АНТОНИО ПОССЕВИНО

ИСТОРИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ О РОССИИ

К оглавлению

МОСКОВИЯ

ПИСЬМА

ПИСЬМО ЯНА ЗАМОЙСКОГО, ВЕЛИКОГО КАНЦЛЕРА КОРОЛЕВСТВА ПОЛЬСКОГО И ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО — АНТОНИО ПОССЕВИНО

То, что я написал вашему священству о неожиданной выходке московитов и их брани, соответствует истине. А то, что в точных словах значится в написанном виде о донесении Петра Колтовского, я скорее желаю, чем думаю, соответствует истине. Но если не будет [117] мира, то я буду искать встречи с врагом, если бы он сам не искал встречи со мной. Но довольно об этом. Письма вашего священства я со всей возможной поспешностью отсылаю его королевскому величеству. Однако напрасно, как я полагаю, было бы обсуждать в сейме вопрос об уступке какой-нибудь части Ливонии. Ведь никто, имея целью в будущем благо отечества, не сможет убедить отказаться от него. Дело уже доведено до конца, так что для нас нет ни необходимости сражаться с врагами, ни делать попытку относительно этого города, единственного во всей Ливонии. С другой стороны, ею овладевает шведский король, он берет Белый Камень, наступает на Пернов и Феллин, так что московит едва ли уже не потерял это и, по-видимому, беспокоится лишь о Дерпте. Кстати, при чем здесь сословия? Для того, чтобы в будущем вывести в строй солдат, потребовалось бы больше расходов, чем для этого, уже выведенного в строй войска и для подкрепления от настоящего времени до августа. При всем этом, чего же они смогут добиться? На самом деле, насколько более могущественным будет впоследствии враг, снабженный всяческим снаряжением из привезенного по морю!

Я слышу, что эти милейшие московские послы медлят. Если они ждут новых разъяснений, то они вскоре получат их через этого гонца, которого я приказал отправить туда. И как трудно вести это дело! Хотя он [гонец] и говорил, что едет в Порхов, оттуда — в Ям Запольский с письмами к вашему священству и, наконец, уже в Псков, однако, уклонившись от пути на Порхов, так как должен был взять проводников из Новгорода, он уехал настолько далеко вперед, что оказался от Пскова на расстоянии по крайней мере 8 миль, и путь он проделывал ночью, а не днем, а после того, как попал к нашим, его отвели на порховскую дорогу, он, отдав одному из своих людей коня, под седлом которого он хранил письма от государя к послам, приказал ему бежать, а затем приказал бежать еще другим троим спутникам вопреки оказанному ему доверию ⁷⁰. Конечно, это нужно было исследовать и обдумать раньше, чем я объявил, что это не считается изменой. Ведь для меня даже намек на нормы международного права имеет самое большое значение. Таким образом, получив проводников, он был отослан мной к месту съезда послов. Из этих новых писем, которые он везет, и в особенности из тех, что особенно тщательно спрятаны, я думаю, довольно легко можно было бы извлечь [пользу] для окончания этих переговоров.

Полонский уже отошел в лучший мир. В лагере у меня только и есть один русский писец.

Поручаю себя милости вашего священства.

Написано в псковском лагере. 13 декабря 1581 года.

АНТОНИО ПОССЕВИНО — ЯНУ ЗАМОЙСКОМУ ⁷¹

То, о чем говорили со мной все послы перед тем, как собраться на съезд, ваша милость может узнать из писем, которые я посылаю в [118] этой же связке светлейшему королю. Все случившееся далее в два последующих дня между послами в моем присутствии, можно разделить на два раздела: один из них касается полномочий того и другого посольства, второе — это то, что предложили сегодня послы обеих сторон. Полномочия московитов кажутся слишком простыми и по сравнению с королевскими неопределенными, чтобы не сказать, вызывающими подозрения. Они выражаются в следующих словах: «Великий князь московский прислал своих послов, чтобы они на съезде говорили с послами королевскими о заключении мира. И дело это — дело великого князя московского». Поэтому я настоял на том, чтобы те письма, которые великий князь написал мне и королю через Болтина, были прочитаны ими. Из них было ясно, что послы отправляются с величайшими полномочиями для исполнения и завершения всех дел. После долгого обсуждения этого, когда королевские послы стали колебаться (так как не следовало доверять переговоров о мире такому шаткому основанию), я сказал, что остаются два выхода из положения: во-первых, чтобы они в моем присутствии открыто говорили обо всем, и, во-вторых, чтобы послы обеих сторон представили мне экземпляры своих полномочий, а следующей ночью нужно будет обратиться за помощью к богу. Наконец, я взял на себя труд тщательно расспросить московских послов, нет ли у них каких-нибудь других, более существенных полномочий. После этого в присутствии королевских послов я стал расспрашивать каждого из московских послов поодиночке, неужели всегда великий князь имеет обыкновение давать им полномочия такого рода и не соизволят ли они клятвенно подтвердить это. Захарий ⁷², исполняющий обязанности секретаря, обещал это сделать: а он перечитал документы московского архива за сто лет и подтвердил, что не видел никогда никаких других формул полномочий, кроме этих. То же самое утверждали: Никита, секретарь, один из послов ⁷³, затем Роман Васильевич, который некогда, 20 лет тому назад, исправлял посольство у Сигизмунда Августа, и, наконец, князь Дмитрий, глава посольства, засвидетельствовал это, прибавив, что они, как христианские послы, прибыли, чтобы исполнить это дело самым чистосердечным образом, и нет нужды отсылать к великому князю других посланцев. Из писем великого князя московского к королю и ко мне явствует изложение его полномочий, и, мы увидим, если мир будет заключен, все придет к завершению. Я видел, что теряется много времени и нет никакого более действенного средства, если запротестуют сами королевские послы. Поэтому я объявил московским послам, что это дело навсегда покроет их позором, если в нем скрывается хитрость, и оно не осуществится, ведь о нем узнают все христианские государи. При этих переговорах светлейший король не теряет ничего ни из соображений перемирия, которого еще нет, ни из намерения отвести войско. Напротив, если переговоры будут иметь хороший исход, то они породят много хорошего. Если же они не приведут к хорошему результату, то королевский суд проявит перед всеми свою силу. Королевские послы признались, что они настолько тронуты авторитетом великого первосвященника и моими наставлениями, что, прежде чем уехать с этого заседания, хотели бы с определенностью выяснить для [119] себя, на что можно рассчитывать на основании полномочий московита, и перешли ко второму разделу, о котором я говорил. Речь шла о том, чтобы добиваться всей Ливонии, которая была в руках московита, о крепостях, взятых в прошлые годы [королем], и об участии светлейшего шведского короля в условиях мира. Эти предложения внес воевода браславский ⁷⁴ разумно и с достоинством. Оно было подробно обсуждено со всех сторон, при этом московиты особенно настаивали на том, что они не могут уступить всей Ливонии, а если бы и могли, то королевские послы не должны умалчивать о том, что именно они сами изволят возвращать или передавать взамен великому князю московскому. В таких разговорах прошел весь день. Наконец, королевские послы ответили, что они отдадут четыре крепости, примыкающие к Пскову, уже взятые, если будет уступлена вся Ливония. Тогда московиты стали настаивать на том, что, если королевские послы скажут, смогут ли они возвратить все остальные крепости, взятые светлейшим королем в предыдущие годы, они сами этой ночью обдумают, что им ответить на следующий день. А я прибавил от себя, что светлейший король передаст русским не малую часть, намереваясь оставить им Псков и Новгород, хотя у него и есть большая надежда овладеть ими; вместе с псковскими крепостями он собирается возвратить 30 германских миль московских владений, на которые он продвинулся в этом году (королевское войско дошло почти до самого Пскова), если войско будет отведено. Если же он раздаст казакам различные места в этой плодородной области и поручит им в этих своего рода колониях строить различные крепости, они постоянно будут тревожить все внутренние земли московита. Но раз он возвращает Великие Луки, Велиж и другие крепости, то это наверное, больше того, что сейчас остается из ливонских земель у великого князя московского. Королевские послы ушли (хотя я просил их не уходить, потому что они были еще нужны). На следующий день они должны были на законном основании вернуться сюда ко мне с тем, чтобы самым точным образом изложить мне, какое именно поручение дано каждому послу. Я задержал у себя послов московских, сообщив об этом королевским послам, чтобы написать вашей милости что-нибудь определенное, так как московские послы не захотели полностью открыться королевским, а королевские послы уверяли московских, что им не дано поручения каким-нибудь образом отдавать крепости, взятые в предыдущие годы. И когда они сказали мне, что светлейший король, может быть, уже находится в Вильне и что самое полное и окончательное обсуждение этого дела возложено на вашу милость, я решил, что мне нужно обо всем этом более точно написать вашей милости через верного гонца. И пусть ваша милость знает, что именно я разузнал от самих московитов, которые после ухода королевских послов остались у меня. Конечно, великий князь поручил им, чтобы они ни под каким видом не оставляли светлейшему королю крепостей, взятых в предыдущие годы, если им придется уступить всю Ливонию, то есть речь идет о крепостях, которые находятся во владениях московита, и чтобы они не оставляли королевскому величеству и Невеля. А я сказал, маловероятно, чтобы когда-нибудь король согласился уступить его. [120] Тогда они стали меня неотступно просить позаботиться о том, чтобы великому князю московскому были вообще оставлены 4 или 6 крепостей для сохранения по крайней мере его титула «ливонский»: ведь тогда я могу дать светлейшему королю надежду на мир. Наконец, они попросили меня, чтобы я засвидетельствовал великому князю не только в письме, но и при моем возвращении к нему их усердие и великие старания, с которыми они ведут дело своего государя. Если это они говорят серьезно, что мне кажется правдоподобным (не знаю, может быть, я и ошибаюсь), я умоляю вашу милость оказать мне доверие, не меньшее, чем оказывают московиты, благодаря чему все может закончиться очень скоро во славу божью. А я позабочусь, чтобы и некоторые крепости, взятые в предыдущие годы, остались во власти короля. Но если невозможно удержать вообще всех, я прошу вашу милость именем Христа подумать: не потеряем ли мы всего, если будем желать чрезмерного, и не выскользнул бы из рук прекраснейший случай укрепить государство, приобрести так много ливонских крепостей и приступить к другому, более важному делу. Нужно так ввести войско в ливонские крепости, а это войско не только войско-победитель, но и войско мудрого полководца, чтобы его королевское величество и ваша милость оказались достойными двойной похвалы за оставленное [там] имя божье и католическую религию. Впрочем, какие крепости московиты просят в Ливонии, это будет ясна из той небольшой грамоты, которую московские послы только что передали мне через помощника секретаря Захария на исходе ночи. Эту грамоту, написанную ими -по-русски, я посылаю вашей милости. На все это нужно очень быстро и очень ясно ответить, если ваша милость желает отвести свое свойско со славой на лучшие зимние квартиры. Есть еще некое важное обстоятельство, о котором я хотел просить вашу милость во имя божье. После своего возвращения из Московии Андрей Полонский заболел, приобщился святых тайн перед моим отъездом, а после моего отъезда умер. Этот юноша имеет большие заслуги перед государством: ведь ради него и ради самых почетных условий заключения мира он погиб, трижды проделав большой путь в Московию. Та награда, которую он надеялся получить от его королевского величества, я не сомневаюсь, будет дана стараниями вашей милости некоторым его близким родственникам, так как они не очень богаты.

И вот еще о чем я очень прошу вашу милость: если я смогу получить другого надёжного русского переводчика для моего возвращения в Московию, о чём я уже писал, я буду бесконечно благодарен вашей милости, которая знает, что я прошу этого только ради распространения славы божьей и ради того, чтобы со всем моим старанием оказать услуги вашему государству по милости божьей. И так как я знаю, что это письмо ваша милость отошлёт светлейшему королю, то я не сомневаюсь, что его королевское величество извинит меня, если я присоединю к этим письмам не очень большое письмо к нему. Ведь гонец торопится, и мне кажется, что этого будет достаточно.

Да исполнит господь вашу милость своей небесной благодатью.

Из деревни Киверова Горка, возле Пожеревиц и Яма Зяпольского на исходе ночи, между 14 и 15 декабря 1581 года. [121]

АНТОНИО ПОССЕВИНО — СТЕФАНУ, КОРОЛЮ ПОЛЬСКОМУ ⁷⁵

В четвертый раз я пишу вашему королевскому величеству после моего отъезда из лагеря. Это письмо будет не очень пространным, так как я описал почти все в других письмах, в особенности в тех, которые три дня тому назад я послал его милости, великому канцлеру. Я думаю, они попадут в руки вашего величества раньше, чем в его руки.

Беседы послов, которые с 13 дня этого месяца до сегодняшнего дня ведутся почти ежедневно в моем присутствии, еще не привели к желаемому результату. Ведь московиты настаивают на том, чтобы крепости, взятые вашим величеством в предыдущие годы, все вообще были возвращены их великому князю (Полоцка же и других, примыкающих к нему крепостей, они и не требуют). Я очень надеюсь, что вашему величеству будут отданы все остальные крепости Ливонии, находящиеся во власти великого князя московского, хотя московиты и заявляют, что отдадут их на том условии, чтобы по своему желанию оставить некоторые из них у себя. На мой вопрос они ответили, что им поручено, чтобы они были возвращены безо всякого промедления. И как это ни было трудно, я возразил им относительно Невеля, а затем Велижа, Великих Лук и Заволочья, говоря, что, по моему мнению, их никоим образом нельзя вернуть. Но, несмотря на всю мою настойчивость, я не мог добиться и того, чтобы они признали, что эти крепости будут оставлены у вашего величества, и в особенности, не уступят ли они всех крепостей, которыми владеют в Ливонии. В конце концов послы вашего величества отправили одного гонца, и я вместе с ними послал другого к его милости канцлеру, от которого мы сможем узнать самым подробным образом о намерениях вашего величества. Но о том, что московские послы недовольны таким завершением переговоров и что не нужно будет никого отсылать к великому князю московскому, они часто говорили мне, и, кажется, это совсем не является признаком увиливаний и хитрости. Завтра или послезавтра все, с божьей помощью, станет более ясным, прежде чем эти письма дойдут туда, так как, может быть, его милость канцлер уже отослал письма с быстрыми гонцами. Я же захотел отдать некоторые письма к вашему величеству этому кучеру, когда тот уезжал.

Да исполнит господь ваше величество всеми своими благами и вечной милостью.

Из Киверовой Горки, возле Яма Запольского. 17 декабря 1581 года.

ЯН ЗАМОЙСКИЙ, ВЕЛИКИЙ КАНЦЛЕР ПОЛЬСКИЙ И ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ — АНТОНИО ПОССЕВИНО

Посылаю я вашему священству моего родственника господина Станислава Жолкевского ⁷⁶, сына белицкого воеводы. От него ваше священство узнает о том, о чем захотело бы узнать от меня самого. [122] Можно верить не только его словам, но, и если нужно будет что-нибудь сообщить ему, можно совершенно положиться на то, что он будет молчать. Я ручаюсь, что он это так и исполнит.

Поручаю себя вашему священству.

Написано в псковском лагере. 17 декабря 1581 года.

АНТОНИО ПОССЕВИНО — ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ МОСКОВСКОМУ ИВАНУ ВАСИЛЬЕВИЧУ ⁷⁷

Я писал твоей светлости из Бышковичей. Затем вместе с твоими послами я прибыл сюда, в Киверову Горку, расположенную недалеко от Яма Запольского, так как Ям, назначенный тобой для съезда послов, был настолько выжжен казаками, что там не осталось даже кола, чтобы привязать лошадь. Мы начали, с божьей помощью, вести переговоры о мире, и, хотя твои великие послы прилагали при этом много стараний, чтобы заключить мир как можно скорее, великие послы короля Стефана представили им много оснований того, почему они отстаивают то, что просят, — и до сих пор еще не принято ничего определенного. Но я надеюсь, что это будет, по милости божьей, через 2— 3 дня и с известной надеждой на мир. Тогда я подробнее напишу твоей светлости и сам в знак своей величайшей преданности отвезу все записи того, о чем шла речь. Я надеюсь, что господь, который и поражает, и исцеляет, из этой столь продолжительной войны создаст еще более продолжительный и прочный мир, а также доставит случай твоему благочестию раздвинуть еще шире границы твоего владычества настолько, насколько, может быть, ты никогда не смог бы, если бы божественное провидение не открыло тебе из твоих страданий лучшего выхода.

Между прочим, я приношу величайшую благодарность от имени великого первосвященника и своего собственного за то, что твои великие послы проявляют ко мне и к моим спутникам свою щедрость по поручению и великодушию твоей светлости среди этой пустыни и скудости во всем. Я прошу у святой троицы вечного воздаяния для твоей светлости и самого счастливого исхода всех благих начинаний.

Из твоей деревни Киверова Горка, близ Яма Запольского. 18 декабря 1581 года.

ЯН ЗАМОЙСКИЙ, КОРОЛЕВСКИЙ КАНЦЛЕР И ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ — АНТОНИО ПОССЕВИНО ⁷⁸

Хотя я уже раньше отослал к вашему священству Жолкевского, с помощью которого я открыл вашему священству, что именно в Ливонии можно уступить московиту и каким образом, однако впоследствии мне в голову пришла мысль отослать это в написанном виде вашему [123] священству, как я и делаю. Об остальном ваше священство сможет узнать от того же самого Жолкевского, а также в первую очередь от господ послов.

Да пребудет ваше священство в добром здравии.

Написано в псковском лагере. 19 декабря 1581 года.

АНТОНИО ПОССЕВИНО — ЯНУ ЗАМОЙСКОМУ ⁷⁹

Сегодня я получил от вашей милости две связки писем: одну от того, кто привез ко мне гонца великого князя московского, задержавшегося в пути или в другом каком-нибудь месте целых восемь дней ⁸⁰, другую — от господина Станислава Жолкевского, родственника вашей милости, который более подробно сможет рассказать о том, что, по-видимому, полезно знать королевским послам и мне. И если ко всему этому ваша милость пришлет нам грамоту, подписанную его рукой и запечатанную его печатью, мы в своих начинаниях продвинемся вперед с надеждой на самый почетный мир. В противном случае пусть ваша милость воспримет с самой хорошей стороны все, что мы должны решить, так как нам должна быть предоставлена свобода наших действий и со стороны вашего государства, и со стороны великого первосвященника, и самого великого князя московского, и, может быть, со стороны прочих государей. Я уже не говорю ничего о нашем ордене, залогов и заложников которого в таком количестве имеет, конечно, Польша, так что еще следует очень позаботиться о них и их добром имени.

Я знаю, что ваша милость со свойственной ей проницательностью уже очень хорошо поняла, насколько важно для дела, чтобы та инструкция, которую король обещал дать послам, написав ее своей рукой, была им передана и остальное было обсуждено таким образом, чтобы в столь суровое время года не было никакой задержки для завершения этого благого дела. Я так рад, что ваша милость одобряет мою верность, что я позволяю себе надеяться, что она никогда не подвергнется осуждению.

Да укрепит Иисус сердце и десницу вашей милости. Из Киверовой Горки. 20 декабря 1581 года, ночью.

АНТОНИО ПОССЕВИНО — ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ МОСКОВСКОМУ ИВАНУ ВАСИЛЬЕВИЧУ ⁸¹

Юрий Пузиков ⁸², гонец твоей светлости, прибыл сюда вчера и передал мне твои письма, в которых ты извещаешь меня, что письмо, которое я раньше отослал к тебе в Новгород через Василия Замесского, было тебе передано. Ты приказываешь мне, чтобы я заключил между тобой и королем Стефаном прочный мир. Впоследствии, я надеюсь, [124] ты узнаешь, с каким рвением, собрав все свои силы, с божьей помощью я стремился к этому. Уже пять раз собирались у. меня великие послы, как твои, так и короля Стефана, и проводили почти целые дни в переговорах об отдельных вопросах, а твои послы не перестают ежедневно приходить ко мне в частном порядке и вести переговоры обо всех тех планах, благодаря которым перестанет проливаться христианская кровь. И хотя королевские послы предложили тройной, очень запутанный узел, я прилагаю усилия его распутать. Дело в том, что шведский король, которого великий первосвященник и король Стефан желали включить з условия перемирия, никого не прислал на съезд, и послы короля Стефана ответили, что у них нет никакого поручения от шведского короля. Это вынуждает к тому, что переговоры между тобой и шведским королем нужно отложить настолько, чтобы они не помешали заключению мира. От короля Стефана идет и другое условие — чтобы ты отказался от титула и права на всю Ливонию. При этом я настойчиво просил королевских послов, чтобы они или отложили по моему совету это дело, или, если они этого не хотят, чтобы из-за этого не было задержки для обсуждения остальных вопросов перемирия. И по вдохновению свыше я заставлю растопиться этот камень, чтобы, когда дела будут улажены, этот узел не представил бы для тебя препятствия к заключению мира и не нанес бы тебе ущерба. Но последний, третий вопрос, а он самый трудный, которым мы занимаемся, касается не только той части Ливонии, которой ты сейчас владеешь и которую тебе нужно передать королю Стефану, но и того, чтобы оставить ему те крепости, которые он взял за последние два года, то есть Великие Луки, Невель, Велиж и Заволочье. Что касается остальных, которые принадлежат псковским владениям, то есть крепости Холм вместе с той дорогой, которая идет из крепости через все это пространство на протяжении многих льё, они согласны передать их твоей светлости. Относительно других крепостей, без которых, как утверждали твои великие послы, никоим образом нельзя заключить мира, я послал к канцлеру королевства польского, которому король Стефан предоставил полную возможность решать эти дела, письмо с просьбой, чтобы он склонил королевских послов своими письмами к тому, что нужно передать тебе или их все, или некоторые, или, по крайней мере, эту крепость, что, как мне казалось, более соответствует твоим планам. И последнее, чего я с большим трудом добился: они сказали, что по моему совету из четырех возвратят одну, но так, чтобы крепость Себеж, расположенную в полоцкой области, ты передал королю Стефану. Так как они настаивали на этом и уехали со съезда с намерением не возвращаться больше, я сейчас же в полночь, когда я пишу твоей светлости, послал к ним записку, чтобы они ни в коем случае не уезжали из той деревни, где остановились — в двух льё отсюда, в Запольской области, но чтобы во всяком случае завтра вернулись ко мне; и я надеюсь, что из уважения к авторитету великого первосвященника они это сделают.

Хотя я и понимаю, что все это с самых древнейших времен исходит от сатаны, низвергающего всякое благо, того, кто, будучи с самого начала убийцей, более всего жаждет пролития христианской крови, [125] однако, по бесконечной милости Иисуса Христа, я надеюсь, Христос, одержит верх.

Между прочим, я послал в королевский лагерь к канцлеру польского королевства очень близкого своего человека, чтобы он разузнал, не решил ли король Стефан отдать какую-нибудь другую крепость и чтобы он самым откровенным образом раскрыл мне замысел короля, а если будет нужно, чтобы он сделал так, чтобы были отосланы письма к королю Стефану с гонцом на самых быстрых лошадях, чтобы весь твой народ не изнывал от тех величайших несчастий, которые мы видим повсюду. И если через три дня вернется мой посланец из королевского лагеря и привезет то, чего желают твои великие послы и о чем они заботятся со всем усердием, мы вознесем благодарность господу, во имя которого и будет заключен мир. Если же твои послы не смогут отдать Ливонии без этих крепостей, я буду добиваться, насколько это будет возможно, как ты мне пишешь, подождать ответа твоей светлости. Однако я боюсь, что если это затянется на более продолжительное время, король Стефан в надежде на новую войну захочет мира только на таких условиях, которые всегда казались тебе несправедливыми. Кстати, он отправился в Вильну, чтобы собрать новое войско и совсем недавно приказал привезти из Риги провиант в лагерь под Псков, где намеревается провести январь и февраль. И послы его часто бросают упреки, что много крепостей в Ливонии уже заняты другими, а их они не могут добиться только по твоей вине, так как ты не захотел передать их в прошлом году. Они понимают, что если отдадут тебе все крепости, взятые королем Стефаном, то это будет больше любого количества территории, которое ты намереваешься отдать им из Ливонии. Вот почему я чистосердечно открою тебе душу (что я всегда делал): если бы я мог добиться от короля Стефана одной или двух крепостей в Ливонии, благодаря которым тебе прямо открылся бы свободный доступ к Ливонскому морю, я предпочел бы скорее их, чем все остальное, занятое королем Стефаном за последние два года. Ведь таким образом ты не отступился бы совершенно от Ливонии и ничего не потерял бы на ливонском побережье (если не считать какого-то титула «ливонский»), для того, чтобы поддерживать дружбу с христианскими государями, и в особенности с великим первосвященником, и для того, чтобы приезжали иностранные купцы, которые небесполезны в твоих владениях. Но твои послы до сих пор не объявили мне, что ты дал какие-нибудь полномочия такого рода, и я сам попытался осуществить с послами короля Стефана следующее: не согласишься ли ты оставить королю Стефану Новгородка Ливонского, которого ты добиваешься, или другого, подобного по своему значению, вместо крепостей, взятых королем Стефаном: Заволочья, Велижа,. Невеля (я исключаю Дерпт, так как о его передаче тебе король Стефан и его сенаторы никогда не желали ничего даже слышать). Поэтому, я не знаю, могу ли я надеяться на мир, хотя я искренно могу поклясться, что по милости божьей до самой своей смерти я буду стремиться к тому, чтобы установился самый прочный мир. Но так как король Стефан хочет Себежа, и если твои послы не захотят его отдать, то, конечно, будет крайне необходимо (как, мне кажется, [126] я слышал), чтобы по его разрушении сельская местность, которая принадлежит этой крепости, была передана королю Стефану, если ты хочешь мира. Затем, исходя из всего этого, королевские послы просят, чтобы обязательно ты пощадил всех тех крестьян, присягнувших королю из-за страха войны и столь больших бедствий, из этих владений, которые перейдут к тебе взамен псковских крепостей или какой-нибудь другой крепости. Хотя я и не сомневаюсь, что твоя светлость сделает это, однако я умоляю тебя согласиться на то, что я вместе с твоими послами клятвенно пообещаю относительно этого дела от твоего имени королю Стефану. Я горячо желаю, чтобы ты сделал то же самое в отношении как ливонских пленников, так и других, которых добивается король Стефан. А ведь этот государь говорил мне, что, кроме множества других, он имеет пленниками около 200 знатных московитов, за которых он по праву может просить более 200 тысяч флоринов. Он считает, что, конечно, из-за того, что они в плену, получилось так, что ты не можешь собрать полноценного войска и вести войну; кроме того, многих захватил также и шведский король, а несколько дней тому назад Ян Замойский заманил некоторых из самого Пскова, приготовив засады из всадников, и взял в плен вместе с Петром Колтовским.

Главное состоит в том, что я из самых искренних побуждений не оставлю этого дела. А когда ты будешь мне отвечать, если мир еще не будет установлен, дай своим послам и мне самые большие полномочия для его заключения и знай, что великий первосвященник Григорий XIII желает тебе всяческих благ от души и по своей отеческой любви. И я прошу тебя еще и еще, чтобы тот священник, которого я оставил у тебя и которого я вверил твоему милосердию вместе с другим человеком, Михаилом ⁸³, как можно скорее написали бы мне о своем состоянии.

Да исполнит тебя всеми своими благами святая троица.

Из Киверовой Горки. 21 декабря 1581 года.

ЯН ЗАМОЙСКИЙ — АНТОНИО ПОССЕВИНО

О тех делах, о которых доложило мне ваше священство через господина Жолкевского, я написал господам послам, чтобы они [мой ответ] сообщили вашему священству. А избавиться от затруднений, которые порождены этими делами, помешало в особенности то, что московит во время прежних переговоров не сделал никакого упоминания о некоторых из них (речь идет о Велиже). Но ваше священство сможет полнее узнать об этом от господ послов, которым я передал собственноручный наказ, как они этого хотели, о том, что, по моему мнению, можно уступить.

Вверяю себя расположению вашего священства. Написано в псковском лагере. 22 декабря 1581 года. [127]

АНТОНИО ПОССЕВИНО — ЯНУ ЗАМОЙСКОМУ ⁸⁴

Господин Пиотровский ⁸⁵ прибыл к нам позавчера с письмами от вашей милости, написанными 19 числа сего месяца. Немного спустя королевские послы отвели его в ту деревню, которую они выбрали себе для жилья, а вчера он вернулся ко мне после полудня и сказал, что, получив от послов ответ для вашей милости, торопится в лагерь, а если мне угодно дать ему что-нибудь, он передаст это надлежащим образом. Я был несколько удивлен, что мне не было передано собственноручное письмо вашей милости о ливонских крепостях, которые должны быть оставлены великому князю московскому, и мне ничего не было сообщено обо всем том, о чем писала ваша милость послам, а именно: что они в первую очередь должны сообщить об этом мне. Королевские послы уже после того, как пришли, под влиянием тех соображений, о которых слышал Пиотровский, наконец-то достали из-за пазухи два собственноручных ваших письма и отдали их тому, кому они предназначались, то есть мне. И тогда, услыхав о том, что я разузнал у московитов и заметив, что я очень огорчен тем, что, кроме всего прочего, московский гонец был [ими] задержан в течение 3-х дней, что не могло не принести некоторого вреда всему делу, прежде чем передать письма великого князя и те, которые ваша милость написала мне 13 декабря, они вернулись в свою деревню, чтобы (как я полагаю) приписать что-нибудь к остальным письмам, которые они уже написали за день до этого. Но, конечно, медицина не может излечить того, чего не знает, и никогда недоверие, соединенное с подозрениями, не порождало ничего хорошего у тех, кто дрожит, когда не только нет оснований для страха, но даже, когда они воочию видят труды, идущие от самого сердца, которые не остаются без плодов ⁸⁶.

Впрочем, что касается самого дела, то они вчера по моему совету сказали, наконец, московитам, что не будут больше вбсти никаких переговоров о Ливонии, если те не отдадут ее всю целиком. Я по общему решению предложил московитам Луки, а московиту написал грамоту, приложив ее к этому письму, как только господин Жолкев-ский открыл мне мнение вашей милости. Я сделал это для того, чтобы не было никакого промедления для завершения дела: ведь московские послы не хотели никак открыть мне (они сделали это позже), что у них есть поручение поменять крепости, взятые королем, на какие-нибудь другие ливонские крепости. После этого я позвал их к себе на рассвете того дня, когда я пишу это письмо, и со всем рвением, на какое я только способен, доказывал им, что, если бы я смог отстоять для них в Ливонии только пространство земли величиной с ноготь, они с великой охотой должны были бы оставить светлейшему королю следующие крепости: Заволочье, Невель, Велиж и Луки и что я, свидетель господь, добился у вашей милости лишь того, что, наконец, смог предложить им кое-что из Ливонии. Мало-помалу, предлагая как бы только от своего имени и намекая, что королевские послы не знают о том, что мы говорим, я внушил им то, что, мне казалось, очень соответствовало интересам великого князя московского, а именно: если московиты будут [128] владеть Новгородком Ливонским и Сыренском, они уже больше не будут требовать других крепостей — Заволочья, Велижа, Невеля и Лук. Наконец, также я предложил им Лаис, говоря, что в этом я вижу последний способ заключения мира. Таким образом они самым чистосердечным образом раскрыли свои намерения: если бы они отказались от такой милости, то, я свидетельствую перед богом, сам господь бог перенес бы всю свою милость на войско короля, который легко (как уже и делают другие) смог бы занять владения великого князя в Ливонии, подчинить себе осажденный Псков и ввести в Московию свои войска, а они у него стоят под знаменами, а московские послы, так как они. не показывают мне своей раны, для лечения которой я мог бы предложить средства, дали бы отчет судье Иисусу Христу в пролитой крови. Тогда, испугавшись, они стали все разом просить меня, чтобы я пока еще соблаговолил выслушать их немногочисленные возражения. Затем они прибавили, что дают клятву и целуют крест на том, что ничего от меня не скроют. Если у них у всех десять голов, то они лишатся всех их, если по их вине хоть что-нибудь будет отнято у их государя, о чем не упомянуто в их поручениях. Свою инструкцию они с полным доверием покажут мне сегодня. Они думают, и бог в том свидетель, что мир, которого они желают даже ценой своей крови, может осуществиться при трех условиях: во-первых, если вообще всю Ливонию, которая находится у них в руках, нужно будет уступить, то они сделают это тотчас же, не удержав ни одной пяди, если король Стефан возвратит великому князю те крепости, которые взял: Луки, Велиж, Заволочье, Невель вместе с псковскими пригородами; во-вторых, если королю будет угодно, чтобы они владели Заволочьем, Луками, также Новгородком Ливонским и Керепетью, они уступят остальную Ливонию, а Невель и Велиж оставят королю; в-третьих, относительно Себежа они имеют поручение сжечь его, если король сожжёт Дриссу, а псковские и полоцкие границы возвратятся в прежнее состояние. Таким образом, они отказываются и от Дерпта, о котором очень много и часто они донимали меня вопросами. Если король не согласится на эти условия, у них не останется другого выхода, как писать самому великому князю московскому, от которого можно ожидать ответа дней через десять. В конце концов они потребовали, чтобы я позаботился об окончательном заключении мира. Но среди разговора они сказали, что Сыренск целиком находится в руках шведского короля, крепость . Лаис находится в середине Ливонии и со всех сторон окружена другими крепостями, крепость Керепеть не укреплена, но я слышал от Пиотровского, что она находится во власти герцога Магнуса, брата датского короля, и нужно подумать, что можно сделать для ее возвращения, чтобы нам выполнить свое обещание. Вот что, с божьей помощью, мне удалось сделать к настоящему времени.

Остается одно, чтобы ваша милость как можно определённее и скорее написала нам ответ и, наконец, убедила бы некоторых из них [послов], чтобы они или время от времени говорили со мной по существу дела, или сами свободно решали, что они могут делать. Я потребовал у московских послов, чтобы они сказали мне под клятвой, будут ли они удовлетворены, наконец, одной крепостью Заволочьем [129] или Луками, если прочее будет улажено (двух же целиком они не получат), они ответили, что, конечно, никоим образом не могут этого сделать — и это самое крайнее, что есть у них в поручениях. Поэтому я повторяю то же самое еще раз — я буду очень просить вашу милость написать так, чтобы в письме не оставалось места для кривотолков, о Себеже или о сельской местности при нем — отдавать ее или нет, о Дриссе — нужно ли сжечь или нет. А также, чтобы послам была дана самая полная и свободная возможность решать вопрос о пленных: если какие-нибудь останутся в руках короля, каким образом они должны быть выкуплены или возвращены, и о других делах, а также о способе возвращения крепостей и выполнения других дел, формулу чего я составил этой ночью, чтобы ваша милость нашла время ее продумать и ясно открыть мне свое мнение.

Свидетельствую вашей милости свое почтение и молю божественную благодать ниспослать вам благополучие и полное счастье.

Из Киверовой Горки. 24 декабря 1581 года.

АНТОНИО ПОССЕВИНО — ЯНУ ЗАМОЙСКОМУ ⁸⁷

Позавчера мы все через Пиотровского передали письма для вашей милости. Уже был полдень, когда королевские послы, удалившись отсюда, решили, что не стоит обращаться к московитам после того, как только за один час до этого от слуги вашей милости мы получили третьи условия перемирия. Поэтому дело было отложено до завтрашнего дня с той целью, чтобы тем временем выведать что возможно у московитов. Ведь вчера самая суть дела стала более ясной для них. Сам я прилагал старания, чтобы разузнать решение московитов и чтобы не осталось ни малейшей трудности для завершения дела. Если говорить открыто, я в письменном виде потребовал то, что, по их словам, они уже полностью обсудили и могут исполнить. И хотя вчера рано утром я намекнул об этом королевским послам, они сегодня сказали, что собираются уйти и что у них почти нет ничего другого, что они могли бы предложить. Я ответил, что было бы хорошо, если бы они предложили московским послам то, о чем писала нам ваша милость 22-го числа этого месяца, или все целиком, или частично (как они обещали раньше). Но королевские послы сказали, что они исполняют лишь поручения, данные королем, и не принимают тех условий, которые предложила ваша милость. Я ответил им, что уверен в том, что ваша милость знает и самым чистосердечным образом излагает королевскую волю; дело же, которое мы начали, нельзя подвергать изменениям. Я прибавил, что знаю наверняка о том, что они сами уже три раза посылали в лагерь, чтобы узнать королевскую волю обо всем этом (а она известна и вверена только вашей милости), и жаловались, что на самом деле им не было дано полной свободы действий, и они не могут не оказывать доверия вашей милости. А это они или получили из другого источника (они говорили, что получили новые письма из [130] лагеря), или решение это, касающееся то ли существа дела, то ли, по» видимости, изменения прежнего плана, они приняли сами. Как будто бы это принесло пользу делу или, если богу угодно, необходимо для меня. Если бы я действовал иначе, чем до сих пор, то есть прилагая величайшие усилия, дело, может быть, не было бы доведено до такого состояния, что мы уже почти имеем мир (если захотим); если бы не мешали уловки со стороны московитов, скрытые настолько, что я не мог при всей моей проницательности раскрыть их.

Не московиты, но сами королевские послы до сих пор пользовались моими стараниями, чтобы проводить день за днем, сохраняя некоторое достоинство, пока они не получили от вашей милости более ясного ответа. Таким образом, в конце концов я усердно стал просить их, чтобы они не повредили почетному исходу столь большого дела своим нетерпением и, если бы они решили уехать, чтобы всякий раз грозили московитам, но не делали этого. А последние по этой причине начали догадываться, что королевским послам нужно уступить нечто сверх того, что они предлагали раньше. Вчера королевские послы сказали, что воспользуются моим советом и сегодня предложат московитам, по моему усмотрению (как они и раньше делали) , Ржеву и одну из двух крепостей, Невель или Заволочье. Московиты же, удивившись, что Ржева отделяется от Заволочья, и считая это отделение лишь обманом, однако, не возражали против того, чтобы я на следующий день (что я и сделал по просьбе королевских послов) высказал свое мнение об одной из этих крепостей. После этого московиты показали мне разделы своего Наказа и передали как будто бы последнюю грамоту с другими условиями, может быть, более мягкими для короля. И то, что захотели услышать об этом от меня королевские послы, все это я им доложил. Образец этой грамоты вместе с ее переводом я посылаю вашей милости. Можно ли теперь добиться чего-нибудь большего от московитов, о чем в эту ночь я пытался [выведать] у них с величайшим старанием (правда, я до сих пор ничего не сообщил им о том, что королю нужно оставить один Велиж), мы узнаем сегодня, если только сегодняшний день будет посвящен окончанию съезда, как сказали королевские послы. Если они должны будут отослать посланца мира с вестью о том, что московиту оставлена одна крепость Новгрродок Ливонский, а королю московиты добровольно отдали Велиж, я поеду для исполнения других дел в Московию, куда разрешил мне проезд светлейший король. Он говорил мне самым определенным образом, что божественное око узрело гораздо раньше, чем. мы, гораздо лучшее, и каждому государю в отдельности (если не сказать обоим) оно по своей бесконечной мудрости и справедливости покажет выход из продолжительной войны скорее делом, чем словом. Поэтому, да свершится во всей своей чистоте одна его воля и слава!

Между тем я не солгу, если скажу, что я довольно остро почувствовал, что те изменения, которых могли бы бояться даже и московиты, имеют видимость набивания цены. Но так как это не имеет особенно большого значения, если это нисколько не вредит вашей милости, я переношу легко и все перенесу. О, если бы ваша милость оказалась здесь на один-единственный день! Мир был бы заключен. И сколько бы [131] сатана ни жаждал человеческой крови и сколько бы он ни завидовал прекраснейшему случаю, представившемуся королю, оказать услуги католической церкви и предоставить своим подданным и своему государству большие возможности, и сейчас и в другое время я не перестаю надеяться на лучшее. Хотя, впрочем, я вижу, что из-за одной крепости, которая не достается ни тому, ни другому государю, многие [крепости] изо дня в день попадают в чужие руки, да и многое другое доставляет неприятности. Мне пришли в голову две мысли: если бы мир был заключен сегодня или завтра, то нужно формулу условий мира, которую они должны представить в написанном виде, в первую очередь показать вашей милости, чтобы при самом исходе дела не случилось какой-нибудь задержки. Эту формулу я пытался обсудить с королевскими послами, но они проявили странное желание уклониться от этого. Поэтому, чтобы исполнить долг моей совести, я посылаю ее вашей милости, так как господин воевода браславскйй [Збаражский] сказал мне, чтобы до моей встречи с послами я написал вашей милости, к которой тотчас поспешно отправится слуга. Во-вторых, может быть, [следует] вашей милости послать господина Варшевицкого ⁸⁸ к светлейшей польской королеве с тем, чтобы тот сообщил ей, какое решение принято на нашем съезде польским королем о светлейшем короле шведском, и чтобы он настроил ее на то, чтобы написать обо всем светлейшей королеве шведской и затем позаботиться об имени нашего светлейшего короля. После возможно более быстрого обсуждения дел у короля и в сейме, может быть, нужно будет послать того же Варшевицкого в Швецию, а это помогло бы приобрести расположение и авторитетную поддержку, небесполезные в случае поспешного похода. Если же мы не добьемся мира, то пусть [ваша милость] подумает, не угодно ли ей будет написать мне что-нибудь в дорогу: я никогда не упущу случая проявить свою преданность, уже достаточно испытанную как по отношению к светлейшему королю, так и, конечно, по отношению к вашей милости, которой я желаю самого счастливого начала года и успехов.

Из Киверовой Горки. 26 декабря 1581 года.

АНТОНИО ПОССЕВИНО — ЯНУ ЗАМОЙСКОМУ (ПРИПИСКА К ПРЕДЫДУЩЕМУ ПИСЬМУ)

То, что не вошло в другие мои письма, заключается в следующем: вчера глубокой ночью московиты усиленно просили меня (что они делали и раньше) о том, чтобы дать им возможность, если нет ни-какого другого способа заключить мир, подождать 10 дней, о чем я раньше уже писал вашей милости, с тем, чтобы они могли написать великому князю московскому и получить ответ. Я решительно отнял у них эту надежду, мало того, даже прибавил, что уже готовы конные люди, чтобы сопровождать их на следующий день в Московию. Они, очень сокрушаясь, сказали, призывая бога в свидетели, что сами не [132] настаивают на том, чтобы мир был заключен на более выгодных [для них] условиях: они надеются, что под покровительством пресвятой богородицы, из-за почитания и храма которой они только и просили в Ливонии Новгородка Ливонского, господь не оставит московитов, как это было раньше в крепости Печерского монастыря, где пресвятую деву очень почитали ⁸⁹. Но они очень горевали, так как их великий государь, который должен был удержать за собой Дерпт, где он учредил святое богослужение и назначил владыку, попов и архиереев, думает, что в будущем лютеране и прочие еретики собираются там утвердиться, а храмы и святые иконы уничтожат, как они сделали повсюду. Однако, чтобы не проливалась кровь христианская, великий государь уступил этому желанию. Но господь, справедливый судья, который отнимает и учреждает царства, накажет за это, а в этом они и видели вообще причину всего, хотя в конце концов великий князь намерен вооружиться не хуже, чем был вооружен король Стефан. Я ответил, что король Стефан, ваша милость и очень много поляков — католики и что в королевстве польском утверждено решение ни в чем не вредить храмам и должному почитанию святых, но восстановить в Ливонии более правильное, чем до сих пор, то есть католическое, богопочитание. Когда я это сказал, мне пришла в голову мысль, не внести ли это в условия мира как для того, чтобы объявить миру о благочестии светлейшего короля, так и для того, чтобы солдаты, которых нужно будет разместить по крепостям, руководствовались тем, что подобает христианам и не подобает язычникам. Впрочем, когда я им решительно сказал, чтобы они сами не позволили из-за одной крепости потерять такой удобный случай, они уже мягче мне ответили. Итак, для завершения дела тем способом, о котором я писал, . есть все и не может быть и речи о каком-либо промедлении, когда дела уже достаточно улажены.

АНТОНИО ПОССЕВИНО — ЯНУ ЗАМОЙСКОМУ

Господин Фома ⁹⁰ передал мне письма от вашей милости. Это было мне очень приятно, так как я понял, что намерениям вашей милости будет соответствовать то, что в Новгородке Ливонском и других крепостях не погибнет должное почитание бога и пресвятой девы, как только эти ливонские крепости будут переданы его королевскому величеству. Что касается Велижа, то я предложил московским послам оставить эту крепость королю, говоря, что я даже при последнем своем издыхании оправдаю их перед московским князем, если в поручениях их государя не сказано об этом. После долгих переговоров сошлись на том, чтобы Велиж в нетронутом состоянии оставался у короля, а Себеж, тоже в нетронутом состоянии, был у великого князя, если у них не будет Велижа, или наоборот. И хотя я никогда ясно не представлял себе мнения светлейшего короля об этом деле, я надеюсь, это не доставит нам беспокойства, если будет успех в другом, [133] а именно: завтра, может быть, [все] разрешится во имя Христа. Пусть у короля будет Дрисса, у великого князя Себеж, о которых, если даст бог, я поговорю по моем возвращении в Московию, если каким-нибудь способом смогу добиться, чтобы мои доводы в живой речи заставили его согласиться на то, чтобы сравнять с землей обе крепости. И если мир будет заключен, тотчас, не позднее чем через один день и одну ночь, должны быть присланы из Порхова порховский воевода, а из Великого Новгорода — пятеро других, чтобы отдать ливонские крепости и получить крепости, взятые королем, если ваша милость даст верных людей, с помощью которых это было бы сделано. Московиты говорят, что Себеж находится в ста верстах от Дриссы. Если бы к ним отошел Дерпт, они согласились бы сравнять с землей Себеж. Если бы я получил от вашей милости более полное разъяснение этого предложения и той формулы условий, которую я отослал, я смог бы, может быть, кое-что прибавить к записям перемирия для более скорого осуществления всего дела. Но я не сомневаюсь, что обо всем этом написано послам. Скажу только одно: я надеюсь, что ваша милость прикажет, чтобы казаки и остальные люди из тех, кто привык проливать кровь, если бы захотели добыть продовольствие или что-нибудь другое, вовремя удерживались налагать руки на детей, невинных людей, не несущих военной службы, чтобы не вносить отчаяния, хотя они и думают, что причиняют врагу страх, чтобы не вызвать гнева, истощив терпение [московитов]. Если ваша милость сочтет нужным послать в лагерь какого-нибудь знатного московита, который после клятвенного утверждения мира известил бы в присутствии вашей милости обо всем псковского воеводу, вызвав кого-нибудь из самого города, это, может быть, оказалось бы небесполезным для вашего войска.

Московиты настаивают, чтобы все пленные были свободно переданы, о чем говорили мне и королевские послы и что до сих пор вызывает трудности. Московиты в записях [условий перемирия] точно и ясно требуют, чтобы это делалось без какого бы то ни было промедления: пусть ваша милость поступит в этом случае по христианскому благочестию. Я же считаю, было бы лучше, чтобы пленники, находящиеся в лагере, или прибыли сюда вместе со мной, или, по крайней мере, было сделано так, чтобы солдаты не отправили их куда-нибудь в другое место. Таким образом, господь вернее исполнит победами тех, кто будет хранить веру в большей чистоте.

Если в начале этого года будет провозглашен мир, на обязанности вашей милости будет собрать возможно большее число людей в уже приближающийся день Богоявления, чтобы вознести благодарность господу и принять святых тайн, чтобы королевство польское, увеличившись в новом году, благодаря исходу перемирия, приобрело бы еще больше милостей неба.

Да укрепит Иисус сердце и десницу вашей милости.

Из Киверовой Горки, в последний день 1581 года. [134]

АНТОНИО ПОССЕВИНО — ПОЛЬСКОМУ КОРОЛЮ СТЕФАНУ ⁹¹

Письма вашего величества из Дюнебурга я получил вчера. А незадолго перед этим я получил от великого князя московского другие письма, которые в эту же ночь, как я делал и со всеми остальными (я получаю их здесь в третий раз), отослал послам вашего величества для прочтения. Из них, а их копию я посылаю вашему величеству, ваше величество поймет, насколько решительно этот государь стал настаивать, чтобы я позаботился о заключении мира, который (если здесь не скрывается нечто, что мне неизвестно) будет заключен через два-три дня на определенных условиях, а именно: московит уступает вашему величеству всю Ливонию, которая находится у него в руках, также оставляет Велиж и возвращает в этих крепостях часть пушек, некогда взятых у поляков. В течение восьми недель он отдает все те ливонские крепости, которые находятся в его власти, начиная от самого города Дерпта. А ваше величество возвращает московиту Луки, Заволочье, Невель, Холм и те псковские пригороды, которые были взяты в прошлом году вместе с пушками, принадлежавшими московиту, отводит войско из-под Пскова и таким образом устанавливает мир с обеих сторон на девять лет, хотя я и собираюсь настаивать, чтобы он был на более продолжительное время (я говорил, что получу письма от великого князя). Остается вопрос о пленных. Королевские послы (получив новое поручение) говорят, что это должно осуществиться совсем не так, как было решено в лагере и как нам было предписано вашим величеством.

Сегодня на собрании послов были прочитаны другие полномочия, присланные московским князем: он убедился, что первые были недостаточно велики. Отсюда к нему был отослан экземпляр полномочий вашего величества, переданный мной московским послам. И так как из экземпляра других писем, присланных мне московским князем несколько дней тому назад, ваше величество должно еще яснее понять то, что я написал ему из Бышковичей: почему я не отвечал на письма вашего величества, в которых ваше величество изволило настаивать на том, чтобы я позаботился о свободной передаче московитам всего, что имеется в Ливонии. Копию самых последних полномочий, присланных московским князем, я перешлю, с божьей помощью, через другого человека, направляющегося сейчас же прямо к вам, если слуга достопочтенного канцлера, который торопится в лагерь, не сможет подождать.

А теперь я осмелюсь изложить храбрейшему христианскому королю то, что имеет, отношение к результатам столь большой победы. Дерпт — самый главный город из епископских городов, а его господь вручил вашему величеству, и, я скажу, из тех, которые еще никогда не находились во власти польских королей. Я уже знаю, какое именно решение было у вашего величества относительно этого города, какие письма были написаны к великому первосвященнику и то, о чем неоднократно ваше величество благоволило говорить мне, когда решило из других мест перевести католического епископа, коллегию и прочее [135] в Дерпт. Это будет для вашего величества тем легче, что на основании тех доходов, [сумма] которых была определена московитом и которые шли на содержание владыки, попов и архиереев (а их теперь отзывают в Московию), можно будет восстановить правильное богопочитание. И так как этот еретик уже вернулся к себе ⁹² и ваше величество узнало, как много было помех не только для [учреждения] второй нашей коллегии, но и для всей католической религии, то я умоляю ваше величество милосердием Христа, властью которого и царствуют короли, чтобы, когда оно будет назначать главой всей Ливонии искреннего и бестрепетного католика, пусть одновременно ваше величество поставит во главе крепостей таких людей, которые не опорочили бы имя и церковь божью. И мне кажется, что для Дерпта нет никого более подходящего (из тех, кого я знаю), чем господин Зебжидовский ⁹³, который в течение 6 лет великодушно своими большими средствами как истинный католик оказывал помощь вашему величеству, не говоря уже о заслугах его отца, оказанных государству в более давние времена. Я еще в лагере узнал Зебжидовского, а до этого он учредил в Люблине коллегию нашего Общества. Чуть ли не в разгар войны он просил меня настойчивым образом, чтобы я позаботился как можно скорее послать в этот еще недостаточно обработанный виноградник своих работников. Еще лучше я узнал его благочестие, когда он исполнял при мне во время путешествия обязанности проводника и руководителя, а во время съезда послов он оказал государству польскому самые верные и истинно христианские услуги. Итак, я рекомендую его вашему величеству от имени христианского мира и беру бога в свидетели, что никто не говорил со мной об этом деле прежде, чем по внушению свыше оно не пришло мне самому в голову. И если ваше величество это сделает и этот мир, по-видимому, будет иметь прочное основание, то я осмелюсь по возвращении из Московии просить ваше королевское величество подготовить светлейшего господина Андрея Батория ⁹⁴ для того посольства или миссии, которое я предлагал вашему величеству в лагере как в письменном виде, так и в беседе. И я не сомневаюсь, что ваше величество очень хорошо поймет, насколько это послужит великой славе божьей, достоинству светлейшего государя и укреплению Ливонии. Желаю, чтобы в начале этого года ваше величество было осыпано всеми дарами божественной мудрости и молю об этом бога. Из Киверовой Горки в день св. Богоявления [6 января], к вечеру, 1582 год.

АНТОНИО ПОССЕВИНО — АННЕ, КОРОЛЕВЕ ПОЛЬСКОЙ ⁹⁵

Уезжая от светлейшего короля в Московию, я старался исполнить поручение великого первосвященника и его величества, а именно включить короля шведского в условия перемирия. После того как я из псковского лагеря прибыл на съезд послов, который состоялся здесь в моем присутствии (по желанию обоих государей), я обратился с просьбой к его королевскому величеству, прислать сюда господина [136] Христофора Варшевицкого с тем, чтобы тот присутствовал на этом съезде, а также повел дело светлейшего короля шведского так, чтобы и он, и светлейшая королева шведская узнали, как высоко ценит светлейший король польский рекомендацию вашего королевского величества, и чтобы король шведский не был забыт при этих переговорах о мире. А это я пытался сделать не один раз (и к тому же усердно) как от имени королевских послов, так и от своего собственного (как и раньше в Московии). Однако на письма об этом деле великого первосвященника и светлейшего короля польского нет никакого ответа, и господин Понтус Делагарди ⁹⁶, к которому я из лагеря с согласия светлейшего короля посылал письма в Ливонию, ничего мне не ответил. Поэтому нам нечего ответить московским послам, когда они упрекают нас, что на съезде послов нет никого, кто от имени светлейшего короля вел бы переговоры о мире, имея соответствующие полномочия. Поэтому нельзя было сделать ничего определенного, и московские послы ответили то же самое, что отвечал мне в Старице сам московский князь, а именно: если светлейший король [шведский] пошлет в Московию послов о мире, их примут с почетом. А я, наперед зная об этом и высказывая это мнение светлейшему королю, говорил, что нужно господина Варшевицкого, приехавшего на съезд, ранней весной послать в Швецию, чтобы он рассказал о заботливости светлейшего короля. Я понимал, что мне нужно будет позаботиться (как я и делаю сейчас) о том, чтобы послать того же Варшевицкого к вашему величеству известить обо всем. А ваше величество смогло бы тем временем заранее убедить светлейшую королеву шведскую (а это можно сделать двумя путями), чтобы она склонила своего светлейшего супруга к таким действиям, с помощью которых можно было бы уладить остальные затруднения с польским государством, чтобы не разгорелась еще более тяжелая война между двумя государями. Поэтому, если господин Варшевицкий отправится в Швецию, вашему величеству нужно будет уведомить его о том, что относится к остальным делам. Я не сомневаюсь, что можно провести через сейм решения, на основании которых шведскому королю было бы дано достаточно из того, что ему полагается, чтобы и он оказался более сговорчивым и уступил то, чего желает светлейший король [польский] для блага и пользы государства. Если я смогу прибыть на сейм, я приложу старания к тому, чтобы оказаться в этом деле самым преданным человеком, как приказал великий первосвященник.

Между тем вверяю себя святым молитвам вашего величества. Да осыпет господь ваше величество всеми своими вечными благами.

Из Киверовой Горки. 13 января 1582 года.

АНТОНИО ПОССЕВИНО — СТЕФАНУ, КОРОЛЮ ПОЛЬСКОМУ

Светлейший господин Альбрехт Радзивилл ⁹⁷ возвращается к вашему величеству, чтобы сообщить о том, что переговоры на съезде послов по милости божьей закончены. Документы всех этих переговоров, [136] которые я вел по порядку, я сам привезу вашему величеству (если это будет угодно божественной воле). Я верю, что ими воспользуются потомки, кроме того, они окажутся небесполезными для сохранения прочности того, о чем велись переговоры. И, так как светлейший господин Альбрехт Радзивилл в таком [молодом] возрасте послужил государству в этом деле как самый преданный католик, я не сомневаюсь, что и при ведении других дел он окажется в высшей степени полезным. Он докажет вашему величеству, что господь не по возрасту, а по истинной католической вере и рассудительности осеняет умы людей и с радостью дает им проявиться во имя своей славы. У вашего величества будет много людей в Польше и Литве, которые могли бы служить государству как католики, если ваше величество будет иногда для этого назначать подобных молодых людей.

Да осыпет Иисус ваше величество своими милостями и да ниспошлет ему самое прочное счастье.

Из Киверовой Горки. 14 января 1582 года.

АНТОНИО ПОССЕВИНО — СТЕФАНУ, КОРОЛЮ ПОЛЬСКОМУ

Я уже писал о светлейшем господине Альбрехте Радзивилле вашему величеству. Однако я не могу отказать в таком же письме о господине Михаиле Гарабурде, который попросил об этом у меня с большой скромностью. Речь пойдет здесь о том, чтобы воздать ему должное по истинному положению вещей от чистого сердца (а не из расположения к нему) и по обязанности благодарного человека, любящего ваше государство и королевство. Он [Гарабурда] помогал пользоваться обстоятельствами и узнавать московитов и, конечно, принес очень много пользы всему делу заключения мира. Ко всему этому добавляется то, что, когда в моем присутствии все послы скрепляли мир крестным целованием и московиты по своей русской вере убеждали его не целовать наш крест, а целовать крест московитов, он в большом кругу людей предпочел истинную веру и достоинство вашего величества своему собственному убеждению, от которого господь, может быть, отзовет его к католической религии. Конечно, я усердно прошу для него милости вашего величества и смиренно рекомендую его.

Да осыпет господь ваше величество всеми благами.

Из Киверовой Горки. 15 января 1582 года.

ЯН ЗАМОЙСКИЙ — АНТОНИО ПОССЕВИНО ⁹⁸

За то, что эта часть христианского мира умиротворена, я в первую очередь благодарю господа всеблагого и всемогущего, велением которого все это делается. Затем я поздравляю ваше священство и благодарю его за то, что это дело завершено его стараниями, и за то, [138] что он принял на себя столь большой труд ради обеих сторон. Даже если я и признаюсь, что я не настолько малодушен, чтобы легко начать любое дело и легко тотчас от него впоследствии отказаться, однако, я не настолько предан войне, чтобы с помощью огромного кровопролития среди христиан желать уготовить себе славу, хотя ничего не стоит найти другие поводы для этого, если бы я этого захотел. Всеблагой и всемогущий творец сделает как в Московии, так и на Востоке, чтобы и остальные повиновались ему с таким же счастливым исходом. Пусть ваше священство не сомневается, что я приложу все усилия, чтобы его величество в первую очередь позаботилось о почитании всеблагого и всемогущего господа в отошедших к нему ливонских землях. Я прошу ваше священство, если ему дано святым апостольским престолом право отпускать грехи, чтобы в старых ливонских храмах, построенных сначала для исполнения обрядов католической религии, но затем при той смене событий, которую испытала Ливония, превращенных в место исполнения других обрядов, схизматических и еретических, моим священникам было разрешено совершать службы и чтобы ваше священство прислало мне как можно скорее письма с разрешением этого. Я горю желанием вознести благодарность богу за оказанные благодеяния в епископской церкви в Дерпте вместе со всем войском. Я убедительно прошу, если это можно, чтобы ваше священство сделало так, чтобы я смог узнать от великого князя московского, будет ли он пытаться когда-нибудь сделать что-нибудь против тех (ваше священство знает, о чем я говорю) в этом году, в будущем году или на третий год, чтобы я только знал об этом ⁹⁹.

Поручаю себя расположению вашего священства.

Написано в псковском лагере. 18 января 1582 года.

АНТОНИО ПОССЕВИНО — ЯНУ ЗАМОЙСКОМУ ¹⁰⁰

Только что получил письма вашей милости, написанные 19-го числа этого месяца. Ваша милость пишет мне, что после прибытия вестника мира, она, собрав все войско, вознесла благодарность богу (как и подобает предводителю христианского воинства). Это исполнило меня величайшей радости. Действительно, не обманули моих надежд воспоминания о том, с каким жаром ваша милость возносила молитвы к богу в походной палатке, когда я был там, и о том, что говорилось мне не один раз о распространении благочестия на том, в высшей степени приятном, пути из Вильны в Диену, который мы проделали вместе. Существует подозрение, что был некто, кто считал, что ваша милость желает этого менее, чем самого мира. Об этом, может быть, ваша милость скорее узнала от других, а я никому не давал возможности нашептывать мне об этом. Ведь разговоры, направленные против отсутствующих, и, больше того, по отношению к столь значительному лицу (знает бог) я допускаю очень неохотно и со всем христианским прямодушием пресекаю. А то, что ваша милость обещает мне продвинуть [139] вперед в Ливонии дело религии, является для меня величайшей радостью и величайшим побуждением к тому, чтобы по моим слабым силам любым способом оставить у великого первосвященника и (осмелюсь сказать) у потомства самую светлую память о вашей милости. Те письма вашей милости, которые я только что получил, я перешлю через два дня его святейшеству и попытаюсь представить и другие доказательства о самых приятных услугах по отношению к нему. Что же касается возможности отпускать грехи и чтобы священникам вашей милости можно было в дерптском храме возносить благодарность всемогущему богу за ниспосланные благодеяния, то, конечно; великий первосвященник по внушению свыше дал мне три года назад эту возможность ¹⁰¹, которой ныне я очень охотно наделяю священников вашей милости — ведь (как пишет ваша милость) старые ливонские храмы, построенные сначала для католического богослужения, затем при такой смене событий, которую испытала Ливония, были приспособлены для других, неправильных богослужений. И чтобы то, о чем просит ваша милость, совершалось в Новгородке Ливонском и других ливонских городах и храмах, я разрешаю: призвав спасительное имя господне и окропив святой водой храмы, совершать богослужение по католическому обряду. А чтобы до тех пор, пока я не вернусь в Литву, они могли иметь такую же возможность отпускать грехи еретикам, которую имею я, разрешать все сложные вопросы совести, я, властью, отпущенной мне святым апостольским престолом, наделяю на это время священников вашей милости, и, может быть, за это время апостольский нунций епископ массанский ¹⁰² сможет наделить их новой властью или получит ее от великого первосвященника. Это будет его обязан-ностью и прямым смыслом легатства, когда Ливония отойдет во власть светлейшего короля. Великий первосвященник дал мне довольно обширные полномочия и для других земель и королевств, где нет католических епископов, даже тогда, когда я и не помышлял о том, что поеду в Московию или в область этих земель. И легко понять, что око божественного провидения проникает в душу своего наместника на земле гораздо раньше, чем дела доводятся до завершения. Ведь рука господня сделала все это, и, по обыкновению, господь, слава которого вечна, предупредил нас в своих благословениях. Аминь.

В том, что ваша милость желает, чтобы я смог продвинуть вперед [дело религии] в Московии и на Востоке, я вижу намерение христианского князя в лице вашей милости. Если ваша милость поможет мне в начинаниях великого первосвященника перед светлейшим королем или в другом месте (а я в этом уверен), то я смогу надеяться на величайшую милость божью. Многообразна мудрость божья, и, если она видит ревностное сотрудничество в своих созданиях, она не допускает превзойти себя во благе, но так продвигает дело свое среди бедных и простых людей, как она сделала это в Индии, чтобы поистине раскрылось то, о чем сказал апостол: что слабо у господа, сильнее у всех людей, что неразумно у господа, мудрее у всех людей. Наконец, ваша милость просит меня сделать так, чтобы самой иметь возможность узнать от великого князя, будет ли он когда-нибудь пытаться сделать что-нибудь против NN ¹⁰³ в нынешнем году, будущем году или на третий [140] год. Это я, с божьей помощью, немного позже исполню и сам . доложу [как полагаю] вашей милости обо всем том, что будет обсуждено с великим князем.

Да осыпет Иисус вашу милость всеми своими небесными дарами.

Из Киверовой Горки. 21 января 1582 года.

ЯН ЗАМОЙСКИЙ — АНТОНИО ПОССЕВИНО

Смею обещать вашему священству, что его королевское величество приложит все усилия для распространения святого богопочитания в Ливонии. Не будет недостатка ни в моем усердии, ни в моих стараниях. И господь всеблагой и всемогущий по своему милосердию не оставит своего дела. И, конечно, бесконечно приятно было для меня то, что ваше священство дало разрешение совершать службы в ливонских храмах, за что в первую очередь я возношу благодарность богу, его святейшеству и вашему священству, в особенности за то, что он ниспослал нам: за падших, возвращающихся к истине, которых должны разрешить от грехов эти священники. Господь по своей бесконечной милости сделает так, что в этом войске он тронет сердца некоторых. А о том, что труды нашего Гербеста ¹⁰⁴ в моем Замостье не являются совершенно бесполезными, ваше священство узнает из его письма, которое я посылаю вашему священству. Хвала бессмертному богу.

Я не сомневаюсь, что ваше священство сделает так, что я во всяком случае буду знать, что и когда будет делать московский князь. Ведь и я к этому времени, может быть, постарался бы [сделать] что-нибудь по своим слабым силам и возможностям и посодействовал бы, может быть, чему-нибудь, хотя и небольшому, но не совсем ничтожному.

Прибыл сюда в лагерь господин Лоренцо Коньоло ¹⁰⁵, человек изысканный, которого из-за его принадлежности к народу, которому я многим обязан, я принял самым радушным образом, насколько позволяло это место. Однако меня удивил Понтус [Делагарди] тем, что посольство было осуществлено таким образом, что те письма, которые он привез к его королевскому величеству, были письмами не от светлейшего короля шведского, а от самого Понтуса. Посольство же он направил ко мне, а затем на Запольский съезд, так как он хотел, чтобы я разрешил ехать дальше. Я ответил господину Коньоло: всё что неизвестно и прошло мимо его королевского величества моего государя, должно дойти до его королевского величества моего государя или должно быть отослано к нему. Я же доложу его королевскому величеству, что так как оно уже не надеялось, что кто-нибудь приедет в лягерь от светлейшего короля шведского после его прибытия и он не дал мне никаких поручений, то следует, чтобы я как королевский слуга сделал что-нибудь по решению государя. Поэтому, отослав к его королевскому величеству гонца, которому я дал своего проводника, юн вернулся в Нарву. Но я думаю, что ваше священство уже отослало [141] к светлейшему королю и светлейшей королеве господина Варшевицкого и доложило его королевскому величеству о том, чего желало. То, о чем пишет мне ваше священство, я сам доложу его королевскому величеству. Поэтому, у вашего священства будут письма об этом его королевского величества, даже когда ваше священство будет в глубине Московии. Я не думаю, что его королевское величество не разрешит посылать письма к вашему священству. Ведь к вашей милости постоянно свободно приезжали в самый лагерь гонцы его королевского величества. Я хотел бы знать, на какое время придется возвращение вашего священства в Литву, чтобы я смог с большим удобством договориться с его королевским величеством о посольстве, выражающем его преданность к его святейшеству, снаряженном к этому времени. Поэтому пусть ваше священство известит меня. Я уже отрекомендовал его величеству господина Зебжидовского с лучшей стороны, и он помнит, какой благосклонный ответ получил он от его величества. Кроме того, и я не оставлю его.

Вверяю себя расположению вашего священства. Написано в псков-ском лагере. 23 января 1582 года.

АНТОНИО ПОССЕВИНО — ЯНУ ЗАМОЙСКОМУ ¹⁰⁶

Я писал вашей милости из Бышковичей: московские послы постоянно требовали от меня, чтобы я позаботился о выведении отсюда войска. Теперь я могу написать об этом подробнее. Не проходило дня, чтобы они не донимали меня одними и теми же повторяющимися просьбами, или потому что у них возникли подозрения, что, хотя крепости ливонские и переданы [им], однако, войско в них останется, о чем они и говорили, или из-за того, что они, видимо, хотели воспользоваться случаем угодить своему государю, собрав кое-какие мелочи и доложив о них. В конце концов все послы собрались сегодня ко мне, чтобы я по своему величайшему (как они говорили) уважению и расположению к их государю просил вашу милость о выведении отсюда войска. Тогда я сказал, что сделаю это (хотя в этом нет никакой необходимости). Ведь я знал, что уже давно большие орудия были посланы вперед, а конница, которая имела на пути всякого рода остановки, уже отправилась в путь, чтобы в полном составе собраться в лагере для выступления, а задержалась она для того, чтобы не оставлять у себя за спиной казаков, но чтобы они были впереди, что и было сделано. Кроме того, когда столь большое войско снимается с лагеря, нужно, чтобы конница следовала за ним в определенном порядке и чтобы все виды войск делали остановки в разных местах как и из-за фуражировки, так и по другим военным соображениям. И когда московские послы стали мне сегодня жаловаться, что тот человек, Петр Пивов ¹⁰⁷, которого они послали в Псков, не смог туда добраться из-за приказа вашей милости, и ваша же милость не позволила и остальным гонцам Отправиться из Пскова к великому князю, я ответил, что это мне кажется [142] совершеннейшей ложью. Если бы они сообщили мне что-нибудь о Петре Пивове, когда посылали его, я легко добился бы для него свободного проезда в этот город, попросив об этом вашу милость. Но, видимо, они: послали его тайно, и поэтому могли возникнуть справедливые сомнения, из-за которых он и не попал в город.

Между прочим, я знаю, что псковские бояре были очень хорошо приняты вашей милостью, а взятые в плен купцы уже свободно занимаются торговлей и обменом в лагере и другими подобными делами, от которых они в конце концов и сами не отказывались. И, наконец, я серьезно и часто убеждал их, если они хотят казаться добрыми слугами своего государя, пусть они не пишут, чего не следует, и не болтают того, что могло бы разрушить истинную дружбу между светлейшим королем и (московским князем. Я нашел, что им сказать по этому поводу. Я обещал им, что напишу вашей милости, что я и делаю почти против воли, но пусть благоразумнейший государь примет это с самой, лучшей стороны и, может быть, будет милостив ко мне: ведь я до сих пор нахожусь среди тех, кому нравится испытывать чужое терпение своим нетерпением.

Я послал из Бышковичей письма вашей милости в одной связке с теми, что я посылал по его желанию достопочтеннейшему апостольскому нунцию для великого первосвященника. И я снова умоляю вашу милость приказать наместнику в Орше, чтобы, как только я возвращусь из Московии к границам королевства, он не замедлил прислать ко мне проводников, которых я прошу и за которых везде буду платить. И пусть ему будет поручено написать другим наместникам, чтобы они тоже готовили проводников, как только я окажусь в пути.

По недавно распространившимся слухам умер старший сын великого князя московского ¹⁰⁸, то же случилось и с новгородским воеводой. Здесь, в деревне Бор за Мшагой, мы не заметили никаких следов московского войска. Послезавтра думаем быть в Новгороде, куда московский князь послал знатных людей, чтобы принять нас.

Да приведет господь все начинания вашей милости к цели во славу имени его.

Из деревни Бор, в начале ночи 29 января 1582 года.

АНТОНИО ПОССЕВИНО — ЯНУ ЗАМОЙСКОМУ ¹⁰⁹

После того как 15-го числа этого месяца мы прибыли к великому князю московскому, я получил от Андрея Щелкалова, его канцлера, письма, которые ваша милость написала мне в конце января. Из них великий князь и его бояре узнали всё, что случилось в Острове ¹¹⁰ и в других местах неприятного с королевскими солдатами. Когда я более подробно поговорил с ними как об этих, так и о других делах, его светлость решила (по моему предложению) сделать так, чтобы как можно скорее послать в Псков знатного человека с письмами его светлости, из копии которых (а она будет приложена к этому моему письму) [143] ваша милость сможет понять, до какой степени ему дорого, чтобы миру, заключенному соизволением божьим, не только не было никакого вреда, но чтобы даже пушки, оставленные по приказу вашей милости в Острове, были тотчас же отвезены в королевские владения. А те московиты, которые провинились, будут наказаны по заслугам. Однако он жаловался, что и после заключения мира королевские солдаты многое позволяли себе в великом княжестве смоленском (а он считает, что это произошло по вине светлейшего короля и вашей милости). Было бы справедливо, чтобы равное возмещалось равным, то есть, если кого-нибудь увели из его крепостей, чтобы он тотчас был освобожден и, насколько это возможно, возмещались другие убытки. Поэтому великий князь на мою просьбу дать мне список жалоб приказал дать его, и я посылаю его светлейшему королю и вашей милости. Я не сомневаюсь, что на них будет дан на деле в самом скором времени ответ, а это, я знаю, будет осуществлено по королевской братской любви к великому князю.

Среди тех дел, которые поручило мне вести с великим князем его королевское величество, есть еще одно дело, а именно, чтобы Матвей Пжеворский был отпущен на свободу. Но бояре доложили мне сегодня, что он уже отпущен на свободу незадолго до этого. Дело относительно NN ¹¹¹, хотя еще и недостаточно подготовлено, однако, я надеюсь, будет доведено до конца. Великий князь достаточно умен, чтобы понять: сколько бы он ни дал NN денег, столько же они используют против христиан. Для них нет ничего более почетного, чем с помощью христианских средств разрушать христианскую веру, опустошать и сжигать на обширном пространстве все, что живет именем Христа. Поэтому я буду так настаивать на всем этом деле. И, я надеюсь, оба государя смогут предпринять такое дело, чтобы этот народ на большом пространстве получал сопротивление от обеих границ, что в большой степени поможет процветанию вечного мира между обоими государями.

Я уже говорил о купцах ¹¹², задержанных здесь, в особенности о виленских, о которых шла речь на съезде послов в моем присутствии. И хотя великий князь еще не дал мне окончательного ответа (ведь я только сегодня доложил ему об этом), однако у меня нет опасений, что их тотчас же не отпустят, так как они не имели отношения к войне и удерживались здесь довольно долго безо всякой вины. Когда это произойдет, его величество, я уверен, не позволит, чтобы его легко превзошли в исполнении долга при освобождении пленных. И так как его величество изволило мне обещать в лагере освободить некоторых из них, то уже можно надеяться, что после заключения мира и взаимного обмена крепостями, все это будет осуществлено довольно просто, без съезда послов, на котором решили это дело не обсуждать, и я очень прошу у вашей милости, чтобы это осуществилось.

Между прочим, по божьему соизволению, я надеюсь через некоторое время говорить со светлейшим князем о том, что относится к распространению благочестия. Между тем я прошу вашу милость переслать апостольскому нунцию ¹¹³ письма, которые я написал для него, так как я здесь в один день получил от него 6 писем. Великому первосвященнику будет приятно узнать, что я уже во второй раз прибыл [144] к великому князю московскому и был принят им не только почетно, но и благосклонно и что меня приглашали на торжественные пиры и на беседы о сохранении мира и других подобных вещах. Теперь же я пишу в Рим о мощах св. Николая, которые ваша милость просит у великого первосвященника через меня, и о других мощах св. Фомы. А если я привезу из Московии тот кусочек мощей св. Николая, который у меня при себе, я не откажу в нем, как и во всем остальном, вашей милости, для которой прошу у всеблагого и всемогущего господа всех благ.

18 февраля 1582 года, в Москве.

АННА, КОРОЛЕВА ПОЛЬСКАЯ — АНТОНИО ПОССЕВИНО

Почтенный, преданный и любимый нами. Нам была очень приятна забота вашего священства как о нас, так и о светлейшем короле шведском, родственнике нашем, и о королеве шведской, сестре нашей. Был у нас высокородный Христофор Варшевицкий, присланный его величеством, государем и супругом нашим, от которого мы достаточно подробно узнали обо всем. Что касается нас, то мы всегда от души проклинали эту войну, и, конечно, если она будет прекращена, то для нас не может быть ничего более тяжелого, чем возобновление новой войны между родственными королями (чего нет сейчас). Поэтому, насколько мы сможем, мы будем стремиться к тому, чтобы существующие теперь разногласия между родственными государями смогли быть улажены скорее мирными доводами, чем какими-нибудь другими. Также мы уповаем на господа бога, покровителя и творца мира, чтобы он не оставил наших начинаний. Кроме того, сколько бы усилий ни затратило ваше священство для этого дела, мы просим, чтобы оно не жалело своего труда и стараний. Ведь тот, кто установит мир между этими государями, тот, конечно, положит конец московитской войне.

Поручаю себя молитвам вашего священства.

Написано в Варшаве, 3 марта 1582 года.

АНТОНИО ПОССЕВИНО — СТЕФАНУ, КОРОЛЮ ПОЛЬСКОМУ

Через некоторое время после моего приезда сюда я написал вашему величеству и господину великому канцлеру о тех переговорах, которые начал вести со здешним великим князем. Он выразил желание, чтобы ваше величество приказало сделать [всё], чем можно было бы сохранить мир, заключенный с божьей помощью, а если бы уже после скрепления мира крестным целованием [его] солдатам был нанесен ущерб со стороны [солдат] вашего величества, чтобы он, насколько возможно, возмещался. Сам же он позаботится о том же самом: ведь он уже приказал вывести из Острова пушки и наказать тех, кто причинил [145] какой бы то ни было вред или ущерб солдатам вашего величества. А то, что начали говорить о татарах, было отложено до приезда послов по тем причинам, о которых я сам лично, даст бог, доложу.

Когда я стал просить у великого князя о Мамониче и всех остальных литовских купцах от имени вашего величества, он тотчас приказал их освободить, — а их около 30. Вчера он сообщил через своих бояр, что посылает их вперед вместе с гонцом; одновременно он собирается приказать отрядить вместе со мной посла к великому первосвященнику и поэтому желает, чтобы тому был открыт такой свободный проезд через владения вашего королевского величества, чтобы я даже смог найти в этих владениях пристава, который вез бы его с конным сопровождением, хотя я уже привез сюда довольно пол-ное (как я полагаю) разрешение этого.

По моей просьбе и из любви к великому первосвященнику он отпустил на свободу 18 испанцев и итальянцев, которые недавно вырвались на Дону близ Азова из-под тиранической власти турецкого султана и содержались в этой стране в городе Вологде, в 500 верстах отсюда. Поэтому я прошу ваше величество оказать им такое же радушие, то есть послать письма в Оршу и убедить тамошнего воеводу позаботиться о том, чтобы доставить их невредимыми, и, если нужно будет, оказать какую-нибудь помощь. Что касается остальных пленных, которых сюда привезли из Литвы и Польши в разгар войны, мне было легко от имени вашего величества добиться от здешнего государя, чтобы над ними учредили более свободный надзор и, кроме того, некоторых из них, необходимых для моего пути, он предоставил мне, так как кое-кто из них раньше входил в мое сопровождение. Если (на что я очень надеюсь), ваше величество сочтет нужным в свою очередь отплатить этому государю такими же выражениями уважения, то пусть русские пленники содержатся лучше, чем прежде, и если бы кто-нибудь поступил с ними не очень хорошо, пусть ему будет сделано внушение. Пусть ваше величество решит увенчать столь важный мир таким же концом, то есть чтобы все пленные с обеих сторон были тотчас освобождены и не уводились никуда за пределы королевства. Этим ваше величество совершило бы дело, достойное его самого.

Впрочем, я привезу с собой к вам посла великого князя и там поговорю, о чем надо, а затем отправляюсь в путь; и, может быть, вместе со мной отправится светлейший господин Андрей Баторий, на которого я возлагаю больше надежд, чем осмелился бы сказать.

Да осыпет господь ваше величество всеми своими небесными благами.

Из Москвы, 4 марта 1582 года.

ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ МОСКОВСКИЙ — ВЕЛИКОМУ ПЕРВОСВЯЩЕННИКУ ¹¹⁴

Великий государь и повелитель великий князь Иван Васильевич и т. д. Писали мы тебе, папе Григорию в самое недавнее время, что мы с охотой приняли письма от твоего нунция, которого ты прислал к [146] нам, Антония Поссевина, выслушали их чтение с большой радостью. Поэтому то, о чем ты сообщил нам и что своими устами предложил нам возлюбленный сын твой, нунций Антоний Поссевин, чтобы мы были друзьями, единодушно объединились и скорее сговорились против неверных, — всё это мы выслушали охотно. Нунция твоего Антония мы приняли с большой любовью и на всё ответили ему как сами, так и через наших ближних людей. И мы хотим соединиться в дружбе, братстве и взаимной любви с тобой, великим пастырем и ученым римской церкви, а также с братом нашим императором Рудольфом и со всеми другими христианскими государями, и мы хотим (как и раньше писали тебе через нашего человека Фому Шевригина), чтобы христианство вело жизнь спокойную, безопасную и свободную от всякой враждебности и чтобы и в будущем неверные не поднимали рук своих на христиан и кровь христианская более не проливалась. А в то время, когда прибыл к нам от тебя, папы Григория, твой нунций Антоний Поссевин, между нами и королем Стефаном велась война и лилась христианская кровь. И этот твой нунций Антоний Поссевин по твоему лриказанию, великий пастырь и ученый римской церкви, не переставая ездил к нам и возвращался к королю Стефану и прилагал усилия, чтобы прекратить пролитие христианской крови. Поэтому свершилось то, что послы, съехавшиеся с обеих сторон, заключили перемирие на 10 лет между нами и королем Стефаном. И после того, как твой нунций Антоний Поссевин возвратился к нам, мы отсылаем его к твоему святейшеству, а вместе с ним отсылаем нашего посла Якова Молвянинова с секретарем Василием Тишиной со словами привета и дружбы. А то, что ты писал нам о единении, то ради этого же дела мы несколько лет тому назад посылали к брату нашему императору Максимилиану и сыну его императору Рудольфу дважды и трижды послов и посланцев. По этой же причине брат наш император Максимилиан и сын его император Рудольф хотели прислать к нам послов, но они еще до сих пор не приезжали. Поэтому, когда посол твой Антоний Поссевин прибудет к тебе, великому папе Григорию, вместе с послом нашим Яковом Молвяниновым, ты бы, папа Григорий, великий пастырь и ученый римской церкви, послал к брату нашему Рудольфу императору и другим христианским королям и государям ¹¹⁵ и установил, ка-.ким образом мы смогли бы единодушно соединиться с твоей помощью для этого с другими христианскими государями и прислал бы другое посольство обо всем этом деле. А мы, как только твои послы прибудут к нам, прикажем нашим боярам принять вместе с ними решение об этих делах, какое будет прилично.

Что касается других дел, которые теперь твой посол Антоний Поссевин предложил нам, то обо всех этих делах мы и сами ему отвечали и поручали нашим боярам, боярину воеводе новгородскому Никите Романовичу, внуку Юрия Захарьича, и сыну Романа Юрьевича с товарищами ответить Антонию. А ту книгу о Флорентинском соборе, написанную по-гречески, которую ты передал нам через твоего посла Антония, мы охотно приняли ¹¹⁶ от посла твоего Антония Поссевина. А то, что ты писал нам о деле веры и о чем также говорил сам лично Антоний с нами, и мы говорили об этом деле с послом твоим Антонием. А теперь [147] ты, папа Григорий XIII, великий пастырь и ученый римской церкви, прочтя и обдумав наши письма, которые мы послали к тебе с послом нашим Яковом Молвяниновым и секретарем Тишиной, отпусти их к нам и напиши нам в своих письмах обо всех делах открыто и ясно.

Написано в нашем государстве, во дворце крепости Москва.

В году от сотворения мира 7090, месяце марте 10 числа, на 48-м году нашего правления, царствования нашего российского 36 лет, казанского 30 лет, астраханского 28 лет.

АНТОНИО ПОССЕВИНО — ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ МОСКОВСКОМУ ИВАНУ ВАСИЛЬЕВИЧУ

Я прибыл к королю Стефану и говорил с ним о пленных так, как желала твоя светлость, а он поручил своим послам говорить с тобой об этом деле. Он готов сделать то, чего, по его словам, требует справедливость и желание сохранить мир. Несколько дней я пробыл вместе с королем Стефаном в Риге — в этом городе король уже передал храмы католикам (ведь сам король проявляет заботу, чтобы и в остальной Ливонии было то же самое), а после этого я прибыл в Вильну и говорил с ним, чтобы московиты содержались под стражей не строго, хотя и раньше никто из них не был закован в железные кандалы. Также я помог им, насколько мог, деньгами. Я благодарю твою светлость от имени великого первосвященника за то, что ты прислал ко мне девять человек итальянцев и испанцев из тех, что после побега из турецкого плена содержались в Вологде. И хотя ты обещал мне, что всех свободно отпустишь, как это было сделано великим первосвященником, католическим государем и венецианцами в отношении твоих людей, убежавших после разгрома турецкого флота, однако, кроме тех, что остались в Московии, девять человек до сих пор остаются в Вологде. Их список я посылаю тебе и прошу тебя не умалять. своих милостей и благодеяний, А те, которых ты прислал ко мне, рассказывают, что часть их спутников осталась в твоих владениях, поэтому всем христианским государям будет неприятно услышать, что христиане, которых бог вырвал из рук турок, содержатся тобой как будто бы в тюрьме и им не дается разрешения свободно уехать, в то время как все христианские государи посылают и выплачивают большие суммы денег для выкупа пленных, в особенности у турок. Поэтому я еще раз прошу твою светлость оказать эту полную милость, как ты обещал и как подобает христианскому государю. Между прочим, я охотно написал бы тебе через Михаила Протопопова ¹¹⁷, если бы он известил меня о своем отъезде и не уехал бы отсюда прежде, чем я сюда прибыл. Но что мне было очень неприятно, так это то, что он, хотя и старательно опережал нас, однако приехал к королю не раньше нас. Поэтому король не смог никого послать навстречу твоему послу и нашим людям и предоставить то, что он вообще привык делать в таком случае. В этом королевстве нет обычая доставлять продовольствия послам и посланцам, которые отправляются для других дел, не [148] относящихся к делам королевства, и послы великого первосвященника и цезарские послы обыкновенно не получают его, так как эти государи снабжают [послов] деньгами в достаточном количестве для расходов, которые они там должны сделать.

Между тем мы вместе с Яковом Молвяниновым и всеми другими через три дня отправляемся, с божьей помощью, в Германию. Цезарь пребывает в добром здравии, он проводил сейм в Венгрии, намереваясь провести его вскоре и в Германии.

Те письма, которые ты прислал через Павла Кампани к великому первосвященнику, цезарю и венецианцам, самым надежным образом попали в их руки. Великий первосвященник много молился о твоем благополучии и благополучии твоих земель. Когда мы приедем по милости божьей к нему, он напишет тебе и не откажет ни в одной услуге, которая могла бы свидетельствовать о его величайшем желании твоего достоинства и благополучия.

Да ниспошлет тебе это навеки вместе с самой правильной верой и милостью господь наш Иисус. Аминь.

Из Вильны. 14 мая 1582 года.

ГРИГОРИЙ XIII — ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ МОСКОВСКОМУ ИВАНУ ВАСИЛЬЕВИЧУ

Епископ Григорий, раб рабов божьих, шлет свой привет и выражения большой любви желаннейшему сыну Ивану Васильевичу, государю русскому, великому князю московскому, новогородскому, смоленскому, владимирскому, государю казанскому, астраханскому и многих других земель, и великому князю.

К нам возвратился возлюбленный сын наш Антонио Поссевино, которого мы посылали к тебе, вместе с Яковом Молвяниновым, твоим посланцем. Мы легко поняли из твоих писем, переданных нам сначала нашим Антонио, а затем твоим Яковом, твое человеколюбие. Тот же Антонио много рассказывал нам о твоем величии, внушающем самое глубокое уважение, и, между прочим, о том, с каким великим радушием ты принимал его всякий раз, когда он приходил к тебе.

Что же касается мира с королем польским, то мы восприняли его с той радостью, которая подобает в таком случае: ведь могущественнейшие государи объединились, христианские народы, которые раньше с большим уроном для себя вступали в столкновение, находятся в спокойствии, неприкосновенности и появилась большая надежда, что они повернут объединённые усилия против врагов христианства. Не может быть ничего более славного, более благородного для христианского мира. Тебе приятно, что мы употребили свой авторитет и свои труды для заключения мира, а нам это было еще более приятно: никогда ничего мы охотнее не делали. Но так как при этом деле мы имели в виду высшие соображения о славе божьей, то мы ожидали всех наград от его бесконечного милосердия. И столь приятную память о тебе мы постараемся удержать со всем нашим расположением, оказывая тебе [149] всяческие услуги. Ты внимательно прочитал то сочинение о религии, которое ты потребовал и которое по твоей просьбе передал тебе Антонио, а из твоих писем, которые ты в прошлом году написал польскому королю Стефану, мы узнали, что ты теперь ясно видишь, что культ истинной веры, всегда чистый в римской церкви и прямо исходящий от святейших апостолов, находится в расцвете, — всему этому мы невероятно обрадовались и желаем, чтобы ты теперь чувствовал то же самое. Исторические примеры говорят о том, что Исидор ¹¹⁸, русский митрополит, признал на Флорентинском соборе и открыто провозгласил, что истинная вселенская церковь — это римская церковь и что с этого времени Русь объединилась с римской католической церковью. Поэтому мы очень надеемся, что ты, кроме того, что обещал, и при других более важных обстоятельствах будешь благосклонным по отношению к тем, кто приедет к тебе, в особенности потому, что ты понимаешь, как необходимо и угодно богу единение душ во имя любви к нему. А то, что ты так сильно ненавидишь врагов господа нашего Христа и что ты полон решимости погубить их, этим ты делаешь нечто, достойное христианского государя и столь значительного владыки. Для бога нет ничего трудного в том, чтобы побеждать и в большом и в малом, и все добрые люди надеются, что ты не упустишь ни одного удобного случая не только когда военные силы всех объединятся, но при своих собственных силах и оружии поразишь своим могуществом это чудовище на шее христианского мира.

И мы не перестанем вести переговоры с прочими христианскими государями о том, о чем ты столь мудро и ревностно заботишься в своих письмах, и призывать их [выступить] против общих врагов. Обо всем этом в свое время мы известим твоё величество. Между прочим, мы желаем, чтобы те книги и письма, которые будет посылать тебе возлюбленный сын наш Антонио, ты принимал так, как будто бы они посланы от нас самих. Ведь среди тех, кого у нас очень много, выдающихся своей ученостью и благочестием, он — единственный, верность, искренность и ревностность которого мы ценим выше всего. Ведь в то время, когда мы послали его в Германию и Польшу, мы поручили ему помогать тебе во всех делах, которые будут иметь целью славу божью и твое достоинство. Поэтому и ты смело можешь, если нужно будет, писать ему и посылать своих гонцов. Таким образом, продолжительность пути нисколько не сможет помешать твоему желанию и твоей пользе. А ты уже прислал нам несколько писем, разрешающих въезд, и охранную грамоту, на основании которых ты даешь возможность на-:шим купцам и купцам других государей вместе с нашими священниками приезжать к тебе, когда угодно, свободно жить у тебя и в безопасности возвращаться к нам, а также, когда будет нужно, безо-пасно посылать некоторых наших людей в Азию. Едва можно выразить словами, какую радость нам все это доставило. И мы в свою очередь обещаем следующее: всякий раз как тебе будет угодно послать твоих людей сюда, они приедут сюда в полнейшей безопасности.

Меха, которые ты прислал как в прошлом году с Паоло Кампани, так и сейчас с твоим Яковом, мы приняли очень охотно, и в свою очередь посылаем тебе икону Христа Спасителя нашего, которую ты [150] будешь хранить в память о нас и нашем апостольском престоле. И для нас было очень приятно, что твой посланец был принят светлейшей Венецианской республикой с большими почестями и уже предоставляется возможность для ведения торговых сделок (обо всем этом мы поручили позаботиться нашему Антонио). А мы не перестанем молить господа, чтобы он окружил тебя и твоих людей своей милостью и ниспослал всяческое благополучие.

Написано в Риме у св. Марка, в год от рождества Христова 1582, 1 октября, на 11-м году нашего понтификата.

Комментарии