Ленинграда Е. Ч. была снова уволена уже в качестве пенсионера.
Начавшаяся в стране политическая реабилитация принесла и Е. Ч. признание ее
научных заслуг, и в 1956 г. Е. Ч. была зачислена в штат Ленинградского отделения
Института истории Академии наук. Время работы в этом институте (до 1970 г.) оказалось
для Е. Ч. наиболее плодотворной порой в ее научной деятельности. Именно здесь
она подготовила и осуществила издание труда Иордана. Архив института хранит уникальное
собрание средневековых западноевропейских документов. Е. Ч. очень скоро приобрела
репутацию самого крупного исследователя этой части архивных сокровищ Института
истории. Не лишено символического значения то обстоятельство, что еще на заре
своей научной деятельности, в 1916 г., Е. Ч. посетила создателя коллекции западноевропейских
документов, унаследованной впоследствии Институтом истории, Н. П. Лихачева (1862-1936),
в его доме под номером 7 на Петрозаводской улице, где и поныне размещается эта
коллекция. С той поры не прекращалось общение Е. Ч. с Н. П. Лихачевым вплоть до
его смерти в 1936 г. Однажды Николай Петрович даже принес папские буллы из своей
коллекции в дом Скржинских на Крестовском острове.
Академик Н. П. Лихачев соединял в своих трудах глубокие познания одновременно
в русской, византийской и западноевропейской истории. Важнейшее дело своей жизни
он видел в том, чтобы исследовать конкретные пути восприятия Россией мировой культуры
с самого начала Русского государства и прежде всего показать культурную преемственность
средневековой Руси по отношению к Византии и Италии. Именно такой размах приняли
исследования Е. Ч. в зрелую пору ее творчества, и именно такую основную научную
и гражданскую задачу она поставила в свою очередь перед собой.
Трудно охватить одним взглядом все многообразие тем, к которым обращалась Е.
Ч. В этом отношении ее научное творчество представляет редкий феномен. Коллеги
знали Е. Ч. обычно по ее трудам в той области, которой они сами занимались. Между
тем Е. Ч. соединяла в себе ряд самых разных исторических специальностей. Как автора
русского издания сочинения Иордана более всего ценили Е. Ч. археологи, ведь в
этом сочинении содержатся единственные в своем роде свидетельства о народах, населявших
Северное Причерноморье, Подунавье и земли к востоку от Балтийского моря в IV-VI
вв., в том числе свидетельства о славянских племенах.
Историки Московской Руси знали ее как исследователя итало-русских связей в
XV в. (некоторые оригинальные исследования Е. Ч., посвященные этой теме, еще ждут
опубликования). Известна ее исключительная роль в воссоздании истории итальянских
колоний в Северном Причерноморье в XIV-XV вв. Хотя исследования Е. Ч. затрагивали
главным образом периферию византийских владений на севере и западе, наибольшее
признание она получила именно как знаток истории Византии. Свое достойное место
заняла Е. Ч. среди историков средневекового Запада, хотя она и работала несколько
обособленно, так что даже не все коллеги-медиевисты знали о ее фундаментальных
познаниях в истории западноевропейского средневековья. Сама Е. Ч. своей основополагающей
специальностью считала историю Италии, а главным своим учителем - выдающегося
отечественного медиевиста О. А. Добиаш-Рождественскую. Среди работ Е. Ч. по истории
западноевропейского средневековья выделяется единственный в нашей историографии
большой (в восемь авторских листов) очерк истории средневековой техники 8. Е.
Ч. была крупным знатоком средневекового латинского документа; немногие среди отечественных
ученых знали латинских писателей средних веков (историков, бытописателей, агиографов,
эрудитов и ученых) в таком широком охвате и разнообразии, со столь интимным проникновением
в их творчество, как Е. Ч.
Ряд важных специальностей Е. Ч. представлен пока преимущественно или даже исключительно
в ее обширном рукописном наследии. В ожидании более подробного обзора научного
архива Елены Чеславовны, ныне хранящегося в С.-Петербургском филиале Института
российской истории РАН, укажем только на те работы, которые свидетельствуют о
наименее известных сторонах ее деятельности как историка. К раннему периоду (конец
10-х-первая половина 20-х гг.) относятся работы, посвященные истории Южной Италии
(очерк о хронике аббатства Монте-Кассино, материалы к истории Неаполитанского
королевства в XIII в. и др.), транскрипции и резюме папских булл из собрания Российской
Национальной библиотеки, весьма интересное исследование по литургике. Из более
поздних работ остались неопубликованными, в частности, переводы греческих и латинских
свидетельств о хазарах, которые вместе с вводной статьей и комментарием к ним
составляют целую книгу. По тематике к этой работе примыкает опубликованная посмертно
большая статья о половцах (о русском названии этого народа и о главной области
его расселения 9. Замечательные находки содержатся в законченных, хотя и оставшихся
во фрагментарном изложении, исследованиях последних лет жизни Елены Чеславовны
о русско-византийских связях в XII в.
Уже один этот далеко не полный перечень тем, которыми Е, Ч. занималась в продолжение
своей научной деятельности, заставляет признать в ней фигуру, редкую в исторической
науке. Правда, в целом исследовательские интересы Елены Чеславовны сосредоточены
вокруг одной обширной историко-географической области - Северного Причерноморья
и соседствующих с ним земель по течению Дуная. Однако и в этих пределах материал,
который она исследовала, чрезвычайно пестр и относится к самым разным эпохам и
народам.
И все же в трудах Е. Ч. можно проследить некоторый объединяющий мотив. Вскрыв
его, мы по-настоящему оценим своеобразие ее творчества, особое его место в современной
исторической науке и подойдем к источнику той одухотворенности, которой веет от
научных произведений Е. Ч. Скржинской. При более внимательном взгляде мы увидим,
что разнообразные научные опыты Елены Чеславовны объединяются уже самим чрезвычайно
строгим и последовательным методом изучения исторических источников, а главное,
что в своей работе она настойчиво преследовала одни и те же сознательно поставленные
цели в тесном единстве задачи и метода.
При чтении работ Е. Ч. нетрудно заметить, что исторический памятник для нее
не менее важен, чем сами засвидетельствованные в нем события, и, пожалуй, можно
сказать, что в большинстве ее исследований именно конкретные памятники являются
главным предметом изучения, и эти исследования воспринимаются как законченные
произведения, выполняющие свою задачу независимо от того значения, которое они
могут иметь для будущих обобщающих трудов. Е. Ч., как правило, описывает памятник
"со всех сторон", старается с исчерпывающей полнотой обрисовать его,
так сказать, внутреннюю и внешнюю форму. Передавая черты более внутреннего, умозрительного
свойства, она учитывает особенности фонетического правописания, грамматики и синтаксиса,
способы сокращения слов, формулярий (если речь идет о документе или памятной надписи),
в частности, способы датировки, а равно и характерные риторические приемы, лексический
состав и особенности построения мысли; она не оставляет нераскрытым ни один символ
(объясняя, к примеру, каждый геральдический знак, которым сопровождается надпись
на камне), восстанавливает иконографические традиции, которым следовал автор памятника
(скажем, в изображении верхнего облачения того или иного персонажа, представленного
на печати). Е. Ч. умела создать зримое, пластическое представление о внешней форме
памятника, учитывала свойства материала, пропорции памятника, особенности искусства
резьбы по камню (причем за письмом надписей, высеченных на камне, она всегда представляла
современное ему письмо на мягком материале) или способ, которым была отлита печать,
все особенности письма.
Таким образом, в исходе своего исследования Е. Ч. подходила к памятнику с предельно
четким представлением о тех знаниях, умениях и навыках, которыми руководствовался
и которые применял автор памятника, и до известной степени она как бы воспроизводила
сам процесс создания памятника. В свете обстоятельных сведений, которые сообщает
о нем Е. Ч., памятник истории выступает всегда и как памятник культуры того народа
и той эпохи, к которым принадлежал древний писатель, нотарий или мастер, создатель
памятника. С другой стороны, сосредоточивая внимание на самих исторических памятниках,
Е. Ч. почти никогда не ограничивалась описанием только их формы и внутренних свойств
или их конкретного назначения и судьбы в веках, но старалась осветить и все отображенные
в памятнике дела, события и обстоятельства 10. Описывая то, как работал писатель
или мастер, как справлялся он с теми частными задачами, которые перед ним возникали,
Е. Ч. показывала, в конечном счете, как он умел придать строгую, общепонятную
и часто художественную форму сырому материалу истории. В ее трудах ощутимо переживание
самого культурного творчества, совершавшегося много столетий назад. Так на собственном
опыте осуществляла она настойчиво выдвигаемое ею требование "теснейшего и
вразумительного соприкосновения с источником" 11. Это проникновение в создание
автора памятника, более чем что-либо другое, и делало возможной ту полноту эмоционального
восприятия прошлого, которой отличаются работы Е. Ч.
Памятники, которыми занималась Елена Чеславовна, почти все без исключения относятся
к разряду письменных исторических источников, хотя содержащийся в них (например,
в поминальной надписи на кресте или в легенде на печати) текст и ограничивался
порой немногими словами. Исследовательское мастерство Е. Ч. проявилось прежде
всего в тонком разборе способов выражения мысли, передачи сообщения; ее пристальное
внимание было одинаково направлено и на общую композицию произведения и на смысл
отдельных понятий 12. Превосходно владея искусством слова, она глубоко сознавала
всю сложность этого искусства, его беспредельные возможности, и за неясным, часто
неумелым или слишком свободным выражением мысли в древнем памятнике она не спешила
предполагать отсутствие смысла. Большое доверие к уму и знаниям древних авторов
заметно отличает ее от многих ученых, в чем сказалась ее твердая убежденность
в разумных началах культуры и культурного творчества в каждую историческую эпоху.
Свою правоту в этом отношении она многократно и блестяще доказывала, в частности,
в толковании тех мест в тексте "Getica" Иордана, где речь идет о западной
границе расселения славян в VI в.13 Столь же замечательным образом, заново прочитав
дату надгробия монаха и архитектора Иоанникия, Елена Чеславовна освободила автора
надгробной надписи XI в. от незаслуженного обвинения со стороны прежнего исследователя,
академика В. В. Латышева (1855-1921), в незнании правильного летосчисления 14.
С подлинным вдохновением раскрывает она значение исторических свидетельств любимого
ею поэта, писателя и мыслителя XIV в. Франческо Петрарки 15.
Пафос научной деятельности Е. Ч. в немалой мере определялся страстным желанием
показать, что памятники истории часто намного содержательнее, чем принято считать
в науке 16. Исследовательница умела прочитать древний текст на редкость внимательно.
Е. Ч. говорила о самой себе, что она "чувствительна к неясности", и
останавливалась на тех местах в тексте, мимо которых проходили другие исследователи,
либо вообще не осознав их своеобразного и важного значения, либо удовлетворившись
ранее предложенным толкованием, далеким от точного смысла текста. Терпеливо и
неспешно разворачивала она в ясной последовательности мысль древнего автора, и
в конце концов ей удавалось убедительным образом показать, что именно хотел сказать
этот автор. Весьма существен вклад Е. Ч. в объяснение содержания важных исторических
источников, в восстановление их правильного чтения 17. Исходя из внутреннего смысла
памятника, прибегая к взаимному освещению источников, она впервые раскрыла реальное
содержание ряда понятий, личных имен, географических наименований, прежде казавшихся
в источниках темными и загадочными. К сожалению, многие положительные сведения,
которыми Елена Чеславовна обогатила историческое знание и которые непременно должны
войти в словари и справочники, пока остаются лишь частью ее рукописного наследия.
Детальное изучение содержания каждого исторического источника в неразрывной
связи с формой, в которую оно отлилось, превращается в исследование судеб многих
народов и их культуры и вообще важных связей и перипетий в истории европейской
цивилизации, особенно, когда это касается памятников истории и культуры Северного
Причерноморья и Нижнего Подунавья в средние века. Ведь здесь на протяжении более
чем тысячелетнего периода, с V по XV вв., который изучала Е. Ч., взаимодействовали
и сменяли друг друга самые разные народы, происходившие здесь события глубоко
потрясали греко-римский мир на его закате, а затем весьма сильно отражались на
делах Византии и вновь образовавшихся на Балканах государств, как и средневековой
латинской Европы, непосредственно затрагивали жизнь Древней Руси. Между тем письменные
свидетельства об истории этой обширной области весьма скупы, и почти всякий памятник,
изученный исследовательницей, уникален. Рассматривая каждый текст и его древнее
материальное воплощение, когда он в таковом дошел до нас, как памятник культуры
того или иного народа (умственной, правовой, художественной, а равно и технической),
Е. Ч. не менее увлеченно и, как правило, с предельной обстоятельностью исследовала
все выступающие в этом историческом памятнике отношения письменных народов между
собой и с кочевой Евразией - отношения политические, торговые, культурные и церковные.
С особо живым вниманием наблюдала она ту незримую духовную связь разных народов,
которая устанавливалась, когда люди, писавшие на разных языках - греческом, латинском
или древнерусском, - освещали одни и те же события и явления, по-разному проявляя
свое искусство в увековечении памятных дел, и по-своему изображали другие народы,
обнаруживая свой интерес к ним.
В доскональном знании памятников истории и культуры одновременно нескольких,
во многом мало похожих народов и заключается главным образом редкий характер исторических
исследований Е. Ч. На протяжении всей своей жизни она терпеливо подбирала ключи
к этим памятникам, овладевая одной за другой множеством вспомогательных исторических
дисциплин: историческим языкознанием, палеографией, сначала латинской, затем греческой
и, наконец, русской эпиграфикой, в такой же последовательности, дипломатикой,
специальными разделами истории права, сфрагистикой, нумизматикой, исторической
географией, ономастикой, генеалогией и т. д. Уже в 1928 г. труды Е. Ч. в области
латинской эпиграфики увенчались изданием в Италии ее корпуса латинских надписей
генуэзских колоний в Крыму 18 - книги, которую в свое время О. А. Добиаш-Рождественская
назвала "классической" 19.
В первой половине 30-х гг., будучи прекрасно осведомленной на основе изучения
оригинальных источников в истории Южной Италии в средние века, Елена Чеславовна
исправила почти на два столетия датировку изученного и опубликованного В. Н. Бенешевичем
документа на греческом языке из сицилийского города Мессины и тем самым доказала
его особо редкий характер. При этом она воссоздала всю историческую обстановку,
в которой документ возник, что позволилло датировать его в пределах двух десятилетий
20. Таким образом, первый значительный опыт Е. Ч. в византинистике был выполнен
в успешном соревновании с европейски признанным знатоком византийского права,
каким был В. Н. Бенешевич (1874-1938). Четверть века спустя благодаря основательному
владению средневековой греческой палеографией и дипломатикой, а главное, благодаря
хорошему знанию древнерусского летописания, Е. Ч. не только впервые правильно
прочла уже упомянутую нами греческую надпись из Тмутаракани, прежде изученную
Латышевым, но и весьма убедительным образом связала имя монаха и архитектора Иоанникия,
героя надписи, с деятельностью первого русского летописца - Никона.
Накопленная с годами эрудиция позволяла найти путеводную нить в решении чрезвычайно
трудных вопросов, которые встают перед исследователем памятников средневековой
письменности, в особенности при толковании имен и названий, при разборе хронологических
показаний. И Е. Ч. не жалела сил и времени, когда чувствовала себя в состоянии
раскрыть памятник, в той или иной части еще неведомый науке.
В последние десятилетия ее долгой жизни настоящей страстью Е. Ч. становилось
изучение тех исторических источников, которые отразили различные связи молодого
Русского государства с Византией и Италией - теми средневековыми странами, в которых
она видела прежде всего главных восприемников античной культуры, перевоплотивших
к тому же ее в наиболее совершенных формах. Здесь-то и развернулась с новой силой
эрудиция ученой. К сожалению, ей не удалось в полной мере осуществить замысел
написания большого труда "Италия, Византия и Русь в XII в.". Но среди
ее рукописных материалов находится несколько в основном законченных исследований,
выполненных в русле этой общей работы. Все они чрезвычайно ценны для отечественной
истории: благодаря главным образом тщательному сопоставлению с византийскими источниками
исследовательница заново прочитала ряд свидетельств русских летописей, разъяснила
некоторые географические названия и имена действующих лиц, убедительно перестроила
принятую в науке хронологию событий. Есть основания надеяться, что научная общественность
познакомится и с этой, до сих пор еще почти неизвестной, стороной исследовательской
деятельности Е. Ч. Скржинской.
Взаимные связи стран средиземноморской Европы и Руси, судьбы культуры греческой,
латинского Запада и русской, исследуемые на конкретных памятниках, представляют
увлекательнейшее - Елена Чеславовна сказала бы "упоительное" - зрелище.
Но не одна любознательность, пусть связанная с сознательным стремлением достичь
эмоционального переживания истории и с привычкой к предельно тщательной работе,
двигала и направляла научные изыскания Е. Ч. Настоящий нерв ее научного творчества
надо искать глубже.
В постоянном сосредоточении на конкретных исторических памятниках, в неизменном
восприятии их в качестве памятников культуры для Елены Чеславовны заключалось
по-своему осознанное служение истине и общественной пользе; на этой же основе
вырастал ее интерес к традициям отечественной культуры.
Как всякий настоящий ученый, испытывая живейшее чувство глубины непознанного
и одновременно острое желание точного знания, Е. Ч. начинала себя чувствовать
достаточно уверенно в изучении истории лишь тогда, когда ей удавалось отчетливо
рассмотреть, как, по каким правилам построен конкретный исторический источник
и какие смысловые связи в нем проведены. Свое отношение к источнику в деле исторического
познания Е. Ч. умела передать в прочувствованных образах. Например, в статье 1940
г. "Неиспользованные источники преподавания истории", к которой выше
мы уже обращались, она так говорит о важности твердого знания источников: оно
необходимо для того, "чтобы в невольном иногда уклоне в модернизацию не исказить
трудно проявляемого, часто туманного лица далекого прошлого"21.
Мера понимания реальной исторической обстановки для Е. Ч. определялась в первую
очередь мерой проникновения во внутренний смысл конкретных источников. В другой
программной статье того же времени, посвященной преподаванию латинской палеографии,
курс которой в предвоенные годы она вела в Ленинградском университете, Е. Ч. писала:
"Если историк не знает источников, если он не опирается на них и не исходит
из них в своих построениях - он не историк, а только начетчик исторических книг,
пусть даже образованный, но неизбежно подверженный опасности оказаться во власти
концепций тех или иных авторов использованных им сочинений" 22.
Свойственная Е. Ч. Скржинской манера работы - в общем подходе к историческому
источнику постоянно выделять, высоко их оценивая, сами по себе формы былой культуры,
в которых выражено историческое свидетельство - коренилось в глубокой личной потребности
и в то же время была связана с заветными мыслями об общественном призвании ученого-историка.
Имея в виду определяющее значение исторически сложившейся культуры для всей нашей
умственной деятельности, Елена Чеславовна не уставала повторять: "Мы пронизаны
культурой". Изучение памятников истории и культуры давало возможность составить
представление о функциях конкретных форм культуры в прошлом и воспринять культуру
в ее реальном становлении. Иными словами, изучение подлинных памятников истории
как памятников культуры в трудах Е. Ч. было устремлено в конечном счете на то,
чтобы придать собственному сознанию и сознанию тех, к кому ее творчество было
обращено, большую ясность и тем самым увеличить человеческие возможности для плодотворной
деятельности.
Именно такой высокий смысл вкладывала Е. Ч. в свои научные занятия. В рецензии
на книгу академика И. Ю. Крачковского (1883-1951) "Над арабскими рукописями"
она писала по поводу содержащихся в книге очерков жизни и деятельности трех ученых-арабистов
(Рейске, Гиргаса, Сольхани): "Все три образа убедительно говорят о высокой
миссии науки в человеческой культуре, об ученом как вершителе большого дела, нужном
для роста и совершенствования человечества" 23. Эти слова вполне могут быть
восприняты как определение смысла собственного творчества Е. Ч. - только с таким
пониманием своей задачи могло быть связано часто повторяемое ею требование "вдохновенной"
работы.
Естественно возникает вопрос, как можно видеть культуру в ее историческом генезисе,
сосредоточивая всякий раз внимание на конкретном памятнике, будучи, так сказать,
привязанным к его неповторимому лику. Но при той полноте анализа, которой Е. Ч.
обычно добивалась в исследовании частного предмета, было неминуемым детальное
знакомство с различными сторонами культуры общества, в котором тот или иной памятник
возник. Коллеги Е. Ч. неоднократно отмечали, что в ее трудах можно почувствовать
само дыхание или, говоря по-иному, движение истории. Ее метод будет правильно
определить латинской формулой: pars pro toto.
В упомянутой выше рецензии на книгу академика И. Ю. Крачковского - надо заметить,
приветственно встреченной самим автором - Е. Ч. привела следующее высказывание
автора по поводу судьбы в веках одного выдающегося памятника средневековой литературы,
дошедшего до нового времени в единственном списке, а равно и по поводу истории
его изучения: "(Получилась. - В. М.) картина величественная и поучительная,
в которой, "как солнце в малой капле вод", отражается неустанное движение
человеческой культуры" 24. Здесь же поместила она и другое, более общее суждение
автора о самом широком и актуальном значении исследования конкретных памятников
письменности: "Рукописи сближают людей. Знакомство с ними, как проникновение
в природу, как восприятие искусства, расширяет горизонт человека, облагораживает
всю его жизнь, делает его участником великого движения человечества на пути культуры"
25. Е. Ч. нашла в И. Ю. Крачковском, ученом, казалось бы, далеком от нее по области
специальных занятий, человека, наиболее близкого ей по духу своей деятельности;
она всегда с большим воодушевлением говорила о былом дружеском общении с ним и
особенно ценила его способность верно и емко, с тонким вкусом выражать те самые
мысли, которые ее волновали. Приведенные слова почтенного академика-арабиста с
полным правом могут быть отнесены к научным трудам Е. Ч. как еще одно весьма существенное
определение их смысла.
Особенно ярко личная причастность Е. Ч. к "движению человечества на пути
культуры" проявилась в ее деятельности по изданию исторических памятников.
Она умела по-настоящему ввести памятники прошлого в нашу живую культуру, как бы
восстанавливая связь времен. Благодаря не только основательному владению рядом
европейских языков в их различных исторических состояниях, но и художественному
чувству родного слова, тонкому знанию его богатых смысловых и стилистических возможностей
Е. Ч. дала важным историческим памятникам вторую жизнь в стихии русского языка.
Своей кропотливой интерпретацией каждого малопонятного в оригинале или особо значимого
слова она сделала эти памятники для нас внятными, доступными нашему пониманию
в их наиболее существенных и своеобразных деталях. Так мы получили лишнюю возможность
увидеть прошлое как бы глазами его свидетелей, в их часто красочном, драматичном
и порой высокохудожественном изображении, проникнуться их переживаниями, познакомиться
с мастерством авторов, творивших в самые разные периоды средневековья, в самых
разных исторических и культурных условиях в течение более тысячи лет, начиная
с живших в V-VI вв. Олимпиодора и Иордана и кончая писателями эпохи Возрождения,
великим Петраркой и принявшимися на склоне лет за мемуары венецианскими купцами
и дипломатами Иосафатом Барбаро и Амброджио Контарини.
В. И. Мажуга
ПРИМЕЧАНИЯ
к очерку Е. Ч. Скржинская - исследователь и публикатор исторических источников.
1 Очерк написан на основе более ранней публикации: В. И. Мажуга. Исторический
источник как предмет истории культуры (Об исследовательском методе Е. Ч. Скржинской).
- Вспомогательные исторические дисциплины, вып. XII. Л., 1987, с. 1-24.
2 См.: Н. П. Вревская. Санкт-Петербургские высшие женские (Бестужевские) курсы
// Санкт-Петербургские высшие женские (Бестужевские) курсы. Л., 1973, с. 17-18;
ср.: Т. А. Быкова. Историческое отделение Высших женских (Бестужевских) курсов
// Там же, с. 84-92. - См. особо с. 86-87.
3 Е. Ч. Скржинская. Иван Михайлович Гревс // И. М. Гревс. Тацит. М.; Л., 1946,
с. 223-248.
4 С содержанием письма нас любезно познакомил Б. С. Каганович. Ныне оно хранится
в Российской Национальной библиотеке (ОРРК, ф. 254, № 487).
5 См.: К. М. Пескарева. К истории создания Российской Академии истории материальной
культуры. - Краткие сообщения Института Археологии АН СССР, 1980, № 163, с. 26-32.
6 С. А. Жебелев. Из воспоминаний о Н. Я. Марре. - Проблемы истории докапиталистических
обществ, № 3-4 (1935), с. 173.
7 Перечень печатных трудов Е. Ч. Скржинской опубликован в сб.: Византийский
временник, т. 44 (1983), с. 268-269. - Далее; ВВ.
8 См. прим. 7.
9 Скржинская Е. Ч. Половцы: Опыт исторического истолкования этникона: Из архива
ученого. - ВВ, 1986, 46, с. 255-276. - Публикацию подготовил Н. Ф. Котляр.
10 Ср., например, ее публ. ""История" Олимпиодора: Перевод,
статья, примечания и указатели" (ВВ, 1956, т. VIII, с. 223-276) или ее статью
"Венецианский посол в Золотой Орде" (там же, 1973, т. 35, с. 103-118).
11 Скржинская Е. Ч. Неиспользованные источники преподавания истории. - Вестник
высшей школы, 1940, № 17, с. 22.
12 Ср., например, анализ писательской манеры Иордана: выше с. 00. Иордан. О
происхождении и деяниях гетов: Getica/Вступ. ст., пер. и коммент. Е. Ч, Скржинской.
М., 1960, с. 54-59; ср. с. 13, 25.
13 См. статью "О склавенах и антах..." (см. прим. 1).
14 Греческая надпись из Тмутаракани. - ВВ. М., 1961, т. XVIII, с. 75- 84.
15 Петрарка о генуэзцах на Леванте. - Там же, 1949, т. II, с. 245-266.
16 Ср., например ее общую оценку творчества Иордана: Иордан. О происхождении...,
с. 54-59.
17 К упомянутым уже изданиям наиболее крупных источников надо присоединить
кн.: Барбаро и Контарини о России: К истории итало-русских связей в XV в./Вступ.
ст., подг. текста, пер. и коммент. Е. Ч. Скржинской. М., 1971, 275 с.
18 Inscriptions latines des colonies genoises en Crimee. - In: Atti della Societa
Ligure di storia patria. Genova, 1982, vol. 56. 140 p.
19 См. упомянутое выше письмо О. А. Добиаш-Рождественской от 19 июля 1938 г.
к О. Л. Вайнштейну (см. прим. 4).
20 Skrzinskaja E. Esame e datazione del contratto di Messina. - Studi bizantini.
Roma, 1935, t. IV, p. 141-151.
21 Скржинская Е. Ч. Неиспользованные источники преподавания истории, с. 22
(см. прим. 11).
22 Скржинская Е. Ч. Забытая историческая дисциплина. - Вестник высшей школы,
1940, № 10, с. 13.
23 Академик И. Ю. Крачковский: Над арабскими рукописями: Листки воспоминаний
о книгах и людях. - Вестн. АН СССР, 1946, № 10, с. 129- 133.
24 Там же, с. 131.
25 Там же, с. 132.
