РОССИЙСКОЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО Х-ХХ ВЕКОВ.

ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО ПЕРИОДА ОБРАЗОВАНИЯ И УКРЕПЛЕНИЯ РУССКОГО ЦЕНТРАЛИЗОВАННОГО ГОСУДАРСТВА

К оглавлению

Судебники 1497 и 1550 годов

Введение

Первое упоминание о Судебнике 1497 года имеется в Записках о Московии австрийского дипломата Сигизмунда Герберштейна, бывшего послом императора Максимилиана I при дворе Василия III. Опубликованные в 1556 году в Базеле на латинском языке, эти записки раскрывали содержание лишь первых статей Судебника (3—7, 9—16) о порядке решения споров при помощи судебного поединка и наказаниях за разного рода преступления¹.

Рукопись Судебника 1497 года была обнаружена в 1817 году П. М. Строевым и опубликована им совместно с К. Ф. Калайдовичем в 1819 году. Она остается до сих пор единственным известным списком Судебника и хранится в фонде Государственного древлехранилища Центрального государственного архива древних актов в Москве.

В отличие от Судебника 1497 года текст Судебника 1550 года дошел до нас более чем в 40 списках, 10 из которых относятся к XVI в., 4—к XVI—XVII вв., 21 — к XVII в., 2 — к XVII — XVIII вв., а остальные — к XVIII в.².

Первая публикация текста Судебника 1550 года названа с именем В. Н. Татищева. В 1734 году он преподнес рукопись Судебника 1550 года “яко вещь дивную” императрице Анне Ивановне, а снятую копию передал в Академию наук, где она и пролежала более 30 лет. Лишь в 1768 году текст Судебника 1550 года с примечаниями Татищева к большинству из его 100 статей и дополненный указами правительства с 1550 по 1607 гг. (Судебник государя царя великого князя Иоанна Васильевича и некоторые сего государя и ближних его преемников указы, собранные и примечаниями изъясненные покойным статским советником и астраханским губернатором Васильем Никитичем Татищевым) был издан Г. Ф. Миллером³. В 1768 году вышло и другое издание этого Судебника, подготовленное переводчиком Академии наук Семеном Башиловым. Оно также было снабжено примечаниями Татищева и включало, кроме текста Судебника, “Книги законные Юстиниана”, “Указы дополнительные к Судебнику” за 1550—1581 гг. и Таможенный Устав 1571 года⁴ (Судебник царя и великого князя Ивана Васильевича, законы из Юстиниановых книг, указы дополнительные к Судебнику и Таможенный устав царя и великого князя Ивана Васильевича).

В 1819 году текст Судебника 1550 года был опубликован П. М. Строевым и К. Ф. Калайдовичем вместе с Судебником 1497 года⁵ (Законы великого князя Ивана Васильевича и Судебник царя Иоанна Васильевича с дополнительными указами, изданные Константином Калайдовичем и Павлом Строевым). Впоследствии тексты Судебников 1497 и 1550 гг. издавались неоднократно (см. Основные издания в библиографии к данному разделу).

В советское время вышло академическое издание Судебников 1497 года (подготовка текста к печати и комментарий Л. В. Черепнина) и 1550 года (подготовка текста к печати Р. Б. Мюллер, комментарий Б. А. Романова)⁶. Исследуя сохранившийся единственный список Судебника 1497 года, Л. В. Черепнин пришел к выводу, что текст его был переписан с подлинника или с другого списка не менее чем тремя сменявшими друг друга писцами. Рукопись Судебника не имеет постатейной нумерации. Ее текст подразделяется с помощью киноварных заголовков на 36 разделов, внутри которых имеются более мелкие подразделения — выполненные также киноварью инициалы. Систематизируя эти подразделения, М. Ф. Владимирский-Буданов при публикации текста Судебника в своей “Христоматии”, изданной в 1873 году, разделил его на 68 статей. Однако, как показал Л. В. Черепнин, эта система деления искусственна. М. Ф. Владимирский-Буданов, не имевший возможности ознакомиться с рукописью Судебника и пользовавшийся исключительно публикацией К. Ф. Калайдовича и П. М. Строева, в которой не всюду учитывалось наличие выполненных киноварью инициалов, не отразил полностью архитектонику памятника. По мнению Л. В. Черепнина, памятник следует разбить на 100 статей⁷. Однако ввиду того, что все научные работы, посвященные Судебнику 1497 года, основаны на нумерации Владимирского-Буданова в академическом издании (ив настоящей публикации) сохранено общепринятое деление. Кроме текста Судебника, в издании дается латинский текст статей Судебника, переведенных Герберштейном, и обратный перевод этого текста на русский язык, сделанный А. И. Малеиным и И. И. Анонимовым⁸.

В основу публикации текста Судебника 1550 года в академическом издании положен список начала 60-х годов XVI в. Варианты других списков в тех случаях, когда они имеют смысловое значение, даны в подстрочных примечаниях⁹.

В 1955—1956 гг. под редакцией Л. В. Черепнина вышли третий и четвертый выпуски “Памятников русского права”, охватывавшие периоды образования и укрепления Русского централизованного государства. В них были опубликованы тексты судебников 1497 и 1550 годов (введения и историко-правовые обзоры к ним подготовлены А. Г. Поляком)¹⁰.

Судебники эти в дореволюционной литературе не стали предметом специального монографического исследования¹¹.

О них, как правило, говорилось в общем плане в трудах по истории России или отдельным отраслям русского права. П.М. Строев и К. Ф. Калайдович связывали появление Судебника 1497 года с падением ордынского владычества, когда “с возвращением свободы и политической самобытности, отечество наше имело надобность в лучшем образовании внутреннего управления”. Однако свойственное дворянско-буржуазной историографии преувеличение организующей роли государственной власти и законодательных памятников, без учета классовых противоречий, выдвигало на первый план деятельность князя-законодателя. “Великий князь Иоанн Васильевич, — пишут далее Строев и Калайдович, — ведал сей недостаток и принял меры оный исправить”. Отмечая, что нормы Судебника 1497 года “характером своим много разнствуют от Ярославовых”, т. е. от Русской Правды, эти авторы не только не показали, чем данные изменения вызваны, но, сравнив Судебники 1497 и 1550 гг., пришли к неверному выводу об отсутствии фактической разницы между ними. Строев и Калайдович расценили князя Ивана III как “законодателя”, а Ивана IV лишь как “исправителя” его законов. Вместе с тем ими отмечается большая полнота и определенная система Судебника 1550 года, имеющего новые, по сравнению с Судебником 1497 года, статьи. Однако эти разночтения они объясняют не причинами централизации государства, а ошибками переписчиков¹².

Много сделал для введения в научный оборот Судебника 1497 года М. Ф. Владимирский-Буданов. Опубликовав его текст с подразделением на статьи, он отметил наличие в Судебнике определенной системы по сравнению с предшествовавшими актами. Предложенное М. Ф. Владимирским-Будановым выделение из состава Судебника четырех частей — постановления о суде центральном, суде местном, материального права и дополнительных статей — было воспринято всеми последующими исследователями. Рассматривая Судебник 1497 года как объединение местных законов в один общий, М. Ф. Владимирский-Буданов впервые предпринимает попытку более детального изучения вопроса о его источниках. Формально-юридическое сравнение, проведенное путем текстологического анализа, приводит к его выводу, что в качестве “не только основного, но почти единственного источника” Судебника выступают уставные грамоты, а нормы обычного права употреблены в незначительной степени. Использована Псковская Судная грамота, несколько видоизмененная по сравнению с вечевым законодательством. Судебник, считает М. Ф. Владимирский-Буданов, значительно беднее по сравнению с Псковской Судной грамотой как по содержанию, так и по искусству редакций. Он находит и неизвестные рассмотренным ранее памятникам статьи, например, запрещение отказывать в правосудии (ст. 2), законы о взяточничестве и лжесвидетельстве (ст. 67) и некоторые другие, автором которых он считает самого Ивана 111. В обширных комментариях М. Ф. Владимирский-Буданов проводит сравнительный анализ Судебников 1497 и 1550 гг., подчеркивая определенную связь между ними развитие вторым Судебником целого ряда норм, установленных в XV в.

Судебнику 1550 года дореволюционная историография уделила несколько большее внимание. Самое раннее его толкование было дано В. Н. Татищевым. В “Разговоре двух приятелей о пользе науки и училищах”, написанном в 1733 году в виде вопросов и ответов, Татищев на вопрос: “До Уложенья печатного (т. е. Уложения 1649 года) были ль в России какие законы?”, отвечает: “Были, и весьма древние” и излагает фактически историю развития русского законодательства. При этом он полагал, что “в Галиче, на Волыни и Полоцке русские законы были и северские и резанские князи собственные письменные законы имели, но токмо от незнания пользы и недостатка прилежности так растеряны, что и памяти не осталось, если где в древних монастырях чего не сыщется ль”¹³. При комментировании Судебника 1550 года Татищев говорит еще более определенно о наличии этих законов как промежуточных источников между Русской Правдой и Судебником 1550 года. В предисловии к Русской Правде (1738г.) он пишет: “...сверх сих были законы по княжениям. Как князь великий Василий Темный ростовским боярам велел судить по их старым законам, так Иоанн Великий по просьбе резанских бояр позволил судить по их законам. Таковых я у ...князя Голицына видел собрано книга немалая, и оные где-либо в неизвестном ныне доме хранятся, которое собрать и любопытным открыть не безполезно”¹⁴. Интересно, что, не зная еще о существовании Судебника 1497 года (ибо рукопись его была обнаружена лишь в 1817 году), Татищев вслед за перечислением местных законов называет и законы, изданные Иваном III.

В. Н. Татищевым составлено несколько редакций примечаний к Судебнику 1550 года¹⁵.

В историко-правовом плане Судебник 1550 года исследовал Н. В. Калачов¹⁶, который подчеркивал, что этот документ вошел как “звено, необходимое для уразумения истории русского законодательства”¹⁷. К числу источников Судебника 1550 года Н. В. Калачов относит в качестве основного акта Судебник 1497 года, а также составлявшиеся на его основании уложения, или уставные грамоты, даваемые великими князьями различным областям государства для вершения ими суда (а также грамоты губные, таможенные, жалованные). В них, справедливо отмечает Калачов, “проявилось органическое развитие нашего законодательства”¹⁸. Однако это “органическое развитие” понимается им с чисто внешней, формальной стороны. Потребность в рассмотрении прежних законов связывается не с развитием общественно-экономических отношений и классовой борьбы, а “с развитием жизни гражданской, с уяснением юридических понятий”. В качестве законодателя выступает “мудрое правительство, действовавшее именем Иоанна”. По своему содержанию Судебник 1550 года, согласно Н. В. Калачову, — это “кодекс, определяющий внешнюю формальную сторону права: судопроизводство...”¹⁹. Малочисленность же норм гражданского и уголовного права в Судебнике он объясняет господством еще в этих областях права обычного. Несмотря на такое ограничительное толкование содержания памятника, Н. В. Калачов начинает обзор Судебника с характеристики вопросов государственного права, государственного управления и “государственных состояний”. В области гражданского права он выделяет право вещное, обязательственное, семейное и наследственное. Подчеркивая тесную связь гражданского и уголовного права во времена Судебников, Н. В. Калачов считает необходимым отметить, что “некоторые действия человеческого произвола, особенно опасныя и вредныя для благосостояния общества, уже в глубокой древности были отнесены к сфере преступлений и запрещены под угрозою различных наказаний”²⁰. Основанная на большой источниковедческой базе работа Н. В. Калачова исходит тем не менее также из формально-юридического метода, свойственного дворянско-буржуазной историографии.

Таким образом, некоторые из вопросов, освещавшихся при рассмотрении Судебников, были решены дворянско-буржуазной историографией однозначно. Так, возникновение Судебника 1497 года, начиная с издания П. М. Строева и К. Ф. Калайдовича, связывалось с ликвидацией монголо-татарского ига и централизацией государства и управления. Однако объяснялось это не социально-экономической обусловленностью исторического процесса, а стремлением ставшего единодержавным государя “утвердить внутренне благоустройство России общими гражданскими законами”²¹. При этом организующая роль государственной власти и законодательных памятников сводилась к деятельности “мудрого государя”, действовавшего в интересах всего общества как надклассовая сила. “Имя доброго гражданина без всякаго инаго титла, — писал Н. М. Карамзин, характеризуя Судебник 1497 года, — было правом на государственное уважение”²². Замечая, что с данного Судебника “начинается новый порядок в истории законодательства”, И. Д. Беляев характеризует этот новый порядок как попытку установить равный суд для всех жителей государства, чтобы “никому не было привилегии в суде”²³. Стремлением Ивана Грозного прекратить “неправды и грабления”, имевшие место в период его малолетства, объясняется принятие Судебника 1550 года. Вопрос об источниках и значении Судебников решался по-разному. Большинство исследователей не только первой, но и второй половины XIX в. восприняли выдвинутую М. М. Щербатовым версию о том, что Иван III “повелел” дьяку Владимиру Гусеву “собрать все прежние грамоты, установления, обряды, обычаи и по оным повелел всем судиям своим суд и расправу производить”²⁴. Тем самым Судебник 1497 года расценивался как памятник, не имеющий самостоятельного значения. И. Д. Беляев считал, что он не изменяет юридических воззрений русского народа, оставляя их такими, какими они были в Русской Правде и других памятниках прежнего времени. Важных, новых законов Судебник не содержит; поэтому одновременно с ним во многих местностях России имела силу Русская Правда и различные уставные грамоты. Некоторые весьма незначительные узаконения служат только дополнением и дальнейшим развитием начал, изложенных в ранних памятниках права²⁵. Мысль о том, что княжеский Судебник не создавал нового права, была высказана Н. П. Загоскиным, В. М, Грибовским, М. А. Дьяконовым, В. Н. Латкиным²⁶. Последний называл Судебник 1497 года первым законодательным сборником, до известной степени систематизировавшим все действующее право. Имея объединительную, централизаторскую задачу. Судебник вобрал в себя всю массу законодательных норм, разбросанных по отдельным грамотам и юридическим актам. При этом Судебник часто видоизменял нормы других памятников, например Псковской Судной грамоты, зачастую извращая их, что, по мнению В. Н. Латкина, являлось результатом “низкой степени юридического сознания московских дьяков”. Судебник, считал Латкин, стоит ниже вечевого законодательства Пскова. Поскольку новых статей (о лихоимстве, лжесвидетельстве, отказе в правосудии и некоторых других) мало, постольку “Судебник — свод не новых, а старых узаконений”²⁷. Как право, “подавившее” законодательство всех областей и соединившее под своей рукой начала всех прав, в них существовавших, оценивает “московское право”, т. е. судебники, А. А. Сухов²⁸.

Интересно подошел к вопросу об источниках Судебника 1497 года Д. М. Мейчик. Считая невероятным, чтобы Москва заимствовала что-либо из вольных городов, он рассматривал Псковскую Судную грамоту только как литературное пособие, справочный материал, но отнюдь не руководящий источник²⁹.

Наряду с этим была высказана и другая точка зрения. Впервые отметив значительное отличие Судебника 1497 года от “Законов Ярославовых”, т. е. Русской Правды, Строев и Калайдович объяснили это не чем иным, как заслугою Ивана III, проявившего стремление к ограничению судебной власти кормленщиков и обязательному утверждению князем решений по наиболее важным делам³⁰.

Это же повторили С. Смирнов (Речь о начале и происхождении российских законов, духе их и постепенном усовершенствовании, произнесенная в торжественном собрании императорского Московского университета 8 июля 1832 г. э.—о. профессором, коллежским советником и кавалером Семеном Смирновым³¹) и Н. Л. Дювернуа. По мнению последнего. Судебник был не столько продуктом развития права, сколько сборником разнообразных указов и пошлин великого князя³². В. И. Сергеевич полагал, что Судебники своим источником имели как современное право, так и древнее, начиная с Русской Правды. В качестве источника Судебников В. И. Сергеевич упоминает и Кормчую книгу³³.

Вопрос о влиянии иноземного права на Судебники также явился предметом споров в дореволюционной литературе. Еще Н. М. Карамзин, открывший совместно с К. Ф. Калайдовичем Синодальный и Рязанский списки Кормчей книги и использовавший ее в своей “Истории”, считал, что до издания Судебников “гражданским уложением в случаях, не определенных российским правом, служила у нас Кормчая книга”³⁴. О значении Кормчей книги как одного из источников русского права говорил и С. М. Шпилевский. Верный концепции “всеобщего закрепощения”, он рассматривает централизацию Московского государства как установление крепостного права для всех сословий, чему содействовало влияние византийских законов и обычаев. Что касается источников Судебника 1550 года, то С. М. Шпилевский относит к ним Судебник 1497 года, а также Судебник Василия III (о существовании которого высказал предположение еще Татищев) и предшествующие Судебнику 1550 года указы и уставы. Подчеркивая, что Кормчая имела в Русской земле значение и силу действующего права не только в сфере церковных, но и светских судов, Н. П. Загоскин также полагал, что она должна быть отнесена к числу источников Судебников³⁵.

Дворянско-буржуазная историография рассматривает Судебник 1550 года как исправленный “по старине” Судебник 1497 года, дополненный грамотами и указами, вышедшими после издания первого Судебника, а также воспринявший текст не дошедшего до нас Судебника Василия III.

Расценивая Судебники как памятники преимущественно процессуального права, дореволюционная историография, однако, весьма по-разному оценивает их значение. Так, А. Ф. Рейц, П. Н. Чеглоков, Н. Л. Дювернуа, В. М. Грибовский, М. А. Дьяконов, В. Н. Латкин и др., отмечая “бедность и сумбур” содержания Судебника 1497 года и факт последующего включения его в Судебник 1550 года, не придают ему значение самостоятельного правового памятника³⁶. Н. Ф. Рождественский, М. М. Михайлов, П. Н. Мрочек-Дроздовский видят его значение лишь в том, что это акт, определивший устройство судебной части в Москве и обусловивший необходимость появления более подробного Судебника 1550 года³⁷. По мнению П. Н. Мрочек-Дроздовского, Судебник 1497 года (великокняжеский) должен быть признан первою попыткою общерусского Уложения, осуществлением же этой попытки является Судебник 1550 года (царский)³⁸. Что касается В. Н. Латкина, например, то, по его мнению, и Судебник 1550 года, “тоже плох”, он отличается от Судебника 1497 года лишь тем, что пронумерован и больше по объему. М. Ф. Владимирский-Буданов, Н. П. Загоскин, В. И. Сергеевич расценивают Судебник 1497 года как первый, хотя и неудачный опыт кодификации, значительно улучшенный последующим Судебником³⁹.

Считая, что главное внимание законодателя при составлении обоих Судебников было обращено на устройство судов, Н. В. Калачов видит в Судебнике 1497 года “без сомнения, первый письменный кодекс, обнародованный для всей России от имени верховной власти, кодекс в высшей степени примечательный, как памятник, основанный на прочном утверждении самодержавия в нашем обществе, как краеугольный камень всего последующего развития письменного законодательства”⁴⁰. Также высоко оценивает этот Судебник 1497 года Ф. М. Дмитриев. Он подчеркивает, что составитель Судебника имел в качестве своей особой задачи отражение общих норм о судоустройстве и судопроизводстве и подчинении местного суда центральному. Именно это и составляет “эпоху в истории нашего суда... Сохранив казуистическую форму закона, вышедшего из сферы московской практики, он вскоре становится законом для всей России, служа вспомогательным источником права для всякого областного суда, для всякой уставной грамоты. Это первое общее законодательство в географическом смысле, но только в географическом. В нем беспрестанно проглядывает порядок, сложившийся для одного, небольшого удела и потом примененный к целому государству”⁴¹.

В советской историко-юридической литературе наиболее крупные специальные исследования Судебника 1497 года принадлежат С. В. Юшкову и Л. В. Черепнину, а Судебника 1550 года — И. И. Смирнову и Б. А. Романову. Точки зрения ученых об источниках и значении Судебников в основном совпадают.

Первым, кто отметил неправомерность нигилистического отношения дворянско-буржуазной историографии к Судебнику 1497 года, был С. В. Юшков⁴². Подчеркивая значение этого Судебника как первого опыта московской кодификации, он глубоко исследовал его происхождение, источники, содержание. В отличие от буржуазных ученых С. В. Юшков связывал рассмотрение этих вопросов с развитием феодализма и созданием норм единого русского права. Такая трактовка Судебника 1497 года была нацелена против имевшегося в буржуазной науке мнения о том, что вплоть до XVII в. происходило узаконение обычая как якобы единственно “творческой” силы, исключавшей классовый характер права. С точки зрения С. В. Юшкова, централизация территориальная предопределила централизацию законодательную. Однако господствовавшая в 20-е годы концепция “торгового капитализма” при определении общественно-политического строя России периода XIV — XVI вв. оказала влияние и на труды, посвященные проблемам юридического оформления процесса ликвидации феодальной раздробленности и образования единого Российского государства. Судебник 1497 года трактуется С. В. Юшковым как памятник права, регламентировавший определенные социальные сдвиги на пути замены феодальных общественных отношений отношениями “торгового капитализма”⁴³.

Судебнику Ивана III посвящается в работе Л. В. Черепнина о русских феодальных архивах XIV — XV вв. большая глава, являющаяся фактически специальным монографическим исследованием этого документа⁴⁴. Солидаризируясь в основном с О. Юшковым по вопросам об источниках Судебника, а также оценке ряда его статей и значения для процесса централизации русского государства, Л. В. Черепнин предложил иное решение проблемы авторства Судебника 1497 года. Он пришел к выводу, что составителем Судебника не был и не мог быть сын боярский Владимир Гусев (этот вывод Л. В. Черепнина был подтвержден позднее А. Н. Насоновым), и предположил, Что активное участие в создании Судебника принимали бояре — князья И. Ю. и В. И. Патрикеевы, С. И. Ряполовский, а также великокняжеские дьяки В. Долматов, Ф. Курицын и др.⁴⁵.

Сформулированная Л. В. Черепниным общая характеристика Судебника 1497 года как памятника, отражающего внутриклассовую борьбу феодалов, но в то же время проводившего линию защиты интересов всего класса феодалов, заинтересованных в удержании в узде эксплуатируемого большинства непосредственных производителей, точно отражает классовый смысл Судебника.

Первой исследовательской работой о Судебнике 1550 года явилась статья И. И. Смирнова⁴⁶. Переработанная и дополненная, она вошла в качестве главы специального исследования, посвященного политической истории Русского государства XVI в.⁴⁷. В главе подробно анализируется происхождение Судебника, его источники. На основе анализа грамот за период с 1497 по 1550 гг., содержащих ссылки на Судебник, И. И. Смирнов приходит к выводу, что все они имеют в виду лишь Судебник Ивана III, и выдвинутая К. Ф. Калайдовичем гипотеза о существовании Судебника Василия III не имеет под собой никаких оснований. Этот вывод, подчеркивает И. И. Смирнов, чрезвычайно важен для анализа Судебника 1550 года, выяснения характера его связи с Судебником 1497 года и определения направления, в котором шла переработка последнего. Одним из важнейших источников Судебника 1550 года явилось законодательство, охватывающее период времени между первым и вторым Судебниками. Кодификационная работа по созданию Судебника 1550 года означала отбор из предшествующего законодательства тех законов, которые соответствовали политике правительства Ивана IV. Тщательный источниковедческий анализ позволил автору сделать широкие исторические обобщения, рассмотреть эволюцию правовых норм в связи с историей общественных отношений.

Сравнивая статьи Судебников, посвященные крестьянскому “отказу”, И. И. Смирнов приходит к выводу, что Судебник 1550 года занимает в этом вопросе консервативную позицию. Он, в отличие от Судебника 1497 года, юридически оформившего новый этап в истории крепостного права, ограничивается подтверждением старой нормы. С точки зрения И. И. Смирнова, Судебник 1550 года издан в интересах дворянства. Такая оценка данного акта вызвала сомнения у ряда историков, считавших, что обострение в России в XVI в. классовой борьбы заставило представителей феодальной реакции искать в дворянстве опору и поддержку для совместных выступлений против крестьянства и посадских людей. Это обусловило наличие определенного компромисса между двумя группами господствующего класса, что было закреплено Судебником 1550 года и Стоглавом. Именно эту точку зрения проводит Б. А. Романов в статье “Судебник Ивана Грозного (по поводу исследования И. И. Смирнова)”⁴⁸. Отмечая большую научную ценность исследования И. И. Смирновым Судебника 1550 года как первого опыта изучения памятника во всей его целостности и с подлинно марксистских позиций, Б. А. Романов, солидаризуясь с выводом И. И. Смирнова относительно Судебника Василия III, более детально останавливается на порядке составления и принятия Судебника 1550 года. Аналогично И. И. Смирнову Б. А. Романов рассматривает также вопросы управления и вопросы гражданского права.

Помимо работ, посвященных специально Судебникам, характеристика их как памятников права дается в связи с освещением вопросов социально-экономического и политического развития.

Прослеживая изменения экономической жизни, классовой борьбы, общественно-политической мысли России на рубеже XV — XVI столетий, А. А. Зимин уделяет специальное внимание “общерусскому судебнику” 1497 года. Он подвергает сомнению мнение Л. В. Черепнина о наличии не дошедших до нас особого Судебника, составленного в первой половине XV в. при Софье Витовтовне, и особого “сборника” законов по земельным делам (около 1491 года).

Источниками последнего раздела Судебника 1497 года, считает Зимин, были нормы Русской Правды, Псковской Судной грамоты и текущего княжеского законодательства, особенно уставные (Двинская и Белозерская) грамоты наместничьего управления. То, что нормы судопроизводства создавались на основе юридической практики, а не общегосударственных уставов, якобы существовавших до издания Судебника, “помогает понять, насколько большую работу пришлось провести русским кодификаторам конца XV в.”. Сравнивая кодекс Древней Руси — Пространную Правду с Судебником 1497 года, основной проблемой которого “была организация судопроизводства на всей территории государства... и регламентация судебных пошлин представителем, осуществлявшим суд в центре и на местах”⁴⁹, А. А. Зимин вместе с тем признает, что Судебник 1497 года, будучи общегосударственным кодексом, является заметной вехой в истории русского законодательства⁵⁰.

Исследуя реформы Ивана Грозного середины XVI в., А. А. Зимин считал, что “бесспорно самым крупным начинанием правительства... было составление в июне 1550 г. нового законодательного кодекса, который заменил устаревший Судебник 1497 г. Из 99 статей нового Судебника 37 были совершенно новыми, а в остальных текст предшествующего кодекса подвергся кардинальной переработке”⁵¹. А. А. Зимин исследовал важнейшие вопросы социального законодательства — землевладение и положение зависимого населения (крестьян и холопов), а также проблему центрального и местного управления. Отметив, что нововведения Судебника 1550 года касаются главным образом наместничьего управления, А. А. Зимин критиковал высказанное И. И. Смирновым положение о возросшем значении приказов и дьяков. А. А. Зимин полагал, что Судебник Ивана IV не содержит никаких данных, чтобы говорить об оформлении приказной системы к 1550 году. Общее направление Судебника 1550 года А. А. Зимин, в отличие от И. И. Смирнова, рассматривает подобно Б. А. Романову как компромисс между боярством и дворянством. “Реформы середины XVI в., — отмечал А. А. Зимин, — не подрывали важнейших социально-экономических основ могущества боярской аристократии, в первую очередь ее землевладения. Родовитые боярские фамилии по-прежнему занимали видное место при дворе, в Боярской Думе и в централизованном аппарате власти. Правительство А. Адашева, сложившееся в обстановке повсеместных народных движений, стремилось консолидировать силы всего класса феодалов, а потому и не могло пойти на завершение борьбы с боярским сепаратизмом”⁵².

Значение и сущность Судебника 1550 года в свете реализации реформы в области управления и суда раскрывается в работе Н. Е. Носова⁵³. Полемизируя с И. И. Смирновым, трактующим нормы Судебника 1550 года как антибоярские, Н. Е. Носов усиливает тезис Б. А. Романова о неразрешенности в тот период внутриклассовых антагонизмов и рассматривает Судебник 1550 года “в связи с намеченным им новым политическим курсом на компромисс трех, казалось бы, не столь уж лояльных друг другу общественных сил — боярства, дворянства и посадских людей”. Исследуя и подробно комментируя статьи Судебника, посвященные местному управлению и суду, Н. Е. Носов приходит к выводу, что “лейтмотивом всей переработки норм Судебника 1497 г. о наместничьем суде, осуществленной в Судебнике 1550 г., был вопрос о роли и месте в этом суде земского представительства в лице старост и лучших людей, иначе говоря вопрос о взаимных обязанностях, правах и ответственности наместников, земских представителей и населения как друг перед другом, так и перед правительством”. И все это было подчинено главной цели — “путем взаимных уступок и бережения во всем “правительственного интереса”... урегулировать отношения между кормленщиками и широкими слоями местного населения — посадскими людьми и волостными крестьянами”. Таким образом, отмечает Н. Е. Носов, созыв собора “примирения” 1549 года, основные решения которого нашли законодательное закрепление в Судебнике 1550 года, предопределил “начало земской реформы, а следовательно, и превращение самого Русского государства в сословно-представительную феодальную монархию”⁵⁴.

Б. Д. Греков, связывая появление Судебника 1497 года с усилением власти московского государя и его стремлением к ликвидации сепаратистских тенденций удельных князей, обращает особое внимание на статьи, отражающие правовое положение крестьян и холопов. Появление ст. 57 Судебника 1497 года и развивающей ее ст. 88 Судебника 1550 года о крестьянском отказе, так же как изменение по сравнению с Русской Правдой правового положения полных и докладных холопов, Б. Д. Греков объясняет тем, что хозяйство на Руси с конца XV в. превращается из замкнутого, оброчного, обслуживаемого главным образом трудом челяди, в большую организацию, где основным производителем стала крестьянская масса⁵⁵. В соответствии с этим Судебники ограничивают источники полного холопства за счет развития кабального, т. е. долгового, и определяют положение всех категорий крестьян в отношении права их выхода. Последний ограничивается установлением единого срока выхода и выплатой пожилого.

Выяснение вопроса о пожилом дано в статье А. Л. Шапиро⁵⁶. Пожилое, по его мнению, “являлось как раз такой повинностью, какая соответствовала формам земельной собственности и внеэкономического принуждения, господствовавшим в России XV — XVI вв. Землевладелец не являлся тогда собственником крестьян, но был собственником всех земель, находившихся в их пользовании... Для феодального хозяйства и права характерна поэтому ответственность крестьянина перед господином за состояние своего крестьянского хозяйства. Тут-то и возникали специфически феодальные, юридические основания для взимания пожилого при запустении двора”⁵⁷.

Характеристика законодательства XV — XVI вв. о холопах и крестьянах и, в частности. Судебников 1497 и 1550 гг. имеется в работах Е. И.Колычевой, В. М. Панеяха, Ю. Г. Алексеева.

В работе Е. И. Колычевой прослеживается эволюция полного, старинного и докладного холопства в связи со становлением крепостничества⁵⁸. Подробно останавливаясь на порядке оформления наследственного холопства, отличии полных и докладных грамот, отпуске холопов на волю, изменении института наследственного холопства и его правового положения по пути слияния с крестьянством, Е. И. Колычева дает подробные комментарии соответствующих статей Судебников. В отличие от установившейся по этому вопросу точки зрения о сравнительно быстром изживании на Руси холопского труда как невыгодного, Е. И. Колычева, прослеживая факты использования в земледелии холопов, слиянии их с крестьянством, приходит к выводу о заинтересованности землевладельцев, особенно мелких, в труде холопов. В силу этого, по ее мнению, правительство вплоть до второй половины XVI в. стремилось ограничить отпуск холопов на волю. Эволюция институтов холопства затрагивала в первую очередь изживание полного, т. е. документально оформленного, холопства. Это и нашло, по мнению Е. И. Колычевой, отражение в статьях о холопстве в обоих Судебниках.

В. М. Панеях в своих комментариях статей Судебника 1550 года, имеющих отношение к холопству, приходит к выводу, что характерная для этого времени тенденция к изживанию холопской формы зависимости проявлялась преимущественно не в изменении юридического положения полного холопства, а в переводе в число кабальных лиц вольных, но прослуживших более полугода, т. е. в увеличении служилого, кабального холопства. Процесс изживания холопства и слияния его с крепостным крестьянством шел весьма медленно. На всем протяжении и начала XVII вв. холопство продолжало оставаться важным элементом в социальной структуре общества. Это, по мнению В. М. Панеяха, с одной стороны, удовлетворяло запросы дворянско-помещичьих группировок, заинтересованных в развитии именно кабального холопства, а с другой — сохраняло интересы родового боярства⁵⁹. Опираясь на упомянутые работы В. М. Панеяха и А. Л. Шапиро, Ю. Г. Алексеев подтвердил правильность характеристики Б. А. Романовым ст. 78 Судебника 1550 года о 15-рублевом максимуме следует понимать не как крестьянское пожилое, а как форму служилой кабалы⁶⁰.

Судебник 1497 года привлек внимание иностранных исследователей. В 1956 году во Франции и США вышли работы о Судебнике “царя Ивана III”. Они основаны на использовании русской дореволюционной и специальной советской литературы.

Перевод на английский язык и комментирование Судебника 1497 года осуществлял Дьюи. Автор освещает вопросы принятия и содержания этого Судебника, не затрагивая имевшихся в литературе полемических вопросов⁶¹.

Судебнику 1497 года посвящена специальная статья М. Шефтеля. Она состоит из трех частей — историческое введение, текст судебника, переведенный Шефтелем на французский язык, и комментарии к памятнику. Воспринимая установившееся в советской историографии мнение о том, что Судебник 1497 года, будучи первым законодательным памятником, был составлен не только для одного великого княжества Московского, но для всей территории Русского государства, М. Шефтель оспаривает, однако, предположение Л. В. Черепнина об авторстве Судебника⁶².

Критические замечания, сделанные М. Шефтелем, носят преимущественно формальный характер. Это обусловливается игнорированием социально-экономических условий развития Русского государства, использованием устаревших и ошибочных взглядов дворянско-буржуазной историографии и свойственной современной буржуазной историографии посылке о формировании русского права под влиянием иностранных образцов.

В этой связи небезынтересно обратиться к свидетельствам иностранных дипломатов и путешественников, побывавших в России в XV — XVI вв. и характеризовавших русское право как самобытное и обладающее определенным единством. Павел Иовий Новокомский говорил о простоте законов по Судебнику 1497 года⁶³; Ричард Ченслер, находившийся при Московском дворе в 1553—1554 гг., отмечал преимущество русского законодательства перед английским уже по Судебнику 1550 года. Он особенно одобрял установленное Судебником право каждого обиженного на непосредственное обращение в суд, в котором “великий князь постановляет решения по всем вопросам права”, а также то, что в отличие от многочисленных английских статутов русские законы были кодифицированы⁶⁴. Это, кстати, выгодно отличало русское право XV — XVI вв. от права ряда западноевропейских стран. Не только в Германии, где процесс централизации непомерно затянулся, право состояло из многочисленных местных обычаев и большинство юридических вопросов решалось на основании не записанного, не формулированного права, которое надо было “находить” для каждого отдельного случая. Отсутствие единого права характерно и для Австрии, где до конца XVIII в. использовались местные законодательные акты, в значительной степени копировавшие германские уголовные законы, а также для Франции. Только в 1533 году во Франции была предпринята попытка создания единого законодательного акта, да и то он носил исключительно процессуальный характер⁶⁵. Подчеркивая раздробленность законов феодальной Франции, Вольтер писал: “законы меняют, меняя почтовых лошадей, проигрывая по ту сторону Роны процесс, который выигрывается на этом берегу; если же и существует некоторое единообразие в уголовных законах, то это — единообразие варварства”⁶⁶. Заслуживает внимания предположение Л. В. Черепнина, что при принятии в 1532 году в Германии общеимперского закона — “каролины” был использован опыт кодификации русского права, поскольку первым лицом, сообщившим Западу о существовании Судебника 1497 года, был посол германского императора Сигизмунд Гербернггейн. Кодификационные работы приобрели особый размах вскоре после его возвращения из Москвы⁶⁷.

Систематизация русского права, начатая с Судебника 1497 года, являлась итогом всей предыдущей законодательной деятельности Русского государства. Русская Правда к XV в., как полагало большинство исследователей, утратила свое значение⁶⁸. Первоначально С. В. Юшков также считал, что Русская Правда с этого времени перестала помещаться в различного рода юридических сборниках, составляемых для практического применения (например, в Мериле Праведном), а включалась в летописи в качестве исторического памятника⁶⁹. Однако, завершая в 50-х годах многолетнее исследование текстов древнерусских юридических источников и списков Русской Правды, С. В. Юшков пришел к выводу, что так называемая Сокращенная редакция Русской Правды была переработана с учетом действовавших в XV в. норм обычного права⁷⁰. Изучение Е. И. Колычевой этой редакции Русской Правды подтвердило высказанную С. В. Юшковым мысль о возможности отнесения ее к числу источников, использованных составителями Судебников XV—XVI вв.⁷¹. Изучая вопрос об источниках Судебника 1497 года, С. В. Юшков и Л. В. Черепнин приходят к выводу, что при его составлении были использованы не только Русская Правда, Псковская Судная грамота и уставные грамоты, но и разного рода жалованные и иные грамоты⁷². Ьолымое значение имели так называемые уставные грамоты наместничьего управления. Например, дошедшие до нас Двинская 1397 г. и Белозерская 1488 г. уставные грамоты, в которых, помимо вопросов местного управления и суда, содержались и нормы материального, гражданского и уголовного права. Действовало также местное законодательство, определявшее корм наместника, судебные и торговые пошлины, уголовные штрафы, отношение наместника к суду центральному, а также законодательство присоединенных к Москве княжеств и земель. Так, помимо известных нам Псковской и Новгородской Судных грамот, В. И. Татищев упоминает о не дошедших до нас ростовских и рязанских законах⁷³.

К источникам Судебника относятся правые и жалованные грамоты, указы и инструкции, касающиеся суда и управления и издававшиеся как Московским, так и иными княжествами. Таков, в частности, “Указ наместником о суде городским”, изданный в 1483—1484 гг. в связи с массовой конфискацией земель крупных феодалов, противившихся централизации, и передачей этой земли дворянству. Указ предусматривал привлечение к участию в суде представителей верхов местного населения, регламентацию судебных пошлин, установление твердых сроков, которых должны придерживаться кормленщики, призываемые приставом к ответу. В Судебник также вошли “Указ о езду”, содержащий таксу пошлин за поездку приставов в различные города Московского государства, и “Указ о недельщиках”.

Источниками при составлении Судебника 1497 года служили грамоты отдельных княжеств, устанавливавшие сроки отказа крестьян, сроки исковой давности по земельным спорам и др.⁷⁴. По мнению С. В. Юшкова, в Московском великом княжестве, вероятно, существовал и до Судебника 1497 года сборник правил о судопроизводстве, применявшийся в центральных судебных учреждениях и, весьма возможно, в тех областях, которые не получили уставных грамот. Этот сборник должен был включать в себя “...по крайней мере, исчисление пошлин и сборов, следуемых с тяжущихся в пользу судей и в пользу второстепенных органов, а также сборов, взимавшихся при выдаче различного рода официальных актов”⁷⁵. Исследуя русские феодальные архивы XIV — XV вв., Л. В. Черепнин уточняет это предположение и приходит к выводу, что около 1491 года был составлен “московский сборник”, воспринявший некоторые местные, особенно звенигородские, правовые нормы и являвшийся руководством для разбора в суде поземельных дел. Ликвидация земельных конфликтов во вновь присоединенных владениях являлась очередной задачей московского правительства⁷⁶.

Проводя доскональное сопоставление всего предшествовавшего законодательства с текстом Судебника 1497 года, С. В. Юшков пришел, однако, к выводу, что только в 27 статьях Судебника можно найти следы непосредственного влияния каких-либо известных нам юридических памятников или норм обычного права (12 статей из уставных грамот, 11 из Псковской Судной грамоты, 2 статьи из Русской Правды (ст. 55 Судебника о займах и сг. 66 о холопах) и 2 статьи из норм обычного права). Но и при заимствовании из старых источников нормы права перерабатывались применительно к изменениям в социально-экономическом строе. Усиливая в связи с обострением классовой борьбы репрессии. Судебник вводит смертную казнь для лихих людей, тогда как статьи Белозерской уставной грамоты, послужившие источником соответствующих статей Судебника, предоставляли разрешение вопроса о наказании таких людей на усмотрение суда. Судебник изменяет по сравнению с прежним законодательством порядок обращения к суду, обязанности судей, вводит новое понятие института послушества и т. д.

40 статей, т. е. около 3/5 всего состава Судебника не имеют какой-либо связи с дошедшими до нас памятниками. Они либо извлечены из несохранившихся законодательных актов Ивана III, либо принадлежат самому составителю Судебника и представляют таким образом новые нормы, не известные прежней судебной практике. Именно новизной Судебника объясняется, по мнению С. В. Юшкова, то обстоятельство, что далеко не все его статьи осуществлялись на практике. Часть их оставалась программой, пожеланием, для реализации которой требовалось время⁷⁷. Именно поэтому Судебник 1497 года был положен в основу царского Судебника 1550 года, а отдельные его положения и принципы получили дальнейшее развитие и в последующем законодательстве. Роль и значение Судебника 1497 года особенно возрастают в свете новейших исследований Л В. Черепнина, И. И. Смирнова и Б. А. Романова, доказывающих отсутствие промежуточного памятника права, а именно — Судебника Василия III.

Источниковая база любого памятника феодального права находится в непосредственной связи с той или иной стадией развития феодальных отношений, регулируемых отдельными актами. Если возникновение Судебника 1497 года связано с формированием Русского централизованного государства, требовавшего создания общерусского феодального права, то Судебник 1550 года явился памятником, направленным на ликвидацию последствий боярского правления и дальнейшее развитие и укрепление экономических и политических позиций тех социальных групп, на которые опиралось правительство Ивана IV — дворян-помещиков, а также верхов посада. Однако усилившиеся к середине XVI в. антифеодальные выступления широких народных масс — восстание в Москве 1547 года, восстания посадских людей и крестьян во многих других городах Русского государства — требовали консолидации всех сил феодалов⁷⁸.

Основные принципы этой политики были изложены в речи Ивана IV 27 февраля 1549 года на заседании Боярской Думы совместно с Освященным собором. Обвинив бояр в нанесении ими насилий и обид, Иван IV настаивал на “примирении” высшего духовенства и боярства со служилой массой помещиков. Прощая прежние обиды, Иван IV счел необходимым издать новый Судебник, который должен был укрепить “поисшатавшиеся” и “порушенные” за время боярского правления законы, исправить их “по старине”. Несмотря на “примирение”, нельзя отрицать того, что Судебник 1550 года стоял на страже интересов детей боярских и дворян, сталкивающихся с интересами (Мяжеско-боярской аристократии.

Как и в Судебнике Ивана III, более 30 статей Судебника 1550 года являлись новыми. Оба Судебника имели уже определенную систему норм:

1) нормы о суде центральном (ст. ст. 1—36 Судебника 1497 года и 1—61 Судебника 1550 года), из которых часть относится к уголовному праву;

2) нормы о суде местном (соответственно ст. ст. 37—45 и 62—75);

3) нормы материального, преимущественно гражданского права и процесса (ст. ст. 46—66 и 76—97);

4) дополнительные статьи (ст. ст. 67—68 и 98—100), посвященные процессуальному праву.

Судебник 1550 года представляет новый шаг в развитии юридической техники того времени. Он состоит из глав и статей, которые большей частью тематически сгруппированы (например, ст. ст. 76—97, относящиеся к гражданскому праву). Аналогично предыдущему Судебнику в нем уделяется основное внимание нормам, регулирующим судоустройство и судопроизводство. Но это не дает оснований характеризовать Судебники как неполные кодексы, свидетельствующие о слабом развитии русской правовой мысли. Просто многие институты и целые отрасли права в тот период регулировались специальными актами или даже системой актов, например семейное право, отнесенное к церковной юрисдикции.

Неправомерно также сопоставление Судебников как имеющих большее или меньшее значение в развитии русского права. Каждый из них отражает свою ступень в истории Русского государства. И первый, и второй Судебники, выражая интересы централизации, упорядочили судебный аппарат, определив его подсудность, основанную на подчинении нижестоящего суда центральной власти.

Судебник 1550 года значительно усиливает роль центральных судебных органов. Предусматривается территориальный характер суда “по приказам” (ст. ст. 7, 72). Возрастает значение великокняжеского суда, сосредоточившего контроль за судом удельных князей по делам, совершенным на территории Московского уезда (ст. 100).

Сохраняя систему кормлений. Судебник 1550 года усиливает контроль центральных судебных органов за нижестоящими органами. Это обеспечивалось прежде всего расширением института доклада. Он становится обязательным не только по наиболее опасным уголовным делам, но, согласно ст. 71, является обязательным для всех наместников, устраняя фактически кормление с боярским судом.

Одновременно усиливалась взаимосвязь и зависимость кормленщиков от органов местного самоуправления, в частности губных учреждений. На одну ст. 38 Судебника 1497 года, предусматривавшую участие на суде кормленщиков дворского, старост и лутших людей, приходится 4 статьи (62, 68—70) Судебника 1550 года, подробно определявших роль и функции судных мужей в процессе. Сохраняя за наместниками и волостелями право творить немедленный суд и расправу над лихими людьми. Судебник вместе с тем подтверждает значение губных органов. Проявлением процесса усиления роли центральных органов и, в частности, судебных, являются и нововведения Судебника 1550 года о судебной ответственности наместников и волостелей за взяточничество и волокиту, установление санкций за нарушение порядка судебного рассмотрения, определение новых видов преступлений. Изменение социально-экономических условий обусловило появление статей, регулирующих новое соотношение классовых сил и состояние внутриклассовой борьбы.

Продолжая и углубляя политику централизованного государства, Судебник 1550 года усиливает защиту прав служилого дворянства и детей боярских. Он вводит ст. 85, ограничивающую право выкупа родовых вотчин; отменяет выдачу тарханных грамот и предусматривает отобрание старых (ст.ст. 43, 91); запрещает кабалить детей боярских (ст. 81); вводит льготы для учинения исков и заключения сделок служилыми людьми; освобождает дворянство от подсудности бояр-наместников, предоставляя ему право судиться непосредственно царем. Увеличивается размер пожилого и вводятся дополнительные пошлины, затрудняющие возможность крестьянских переходов по правилу Юрьева дня. Устанавливается право “отказавшегося” крестьянина на посеянный им у прежнего феодала хлеб при условии, что он уплатит за этот надел подати в казну. Проводится принцип ответственности феодала за своего крестьянина, в силу чего крестьянину, замешанному в лихом деле и взятому на поруки землевладельцем, выход от него разрешается лишь в том случае, если будет поручительство со стороны нового владельца. Еще А. Н. Филиппов высказал предположение, что этими нормами Судебник пытался уничтожить привилегированность крупных землевладельцев и подчинить их общим нормам закона⁷⁹. В целях дальнейшего обеспечения землевладельцев рабочей силой Судебник 1550 года подтверждает и развивает статью о крестьянском отказе.

Отражая постепенное вытеснение холопского труда крестьянским, Судебник ограничивает источники полного холопства. Невозможность мелких хозяйств сохранить свою экономическую самостоятельность породила новую форму зависимости — кабальное холопство. Эта форма зависимости заключалась в обязанности свободного, но взявшего денежную ссуду человека, за рост слулсити, т. е. работать на своего господина-кредитора. Сходное с закупничеством Русской Правды, кабальное холопство усиленно развивалось с XV в. Однако Судебник 1497 года еще не содержит никаких норм о нем. Включение в Судебник 1550 года ст. 78 о кабальном холопстве было направлено на вытеснение ставшего невыгодным полного и докладного холопства и втягивание в сферу отношений феодальной эксплуатации новых групп еще не закрепощенного населения. Получило более четкую регламентацию правовое положение наймитов и посадского населения.

Расширилась область обязательственного права. Так, заем подразделился на два вида — с кабалою и без кабалы; были определены условия действительности полетной грамоты (ст. 90); уточнялся порядок заключения договоров купли-продажи (ст. 93), особенно при торговле лошадьми (ст. ст. 94— 96). Судебник не только установил порядок заключения сделок между купцами и чюжеземцами в интересах развития торговли, но и отразил начало борьбы с закладничеством (ст. 92).

Принятый в период обострения классовой борьбы Судебник 1550 года выделяет новые, особо опасные виды преступлений, непосредственно направленные против государственных основ и интересов господствующего класса. Увеличивается также количество составов должностных преступлений и преступлений против порядка управления и суда. Помимо лжесвидетельства, караемого торговой казнью (ст. 99), вводится неизвестное первому Судебнику преступление — подписка, т. е. подлог судебных актов (ст. ст. 4, 5).

Среди имущественных преступлений проводится попытка разграничения грабежа и разбоя, татьбы и мошенничества, впервые вводимого в Судебнике.

Соответственно предусматривается усиление карательных мер. Впервые вводится тюремное заключение — предварительное и как мера наказания. В целях устрашения значительно увеличивается применение торговой казни. Если в Судебнике 1497 года она упоминается лишь в одной статье (ст. 10), то в Судебнике 1550 года она встречается уже в шестнадцати статьях.

Значительно большее внимание по сравнению с Судебником 1497 года уделяется вопросам судопроизводства. Расширение и уточнение процессуальных норм идет по пути подчинения частных интересов государственным, сосредоточения расследования наиболее опасных для господствующего класса дел в руках центральной государственной власти, введения основ губного самоуправления и усиления розыскного процесса.

Впервые в русском законодательстве вводится положение о том, что закон обратной силы не имеет, определяется порядок издания новых законов и обязательность вершения всех дел, за исключением дел церковной подсудности, по Судебнику. При отсутствии закона предписывается издание нового, который становится дополнением Судебника. Сформулированные в Судебнике 1550 года общие определения о силе действия закона во времени и порядке составления новых законов, помогли, по словам Ф. М. Дмитриева, за столетие от Судебника 1550 года до Уложения 1649 года выработать ту форму судопроизводства, которая являет собой уже целую систему⁸⁰.

Тексты Судебников 1497 и 1550гг. публикуются по академическому изданию “Судебники XV — XVI вв.” (изд. Академии наук СССР, 1952). В отличие от этой публикации помещаемый в данном томе текст Судебника 1550 года приводится не со всеми разночтениями. Учитываются лишь варианты десяти списков, относящихся к XVI в.

В большинстве списков Судебника 1550 года его основному тексту предшествует оглавление (в настоящем издании оно опущено). Текст самого памятника начинается с заголовка, а затем следуют нумерованные статьи (их 99 или 100; причем во многих списках последняя статья не нумерована).

Разночтения к публикуемому (по академическому изданию) тексту Судебника 1550 года даются по спискам:

1) список в сборнике архива Ленинградского отделения Института истории АН СССР, собр. Лихачева, № 228;

2) список в сборнике Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина, собр. У идольского, № 823;

3) список в сборнике Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде, №0.11.118;

4) список Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде, собр. Софийской библиотеки, № 1442;

5) список Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде, собр. Софийской библиотеки, № 1443;

6) список Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина, собр. Ундольского, № 824;

7) список в сборнике Государственного исторического музея, собр. музея, № 3726;

8) список в сборнике библиотеки Академии наук СССР, Архангельское собр., № 25;

9) список в сборнике Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде, собр. Погодина, № 1841;

10) список в сборнике библиотеки Академии наук СССР, Архангельское собр., № 1166.

Подробное описание и характеристика этих списков содержится в академическом издании “Судебники XV — XVI вв.”. М., 1952, с.117—131.

СУДЕБНИК 1497 ГОДА

Текст

ЛЕТА 7006-ГО МЕСЯЦА СЕПТЕМВРИА
УЛОЖИЛ КНЯЗЬ ВЕЛИКИЙ
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ ВСЕЯ РУСИ
С ДЕТМИ СВОИМИ И С БОЯРЫ
О СУДЕ, КАК СУДИТ И БОЯ РОМ И ОКОЛНИЧИМ

1. Судити суд бояром и околничим. А на суде быти у бояр и у околничих диаком. А посулов бояром, и околничим, и диаком от суда и от печалованиа не имати; також и всякому судне посула от суда не имати никому. А судом не мстити, ни дружити никому.

2. А каков жалобник к боярину приидет, и ему жалобников от себе не отсылати, а давали всемь лсалобником управа в усемь, которымь пригоже. А которого жалобника а непригоже управити, и то скаэати великому князю, или к тому его послаги, которому которые люди приказаны ведати.

3. А имати боярину и диаку в суде от рублевого дела на виноватом, кто будет виноват, ищеа или ответчик, и боярину на виноватом два алтына, а диаку осмь денег. А будеть дело выше рубля или ниже, и боярину имати по тому расчету.

4. О ПОЛЕВЫХ ПОШЛИНАХ. А досудятся до поля, а у поля не стояв, помиряться, и боярину и диаку по тому расчету боярину с рубля два алтына, а диаку осмь денег; а околничему, и диаку, и неделшиком пошлин полевых нет.

5. А у поля стояв помирятся, и боярину и диаку имати по тому ж расчету пошлины свои; а околничему четверть и диаку четыре алтыны з денгою, а неделщику четверть, да неделщ.ику ж вязчего два алтына.

6. А побиются на поли в заемном деле или в бою, и боярину с диакомъ взяты на убитом противень противу исцева; а околничему полтина, а диаку четверть, а неделшику полтина да неделщику ж вясчего 4 алтыны.

7. А побиются на поли в пожеге, или в душегубстве, или в разбои, или в татбе, ино на убитом исцево доправити; да околничему на убитом полтина да доспех, а диаку четверть, а неделшику полтина, да неделщику ж вясчего 4 алтыны. А сам убитой в казни и в продажи боярину и диаку.

8. А ТАТБЕ. А доведуть на кого татбу, или разбой, или душегубство, или ябедничество, или иное какое лихое дело, и будет ведомой лихой, и боярину того велети казнити смертною казнью, а исцево велети доправити изь его статка, а что ся у статка останеть, ино то боярину и диаку имати себе. А противень и продажа боярину и диаку делити: боярину два алтына, а диаку осмь денег. А не будет у которого лихого статка, чем исцево заплатити, и боярину лихого истцу вь его гыбели не выдати, а велети его казнити смертною казнию тиуну великого князя московскому да дворскому.

9. А государскому убойце и коромолнику, церковному татю, и головному, и подымщику, и зажигалнику, ведомому лихому человеку живота не дати, казнити его смертною казнью.

10. О ТАТЕХ. А которого татя поймают с какою татбою ни буди впервые, опроче церковные татбы и головные, а в мной тагбе в прежней довода на него не будет, ино его казнити торговою казнию, бити кнутием да исцево на нем доправя, да судке его продати. А не будет у того татя статка, чем исцево заплатить, ино его бив кнутиемь, да исцу его выдать въ его гибели головою на продажю, а судье не имати ничего на нем.

11. А поймают татя вьдругые с татбою, ино его казнити смертною казнию, а исцево заплатити изь его статка, а досталъ его статка судье. А не будет у того татя статка с ысцеву гыбель, ино его исцу в гибели не выдати, казнити его смертною казнью.

12. А на кого взмолвят детей боярскых человек пять или шесть добрых, по великого князя по крестному целованию, им6{ черных человекь пять-шесть добрых христиан целовалников'' что он тать, а довода на него в прежнем деле не будет, у кога крал или кому татбу плачивал, ино на том взяти исцеву гыбельи бес суда.

13. О ПОЛИЧНОМ. А с поличным его приведут впервые, а, взмолвят на него человекь пять или шесть по великого князЯ по крестному целованию, что он тать ведомой, и преж того нес динова крадывал, ино того казнити смертною казнию, а исцева заплатити из его статка.

14. О ТАТИНЫХ РЕЧЕХ. А на кого тать возмолвит, ина того опытати: будет прирочной человек э доводом, ино его пытати в татбе; а не будет на него прирока э доводом в какове деле в прежнем, ино татиным речем не верити, дати его на поруку до обыску.

15. О ПРАВОЙ ГРАМОТЕ. А от правые грамоты имати от печати с рубля по девяти денег, а диаку от подписи с рубля по алтыну, а подьячему, которой грамоту напишет правую, имати с рубля по три денги.

16. О ДОКЛАДНОМ СПИСКЕ. А докладной список боярину печатати своею печатью, а диаку подписывати. А имать боярину от списка с рубля по алтыну, а диаку от подписи с рубля по четыре денги, а подьячему, которой на списке напишет, с рубля по две денги.

17. О ХОЛОП И ЕЙ О ПРАВОЙ ГРАМОТЕ. А с холопа и с робы от правые грамоты и от отпустные боярину имати от печати с головы по девяти денег, а диаку от подписи по алтыну с головы, а подьячему, которой грамоту правую напишет или отпустную, с головы по три денги.

18. О ОТПУСТНОЙ ГРАМОТЕ. А положит кто отпустную без боярского докладу и без диачей подписи, или з городов без наместнича докладу, за которым боярином кормление с судом боярским, ино та отпустнаа не в отпустную, опроче тое отпустные, что государь своею рукою напишет, и та отпустнаа грамота в отпустную.

19. О НЕПРАВОМ СУДЕ. А которого обинит боярин не по суду и грамоту правую на него сь диаком дасть, ИНО ТА ГРАМОТА не в грамоту, а взятое от дати назад, а боярину и диаку в том пени нет, а исцем суд с головы.

20. О НАМЕСТНИЧЕ УКАЗЕ. А наместником и волостелем, которые держат кормлениа без боярьского суда, холопа и робы без докладу не выдати, ни грамоты беглые не дати; також и холопу и робе на государя грамоты правые не дати без докладу, и отпустные холопу и робе не дати.

21. О ВЕЛИКОМ КНЯЗИ. А с великого князя суда и с детей великого князя суда имати на виноватом по тому же, как и с боярского суда, с рубля по два алтына, кому князь велики велит.

22. О ПРАВОЙ ГРАМОТЕ. От правыя грамоты имать от печати печатнику великого князя и детей великого князя печатнику с рубля по девяти денег, а дьяку от подписи с рубля по алтыну, а подьячему, которой грамоту правую напишет, с рубля по три денги.

23. А с холопа и с робы печатнику имати от правые грамоты с головы по девяти денег, а дьяку имати от подписи с головы по алтыну, а подьячему, которой грамоту напишет, имать с головы по три денги.

24. О ДОКЛАДНОМ СПИСКЕ. А докладной список с великого князя докладу и с детей великого князя докладу печатати великого князя печатнику и детей великого князя печатнику; от печати имати от списка с рубля по девяти денег; а дьяку от подписи с рубля по алтыну, а подьячему, которой на списке напишет, имать с рубля по две денги.

25. О БЕЗСУДНОМ СПИСКЕ. А от безсудныя грамоты имати печатнику с рубля по алтыну, а дьяку от подписи по алтыну же с рубля, а подьячему имать с рубля по две денги.

26. О СРОЧНЫХ. А от срочных от подписи дьяку имать от срочные по две денги. А от отписных срочных дьяку имати от подписи с рубля по три денги. А подьячим имати от писма с рубля по две денги. А коли ищея или ответчик оба вместе хотят срок отписати, и они платят оба по половинам от подписи и от писма, а неделшцку хожоное. А которой иш,ея или ответчик к сроку не поедет, а пошлет срока отписывать, и тому все платить одному от срочных от обеих да и хоженое. А срочные дьяком держати у себя.

27. О БЕЗСУДНЫХ. А как давати безсудныя, дияком снести срочныя самим вместо, да разобрав срочные самим дияком, да велети им подьячим бессудные давати и сроки отписывати. А подьячим срочных не давати. А безсудные давати с осмаго дня.

28. О ПРИСТАВНЫХ. А от приставных имати печатнику у неделщиков по езду: с которые приставные рубль неделш,и-ку, и дияку от подписи взяти алтын у неделщ,ика с рубля, а печатнику от печати у неделщика вэяти алтын же. А будет езду болши рубля или менши до которого города, и дияку и печатнику имать по тому же расчету. А будет в приставной иск менши езду, и дияку тех приставных не подписывати; а без неделшиков дияком приставных не подписывати же. А колко вытей в приставной ни будет, и неделщику езд один до того города, в которой город приставная писана.

29. А хоженого на Москве площеднаа неделщ,ику десеть денег, а на правду вдвое; и от поруки поминков не имати им. А езд неделщик емлет до которого города, а на правду им имати вдвое езд.

30. УКАЗ О ЕЗДУ. А езду от Москвы до Коломны полтина, до Каширы полтина, до Хотуни десеть алтын, до Серпухова полтина, до Тарусы 20 алтын, до Алексина полтретьятцать алтын, до Колуги рубль, до Ерославца полтина, до Вереи полтина, до Боровска полтина, до Вышегорода полтина, до Кременска 20 алтын, до Можайска полтина, а до Медыни пол-30 алтын, до Вяэма пол-2 рубля, до Звенигорода 2 гривны, до ооротынска 40 алтын, до Одоева 40 алтын, до Козельска рубль с четвертию, до Белева томе, до Мезецка 40 алтын, до Оболенска полтина, до Дмитрова 10 алтын, до Радонежа четверть, до Переславля 20 алтын, до Ростова рубль, до Ерославля рубль с четвертью, до Вологды пол-3 рубля, до Белаоэера пол-3 рубля, до Устюга пять рублев, до Вечегды 7 рублев, до Двины и до Колмогор 8 рублев московской, до Володимеря рубль с четвертью, до Костромы пол-2 рубля, до Юрьева рубль, до Суздаля рубль с четвертию, до Галича пол-3 рубля, до Мурома пол-2 рубля, до Стародубскых князей отчины пол-2 рубля, до Мещеры два рубля, до Новагорода Нижнего пол-3 рубля, до Углеча рубль, до Бежицского Верху полтора рубля, до Романова рубль с четвертию, до Клина полтина, до Кашина рубль, до Твери рубль, до Зупцева и до Опок рубль, до Хлепни 40 алтын, до Ржевы рубль с четвертью, до Новагорода до Великого пол-3 рубля московскаа.

31. А ездити неделщиком и на поруку давати самим с приставными или своих племянников и людей посылали с приставными. А урочников им не посылати с приставными. А от поруки им с приставными ездячи не имати ничего. О НЕДЕЛЩИКАХ УКАЗ. А в котором городе живеть неделщик, ино ему с приставными в том городе не ездити, ни посылати ему с приставными в свое место ни в Кокове деле.

32. А кто по кого пошлет пристава в чем, и что ему в том убытка станет в волоките, или что даст от срочные и от правые грамоты или от бессудные, и правому то все взяти на виноватомь.

33. А неделщиком на суде на боярина, и на околничих, и надиаков посула не проекты и не мати, а самимь от порукы посулов не имати.

34. А которому дадут татя, а велят его пытати, и ему пытати татя безхитростно, а на кого тать что взговорит, и ему то скаэати великому князю или судии, которой ему татя дасть, а клепати ему татю не велели никого. А пошлют которого неделщика по татей, и ему татей имати безхитростно, а не норовили ему никому. А изымав ему татя, не отпустити, ни посула не взяти; а опришних ему людей не имати.

35. А у которого неделщика седят тати, и ему татей на поруку без докладу не дати и не продавати ему татей.

36. А которого татя дадут на поруку в какове деле ни буди, и им исцов и ответчиков не волочити, а ставити их перед судиами. А срочные их Христианом отписывать и бессудные давати не волокитно, а от безсудных им у христиан не имати ничего. А коли срок отпишут обема истцемъ вместе, и ему взяти одно хоженое с обеих сторон, а опроче того ему не взяти ничего. А в езду своем дати на поруку до обыску, доколе дело скончается, и ему взяти езд на виноватом. А кто ишеа или ответчик сам не поедет ко ответу, а пришлет в свое место срока отписывати, и неделщиком хоженое взяти на том на одном, кто поедет вь его место срока отписывати.

37. УКАЗ НАМЕСТНИКОМ О СУДЕ ГОРОДСКИМ. А в которой город или в волость в которую приедет неделщик или его человек с приставною, и ему приставная явити наместнику ил волостелю, или их тиуном. А будут оба исца того города или волости судимыя, и ему обоих исцов поставити пред наместником или пред волостелем или перед их тиуны.

38. А бояром или детем боярским, за которыми кормления с судом с боярским, имуть судити, а на суде у них быти дворьскому, и старосте и лутчимь людем. А без дворского, и без старосты, и без лутчих людей суда наместником и волостелем не судити; а посула им от суда не имати, и их тиуном и их людем посула от суда не имати же, ни на государя своего, ни на тиуна, и пошлинником от суда посулов не просити. А имати ему с суда, оже доищется ищея своего, и ему имати на виноватом противень по грамотам, то ему и с тиуном; а не будеть где грамоты, и ему имати противу исцева. А не доищется ищея своего, а будет виноват ищея, и ему имати на ищеи с рубля по два алтына, а тиуну его с рубля по осми денег. А будет дело выше рубля или ниже, ино имати на ищеи по тому ж расчету. А довод ику имати хоженое и езд и правда по грамоте. А досудятся до поля да помирятся, и ему имати по грамоте. А побиются на поли, и ему имати вина и противень по грамоте. А где нет грамоты, а помирятся, и ему имати противень вполы исцева, то ему и с тиуном. А побиются на поли в заемном деле, или в бою, и ему имати противень против исцева. А побиются на поли в пожеге, или в душегубьстве, или в разбое, или в татбе, ино на убитом исцово доправити, а сам убитой в казни и в продажи наместнику, то ему и с тиуном.

39. О ТАТЕХ УКАЗ. А доведут на кого татбу, или разбой, или душегубьство, или ябедничьство, или иное какое лихое дело, а будет ведомой лихой, и ему того велети казнити смертною казнью, а исцево доправити из его статка, а что ся у статка останеть, ино то наместнику и его тиуну имати себе. А не будет у которого у лихого статка, чем исцево заплатить, и ему того лихого исцю вь его гибели не выдали, велети его казнити смертною казнью.

40. О ПРАВОЙ ГРАМОТЕ. А от пра ой грамоты имати боярину или сыну боярьскому, за которым кормленъя с судом с боярьским, с рубля по полутретья алтына от печати, то ему и с тиуном; а дьяку, которой грамоту правую напишеть, от писма с рубля имати по три денги. А тиун дасть грамоту правую, и Он емлеть от печяти с рубля по полутретья алтына на государя своего и на себя, а дьяк его емлеть с рубля по три денги. А с холопа и с робы от правые грамоты от отпустные имати боярину или сыну боярьскому, за которым кормленье с судом з боярским, от печяти з головы по полутретья алтына. А дьяк его от писма з головы по три денги.

41. А тиуну его на корьмление холопу правые грамоты без доклада государя и отпустныя грамоты не дати.

42. О ОТПУСТНОЙ ГРАМОТЕ. А положит кто отпустную грамоту без боярьского докладу и без дьячъей подписи, или з городов без наместничя докладу, за которым кормление за сыном боярьским с судом с боярским, и та отпустная грамота не во отпустную, опроче тое отпустные, что государь своею рукою напишеть, и та отпустнаа грамота во отпустную.

43. Наместником и волостелем, которые дрьжать кормление без боярьского суда, и тиуном великого князя и боярьскым тиуном, за которыми кормлениа с судом з боярьским, холопа и робы без доклада не выдати и отпустные не дати; а татя и душегубца не пустити и всякого лихого человека без докладу не продати, ни каэнити, ни отпустити.

44. О ПРИСТАВЕХ. А приством наместничим по городом имати хоженое и езд по грамоте, а где нет грамоты, и ему хоженое имати в городе по четыре денги, а езд на версту по дензе, а на правду в городе и в волости вдвое.

45. АЩЕ кто пошлет пристава по наместника, и по волостеля, по боярина и по сына боярского, и по их тиунов, и по великого князя тиунов, и наместнику и волостелю, и их тиуном, и великого князя тиуном, и довотчиком к сроку отвечивати ежа-то; а не поедет к сроку сам, и ему к сроку в свое место к ответу послати.

46. О ТОРГОВЦЕХ. А кто купит на торгу что ново, опроче лошади, а у кого купит, не зная его, а будет людем добрым двема или трем ведомо и поимаются у него, и те люди добрые скажут по праву, что пред ними купил в торгу, ино тот прав, у кого поимались и целовании ему нет.

47. А кто купит на чюжей земли что, а поимаются у него, и толко у него свидетелей два или три люди добрые скажут по праву, что перед ними купил в торгу, ино тот прав, у кого поималися, и целованиа ему нет; а не будет у него свидетелей, ино ему правда дати.

48. О ПОСЛУ ШЕСТВЕ. А кого послух послушествует в бою или в грабежю или в займех, ино судити на того волю, на ком ищут, хощет на поле в послухомь лезет, или став у поля, у креста положит, на нем ищут, и истець бес целованиа свое воамет, и ответчикь и полевые пошлины заплатит, а вины ему убитые нет. А не стояв у поля, у креста положит, и он судиамь пошлину по списку заплатит, а полевых ему пошлинь нет.

49. А противу послуха ответчик будет стар, или мал, или безвечен, или поп, или чернец, или черница, или жонка, ино противу послуха наймит наняти волно, а послуху наймита нет. А что правому учинится убытка или его послуху, ино те убытки на виноватом.

50. А послух не пойдет перед судью, ест ли м ним речи, нет ли, ино на том послусе исцово и убыткы и все пошлины взятки. А с правстчиком о сроце тому послуху суд.

51. А послух не говорит перед судиями в ысцевы речи, и истець тем и вановат.

52. А на ком чего взыщет жонка, или детина мал, или кто стар, или немощен, или чем увечен, или поп, или цернец, или черница, или кто от тех в послушестве будет кому, ино наймита наняти волно. А исцем или послуху целовати, а наймитом битися; а противу тех наймитов исцу или ответчику наймит же; восхочет, и он сам биется на поли.

53. А кто кого поймает приставом в бою, или в лае, или в займех и на суд ити не восхотят, и они доложа судии, помирятся, а судьи продажи на них нет, опроче езду и хоженого.

54. А наймит не дослужит своего урока, а пойдет прочь, и он найму лишен.

55. О ЗАЙМЕХ. А которой купець, идучи в торговлю, возмет у кого денги или товар, да на пути у него утеряется товар беэхитростно, истонет, или згорить, или рать возметь, и боярин обыскав, да велит дати тому диаку великого князя полетную грамоту с великого князя печятию, платити исцеву истину без росту. А кто у кого взявши что в торговлю, да шед пропиет или иным какым безумием погубит товар свой без напразднъства, и того исцю в гибели выдати головою на продажу.

56. А холопа полонит рать татарскаа, а выбежит ис полону, и он слободен, а старому государю не холоп.

57. О ХРИСТИАНСКОМ ОТКАЗЕ. А христианам отказыватися из волости, ис села в село, один срок в году, за неделю до Юрьева дни осеннего и неделю после Юрьева дни осеннего. Дворы пожилые платят в полех за двор рубль, а в лесех полтина. А которой христианин поживет за ким год, да пойдет прочь, и он платит четверть двора, а два года поживет да поидеть прочь, и он полдвора платит; а три годы поживет, а пойдет прочь, и он платит три четверти двора; а четыре года поживет, и он весь двор платит.

58. О ЧЮЖОЗЕМЦЕХ. А которой чюжоземец на чюжеземце чего взыщет, ино того воля, на ком ищут, хочет отиелуется, что в том не виноват, или у креста положит чего на нем ищут, и истец, поцеловав крест, да возмет.

59. А попа, и диакона, и чернъца, и черницу, истроя, ивдову, которые питаются от церкви божиа, то судить святитель или его судия. А будет простой человек с церковным, ино суд вопчей. А котораа вдова не от церкви божий питается, а живет своим домом, то суд не святительской.

60. А которой человек умрет без духовные грамоты, а не будет у него сына, ино статок весь и земли дочери; а не будет у него дочери, ино взяты ближнему от его рода.

61. О ИЗГОРОДАХ. А промежи сел и деревень городити изгороды по половинам; а чьею огородою учинится протрава, ино тому платити, чья огорода. А где отхожие пожни от сел или от деревень, ино поженному государю не городитися, городит тот всю огороду, чьа земля оранаа пашня к пожни.

62. О МЕЖАХ. А кто сореть межу или грани ссечет из великого князя земли боярина и монастыря, или боярской и монастырской у великого князя земли, или боярской или монастырской у боярина, или боярской у монастыря, и кто межу сорал или грани ссек, ино того бити книтием, да исцу взяти на нем рубль. А христиане промежу себя в одной волости или в селе кто у кого межу переорет или перекосит, ино волостелем или поселскому имати на том за борам по два алтына и за рану присудят, несмотря по человеку и по ране и по рассужению.

63. О ЗЕМЛЯХ СУД. А взыщет боярин на боярине, или монастырь на монастыре, или боярской на монастыре, или монастырской на боярине, ино судити за три годы, а доле трех годов не судити. А взыщет черной на черном, или поместник на помесчике, за которым земли великого князя, или черной или селской на помесчике, или помесчик на черном и на сельском, ино судити потому ж за три годы, а дале трех годов не судити. А взыщут на боярине или на монастыри великого князя земли, ино судити за шесть лет, а дале не судить. А которые земли за приставом в суде, и те земли досужывати.

64. А пересудчиком пересуд имати на виноватом две гривны, а менши рубля пересуда нет. А с списка с судного и с холопа и с земли пересуда нет. А с поля со всякого пересуд. А список оболживит кто да пошлется на правду, ино в том пересуд. А подвойскым правого десятка 4 денги, а имати на виноватом же.

65. А на котором городе будут два наместника или на волости два волостеля, и им имати пошлины по сему списку обе за одного наместника, а тиуном их за одного тиуна, и они себе делят по половинам.

66. О ПОЛНОЙ ГРАМОТЕ. По полной грамоте холоп. По тиуньству и по ключю по сельскому холоп з докладом и без докладу, и с женою и с детми, которые у одного государя; а которые его дети у иного или себе учнут жити, то не холопи; а по городцкому ключю не холоп; по робе холоп, по холопе роба, приданой холоп, по духовной холоп.

67. О ПОСУЛЕХ И О ПОСЛУ ШЕСТВЕ. Да велети прокликать по торгом на Москве и во всех городех Московские земли и Новогородцкие земли и по всем волостем заповедати, чтобы ищея и ответчик судиам и приставом посулу не сулили в суду, а послухом не видев не послушествовати, а видевши сказати правду. А послушествует послух лживо не видев, а обыщется то опосле, ино на том послухе гибель исцева вся и с убыткы.

68. О ПОЛЕВЫХ ПОШЛИНАХ. А к полю приедет околничей и диак, и околничему и диаку воспросити исцев, ищеи и ответчиков, кто за ними стряпчем поручникы, и кого скажут за собою стряпчих и наручников, и им тем велети и стояти, а доспеху и дубин и ослопов стряпчим и наручником у себя не держати. А которые имуть опришние у поля стояти, и околничему и диаку тех отслати прочь. А не пойдут опришнии люди прочь, и околничему и диаку на тех велети исцово доправити и с пошлинами да велети их дати на поруку да поставит перед великым князем.

КОММЕНТАРИЙ

Заголовок свидетельствует о том, что Судебник был принят в сентябре 1497 года Иваном III совместно с Боярской Думой. По мнению Л. В. Черепнина, эта дата — сентябрь 1497 года — указывает лишь на начало разработки Судебника, которая завершилась в феврале 1498 года⁸¹.

Такая точка зрения была высказана раньше П. Н. Мрочек-Дроздовским, именовавшим Судебник Ивана III Судебником 1498 года⁸². Представляется более вероятным, однако, что закон был принят именно в сентябре 1497 года. Это подтверждается термином уложил, содержащимся в заголовке и означающим “учредил”, “узаконил”⁸³. Спорно также включение Л. В. Черепниным слов как судити суд бояром и околничим в качестве заголовка лишь для первых трех статей⁸⁴.

Статья 1 определяет состав боярского суда и пределы его компетенции. Суд осуществляется членами Боярской Думы, занимавшими высшие придворные должности и исполнявшими фактически обязанности судей. В целях ограничения судебных прав бояр и необходимости ведения судопроизводства, к боярскому суду допускаются представители иных сословий — дьяки. Первоначально дьяки появились в штате князя и, как правило, занимались оформлением его духовных и иных грамот. Иногда они даже были холопами, на что указывают документы времен Ивана Калиты. Первые официальные упоминания о великокняжеском казенном дьяке встречаются в 1447—1453 гг., а в 1493 году появляется упоминание о “Казне”. Она понимается как Казенный приказ с дьяками и делопроизводством, ведавший личным имуществом великого князя, его казной, а также архивом⁸⁵.

Избираемые князем не от шляхетского роду, ни от благородна, но паче от поповичов, или от простого всена родства⁸⁶, дьяки являлись его надежной опорой. Не из бояр, а из дьяков, повествует Псковская летопись, выбрал Иван III истолкователя своей воли перед псковским вечем. Роль дьяков усиливается с возрастанием письменного делопроизводства⁸⁷. Они могли возглавлять приказы и являлись компетентными людьми в политических, административных, финансовых и иных вопросах. Не случайно с XVI в. в состав Боярской Думы были включены думные дьяки, заведовавшие четырьмя главными приказами: Разрядным, Посольским, Поместным и приказом Казанского Дворца.

Боярская Дума в качестве суда первой инстанции судила своих собственных членов, должностных лиц приказов и местных судей, разбирала споры о местничестве и иски служилых людей, не пользовавшихся привилегией великокняжеского суда. Боярская Дума была высшей инстанцией по отношению к местному суду. В нее передавались по докладу дела, изъятые из самостоятельного ведения местного суда, а также дела от приказных судей, когда между ними не было согласия, или порядок их решения не предусматривался законом. Помимо этого Боярская Дума была, наряду с великим князем, апелляционной инстанцией.

За производство суда или иного печалованиа запрещалось брать посулы. Термин посул, как отмечают исследователи, имеет два значения. Первоначально посул — не столько взятка в буквальном смысле этого слова, сколько плата за проявление судьей прилежания в разборе дела. О посулах, как плате за суд, свидетельствует и ст. 4 Записи о душегубстве 1456—1462гг.: А тиуну великого князя что посулят⁸⁸. Посулы, как вознаграждение, мзда от тяжущихся были обычным явлением и в последующее время.

Централизация государственного аппарата и недовольство масс злоупотреблениями должностных лиц на местах требовали упорядочения и ограничения прав должностных лиц. Гак, в послании известного церковного деятеля Кирилла Белозерского князю Андрею (от 1413 г.) предлагалось, чтобы судьи ... посулов не имали, доволны бы были уроки своими⁸⁹. Запрещение тайных посулов, т. е. взяток отразили Новгородская и Псковская Судные грамоты. Статья 4 последней гласит: А тайных посулов не имати ни князю, ни посаднику. С этого времени слово посульник понималось уже как взяточник⁹⁰. В таком же смысле посул понимается и в ст. 6 Двинской уставной грамоты, устанавливавшей ответственность наместника, отпустившего вора за взятку: Кто ... татя да отпустит, а собе посул возмет⁹¹. Запрещение посула как взятки получило законодательное подтверждение в статьях Судебника, отразившего ряд мер по ограничению прав кормленщиков (ст. ст. 1, 33, 38, 43, 65, 67).

Статья указывает на наличие у судей различной компетенции. Если к судье попадает дело, ему не подсудное, он должен обратиться за указанием к великому князю или сам передать дело по подсудности.

Статья впервые упоминает о зарождении приказной системы. Высказанное Л. В. Черепниным и поддержанное А. К. Леонтьевым мнение о том, что в статьях 1—2 нет еще данных, указывающих на оформление приказной системы, и что судьи для разбора того или иного дела назначались каждый раз по решению великого князя⁹², вызывает возражение. Уже в XIV — XV вв. наряду с дворцово-вотчинной системой отдельные дела поручались, приказывались какому-нибудь боярину или дьяку, которые разрешали их самостоятельно. Поэтому приказы часто носили имя дьяка, которому поручалось выполнение того или иного дела (например, Приказ дьяка Варфоломея). Должности дьяков переходили к их преемникам, образуя постепенно постоянные учреждения⁹³.

Полемизируя с А. А. Зиминым, выдвинувшим трехзвенную схему формирования приказной системы⁹⁴: приказ — “поручение”, что и было, по его мнению, в Судебнике 1497 года, приказ-изба (50-е годы XVI в.) и приказ-учреждение (со времени опричнины), И. И. Смирнов отмечает, что принцип суда по приказам намечается еще в Судебнике 1497 года. Но здесь он выступает еще в виде своего рода дополнения к старому боярскому суду. Суд по приказам применяется лишь в тех случаях, когда дело не может быть разрешено обычным, старым путем. В Судебнике 1550 года суд по приказам превращается уже в основную форму центрального суда⁹⁵. Действительно, ст. 2 Судебника 1497 года предусматривает обязанность судьи принимать к производству дело в пределах его компетенции. Если дело выходит за эти пределы, то судья, а не великий князь, отсылает истца к надлежащему судье. Статья 7 Судебника 1550 года, аналогичная ст. 2, свидетельствует о закреплении судей за определенными приказами: А кто х которому боярину... придет жалобник его приказу.

Что касается предписания давать всем обращающимся в суд управу, то советские исследователи справедливо опровергли утверждение дворянско-буржуазных историков о якобы равном для всех классов феодального общества суде. Вместе с тем вряд ли правильно рассматривать норму данной статьи лишь применительно к оформлению документации на землю . Во-первых, нет никаких оснований показывать классовый характер суда только на примере земельных тяжб, тем более, что порядок рассмотрения этих споров особо оговаривается Судебником, специально устанавливающим сроки исковой давности по земельным тяжбам с целью их ограничения⁹⁶. Во-вторых, вряд ли можно предположить, что Судебник устанавливал обязанность управы только для того, чтобы иметь возможность отказать эксплуатируемому в его иске, не разбирая дело по существу. Даже разбор дела по существу не гарантировал эксплуатируемому получения в суде управы, удовлетворения его иска. Требование Судебника давати всем жалобником управа основывается на стремлении господствующего класса сосредоточить решение всех дел именно в государственных органах, стоящих на страже интересов господствующего класса, и не допустить разбора дела по старинным обычаям или путем передачи его выборному третейскому суду. Это положение указывает на то, что, в отличие от Русской Правды, лишавшей некоторые категории населения (холопов, частично — закупов) права обращения в государственный суд, Судебник 1497 года признает всех, в том числе и холопов, субъектами права, могущими искать и отвечать по суду. Помимо этого заинтересованность суда в разборе разного рода дел объясняется и тем обстоятельством, что судебные пошлины увеличивали великокняжеский доход.

Статья 3 и следующие статьи развивают и конкретизируют ст. 9 Белозерской уставной грамоты, определяя размер и порядок взимания пошлин за рассмотрение дел боярским судом. Статья 3 направлена против посулов и заменяет их строго регламентированными судебными пошлинами, которые взыскивались на виноватом, т. е. со стороны, проигравшей дело. Размер пошлины зависел от суммы иска и лица, ее получающего. За основу бралась цена иска в один рубль. При этом боярин получал два алтына (12 денег), а дьяк восемь денег. С увеличением или уменьшением суммы иска пропорционально изменялся и размер пошлины.

Судебник конкретизирует порядок взимания пошлин за организацию судебного поединка — поля. Поединку предшествовало крестное целование, даже если бились не сами истцы и ответчики, а наймиты — полевщики, представляющие интересы той или иной стороны. Это уже институт судебного представительства (подробнее о нем см. комментарии к ст. ст. 49 и 52). Отказ от поля расценивался как признание своей вины. По свидетельству Герберштейна, на судебный поединок стороны “могут выставить вместо себя... какое угодно другое лицо, точно так же ... могут запастись каким-угодно оружием, за исключением пищали и лука. Обыкновенно они имеют продолговатые латы, иногда двойные, кольчугу, наручи, шлем, копье, топор и какое-то железо в руке наподобие кинжала, однако заостренное с того и другого краю; они держат его одной рукой и употребляют так ловко, что при каком угодно столкновении оно не препятствует и не выпадает из руки. Но по большей части его употребляют в пешем бою”⁹⁷.

Судебный поединок как вид доказательства существовал еще в Древнерусском государстве, но законодательно впервые закреплен в Псковской Судной грамоте (см. ст. ст. 10, 13, 17, 18, 21, 36, 37, 101, 117, 119). Поле назначалось только по делам, не затрагивающим интересов государства, и могло быть заменено свидетельскими показаниями. Организацией поля ведали окольничий, дьяк и неделыцик.

Недельщик — должностное лицо, в обязанность которого входили вызов в суд сторон, арест и пытка обвиняемых и передача в суд дел о воровстве, организация судебного поединка и исполнение решения суда. По определению Герберштейна, “неделыцик есть до известной степени общая должность для тех, кто зовет людей на суд, хватает злодеев и держит их в тюрьмах; недельщики принадлежат к числу благородных”⁹⁸. Наименование свое недельщики получили потому, что они сменялись по неделям⁹⁹. Недельщики могли назначаться судом по просьбе истца для помощи ему в отыскании ответчика и обеспечения его явки в суд. Герберштейн писал: “Всякий желающий обвинить другого в воровстве, грабеже или убийстве, отправляется в Москву и просит позвать такого-то на суд. Ему дается неделыцик, который назначает срок виновному и привозит его в Москву”¹⁰⁰. Эти сведения подтверждаются историческими документами. Так, правая грамота 1528 года митрополичьей кафедре упоминает недельщика Данилу Трофимова, который доставлял на суд ответчиков и правил на них истцов иск¹⁰¹. За отправление этих обязанностей недельщик получал вознаграждение от заинтересованной стороны.

Если стороны приходили к примирению в ходе судебного разбирательства до начала поединка, то пошлина взыскивалась в пользу лиц, ведущих судебное разбирательство, т. е. боярина и дьяка, а полевая пошлина в пользу лиц, организующих поле, не взыскивалась.

При примирении сторон во время судебного поединка, наряду с пошлиной боярину и дьяку, взыскивалась пошлина в пользу должностных лиц, наблюдающих за полем. При этом в пользу недельщика, помимо полевой пошлины, взыскивалась вязчее.

Вязчее или вязебное — одна из наиболее ранних пошлин, предусмотренных еще в ст. 114 Русской Правды, за связывание беглого холопа. В XV — XVI вв. под вязчим, вямсщим, вязьбой понималась пошлина за связывание подсудимого, наложение оков на него или за подтверждение заключенного сторонами соглашения о судебном поединке и за его организацию¹⁰². Насколько можно судить, размер этой пошлины, восходящей еще ко временам Русской Правды, в XV — XVI вв. составлял примерно 20—24 деньги¹⁰³.

В данном случае поле состоялось, а значит, есть и побежденный, с которого взыскивают пошлины. В ст. 6 предусматриваются сравнительно небольшие дела — по спорам о займе и об ответственности за побои. Установление единого порядка судопроизводства для дел об оскорблениях действием и обязательств из договоров подтверждало, по мнению С. Г. Струмилина, отсутствие в тот период резкой грани между сферой уголовных и гражданских дел¹⁰⁴. Более правильным, однако, представляется объяснение М. Ф. Владимирского-Буданова, относившего дела об оскорблениях действием и обязательствах из договоров к категории дел, нарушавших интересы частных лиц в отличие от деяний, приносящих вред всему господствующему классу в целом, что и обусловило впоследствии разницу между судом и розыском¹⁰⁵.

Здесь поле применяется только по уголовным и притом преимущественно тяжким делам — об убийстве, разбое, воровстве, поджоге. Побежденный уплачивал полевые пошлины в том же размере, что и по ст. 6, но, кроме того, отдавал окольничему доспехи, в которых участвовал в судебном поединке. Проигравший дело подвергался наказанию, предусмотренному законом за соответствующее преступление.

Однако на практике поле как доказательство, не способное охранять интересы господствующего класса, допускалось только в исключительных случаях, когда не было возможности разобрать дело при помощи других доказательств. Стремление господствующих классов ограничить применение поля проявляется еще до Судебника 1497 года. Так, в 1410 году митрополит Фотнй писал новгородскому духовенству, чтобы священники не причащали идущих на поле и не хоронили убитых. Убивший своего противника рассматривался как душегубец; священник, причастивший или отпевший участника поля, лишался сана¹⁰⁶.

Статья 8

В статье наряду с процессуальными появляются нормы материального уголовного права. В ст. ст. 8 и 9 вводятся некоторые новые составы преступлений. Так, наряду с татьбой и разбоем, известными еще Русской Правде, впервые появляется понятие ябедничества, т. е. ложного доноса, злостной клеветы, имевшего своей целью обвинить невиновного. Наиболее существенным новшеством является введение в статью такой категории преступного деяния, как лихое дело. Новый состав давал господствующему классу неограниченные возможности. В борьбе со своими противниками под это понятие теперь можно было подвести любое деяние, которое приносило вред всему господствующему классу в целом, нарушая его интересы или посягая на установленный в государстве порядок.

В этих же целях статья вводит понятие ведомого лихого человека. Уже по ст. 10 Белозерской уставной грамоты совершившие татьбу, разбой или душегубство подлежали, помимо возмещения материального ущерба истцу, наказанию по усмотрению судьи. С усилением борьбы феодально-зависимого и закрепощаемого населения, принявшей массовый характер, совершение преступлений ведомым лихим человеком, безусловно, влекло для него смертную казнь. Определяя порядок распоряжения его имуществом, часть которого шла в возмещение иска, а остальная — в пользу судей, ст. 8 специально подчеркивает невозможность отмены смертной казни и передачи обвиненного, при отсутствии у него имущества, истцу для отработки долга. Здесь, подчеркивает М. Ф. Владимирский-Буданов, в первый раз требования истца уступают требованиям уголовного закона¹⁰⁷.

Судебные функции по поручению великого князя или наместников и волостелей осуществляли тиуны. В соответствии с этим тиуны подразделялись на государевых и боярских. Боярские подчинялись наместникуили волостелю, в пользу которых они собирали доходы. Тиуны государевы или великокняжеские были лишь в Москве и московских волостях, являвшихся великокняжескими вотчинами. Доходы с них поступали в пользу великокняжеской казны. Московский тиун подчинялся не наместнику, а непосредственно великокняжескому казначею. Таким же правом пользовался новгородский тиун¹⁰⁸.

Лихим человеком мог быть признан любой, хотя бы и не совершивший никакого конкретного деяния, но сочувствовавший требованиям народа, поддерживавший их и в силу этого являющийся лицом опасным для господствующего класса. Он отнюдь не является рецидивистом, как трактует это Е. И. Колычева¹⁰⁹. Виновность оговоренного подтверждалась не представлением доказательств, а крестным целованием (присягой) оговаривающих (см. ст. ст. 12—13), что свидетельствовало о применении следственной формы процесса при расследовании наиболее опасных деяний. Дела начинались, как явствует из статьи, не только по иску частного лица, но главным образом вследствие довода, то есть обвинения, производимого специальными должностными лицами — доводчиками. Они находились в штате наместников и выполняли, по мнению С. Б. Веселовского, обязанности судебных следователей¹¹⁰. Вероятно, во избежание лишних поборов, вызывавших недовольство населения, доводчикам предписывалось ездити в стану без паропка (помощника) и без простые (в данном случае — без лишней) лошади... А где доводчик ночует, туто ему не обедати, а где обедаеть, туто ему не ночевати. Доводчикам поручался также вызов в суд, а иногда и выполнение судейских обязанностей¹¹¹.

Применение смертной казни в зависимости от личности преступника, а не от состава преступления явилось ярким отражением усиления классового террора в период создания Судебника и феодально-сословного характера права.

Имея в своей основе ст. 7 Псковской Судной грамоты, ст. 9 перечисляет особо опасные преступления против государства и церкви, а также деяния, совершаемые феодально-зависимым населением против своих господ. На первом месте упоминается государский убойца, т. е. убийца своего господина. Именно так переводит это выражение Герберштейн¹¹². Введение специального понятия государский убойца и установление смертной казни для лиц, совершивших это деяние, обусловливалось учащением случаев выступления зависимого населения против своих господ и необходимостью защиты жизни представителей господствующего класса.

Крамола упоминается, например, в докончании (договоре) князя Семена Ивановича (сына Калиты) с братьями в начале 50-х годов XIV в. по отношению к боярину Олексию Хвосту, который вшел в коромолу к великому князю. Первоначально крамола выражалась главным образом в отъездах князей и бояр, пытавшихся сохранить свою самостоятельность. Крамольник и его дети лишались боярского чина и права на имущество¹¹³, но не подлежали еще уголовному наказанию. По мере усиления борьбы с великокняжеской властью крупные бояре стали прибегать к прямой измене, заговорам, восстаниям и иным действиям, направленным против власти и жизни самого великого князя.

Можно предположить, что крамольник, покушавшийся на государственный строй или особу государя, наказывался даже за голый умысел. Так, в 1456 году за прежние деяния и по подозрению в умыслах крамолы был пойман на Москве и сослан в Углич серпуховской князь Василий Ярославич. Несомненно, что крамола инкриминировалась и всем тем представителям низов феодального общества, которые вступали в открытую борьбу против господствующего класса. Интересно, что В. Н. Татищев называет крамольника возмутителем народа¹¹⁴.

Под церковным татем, по мнению большинства исследователей Судебника, понимается лицо, совершившее святотатство, т. е. деяние, так или иначе нарушающее права и интересы церкви, являющейся оплотом феодального государства. Однако ни Судебник 1497 года, ни Судебник 1550 года не определяют еще специальных составов святотатства.

Относительно понятия головной татьбы нет единого мнения. По словам В. И. Татищева, “головной тать на многих местех разумеет смертноубийцу, да и всякий тать, по словам христовым, из того не выключен”¹¹⁵, т. е. тать включал и понятие убийцы. Л. В. Черепнин считал, что под головной татъбой следует рассматривать воровство, сопровождавшееся убийством¹¹⁶. Оспаривая это положение, Е. И. Колычева присоединяется к сложившейся в историко-правовой литературе позиции, согласно которой головная татьба — это похищение людеи, преимущественно холопов¹¹⁷.

Квалификация головной татьбы, как кражи холопов наиболее ценного для господствующего класса имущества, — не лишена основания. Тем более что ст. 10, открывающая цикл статей о порядке ответственности за разного рода кражи, включает в их число головную татьбу. К толкованию термина головная татьба, как кражи людей (для продажи в холопство), присоединяется и А. А. Зимин, считая нелогичным с точки зрения древнерусского права понимать головную татьбу как татьбу с убийством¹¹⁸. Однако, как показывает Л. В. Черепнин, укрывательство людей, похищение холопов или переправка их за рубеж влекли не смертную казнь, а похолопление виновных¹¹⁹.

Ярко выраженный классовый характер Судебника 1497 года, защищавшего феодальную собственность и личность феодала, не исключает установления высшей меры наказания за такое квалифицированное преступление, как кража, сопровождавшееся убийством собственника, что могло быть одновременно и средством расправы с тем или иным представителем господствующего класса, но не группой лиц, а в одиночку. Исходя из вышесказанного, точка зрения Л. В. Черепнина представляется убедительнее.

Еще более спорным является определение преступных деяний, инкриминируемых подымщикам и зажигалникам. Подымщик. досоветской историографией трактовался преимущественно как поджигатель дома, двора, жилого помещения (дыма), в отличие от поджигателя укреплении, города — зажигалника¹²⁰. Справедливо отмечая, что данная трактовка не объясняет, почему понадобилось такое подразделение, если оба вида поджога относятся к числу наиболее опасных преступлений и влекут высшую меру наказания, Л. В. Черепнин заменяет термин ст. 9 подымщик другим, содержащимся в ст. 61 Судебника 1550 года, термином — подметчик. А затем высказывает предположение, воспринятое советской историографией, что подмел — это шпионаж или разглашение секретных сведений¹²¹. Впервые на неточность такой трактовки ст. 9 обратил внимание О. И. Чистяков. Он отметил не только неправомерность проведенной замены и отождествления термина подымщик с подметчиком, но и не согласился с тем, что подмет означает шпионаж. Подмет — это подбрасывание кому-либо не только похищенного имущества с целью обвинения его в разбое или татьбе, но и подметных писем¹²². Аналогичную трактовку давал и В. Н. Татищев: “Подметчик двояков: 1) которой поличное кому подкинет, хотя оного невинно ополичить..; 2) пасквилянт, которой поносительные или возмутительные письма, сочиня, подкладывает...” ¹²³. Подметное письмо, по мнению О. И. Чистякова, не шпионаж, а скорее какая-то прокламация, которую подбрасывают (подметывают) для возбуждения народа против власти или ее представителей, поэтому подымщика можно рассматривать как человека, поднимающего бунт, возмущение¹²⁴. Это предположение находит подтверждение в раскрытии значения слова подымщик. По Далю, оно отождествляется не с “дымом”, а с характеристикой человека — подъименный, подъименщик, принявший чужое имя, живущий не под своим, а под именем другого. Более чем вероятно, что человек, занимавшийся противоправной деятельностью, “промышляющий не по праву” ... “не платя торговых податей”, вынужден скрываться, жить под чужим именем, быть подъименным¹²⁵. Представляется, что подымщик — лицо, нарушившее существующие, господствующие нормы поведения, скрывающееся от властей и бесспорно относящееся к разряду лихих людей. Еще более важны некоторые значения глагола подымати, приводимые И. И. Срезневским (поднимать, вооружать, возбуждать) с примерами из летописных известий, относящихся к XV в. (подъемша всю ... область, идоша на немецкую землю; присла ... посла псковичь подъимать на Новгород). То есть подымщик, по ст. 9 Судебника 1497 года, — лицо, поднимающее, возбуждающее кого-то, население или какую-то его часть против основ существующего правопорядка (о том, что это — серьезное покушение на правопорядок, свидетельствует сама тяжесть наказания), может быть на восстание¹²⁶.

Зажигалник — человек, совершивший поджог, что расценивалось как тягчайшее преступление еще во времена Русской Правды. Поэтому вполне справедливо замечание О. И. Чистякова о том, что норму ст. 9 нельзя рассматривать только как поджог города с целью сдачи его врагу¹²⁷. Однако наказание за поджог зависело, вероятно, от того, принадлежал ли преступник к категории лихих людей. Так, из судного списка от Л) июня 1503г. явствует, что виновный в поджоге монастырской деревни Михалка Жук, приговорен к возмещению нанесенного монастырю ущерба в размере 5 рублей. За отсутствием денег и поручительства в уплате их виновный был передан монастырю до искупа, т. е. до отработки долга. Из судного списка видно, что Жук совершил поджог рнясь, т. е. злясь за взятое монастырем с него пожилое¹²⁸. Налицо злая воля. Но представляется неправильным относить, как это делает А. Г. Поляк, человека, совершившего деяние умышленно, по злой воле, к числу ведомых лихих людей¹²⁹. Подразумевается, что первоначально, когда понятия случайного и неосторожного деяния еще не были выделены, виновный действовал умышленно. Но это еще не означало, что он был лихим человеком, да еще ведомым. Смертная казнь по ст. 9 имеет в виду, как справедливо подчеркивает Л. В. Черепнин, особую опасность поджога, совершенного либо ведомым лихим человеком, либо как акт классовой борьбы¹³⁰. Так, когда в 1547 году начались пожары в Москве, то сразу же возникли слухи, что виной пожара были зажигалники. Многих поджигателей имали и пытали, а затем казнили смертною казнью: глав им секли и на колье их сажали и в огонь их в те же пожары метали¹³¹. Зажигалники, т.е. те, кто пожар учиняли нарочным делом, подлежали смертной казни и по нормам последующего законодательства.

По мнению Л. В. Черепнина, статьи являются фрагментом самостоятельного устава, направленного на организацию борьбы с татями и охрану феодальной собственности¹³². В них устанавливается наказание за кражу, а также порядок изобличения преступников. Наказание зависело от того, простой или квалифицированной была кража. Деление кражи на простую и квалифицированную известно еще со времен Русской Правды. Так, в ст. 38 Краткой и ст. 40 Пространней редакции потерпевшему предоставлялось право убить вора без суда и следствия при совершении кражи из закрытого помещения и ночью, тогда как простая кража влекла лишь денежный штраф. Развивая это положение, ст. 5 Двинской уставной грамоты впервые упоминает о рецидиве, а также предусматривает смертную казнь (ино повесити) за третью кражу. Эти нормы повторяются затем в ст. 8 Псковской Судной грамоты. Судебник устанавливает виды кражи, квалифицированные по объекту — церковная и головная татьба (ст. ст. 9, 10), по повторяемости — рецидив, повторная кража (ст. 11), по субъекту—кража, совершенная ведомым лихим человеком (ст. 13). Всякая квалифицированная кража каралась смертной казнью. При этом, аналогично ст. 8, требования частного лица уступали уголовным требованиям государства а не будет у того татя статка с ысцеву гыбель, ино его исцу в гибели не выдати, казнити его смертною казнью (ст. 11).

В ст. 10 предусматривается наказание за простую кражу. Кража, совершенная впервые, кроме церковной и головной, и кража с поличным со стороны ведомого лихого человека, влекли за собой торговую казнь, а также возмещение убытков по терпевшему. В случае несостоятельности осужденного можно было выдать головой. С. Г. Струмилин интерпретировал это положение лишь как продажу имущества, но никак не личности истца. Выдача неимущих истцам головою в работу до искупа получила, по его мнению, законодательное закрепление лишь в Уложении 1649 года¹³³. Однако общепринятым в науке является мнение о том, что несостоятельный должник отдавался истцу или кредитору в холопство до отработки долга¹³⁴. Это защищало интересы феодальных собственников.

Торговая казнь означала битье кнутом, которое производилось палачом на торгах, площадях или в иных местах скопления народа, с целью устрашения последнего. Торговая казнь часто являлась замаскированным видом смертной казни, особенно в случаях, когда предписывалась торговая казнь без пощады. Число ударов в законодательстве не определялось. В XVIII —XIX вв. число ударов доходило до 400, в XVII в. для пытки устанавливалось 300 ударов. Но уже 50 ударов считалось битьем нещадным: Тех воров... бить кнутом... нещадно, давать бы ударов по 50¹³⁵. Этот вид наказания применялся до середины XIX в.

Статья 11, относя рецидив к числу отягчающих признаков, рассматривает повторную кражу как квалифицированную. При отсутствии у виновного имущества он не выдается истцу для возмещения убытков, а подвергается смертной казни.

Статьи 12—13 определяют порядок оценки показаний, изобличающих преступников. По ст. 12 оговор в воровстве со стороны 5—6 добрых людей, даже при отсутствии доказательств в виновности (а довода на него в прежнем деле не будет), влек для оговоренного обязанность удовлетворить требования истца без разбора дела по существу (ст. 12). Институт оговора —обвинения (а на кого взмолвят...пятъ или шесть... добрых христиан) трактовался по-разному. Б. И. Сыромятников видел в этом обыскное начало в виде язычной молки, т. е. свидетельства целой общины, которая добрила или лиховала человека, давая общую оценку его личности¹³⁶. Признавая, что институт оговора является остатком суда общины, М. Ф. Владимирский-Буданов рассматривает его, однако, как переходный момент к началу повального обыска¹³⁷. Это более соответствует действительности, ибо оговор со стороны добрых, т. е. благонадежных с точки зрения господствующего класса, людей приобретал в глазах законодателя безусловную доказательственную силу. К добрым людям обычно относились дети боярские, составлявшие разряд свободных служилых людей, занимавшие низшие и средние должности в армии и системе управления и получавшие за свою службу земельные пожалования, или волостные крестьяне, сидевшие на черных землях, находившихся под управлением общей администрации, и целовавшие крест, т. е. присягавшие при избрании их населением для выполнения различных должностей в органах местного управления. Таким образом, добрые люди являлись представителями господствующего класса или зажиточной части крестьянского населения.

Согласно ст. 13, признание добрыми людьми вора ведомым лихим человеком, хотя бы и совершившего первую кражу (а довода на него в прежнем деле не будет), но пойманного с поличным, влекло для него смертную казнь. М. Ф. Владимирский-Буданов подчеркивает, что более строгое наказание вора, захваченного с поличным, характерно для древнего права всех народов¹³⁸. Поличное — непосредственная улика в виде украденных вещей, найденных у похитителя под замком. А поличное то, что выимут из клети из-за замка; а найдут что во дворе, или в пустой хоромине, а не за замком, ино то не поличное¹³⁹.

По ст. 14 оговор со стороны татя подлежал проверке. Если оговоренный татем был прирочный (известный как уже раз совершивший противозаконное деяние) человек с доводом, он подвергался пытке. В противном случае оговоренный отдается на поруки до производства обыска. Обыск, по мнению большинства ученых, означал опрос добрых людей с целью определения репутации подсудимого. Представляется, однако, заслуживающим внимания мнение Г. Сокольского о том, что в данном случае разумеется не повальный обыск, а аналогично ст. 60 Псковской Судной грамоты — осмотр дома. А татю веры не ять; а на кого возклеплет, ино дом его обыскати; и энайдуть в дому его что полишное, и он тот же тать, а не найдут в дому его, и он свободен¹⁴⁰.

В ст. ст. 15—19 определяется порядок выдачи судебных актов. Все они должны были оплачиваться судебными пошлинами, скрепляться подписью дьяка и печатью великого князя, что свидетельствовало о придании большего значения формальной стороне дела.

В ст. 15 говорится о выдаче правой грамоты — судебного решения. Правая грамота состояла из протокола судебного разбирательства и решения суда. Она выдавалась обычно по просьбе стороны, выигравшей дело, и облагалась пошлиной в пользу должностных лиц судебного аппарата, а именно — подьячего, которой грамоту напишет, дьяка, подписывавшего грамоту, и боярина, скреплявшего грамоту печатью.

Статья 16 определяет размер пошлин с докладного списка. Докладной список представлял собой протокол заседания (судный список) суда первой инстанции, передававшийся на рассмотрение (доклад) вышестоящей инстанции, которая давала указание, как решить дело. Решение" вышестоящей инстанции писалось на оборотной стороне судного списка и являлось основанием для выдачи правой грамоты судом первой инстанции. Основанием для доклада являлись сомнения судьи, возникающие из трудности дела или неясности права, ограниченная компетенция судьи и разногласия судей при сместном суде¹⁴¹. Институт доклада, встречающийся и в Новгородской Судной грамоте (ст. ст. 6, 20, 26, 28, 42), представлял своеобразную форму контроля вышестоящего суда над нижестоящим, содействуя централизации и укреплению княжеского и боярского суда. Установление доклада обеспечивало передачу особо опасных для господствующего класса дел в руки центрального суда, а именно обязательное обращение по докладу устанавливалось при разборе дел о холопах, татях, разбойниках, лихих людях (см. ст. 43). Порядок доклада довольно подробно определен в Новгородской Судной грамоте: А докладу быти во владычне комнате; а у докладу быть ис онца по боярину да по житъему, да кои люди в суде сидели, да и приставом; а иному никому же у доклада не быть. А докладшиком садиться на неделю по трижды, в понедельник, в середу и в пяток. А кои докладшик не сядет на тот день, ино взять на боярине два рубля, а на житьем рубль. А докладшиком от доклада посула не взять, а у доклада не дружить никоею хитростью, по крестному целованью. А кому сести на докладе, ино ему крест целовать на сей на крестной грамоте одновй¹⁴². Решение вышестоящей инстанции по докладу выносилось на основе фактического пересмотра всех материалов дела. Таким образом, институт доклада являлся зародышем апелляционного производства в России.

Учитывая изменения экономического положения холопов, Судебник 1497 года, развивая ст. ст. 66 и 85 Русской Правды Пространной редакции о допущении к свидетельским показаниям холопов, предоставляет им право отвечать и искать на суде, т. е. признает их субъектами права. Кроме этого, Судебник законодательно подтверждает практикуемый отпуск холопов на волю. Это видно в ст. 17, которая предусматривает выдачу правой и отпустной грамот, т. е. судебного решения по искам холопов и документа об отпуске холопов на волю. По наблюдениям Е. И. Колычевой, такой отпуск распространялся прежде всего на верхушку административно-хозяйственного аппарата, военную дружину и одиноких женщин. Он осуществлялся преимущественно в случае выморочности владений феодала и первоначально не требовал определенной регламентации. Факт освобождения того или иного полного человека фиксировался обычно в духовных грамотах (завещаниях). Как правило, отпусгные грамоты давались в спорных случаях¹⁴³, и лишь Судебник 1497 года не только узаконил необходимость выдачи отпустных грамот при всех случаях отпуска холопов, но и определил порядок выдачи их (см. ст. ст. 17, 18, 20, 40—43). Статья 17 устанавливает одинаковую пошлину при выдаче правой и отпустной грамот, размер которой определяется не из расчета пошлин с рубля, а с головы, т. е. с человека. Законодательно подтверждая право на отпуск холопов. Судебник, однако, строго регламентирует порядок его осуществления.

Статья 18 относит решение вопроса об отпуске холопов к компетенции наместника, державшего кормление с боярским судом. В волостях (т. е. в частях уезда) функции управления и суда осуществляли волостели. Судебные функции осуществляли также дворецкие, слободчики, приказчики, посольские и т. д. Все они находились на содержании населения, которое предоставляло им так называемый корм. А кто будет волостель на Кривондине волости, ... корму ... имели на Рождество Христово со шти деревень десятеро хлебов, да полоть мяса, да мех овса, да воз сена; а тиуну его... пятеро хлебов, да полоть мяса, да острамок (полвоза. —Авт.) сена, да полмеха овса; а доводчику ... с деревни хлеб, да часть мяса, да эобня (кошель, лукошко) овса¹⁴⁴. Кормление давалось, на срок, обычно на год.

Стремясь централизовать судебный аппарат. Судебник установил два вида кормлений: кормление с боярским и кормление без боярского суда. Кормленщик с судом боярским имел право выносить окончательное решение по ряду наиболее важных дел (о холопах, татях, разбойниках). Должности кормленщика с боярским судом получали обычно лица, занимавшие привилегированное положение в системе аппарата управления Русского феодального государства, а также наместники и волостели наиболее отдаленных от центра областей. Кормленщик без боярского суда был обязан вносить решения по этим делам на доклад в вышестоящую инстанцию. Ею была Боярская Дума, для государевых тиунов — великий князь, а для тиунов боярских — соответствующий наместник с боярским судом. Тиуны, а также дьяки, городовые приказчики и другие приказные лица заведовали доходами в пользу самого государя — государев тиун, либо своего господина — тиуны боярские. Отпускная грамота, выданная без боярского доклада и без дьячей подписи, а в городах без доклада наместнику, державшему кормление с боярским судом, являлась недействительной. Исключение допускалось лишь в том случае, если отпускная была написана собственноручно владельцем холопа, что предполагало подтверждение его согласия на отпуск холопа.

Статья 19 предусматривает отмену неправильного решения судьи (та грамота не в грамоту) и предоставляет истцу право повторного рассмотрения дела. Поскольку дело начиналось заново, перед нами институт апелляционного судопроизводства, которое, по всей вероятности, осуществлял сам князь. Это способствовало усилению авторитета суда и защите прав господствующего класса. Законодательство не отличает еще неправый суд от судебной ошибки и не устанавливает ответственности судей за вынесение ими неправильного решения.

Статья 20 является не столько иллюстрацией ст. 19, сколько дополнением, уточнением, усилением ст. 18, регистрирующей отпуск холопов на волю. В ней вновь подчеркивается, что наместники и волостели, державшие кормление без боярского суда, неправомочны без обращения в вышестоящую инстанцию решать никакие дела, связанные с правовым положением холопов. Они не могут выдавать не только отпускные, но также грамоты беглые и государя грамоты правые, т. е. решения суда по спорному делу между холоповладельцами о выдаче холопа или робы одной из сторон или о несостоятельности притязаний феодала, когда холопу удавалось доказать свое свободное состояние. Контроль за выдачей этих документов в условиях отпуска холопов и наряду с этим массового бегства и переманивания холопов землевладельцами был особенно необходим для охраны интересов господствующего класса.

Данные статьи, могущие, по мнению Л. В. Черепнина, представлять собой самостоятельный правовой памятник, посвященный великокняжескому суду, определяют размер пошлин за разбор дел этим судом¹⁴⁵. Под княжеским судом понимался как суд самого великого князя, так и его детей. Сохранились правые грамоты XV в. — сына и внука Ивана III. Великокняжеский суд в тот период рассматривал дела в качестве суда первой инстанции по отношению к жителям своего домена, а также особо важные дела или дела, совершенные лицами, имеющими привилегию на суд князя. К ним обычно относились обладатели (духовные и светские) тарханных грамот, и служилые люди, начиная с чина стольника. Помимо этого, князь рассматривал дела, поданные лично на его имя, направленные по докладу из нижестоящего суда для утверждения или отмены принятого судом решения, а также являлся высшей апелляционной инстанцией по делам, решенным нижестоящими судами, осуществляя так называемый пересуд. Воспроизводя текст ст. ст. 3,15—17 о размерах пошлин за выдачу правых грамот, отпускных и докладного списка, статьи подтверждают, что пошлины в великокняжеском суде взыскиваются те же, что и в боярском суде.

В статье определяются пошлины за выдачу бессудной грамоты. Дело в этом случае решалось в пользу явившейся стороны. Поскольку бессудная грамота упоминается только в связи с производством дела в княжеском суде и в статье говорится о пошлинах печатнику, можно согласиться с А, Г. Поляком, что “решение вопроса о возможности удовлетворить иск без предварительного судебного разбирательства входило исключительно в компетенцию великокняжеской власти”¹⁴⁶. Отнесение вопроса о выдаче бессудной грамоты к великокняжеской компетенции позволяло брать под защиту дворян, которые, будучина государственной службе, могли пропустить срок явки в суд.

В статье устанавливается пошлина за выдачу срочной грамоты, а также за изменение срока явки в суд. Если срок отписати, т. е. изменить срок явки хотели обе стороны, пошлины, в том числе хожоное недельщику (см. комментарий к ст. ст. 4—7, 29), распределялись между ними поровну; если же срок отписывался по просьбе одной из сторон, то уплата всех пошлин возлагалась на нее. В данном случае хожоное — плата недельщику за извещение истца или ответчика о явке в суд к сроку, указанному в срочной грамоте, или за посылку в суд для оформления (по поручению одной из сторон) отсрочки. Срочные грамоты оформлялись при участии официального лица — пристава, хранились обычно у дьяков и служили основанием для выдачи бессудных грамот¹⁴⁷.

В статье предписывается (при неявке ответчика в суд в назначенный срок, что устанавливалось дьяками) выдавать истцу на восьмой день после срока, указанного в срочной грамоте, бессудную грамоту. Это делать мог только дьяк, а не подьячий, что усиливало значение центрального суда.

В статье регламентируется порядок выдачи приставных грамот, т. е. грамот, выдававшихся приставу и разрешавших ему брать на поруки ответчика при вызове его в суд, производить обыски или иные действия, необходимые для расследования по делу или приведения в исполнение приговора. Пошлина за выдачу приставной грамоты взыскивалась из суммы езда, получаемого недельщиком. Под ездом понималась пошлина за поездку пристава, недельщика за пределы города. В целях предупреждения злоупотреблений со стороны должностных лиц сумма езда оставалась неизменной независимо от числа истцов, участвующих в оплате езда, и устанавливалась в зависимости от расстояния до пункта, куда направлялся недельщик (см. комментарий к ст. 30). Приставная грамота выдавалась только в том случае, если цена иска превышала затраты, необходимые для отправки пристава за ответчиком. Таким образом, малоимущее население, чаще всего обращавшееся в суд с исками небольших размеров, фактически лишалось возможности прибегнуть к помощи пристава.

По мнению С. В. Юшкова и Л. В. Черепнина, в этих статьях содержатся ранее изданные правительством Ивана III указы “О езду” и “О недельщиках”, целиком вошедшие в Судебник.

В ст. 29 говорится о пошлине недельщику за выполнение обязанностей в пределах города, так называемом хожомом. Упоминание в статье площадной пошлины указывает, по мнению Л.В. Черепнина, на постоянный штат московских площадных неделыциков, подобных позднейшим подьячим Ивановской площади¹⁴⁸. Статья предусматривает различные пошлины в зависимости от обязанностей неделыциков. За вызов ответчика ^в суд в пределах Москвы с него взыскивалась пошлина в размере 10 денег. Если же недельщик производил и расследование по делу, она, как в пределах одного города, так и при еаде, увеличивалась вдвое. Наряду с установлением пошлин за производство расследования статья запрещает неделыцикам брать поминки — вознаграждение за передачу ответчиков на поруки.

Статья 30 устанавливает размер вознаграждения недельщика за проезд от Москвы до других пунктов Русского государства. Сумма езда зависела от расстояния и колебалась от 8 рублей до 10 алтын.

Статья 31 предписывает неделыцикам выполнять свои обязанности лично или с помощью своих племянников и людей. Под племянниками понимались родственники. Являясь, как правило, представителем мелких или средних землевладельцев, недельщик имел в своем хозяйстве зависимых от него людей, т. е. холопов, за действия которых он отвечал как господин. Должностные функции феодала могли выполняться всеми членами его “фамилии”. Вместе с тем неделыцикам запрещалось перепоручать свои обязанности урочникам, т. е. посторонним, нанятым для выполнения определенного дела, урока, людям, за действия которых недельщик не мог нести полной ответственности.

Одновременно в статье определяется порядок осуществления недельщиком своих обязанностей. Ему запрещается брать вознаграждение за назначение поручителей при выезде на расследование и еэдити с приставными в своем городе. Высказанное Л. В. Черепниным предположение, что эта фраза может означать запрещение повышенного вознаграждения (еэд вместо хожоного¹⁴⁹), не согласуется с положением статьи о запрещении недельщику осуществлять расследование в месте своего жительства. Именно этим, по мнению В. Н. Татищева, достигалось пресечение злоупотреблений и предупреждение пристрастных действий со стороны недельщика¹⁵⁰. Представляется, что такое объяснение является более правильным и вытекает из самого текста статьи.

Статья 32 относит взыскание убытков и расходов, причиненных волокитой, т. е. затяжкой, проволочкой дела (большей частью в целях вымогательства) со стороны, проигравшей дело, оставляя безнаказанным виновное в этом должностное лицо, в частности пристава.

Статья 33 (как и ст. 1 Судебника) запрещает неделыцикам брать посулы (взятки) как в свою пользу, так и в пользу судей, хотя и не устанавливает еще ответственности за такой вид преступления.

Статья 34 предписывает пытати татя бесхитростно, т. е. добросовестно, справедливо, без предвзятого мнения и злого умысла, запрещая ему клеветать на кого-либо. О результатах допроса недельщик обязан был доносить великому князю или судье, по чьему поручению он рассматривает дело. Как видно из статьи, в обязанности недельщика входил не только допрос данного ему судьей татя, но и розыск преступника. К этим случаям, надо полагать, и относится характеристика недельщика как лица, которое “хватает злодеев и держит их в тюрьмах” ¹⁵¹. Возможно, что неделыцики специально посылались для вылавливания татей, лихих людей, разбойников в наиболее неспокойные местности. При розыске татей также предписывалось не попустительствовать им. Запрещалось отпускать найденных татей за взятку и, злоупотребляя правами недельщика, арестовывать невинных, не причастных к преступлению людей. Как видно из ст. 35, в обязанность недельщика входило также содержание татей под стражей до передачи их дела в суд. Находящихся под арестом татей запрещалось без обращения в вышестоящую инстанцию ни отдавать на поруки, ни продавати, т. е. выдавать истцу в холопы до отработки долга.

Статья 36 устанавливает обязанность недельщикане задерживать передачу дела в суд, особо запрещая волокиту при выдаче бессудных грамот или перенесения срока явки в суд.

Отражая стремление правительства ограничить произвол должностных лиц, статья содержит запрет недельщику получать двойное вознаграждение за одно и то же действие, а именно при перенесении срока явки в суд обелю исцем вместе, т. е. одновременно, на один срок, недельщику взяты одно хожоное с обеих сторон, а опроче того ему не взяти ничего. Также при отписании срока кем-либо по поручению стороны пошлина взыскивалась только одна. Уточняются и условия взимания езда, который взыскивается по окончании дела с виноватого. Если пристав получил вознаграждение со стороны, которая была признана победившей, последняя приобретала право регрессного иска к проигравшему дело. Однако закон не доводит дело до конца, ибо не устанавливает конкретных санкций за нарушение предписаний. На практике подобные нарушения карались, очевидно, чаще всего отстранением от должности.

Статья 37 начинает раздел судебника, в котором регламентируется порядок действий местных судебных органов — наместников и волостелей (ст. ст. 37—45, 64, 67). По мнению С. В. Юшкова и Л. В. Черепнина, этот текст был составлен ранее и вошел подобно “Указу о езду” в Судебник.

Наместники и волостели обычно чинили суд и расправу над населением не лично, а через тиуна, являющегося, как правило, их холопом¹⁵². Приезжавшии в город или волость с приставной грамотой недельщик обязан был предъявить грамоту наместнику, волостелю или их тиунам, и в случае, когда оба истца, как именуются здесь истец и ответчик, подсудны суду одного города или волости, т. е. имеют одну подсудность, обоих исцов поставити пред наместником или пред волостелем или пред их тиуны. Действовать самостоятельно на территории наместничества без санкции наместника недельщик не имел права.

Вместе с тем Судебник, отражавший политику Ивана III, направленную на укрепление позиций дворянства и ограничение своеволия боярства, распространяет нормы, регулирующие деятельность центрального суда на местный суд и берет под контроль деятельность органов наместничьего управления.

Лучшие или добрые люди представляли население не по выбору, а по своему положению в местном обществе. Обычай, когда в судебном разбирательстве принимали участие представители общины, был закреплен ст. 19 Белозерской уставной грамоты — наместником и тиуном без добрых людей не судити суд, а затем в настоящей статье судебника. Присутствовавшие на суде лучшие люди, число и функции которых еще не определялись, контролировали суд кормленщиков, ограничивалиих произвол, что способствовало укреплению единой централизованной системы судебного аппарата. Симптоматично то, что участие лучших людей было обязательно в судах наместников, державших кормление с боярским судом, рассматривавшим наиболее важные и опасные для государства дела.

Остальное содержание статьи определяет порядок взимания пошлин при рассмотрении дела в местном суде и повторяет фактически ст. ст. 1—7 Судебника в отношении центрального суда с той лишь разницей, что для местного суда размер пошлин определяется по уставным грамотам наместничьего управления, среди которых были Двинская (1397г.) и Белозерская (1488г.) уставные грамоты.

Статья 39 повторяет ст. 8 Судебника, за исключением упоминания о боярине и дьяке, которые заменяются здесь наместником и тиуном.

В статьях (на основе ст. ст. 15, 17, 18, 23) содержится решение вопросов о порядке “отпуска” холопов органами наместничьего управления. Во главе их стояли не только бояре, получавшие от князей города и волости, кормление с судом и данью, но и дети боярские — представители низшего разряда служилых по отечеству, т. е. по происхождению¹⁵⁴. Они отправляли суд через своих холопов, одним из которых был тиун.

Согласно ст. 40, тиун от имени государя своего творил суд и расправу над местным населением, взыскивал пошлины. Вместе с тем тиун находился в личной зависимости от кормленщика, который отвечал за его действия.

Поэтому ст. 41 специально подчеркивает, что тиун без санкции кормленщика не имел права выдавать правую и отпускную грамоты на холопа.

Необходимость доклада в вышестоящую инстанцию при выдаче отпускной грамоты зафиксирована в ст. 42, повторяющей эту норму, но уже в отношении сына боярского¹⁵⁵.

Здесь не просто повторяется ст. 20 о порядке выдачи граиот по холопьим делам, а значительно ограничивается право должностных лиц наместничьего управления в решении наиболее важных дел. В отличие от ст. 20, запрещавшей выдачу правых и беглых грамот кормленщиками без боярского суда, ст. 43 запрещает решать дела о холопах, а также об отпуске их на свободу, отдаче “головой” до искупа и других мерах в отношении татей и душегубцев и всякого лихого человека тиунам великого князя и тиунам боярина, у которого кормление с боярским судом.

В ст. 44 определяется порядок вознаграждения приставов. Пошлины им, как видно из ст. 22 Белозерской уставной грамоты, регулируются уставными грамотами наместничьего управления. При отсутствии таковых хоясоное берется в размере 4 денег, а пошлина за еэд взыскивается так же, как и в ст. 29, определяющей вознаграждение недельщиков, т. е. в зависимости от расстояния. При расследовании дела пошлина увеличивалась вдвое. Распространение норм, относящихся к центральному суду, на местный суд, имело своей целью устранение произвола на местах и установление единообразия в порядке судопроизводства.

Статья 45, имея в основе ст. 13 Двинской уставной грамоты н ст. 23 Белозерской уставной грамоты о праве обжалования действий должностных лиц наместничьего управления, устанавливает обязанность кормленщика являться на суд в центральные органы в срок, указанный срочной грамотой. Последняя давалась ответчику на основе приставной. Приставная грамота, подписанная недельщиком, давалась приставу и содержала указание “дать ему на поруки такого-то, от имени такого-то, в таком-то иске”. Приехав на место, пристав должен был накинуть на ответчика срочную, т. е. сообщить ему срок явки в суд и потребовать от него поручительства о явке в суд в указанный срок. Срок назначался по усмотрению суда, с учетом имеющегося по этому поводу законодательства. Так, наместников можно было вызывать к суду лишь по окончании срока их кормления. Срок вызова крестьян обычно падал на период с 1 октября по 1 апреля, т. е. не на деловую пору. При невозможности кормленщика приехать самому ему разрешалось послать кого-либо вместо себя.

В этих статьях определяется порядок доказывания добросовестного приобретения вещи.

Статья 46 несколько перерабатывает и уточняет нормы ст. 56 и частично ст. 46 Псковской Судной грамоты. Не дифференцируя еще порядок заключения договора купли-продажи в зависимости от объекта, Судебник оговаривает, что речь идет о покупке новых вещей опроче лошади. Это свидетельствует о том, что сделка куплипродажи лошадей — в то время основной тягловой силы — требовала иного оформления. Действительность сделки купли-продажи, совершенной на торгу в отношении новых вещей, подтверждалась показаниями двух-трех людей добрых. По Псковской Судной грамоте требовалось 4—5 человек, которые здесь впервые в русском законодательстве именовались свидетелями. Статья 46 также понимает под добрыми людьми свидетелей, которые подтверждали, что пред ними купил в торгу. Показания свидетелей являлись бесспорным видом доказательств, не требующим принесения покупателем присяги.

Статья 47 распространяет этот порядок доказательства правомерности владения и распоряжения вещью и на случай купли-продажи на чюжей земли. Вслед за Псковской Судной грамотой Судебник воспринимает термин свидетели. Но если по ст. 47 Псковской Судной грамоты для освобождения покупателя от ответственности достаточно было принесения им присяги в том, что имущество приобретено законным путем, то, по Судебнику, дело решается на основе показаний свидетелей, в присутствии которых совершена покупка, и лишь при отсутствии их допускалась присяга (а не будет у него свидетелей, ино ему правда дати). Ограничение применения присяги объяснялось недоверием к этому виду доказательства со стороны господствующего класса. Эта линия неуклонно проводилась судебной практикой. Так, например, если ответчик не имел свидетелей или письменных доказательств для подтверждения своего права, суд отказывал в применении целованиа в качестве доказательства даже в том случае, если обе стороны были согласны на него.

В статьях регламентируется порядок свидетельских показаний. В Судебнике 1497 года, в отличие от Русской Правды, свидетели не разделяются на послухов и видоков. Аналогично ст. 20 Псковской Судной грамоты, послух является в XV в. свидетелем факта, очевидцем, о чем ясно говорится в ст. 67 Судебника: А послухом не видев не послушествовати. Послухами могли быть все, в том числе и холопы. Необходимым условием свидетельских показаний была личная непричастность к делу и совершеннолетие. Однако показания свидетелей расценивались по-разному в зависимости от их социальной принадлежности. Согласно ст. 22 Новгородской Судной грамоты, холопы могли послушествовать только на холопа. “Свидетельство одного человека из благородного сословия, — отмечал Герберштейн, — значит более, чем свидетельства многих людей низкого состояния” ¹⁵⁶. Наиболее часто послухами, особенно по земельным спорам, являлись старожильцы, именуемые также знахарями. Это были старые люди, имеющие репутацию добрых, т. е. благонадежных, людей, помнившие все подробности данной земельной тяжбы. Они могли сказать судье: Яз, господине, помню за тридцать, пятьдесят или семьдесят лет. Послухами могли быть также прежние владельцы спорного имущества, составители письменных документов на него, дьяки и должностные лица — разъездные мужи, отводчики (лица, участвовавшие в отводе земель) и даже сами судьи¹⁵⁷. Свидетель должен был явиться на суд в определенный ему должностными лицами (доводчиками, праветчиками, ездоками, приставами, недельщиками) срок. От явки его освобождали лишь болезнь или служба. Однако и в этом случае он должен был прислать свое письменное свидетельство¹⁵⁸. Поскольку послушество признавалось бесспорным видом доказательства, судебная практика знала случаи отвода послухов ввиду их заинтересованности в разрешении тяжбы. Так, по спорному делу о половине села Гравороново свидетели были отведены противной стороной, потому что с одним из послухов ответчик был в неприязненных отношениях и судился, а два других являлись родствениками истца¹⁵⁹.

В ст. 48 на основе ст. ст. 20, 28, 29, 107 Псковской Судной грамоты определяется порядок проверки свидетельских показаний в делах о побоях, грабеже или по обязательствам из договоров займа. Порядок решения спора, как свидетельствует Р. Ченслер, зависел от ответчика, который мог доказывать свою правоту путем судебного поединка с послухом или через принесение присяги¹⁶⁰. Указывая на возможность замены полем свидетельских показаний, Герберштейн сообщает: “Если истец приводит свидетелей, то спрашивают обе стороны, желают ли они положиться на их слова. На это обычно отвечают: “Пусть свидетели будут выслушаны по справедливости и обычаю”. Если они свидетельствуют против обвиняемого, то обвиняемый немедленно вступается и возражает против свидетельств и самих лиц, говоря: “Требую назначить мне присягу, вручаю себя правосудию божию и требую поля и поединка”. И, таким образом, им, по отечественному обычаю, назначается поединок”¹⁶¹. Если ответчик, стае у поля, у креста положит, т. е. присягая во время судебного поединка, признает требования истца, истец освобождается от принесения присяги (бес йелованыа свое возмет), а ответчик уплачивает пошлины за судебный поединок и освобождается от дополнительных наказаний, назначаемых судьей для лиц, побежденных в судебном поединке (а вины ему убитые нет). Если ответчик признавал требования истца до начала судебного поединка, он оплачивал пошлину судьям, а полевых ему пошлин нет.

Статья 49 развивает установленный еще Псковской Судной грамотой (ст. ст. 21, 36, 119) институт представительства на поле. Судебник 1497 года расширяет круг лиц, могущих участвовать в процессе не лично, а через наймитов. Если эти лица прибегали к помощи наймитов, выступая в качестве ответчиков, то послух истца не мог выставить своего наймита против наймита ответчика (а послуху наймита нет). Следует отметить, что в отличие от Псковской Судной грамоты, именовавшей стороны в процессе единым словом истец, судебник, уточняя юридическую терминологию, вводит понятие истца и ответчика.

Статья 50 устанавливает материальную ответственность свидетеля за неявку в суд (в размере суммы иска, убытков и пошлин) независимо от того, мог ли свидетель дать показания по делу или нет. Если неявка свидетеля вызывалась неверным указанием срока явки, то свидетелю предоставлялось право оспаривать перед судом правильность срока, определенного ему праветчиком. Установление ответственности за неявку свидетелей обусловливалось усилением роли этого вида доказательств за счет вытеснения таких их видов, как поле, присяга, ордалии. Свидетельские показания являлись решающими при возбуждении дела.

Статья 51, аналогично ст. 22 Псковской Судной грамоты, устанавливает, что неподтверждение послухом обстоятельств, приведенных истцом, лишало истца права на удовлетворение иска. А послух не говорит перед судиями в ысцевы речи, и истець тем и виноват.

Статья 52, аналогичная ст. 36 Псковской Судной грамоты, уточняет отдельные аспекты института представительства по сравнению со ст. 49. Так, если в ст. 49 определяется порядок представительства в отношении ответчиков, то в ст. 52 говорится об учинении иска с их стороны (А на котором чего взыщет жонка, или детина мал, или кто стар). В этом случае ответчик и послухи также могли выставить своих наймитов. Привлечение наймита влекло за собой изменение в порядке процесса; если истец и послухи могли очистить себя присягой, в отличие от Псковской Судной грамоты, где присягу приносил только истец, то для наймитов было обязательно биться на поле (а исцем или послуху целовати, а наймитом битися). Этим и объясняется тот факт, что в качестве наймитов часто выступали холопы своих господ.

В отличие от ст. 3 Двинской уставной грамоты и ст. ст. 37 и 80 Псковской Судной грамоты, предусматривающих примирение сторон до обращения в суд, данная статья фиксирует возможность мирного решения конфликта и после начала судебного разбирательства: А кто кого поймает приставом. Примирение допускалось по делам, непосредственно не затрагивающим интересы государства: при обвинении в бою, в лае или в займах. В случае прекращения дела стороны уплачивали судебному приставу хоженое и езд, т. е. пошлины, связанные с началом дела (см. комментарий к ст. ст. 29—30). Вместе с тем в целях контроля за всеми делами со стороны государственной власти мировое соглашение считалось действительным только после утверждения его судьей.

Статья определяет условие договора личного найма, получившего в середине XV в. значительное распространение в связи с развитием товарного производства, городов и ростом числа людей, лишенных средств производства и продающих свою рабочую силу. Эти люди, поступавшие к феодалу для работы по найму, наймиты, положение которых регулировалось уже Псковской Судной грамотой¹⁶², обязывались работать на своего хозяина в течение определенного срока, или до выполнения всего дела своего (см. ст. 40 Псковской Судной грамоты). Но если по Псковской Судной грамоте ушедший самовольно наймит имел право на получение платы за последний год работы, независимо от проработанного времени, то, по Судебнику, наймит, ушедший до окончания срока договора, терял право на получение какого бы то ни было вознаграждения: А наймит не дослужит своего урока, а пойдет прочь, и он найму лишен.

Статья детализирует ст. 54 Русской Правды Пространной редакции с учетом экономического развития Руси и ростом товарно-денежных отношений. Судебник уточняет права и обязанности купца, который, идучи в торговлю (вместо шед кде любо как было записано в Русской Правде), использует в своих торговых оборотах не только чужие деньги, но и чужой товар. В случае растраты, потери взятого имущества несостоятельный должник отвечает в зависимости от наличия или отсутствия злой воли. Неуплата долга вследствие несчастного случая, происшедшего с виновным (утеряется товар безхитростно, истонет, или эгорить, или рать возметь), не сопровождалась выдачей кредитору, а влекла лишь обязанность возвратить исцеву истину. Судебник дополняет положение Русской Правды о взыскании причитающейся истцу суммы от лета — погодно, указанием на то, что сумма иска взыскивается без росту, без процентов. Вместе с тем Судебник, отражая развитие русской правовой мысли, опускает имевшееся в Русской Правде религиозное обоснование несостоятельности (за не же пагуба от бога есть).

Если невозвращение долга или потеря имущества произошли по вине ответчика (пропыет, или иным какым безумием погубит товар свой без напраэдньства), то, в отличие от Русской Правды, где наказание передавалось на усмотрение кредиторов (ждут ли ему, продадят ли, а своя им воля), Судебник предписывает выдачу виновного истцу головою на продажу. По мнению Л. В. Черепнина, это означало выдачу виновного истцу в холопство¹⁶³.

Усиливая роль государственного аппарата в пресечении разного рода злоупотреблений и охране интересов кредиторов, Судебник устанавливает не известный Русской Правде порядок, согласно которому полетная грамота выдается только после того, как боярин, расследовав все обстоятельства дела, установит, что несостоятельность возникла в силу независящих от займополучателя причин. Обязательность расследования боярином, т. е. должностным лицом центрального суда, причин несостоятельности и скрепление полетной грамоты великокняжеской печатью гарантировало защиту интересов заимодавцев, в первую очередь купцов и духовных феодалов, являвшихся основными кредиторами.

В этой статье устанавливается, что холопы, бежавшие из татарского плена, освобождаются от холопства и не подлежат отдаче старому государю, т. е. своему прежнему владельцу. Это способствовало пополнению рядов великокняжеских тяглых, городских, а иногда и служилых людей, что соответствовало политике централизованного государства. Возвращение пленных было одной из важнейших забот Русского государства: в XVI в. существовал даже специальный налог — полоняничные деньги — для выкупа пленных¹⁶⁴. Помимо того освобождение бежавшего из татарского плена холопа могло рассматриваться как награда за участие в борьбе с татарами¹⁶⁵.

Статья 57 Судебника, озаглавленная О христианском отказе, отразила крупнейший этап в оформлении крестьянской зависимости. В предшествующий период феодального строя, несмотря на зависимость крестьян от землевладельца, крестьяне пользовались еще правом выхода, т. е. свободного перехода от одного владельца к другому. Усиленное развитие феодального землевладения в XIV — XV вв., происходившее за счет захвата или раздачи издавна населенных крестьянством земель в собственность феодалам, дальнейшее развитие производительных сил вызывали невиданную ранее потребность землевладельцев в рабочих руках. Землевладельцы стали ограничивать выход крестьян, устанавливая невыгодные для них сроки выхода и обязанность уплаты всех долгов. Первоначально это относилось к наиболее зависимым от землевладельца категориям — старожильцам, серебренникам, половникам¹⁶⁶. Возник вопрос о закреплении крестьянского населения за землевладельцами. Переход крестьян в другое княжество затрагивал не только интересы мелкого феодального собственника, но и князя, который в лице ушедших терял плательщиков дани.

Поэтому в XIV в. князья вносили в договоры между собой обязательство не переманивать друг у друга чернотяглых крестьян, т. е. людей, составлявших основную массу тяглецов. Так, жалованная грамота великого князя Ивана Даниловича Калиты о привилегиях людям новгородского Юрьева монастыря, живущим на Волоке, относящаяся к первой половине XIV в., гласит: А архимариту тяглых людей волоцких не приимати; такоже и из очины князя великого из Москвы людии не приимати. А кто детий моих, или братьи моее мое данье порушит, а то судит ему бог и святым Геворгий в страшное свое пришествие, а князю великому дастъ сто рубля...¹⁶⁷

Различные грамоты отчетливо показывают, что пополнение вотчин и поместий рабочими руками могло происходить за счет покупки или переманивания крестьян одними феодалами у других. Заинтересованные в росте хозяйств своих феодалов великие князья оказывали льготы феодальным хозяйствам, пополняемым новопорядчиками при условии, если эти новопорядчики взяты не из владения самого князя-жалователя — великого или удельного. Тутошних людей волостных в ту дереню отцю моему митрополиту не прииматъ. А кого отец мой митрополит перезовет в ту деревню людей из ыных княженей, а не из моево великого княжениа, и тем людем пришлым на десять лет ненадобеть им моя дань.., гласит жалованная грамота великого князя Василия Дмитриевича митрополиту Фотию от 1420—1421 гг.¹⁶⁸. Так началось ограничение свободного передвижения крестьян. С середины XV в. появляется ряд грамот великого князя, выдававшихся по просьбе отдельных крупнейших феодалов (особенно церковных). Просьбы эти сводились, во-первых, к установлению единого для всех феодалов срока отпуска и приема крестьян, а именно: к узаконению установившегося на практике Юрьева дня. О том, что Юрьев день был уже общепринятым сроком (по Судебнику две недели: одна—до 26 ноября, другая—после этой даты) перехода крестьян, свидетельствуют жалобы великому князю на землевладельцев, продолжавших отказывать (принимать) крестьян ... не о Юрьеве дни, иных о Рожестве Христове, а иных о Петрове дни¹⁶⁹ . Во-вторых, наряду с установлением общего срока перехода, грамоты закрепляли и другое требуемое феодалами условие — обязательство уходящего крестьянина вернуть имеющуюся за ним задолженность, серебро (а оказати серебреника и половника о Юрьеве дни, да и серебро заплатит...)¹⁷⁰.

Еще более стремились землевладельцы к закреплению за собой основной рабочей силы — старожильцев. Именно эта категория крестьян, как более связанная с землей, данным хозяйственным комплексом, в первую очередь подверглась такому закрепощению. Отдельные феодалы добивались от великого князя грамот, запрещающих вовсе отпуск крестьян-старо-жильцев. Так, уже в жалованной грамоте великого князя Василия II Васильевича от 1455—1462гг. Троице-Сергиеву монастырю говорится: ... которово их хрестьянина ис того села и из деревень кто к собе откажет, а их старожилца, и яз князь велики, тех крестьян из Присек и из деревень не велел выпущати ни х кому ¹⁷¹. Жалованная грамота предоставляла монастырю право вернуть на свои земли людей, ушедших ... из их сел в мои села, великого князя, или в села в моее великое княгыни и в боярские села...¹⁷². Одновременно грамота закрепляла за монастырем всех живущих в его угличских селах крестьян (... а которые люди живут в их селех нынеча, и яз, князь великый, тех людей не велел пущати прочь...) ¹⁷³. Аналогичные ограничения крестьянского перехода были подтверждены Иваном III и позднейшими грамотами (1488—1490 гг.)¹⁷⁴. Издание княжеских грамот способствовало установлению единых условий и времени крестьянского перехода, без соблюдения которых отказ не в отказ. Для розыска крестьян, ушедших с нарушением правил перехода, и возвращения их на старые места землевладельцы пользовались услугами приставов. Так, в ответ на жалобу игумена Троице-Сергиева монастыря об уходе крестьян из монастырских сел несвоевременно сее зимы о Зборе (примерно в феврале) великий князь выделил монастырю пристава для розыска ушедших крестьян и возвращения их на прежние места жительства (... и где пристав мои их наедет в моих селех или в слободах, или в боярских селех и в слободках, и пристав мои тех их хрестыан монастырьских опять выведет в их села в Шухобалские, да посадит их по старым местом, где хто жил, до Юрьева дни до осеннего)¹⁷⁵.

Судебник 1497 года удовлетворил требование господствующего класса, законодательно оформив повсеместное ограничение крестьянского выхода. Возможность такого выхода ограничивалась также тем, что каждый уходящий крестьянин обязан был внести пожилое, т. е. определенную условную сумму. Выплата пожилого являлась обязательной для всех крестьян, независимо от наличия или отсутствия у них задолженности по отношению к землевладельцу. Размер пожилого зависел от того, находился ли двор в степной или лесной полосе. Это различие, по мнению А. Л. Шапиро, обусловливалось тем, что в лесной местности легче было поставить двор, постройки, а потому уход крестьянина от землевладельца наносил последнему меньший ущерб. Правомерен и его вывод, что пожилое не компенсировало землевладельцу ущерб от переходов ¹⁷⁶. Но это, как представляется, есть лишнее подтверждение тому, что помещики предпочитали иметь заселенные крестьянами земли, нежели получение пожилого. Вместе с тем именно выплата пожилого, которое было весьма обременительно для крестьянина, ограничивало возможности его перехода. Таким образом. Судебник 1497 года в сравнении с грамотами XIV — XV вв. сделал новый шаг по пути закрепощения крестьянства. Особенно ясно это выражено во второй части статьи, которая направлена на ограничение выхода наиболее подвижной и многочисленной массы сельского населения, так называемых новопо рядчиков или новоприходцев, т. е. Крестьян похожих, переходящих с земли одного землевладельца на землю другого по истечении годичного или иного небольшого срока. Установление размера пожилого в одну четверть двора для крестьян, проживших за землевладельцами лишь один год, почти исключало возможность выхода для крестьян новопорядчиков, а обязанность уплаты размера всего пожилого для крестьян, проживших четыре года, фактически стирала разницу между старожильцем и новопо рядчиком. Таким образом, ранее свободные разряды сельского населения прикреплялись к земле.

Статья 58

Здесь Судебник основывается на ст. 109 Псковской Судной грамоты, определявшей юрисдикцию церковного суда. Являясь одним из крупнейших феодалов, церковь обладала судебной властью, которую осуществляла через суды епископов, где судьей был епископ или назначенные им наместники, и монастырские суды, в которых судьей был игумен или назначенные им прикашики. Так же, как и кормленщики, епископы и игумены получали вознаграждение с подсудного им населения. Ведению церковных судов подлежали духовенство, а также патронируемые церковью люди (которые питаются от церкви божиа). Отражая политику централизации судебной власти и ограничения пределов компетенции круга людей, подсудных церковному суду. Судебник изымает из церковного суда дела, совершенные лицами разной подсудности. Например, когда одна сторона подсудна светскому, а другая — церковному суду (а будет простой человек с церковным), тогда назначается суд вопчей. Вопчей или сместной суд состоял из представителей обоих судов, которым подсудны спорящие. Например, в разборе споров между крестьянами духовных и светских феодалов участвовали представители от духовного и светского суда. Не подлежали святительскому, т. е. церковному суду, и вдовы, живущие своим хозяйством. Помимо ограничения компетенции церковных судов по субъектам церковные суды ограничивались еще и по категориям дел. К ведению церковных судов относились преимущественно дела по личным искам — разбор брачных и семейных дел, отношения между родителями и детьми, дела о наследстве. Наиболее важные уголовные дела — душегубство и разбой с поличным, хотя бы и совершенные лицами, подсудными церковному суду, подлежали рассмотрению исключительно государственными органами. Так, в жалованной грамоте Звенигородского князя Юрия Дмитриевича Савво-Сторожевскому монастырю от 1404 года говорится: А ведает игумен Сава сам свои люди во всех делех и судит сам во всем, или кому игумен прикажет, оприче душегубства...¹⁷⁷ . Даже менее опасные уголовные дела, совершаемые духовными лицами (например, кража), подлежали рассмотрению в государственных судебных органах¹⁷⁸.

В статье определяется порядок наследования в случае отсутствия духовной грамоты — завещания. Сохраняя характерное для русской феодальной собственности положение — сестра при братьях не наследница, — Судебник, в отличие от ст. ст. 92—93 Русской Правды Пространной редакции, предусматривавших выморочность имущества, законодательно подтверждает бытовавший на практике порядок передачи наследования по женской линии и расширяет круг наследников привлечением ближнего от его рода, т. е. боковых родственников, аналогично ст. 15 Псковской Судной грамоты. Отражая начавшийся с XIV в. рост феодального землевладения и дальнейшее укрепление феодализма. Судебник значительно усиливает защиту феодальной собственности и ее основы — земли. Таким образом, в законодательстве наряду с нормами о движимом имуществе — статком — формулируются нормы и относительно недвижимого имущества — земли: порядок наследования и распоряжения ею в условиях борьбы великокняжеской власти с удельно-княжеской оппозицией шел по пути расширения поместной системы, связанной со службой великому князю, государству.

В статьях регулируются вопросы феодально-поземельных отношений.

В ст. 61, отражающей борьбу феодалов с пережитками общинных сервитутов, говорится о необходимости установления изгородей между граничившими землями во избежание потравы скотом посева. Раскладывая расходы по установлению изгородей по половинам, т. е. поровну между смежными владельцами, статья возлагает расходы за причинение потравы не на владельца скота, а на того, чья огорода, т. е. на того, чья изгородь оказалась неисправной. В статье устанавливается, что обязанность ставить изгородь возлагается на владельца той пахотной земли, которая смежна с покосами.

В ст. 62 предусматривается ответственность за повреждение или уничтожение межевых знаков и запашку чужой земли.

Воспроизводя в основном ст. 18 Белозерской и ст. 4 Двинской уставных грамот о наказании за нарушение межевых знаков, ст. 62 усиливает охрану земельной собственности феодалов. Охране подлежат не только земли великого князя, но также боярина и монастыря. Статьей вводится новый для данного преступления вид наказания. Если раньше нарушители подлежали разного рода штрафам, то по данной статье виновного в повреждении межевых знаков или перепашке земли собственника-феодала предписывалось бити кнутием, да исцу взяты на нем рубль. Это же преступление, но совершенное крестьянами промежу себя, влекло за собой денежный штраф (за борон по два алтына) и возмещение убытков пострадавшему, размер которых устанавливался посольским по принципу посмотря по человеку и по ране и по рассуждению. Встречающееся в статье выражение за борам по 2 алтына является особой формулой денежной оплаты, возникшей в результате замены натуральных поборов денежными. С XV в. натуральный оброк в ряде мест вытесняется денежным, и всякого рода поборы часто исчисляются параллельно в натуральном и денежном счете. Так, в жалованной грамоте 1462 года великий князь указывает монастырским крестьянам: А на Петров день дают моему наместнику или волостелю борам да десятеро хлебов, а нелюб борам, ымо десять денег; а нелюбы хлебы, ино по дензе за ковригу¹⁷⁹. Постепенно слово борам стало означать поборы, взыскание, налоги, штрафы (кто у кого межу переорет, межевой борам два алтына; кто у кого пустош или пожню перекосит, перекосной борон по восьми денег)¹⁸⁰. Боран означал также пошлину и административный сбор: А кто перейдет из села в село или из деревни в деревню, перехожий бором взять с обе стороны...¹⁸¹. В связи с тем, что слово борам означало разного рода поборы, возникла и пословица На мир бором прибыл¹⁸².

В ст. 63 срок давности по земельным искам определяется как основа для закрепления права на земельные участки. Вопрос об источниках этой статьи является спорным, ибо сроки исковой давности на Руси, особенно Северо-Восточной, были различными. Первое упоминание о давности связывают с постановлением великого князя Василия Дмитриевича (1389—1425), на которое ссылается в жалованной грамоте от 1483 года его внук Иван III: Как дед мой учинил, князь великий, в своей вотчине в великом княжении суд тогды о землях и о водах за пятнадцать лет, так и мне, князю великому. послати своего боярина. А хто будет отец наш митрополит в нашей вотчине и отцу нашему послать своего боярина и они, ехав в слободку, также учинят исправу в пятнадцать лет землям¹⁸³. Псковская Судная грамота, различавшая давности исковую и приобретательскую, устанавливает единый срок в 4—5 лет (ст. 9), и, наконец, в Правосудии Митрополичьем говорится о трехлетнем сроке¹⁸⁴. Как справедливо замечает С. В. Юшков, необходимо учитывать само понятие давности и ее сроки. В первом случае статья Судебника не является нововведением, поскольку давность была известна еще Правосудию Митрополичью (памятнику, относившемуся еще к XIII в.)¹⁸⁵. Что же касается сроков давности, — а это основное, — в ст. 63 устанавливаются два срока, чего не знал ни один прежний закон. Основываясь на практике митрополичьего суда, статья вводит трехлетнюю давность по искам частных лиц. Этот срок обусловливается тем, что “использование земли в севообороте (трехлетнем) является фактом, в достаточной степени свидетельствующим о полном хозяйственном овладении участка”¹⁸⁶.

Вместе с тем, отражая стремление великокняжеской власти ограничить общинные сервитуты и сосредоточить распоряжение земельной собственностью в своих руках, Судебник увеличивал срок исковой давности по земельным спорам до 6 лет, если иск был направлен на изъятие у неправомочного владельца великокняжеской земли. Увеличение срока исковой •давности в этом случае объясняется, по мнению Л. В. Черепнина, тем, что “основная масса неразрешенных судебных тяжб касалась, как показывают правые грамоты, именно земель великокняжеских крестьян, захваченных крупными феодалами — боярами и монастырями. Именно по этой линии шла главным образом борьба за землю. Отсюда — несколько повышенный срок давности в отношении именно этой категории дел”¹⁸⁷. В случае подачи иска срок исковой давности приостанавливался, а земли до разрешения спорного вопроса судом передавались под наблюдение пристава. Последний должен был их досуживати, т. е. следить за тем, чтобы эти земли не подвергались незаконным захватам и наездам со стороны кого-либо из тяжущихся. Это означало, что спорные земли находились временно в распоряжении великого князя и часто отдавались для обработки их той или иной стороне до разбора дела.

Статья 64

Статья определяет порядок пересмотра дел по жалобе сторон, так называемый пересуд, упоминаемый ст. 3 Новгородской Судной грамоты и договорной грамотой Новгорода 1470—1471 гг. с польским королем Казимиром¹⁸⁸. В отличие от доклада, когда дело поступало на рассмотрение вышестоящей инстанции независимо от желания сторон, пересуд наступал лишь по .жалобе стороны и мог быть прекращен, если во время доклада обе стороны признают правильность судного списка. Пересуд допускался не по любому делу, а лишь в тех случаях, когда одна из сторон оболживит, т. е. подвергнет сомнению, судный список (протокол судебного заседания), а также при решении дела полем (а с поля со всякого пересуд). По делам менши рубля, а также по искам о холопах и земле пересуд не назначался. За пересуд с лица, признанного виновным, взыскивалась пошлина. Она именовалась правой десяток и поступала в пользу Подвойского. Пересуд часто трактуется лишь как судебная пошлина, а не вторичный пересмотр дела. Неправильность такого ограничения отмечена последними исследованиями Судебника¹⁸⁹.

Статья (примыкая непосредственно к ст. ст. 18, 20 Судебника) уточняет порядок взимания пошлин при наличии в одном городе (или волости) нескольких наместников или волостелей. Такое положение являлось, с одной стороны, пережитком периода феодальной раздробленности, когда один город принадлежал нескольким князьям, каждый из которых мог держать особого наместника. Отсюда название третчик, т. е. наместник городской трети. С другой стороны, назначение в один город двух или более наместников вызывалось трудностью исполнять обязанности одному лицу в большом уезде, а также стремлением правительства дать кормление большему числу лиц, особенно по мере увеличения численности служилых людей, которые в челобитных государю просили пустить покормиться. Если доходов, получаемых с города, было недостаточно для двух наместников, то одного сводили, т. е. переводили в другое место, возлагая управление на одного (Здеся мне бил челом Яков Захарьичь, что вам обелю на Костроме сытым быти не с чего; и яа ... тебя если пожаловал — придал другую половину Костромы, с правдою)¹⁹⁰. Ограничивая произвол должностных лиц. Судебник в развитие ст. 4 Уставной грамоты о душегубстве 1456—1462 гг., где порядок взимания наместниками, третчиками и другими должностными лицами пошлин определялся еще по добровольному соглашению сторон в виде посула, предписывает брать пошлины в одинарном размере, т. е. из расчета на одного наместника, с тем чтобы они потом были поделены пополам в том случае, если в городе сидели два наместника.

В данной статье (имеющей в своей основе ст. 110 Русской Правды) определяются источники полного холопства. Упоминания о полном холопстве находятся в духовной грамоте великого князя Ивана Ивановича 1358 года и в договоре Дмитрия Донского с Михаилом Александровичем 1375 года. Оно имеет сходство с обелем Русской Правды, челядью дерноватой и людьми неотхожими Новгородской земли¹⁹¹. В отличие от установившегося мнения, что Судебник 1497 года, отражая стремление феодалов к ограничению полного холопства и замене его зависимым крестьянством, ограничивает источники холопства, Е. И. Колычева дает иную интерпретацию этой статьи. Она считает, что Судебник в вопросе источников холопства является более консервативным, чем Русская Правда. Это утверждение автор основывает включением в Судебник нового источника холопства — по холопе роба. Однако, как справедливо отмечает сама Е. И. Колычева, вряд ли можно считать этот источник полностью новым. И раньше вольная жена холопа находилась в фактической зависимости от холоповладельца, ее свобода, так же как и оговоренная свобода холопа, через несколько лет попросту забывалась. Установление нормы по холопе роба является, по всей вероятности, не столько расширением источников холопства, сколько отражением норм уже существующего семейного феодального права. В остальном же нельзя не отметить, что Судебник не просто повторяет известные Русской Правде источники холопства, но устанавливает обстоятельства, ограждающие от него. Так, в Судебнике сохраняется холопство в случае продажи по полной грамоте, но при поступлении на должность тиуна или ключника холопство возникает лишь для вступившего в эту должность в сельской местности. При этом оно распространялось не на всю его семью, а лишь на жену и тех детей, которые будут жить с отцом у одного господина. Кроме того, холопство сельских ключников к XV — XVI вв. становится по сути службой по какой-либо из специальностей. На основании анализа новгородских писцовых книг Б. Д. Греков сближает их положение не с холопами в узком смысле, а с крепостными крестьянами¹⁹². Об особом положении верхушки холопов, занимавших административно-хозяйственные должности, являвшиеся одним из путей формирования служилого класса помещиков и тем самым перестающим быть источником пополнения института холопства, говорит и Е. И. Колычева, признавая тем самым постепенное изживание полного холопства¹⁹³.

В этой статье предписывается публичное объявление (прокликать по торгам) о запрещении взяток и лжесвидетельства. Данное установление сходно с положением ст. 1 Судебника, в котором судьям запрещается брать посулы и решать дела, исходя из своих выгод.

В ст. 68 определяется порядок проведения судебного поединка — поля. Наряду с уточнением обязанностей окольничьего и дьяка — должностных лиц, организующих поле, — в статье упоминается о стряпчих и наручниках, т. е. лицах, сопровождавших стороны и охраняющих их во время участия в судебном поединке¹⁹⁴. Участие этих лиц было необходимо потому, что “поединок проходил в присутствии доброжелателей и друзей обеих сторон, которые смотрят на поединок, не имея при себе никакого оружия, кроме дубин, которыми они время от времени и пользуются. Ибо если доброжелатели одного из бойцов увидят, что ему делается какая-нибудь обида, то тотчас бегут для отражения этой обиды, то же делает и другая сторона, — и, таким образом, между ними происходит схватка, интересная для зрителей, потому что дерутся в потасовку, кулаками, батогами и дубинами с обозженным концом”¹⁹⁵. Стряпчие и поручники должны были находиться у места проведения поединка. Однако доспехи, дубины и ослопы, т. е. орудия боя, стряпчим и поручникам держать у себя запрещалось. Для обеспечения порядка при решении спора полем нельзя было присутствовать опришным. За отказ опришных покинуть поле с них взыскивалась сумма иска и пошлины, а сами они передавались на поруки и подлежали преданию великокняжескому суду как злоумышленники — соучастники.