Филипп де Коммин

МЕМУАРЫ

К оглавлению

КНИГА ПЯТАЯ

ГЛАВА I

Итак, завоевав всю Лотарингию и получив от короля Сен-Кантен, Ам, Боэн и имущество коннетабля, герцог Бургундский начал договариваться с королем насчет заключения соглашения, и они условились встретиться на реке, близ Осера, на таком же мосту, какой был возведен при свидании короля с королем Эдуардом Английским в Пикиньи; и по этому поводу они постоянно обменивались посланцами. Герцог хотел дать своей армии отдохнуть, поскольку она была основательно потрепана под Нейсом и во время лотарингской войны. а часть ее разместить гарнизонами в некоторых крепостях графа де Ромона и других возле городов Берн и Фрибур, с которыми герцог собирался воевать, потому что, когда он был под Нейсом, они действовали против него и помогли отнять у него графство Феррету, как Вы слышали, а также отняли часть земель графа де Ромона ¹. Король всячески торопил его со встречей и просил оставить в покое бедных швейцарцев и дать отдых своей армии.

Швейцарцы, узнав о его приближении, направили к нему посольство и предложили вернуть все, что они захватили у сеньора де Ромона, но граф де Ромон, со своей стороны, просил его лично прибыть к нему с подмогой. Герцог пренебрег предложением послов, чего отнюдь не стоило делать, учитывая время года и состояние его армии, и решил выступить против швейцарцев. С королем он заключил соглашение и обменялся грамотами, так что король не возражал против захвата Лотарингии ².

Герцог, покинув со своей армией Лотарингию. вступил в Бургундию, где к нему вновь явились послы этой старой германской лиги, называемой Швейцарией, и сделали предложения более выгодные, чем раньше: помимо возвращения земель, они предлагали выйти из всех союзов, которые ему неугодны, в особенности из союза с королем, и стать его союзниками и поставлять ему для борьбы с королем шесть тысяч человек за довольно умеренную плату всякий раз. когда он только потребует. Но герцог и слышать ни о чем не хотел, приближая свое поражение.

Так называемый в тех краях Новый союз, куда входили Базель, Страсбург и другие города, расположенные вдоль реки Рейн, издавна враждовал со швейцарцами и помогал герцогу Сигизмунду Австрийскому, будучи его союзником, когда он вел войну со швейцарцами, [164] но впоследствии объединился со швейцарцами и заключил с ними союз на десять лет, как и герцог Сигизмунд. Заключен этот союз был благодаря королю, его настояниям и его деньгам, о чем Вы слышали в другом месте, и тогда-то графство Феррета и было захвачено у герцога Бургундского, а мессир Пьер д'Аршамбо, его губернатор в этой области, был казнен в Базеле. Этот Аршамбо как раз и был повинен в больших затруднениях герцога, от которых произошли и прочие беды. Государь должен быть очень внимательным к тому, кого он ставит губернатором вновь присоединенной к его владениям области, ибо вместо того, чтобы обращаться с жителями очень мягко, быть по-доброму справедливым и делать все лучше, чем было раньше, этот поступал наоборот, учиняя великое насилие и грабеж, отчего и стряслась беда и над ним, и над его господином, и над многими другими добрыми людьми.

Этот союз, который, как я сказал, был заключен благодаря королю, оказался для него чрезвычайно выгодным, гораздо более выгодным, чем многие думают. По-моему, это было одно из самых мудрых дел, предпринятых им в свое время, и одно из самых пагубных для его врагов. Ибо после разгрома герцога Бургундского никогда больше не находилось ни одного человека (я имею в виду — среди его подданных и в его королевстве), который осмелился бы поднять голову и противоречить воле короля, ибо все они прежде плыли под парусом, раздуваемым герцогом. Так что это было великое дело — объединить герцога Сигизмунда Австрийского и Новый союз со швейцарцами, которые столь долго враждовали друг с другом, а такое дело не делается без больших расходов и многочисленных пoсольств.

После того как герцог развеял надежды швейцарцев на соглашение с ним, они вернулись назад, чтобы предупредить свой народ и подготовиться к защите. А герцог подошел со своей армией к области Во, в Савойе, которую швейцарцы отняли у монсеньора де Ромона, и взял три или четыре крепости, принадлежавшие монсеньору де Шатогиону, которые швейцарцы обороняли неудачно. Оттуда он двинулся осаждать крепость Грансон, которая также принадлежала сеньору де Шатогиону. В ней было 700 или 800 отборных швейцарских солдат, поскольку она была рядом с их землями, и они намеревались ее упорно оборонять.

Герцог располагал довольно большой армией, поскольку к нему из Ломбардии ежечасно подходили люди — подданные Савойского дома: он ведь собственным подданным предпочитал иностранцев, из которых мог нанять достаточно много хороших солдат, а после смерти коннетабля по некоторым соображениям он стал недоверчиво относиться к своим подданным. Артиллерия его была хорошей и мощной, и он устроил пышный лагерь, дабы блеснуть перед посольствами, которые приходили из Италии и Германии: при нем были все его лучшие драгоценности, много посуды и большое количество других украшений. А в голове он вынашивал фантастические замыслы [165] насчет герцогства Миланского, где, как он полагал, у него были сторонники.

Осажденная и подвергнутая в течение нескольких дней обстрелу, крепость Грансон сдалась на его милость, и он приказал там всех перебить. Швейцарцы собрали подкрепление, но совсем небольшое, как я слышал от некоторых из них. Ведь их земли поставляют не так много солдат, как иногда думают, а в то время они давали меньше, чем сейчас; это позднее большинство их оставило мирные занятия, чтобы стать военными. От их союзников подошло также немного людей, поскольку они вынуждены были торопиться, чтобы помочь осажденным; и когда они тронулись в путь, то узнали о гибели своих людей в крепости.

Герцог Бургундский наперекор мнению тех, с кем советовался, решил идти навстречу им к подножию гор, через которые они проходили, а это было для него крайне невыгодно, поскольку он стоял в таком месте, где было удобно их подождать,— прикрытое артиллерией и отчасти озером, оно, без всякого сомнения, не позволило бы им нанести ему поражение.

Он послал сотню лучников охранять один выход с этих гор, и они столкнулись со швейцарцами. Сам он тоже тронулся в путь, а большая часть его армии оставалась еще в долине. Первые решили довернуть назад, чтобы соединиться с остальными, а всякие там пехотинцы, стоявшие дальше всех, подумали, что они бегут, и тоже бросились бежать. Мало-помалу вся армия стала отступать к лагерю, хотя некоторые и выполняли свой долг честно. В конечном счете, вернувшись к лагерю, они даже не попытались защищаться и все ударились в бегство. И швейцарцы захватили лагерь, артиллерию, многочисленные палатки и шатры герцога и его приближенных, и бесконечное множество другого имущества — спаслись только люди; были потеряны и все драгоценности герцога, но из людей на сей раз погибло лишь семь кавалеристов. Все остальные бежали вместе с герцогом. Так что о нем лучше и не скажешь, как только то, что в этот день он потерял и достояние, и честь, чего не случилось с королем Иоанном Французским, который храбро сражался и был взят в плен в битве при Пуатье ³.

Это был первый случай в его жизни, когда он испытал злосчастье и злую судьбу. Все другие его предприятия приносили ему или выгоду, или честь. Сколь же великая беда на него свалилась в этот день из-за того, что он понадеялся на свою голову и пренебрег советом! И сколь великие беды из-за этого пали на его дом, который и по сей день пребывает в горести, и так будет еще долго! А сколь много разных людей стали после этого его врагами, хотя еще за день до того, выжидая, притворялись его друзьями! Но из-за чего началась эта война? Из-за какой-то повозки с овчинами, которую монсеньор де Ромон отнял у одного швейцарца, проезжая по его земле! ⁴

Если бы господь не оставил герцога, то он, очевидно, не оказался бы в опасности из-за такой малости, особенно если учесть те предложения, [166] которые ему были сделаны ⁵, и то, что в войне с этим народом он не мог обрести ни богатства, ни славы. Ведь в то время швейцарцев еще не уважали так, как нынче, и они были самым бедным народом. Я слышал от одного их рыцаря, который был среди первых послов, отправленных к герцогу, что когда они предостерегали его против этой войны, то сказали, что победа над ними ничего ему не даст, ибо их страна бесплодна и очень бедна и он не найдет там дорогих пленников, и что шпоры и удила лошадей в его войске стоят больше денег, чем сумеет он собрать на их землях, если захватит их.

Возвращаясь к сражению, скажу, что король был очень быстро извещен о случившемся, поскольку располагал многими шпионами и осведомителями в тех краях, и большую часть из них я лично отправлял; он чрезвычайно обрадовался, и огорчало его лишь малое число погибших. Из-за этих событий он оставался в Лионе, чтобы иметь возможность чаще получать известия и вовремя вмешаться в дела герцога. Ибо король, как мудрый человек, боялся, как бы тот силой не заставил швейцарцев примкнуть к нему. Тем более что герцог располагал Савойским домом как своим собственным; герцог Миланский был его союзником ⁶, а король Рене Сицилийский намеревался передать в его руки Прованс. Если бы все так и случилось, то в его подчинении были бы земли от моря Заходящего солнца до моря Восходящего солнца ⁷, и тогда пожелай он — и из нашего королевства был бы только выход по морю, ибо он владел бы Савойей, Провансом и Лотарингией.

К ним ко всем король послал людей. Ведь одна из тех, кто держал сторону герцога, а именно мадам Савойская, была его сестрой. Другой, король Рене Сицилийский, был его дядей ⁸, и он едва выслушал его посланцев, сохраняя тесные отношения с герцогом. Король послал людей и к германской лиге ⁹, хотя это сделать было очень трудно из-за сложного пути. Приходилось отправлять туда людей под видом нищенствующих, паломников и тому подобных. Эти города высокомерно ответили: «Передайте королю, что если он не объявит герцогу войну, то мы заключим с ним соглашение и объявим войну ему самому». И он боялся, что они так и поступят. Объявлять войну герцогу он не имел никакого желания и со страхом ожидал, каковы будут известия от его людей, разосланных по тем краям.

ГЛАВА II

А теперь стоит посмотреть, как изменились люди после этой битвы, и как преобразились их речи, и сколь мудро управился со своими делами король. Это будет прекрасным уроком для тех юных сеньоров, которые действуют безрассудно, не имея достаточного опыта, не учитывают последствий и пренебрегают советами тех, к кому должны прислушиваться. [167]

Прежде всего герцог послал к королю сеньора де Конте со смиренными и любезными речами, что отнюдь не соответствовало его натуре. Как же он переменился в одночасье! Он просил короля честно соблюдать перемирие и извинялся за то, что не явился на встречу, которая должна была состояться под Осером, уверяя, что вскорости прибудет туда или в другое место, назначенное королем. Король очень радушно его принял и заверил, что выполнит все, о чем его просят, ибо пока не считал нужным поступать наоборот. Король хорошо знал верность подданных герцога, которые в случае чего все стали бы на защиту своего государя, и хотел дождаться конца его военной авантюры, не давая ее участникам повода прийти к согласию. Но сколь бы хорошо сеньор де Конте ни был принят королем, он тем не менее выслушал множество насмешек в городе, где во всеуслышанье распевали песни во славу победителей и к бесчестью побежденного.

Как только герцог Миланский Галеаццо ¹⁰, который был еще жив, узнал об этом событии, он возрадовался, хотя и был союзником герцога; но ведь он заключил этот союз, опасаясь того большого влияния, которое герцог Бургундский имел в Италии. Герцог Миланский срочно отправил к королю одного неприметного человека, миланского горожанина, который через посредника обратился ко мне и передал герцогское послание. Я уведомил о его прибытии короля, и он велел мне его выслушать, ибо был недоволен герцогом, который разорвал союз с ним, чтобы заключить его с герцогом Бургундским, хотя и был женат на сестре королевы¹¹. Этому послу было поручено сообщить, что его господин, герцог Миланский, извещен о том, что король и герцог Бургундский должны встретиться и заключить великий мир и союз, что было совсем не по душе этому герцогу, его господину, который велел привести и доводы, на основании которых королю не следует этого делать; они были малоубедительны, и в конце своей речи он сказал, что если король пожелает взять на себя обязательство не заключать ни мира, ни перемирия с герцогом Бургундским, то герцог Миланский даст королю 100 тысяч дукатов наличными.

Ознакомившись с предложениями посла, король велел привести его и в присутствии одного лишь меня дал ему краткий ответ: «Монсеньор д'Аржантон, присутствующий здесь, мне все сообщил. Передайте своему господину, что мне не нужны его деньги и что я собираю их ежегодно в три раза больше, чем он, а что касается мира и войны, то я поступлю по своему усмотрению. Но если он раскаивается в том, что разорвал союз со мной ради союза с герцогом Бургундским, то я буду рад вернуться к прежнему соглашению».

Посол смиренно поблагодарил короля, решив про себя, что король отнюдь не алчен, и стал умолять его восстановить союз в прежней форме, говоря, что сможет заставить своего господина придерживаться его. Король согласился, и после обеда союз был провозглашен ¹², а в Милан немедленно отправили нашего посла, и там также [168] было сделано торжественное объявление. Таков был один из ударов судьбы, постигших герцога Бургундского, — от него отвернулся могущественный человек, который всего лишь за три недели до этого прислал к нему большое и представительное посольство, чтобы заключить союз.

Король Рене Сицилийский договаривался о том, чтобы сделать герцога Бургундского своим наследником и передать в его руки Прованс. Для вступления во владение этой областью был отправлен монсеньор де Шатогион, который нынче в Пьемонте ¹³, а с ним поехали и другие, чтобы набрать солдат для герцога Бургундского, и везли они 20 тысяч экю наличными. Но как только об этом стало известно, они едва сумели спастись от плена, ибо там находился монсеньор де Бресс, но деньги у них были отобраны. Герцогиня Савойская, получив известие об этой битве, сразу же дала знать о ней королю Рене, успокаивая и утешая его в этой неудаче. Ее посланцы-провансальцы были схвачены, и, таким образом, стало известно о договоре короля Сицилийского с герцогом Бургундским.

Король немедленно направил кавалерию к Провансу и послов к королю Сицилийскому, дабы просить его прибыть к нему, уверяя в радушном приеме, а в случае отказа угрожал применить силу. Короля Рене убедили, и он приехал к королю в Лион, где был встречен с большим почетом и радушием ¹⁴.

Я присутствовал при разговоре, состоявшемся в момент его прибытия, когда Жан Косса, сенешал Прованса, почтенный человек из хорошего дома, выходец из Неаполитанского королевства, сказал нашему королю: «Сир, не удивляйтесь тому, что король, мой господин и Ваш дядя, предложил герцогу Бургундскому сделать его своим наследником, — ведь это ему посоветовали сделать его верные слуги, и прежде всего я, поскольку Вы, хотя и являетесь сыном его сестры и его собственным племянником, причинили ему большие неприятности, захватив замки Анжер и Бар, и дурно обошлись с ним во всех прочих делах. И мы торопились заключить этот договор с герцогом Бургундским для того, чтобы Вы о нем услышали и пожелали нас ублаготворить, памятуя о том, что король, мой господин, является Вашим дядей; но у нас никогда не было намерения доводить это соглашение до конца». Король воспринял искренние слова Жана Коссы, руководившего этим делом, с большим пониманием и мудростью. И через несколько дней разногласия были улажены, король Сицилийский и все его служители получили деньги, и в его честь король устроил празднество с дамами, угощая и ублажая его в соответствии с его вкусами, как только можно; они стали добрыми друзьями, а о герцоге Бургундском, от которого король Рене, как и все прочие, отступился, не было и речи. Таково было еще одно горькое следствие этого поражения для герцога.

Мадам Савойская, которая с давних пор питала нелюбовь к королю, своему брату, тайно послала гонца по имени сеньор де Монтаньи, который обратился ко мне с просьбой помирить ее с королем, [169] объяснив причины, по которым она отвратилась от короля, и выказав ее опасения насчет него. Она была все же очень мудрой женщиной, истинной сестрой короля, нашего повелителя, и отнюдь не по доброй воле отступалась от герцога и от дружбы с ним; как кажется, она желала выждать и между тем восстановить отношения с королем. Король через меня передал ей благожелательнейший ответ и попытался зазвать ее к себе, послав к ней человека. Так вот поступила другая союзница герцога, начавшая интриговать против него.

В Германии со всех сторон стали объявляться противники герцога, в том числе и такие имперские города, как Нюрнберг, Франкфурт и многие другие, объединившиеся со Старым и Новым союзами против него, как будто они получили бы великое отпущение грехов за причинение ему зла.

Добыча, оставшаяся после битвы, изрядно обогатила нищих швейцарцев, которые по невежеству сначала даже не знали цену доставшемуся им в руки имуществу. Один из самых прекрасных и богатых шатров в мире был разрезан на куски. Некоторые продавали серебрянные блюда и чаши по два больших блана ¹⁵ за штуку, полагая, что это олово.

Большой бриллиант герцога — один из самых крупных в христианском мире, с подвешенной жемчужиной, — был поднят одним швейцарцем, положен в сумку и брошен под повозку; впоследствии он за ним вернулся и предложил его одному священнику за флорин, этот его отослал своим сеньорам и получил от них три франка. Еще они заполучили три одинаковых камушка, называемых Тремя Братьями, другой большой камень, именуемый Корзинкой, и еще один, который называется Фламандским камнем и является одним из самых крупных и самых красивых, какие только известны, а так же бессчетное количество других ценностей, которые и научили их донимать, чего стоят деньги. А одержанные победы, уважение, кое им выказал впоследствии король, и блага, коими он их наделил, позволили им безмерно обогатиться.

Все их послы, которые в то время приезжали к королю, получали от него богатые денежные подарки, и таким образом, отсылая их назад в шелках и с полными мошнами, он ублажал их за то, что не выступил на их стороне. Он пообещал также выплачивать им пенсию и выдавал ее, предвидя второе сражение, в размере 40 тысяч рейнских флоринов ежегодно — 20 тысяч городам, а другие 20 тысяч отдельным лицам, которые управляли этими городами. И думаю, что не солгу, если скажу, что со времени первой битвы при Грансоне до самой кончины короля города и отдельные лица из швейцарцев получили от нашего повелителя миллион рейнских флоринов, причем я имею в виду только четыре города — Берн, Люцерн, Фрибур, Цюрих и их кантоны, раскинувшиеся в горах. Швейцария ведь сплошь состоит из деревень, как мне объяснил один из их весьма скромно одетых послов. [170]

ГЛАВА III

Возвращаясь к герцогу Бургундскому, надо сказать, что он повсюду собирал людей, разбежавшихся в день сражения, и через три недели набрал их большое число. Он остановился в Лозанне, в Савойе, где Вы, монсеньор архиепископ Вьеннский, служили ему добрым советником ¹⁶, пока он пребывал в тяжелом состоянии, вызванном грустью и печалью от полученного им афронта; по правде говоря, я думаю, что никогда он не был в столь здравом рассудке, как накануне этого сражения.

Об этом новом большом наборе, что он провел, я говорю со слов принца Тарентского ¹⁷, рассказывавшего об этом королю в моем присутствии. За год до того принц с очень большой свитой приехал к герцогу в надежде заполучить руку его дочери и единственной наследницы; и как по своему облику, так по одеянию и свите он выглядел настоящим сыном короля, и его отец, король Неаполитанский, показал, что ничего ради сына не пожалеет. Герцог, однако, повел двойную игру, поддерживая в то же время надежды сына мадам Савойской и других. Поэтому принц Тарентский, которого звали доном Федериго Арагонским, а также члены его совета, недовольные этими оттяжками, послали к королю рассудительного герольдмейстера, который испросил у короля охранную грамоту для принца, чтобы тот смог проехать через королевство и вернуться к королю, своему отцу, который его вызывал. Король весьма охотно ее предоставил, ибо ему казалось, что это повредит доброму имени герцога Бургундского.

Но еще до того, как этот посланец вернулся, были собраны войска всех германских лиг ¹⁸, и они расположились неподалеку от герцога Бургундского. Принц простился с герцогом, подчиняясь распоряжению короля, своего отца, вечером накануне сражения, а в первом сражении он держал себя, как подобает добропорядочному человеку. Но некоторые говорят, что он последовал Вашему совету, монсеньор архиепископ Вьеннский. Ибо я слышал, как он, а также герцог Атри, называемый графом Джулио ¹⁹, и некоторые другие, когда прибыли к королю, свидетельствовали о том, что Вы писали в Италию о первом и втором сражении, за несколько дней предвидя их исход ²⁰.

Как я сказал, все эти союзники во время отъезда принца расположились совсем рядом с герцогом, а затем двинулись на него, чтобы снять начатую им осаду маленького городка Муртена близ Берна, который принадлежал монсеньору де Ромону. Союзники, как мне говорили те, кто был с ними, имели около 30 тысяч отборных и хорошо вооруженных пехотинцев: 11 тысяч пикейщиков, 10 тысяч алебардщиков и 10 тысяч кулевринщиков, а также 4 тысячи конников. Союзники еще не все собрались, и на поле боя были лишь те, кого я перечислил, но и их было достаточно. Монсеньор Лотарингский [171] привел мало людей, поскольку герцог Бургундский захватил все его земли, но и это пошло ему на пользу.

Герцогу Лотарингскому пошло на пользу также то, что он всем надоел при нашем дворе; ведь могущественные люди, все потерявшие, чаще всего надоедают тем, кто их поддерживает. Король дал ему немного денег, и тот с весьма сильной кавалерией прошел через Лотарингию в Германию и затем вернулся назад. Этот сеньор потерял не только свою Лотарингию, графство Водемон и большую часть Бара, но и остальные свои земли, которые удерживал король. Таким образом, у него ничего не осталось и, что хуже того, все его подданные без принуждения принесли присягу герцогу Бургундскому, в том числе и слуги из его дома, так что казалось, что ему почти не на что уповать. Однако в таких делах последним судией остается господь, когда он того желает.

После своих разъездов, о которых я сказал, герцог Лотарингский направился к союзникам и, пробыв несколько дней в пути, приехал с небольшим количеством людей за считанные часы до сражения, что было к его великой чести и выгоде, ибо если бы он приехал позже, то встретил бы дурной прием. По его прибытии войска обеих сторон сошлись в боевом порядке, после того как союзники три дня простояли близ герцога Бургундского в укрепленном месте. Герцог, оказав незначительное сопротивление, был разбит и обращен в бегство ²¹, и на сей раз ему не повезло так, как в предыдущей битве, где он потерял всего лишь семь кавалеристов. Тогда это случилось потому, что у швейцарцев совсем не было конницы, но на сей раз, под Муртеном, у немцев было четыре тысячи хороших конников, и они долго преследовали людей герцога Бургундского, предоставив своей пехоте сражаться с многочисленными пехотинцами герцога. Ведь, кроме его подданных, у него было много англичан и новых людей, пришедших из Пьемонта и из земель, подвластных герцогу Миланскому, о чем я говорил. Принц Тарентский, когда прибыл к королю, рассказывал мне, что никогда не видел столь прекрасной армии, как у герцога, и что он сам и другие занялись подсчетом, когда эта армия проходила по мосту, и насчитали почти 23 тысячи наемных солдат, без артиллерийской прислуги, следовавшей за армией. Но мне кажется это число преувеличенным; многие люди, относясь к таким вещам легкомысленно, считают только на тысячи и представляют себе армии большими, чем они есть на самом деле.

Сеньор де Конте, прибывший к королю вскоре после сражения, поведал королю в моем присутствии, что в этом сражении со стороны герцога погибло восемь тысяч человек, состоявших на жаловании, и довольно много прочего мелкого люда; и на основании того, что мне пришлось услышать, думаю, что всего погибло 18 тысяч человек, и в это легко поверить, если учесть, сколь многочисленной была у союзников конница, считая тех, кого направили многие сеньоры Германии, и тех, кто был уже в Муртене во время осады. Герцог Бургундский в отчаянии, что естественно, бежал в Бургундию и [172] остановился в местечке, называемом Ла Ривьер, где начал по возможности собирать людей. Немцы же продолжали преследование лишь до наступления ночи, а затем вернулись обратно, отказавшись от дальнейшей погони.

ГЛАВА IV

Эта неудача привела герцога в удрученное состояние; ему казалось, что его бросили все его друзья, и судил он по ряду признаков, обнаружившихся после первого его поражения под Грансоном, со времени которого прошло лишь три недели. Из-за этих своих сомнений он, ни с кем не посоветовавшись, приказал привезти силой герцогиню Савойскую и одного из ее детей, который ныне является герцогом Савойским ²², в Бургундию. Ее старший сын был спасен некоторыми из слуг Савойского дома, благо те, кто совершал насильственный увоз, действовали в страхе и были вынуждены спешить. Герцога толкнула на этот поступок боязнь, что герцогиня уедет к королю, своему брату, и он говорил, что идет на это злое дело ради того, чтобы помочь Савойскому дому.

Герцог велел отвезти ее в замок Рувр, близ Дижона, где стража была малочисленной. Ее навещали все, кто хотел, в том числе и нынешние монсеньрр де Шатогион и маркиз де Ротлен. Герцог договаривался о том, чтобы женить их обоих на дочерях герцогини, правда, в то время эти браки не состоялись, но позднее они были все же заключены.

Ее старшего сына, Филиберта, в то время герцога Савойского, его спасители доставили в Шанбери, где жил сын Савойского дома епископ Женевский ²³, человек очень своевольный, находившийся под влиянием коммандора де Ранвера, и препоручили его вместе с его младшим братом ²⁴, прозванным протонотарием, этому епископу, поручив тому также охрану замков Шанбери и Монмельян и взяв на себя охрану другого замка, где хранились все драгоценности мадам Савойской.

Как только герцогиня оказалась в Рувре в сопровождении всех своих придворных дам и множества слуг, она, видя, что герцог занят набором людей и что люди, ее охраняющие, не испытывают перед своим господином привычного страха, решила послать человека к королю, своему брату, чтобы заключить с ним соглашение и убедить вызволить ее. Она, однако, очень боялась попасть к нему в руки, ибо неприязнь между ними была великой и давней, и если бы не то положение, в каком она оказалась, она бы не пошла на это.

От имени этой дамы к королю прибыл пьемонтский дворянин по имени Ривероль, ее обер-камергер. С помощью одного человека он обратился ко мне. Выслушав его, я передал его слова королю, и тот его принял. Выслушав его, король сказал, что, несмотря на прежние разногласия, не может отказать своей сестре, попавшей в такую беду, и что если она пожелает стать его союзницей, то он [173] пошлет за ней губернатора Шампани, которым тогда был Карл Амбуазский сеньор де Шомон. Ривероль откланялся и поспешил к своей госпоже. Она обрадовалась этой новости, но тем не менее, выслушав первого своего посланца, она тут же послала второго, умолять короля выдать ей охранную грамоту, чтобы она могла бы проехать в Савойю, и вернуть ей герцога, ее сына, и другого сына, а также передать ей крепости, которые он помог удержать под ее властью в Савойе, а со своей стороны она обещала отказаться от всех союзов и заключить союз с ним. Король выполнил все, о чем она просила, и немедленно послал гонца к сеньору де Шомону, чтобы тот начал действовать, и дело это было и начато удачно и удачно закончено. Сеньор де Шомон с большим числом людей дошел до Рувра, не причинив ущерба краю, и доставил мадам Савойскую со всей ее свитой в ближайшее подвластное королю место.

Последнего из посланцев этой дамы король отправил назад, уже выехав из Лиона, где пробыл шесть месяцев, чтобы, как и подобает мудрому человеку, наблюдать за действиями герцога Бургундского, не нарушая перемирия. Хорошо зная натуру герцога, король гораздо успешнее воевал с ним, когда предоставлял свободу действий и тайно подстрекал его врагов, нежели если бы объявил ему войну. Ибо как только была бы объявлена война, герцог сразу же прекратил бы эти военные действия и не случилось бы того, что служилось.

Возвращаясь из Лиона, король направился по реке Луаре от Роана к Туру; прибыв туда, он сразу же узнал об освобождении своей сестры; он очень обрадовался и срочно вызвал ее к себе, распорядившись оплатить все ее дорожные расходы. Когда она подъехала, он выслал навстречу ей множество людей, а сам принял ее у ворот Плесси-дю-Парка ²⁵ и весьма добродушно сказал: «Добро пожаловать, мадам бургундка!». Она поняла по выражению его лица, что он только шутит, и разумно ответила, что она добрая француженка и готова повиноваться королю во всем, что ему угодно будет приказать.

Сеньор провел ее в ее комнату, оказывая всяческое уважение. На самом деле он имел сильное желание побыстрее от нее отделаться. Она была очень мудрой, и они хорошо друг друга понимали; эта дама еще сильнее желала уехать. На меня король возложил все заботы об ее отъезде: прежде всего найти деньги на оплату ее подорожных расходов сюда и обратно, затем достать шелка и оформить письменно их союз и будущие взаимоотношения.

Король хотел разубедить ее выдавать замуж двух дочерей за тех, о ком я выше говорил, но она стала извиняться за них, говоря, что они упрямятся. Они и в самом деле заупрямились. И когда король узнал об их желании, то он дал свое согласие. После семи или восьми дней пребывания этой дамы в Плесси она и король совместно поклялись быть добрыми друзьями на будущее и обменялись грамотами; она простилась с королем. и он приказал сопроводить, ее до [174] дома и вернуть ей детей, все ее крепости, драгоценности и прочее имущество. Они были рады расставанию, и впоследствии остались добрыми братом и сестрой вплоть до самой смерти.

ГЛАВА V

Чтобы продолжить рассказ, следует сказать о герцоге Бургундском, который, бежав с поля боя под Муртеном (это сражение состоялось в 1476 году), остановился в городе Ла Ривьер и пробыл там более шести недель, имея еще мужество набирать людей. Однако делом он занимался мало и держался в уединении; и кажется, что он делал все не иначе как из упрямства, как Вы поймете. Горе от проигранного первого сражения под Грансоном было столь велико, что потрясло его душу, и он по-настоящему заболел. Его природные пыл и гнев были так сильны, что он, дабы охладить их, почти никогда не пил вина, но по утрам обычно выпивал травяной отвар и ел розовое варенье. Но печаль столь преобразила его натуру, что ему теперь давали пить крепкое неразбавленное вино; и чтобы кровь приливала к сердцу, ему ставили банки, в которые сначала совали горящую паклю, а затем, с жару, ставили на грудь, к сердцу. Но об этом Вы, монсеньор архиепископ Вьеннский, знаете больше меня, как человек, помогавший лечить его от этой болезни и заставивший его сбрить бороду, которую он отпустил. И по-моему, он никогда уже после этой болезни не проявлял прежней мудрости и ума у него изрядно поубавилось. Таким страстям подвержены люди, которые совсем не знакомы с бедой и не умеют находить выход из тяжелого положения, и это особенно касается тех государей, которых обуяла гордыня.

А в таком положении или подобном первым прибежищем должен быть бог: следует поразмыслить, не оскорбил ли ты его чем-нибудь, смириться перед ним и осознать свои грехи, ибо это он предрешает исход таких дел и никогда не ошибается. После этого большим благом будет поговорить с каким-нибудь близким другом и откровенно поведать ему о своих печалях, не стыдясь раскрыть перед ним душу, ибо это облегчает и укрепляет сердце и восстанавливает дух ²⁶. Ведь поскольку мы люди, подобные горести неизбежно вызывают сильные страдания, и их нужно излить или на людях, или с глазу на глаз, но ни в коем случае не идти по пути герцога и не прятаться, не уединяться. Но он наводил страх на своих людей, которые не осмеливались подойти к нему с утешением или советом и предоставляли ему делать что угодно, боясь, что их слова обернутся для них бедой.

В течение этих шести недель при нем находилось совсем немного людей, что и неудивительно — ведь он проиграл два крупных сражения, как Вы слышали, после чего объявились новые враги, а друзья охладели; и, как обычно случается после таких неудач, [175] о чем я уже говорил, его подданные, уставшие и измученные, начали роптать, выказывая презрение к своему господину. В Лотарингии у него было отобрано несколько небольших крепостей — Водемон, Эпиналь, а позднее и другие. Повсюду зашевелились его противники, и самые злобные оказались самыми смелыми. Герцог Лотарингский, как только все зашевелились, собрал небольшой отряд и подошел к Нанси. Он захватил большую часть близлежащих маленьких городков, но у герцога Бургундского оставался еще Понт-а-Муссон, в четырех лье от Нанси или около того.

Среди тех, кто находился в Нанси, был монсеньор де Бьевр, из дома Круа, добрый и честный рыцарь. У него были все храбрые люди, в том числе очень смелый человек незнатного происхождения по имени Кольпен, которого, как и других, он привлек на герцогскую службу из гарнизона города Гина. Под началом этого Кольпена в городе было около 300 англичан, которые, хотя осада затягивалась и апроши подведены не были, возмущались тем, что герцог Бургундский медлил с подмогой; он и в самом деле совершил большую ошибку, что не подошел к городу, ибо оттуда, где он стоял, до Лотарингии было далеко и, чтобы помочь, следовало подойти поближе; ему нужно было бы защищать то, чем он владел, нежели гоняться за швейцарцами с мыслью отомстить им за свое поражение. Но его упрямство нанесло ему большой вред, ибо он, не советуясь ни с кем, все решал сам, и как его ни торопили с оказанием помощи этому городу, он беспечно оставался в местечке Ла Ривьер примерно шесть недель. А если бы он действовал иначе, он легко бы помог этому городу, поскольку у герцога Лотарингского людей было недостаточно; сохранив же за собой Лотарингию, он в своем распоряжении всегда бы имел проход через Люксембург и Лотарингию из одних своих сеньорий в другие и в Бургундию. Поэтому, если бы его рассудок был в том же состоянии, что и раньше, он бы поспешил с помощью.

Между тем, пока в Нанси ждали его помощи, упомянутый мной Кольпен, предводитель отряда англичан, был убит из пушки, и это была великая потеря для герцога Бургундского, ибо иногда и один человек способен предохранить своего господина от больших неприятностей, даже если он не родственник и не знатного происхождения, а наделен лишь умом и доблестью. И именно это, насколько я знаю, прекрасно понимал король, наш повелитель, который, как никакой другой государь, боялся терять своих людей.

Лишь только Кольпен погиб, англичане, бывшие под его началом, стали роптать и, не зная о том, сколь невелики силы герцога Лотарингского и сколь большими людскими ресурсами располагает герцог Бургундский, отчаялись в своих надеждах на помощь. Ведь англичане, долгое время не воевавшие за пределами своего королевства, почти не разбирались в осадном деле. Они изъявили желание вступить в переговоры и сказали сеньору де Бьевру, главе города, что если он не приступит к переговорам, то они сделают это без него. [176] И хотя он был добрым рыцарем, ему не хватало твердости; он их умолял и увещевал всеми силами, но если, как мне кажется, он поговорил бы с ними покруче, то ему вняли бы лучше, разве что только господь бог помешал бы ему; ведь им нужно было продержаться всего лишь три дня, чтобы дождаться помощи. Короче говоря, англичане пожелали, и город был сдан герцогу Лотарингскому с сохранением жизни и имущества осажденных.

На следующий день или самое позднее через два дня после сдачи прибыл герцог Бургундский со значительными силами, ибо к нему подошли люди из Люксембурга и других его сеньорий; он оказался один на один с герцогом Лотарингским, что его совсем не пугало, так как герцог Лотарингский был достаточно слаб.

ГЛАВА VI

И стал герцог Бургундский искать вчерашний день и осаждать Нанси. Но сколь лучше было бы ему не упрямиться в свое время и не сидеть на месте; однако такое немыслимое своеволие государям приуготовляет господь бог, когда ему угодно переменить их судьбу. Если бы этот сеньор пожелал внять совету и укрепил бы в округе маленькие крепости, он в короткий срок овладел бы городом, ибо тот был плохо обеспечен припасами, а у него было более чем достаточно людей, дабы его блокировать, и он имел возможность пополнить и переформировать свою армию, но он взялся за дело не с того конца.

Пока он занимался этой осадой, злосчастной для него, всех его подданных и многих других, кого эта война совсем и не касалась, некоторые из его людей начали плести интриги против него. Как я уже говорил, его враги повылезали со всех сторон, и среди прочих граф Никола де Кампобассо, происходивший из Неаполитанского королевства, откуда он был изгнан за поддержку Анжуйского дома; герцог принял его после кончины герцога Никола Калабрийского вместе с прочими его людьми.

Граф, как я говорил в другом месте, был очень беден, в отношении и наследственного, и благоприобретенного имущества. Герцог Бургундский сразу же дал ему 40 тысяч дукатов, дабы он поехал в Италию и набрал 400 копий, которые сам бы и оплачивал. И с тех пор тот начал махинации с целью погубить своего господина, о чем я уже говорил, и продолжал их до того часа, о котором я сейчас говорю, когда он, видя затруднения своего господина, вновь стал договариваться с герцогом Лотарингским и некоторыми капитанами и служителями короля, находившимися в Шампани близ армии герцога Бургундского.

Герцогу Лотарингскому он обещал поддержать его и сделать так, чтобы осада не удалась из-за нехватки необходимых для этого принадлежностей и припасов для артиллерии. И он это мог сделать, поскольку разделял с герцогом Бургундским всю власть и главные обязанности. С нашими людьми он вел переговоры более активные и все время предлагал убить или пленить своего господина и просил за это жалованье для его 400 копий, 20 тысяч экю наличными и хорошее графство.

В то время, когда он вел эти переговоры, несколько дворян герцога Лотарингского попытались проникнуть в город. Одни прошли, другие были схвачены, и среди последних был один провансальский дворянин по имени Сифрон, через которого и происходили сношения между графом и герцогом Лотарингским. Герцог Бургундский приказал немедленно повесить Сифрона, сказав, что когда государь. осаждает и обстреливает город, то всякий, кто хочет попасть в город, чтобы усилить его оборону, достоин смерти по праву войны. Но к этому праву не прибегают в наших войнах, которые в общем более жестоки, нежели войны в Италии или Испании, где оно является обычным. Герцог, однако, пожелал, чтобы этот дворянин умер; и тот, видя, что выхода никакого нет и что его поведут на смерть, попросил передать герцогу Бургундскому, чтобы он соблаговолил его выслушать и что он сообщит ему нечто, касающееся его персоны.

Когда те дворяне, которых он об этом просил, пришли передать его слова герцогу, то случайно рядом оказался граф Кампобассо, o котором я говорил, ибо, зная о взятии Сифрона, он специально пришел, опасаясь, как бы тот не рассказал о нем то, что знал; ведь тот был в курсе всех интриг графа и с той и с другой стороной, и ему было все известно, а именно это он и хотел рассказать.

Герцог ответил тем, кто пришел к нему с этой просьбой, что тот-де желает лишь спасти свою жизнь и что пусть он все расскажет им. Граф поддержал эти слова, а, кроме графа и одного секретаря при герцоге никого не было, ибо все обязанности по армии лежали на графе. Пленник же сказал, что он расскажет все только герцогу Бургундскому. А герцог вновь приказал его отвести и повесить, что и было сделано. Когда его вели, Сифрон умолял некоторых, чтобы они попросили своего господина за него и что он сообщит ему такое, что он и герцогства не пожалеет за это отдать. Знавшие его возымели к нему жалость и решились пойти попросить своего господина соблаговолить его выслушать. Но этот злодей граф, стоявший у деревянной двери, что вела в комнату герцога, и следивший, чтобы никто не вошел, их не впустил и сказал: «Монсеньор велел поспешить с повешением». И он послал людей, чтобы поторопить прево ²⁷. Таким образом, Сифрон был повешен к великому ущербу для герцога Бургундского, которому стоило бы не проявлять такой жестокости, а по-человечески выслушать этого дворянина, и если бы он так поступил, то и сам был бы еще жив, и дом его остался бы в целости и даже намного усилился, если принять во внимание все, что случилось в этом королевстве позднее ²⁸. Но следует верить, что Господь распорядился иначе. [178]

Вы уже слышали выше о вероломном поступке герцога по отношению к графу де Сен-Полю, коннетаблю Франции, совершенном незадолго до того: как он его схватил, несмотря на охранную грамоту, и выдал королю на смерть и, более того, передал королю для судебного процесса все бумаги, скрепленные печатями, и письма, полученные от коннетабля. И хотя у герцога были справедливые причины смертельно ненавидеть коннетабля и способствовать его гибели, о чем было бы долго писать, он тем не менее мог бы это сделать, не злоупотребляя его доверием, ибо какие бы оправдания ни приводить по этому поводу, они не смогут обелить герцога, запятнавшего себя вероломством и бесчестием, которые он совершил, когда выдал коннетаблю подлинную и законную охранную грамоту, а затем, невзирая на нее, схватил его и продал из жадности — и не только ради города Сен-Кантена, крепостей, наследственного имущества и движимости коннетабля, но также и из опасения, что ему не удастся взять город Нанси, который он осаждал в первый раз. Ведь он выдал коннетабля после некоторых проволочек, когда испугался, что армия короля, стоявшая в Шампани, помешает ему взять Нанси, поскольку король угрожающе требовал от него через своих послов выполнения соглашения, по которому первый из них двоих, кто схватит коннетабля, должен или выдать его в течение восьми дней другому, или казнить. Герцог же просрочил много дней, и единственно из страха и желания взять Нанси он и велел выдать коннетабля, как Вы уже слышали; и как он на этом месте, под Нанси, совершил позднее преступление, когда вторично осаждал город и казнил Сифрона, не пожелав его выслушать (ибо и слух у него уже был заложен и рассудок замутнен), точно так же и он сам на том же месте был обманут и предан тем, кому более всего доверял, и это предательство стало справедливым возмездием ему за то, как он из алчности поступил с коннетаблем и городом Нанси. Но судить об этом надлежит господу богу; я же говорю об этом не только для того, чтобы разъяснить суть излагаемого, но и чтобы дать понять, как должно доброму государю избегать подобных подлых и вероломных поступков, несмотря ни на какие советы. Нередко ведь случается, что люди, желая угодить государям и не осмеливаясь им противоречить, советуют им подобные вещи, и если те следуют таким советам, то они достойны сожаления ввиду возможной кары как со стороны бога, так и со стороны мира. Поэтому подобных советчиков лучше держать подальше,

Вы уже слышали, как господь избрал в сем мире орудием мести герцогу Бургундскому за его поступок против коннетабля графа Кампобассо, и свершилась месть в том же самом месте и тем же самым манером, но много более жестоко. Ибо, как ранее герцог выдал коннетабля на смерть, несмотря на охранную грамоту и выказанное ему доверие, точно так же и сам был предан своим самым доверенным в армии человеком, то есть тем, кому он более всего доверял, и кого принял к себе старым, бедным и беззащитным, [179] кому платил 100 тысяч дукатов в год, из коих тот сам оплачивал своих солдат, и оказал другие большие благодеяния. Но тот начал интриговать уже тогда, когда отправился в Италию с 40 тысячами дукатов наличными, которые он получил в качестве, как говорится, вспомоществования, то есть для набора солдат.

Дабы совершить эту измену, он обратился к двоим людям: первым был медик в Лионе по имени мэтр Симон Павийский, а вторым, в Савойе, был тот, о ком я уже говорил ²⁹. Вернувшись, он разместил своих солдат в нескольких небольших крепостях в графстве Марль, близ города Лана, и возобновил свои интриги, предлагая или сдать все крепости, которые держал, или же, если король вступит в сражение с его господином, договориться об условном сигнале, по которому он перешел бы от своего господина на сторону короля со всем своим отрядом. Второе предложение было совсем не по нраву королю, и тогда тот предложил другое: как только его господин станет лагерем, он его во время объезда войска или схватит, или убьет. Этот третий замысел ему и в самом деле удалось бы осуществить, ибо у герцога был такой обычай, что как только он сходил с лошади там, где разбит лагерь, то снимал доспехи, оставляя на себе только кирасу, садился на маленькую лошадь и в сопровождении лишь восьми или десяти пеших лучников, а иногда еще и двоих-троих дворян из своих камердинеров объезжал войска с внешней стороны, чтобы поглядеть, хорошо ли все укреплено. И тогда-то граф и мог с десятью всадниками без всякого труда выполнить задуманное.

Король, видя, сколь настойчиво этот человек предлагает предать своего господина (а происходило это во время перемирия), и не поонимая, зачем он это делает, решил проявить великодушие по отношению к герцогу Бургундскому и через сеньора де Конте, о котором я много раз говорил в этих воспоминаниях, передал ему в моем присутствии о всех происках графа, и я уверен, что сеньор де Конте честно исполнил поручение и сообщил все своему господину. Но тот все воспринял наоборот и сказал, что если бы это была правда, то король ему ничего бы не сообщил. Было это еще задолго до того, как герцог подошел к Нанси, и я думаю, что он ничего не сказал роб этом графу.

ГЛАВА VII

Однако нужно вернуться к нашей главной теме — к осаде Нанси, которую герцог вел посреди зимы с малым числом плохо вооруженных и почти не получавших жалованья людей, среди которых было много больных, да еще в ту пору, когда против него, как Вы слышали, плелись интриги. В общем роптали все, презрительно наблюдая за его действиями, как это обычно бывает в пору неудач, о чем я уже ранее говорил. Но против него лично и его государства интриговал один лишь граф Кампобассо, подданные же его хранили верность. [180]

Занимаясь приготовлениями, герцог Лотарингский обратился к Старому и Новому союзам, о которых я выше упоминал, чтобы они предоставили ему людей для борьбы с герцогом Бургундским, стоявшим под Нанси. Все эти города охотно согласились, и оставалось только найти деньги. Король поддержал его, отправив послов к швейцарцам, и выдал ему 40 тысяч франков для содержания немцев ³⁰. Он также направил в Бар своего наместника в Шампани монсеньора де Крана с семью или восемью сотнями копий и вольными лучниками под командованием опытных капитанов.

С благословением и деньгами короля герцог Лотарингский набрал много немцев, как пеших, так и конных, которым он платил жалованье сам, а кроме того, Союзы предоставили ему людей, содержавшихся на их счет. У него было также множество дворян из нашего королевства, а в Баре стояла армия короля, о которой я сказал, но она не вступала в военные действия, а выжидала, кто возьмет верх. Герцог Лотарингский с названными немцами расположился в Сен-Никола, возле Нанси.

В нашем королевстве вот уж девять месяцев или около того находился король Португальский ³¹, с которым наш король заключил союз против нынешнего короля Испании ³²; король Португалии приехал, надеясь, что король даст ему большую армию для ведения военных действий в Кастилии со стороны Бискайского графства или Наварры, ибо он держал множество крепостей в Кастилии на границе с Португалией и несколько крепостей по соседству с нами, вроде Бургоса и других. Я думаю, если бы король ему помог, что он порой склонен был сделать, то король Португальский вышел бы победителем из этой войны. Но у короля желание прошло, и он долгое время — год или более — лишь обнадеживал короля Португальского. А тем временем дела этого последнего в Кастилии ухудшались, ибо, когда он приехал сюда, его сторону держали почти все сеньоры королевства Кастильского, но, видя, сколь долго он отсутствует, они стали мало-помалу вести иные речи и договариваться с королем Фердинандом и королевой Изабеллой, которые и поныне царствуют.

Отказывая в обещанной помощи, король извинялся, ссылаясь на то, что в Лотарингии шла война, и на опасность того, что, если герцог Бургундский поправит свои дела, он сможет напасть на королевство. И этот бедный португальский король, будучи очень добрым и справедливым, забрал себе в голову мысль отправиться к герцогу Бургундскому, который был его двоюродным братом, и примирить его с королем, чтобы король смог оказать ему помощь, ибо ему стыдно было возвращаться в Кастилию и Португалию, потерпев неудачу и ничего не добившись,— ведь он столь легкомысленно решился съездить во Францию вопреки мнению своего совета.

Итак, в самый разгар зимы король Португальский тронулся в путь и, застав герцога Бургундского, своего двоюродного брата, под Нанси, стал излагать ему то, что сказал наш король, надеясь прийти к соглашению. Но он понял, что примирить их очень трудно и что они расходятся во всем. Поэтому он задержался всего на два дня и, простившись с герцогом, своим двоюродным братом, вернулся обратно в Париж. Герцог просил его остаться и предлагал отправиться в Понт-а-Муссон, недалеко от Нанси, чтобы не допустить продвижения там противника, ибо герцог знал о прибытии немцев, расположившихся в Сен-Никола. Но король Португальский извинился, сказав, что он не при оружии и не готов к такому делу, и возвратился в Париж, где и оставался еще долгое время.

В конце концов король Португальский начал подозревать, что король хочет его схватить и выдать его врагу, королю Кастилии. Поэтому он переоделся и решил бежать с двумя людьми в Рим и постричься там в монахи. Но в этой одежде он был схвачен одним нормандцем по имени Ле Беф. Король, наш повелитель, был сконфужен и потому приказал снарядить на нормандском побережье несколько судов и поручил мессиру Георгию Греку ³³ доставить его в Португалию.

Война между ним и королем Кастилии началась из-за его племянницы, дочери его сестры, бывшей замужем за ныне покойным королем Генрихом Кастильским; ее дочь была очень красивой, и она по сю пору живет в Португалии, оставшись незамужней. Эту девушку королева Изабелла, сестра короля Генриха, лишила кастильского престола, заявив, что мать зачала ее в прелюбодействе. Такое мнение разделяло довольно много людей, считавших, что король Генрих не был способен к деторождению по одной причине, о которой я умалчиваю.

Как бы там ни было, хотя эта девушка и родилась под брачным покровом, кастильская корона досталась королеве Изабелле и ее мужу, королю Арагона и Сицилии, ныне царствующему. Король Португальский пытался устроить брак этой своей племянницы с нашим нынешним королем Карлом VIII, что и явилось причиной его приезда сюда ³⁴; но для него все обернулось великим уроном и огорчением, и вскоре после возвращения в Португалию он умер.

А потому, как я уже говорил где-то в начале своих воспоминаний, государям следует внимательно относиться к тому, кого они посылают в качестве послов за границу; ведь если бы те, кто приехал сюда от имени короля Португальского заключать союз ³⁵ (я присутствовал при этом деле как один из представителей короля), были бы мудрее, они лучше бы разобрались в наших делах, прежде чем советовать своему господину отправляться в поездку, которая ему столь повредила.

ГЛАВА VIII

Я обошел бы эту тему стороной, но я хочу показать, что государю лишь в крайнем случае можно отдавать себя в руки другого государя и лично отправляться за помощью. Итак, возвращаясь к Своему главному предмету, скажу, что не прошло и одного дня после [182] отъезда короля Португальского из лагеря герцога Бургундского, как герцог Лотарингский с немцами из своего войска покинул лагерь в Сен-Никола и выступил против герцога Бургундского. В этот же самый день ³⁶ на его сторону перешел граф де Кампобассо, исполнивший свое намерение, и встал в его ряды вместе с примерно 160 кавалеристами, причем его огорчало, что он не смог еще более навредить своему господину.

Защитники Нанси были предупреждены о переговорах графа де Кампобассо, и это придало им сил для обороны. К тому же к ним пробрался один человек, переплывший ров, который заверил их в том, что они получат помощь, а то они уже были готовы сдаться. Если бы не измена графа, они бы не продержались до этих пор; но господь пожелал свершить свое тайное предначертание.

Герцог Бургундский, извещенный об измене, собрал ненадолго совет, хотя и не имел обыкновения это делать, но, как обычно, поступил по-своему. Некоторые высказались за то, чтобы уйти в Понт-а-Муссон, недалеко оттуда, оставив людей в крепостях близ Нанси, говоря, что, как только немцы снабдят Нанси припасами, они разойдутся, а герцогу Лотарингскому еще долгое время будет недоставать денег, чтобы вновь набрать столько людей, и что припасов надолго не хватит, так что город посреди зимы опять окажется в тисках голода, а тем временем герцог Бургундский сможет собрать большее войско.

Я слышал от людей осведомленных, что в его армии не было и четырех тысяч человек, причем лишь дюжина сотен была в состоянии сражаться. Денег у герцога было достаточно, ибо недалеко оттуда, в Люксембургском замке, у него лежало 450 тысяч экю, и он мог бы навербовать довольно много людей. Но господь не пожелал проявить к нему милости, и он не внял этому мудрому совету, не сознавая, сколь много врагов окружило его со всех сторон; он сделал худший выбор: произнеся безумную речь, он, несмотря на все высказанные соображения по поводу многочисленности немцев герцога Лотарингского и близкого присутствия армии короля, решил ждать и принять сражение с небольшим числом перепуганных людей.

Когда граф де Кампобассо прибыл к герцогу Лотарингскому, немцы передали ему, чтобы он убирался прочь, ибо они не терпят предателей в своих рядах. И он удалился в Конде, небольшой замок близ переправы, которую он кое-как поправил в надежде, что когда герцог Бургундский и его люди побегут, то он налетит на них, как имел обыкновение делать.

Соглашение с герцогом Лотарингским вовсе не входило в планы графа; но, переговорив с другими, перед тем как покинуть герцога Бургундского, он пришел к заключению, что другой возможности связать руки герцогу Бургундскому, как только перейти на сторону его противника во время сражения, нет. Но граф не хотел делать это раньше времени, чтобы в решающий момент посеять более сильную панику в войске герцога; и он уверял, что если герцог обратится в бегство, то ни за что не уйдет живым, поскольку он оставил у него 12 или 14 преданных людей, дабы одни из них спровоцировали бегство, как только немцы начнут наступление, а другие следили за герцогом и убили бы его, если он побежит. И это правда, ибо я знал двоих или троих из тех, что были оставлены для убийства герцога. Договорившись об этом великом предательстве ³⁷, он вернулся к войску герцога Бургундского, а затем, когда узнал о прибытии немцев, выступил против своего господина. Позднее, видя, что немцы не желают его принять в свои ряды, он ушел, как было сказано, в Конде.

Немцы начали наступать. С ними шло много наших конников, получивших разрешение вступить в армию герцога Лотарингского. Многие другие сели в засады поблизости, чтобы в случае, если герцог будет разбит, захватить пленников и другую добычу. Так что Вы видите, в какое положение поставил себя герцог, не пожелав внять разумному совету.

Когда обе армии сошлись, армия герцога Бургундского, уже дважды перед тем битая, малочисленная и небоеспособная, сразу же была разгромлена, и одни были убиты или попали в плен, а другие, и их было немало, бежали. Среди прочих на поле боя погиб и герцог Бургундский. Я не хочу об этом рассказывать, поскольку меня там не было, но я слышал от тех, кто это видел, как он был сброшен на землю и они не имели возможности ему помочь, поскольку их уже взяли в плен. Но погиб он не на их глазах, ибо на него налетела целая толпа людей, которые его убили и, устроив большую давку, содрали одежду, даже не узнав его. И произошло это сражение в пятый дань января 1476 года ³⁸ в канун богоявления.

ГЛАВА IX

Впоследствии мне показали в Милане печатку, которую я много раз видел висевшей у него на камзоле: она представляла собой камею с его гербом и вырезанными агнцем и огнивом ³⁹; ее продали в Милане за два дуката. Тот, кто снял ее, был ему плохим камердинером. Я часто видел, как его с большим почтением одевали и раздевали важные персоны, но в сей последний час почестями его обошли. И погиб он, погубив свой дом, как я говорил, в том самом месте, где он из алчности согласился выдать коннетабля, и по прошествии недолгого времени. Да соблаговолит господь простить его грехи!

Я знал его в те времена, когда он был могущественным и славным государем, уважаемым и почитаемым соседями, как ни один другой государь в христианском мире, а может, и вообще на всем свете. Я не вижу никакой иной причины того, что он столь быстро навлек на себя гнев божий, как только то, что он считал все милости и почести, приобретенные им в этом мире, заслугой своего ума и доблести, не отдавая должного богу. Но, по правде говоря, он наделен был и добрыми, похвальными качествами.

Он содержал на свой счет и обеспечивал подобающую жизнь [184] стольким важным персонам, что всех государей превзошел в этом. Его благодеяния, правда, были не слишком великими, поскольку он хотел всем дать почувствовать их. Никто щедрее его не предоставлял аудиенции своим служителям и подданным. В то время, когда я его знал, он отнюдь не был жестоким; он стал таким незадолго до своей гибели, что было дурным знаком. Он очень и даже слишком любил пышность в одежде и всем прочем. Послам и иноземцам он оказывал весьма большой почет и радушно и гостеприимно принимал их у себя. Он жаждал великой славы, что более всего и толкало его к этим войнам, и желал походить на тех государей древности, о которых после смерти говорили: он был храбр, как никто иной в его время.

Но вот оборвалась его жизнь, и все обернулось к его урону и бесчестью, ибо честь достается всегда тем, кто побеждает. Не могу даже сказать, в отношении кого господь бог проявил больший гнев — в отношении его самого, погибшего на поле боя сразу же, без долгих мучений, или его подданных, которые никогда уже после этого не знали покоя, беспрестанно воюя, не имея сил покончить с войной, и враждуя друг с другом жестоко и смертельно? И что еще им тяжело было сносить — так это то, что на их защиту встали иноземцы, их бывшие враги — немцы ⁴⁰.

В действительности, кто бы им ни помогал после гибели герцога, им никто не желал добра, и, судя по их делам, они потеряли рассудок, как и их государь. Ведь еще до его смерти они отказывались принять любой добрый и верный совет, выбирая все пагубные пути. И сейчас они пришли к смуте, которая долго не кончится или, по крайней мере, будет еще возобновляться.

Я придерживаюсь мнения, высказанного одним человеком, с коим мне приходилось встречаться, а именно что господь дает подданным государя в зависимости от того, хочет ли он наказать их или наградить, а государю дает подданных и располагает их сердца к нему в зависимости от того, желает ли он его возвысить или унизить. И именно так он поступил в отношении этого Бургундского дома: ведь после долгого процветания и наслаждения богатством при предшествующих трех великих и мудрых государях, что продолжалось 120 лет, он дал им герцога Карла, который обрек их на бесконечные тяжкие войны и зимой и летом, на труды и издержки. Погибло или попало в плен много богатых и состоятельных людей. Эти великие потери начались под Нейсом и продолжались в последующих трех или четырех сражениях вплоть до его смерти; и последняя битва окончательно погубила все силы его страны, ибо погибли, были разорены или оказались в плену все его люди, которые умели и хотели защищать благополучие и честь его дома.

И кажется, что потери эти были столь же велики, сколь велик был достаток, коим они пользовались во время благоденствия. Я уже сказал, что знал его могущественным, богатым и окруженным почетом, но то же самое могу сказать и о его подданных, ибо они [185] жили в лучшем краю Европы. Я не знал ни одной другой сеньории или страны, которая бы, при всех прочих равных условиях и даже будучи гораздо большей по размерам, столь же изобиловала богатством—движимостью и постройками, где бы столь же расточительно тратились деньги и устраивались богатые празднества и пиршества, как в этой стране в то время, когда я там жил. И если кому-либо, кто там не был в то время, о котором я говорю, покажется, чтo я преувеличиваю, то пусть обратится к другим, кто был там, так и я, и они скажут, что я даже преуменьшаю.

Но господь бог одним махом сокрушил это величественное и великолепное здание, этот могущественный дом, который приютил и вскормил столько знатных людей, который был так почитаем и близкими, и далекими людьми и имел на счету столько славных побед, сколько не было ни у одного другого в свое время. И продолжалось это благополучение и милость божия на протяжении 120 лет, когда все соседи — Франция, Англия и Испания — терпели бедствия. Все прибегали в то или иное время к его помощи, как Вы знаете из истории жизни короля, нашего повелителя, который в молодости, при своем отце, короле Карле VII, нашел радушный прием у доброго герцога Филиппа, где пробыл шесть лет. А из Англии там нашли пристанище братья короля Эдуарда — герцог Кларенс и герцог Глостep, который позднее провозгласил себя королем Ричардом; из партии же короля Генриха, принадлежавшего к Ланкастерскому дому, видел там всех или почти всех родственников короля. Со всех сторон этот дом был почитаем — и вдруг оказался поваленным, разоренным и опустошенным, с повергнутыми и государем и подданными, как никакой из соседних домов. Такие и подобные деяния господь бог вершил еще до нашего рождения и будет вершить после нашей смерти; и можно быть уверенным в том, что великое благоденствие государей или их великие беды происходят по божественному соизволению.

ГЛАВА Х

Продолжая далее мой рассказ, скажу, что короля, уже учредившего почту ⁴¹ в этом королевстве (до этого ее никогда не было), очень быстро известили о поражении герцога Бургундского; он каждый час ждал новостей о нем, будучи предупрежден о прибытии немцев и о всем прочем, что предшествовало битве. Множество людей держали ушки на макушке, чтобы первыми услышать новости и сообщить их ему, ибо он охотно одаривал того, кто первым приносил ему какие-либо важные вести, не забывая при этом и гонцов. И он находил удовольствие в том, чтобы заранее предупреждать об этом, говоря: «Я дам столько-то тому, кто принесет мне новости». Монсеньор де Бушаж и я первыми получили известие о битве при Муртене и вместе передали его королю, который каждому из нас дал 200 марок серебра.

Монсеньор дю Люд, который ночевал вне замка Плесси, первым [186] узнал о прибытии конного гонца, привезшего письмо о битве под Нанси, о которой я говорил. Он потребовал у гонца эти письма, и тот не осмелился ему отказать, ибо он пользовался большой властью при короле. И сеньор дю Люд ранним утром, когда едва начало светать, пришел и начал стучать в ближайшую к королю дверь. Ему открыли. Он вручил письма, написанные монсеньером де Краном и другими, из коих никто поначалу не был уверен в гибели герцога; некоторые утверждали, что он спасся, и якобы видели, как он бежал.

Король так обрадовался этой новости, что не сразу сообразил, что ему делать. С одной стороны, он боялся, что если герцог взят в плен немцами, то они могут освободить его за большую сумму денег, которую он легко им выдаст; а с другой стороны, его заботило следующее: если и после третьего поражения герцог ускользнет, то стоит ли захватывать его сеньории в Бургундии. Ему казалось, что он без труда сможет ими завладеть, поскольку почти все достойные люди из этих земель погибли в вышеупомянутых сражениях. Решение его (о котором, полагаю, знали немногие, кроме меня) было таково: если герцог жив и здоров, немедленно ввести свою армию, стоящую в Шампани и Баре, в Бургундию и захватить эту область, пока там царит большая паника, а захватив ее, сообщить герцогу, что это было сделано якобы для того, чтобы спасти ее для него и не допустить разорения ее немцами (ведь это герцогство находилось под суверенитетом короля, и он ни за что не желал бы, чтобы оно попало в руки немцев), и что все взятое будет ему возвращено. И ему удалось бы это сделать, хотя многим казалось это дело не простым. Но они не знали, какие намерения двигали им ⁴². Он, однако, отказался от своего замысла, когда узнал о гибели герцога.

Как только король получил письма, в которых, как я сказал, ничего не говорилось о смерти герцога, он послал в город Тур за всеми капитанами и многими другими важными особами и показал им эти письма. Все выразили великую радость, но тем, кто стоял рядом, было видно, что среди них немало таких, которые выражали радость через силу, ибо предпочли бы, чтобы дела герцога обстояли лучше. А причина, вероятно, заключалась в том, что короля очень боялись и опасались, как бы он, избавившись от своих врагов, не пожелал произвести перемены, а в особенности — как бы не лишил их должностей и постов; ведь среди них было много таких, кто участвовал в лиге Общественного блага или же служил его брату герцогу Гиенскому и выступал в свое время против него.

Поговорив некоторое время с ними, он прослушал мессу, а затем велел накрыть в своей комнате стол и всех пригласил обедать, в том числе канцлера ⁴³ и некоторых членов совета; во время обеда он все время обсуждал случившееся. Помню, что я и некоторые другие следили за тем, как сидевшие за столом едят и с каким аппетитом; по правде говоря, я не знаю, то ли из-за радости, то ли из-за печали, но никто, кажется, не наелся и наполовину. Причем они отнюдь не [187] стеснялись есть в присутствии короля, ибо среди них не было никого, кто не сиживал бы с ним частенько за столом.

Встав из-за стола, король отошел в сторону и начал одаривать которых землями герцога, как если бы он уже знал о его смерти. Бастарда Бурбонского — адмирала Франции — и меня он отправил, наделив необходимыми полномочиями, принимать в его подданство всех, кто пожелает, приказав выехать немедленно и по пути останавливать всех встречных почтовых гонцов и вскрывать письма, чтобы узнать наверное, жив герцог или мертв.

Мы спешно тронулись в дорогу, несмотря на то, что стояли самые сильные холода, какие только были в мое время. Не проехав и полдня, мы встретили гонца, у которого взяли его письма, где сообщалось, что тело герцога было разыскано среди мертвых одним его пажом итальянцем ⁴⁴ и его врачом по имени Лопес, уроженцем Португалии, который заверил монсеньера де Крана, что это именно герцог, его господин, о чем они немедленно и известили короля.

ГЛАВА XI

Когда мы все это узнали, то поскакали прямо к предместьям Абвиля и оказались первыми в этих местах, от кого сторонники герцога получили это известие. Мы нашли, что народ в городе уже вступил в переговоры с монсеньером де Торси, которого давно очень любил, а военные и служащие герцога начали договариваться с одним нашим человеком, которого мы послали вперед. По нашей просьбе они вывели из города 400 фламандцев; но когда народ узнал об этом, он открыл ворота монсеньору де Торси, что повредило городским капитанам и служащим, поскольку семерым или восьмерым из них мы пообещали деньги и пенсии согласно полномочиям, полученным от короля, но теперь они ничего не получили, ибо город был сдан не ими.

Город Абвиль входил в те земли, что король Карл VII передал по Аррасскому миру на условии их возврата в случае отсутствия у Бургундских герцогов мужского потомства. Поэтому и неудивительно, что нам с такой легкостью открыли ворота. Оттуда мы отправились Дуллан, чтобы привести в повиновение Аррас, главный город области Артуа, которая была старым патримонием графов Фландрских, всегда по праву передававшимся и дочерям и сыновьям.

Монсеньоры де Равенштейн и де Корд, находившиеся в Аррасе, вместе с некоторыми горожанами пришли переговорить с нами в Лон-Сент-Элуа, аббатство близ Арраса. Мы договорились, что я вместе с некоторыми другими приеду к ним; поскольку мы сомневались в том, что они пойдут на наши условия, адмирал с нами не поехал.

Вскоре после нашего прибытия подъехали названные монсеньеры де Равенштейн и де Корд вместе с другими важными лицами и некоторыми жителями Арраса. Среди прочих представителей города [188] приехал и их пансионарий мэтр Жан де ла Вакери, от их имени державший речь; впоследствии он стал первым президентом Парижского парламента. Мы тогда предложили открыть город для короля и принять нас, сказав, что король считает город и всю область своими по праву конфискации и что если они этому воспротивятся, то их принудят силой, ибо сеньор их разбит и область некому защищать после упомянутых трех сражений.

Де ла Вакери ответил за названных сеньоров, что графство Артуа принадлежит мадемуазель Бургундской, дочери герцога Карла, и перешло оно к ней по праву наследования от графини Маргариты Фландрской, которая была графиней Фландрии, Артуа, Бургундии, Невера и Ретеля и женой герцога Филиппа Бургундского Первого, сына короля Иоанна и брата короля Карла V; и они умоляли короля, чтобы он соблаговолил соблюдать перемирие, заключенное между ним и покойным герцогом Карлом.

Мы не слишком настаивали, поскольку были готовы к такому ответу и потому, что главной целью моего визита к ним было переговорить с некоторыми присутствовавшими там лицами, чтобы склонить их на сторону короля. Я с ними поговорил, и они вскоре стали добрыми слугами короля.

В этой области царила большая паника, и на то были причины: я уверен, что за восемь дней они не нашли бы у себя и восьми кавалеристов; впрочем, и других военных, как пеших, так и конных, набралось бы в округе не более 1500 человек, ускользнувших с поля боя, где погиб герцог Бургундский, но они держались близ Намюра и в Эно.

Речи и манера разговора бургундских подданных сильно изменились, ибо они теперь говорили тихо и подобострастно; не то, чтобы они в былые времена говорили более высокомерно, чем следует, — просто тогда, когда я еще был с ними, они чувствовали себя столь сильными, что говорили с королем и о короле отнюдь не с таким почтением, как впоследствии. И если б люди всегда вели себя мудро, они бы в пору преуспеяния были умеренны в речах, чтобы у них не было причины меняться, когда придет беда.

Я вернулся с докладом к монсеньору адмиралу и узнал от него новость — что приезжает король, который тронулся в путь вскоре после нас, разослав от своего имени и имени своих сторонников письма, дабы собрать людей; с их помощью он надеялся привести к повиновению те сеньории, о которых я говорил.

ГЛАВА XII

Велика была радость короля, когда он воочию убедился, что взял верх над всеми своими ненавистными врагами. Одним он отомстил, как коннетаблю Франции, герцогу Немурскому ⁴⁵ и некоторым другим; иные сами умерли, оставив его наследником, как его брат герцог Гиенский или все представители Анжуйского дома — король Рене Сицилийский, герцоги Жан и Никола Калабрийские, затем их кузен граф дю Мэн ⁴⁶, ставший позднее графом Прованским, а также граф д'Арманьяк, убитый в Лектуре ⁴⁷; после всех них король унаследовал земли и имущество. Но насколько Бургундский дом был более великим и могущественным, чем прочие (а с помощью англичан он воевал еще с его отцом, Карлом VII, на протяжении 32 лет без перемирий ⁴⁸, благо его владения граничат с Францией и его подданные склонны воевать с французским королем и его королевством), Настолько же более великими были его радость и выгода от его падения. Королю казалось, что в своей жизни он больше ни с кем не столкнется, кто стал бы ему противоречить, ни в своем королевстве, ни в соседних землях. Ведь с англичанами он заключил мир и изо всех сил старался этот мир сохранить.

И потому, что он освободился от всякого страха, господь не позволил ему взяться за это столь великое дело с того конца, с которого нужно было. Ибо с помощью брака и дружеских уз он легко бы смог присоединить к короне все эти крупные сеньории, на которые иначе претендовать не имел никакого права ⁴⁹; в случае заключения этого брака он под его сенью сделал бы все, что хотел, и поступил с ними по своей воле ввиду великого разорения, оскудения и немощи этих сеньорий — таким образом он усилил бы и обогатил свое королевство и установил длительный мир, который был необходим, дабы облегчить тяготы королевства — и прежде всего вывести за его пределы солдат, которые и в прошлом, и в настоящем беспрестанно бродили по всему королевству, и чаще всего без особой надобности ⁵⁰.

Еще при жизни герцога Бургундского король несколько раз разговаривал со мной о том, что бы он сделал, если б герцог умер, говорил он весьма разумно, что постарается женить своего сына, нашего нынешнего короля, на дочери герцога, ставшей впоследствии герцогиней Австрийской, и что если она не согласится на это (поскольку монсеньор дофин был моложе ее ⁵¹), то попытается женить на ней какого-нибудь молодого сеньора из нашего королевства, дабы поддерживать с ней и ее подданными дружбу и получить без всяких споров все то, что он считал своим. Такого мнения король придерживался еще за восемь дней до известия о гибели герцога. Но он начал мало-помалу отказываться от этого мудрого плана, который я изложил, с того дня, как узнал о смерти герцога и отправил с поручением меня и адмирала. Он говорил об этом мало и лишь начал вещать кое-кому земли и сеньории бургундского герцога.

ГЛАВА XIII

Когда король, выехавший после нас, находился еще в пути, к нему со всех сторон стали приходить приятные вести. Сдались замки Ам и Боэн. Жители Сен-Кантена сами впустили к себе монсеньора де Муа, находившегося по соседству. Король был также уверен во взятии [190] города Перонна, который держал мессир Гийом Биш, и был обнадежен нами и другими, что на его сторону перейдет монсеньор де Корд. В Гент он отправил своего цирюльника по имени мэтр Оливье ⁵², который был уроженцем одной из деревень под Гентом, а других послал в прочие города и отовсюду получал обнадеживающие известия, ибо многие ему служили больше словом, чем делом.

Когда король подъехал к Перонну, я вышел ему навстречу; и тогда-то мессир Гийом Биш и другие передали город под его власть, чему он был очень рад. Король пробыл в городе весь этот день, и я обедал с ним, как обычно; он ведь любил, чтобы за стол с ним садилось по меньшей мере семь или восемь человек, а то и больше. Отобедав, он вышел из-за стола и выразил неудовольствие тем, что мы с адмиралом немногого добились, и сказал, что послал мэтра Оливье, своего цирюльника, в Гент и что тот добьется подчинения этого города, а Робине д'Уденфора — в Сент-Омер, где у того есть друзья, способные захватить ключи от города и впустить его людей; он назвал и других, которых отправил в разные большие города, и подозвал монсеньора дю Люда и еще кое-кого, чтобы они подтвердили его слова. Мне не подобало спорить и возражать ему, и я сказал лишь, что сомневаюсь в том, что мэтру Оливье и другим удастся так легко, как они полагают, справиться со столь крупными городами.

Причина, побудившая короля высказать мне свое неудовольствие, заключалась в том, что он отказался от своего прежнего намерения ⁵³, ибо его успешные действия вселили в него надежду, что ему никто не будет противиться. Прислушавшись к чьим-то советам, он вознамерился полностью уничтожить и сокрушить Бургундский дом, а его сеньории передать в разные руки; и он уже определил тех, кому собирался передать соседние с ним графства Намюр и Эно, а другие большие территории, как Брабант, Голландия, он хотел передать некоторым германским сеньорам, чтоб они стали его друзьями и помогли ему в осуществлении его замыслов. Ему угодно было мне все это изложить потому, что ранее я ему предлагал и советовал другой путь, о котором выше говорил ⁵⁴, и он желал, чтобы я понял, почему он изменил первоначальному замыслу, и согласился бы, что этот путь выгоднее для королевства, столь сильно пострадавшего от величия Бургундского дома и обширности его сеньорий.

Внешне все, что говорил король, выглядело справедливо, но, по совести, мне это представлялось совсем иначе. Однако ум нашего короля был столь обширен, что ни я, ни другие из его окружения не сумели бы с такой ясностью предвидеть результаты его действий, как он сам, ибо, без всякого сомнения, он был одним из самых мудрых и искусных государей, царствовавших в то время. Но в столь важных делах сердцами королей и могущественных государей располагает господь, и он руководит ими в зависимости от того, какие деяния желает совершить. Ведь несомненно, что если б господу было угодно, чтоб наш король оставался при том намерении, к которому сам пришел [191] еще до смерти герцога,. то войн, которые произошли впоследствии и идут по сей час, не было бы. Но мы все, и с той и с другой стороны ⁵⁵, оказались недостойными столь длительного мира, и отсюда-то и проистекает ошибка, совершенная нашим королем, а отнюдь не из недостатка ума, который, как я сказал, был весьма незаурядным.

Я столь долго говорю об этих вещах, чтобы показать, что когда берутся за такое большое дело, то сначала нужно его хорошенько взвесить и обсудить, дабы иметь возможность выбрать наилучший план действий, и при этом особенно важно препоручить себя господу и обратиться к нему с молитвой, чтобы он соблаговолил наставить на верный путь, ибо все идет от него — это видно и из писаний, и из опыта. Я отнюдь не желаю возложить вину на нашего короля и сказать, что он потерпел неудачу в этом деле, поскольку были и другие, которые знали и ведали больше меня и придерживались тогда того же мнения, что и он, хотя его план никогда и нигде не обсуждался.

Хронисты обычно пишут лишь то, что служит в похвалу тем лицам, о которых они говорят, и о многом умалчивают или же подчас не знают правды. А я решил невзирая на лица говорить только о том, что истинно и что я видел сам или узнал от достаточно важных персон, которые достойны доверия. Ведь не бывает, надо полагать, столь мудрых государей, что не ошибались бы иногда, а при долгой жизни — и частенько. Но такими они и их дела предстают тогда, когда о них сказана вся правда. Самые великие сенаты и консулы, какие только были и есть, заблуждались и заблуждаются, и это можно наблюдать каждодневно.

Пробыв день в деревне возле Перонна, король решил на следующий день въехать в город, который, как я сказал, был ему сдан перед этим, он отозвал меня в сторону и велел отправиться в Пуату и к бретонской границе, сказав на ухо, что если мэтру Оливье его затея не удастся и монсеньор де Корд не перейдет на его сторону, то он прикажет сжечь район Артуа вдоль реки Лис, который называется Алле, и затем немедленно вернется в Турень. Я ему рекомендовал нескольких лиц, которые при моем посредничестве перешли на его сторону и которым я от его имени пообещал пенсии и другие блага. Он записал их имена и выполнил то, что я им обещал. Таким образом, я неожиданно должен был уехать от него ⁵⁶.

Перед тем как я сел на коня, ко мне подошел монсеньор дю Люд (в некоторых отношениях король к нему очень благоволил, но это был человек, весьма озабоченный своей личной выгодой и всегда спокойно злоупотреблявший доверием людей, хотя сам при этом был очень легковерным и его частенько обманывали; он воспитывался в детстве вместе с королем, умел ему угождать и был очень обходительным) и сказал с усмешкой следующие слова: «Как, Вы уезжаете в тот момент, когда только и нужно заниматься своими делами? Ведь королю в руки плывет такая добыча, что он сможет [192] наградить и озолотить всех, кого любит. А я вот думаю стать губернатором Фландрии и озолотиться с головы до ног!» — и он расхохотался. Мне же было не до смеха, ибо я боялся, не подсказаны ли эти слова королем, и потому сказал, что буду рад, если это сбудется, и что надеюсь на то, что король меня не забудет, и уехал.

За полчаса до этого ко мне приехал один рыцарь из Эно и привез письма от тех людей, кому я писал, обращаясь с просьбой соблаговолить перейти на королевскую службу. Этот рыцарь был моим родственником, и он еще жив, поэтому я не называю его имени, как и имен тех, от кого он привез письма. В двух словах он предложил мне сдать все крупные крепости и города области Эно; я же, когда прощался с королем, сказал ему вкратце об этом. Король послал за ним, но сказал мне о нем и всех прочих, кого я ему назвал, что это совсем не те люди, какие ему нужны. Один ему не нравился по одной причине, другой — по другой, и он считал, что их предложения ничего не значат и что он прекрасно обойдется и без них. На том я и расстался с ним, а рыцарю предложил обратиться к монсеньору дю Люду, отчего он испугался и сразу же уехал, не став всерьез обсуждать своего дела, ибо с монсеньером дю Людом он никогда бы не пришел к согласию и взаимопониманию, поскольку приехал, чтобы извлечь барыш и обогатиться, а сеньор дю Люд первым делом спросил, сколько ему дадут города за то, что он возьмется хлопотать за них ⁵⁷.

Я полагаю, что пренебрежение, выказанное королем к этому рыцарю и другим, и отказ от их услуг идут от бога, ибо, как я позднее понял, что если бы он проявил уважение к ним, то смог бы добиться своей цели; но случилось так, что господь бог не пожелал, чтобы он осуществил все свои намерения, то ли по тем причинам, о которых я уже говорил, то ли потому, что не хотел, чтобы король узурпировал область Эно, принадлежащую империи, ибо не имел на нее никаких прав, тем более что императоры и короли Франции связаны старыми союзами и клятвами. И король впоследствии понял это, ибо, захватив Камбре, а также Кенуа и Бушен в Эно, он вернул эту часть Эно, а Камбре, имперскому городу, предоставил нейтралитет.

Хотя меня не было на месте этих событий, я был осведомлен о том, как там идут дела, в которых хорошо разбирался, поскольку имел о них представление и знал, в каком положении находятся обе стороны; позднее мне о них рассказали те люди с той и другой стороны, которые их вели.

ГЛАВА XIV

Как Вы уже слышали, мэтр Оливье отправился в Гент с верительной грамотой на имя мадемуазель Бургундской, дочери герцога Карла. Ему было поручено в частной беседе посоветовать ей отдаться под власть короля. Но это было не главное, поскольку он весьма [194] сомневался в том, что ему удастся поговорить с ней наедине или что он сумеет добиться желаемого, даже если разговор состоится; он намеревался разжечь в городе Генте сильное возмущение, учитывая, что во все времена этот город был склонен к мятежам и что герцоги Филипп и Карл держали горожан в страхе и отняли у них некоторые привилегии по миру, заключенному после войны, которую гентцы вели с герцогом Филиппом. При герцоге Карле они также были лишены привилегии, касавшейся их судопроизводства, за то, что оскорбили его, когда он первый раз въехал в город в качестве герцога. Я уже говорил об этом раньше и поэтому не стану повторять. Все эти соображения придали мэтру Оливье, королевскому цирюльнику, смелости в его деле. Он переговорил кое с кем, считая, что к его пожеланиям должны прислушаться, и обещал от имени короля вернуть им их утраченные привилегии, а также сделал и иные предложения, но в ратуше он не был и публично не выступал, ибо хотел прежде поглядеть, чего ему удастся добиться от юной государыни, хотя на сей счет он кое-что уже предугадывал.

После нескольких дней пребывания в Генте мэтр Оливье был приглашен, чтобы доложить о своих полномочиях; он появился в присутствии государыни одетым гораздо лучше, чем ему подобало. Он вручил свою верительную грамоту. Барышня сидела на троне, а рядом с ней стояли герцог Клевский, епископ Льежский с некоторыми другими важными персонами и множество прочих людей. Она прочитала его грамоту, и мэтру Оливье было предложено изложить свое поручение. Тот ответил, что ему поручено лишь переговорить с барышней наедине. Ему сказали, что обычай этого не позволяет, Особенно если это касается юной барышни на выданье. Он настаивал на том, что будет говорить только с ней одной. Тогда ему пригрозили, что его заставят говорить, и он перепугался. Уверен, что когда он пошел вручать свою грамоту, то совсем не подумал о том, что будет говорить, ибо это была не главная его задача, как Вы уже слышали.

Кое-кто в этом собрании стал над ним насмехаться — и над его низким положением, и над тем, как он себя держал; особенно гентцы подняли его на смех, поскольку он был уроженцем маленькой деревушки возле их города. Позднее он в спешке бежал из города, и если бы не сделал этого, то, как его предупредили, оказался бы в опасности: его сбросили бы в реку; уверен, что они именно так и поступили бы с ним.

Мэтр Оливье, который величал себя графом де Меланом по названию маленького городка близ Парижа, капитаном которого он был, из Гента бежал в Турне. Это был город верный королю, ибо считался его городом и платил ему 10 тысяч парижских ливров ежегодно, а в остальном пользовался полной свободой и принимал любых людей, как хорошо знают все, кто живет в этих местах ⁵⁸. Служители церкви и буржуа этого города свое состояние поместили в Эно и Фландрии, получая оттуда доходы, поскольку город расположен [194] вблизи этих двух областей, и по этой причине они еще во времена прежних войн короля Карла VII и герцога Филиппа Бургундского обычно давали также и герцогу ежегодно 10 тысяч ливров и столько же, как я знаю, они платили и герцогу Карлу Бургундскому, но в тот момент, когда туда приехал мэтр Оливье, они ничего не платили, спокойно живя в свое удовольствие.

Поручение, данное мэтру Оливье, оказалось для него непосильным, но осуждения за это достоин не столько он сам, сколько те, кто ему его дал. Результат был таков, каков должен был быть; но он при этом проявил и ум, и способности, кое-чего добившись. Так, зная, что город Турне ближе всего расположен к этим двум областям, которые я назвал, и что из него очень удобно нанести им урон, если разместить в нем кавалерию короля, стоявшую поблизости (правда, жители города ни за что на это не соглашались, ибо всегда держались нейтралитета между этими двумя государями и не принимали ни ту ни другую сторону), мэтр Оливье тайно сообщил монсеньору де Муа, сын которого был бальи города, хотя и не жил в нем, чтобы он привел свой отряд, стоявший в Сен-Кантене, а также и других кавалеристов, которые имелись в тех местах. Тот подъехал в условленное время к воротам и нашел там мэтра Оливье в сопровождении 30 или 40 человек, который смело приказал убрать заграждения, так что горожане наполовину по своей воле, а наполовину по принуждению повиновались, и ввел кавалерию в город, чему народ был очень рад, а правители города — нет. Семерым или восьмерым из этих последних он велел выехать в Париж, но они не осмелились отправиться туда, пока король был жив. Вслед за этими кавалеристами в город вошли и другие, и они впоследствии нанесли этим двум областям небывалый урон, разграбив множество прекрасных деревень и мыз, чем более всего вреда причинили жителям Турне по той причине, о которой я сказал ⁵⁹. И тогда горожане сделали так, что к городу подошли фламандцы, вызволили из тюрьмы герцога Гельдернского, заключенного туда герцогом Карлом, и поставили его своим предводителем. Подойдя к городу, они продержались недолго и в большом беспорядке бежали, потеряв множество людей. Среди прочих тогда погиб и герцог Гельдернский, который сражался до последнего, надеясь помочь делу. Но у него было слабое прикрытие, и он погиб. Таким образом, благодаря мэтру Оливье королю досталась честь и его враги понесли большой урон. Даже более мудрому и более могущественному человеку не удалось бы столь успешно справиться с таким делом.

Я довольно подробно рассказал о поручении, которое сей мудрый король дал столь незначительной персоне и которое оказалось бесполезным для его великих замыслов. Как кажется, в данном случае господь помутил рассудок нашего короля, ибо, как я уже говорил, если бы он не представлял себе это дело столь легким и не поддался бы мстительным чувствам, которые он питал к Бургундскому дому, то, без сомнения, он бы сегодня был вершителем судеб этой сеньории. [195]

ГЛАВА XV

После того как король заполучил Перонн, сданный ему мессиром Гийомом Бишем, человеком весьма низкого происхождения (он был уроженцем Мулен-Анжильбера в области Ниверне и обогатился и вошел в силу при герцоге Карле Бургундском, который передал ему в руки Перонн, поскольку рядом находился его дом, в местечке Клери, которое мессир Гийом Биш купил и построил там мощный и красивый замок), он принял там послов мадемуазель Бургундской, среди которых были все главные и наиболее влиятельные лица, окружавшие ее; то, что они пришли все вместе, было совсем не умно, но их отчаяние и страх были столь велики, что они не знали ни что говорить, ни что делать.

Среди них были: канцлер мессир Гийом Югоне, человек весьма знатный и мудрый, который пользовался большим доверием герцога Карла и получил от него большие блага; сеньор де Эмберкур, о котором я довольно много говорил в этих своих воспоминаниях,— на моей памяти это был самый мудрый дворянин и наиболее способный для ведения столь важных дел; сеньор де ла Вер, великий сеньор Зеландии; сеньор де ла Грютюз и многие другие, как знатные дворяне, так и представители церкви и добрых городов.

Наш король, прежде чем их выслушать (всех вместе и каждого отдельности), постарался завоевать сердца каждого из них. Они держали смиренные и почтительные речи, как люди, пребывающие в страхе. Однако те, чьи земли находились в таких местах, где они не ждали прихода войск короля, ни за что не соглашались брать на себя обязательства по отношению к королю, если только он не заключит брак монсеньора дофина, своего сына, с их госпожой.

Названный канцлер и сеньор де Эмберкур, обладавшие в течение долгого времени очень большой властью и желавшие ее сохранить и к тому же имевшие владения на границах с королевством — один в герцогстве Бургундском, а другой на окраинах Пикардии, возле Амьена, внимательно отнеслись к предложениям короля и согласились содействовать заключению этого брака и перейти полностью к нему на службу, когда брак будет заключен. И хотя это был наилучший путь, королю он был совсем не по душе, и он сердился на них за то, что они не оставались при нем сразу же ⁶⁰, но виду не показывал, ибо хотел, насколько возможно, воспользоваться их помощью.

Король уже пришел к доброму согласию с монсеньором де Кордом, который был главой и господином Арраса, и по его совету и предложению попросил этих послов, чтобы они через сеньора де Корда открыли ему аррасскую цитадель; в то время между городом Аррасом и цитаделью проходили стена и ров и были ворота, закрывавшие город от цитадели, тогда как сейчас наоборот — цитадель закрывается от города. После того как послам было сделано несколько [196] представлений насчет того, что если они согласятся на это, то все пойдет к лучшему и легче будет достичь мира, они, особенно канцлер и сеньор де Эмберкур, дали свое согласие. Они выдали сеньору де Корду письменное разрешение и дозволение сдать аррасскую цитадель, что тот охотно и сделал ⁶¹. Как только король вошел туда, он приказал возвести напротив ворот и в других местах возле города земляной вал. В соответствии с этим соглашением монсеньор де Корд ушел из города и увел оттуда всех своих солдат, какие только при нем были, и они разошлись кто куда, примкнув к той партии, к какой хотели.

Сеньор де Корд, освобожденный от службы своей государыне благодаря согласию послов на то, чтобы он впустил короля в аррасскую цитадель, решил присягнуть королю и служить ему, учитывая, что его родовые владения находятся по сю сторону Соммы, возле Бове; по родовому имени ведь он был Филиппом де Кревкером, вторым братом сеньора де Кревкера. А эти земли, коими владел Бургундский дом при жизни герцогов Филиппа и Карла на реке Сомме, как я уже говорил, беспрепятственно возвращались к королю по условиям Аррасского договора, по которому они передавались лишь герцогу Филиппу и его наследникам мужского пола; герцог же Карл, как я говорил, оставил только дочь. Поэтому мессиру Филиппу де Кревкеру ничто не мешало стать служащим короля, и не было ничего дурного в том, что он перешел на службу к королю, поскольку не давал новой клятвы названной государыне и вернул ей те земли, что держал от нее. Об этом говорили и будут говорить по-всякому, поэтому я и рассказываю, как оно было; при этом я хорошо знаю, что он был вскормлен, взращен и поднят до высот власти герцогом Карлом, а его мать одно время воспитывала мадемуазель Бургундскую и что он был от имени герцога Карла, к моменту его гибели, губернатором Пикардии, сенешалом Понтье, капитаном Кротуа, губернатором Перонна, Руа и Мондидье, капитаном Булони и Эдена; он и по сей день занимает эти посты, но уже от имени короля и с теми правами и полномочиями, с какими король, наш господин, ему их пожаловал.

После того как король получил цитадель Арраса, о чем я уже говорил, он оттуда направился осаждать Эден, взяв с собой сеньора де Корда, который, как было сказано, держал эту крепость еще за три дня до того, и там еще оставались его люди, но они выказали желание удержать ее для барышни, говоря, что принесли ей клятву; и в течение нескольких дней шла артиллерийская стрельба. Осажденные, однако, прислушались к своему господину (по правде говоря, осажденные и осаждающие отлично поняли друг друга), и крепость была королю сдана; затем он подошел к Булони, и там случилось то же самое, правда, эти продержались на день больше. Ловкие действия короля были бы для него опасны, будь в этом крае войско, способное обороняться. И король, который позднее мне об этом рассказывал, прекрасно все понимал; ведь в Булони были [197] люди, которые знали, что нужно делать, и старались вовремя ввести в город солдат, дабы защищать его на совесть.

Пока король на протяжении пяти или шести дней находился под Булонью, жители Арраса, понимая, что их обманули и что с двух сторон им угрожает множество солдат и многочисленная артиллерия, старались найти людей и разместить их в своем городе; они обратились [198] за этим к двум соседним городам — Лиллю и Дуэ. В Дуэ было немного конников, и среди них сеньор де Вержи и другие, которых я не могу вспомнить. Они вернулись после сражения под Нанси и решили между собой пойти в город Аррас и набрали, сколько могли, людей — около двух или трех сотен всадников, плохих ли, хороших, и пять или шесть сотен пехотинцев. Жители же Дуэ, в то время еще преисполненные гордыни, заставили их волей или неволей покинуть город прямо в полдень, совершив большую глупость, несчастные последствия которой они потом испытали на себе. Ведь местность вокруг Арраса ровная, как ладонь, и до него от Дуэ было около пяти лье. Если бы они дождались ночи, то сумели бы осуществить свой замысел.

Пока они были в пути, об их продвижении предупредили тех, кто сидел в цитадели, то есть сеньора дю Люда, Жана дю Фу и людей маршала де Лоеака, которые решили немедленно выйти им навстречу и во что бы то ни стало не пропустить их в город, ибо понимали, что без них город не сможет защищаться.

Затея сидевших в цитадели была опасной, но они действовали смело и разгромили отряд, вышедший из Дуэ. Те почти все погибли или были взяты в плен, и среди прочих схвачен был и сеньор де Вержи. На следующий день приехал король, и он был очень доволен случившимся; всех пленников он прибрал к своим рукам. Некоторых из пехотинцев он велел казнить, чтобы напугать тех немногих солдат, что имелись в этом районе. Монсеньора де Вержи, который ни за что на свете не хотел присягать ему на верность, он долгое время продержал в заключении, в тесной камере и в кандалах. Пробыв в тюрьме более года, тот, наконец, по совету своей матери склонился перед волей короля и поступил весьма мудро. Король вернул ему все его земли и отдал те, на которые он претендовал, сделав обладателем более 10 тысяч ливров дохода и разных прекрасных должностей ⁶².

Некоторым удалось добраться до Арраса, но их было мало. Король подвел мощную артиллерию и начал беспрерывный обстрел. Ров и стены города были плохими, и сильная бомбардировка привела всех в ужас — ведь в городе военных людей почитай что и не было. Монсеньор де Корд имел в городе своих людей, а, кроме того, король держал в своих руках цитадель, так что город был обречен. Горожане заключили соглашение о сдаче города, но оно было весьма скверно выполнено, в чем отчасти был повинен сеньор дю Люд. Король велел казнить нескольких буржуа и многих других почтенных людей. Сеньор дю Люд и мэтр Гийом Серизе получили изрядный куш: дю Люд говорил мне, что ему тогда досталось 20 тысяч экю и две куньих шкурки. Жители города дали королю заем в 60 тысяч экю, что было для них слишком большой суммой. Однако я полагаю, что впоследствии его погасили, поскольку жители Камбре дали взаймы 40 тысяч, и позднее им их точно вернули, так что думаю, что и с другими городами поступили так же. [199]

ГЛАВА XVI

Во время осады Арраса мадемуазель Бургундская находилась в Генте во власти безрассудных жителей, что для нее обернулось бедой, а для короля выгодой, ибо когда один проигрывает, то другой выигрывает.

Как только гентцы узнали о смерти герцога Карла, то сочли себя свободными и схватили всех представителей своего правосудия, а их было 26, и почти всех казнили; сделали они это под тем предлогом, что те обезглавили за день до того одного человека, которого, хоть он и заслуживал такой кары, не имели права казнить, поскольку их полномочия со смертью герцога, поставившего их на эти должности, прекращались. Они казнили также нескольких влиятельных и почтенных лиц в городе, которые были друзьями герцога и пользовались его милостью; некоторые из них в мою бытность там и в моем присутствии помогли разубедить герцога Карла, намеревавшегося разрушить значительную часть города. Горожане принудили барышню подтвердить их прежние привилегии, отнятые у них по миру, заключенному в Гавере с герцогом Филиппом, и по миру с герцогом Карлом. Эти привилегии всегда являлись причиной их раздоров со своими государями. Больше всего им хотелось иметь слабого государя, и вполне естественно, что они любили государей до тех пор, пока те были детьми и не имели власти, а когда они становились сеньорами, их никогда не любили, как случилось и с этой барышней, которую они заботливо оберегали и уважали, пока она не стала дамой.

Следует полагать, что, если бы гентцы после смерти герцога не бунтовали, а попытались сохранить его владения, они смогли бы быстро поставить солдат в Аррас, а может быть, и в Перонн, но они ни о чем ином не помышляли, кроме бунта.

Между тем, когда король стоял под Аррасом, к нему прибыли послы от штатов областей, принадлежавших барышне, ибо в Генте собрались депутаты трех сословий; гентцы тогда все делали, как им было угодно, поскольку держали барышню в своих руках. Король их выслушал; между прочим, они сказали, что все их предложения о мире исходят якобы от барышни, которая решила во всем действовать по воле и совету штатов своих областей. Они просили, кроме того, чтобы король соблаговолил прекратить военные действия, которые он вел в Бургундии и Артуа, и назначил бы день встречи, Дабы иметь возможность прийти к дружескому примирению, а на это время приостановил бы военные операции.

Но король уже брал верх над ними и считал, что далее дела пойдут для него еще лучше, ибо он был хорошо осведомлен о том, что их войска были всюду биты и одни люди погибли, а множество других перешло на его сторону; среди этих последних главным был монсеньор де Корд, которого он весьма ценил, и не без причины: ведь силой король и за долгий срок не добился бы того, чего достиг [200] благодаря ему и его сторонникам за несколько дней, как Вы уже слышали. А поэтому он с пренебрежением отнесся к предложениям и просьбам послов. К тому же он хорошо знал и понимал, что народ в Генте такой, что всюду будет вносить смуту, и они не сумеют прийти к согласию, действуя против него, ибо при своих прежних государях этот народ ни во что не ставил умных и облеченных властью людей, а лишь угрожал их жизни и подвергал расправам; и особенно ненавистны гентцам были бургундцы, которые пользовались раньше большой властью ⁶³. Все это король прекрасно понимал, ибо в таких вещах он разбирался, как никто другой в его королевстве, и учитывал, что гентцы всегда стремились умалить власть своего сеньора, лишь бы от этого не страдали их собственные интересы. И потому он решил, что если среди них начнутся раздоры, то их нужно разжигать, ибо те, кто ему противостоял, были глупцами (таковы почти все горожане) ⁶⁴, особенно в делах, которые с таким искусством умел вести король; и он делал все необходимое для того, чтобы довести до конца свой замысел и победить.

В ответ на фразу послов о том, что их государыня ничего не предпримет без решения и совета штатов ее земель, король заметил, что они плохо осведомлены о том, какова ее истинная воля и воля некоторых близких ей людей, ибо он уверен, что она склонна вести свои дела через своих близких, которые отнюдь не стремятся к миру, а их послов, не признает; послы пришли в сильное замешательство, поскольку не привыкли решать столь важные вопросы. Они сразу же ответили, что уверены в своей правоте и могут, если понадобится, показать данную им инструкцию. Им же сказали, что если королю будет угодно, то им покажут письмо, написанное лицами, заслуживающими доверия, где говорится о том, что барышня желает вести свои дела только при посредстве четырех определенных лиц. Но они вновь возразили, что уверены в обратном.

Тогда король велел показать им письмо, которое в свое время привезли канцлер Бургундии и сеньор де Эмберкур, когда приезжали в Перонн, и оно было написано тремя лицами: отчасти самой барышней, отчасти вдовствующей герцогиней Бургундской, женой герцога Карла и сестрой короля Эдуарда Английского, а отчасти сеньором Равенштейном, братом герцога Клевского и близким родственником барышни. Оно было написано тремя, для большей убедительности, хотя все излагалось там от лица одной барышни. По содержанию это была верительная грамота канцлера и Эмберкура, но в ней барышня заявляла, что намерена вести все свои дела через четырех человек: вдовствующую герцогиню — ее мачеху, сеньора де Равенштейна и упомянутых канцлера и Эмберкура; и она просила короля, чтобы он соблаговолил во всем, что касается ее, иметь дело только с ними и не обращаться ни к кому другому.

Когда гентцы и другие депутаты прочитали это письмо, они пришли в негодование, а люди короля, общавшиеся с ними, стали его подогревать. В конце концов им отдали письмо, и это была самая важная [201] бумага, какую они получили, — ведь они только и помышляли о распрях и о том, чтобы все в этом мире переделать по-новому, а дальше ничего не видели, хотя потеря Арраса и должна была бы их образумить. Но это были люди, не приученные к серьезным делам, и таково большинство горожан, как я сказал.

Они возвратились в Гент и застали там у барышни герцога Клевского, ее ближайшего родственника по матери, который был уже очень старым. Он воспитывался в Бургундии при герцогском доме, от которого всегда получал пенсию в шесть тысяч рейнских флоринов, и по этой причине он иногда наезжал туда как бы по долгу службы. При барышне тогда были также приехавшие по своим личным делам епископ Льежский и некоторые другие особы. Епископ приехал просить освободить его область от уплаты примерно 30 тысяч флоринов — эту сумму жители должны были уплатить герцогу Карлу по соглашению, заключенному после войны, которую они вели против него, о чем я выше говорил ⁶⁵. Эта война велась из-за епископа и в его интересах, поэтому он не слишком нуждался в том, чтобы его просьба была уважена, и предпочел бы, чтобы жители были победнее (он ведь ничего не взимал со своей области, кроме доходов с небольшого домена, несмотря на обширность и богатство области и свою большую духовную власть).

Епископ был братом герцогов Бурбонских, Жана и Пьера ⁶⁶, живущих и поныне: он был человеком, любившим хорошо поесть и пожуировать, и мало разбирался в том, что для него полезно, а что нет. У него тогда нашел пристанище мессир Гийом де ла Марк, прекрасный и храбрый рыцарь, но очень жестокий и необузданный, который всегда был ему и Бургундскому дому врагом, выступавшим на стороне льежцев. Барышня дала ему, благоволя к епископу Льежскому, 15 тысяч рейнских флоринов, дабы укротить его. Но он вскоре перекинулся на сторону короля против нее и своего господина епископа, намереваясь сделать епископом своего сына. Он разбил епископа в сражении, собственноручно убил его и сбросил его тело в реку, где оно пролежало три дня ⁶⁷.

Герцог же Клевский приехал, надеясь женить своего старшего сына на барышне (по многим причинам он считал свое дело верным). Полагаю, что брак этот и в самом деле состоялся бы, если бы жених нравился и ей, и ее окружению, ибо он происходил из того же Бургундского дома, при нем воспитывался и герцогство его находилось по соседству; однако ему повредило то, что его часто видели и хорошо знали ⁶⁸.

ГЛАВА XVII

Возвращаясь к моему повествованию, скажу, что эти депутаты вернулись в Гент. Был собран совет, и барышня воссела на трон в окружении нескольких сеньоров, чтобы выслушать доклад депутатов. Они начали с того, что напомнили о данном ею поручении, и затем [202] перешли к своим полномочиям, сказав, что они заявили королю о ее намерении во всем руководствоваться советом штатов, а тот ответил; им, что уверен в обратном и предъявил им письмо, когда они стали настаивать на своем. Барышня, взволнованная и негодующая, тут же сказала, что неправда, будто такое письмо было написано и существует. Но тот, кто держал речь, а им был то ли гентский, то ли брюссельский пансионарий, в тот же миг достал из-за пазухи письмо; и перед всеми вручил ей его, тем самым показав, что он очень дурной и бесчестный человек, если так осрамил эту юную барышню, по отношению к которой не подобало совершать столь грубого поступка, — ведь если она и совершила ошибку, то наказывать ее следовало не при народе.

Не стоит задаваться вопросом, сильно ли она была пристыжена, ибо все говорят по-разному. Вдовствующая герцогиня, сеньор де Равенштейн, канцлер и сеньор де Эмберкур присутствовали при этом. Герцога Клевского и его сторонников на словах обнадеживали насчет брака его сына, так что они все разгневались и началась открытая свара ⁶⁹. Герцог Клевский до этого момента питал надежду на то, что сеньор де Эмберкур поддерживает его в его брачных планах, но, узнав из письма, что он обманывался, стал его врагом. Епископа Льежский также не любил сеньора де Эмберкура, памятуя о прошлых делах, совершенных, когда тот был в Льеже губернатором, как не любил его и спутник епископа, приехавший вместе с ним — мессир Гийом де ла Марк.

Граф де Сен-Поль, сын коннетабля, о котором я говорил, ненавидел сеньора де Эмберкура и канцлера за то, что они выдали eгo отца в Перонне королевским слугам, о чем Вы слышали выше. А жители Гента питали к ним сильную ненависть независимо от того, причинили ли те им какой-нибудь вред, а только потому, что они были облечены большой властью, хотя они заслуживали ненависти не более, чем любой другой человек, живший в то время как у нас, так и у них, ибо они были добрыми и верными слугами своих господ.

В конце концов, когда минула ночь, после того как было обнародовано это письмо, и настало утро, канцлер и сеньор де Эмберкурэ были схвачены гентцами, хотя их об этом и предупреждали; но, к своему несчастью, они не сумели бежать, как бывало и со многими другими. Думаю, что их враги, коих я назвал, помогли их схватить.

Вместе с ними оказался мессир Гийом де Клюни, епископ Теруана, умерший впоследствии епископом Пуатье, и все трое были посажены вместе. Жители Гента отчасти соблюли юридические формальности, чего они обычно, когда мстили, не делали, и назначили для допроса своих юристов, среди которых был и человек из дома де ла Марка ⁷⁰.

Вначале у них спросили, зачем они через монсеньора де Корда сдали цитадель в Аррасе, но долго на этом не задерживались, хотя другой их вины и не могли найти; страсти не позволяли гентцам [203] остановиться на этом, ибо поначалу им неважно было, что их сеньор ослаблен потерей какого-либо города, а их ум и разумение не позволяли им понять, какой урон они могут понести со временем из-за этой потери. Обвинители остановились на двух других пунктах: во-первых, на том, что они, как утверждали гентцы, принимали дары, и в частности дар от города Гента, когда благодаря решению, вынесенному канцлером, помогли выиграть один процесс против частного лица ⁷¹. На все, что касалось их обвинения в коррупции, те отвечали очень хорошо: в ответ на частное обвинение, будто они, как утверждали гентцы, продали справедливость, приняв от них деньги, они сказали, что этот процесс был ими, гентцами, выигран потому, что их дело было правое, а что до денег, которые они взяли, то они их отнюдь не просили и не требовали, а когда им их предложили, то и взяли.

Вторым же пунктом обвинения, на котором был сделан упор, было то, что, как утверждали гентцы, они в свое время вместе с покойным герцогом Карлом и в его отсутствие, когда они являлись его наместниками, неоднократно попирали привилегии и права города, а всякий человек, нарушающий привилегии Гента, достоин смерти. Для этого обвинения не было никаких оснований, ибо горожане не были их подданными и они не могли уничтожать привилегий города, а если герцог и его отец и отняли у гентцев некоторые привилегии, то сделано это было по соглашению с горожанами после распрей и войн; однако им были оставлены другие привилегии, более значительные, чем нужно для преуспеяния города, и их эти двое полностью соблюдали.

Несмотря на оправдания этих почтенных и именитых особ по обоим пунктам обвинения (ибо о главном пункте, о котором я говорил вначале, не было и речи), эщевены города Гента приговорили их в ратуше к смерти якобы за нарушение привилегий и принятие денег за проведение вышеупомянутого процесса в пользу горожан.

Оба названных сеньора, выслушав жестокий приговор, естественно, испугались, не видя никакой возможности спастись, ибо находились в руках горожан. Однако они апеллировали к королю в его парламент, надеясь по меньшей мере отсрочить казнь, дабы за это время их друзья смогли бы помочь им спасти жизнь.

Накануне вынесения приговора их сильно пытали без всякого судебного постановления, и весь процесс длился не более шести дней. Несмотря на апелляцию, сразу же после приговора им предоставили всего лишь три часа, дабы исповедаться и поразмыслить о своих делах, а по истечении этого срока их отвели на рынок и подняли на эшафот.

Мадемуазель Бургундская, ставшая впоследствии герцогиней Австрийской, узнав о приговоре, отправилась в ратушу просить и молить за осужденных, но это не помогло. Оттуда она пошла на рынок, где собрался при оружии весь народ, и увидела этих двоих на эшафоте. Барышня была в своем траурном одеянии и в очень скромном [204] и простом головном уборе, чтобы разжалобить народ; и она, в слезах и всклокоченная, обратилась к нему с мольбой, дабы он возымел жалость к двум ее слугам и соблаговолил ей их вернуть ⁷².

Значительная часть народа пожелала, чтобы ее воля была исполнена и им была бы сохранена жизнь, но другие были против, и тогда скрестились пики тех и других, как перед боем. Но требовавшие их смерти оказались сильней и стали кричать тем, кто был на эшафоте, чтобы они поскорей отправляли этих двоих на тот свет. И в итоге обоим отрубили голову, а бедная барышня вернулась в свой дом в горести и печали, поскольку это были ее самые доверенные люди.

После того как жители Гента совершили это деяние, они разлучили ее и с монсеньером де Равенштейном, и с вдовствующей герцогиней, женой герцога Карла, поскольку те поставили свои подписи под письмом, которое было передано сеньору де Эмберкуру и канцлеру, как Вы знаете. Таким образом, горожане стали повелителями и взяли власть над этой бедной юной государыней. Ее действительно можно было назвать бедной, и не столько потому, что она потеряла так много больших городов (а потеря казалась невозместимой ввиду того, что они попали под столь сильную руку, как рука короля, хотя она еще и могла надеяться вернуть их благодаря милости, дружбе или соглашению с королем), сколько потому, что она оказалась во власти закоренелых врагов и притеснителей ее дома, и это было большим несчастьем. В их действиях и поступках вообще было больше безумства, нежели злоумышления. И по большей части это были богатые ремесленники, пользующиеся влиянием и властью, которые не имеют никакого представления о важных делах, касающихся управления государством. Зло, идущее от них, двоякое: во-первых, они всеми средствами стремятся ослабить и умалить своего государя, а во-вторых, когда они, совершив какое-либо зло или большую ошибку, видят, что оказались слабее противника, то они выражают самую великую покорность и преподносят самые богатые дары, дабы добиться соглашения. И они лучше, чем жители любых других городов, какие только мне известны, умеют выбрать людей, к которым нужно обратиться, чтобы добиться соглашения.

В то время когда король брал вышеупомянутые города, крепости и местечки в пределах Пикардии, его армия находилась в Бургундии и ее командующим формально считался нынешний принц Оранский ⁷³, который был уроженцем и подданным Бургундского графства; незадолго до этого он уже во второй раз объявил себя врагом герцога Карла. Король воспользовался им, поскольку тот был могущественным сеньором и в графстве, и в герцогстве Бургундском, имел там много родственников и был любим жителями. Но королевским наместником, руководившим армией, был монсеньор де Кран, которому король все и доверил; он был мудрым и верным своему господину человеком, но слишком уж пекся о личной выгоде. Этот сеньор, подошедший к Бургундии, отправил принца Оранского и [205] других в Дижон сделать необходимые представления и потребовать повиновения королю, и они столь хорошо справились с этим, главным образом благодаря принцу Оранскому, что Дижон и все Другие города Бургундского герцогства, а также некоторые города графства, как Осон и другие, изъявили покорность королю.

Принцу Оранскому были обещаны высокие должности и, кроме того, ему обещали передать во владение все крепости в Бургундском графстве, которые составляли наследство деда принца Оранского и из-за которых у него была тяжба с сеньорами де Шатогион, его дядьями; им, как он говорил, покровительствовал герцог Карл, ибо когда этот вопрос в течение нескольких дней обсуждался в торжественном собрании, в присутствии многих служащих и перед лицом герцога, то последний высказался против принца — так, во всяком случае, говорил сам принц; по этой причине он оставил службу у герцога и перешел к королю.

Но, несмотря на это обещание, когда сеньор де Кран овладел всем вышеназванным и получил в свои руки лучшие крепости из тех, что должны были перейти к принцу, как входившие в упомянутое наследство, он не пожелал их ему передать, невзирая ни на какие его просьбы. Обещание же принцу было дано королем, несколько раз прямо писавшим об этом. Король хорошо знал, что сеньор де Кран дурно обходится с принцем, но он опасался неудовольствия сеньора де Крана, которому было поручено все управление этой областью, и не предполагал, что у принца хватит смелости и умения поднять восстание в Бургундии или, по крайней мере, на значительной ее части, как сделал тот. Но я пока оставлю разговор об этом до другого раза.

После того как жители Гента силой взяли власть в свои руки, казнили тех двоих, о которых Вы слышали, и изгнали всех, кого только пожелали, они повсюду стали смещать людей и ставить других по своему усмотрению; особенно они преследовали, лишая имущества, тех, кто верно служил Бургундскому дому, и делали это без всяких различий и невзирая на то, что некоторые из них могли еще кое в чем быть полезными. Особую враждебность они проявили к бургундцам, изгнав их и тем самым вынудив стать слугами и подданными короля, к чему стремился и сам король, который добивался этого и заманчивыми и хитроумными предложениями, и богатыми дарами и обещаниями, а также и с помощью военной силы.

Чтобы совершить эти перемены, горожане вызволили из тюрьмы герцога Гельдернского, с давних пор содержавшегося там герцогом Карлом по причинам, о которых Вы выше слышали, и сделали его командующим армией, собранной из них самих, то есть жителей Брюгге, Гента и Ипра, которую отправили к Турне, чтобы сжечь предместья; но для их дела и дела их сеньора пользы от этого было мало. Для них полезнее бы были 200 человек в Аррасе и 10 тысяч франков наличными для содержания других людей в этом городе, когда началась его осада (но при условии, что они успели бы вовремя [206] туда войти), чем 10 таких армий, как эта, насчитывавшая 12 или 15 тысяч хорошо оплачивавшихся воинов, ибо она ничего не могла сделать, как только сжечь небольшое число домов в местности, почти не имевшей значения для короля, поскольку он не взимал с нее ни талью, ни эд; однако их разума не хватило на это. Не могу понять, почему господь так оберегал город Гент, который причинил столько зла и был столь мало полезен той области, где расположен, и ее общественному благу, а еще менее — своему государю. Ведь это не Брюгге, который является большим складом товаров и где собирается множество иностранцев; через него проходит больше товаров, чем через любой другой город Европы, и если бы он был разрушен, то этим был бы нанесен непоправимый ущерб.

ГЛАВА XVIII

Вообще говоря, мне кажется, что господь не сотворил в этом мире ни одного человека, ни животного, которым не дал бы какую-либо противоположность, чтобы держать их в смирении и страхе ⁷⁴. Так что город Гент вполне на своем месте в этих землях, ибо там больше, чем где-либо в христианском мире, предаются всяческим удовольствиям, к коим склонен человек, и более всего привержены к роскоши и расточительству ⁷⁵. Правда, там все добрые христиане, бога почитают и хорошо ему служат ⁷⁶.

И это не единственный народ, которому господь дал кого-либо в пику. Ибо французскому королевству он дал в противники англичан, англичанам дал шотландцев, испанскому королевству — Португалию. Я не желал бы называть Гранаду, поскольку там живут враги веры, однако до сих пор Гранада причиняла большое беспокойство Кастилии. Государям Италии (большая часть которых владеет землями не по праву, если только оно не предоставлено им небесами, но об этом можно лишь догадываться), которые управляют своими народами и распоряжаются их деньгами довольно жестоко и насильственно, господь противопоставил города-коммуны Италии, как Венеция, Флоренция, Генуя, отчасти Болонья, Сиена, Пиза, Лукка и другие; все они нередко противостоят сеньорам, а сеньоры — им, и все следят за тем, чтобы соперник не усилился.

А если говорить о частностях, то Арагонскому дому он противопоставил Анжуйский дом; Висконти, герцогам Милана,—Орлеанский дом; венецианцам — сеньоров Италии, а также флорентийцев;

флорентийцам — их соседей жителей Сиены, а также Пизы и Генуи, а генуэзцам дал дурное управление и недоверие друг к другу, так что у них разлад происходит из-за собственных лиг, таких, как Фре-гозо, Адорно, Дориа и другие. Все это столь очевидно, что понятно для всех.

Что касается Германии, то здесь всегда противостоят друг другу Австрийский и Баварский дома, а кроме того, баварцы враждуют [207] между собой, а австрийцы — со швейцарцами. И в начале борьбы у этих последних была лишь одна деревня под названием Швиц, которое перешло затем на всю страну, и она могла выставить не более 600 человек, но затем число их столь выросло, что среди них оказались и два лучших из принадлежащих Австрийскому дому города — Цюрих и Фрибург, и они смогли выиграть несколько крупных. сражений, в которых погиб герцог Австрийский ⁷⁷. Много и другой розни в этой Германии, как между жителями Клеве и Гельдерна, между герцогами Гельдернскими и Юлихскими, между ганзейцами, живущими на самом севере, и королями Дании.

А если говорить о Германии вообще, то там так много крепостей и так много людей, склонных к злодеяниям, грабежам и налетам И прибегающим к силе и насилию в отношениях друг с другом по малейшим поводам, что диву даться можно; ибо там даже один человек вместе со своим слугой может бросить вызов большому городу или герцогу, если только, чтобы лучше было заниматься грабежом, у него есть небольшой замок в горах в качестве убежища, где могло бы разместиться 20 или 30 всадников.

И таких людей государи Германии отнюдь не наказывают, поскольку пользуются их услугами в своих делах; но города по возможности наказывают их жестоко и часто осаждают и разрушают их замки. Поэтому города содержат оплачиваемые войска. Так, кажется, и живут города и государи в Германии, принуждая друг друга соблюдать права, и думаю, что так оно и должно быть во всем мире.

Я говорю только о Европе, поскольку не знаю, как обстоят дела в других частях света — в Азии и Африке, но, как приходится слышать, и у них такие же войны и раздоры, как у нас, и даже более бесчеловечные; ибо я знаю в Африке несколько мест, где продают друг друга христианам, и это удостоверено португальцами, которые приобрели там много рабов и приобретают их каждодневно.

Следовательно, как эти раздоры, так и все, что господь создал и предназначил в противовес каждому государству и почти каждому человеку, о чем я говорил, необходимо в этом мире. И с первого взгляда, если судить об этом, как судят люди необразованные, но желающие придерживаться должного мнения, мне кажется, что так оно и есть, и главным образом по причине жестокости некоторых государей, а также злокозненности других людей, у которых достаточно и ума и опыта, но они предпочитают использовать их во зло.

Ведь когда государь или другой человек, какое бы положение он ни занимал, имеет силу и власть над другими и хорошо образован, многое повидав и прочитав, то от этого он или становится лучше, или портится: ибо дурные люди портятся от многознания, а хорошие становятся лучше. Однако надо полагать, что знание скорее улучшает людей, нежели портит, — ведь стыдно сознавать свое зло, если способен удержаться от злодеяний или, по крайней мере, заставить себя пореже к ним прибегать. А если человек недобр, то он может хотя бы сделать вид, что не желает никому причинить зло [208] и обиду. Я наблюдал много примеров того, как могущественные особы избегали дурных поступков благодаря знанию, а также страху перед божественным воздаянием, о котором они имеют лучшее представление, чем люди невежественные, ничего не видевшие и не читавшие.

Таким образом, я хочу сказать, что те, кто не обрел мудрости из-за недостатков воспитания и потому, что их наклонности, как это бывает, им в этом помешали, не представляют, докуда простираются их власть и права, данные им богом над подданными, ибо они ничего такого сами не знают и не слышали от людей знающих. А знающие люди встречаются при них редко, а если и появляются, то боятся сказать правду, опасаясь немилости; ну а если кто осмелится что-либо высказать, то его никто не поддержит и, более того, сочтет сумасшедшим, истолковав его слова в самом худшем для него смысле.

Так что следует заключить, что ни природный рассудок, ни наш ум, ни страх перед богом, ни любовь к ближнему не предохраняют нас от насилий по отношению к другим и от захвата чужого имущества всеми возможными средствами и его удержания; ведь когда сильные удерживают города или замки своих родственников или соседей, они ни за что не хотят их возвращать, и после того, как они однажды заявят об этом и приведут доводы в пользу того, чтобы их удержать, все их люди, во всяком случае близкие к ним и желающие заслужить их благоволение, начинают говорить их языком. О раздорах же среди слабых я вовсе не говорю, поскольку над ними стоят сильные, которые иногда расправляются с враждующими (и обычно их жертвами становятся те, кто прав), прибегая к изгнаниям, запретам и широким конфискациям. С течением времени, правда, потерпевший может отстоять свои права, если только двор, т. е. государь, под властью которого он живет, не настроен против него.

Таким образом, господь, как я уверен, подчас вынужден проявлять свою власть и сечь нас, как розгами, нашей же жестокостью и злокозненностью. И особо опасны и внушают страх жестокость и невежество государей, от которых зависит благополучие или злосчастие их сеньорий.

Ведь если государь могуществен и у него много солдат, благодаря которым он получает сколько угодно денег, чтобы оплачивать их и расходоваться на свои собственные прихоти, не думая об общественных нуждах, и если он в своих безумных и опасных затеях и тратах совсем не желает ограничить себя, даже если все, кого это затрагивает, его предостерегают, ничего, правда, не добиваясь или, что еще хуже, навлекая на себя его гнев, то кто же сможет тогда помочь, если господь не придет на помощь?

Господь не говорит больше с людьми, и нет больше пророков, чьими устами он вещает, ибо его учение достаточно внятно, понятно и ясно тем, кто желает его усвоить и знать, и за его незнание не [209] будет прощен никто, по крайней мере из тех, у кого было время и возможность пожить и кто наделен природным рассудком. Как же иначе смогут быть наказаны эти могущественные люди, которые силой своей вершат все что угодно, если господь не приложит руку? Ведь наименьшая кара, к коей они всегда прибегают, — это смертная казнь. И карают они под видом правосудия, имея под рукой людей соответствующей профессии, готовых к их услугам, которые из греха простительного сделают грех смертный, а если не окажется законных оснований для этого, то найдут причину, чтобы не выслушивать сторон и свидетелей, дабы подольше держать обвиняемого и ввести его в разорительные расходы, а тем временем разузнать, не желает ли кто-нибудь принести жалобу на задержанного, которого хотят погубить.

А если этот путь им кажется недостаточно надежным и верным для достижения их цели, то у них есть и другие, более короткие, и тогда они говорят, что необходимо преподать урок, и поступают в таком случае, как им заблагорассудится. В отношении тех, кто достаточно силен и состоит в вассальной зависимости от них, они действуют прямо. Скажут такому: «Ты не повинуешься и нарушаешь оммаж, который принес мне», и затем, если могут, — а за ними такое дело не станет, — отнимут силой его имущество и пустят по миру. А если это всего лишь их сосед, то, коли он силен и отважен, они дают ему жить спокойно, но коли слаб, то не знает, куда и деться, ибо они заявят, что он якобы поддерживает их врагов, или просто запустят своих солдат в его земли, или перекупят чью-либо тяжбу с ним, или поддержат против него его соседа и предоставят последнему людей, или же найдут другой способ его разорить.

Из своих подданных они, чтобы возвысить новых людей, отрешают от должности тех, кто верно служил их предшественникам, за то, что они якобы слишком многих предали смерти. Служителей церкви они ссорят из-за бенефициев, чтобы изыскать средства для обогащения кого-либо, и делают это чаще всего по просьбе отнюдь не заслуживших того людей, как мужчин, так и женщин; а женщины нередко берут власть и пользуются своим влиянием. Знатных людей они вынуждают нести постоянные расходы и принимать на себя различные тяготы по причине войн, которые ведут из прихоти, не учитывая мнения и желания тех, кого должны бы созывать на совет, прежде чем начинать войну; а ведь это люди, которые отдают себя, свою жизнь и имущество и поэтому должны быть обо всем осведомлены еще до того, как начинается война.

Своему народу они по большей части ничего не оставляют; взимая налоги в гораздо больших размерах, чем следует, они, кроме того, совсем не наводят порядка в снабжении своих войск, и солдаты бродят по стране, ничего не платя и совершая другие злодеяния и бесчинства, как знает каждый из нас; ибо они отнюдь не довольствуются своим содержанием, но притесняют бедных людей и под угрозой вынуждают выдавать им хлеб, вино и прочие припасы, [210] а если у какого доброго человека окажется красивая жена или дочь, то он проявит благоразумие, если получше ее упрячет.

А ведь поскольку солдатам платят, то порядок навести было бы легко, если бы им выдавали жалованье не позже, чем через каждые два месяца. Таким образом, у них не было бы оснований и оправданий для того зла, что они совершают под предлогом неуплаты жалованья, поскольку деньги собираются и выплачиваются в конце; года. Я говорю об этом, подразумевая наше королевство, которое притесняется и страдает из-за этого больше, чем любая другая мне; известная сеньория; и помочь в этом может только мудрый король.

У других же соседних стран свои напасти.

ГЛАВА XIX

Итак, продолжая свою речь, хочу спросить, есть ли на земле такой король или сеньор, который мог бы облагать налогом подданных, помимо своего домена, без пожалования и согласия тех, кто должен его платить, не совершая при этом насилия и не превращаясь в тирана? Могут, пожалуй, возразить, что бывает иногда так, что нет времени для созыва собрания, ибо нужно безотлагательно начинать военные действия. На это отвечу, что в такой спешке нужды нет и времени на все достаточно. Скажу еще, что короли и государи становятся более сильными и внушают больший страх своим врагам, когда они действуют, руководствуясь советами своих подданных.

Ведь когда приходится обороняться, то издалека видно, как сгущаются тучи, особенно если они идут из-за рубежа, и в этом случае подданные не должны ни на что жаловаться и ни в чем отказывать королю. И не может такое случиться столь неожиданно, чтобы нельзя было бы созвать нескольких важных особ — таких, чтобы люди могли сказать: «Это делается отнюдь не без причины», не прибегая при этом к фиктивным войнам или небольшим сражениям без повода и по своему произволу ради того, чтобы получить возможность собрать деньги ⁷⁸.

Я хорошо знаю, что нужны деньги для охраны и обороны границ, даже когда нет войны, чтобы не быть захваченным врасплох, но в этом следует проявлять умеренность. Во всех этих делах полезен ум мудрого государя, ибо если государь добр, то он знает, что есть бог, и что есть мир, и что он должен и может делать и дозволять. И, по-моему, из всех в мире сеньорий, которые я знаю, общественные дела ведутся лучше всего и менее всего совершается насилий над народом в Англии, где совсем нет разбитых и разрушенных войной домов и где превратности и беды войны падают на тех, кто ее ведет ⁷⁹.

У нашего короля из всех сеньоров мира меньше всего оснований произносить слова: «Я имею право взимать с моих подданных [211] столько, сколько мне угодно». И никакой чести не окажут ему те, кто подскажет такие слова с тем, чтобы представить его более могущественным, ибо подобные речи способны вызвать страх и ненависть соседей к нему и те ни за что не согласятся оказаться под его властью. Но вот если бы наш король сам или по внушению, тех, кто хочет его возвеличить и превознести, говорил: «У меня столь добрые и верные подданные, что они ни в чем мне не откажут, о чем бы я ни попросил, и они боятся меня, подчиняются и служат мне лучше, чем любому другому государю на земле, и терпеливее всех сносят все беды и невзгоды, и менее всех вспоминают о прошлых потерях», то, как мне кажется, это было бы поистине похвально; это не то, что слова: «Я беру сколько хочу, и у меня есть на то неотъемлемое право». Король Карл V так не говорил ⁸⁰. Не слышал я такого и от других королей, но слышал зато от некоторых их советников, которые полагали, что подобными речами оказывают им большую услугу.

Но, по-моему, они дурно поступали по отношению к своему сеньору, ибо держали такие речи лишь для того, чтобы показать себя добрыми слугами, и не понимали, что говорят.

Приводя примеры доброты французов в наше время, достаточно напомнить о собрании штатов в Type после кончины нашего доброго повелителя короля Людовика — да помилует его господь! — в 1483 году. Тогда некоторые полагали, что собирать их опасно, а кое-кто из захудалых и недостойных людей не раз высказывался и до и после заседания штатов, что-де вести речь о собрании сословий — значит оскорблять величество и умалять власть короля; но это именно они оскорбляют бога, короля и общественное дело, поскольку такие речи служили и служат тем, кто недостойно пользуется властью и авторитетом и не способен ими пользоваться, ибо привык только нашептывать на ухо да рассуждать о вздорных вещах, и потому они боятся больших собраний, опасаясь того, что их самих разоблачат, а дела их осудят.

В то время, о котором я рассказываю, все люди — и большие, и средние, и малые — считали, что королевская власть обходится слишком дорого, поскольку в течение 20 лет они страдали от самой большой и страшной тальи, какая когда-либо была, — почти в 3 миллиона франков, которая, разумеется, взималась ежегодно. Король Карл VII никогда не взимал более 1 миллиона 800 тысяч франков в год, а его сын, король Людовик, к моменту своей кончины собирал 4 миллиона 700 тысяч франков, не считая поборов на артиллерию и другие подобные вещи. И поистине нельзя было не сострадать народу, видя его нищету. Однако было и одно достоинство у нашего доброго повелителя: он не накапливал деньги в казне, а тратил все, что собирал ⁸¹. Он вел широкое строительство для укрепления и обороны городов и крепостей королевства, причем большее, чем все короли — его предшественники. Он многое дарил церквам. Иногда, правда, стоило бы это делать поменьше, ибо он [212] брал у бедных и давал тем, кто не испытывал никакой нужды. В общем, в этом мире ни в чем нет идеальной меры.

Но разве в этом королевстве, перенесшем столько тягот, после смерти нашего короля вспыхнуло возмущение против ныне царствующего? Разве принцы и подданные взялись за оружие против своего юного короля? Пожелали они другого? Или захотели отнять у него власть? Или обуздать его, чтобы он не мог пользоваться своим королевским достоинством и повелевать? Конечно, нет ⁸². И не найдется столь дерзких людей, чтобы сказать «да». Все было сделано как раз наоборот, ибо все — как принцы и сеньоры, так и жители добрых городов — предстали перед ним, признали его королем и принесли ему присягу и оммаж; принцы и сеньоры покорно, преклонив колени, подали свои прошения и определили состав совета, в который вошло 12 названных ими человек. И с этого момента король, которому было лишь 13 лет, управлял посредством этого совета.

На своем собрании штаты весьма смиренно изложили просьбы и пожелания, направленные на благо королевства, и, полностью полагаясь на добрую милость короля и его совета, без возражений пожаловали ему все, что у них соблаговолили испросить и что было в письменном виде представлено им как необходимое для короля. Испрошенная сумма равнялась 2 миллионам 500 тысячам франков, которая была достаточна для удовлетворения всех потребностей, и скорее слишком велика, нежели мала; испрошено было и кое-что другое. Сословия покорно просили, чтобы через два года их вновь собрали, и если королю будет не хватать денег, то они ему пожалуют столько, сколько ему будет угодно, если случится война или кто-нибудь станет ему угрожать, то они представят в его распоряжение и себя, и свое имущество, не отказывая ни в чем, что ему только понадобится ⁸³.

Разве при таких подданных, которые столь щедры, король имеет право ссылаться на привилегию, будто он может брать с них деньги по своему соизволению? Не будет ли справедливее по отношению к богу и миру взимать деньги таким способом, нежели творя произвол? Ведь ни один государь не может взимать их иначе, как в результате пожалования, чтобы не стать, как я сказал, тираном и не быть отлученным от бога. Однако есть немало людей слишком глупых, чтобы понять, что они в таком случае могут делать и дозволять.

Но есть также и народы, которые оскорбляют своих сеньоров, не повинуются им и не оказывают помощи в их нуждах, а когда видят, что они в затруднении, то вместо того, чтобы помочь, выказывают презрение или восстают и бунтуют, нанося оскорбление и нарушая клятву верности, которую они давали.

Когда я говорю о королях и государях, я подразумеваю их самих и их управителей, а под народом понимаю тех, кто под их властью обладает силой и главенствует ⁸⁴. Ведь самые большие беды идут обычно от наиболее сильных, поскольку слабые ищут только покоя. [213] Среди сильных бывают также и женщины, которые, как и мужчины, иногда и кое-где пользуются властью и силой либо благодаря любви мужей, либо потому, что управляют от имени своих детей, либо потому, что владеют сеньориями. Если бы я пожелал говорить о средних и низших сословиях этого мира, то разговор слишком бы затянулся; мне достаточно указать на высших, ибо именно по ним распознается могущество и справедливость бога. Ведь когда случается несчастье с бедным человеком или даже с сотней их, никто над этим не задумывается, поскольку все относят это на счет его бедности и говорят, что за ним плохо ухаживали, а если он утонет или свернет себе шею, значит, ему некому было помочь, так что и говорить об этом нечего. Но когда несчастье случается с большим городом, то так не рассуждают, а еще менее прибегают к таким рассуждениям, когда дело касается государя.

Могут спросить, почему могущество бога проявляется чаще против больших людей, нежели против малых? Дело в том, что на малых и бедных людей всегда найдется достаточно таких, кто их накажет, если они того заслуживают. Их наказывают довольно часто и тогда, когда они не совершают никаких злодеянии, либо для того, чтобы преподать урок другим, либо чтобы захватить их имущество, а бывает, что и по ошибке судей; но нередко они действительно заслуживают того, чтобы над ними свершилось правосудие. Но кто займется расследованием деяний великих государей и государынь, их могущественных советников и губернаторов провинций, необузданных городов, не повинующихся своему сеньору, и их правителей? А если расследование проведено, то кто обратится к судье? И кто примет это во внимание и будет судить? Кто накажет их (я имею в виду дурных людей и не подразумеваю добрых, которых, впрочем, мало)? Но каковы, однако, с точки зрения божественной власти и справедливости причины преступлений, совершаемых ими и прочими во всех тех случаях, о которых я выше говорил, и во многих других, о которых я ради краткости умолчал и не стал приводить примера? По этому поводу я скажу, что причиной является отсутствие веры, а для невежественных людей — отсутствие ума и веры одновременно, но главным образом — отсутствие веры, отчего происходит все зло в мире, и особенно то зло, что вынуждает людей жаловаться на унижения и притеснения со стороны других, более сильных.

Ведь если бы у человека была истинная и добрая вера и он твердо верил в то, что муки ада таковы, каковы они на самом деле, и в то, что «я никогда не попаду в рай, если не дам полного удовлетворения обиженному и не верну того, что, как я сам отлично таю, захвачено у другого», то разве нашелся бы такой король или и королева, принц или принцесса либо иной человек любого сословия и положения, какие только есть в этом мире,— словом, человек среди высших и низших, всех мужчин и женщин, живущих на земле, который со спокойным и ясным сознанием, как сказано, пожелал бы удержать что-либо принадлежащее его подданному или подданным [214] либо другим каким людям — его близким соседям или еще кому, если он незаконно захватил чужое или пользовался тем, что захватил его отец или дед, и неважно что — герцогство или графство, город, замок, движимость, луг, пруд или мельницу? И разве нашелся бы такой, кто пожелал бы напрасно, незаслуженно предать кого-либо смерти, или незаконно держать в тюрьме, или отнимать у одних, дабы обогащать других (а это самое обычное занятие), или бесчестно поступать по отношению к своим родственникам и слугам, например женщинам, ради собственного удовольствия, или совершать другие подобные деяния? Право же, нет! Это невероятно! Таким образом, если бы у людей была твердая вера и они верили бы в то, что заповедует нам бог и церковь под страхом проклятья, и сознавали бы, что жизнь их столь кратка, а муки ада столь ужасны, бесконечны и беспрестанны, то были бы они такими, каковы они есть? Следует заключить, что нет и что все зло идет от отсутствия веры.

Когда, например, король или государь попадает в плен и страшится умереть в тюрьме, то разве есть в мире что-либо столь дорогое, что он не отдал бы, дабы вырваться из нее? Да он отдаст и собственное имущество, и имущество своих подданных, как сделал король Иоанн Французский, когда его в битве при Пуатье захватил принц Уэльский, которому он выплатил 3 миллиона франков и отдал всю Аквитанию или, по крайней мере, ту часть ее, которой владел, а также много других городов, селений и крепостей, составивших треть королевства ⁸⁵, в результате чего поверг свое королевство в столь великую нужду, что еще долгое время в ходу была медная монета с небольшим серебряным вкраплением ⁸⁶. И все это было отдано королем Иоанном и его сыном, королем Карлом Мудрым, ради освобождения упомянутого короля Иоанна. Если бы они не пожелали этого отдать, то англичане отнюдь не предали бы его смерти, а в худшем случае заключили бы в тюрьму. Но даже если бы они его и казнили, то эта кара не соответствовала бы и одной стотысячной доле малейшей кары ада ⁸⁷.

Он отдал все то, о чем я сказал, разорив своих детей и королевство, потому что верил в то, что сам видел, и понимал, что иначе он не освободится ⁸⁸. И надо полагать, что люди, поступающие таким образом по отношению к своим детям и подданным, за что их и настигает расплата, не обладают твердой верой и не понимают, что оскорбляют этим бога и нарушают его заповеди.

Разве найдется такой государь, кто, удерживая город своего соседа, по его требованию пожелает его вернуть из страха перед богом и адскими муками? А король Иоанн отдал так много единственно ради того, чтоб выйти из тюрьмы. И я еще раз скажу, что это — от недостатка веры.

Выше я задал вопрос: кто будет расследовать дела высших и кто обратится к судье, кто будет судьей и кто покарает злодеев? Я отвечу на это, что обвинением послужит плач и стон народа, который они угнетают и притесняют столькими способами без жалости [215] и сострадания; горестные жалобы вдов и сирот, чьих мужей и отцов они убили, заставив страдать тех, кто остался после них, и вообще всех, кого они преследовали и чьего имущества домогались. Это и послужит обвинением, и их пронзительные крики, плач и жалостные слезы дойдут до господа нашего, который и будет истинным судией и, вероятно, не захочет оттягивать наказания до того света, а накажет их на этом.

Таким образом, следует полагать, что они понесут наказание за то, что не пожелали верить и не имели твердой веры и убеждения. Потому необходимо, чтобы господь давал соответствующие знаки и предупреждения, дабы они сами и все люди верили, что не избегнут наказания за свою жестокость, и чтобы господь обратил на них свою силу, могущество и справедливость. Ибо никто иной в мире, кроме него, не способен на это.

На первый взгляд кары господни отнюдь не так велики, как они представляются по прошествии времени; и ни одна из них не постигает государя, или тех, кто управляет его делами, или же управляющих большими общинами без того, чтобы она не имела весьма больших и грозных последствий для подданных. Я считаю несчастьями лишь то, что ощущают на себе их подданные ⁸⁹, ибо упасть с лошади, сломать ногу, схватить сильную лихорадку и затем излечиться — все это идет им на благо, и от этого они становятся мудрее. Несчастья же случаются тогда, когда господь настолько оскорблен, что не желает более терпеть и проявляет свою силу и божественную премудрость. Прежде всего он омрачает их разум, нанося тем самым великую рану всем, кого это затрагивает. Он вносит смуту в их дом, вызывая недовольство и раздоры. Государь тогда настолько восстает против господа нашего, что отвергает советы мудрых людей и возвышает людей новых, не наделенных мудростью, неблагоразумных, льстецов, которые поддакивают всем его словам. Если он хочет обложить налогом в один денье, то они предлагают два; если он хочет наказать человека, то они предлагают его повесить, и прочее в том же духе; и делают это ради того, чтобы государя сильнее боялись и чтобы придать ему в глазах других больше достоинства и доблести в надежде, что благодаря этому и их самих больше будут бояться, как если бы его престиж составлял их наследственное достояние.

Те же люди, которых такие государи с подобными советниками изгоняют, отказывая во всем, и которые долгие годы несли службу и завязали связи и дружбу в своих землях, выражают недовольство вместе со своими друзьями и благожелателями. И случается, что их так прижимают, что они вынуждены защищаться или бежать к каким-либо своим соседям, которые бывают врагами и недоброжелателями тех, от кого они бегут. И в раздоры внутренние вмешиваются со стороны. А существуют ли ненависть и вражда более сильные, чем между бывшими друзьями и приятелями?

От внешних врагов, когда внутри существует единство, защищаться легко, поскольку у них не найдется никаких сторонников и [216] единомышленников. Но думаете ли вы, что недостаточно мудрый государь, окруженный безрассудными людьми, сумеет заблаговременно распознать приближение такой беды, как раздоры среди своих, или осознать, что это будет ему во вред? Или же понять, что это идет от бога? Нет, он будет все так же обедать, спать, держать столько же лошадей и платьев и окружит себя еще большей свитой, ибо привлекает к себе людей, раздавая обещания и распределяя между ними все то, что осталось от имущества изгнанников, а также и свое собственное имущество, дабы пуще прославиться. А в тот час, когда он будет менее всего помышлять об этом, господь выдвинет против него врага, о котором он, возможно, никогда и не думал. Тогда возникнут у него дурные мысли и сильные подозрения насчет тех, кого он оскорбил, и начнет он бояться многих из тех, кто не желает ему никакого зла. И не станет он искать убежища у бога, не положится на свои силы.

ГЛАВА XX

Разве не наблюдали мы в наше время подобных случаев, происшедших совсем рядом с нами? Ведь видели мы короля Эдуарда IV Английского, столь рано умершего, главу дома Йорков. Разве удалось ему уничтожить род Ланкастеров, под властью которого его отец и он сам жили долгое время, принеся оммаж английскому королю Генриху VI, происходившему из этого рода? Нет, хотя Эдуард впоследствии и держал Генриха долгие годы в заключении в замке Лондона — главного города Английского королевства, а затем, наконец, велел умертвить.

И разве не видели мы также первого и главного распорядителя всеми делами упомянутого короля Эдуарда, графа Варвика, который перебил всех своих друзей, и прежде всего герцогов Сомерсетов, а в конце стал врагом своего господина, короля Эдуарда, выдал свою дочь замуж за принца Уэльского, сына короля Генриха VI, и возжелал восстановить на престоле дом Ланкастеров, но был разбит в сражении и убит вместе со своими братьями и сородичами? То же самое было и с многими другими сеньорами Англии, которые сначала убивали своих врагов, а затем, когда наступал подходящий момент, дети последних мстили им и убивали их самих.

Надо думать, что подобные удары наносит именно божественное правосудие. Но, как я говорил в другом месте, королевство Англии — единственное из всех королевств пользуется той милостью, что здесь страна и народ не разоряются и не разрушаются и не сжигаются постройки, а злая судьба преследует только военных, особенно знать. Таким образом, ничто не совершенно в этом мире.

После того как король Эдуард Английский справился со всеми своими делами в королевстве и получил от нашего короля 50 тысяч экю, ежегодно доставляемых в его лондонский замок, столь разбогатев, [217] что богаче и быть невозможно, он внезапно умер от меланхолии, вызванной женитьбой нашего короля, ныне царствующего, на мадам Маргарите, дочери герцога Австрийского. Он заболел сразу же, как только получил эту новость, ибо рухнули его надежды на замужество собственной дочери, которую он уже повелел называть мадам дофиной, и мы прекратили выплачивать ему пенсию, которую он считал данью, хотя она не была ни тем ни другим, как я выше объяснил.

Король Эдуард оставил жену и двух прекрасных сыновей: одного звали принцем Уэльским, а другого герцогом Йоркским. Герцог Глостерский, брат покойного короля Эдуарда, взял на себя руководство племянником, принцем Уэльским, и принес ему оммаж как своему королю, и отвез в Лондон якобы для коронации, а в действительности — чтобы извлечь из убежища в Лондоне его брата, который прятался там со своей матерью, не доверявшей ему.

В конечном счете с помощью одного епископа — епископа Батского ⁹⁰, которого король Эдуард некогда сделал канцлером, а затем лишил должности и заключил в тюрьму, откуда освободил за большие деньги, он совершил поступок, о котором Вы сейчас услышите. Этот епископ открыл герцогу Глостерскому, что король Эдуард в свое время влюбился в одну английскую даму и обещал ей, что женится, если только она допустит его до своей постели, и она согласилась. И епископ сказал, что он их обвенчал, и при этом присутствовали только он сам и они оба ⁹¹. Он был человеком придворным и никому этого не сообщил, даже помог заставить молчать эту даму, так что дело оставалось в тайне. Позднее король Эдуард женился на дочери одного английского дворянина по имени монсеньор Ривере, которая была вдовой ⁹² и имела двоих сыновей и в которую он влюбился.

Когда епископ Батский раскрыл эти обстоятельства герцогу Глостерскому, тот воспользовался ими, чтобы привести в исполнение зловещий замысел. Он приказал убить двух своих племянников и провозгласил себя королем — королем Ричардом. Двоих дочерей брата он объявил на заседании парламента незаконнорожденными и лишил их королевского герба; всех добрых слуг покойного брата, во всяком случае тех, кого удалось схватить, он велел казнить.

Однако его жестокости продолжались недолго, ибо в то время, когда он был преисполнен самой великой гордыни, какой не преисполнялся ни один английский король за 100 лет, и когда он казнил герцога Бекингемского ⁹³ и держал наготове большую армию, господь ниспослал ему совершенно ничтожного врага: это был происходивший из рода Ланкастеров граф Ричмонд ⁹⁴, живший пленником в Бретани, а ныне являющийся королем Англии; правда, что бы там ни говорили, мне кажется, что он не близкий родственник королей, и в свое время, незадолго до того, как покинуть наше королевство, он рассказал мне, что его с пятилетнего возраста или охраняли как беглеца, или содержали в тюрьме. Этот граф Ричмонд в течение [218] 15 лет или около того пробыл пленником в Бретани у герцога Франциска, недавно умершего, в руки которого попал из-за бури, когда пытался бежать во Францию вместе с графом Пемброком, своим дядей. Я находился в то время у упомянутого бретонского герцога, когда они были схвачены. Герцог обходился со своими пленниками мягко и, когда умер король Эдуард, дал им большое число людей и суда и при поддержке герцога Бекингемского, который за это и был казнен, отправил в Англию. Но поднялся противный ветер, начался шторм, и они вернулись в Дьепп, а оттуда по суше в Бретань.

Вернувшись в Бретань, граф Ричмонд стал опасаться, как бы герцогу не надоело расходоваться на него, ибо при нем состояло около 500 англичан, и как бы он, в ущерб ему, не вступил в соглашение с королем Ричардом, поскольку тот этого добивался, поэтому он, не попрощавшись с герцогом, уехал вместе со своим отрядом.

Немного времени спустя ему оплатили переправу трех или четырех тысяч человек. И наш нынешний король дал его спутникам большую сумму денег и несколько орудий. На нормандском судне он добрался до Уэльса, откуда был родом. Король Ричард двинулся ему навстречу, но с графом Ричмондом соединился английский рыцарь сеньор Стенли, муж его матери, который привел к нему около 26 тысяч человек. Произошло сражение, и на поле боя погиб король Ричард, а граф Ричмонд на том же поле короновался короной Ричарда и стал королем Англии.

Разве можно назвать все это Фортуной? Это же истинный суд божий! Чтобы это стало более понятно, скажу еще, что, как только король Ричард совершил жестокое убийство двух племянников, о чем я выше говорил, он потерял свою жену ⁹⁵, и некоторые говорят, что он сам умертвил ее. У него был единственный сын, и тот рано умер.

Разговор этот, что я веду, был бы более уместен дальше, где я буду говорить о кончине короля Эдуарда, ибо в то время, о котором говорится в данной главе, он был еще жив; но я сделал это, дабы продолжить тему моего рассуждения.

Подобным же образом мы наблюдали, как переходила и испанская корона после смерти короля Генриха ⁹⁶, последнего из умерших, женой которого была сестра короля Португальского, родившая ему красавицу-дочь. Однако дочь не стала его наследницей и была лишена короны под тем предлогом, что была зачата матерью в прелюбодействе. И тут не обошлось без споров и войн, ибо король Португальский пожелал поддержать свою племянницу, а заодно с ним были и многие сеньоры королевства Кастилии. Тем не менее сестра короля Генриха ⁹⁷, бывшая замужем за сыном короля дона Хуана Арагонского, добилась королевства и стала его государыней. И рассудили таким образом, передав ей корону, на небесах, где судят и многих других.

Немного позднее Вы наблюдали и то, как сошлись в сражении друг против друга король Шотландский и его сын, которому было 13 или [219] 14 лет. Сын и его сторонники выиграли сражение, и король, который убил своего брата ⁹⁸ и обвиняется во многих других деяниях, подобных братоубийству, погиб на месте.

Вы видите также, что герцогство Гельдернское лишилось своих герцогов, и слышали о неблагодарности последнего герцога по отношению к своему отцу. Я мог бы рассказать и о многих других подобных случаях, которые легко можно распознать по проявлению божьей кары, вызывающей войны, которые влекут за собой смерть и голод; и все это зло происходит из-за отсутствия веры. Следовательно, нужно признать, что ввиду злонравия людей, особенно могущественных, которые не верят и не отдают себе отчета в том, что такое бог, необходимо, чтобы у каждого сеньора и государя был противник, дабы держать его в страхе и смирении; иначе было бы невозможно существовать ни под ними, ни при них.

Комментарии

1 Жак (Джакомо) Савойский, граф де Ромон, был генеральным наместником Карла Смелого в Нидерландах.

2 Людовик XI дал согласие на оккупацию Карлом Лотарингии, за что оставил за собой часть имущества казненного коннетабля.

3 Коммин сравнивает поведение Карла Смелого в битве при Грансоне (2 марта 1476 г.) с поведением французского короля Иоанна Доброго в битве при Пуатье (1356 г.), который держался до последнего, пока не был взят англичанами в плен.

4 Конфискация двух повозок с овчинами за нарушение действовавшего запрета, действительно имевшая место, была, конечно, лишь второстепенным мотивом конфликта.

5 Имеются в виду предложения швейцарцев, о которых Коммин говорит в начале этой главы.

6 Миланский герцог Галеаццо-Мария Сфорца заключил с Бургундией союзный договор 30 января 1476 г.

7 Т. е. от Северного моря до Средиземного.

8 Король Рене Анжуйский — глава Анжуйского дома; королем был лишь номинально после того, как потерял Южную Италию, захваченную ара-гонцами.

9 Под германскими лигами Коммин подразумевает швейцарскую конфедерацию и союз рейнских имперских городов.

10 Герцог Галеаццо-Мария умер 26 декабря 1476 г.

11 Герцог был женат на одной из сестер французской королевы Шарлотты — Боне Савойской.

12 Возобновление франко-миланского союзного договора произошло не сразу же по прибытии миланского посла Джованни Бьянко в Лион, в марте 1476 г., а позднее — в августе того же года.

13 Сир де Шатогион находился с дипломатической миссией в Северной Италии (1490 г.), когда Коммин работал над этой частью своего труда.

14 Король Рене Анжуйский (Сицилийский) прибыл в Лион в начале апреля 1476 г.

15 Блан — серебряная монета.

16 Анджело Като (позднее ставший архиепископом Вьеннским) прибыл вместе с принцем Тарентским, при котором служил врачом и астрологом.

17 Принц Тарентский — Федериго, второй сын короля Неаполитанского Ферранте I Арагонского. Стал королем Неаполитанским в 1496 г.

18 Т. е. швейцарской конфедерации и союза рейнских городов.

19 Граф Джулио-Антонио Аквавива, герцог Атри.

20 Анджело Като, занимавшийся астрологией, предсказывал исход сражений.

21 Сражение при Муртене произошло 22 июня 1476 г.

22 Карл I Савойский стал герцогом в 1482 г.

23 Жан-Луи (Джованни-Лодовико) Савойский.

24 Жак-Луи (Джакомо-Лодовико) Савойский граф Женевский.

25 Плесси-дю-Парк (или Плесси-ле-Тур) — замок близ Тура, излюбленная резиденция короля.

26 Коммин. вероятно, был знаком с медицинской литературой своего времени. Его рассуждения по поводу облегчения и укрепления сердца напоминают совет, который дает итальянский врач Гвидо Парато в своем трактате о способах сохранения и поддержания здоровья, перевод которого на французский язык был преподнесен Филиппу Доброму (рукопись хранится в собрании ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде — Фр. Qv. VI. 1): «...мы хотим без промедления заметить, что все же наиболее благотворным для сердца лекарством является добрый и верный Друг, которому можно свободно, без малейшей подозрительности раскрыть все тайны своего сердца».

27 Прево — должностное лицо местной администрации с судебно-полицейскими функциями.

28 Говоря о возможности усиления Бургундского дома, Коммин, вероятно, хочет сказать, что если бы Карл Смелый пережил Людовика XI, то он смог бы воспользоваться просчетами правительства Анны и Пьера Боже в малолетство Карла VIII и борьбой знати против этого правительства.

29 Коммин имеет в виду Жана де Сен-Пьера, королевского посла в Пьемонте. Он упоминает о нем в гл. XIII книги четвертой.

30 Т. е. для оплаты немецких солдат, состоявших на службе герцога Лотарингского.

31 Альфонс V.

32 Фердинанд Арагонский, женатый на Изабелле Кастильской, сестре кастильского короля Генриха IV. Изабелла после смерти брата отстранила от престола его дочь Хуану, как якобы незаконнорожденную. Альфонс V, которому Хуана приходилась племянницей, вступился за ее права, что и привело к конфликту между ним и Фердинандом и Изабеллой.

33 Георгий Палеолог, обосновавшийся во Франции в 1477 г.

34 Если бы король выдал племянницу замуж за дофина, он без труда добился бы от Франции помощи в борьбе с Испанией.

35 Договор от 8 сентября 1475 г.

36 4 января 1477 г.

37 Современная историография во многом реабилитировала Кампобассо, которого Коммин изобразил предателем и главным виновником поражения Карла Смелого. Так, по мнению крупнейшего исследователя Коммина Ж. Дюфурне, Кампобассо не совершил предательства, перейдя на службу к герцогу Лотарингскому, поскольку этот герцог был его законным сеньором, как наследник Анжуйского дома, чьим вассалом считался Кампобассо; к тому же он ушел с согласия Карла Смелого. Поэтому никто из бургундских хронистов и мемуаристов не винит Кампобассо в трагических для Карла событиях под Нанси. Коммин чрезвычайно усугубляет его вину с тем, чтобы оправдать собственную измену Карлу. «В Кампобассо,—пишет Дюфурне,— Коммин нашел своего двойника, и, чтобы стереть прошлое, причинявшее ему тайные муки, он накинулся на итальянца. Измена графу ему слишком напоминала его собственную измену, и, чтобы забыть самому и заставить других забыть о ней, он изображает чудовищной его измену» (см.: Dufournet ]. La destruction des mythes dans \es Memoires de Commynes. P., 1966, p. 29—64).

38 Во Франции в средние века год начинали с пасхи, поэтому по современному летосчислению битва произошла 5 января 1477 г.

39 Агнец и огниво — эмблема бургундского ордена Золотого Руна.

40 Под бывшими врагами-немцами Коммин подразумевает Максимилиана Габсбурга.

41 Почтовая служба была во Франции впервые учреждена королевским ордонансом от 19 июня 1464 г.

42 Коммин, вероятно, имеет в виду, что король вынашивал план женитьбы дофина на Марии Бургундской, от которого отказался, узнав о гибели герцога.

43 Пьер д'Ориоль.

44 Джан-Баттиста Колонна.

45 Герцог Немурский был казнен за интриги против короля в 1476 г.

46 Рене Анжуйский умер в 1480 г., а граф Мэн, от которого король унаследовал Прованс,— в 1481 г.

47 См. примеч. 46 к книге третьей.

48 Коммин преувеличивает длительность борьбы Бургундского дома с Карлом VII; она продолжалась с 1419 г., когда был убит Жан Бесстрашный, до Аррасского мира 1435 г.

49 Коммин имеет в виду, что без брачного союза король не имел права претендовать на те земли бургундских герцогов, которые входили в состав империи.

50 Солдаты, распускавшиеся по окончании военных действий, действительно представляли собой настоящий бич для населения, поскольку они, не получая жалованья, бродили по стране, занимаясь грабежами. Правительству Карла V, Карла VII и Людовика XI приходилось принимать особые меры, чтобы выводить. их за пределы страны.

51 Марии было 19 лет, а дофину 6.

52 Оливье ле Дэн, по прозвищу Дьявол или Злой, был одним из довереннейших слуг короля, от которого получил земли близ Мелана и пост капитана этого города.

53 Король отказался от прежнего намерения женить дофина на Марии Бургундской и решил силой захватить бургундские владения, против чего выступал Коммин.

54 Коммин настаивал на женитьбе дофина на Марии.

55 Коммин имеет в виду французов и подданных Бургундского дома.

56 Король отправил Коммина в Пуату, решив отстранить его от дел, связанных с бургундским наследством, поскольку Коммин отстаивал план брачного союза. Более того, король, видимо, перестал доверять ему в том, что касалось Бургундии.

57 Они не могли прийти к согласию, поскольку оба хотели получить «комиссионные» за передачу городов королю.

58 По Аррасскому миру 1435 г., Турне, оставаясь владением короля, должен был придерживаться нейтралитета между королем и герцогом Бургундским.

59 Поскольку жители Турне вкладывали деньги в хозяйство соседних областей.

60 Король был недоволен тем, что они ставили свой переход к нему на службу в зависимость от брака Марии с дофином.

61 Цитадель Арраса была сдана 4 марта 1477 г., а город — 4 мая того же года.

62 Сир де Вержи стал советником и камергером короля.

63 Для гентцев бургундцы были иностранцами, приобретшими большую власть над Фландрией благодаря тому, что эта область вошла в свое время в состав владений бургундских герцогов.

64 Горожане ничего не смыслят в политических делах — таково убеждение Коммина.

65 Контрибуция, наложенная на Льеж после взятия его в 1467 г. (см. гл. III книги второй).

66 Епископ Льежский был братом Пьера де Боже, мужа Анны Французской, и герцога Жана Бурбонского. Пьер де-Боже стал герцогом Бурбонским после смерти Жана в апреле 1488 г. Пьер и Жан входили в регентский совет после смерти Людовика XI (1483 г.), пока новый король, Карл VIII, не достиг совершеннолетия.

67 Гийом де ла Марк устроил покушение и убил епископа Людовика Бур-бона (август 1482 г.), чтобы посадить на его место своего сына Жана; сделать ему это, однако, не удалось, и престол занял Жан де Горн.

68 Т.e. сын герцога никому ие нравился.

69 В письме шла речь о браке Марии Бургундской с дофином, что и возмутило герцога Клевского.

70 Брат Гийома де ла Марка — Эверар де ла Марк.

71 Гентцы обвинили их в коррупции, и любопытно, что в доказательство они вспомнили случай, когда судебный приговор был вынесен в их же пользу.

72 Мария Бургундская обратилась к гентцам с просьбой о помиловании обвиненных не в день их казни (3 апреля 1477 г.), а раньше.

73 Жан де Шалон, принц Оранский, бегл главнокомандующим лишь номинально.

74 Этой мыслью Коммин начинает одно из своих самых примечательных рассуждений, смысл которого сводится к тому, что бог создал мир по принципу всеобщего взаимного противоборства животных, людей и человеческих сообществ, прежде всего — государств. Утверждая, что всеобщая борьба является богоустановленной и что именно благодаря ей отдельные лица и сообщества «принуждают друг друга соблюдать права», Коммин как бы санкционирует такой порядок вещей. Он не представляет себе социально-политическую жизнь, построенную на иных принципах, ибо не верит в возможность достижения традиционного для средневековой мысли социального идеала — общества добродетельных людей, живущих друг с другом в мире, союзе и согласии. Его суждения насчет взаимного противостояния государств Европы, а также князей и городов Германии, синьорий и городов-коммун Италии рассматриваются в историографии как наиболее раннее выражение идеи европейского политического равновесия.

75 Город Гент, по мысли Коммина, на своем месте потому, что, являясь постоянным источником смут, он как бы создает противовес расточительному образу жизни фламандцев, не дает им возможности полностью предаваться жизненным удовольствиям.

76 Замечание Коммина, что фламандцы являются добрыми христианами, поскольку они почитают бога и хорошо ему служат, хотя здесь же он говорит о том, чтв они более всех других народов склонны к удовольствиям и привержены к роскоши и расточительству, является красноречивым свидетельством его представления о том, что значит быть добрым христианином. Верное служение богу он не связывает непосредственно с выполнением всех христианских нравственных заповедей. Показателем набожности для него является обилие богатых и красивых церквей и регулярное посещение церковной службы. Почитать бога — значит верить, что он существует и что может покарать за грехи. Но к грехам, влекущим за собой божественное возмездие, причем уже в этом мире, Коммин, судя по всему, что он говорит об этом в своем сочинении, относит почти исключительно только насилие над ближними. Что же касается богатства, чревоугодия и прочих плотских грехов, то если он подчас и осуждает их, то лишь потому, что они сокращают жизнь и обременяют ее болезнями. Все это является еще одним доказательством того, что в вере Коммина подорваны ее этические основы.

77 Намек на гибель Леопольда III Австрийского в 1386 г.

78 Говоря о фиктивных войнах. Ком-мин имеет в виду прежде всего практику английских королей, которые, чтобы получить денежные субсидии от парламента, иногда объявляли о походе в Шотландию или Францию, Собирали на него деньги, но затем или отменяли поход, или сокращали его сроки, оставляя себе или все деньги, или часть их.

79 Коммин неоднократно в своих «Мемуарах» выражает свое восхищение английским общественным строем, главное достоинство которого видит в регулярно действующем парламенте. Но на основании этого было бы неосторожно делать вывод, к которому приходят многие исследователи, что Коммин был вообще сторонником парламентарной, ограниченной монархии, в том числе и для Франции (см. статью).

80 Французский король Карл V провел реформу королевских финансов и упорядочил сбор налогов, которые более или менее регулярно вотировались сословными представителями. Он, правда, собирал для этого не Генеральные штаты, а преимущественно нотаблей (см. примеч. 3 к книге третьей).

81 Коммин вменяет в достоинство королю то, что он не копил денег, а все их тратил, пользуясь тем, что в его времена еще сохраняла /свою ценность рыцарская этика с ее представлением о щедрости, рднако сам Коммин отнюдь не придерживался этой этики, и сомнительно, чтобы он на самом деле считал щедрость большим достоинством. Скорее всего, он, желая найти какое-нибудь оправдание своему благодетелю и кумиру Людовику XI в том, что тот чрезвычайно усилил налоговое бремя, не нашел ничего лучшего, как только прибегнуть к понятию щедрости.

82 Оппозиционное движение знати после смерти Людовика XI, возглавлявшееся первым принцем крови Людовиком Орлеанским, рассматривалось его участниками, в том числе и Коммином, как выступление не против короля, а против правительства регентов Пьера и Анны Боже. Делая столь сильный акцент на том, что против самого короля никто не выступал, и забывая при этом упомянуть, что вооруженное выступление знати все же имело место, Коммин, несомненно, проявляет желание «похоронить» воспоминания о событиях, участие в которых обернулось для него тюремным заключением, судом и ссылкой. О своем заключении он, правда, упоминает в «Мемуарах», но нигде не объясняет его причин.

83 Коммин дает явно идеализированную картину истории Турских штатов 1484 г., на которых шла острая борьба по вопросу о налогообложении и о составе королевского совета, о чем он не мог не знать. По мнению Ж. Дюфурне, Коммин сознательно исказил реальную картину событий и представил Генеральные штаты как орган власти, преданный и послушный королю, чтобы оправдать свое участие в антиправительственной лиге знати, которая именно и потребовала созыва этих штатов, надеясь с их помощью захватить власть при малолетнем Карле VIII.

84 Под народом Коммин подразумевает дворянство и верхушку горожан, но это только в данном случае, почему он и оговаривается. Во всех прочих случаях народом он называет низшие сословия (главным образом горожан).

85 Коммин имеет в виду мирный договор в Бретиньи (8 мая 1360 г.). Возможно, однако, что он вспоминает договор, подписанный Иоанном Добрым в 1359 г. в Лондоне, который был гораздо более тяжелым для Франции, но дофин Карл и Генеральные штаты его отвергли, после чего был подписан более умеренный мир в Бретиньи.

86 Такая монета в действительности никогда не выпускалась.

87 Коммин преувеличивает вину Иоанна Доброго. Тяжелый для Франции договор в Бретиньи был подписан не столько ради освобождения короля, сколько потому, что Франция в тот момент была не способна продолжать войну и вынуждена была принять требования англичан.

88 В действительности король не проявлял особого стремления вернуться во Францию и умер в Англии.

89 Мысли Коммина о небесных карах, которые ожидают правителей за притеснение подданных, довольно необычны и особенно ярко свидетельствуют о его отступлении от традиционного средневекового провиденциализма. Утверждая, что карой господней являются только те беды государей, которые тяжело отражаются и на их подданных, он «вынуждает» этих последних за все их горести, что они претерпевают из-за монарха-тирана, сносить еще и кары господни.

90 Роберт Стилингтон был канцлером с 1467 по 1473 г.

91 Тайная женитьба короля является спорным фактом.

92 Королева Елизавета была вдовой Джона Грея.

93 Герцог Бекингемский был казнен в октябре 1483 г. за организацию заговора в пользу графа Ричмонда Генриха Тюдора, ставшего позднее королем Генрихом VII.

94 Граф Ричмонд претендовал на престол, поскольку был по матери потомком Джона Гонта герцога Ланкастера, третьего сына Эдуарда III.

95 Женой Ричарда была Анна Невиль, дочь графа Варвика.

96 Генрих IV Кастильский.

97 Изабелла Кастильская.

98 Яков III подозревался в убийстве брата, которого он перед этим заключил в тюрьму.