Константин Обозный

ПО СТРАНИЦАМ СТАРЫХ ИЗДАНИЙ

Оп.: Православная община. - 1997. - №42.

См. библиографию.

Читатель “Православной общины” уже, должно быть, привык, что некоторые материалы, помещаемые в разделе “История церкви”, касаются не столько истории, сколько современности, а мысли и оценки церковной жизни, содержащиеся в них, подчас парадоксально относятся к сегодняшнему дню даже больше, чем многие из тех, что рождаются сейчас (как в известной в недавние времена песенке: “Бояться автору нечего — он умер лет сто назад”).

Хотя материалы этого номера — знаменитая записка 32-х петербургских священников “О необходимости перемен в русском церковном управлении” и статья К. Перевозникова “Почему молчит духовенство”, впервые появившиеся на страницах “Церковного вестника” в марте 1905 г. — очевидно касаются самых, может быть, болезненных сегодня тем, они требуют некоторого исторического комментария.

“Предстоящее освобождение религиозной совести”, о котором говорится в “Записке”, — это “знаменательный”, по выражению С. Ю. Витте, (Витте С. Ю. Воспоминания. т.2. М. 1964), указ о веротерпимости, вышедший 17 апреля 1905 г., — ровно через месяц после опубликования статьи. Что же необходимо церкви, чтобы быть собой в новых для нее условиях свободы совести? — ответ, который предлагают авторы “Записки”, достаточно прост — свобода, и прежде всего — независимость церкви от государственной опеки, от порабощенности государственным и иным нецерковным интересам.
Казалось бы, в Русской церкви давно восстановлено патриаршество, она независима от государства, и значит, та свобода церкви, которой требуют авторы “записки”, обретена... Но вот история учит нас, что часто именно в те моменты, когда Русская церковь занимала по-видимости наиболее сильное и независимое положение, она и оказывалась игрушкой в руках чуждых ей сил и властей.

Поэтому сегодня, когда Россия, как и тогда, в 1905 г., с трепетом ожидает вступления в действие нового закона о свободе совести — но уже совершенно другого по духу и по смыслу — вопрос о церковной свободе снова встает во всей своей полноте. Горько видеть, что церковь, как заметил недавно в частном разговоре один девяностолетний священник, как никогда поддается на искушение властью и как никогда оказывается в союзе с государством. Почему же это происходит? Записка петербургских священников предупреждает: мало восстановить патриаршество и внешнюю независимость церкви — необходимо “восстановить в полноте и неприкосновенности каноническое церковное устроение, воспринятое по преданию апостольскому”, то есть “пастырское служение епископа... совместно с сонмом пресвитеров... и перед лицом народа... в общении всего тела Церкви... в пределах сравнительно малой в численном и территориальном отношении церковной единицы...”. Такое каноническое управление должно дать “широкий простор соборности в церкви”, которая ”корнями углубляется в самостоятельную, широко развитую жизнь приходов...”. В противном случае “золотая шапка патриарха” послужит лишь усилению в церкви власти внешне-административной, а не подлинно духовной и церковной, а значит, ни внешняя, ни внутренняя свобода церкви и в церкви достигнута так и не будет...

Статья К. Перевозникова “Почему молчит духовенство” как раз и освещает проблемы церковного устройства изнутри. Вот уж действительно и по сей день — если благочинному “не понравится ваша физиономия”, вам уже не поможет ни Синод, ни патриарх... Духовная власть, давно ставшая почти лишь административной, продолжает заявлять себя духовной, и в результате откровенное беззаконие и произвол церковных властей, в отсутствие — опять-таки и до сего дня — достойного церковного суда, цинично прикрываются словами о “святом послушании”. Сейчас доходит до того, что административное решение, например, об отлучении от церковного общения искусственно отделяется от духовной стороны вопроса: решение принимается епископом административным путем, даже без личной встречи с отлучаемыми, а духовник, принимающий покаяние, — то есть тот, кто только и может судить о его искренности и действенности, — не может принять решения о восстановлении их в общении. В результате все более возвышается и торжествует во внешних видимых границах церкви Карфаген лжи.

С другой стороны, эта короткая статья отвечает на вопрос — почему только 32 российских священника из 70 000 подписали “Записку”? Почему она, как и вышеупомянутый указ о веротерпимости, прозвучала как “гром среди ясного неба” (Киреев А. Итоги работ предсоборного присутствия. В сб. “Запросы современной церкви”, СПб., 1906. ), хотя идеи, в ней высказанные “носились в воздухе”? (Преображенский И. В. Вступительная статья. В сб.”Церковная реформа”, СПб., 1905)

Это снова возвращает нас к дню сегодняшнему — неужели и сейчас, как пытаются нас убедить, только несколько священников, заклейменных “неообновленцами”, всерьез задумываются о необходимости реформ? Нет, утверждал 80 лет назад К. Перевозников, конечно же, это не так, но чего можно ожидать от духовенства, если сегодня даже свое особое мнение священника по поводу, например, того же закона о свободе совести оценивается как предательство Церкви (sic!), что слишком напоминает известное “любой шаг в сторону будет рассматриваться как побег”?

К сожалению, гораздо менее, чем публикуемая ниже, читателям может быть известна вторая записка тех же 32-х столичных священников (О составе церковного собора. 2-я записка группы столичных священников. Церковный вестник. 1905, № 20). Но о ней тоже стоит напомнить. Она появилась в печати 26 мая 1905 года и была их реакцией на уже не однажды произнесенное в прессе утверждение высшего духовенства о том, что будущий Поместный собор будет собором епископов. Ясно, что такой Собор не принял бы никаких реформ, а потому в своей второй записке они приводят подробное разъяснение следующего из Писания и канонов церкви понимания соборности как выборного представительства всех чинов народа Божьего. Эта записка, написанная вдогонку первой, появилась, правда, уже тогда, когда были включены все тормоза для того, чтобы остановить движение реформ. История свидетельствует, однако, что их труды оказались ненапрасными, — собор состоялся, был действительно выборным и внес в жизнь церкви большие перемены. Однако из-за препятствий и проволочек время было упущено — собор состоялся слишком поздно и решения его остались во многом нереализованными. Все это, с одной стороны, должно вселять в нас надежду, что и сегодня усилия тех, кто жаждет церкви, построенной по заповедям Христа, не останутся бесплодными, а с другой, — напоминать и о нашей ответственности: кто знает, что было бы с Россией, если бы собор состоялся вовремя? Поэтому, обращаясь к дню сегодняшнему и помня, что поставлено на карту, скажем себе и друг другу: “Стучите, и отворят вам” (Мф 7: 7). А иначе все более будет возвышаться и торжествовать во внешних видимых границах церкви Карфаген лжи.

*

Церковный Вестник” (№ 11).
В этот день в № 11 “Церковного Вестника” появились статья К. Перевозникова: “Почему молчит духовенство?” и пространная записка группы (из 32-х) столичных священников. Записка эта, предварительно напечатания, была представляема вниманию высокопреосвященного митрополита Антония. Ее заглавие и содержание следующие:

Необходимость перемен в русском церковном управлении

ДЕРЖАВНОЮ волею предрешено открыть недостававший простор для свободного проявления религиозной жизни как тех граждан Российской империи, которые чужды свету христианства, так и тех, которые восприняли этот свет вне чистого отражения его в единой Церкви Христовой или отпали и отложились от нее по малозначительным обрядовым недоразумениям. Предстоящее освобождение религиозной совести от внешних стеснений, ставящих известные пределы иноверию, инославию и старообрядчеству в ограждение господствующей церкви, не может не быть приветствуемо во всей полноте духовной радости истинными сынами православной церкви, истинными ревнителями чистоты ее и святости. В сердцах их всегда живы были слова апостола: “Кто ты, судящий чужого раба? Пред своим Господом стоит он или падает; и будет восставлен, ибо силен Бог восставить его” (Рим 14: 4). Эта духовная радость усугубляется от сознания, что чрез обещаемое освобождение совести “чужих рабов” с самой православной церкви снимается тяжелое, обезоруживавшее ее в слове и в деле нарекание, выставлявшее ее виновницей насилий и гнета, которые производились под предлогом ее защиты, но не ею измышлены и по существу противны духу ее. Только по окончательном устранении всех поводов к столь долго принижавшему нашу православную церковь нареканию может приобрести или восстановить она “доброе свидетельство от внешних” (1 Тим 3: 7) и стать пред внешним миром во всей полноте и яркости принадлежащего ей света.

Но церкви, для надлежащего сияния этим светом, еще недостаточно восстановления правды в ее положении относительно внешних. Внутри себя она есть, по божественному предначертанию, “святая святых” обитающего в ней Духа Животворящего и совершает и обычно течет, не справляясь с правдой Христовой и жизнию церковной; что созидающие силы общественной жизни сторонятся от церкви, не находя в ней мужественного свидетельства о правде общественной жизни, безбоязненного исповедания истины и пред высшими, как пред низшими; что в дни общественной тревоги и потрясений подлинный голос Церкви Христовой, определяемый ее божественным призванием, невозможен, а то, что говорится от лица церкви, является даже вредным, ибо говорится лишь в одном направлении, в одну сторону, и умаляет значение церковного слова; что от этого умножается число чад церкви, которые уже не знают гласа ее, не верят ему, когда приходится его слышать, не идут к ней и за ней, и много-много, если только относятся к ней с равнодушным незлобием. А ведь члены отходящего от церкви общества суть утрачиваемые словесные овцы словесного стада Христова, болезнь которых отражается страданием и всех остальных членов тела церковного (1 Кор 12: 26) и за которых пастыри церкви должны дать строгий ответ пред Пастырем добрым, душу Свою положившим за овцы Свои. Знамения времени ярче и властительнее, чем когда-либо, свидетельствуют в переживаемую нами годину, что церкви надлежит выступить из несвойственного и недостойного положения, вследствие которого она является или силой, действующей под влиянием известным образом понимаемых обязательств пред государством, или же ни теплым, ни холодным спутником и созерцателем человеческих дел и общественной жизни. Необходимо, настоятельно необходимо, чтобы церковь возвратила себе всю силу плодотворного влияния на все стороны жизни человеческой и всю мощь своему голосу. А для этого она должна возвратить себе прежде всего свободу, искони ей принадлежавшую и определенную строем священных канонов, пренебрегаемых и забываемых, но не могущих утратить своей исконной для нее обязательности.

“Стойте в свободе, которую даровал вам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства” (Галат 5: 1). Этот великий призыв апостола звучит не для одних только верующих единиц и не только в миновавшем уже значении свободы от ига ветхого закона. Он вечно и повелительно звучит и для всей церкви, требуя между прочим охранения самостоятельности и свободы церковной от всего, что порабощает или грозит поработить ее внешнему игу мирских начал и целей. Не подчиняться должна церковь условиям и требованиям общественной и государственной жизни, какой бы высоты, всегда, впрочем, относительной, ни достигали эти требования; она должна действовать всегда как свободная благодатная сила, провозглашая лето Господне благоприятное. Свободный строй жизнедеятельности церковной не может подлежать усмотрению человеческому, не может быть сочинен так или иначе, ибо во всех основаниях и даже во всех главнейших подробностях он точно определен восходящим к апостольским временам преданием, увековечен строем канонических постановлений, сохраняющим в этой части своей обязательную на все времена силу и значение, но предоставляющим необходимый простор для согласных с ним приспособлений к условиям места и времени. Восстановление свободы церковной не может и не должно быть совершено иначе как чрез восстановление действительности ограждающих эту свободу священных канонов во всей полноте их и чистоте. Если бы даже и представлялось возможным в настоящее время изобретение лучшего устроения церковного управления в обеспечение свободы церковной, то это лучшее, будучи только мнением среди мнений, ни в чьих глазах не имело бы надлежащей авторитетности, подвергалось бы оспариванию и переделкам и вызывало бы только нарекания за отступление от стародавних священных начал. Итак, стремление к свободе церковной есть, как и должно быть, только стремление к восстановлению начертанного канонами строя церковного самоуправления, в основном и существенном навсегда неотменного, ибо строем этим охраняется свобода церкви вселенской, единой в веках, и без него поместные церкви не могли бы сохранить обязательный характер вселенского единства.

Нет возможности вкратце описать с надлежащей полнотою канонический строй церковного управления. Но все же нелишним, быть может, будет здесь воспомянуть основоположные черты домостроительства церковного в пределах канонов вселенских и признанных вселенскою церковью поместных соборов и канонических правил святых отец (6 всел. соб., пр. 2).

Епископ, засвидетельствованный при избрании от клира и народа местной церкви, есть средоточие и образец пастырства в пределах церкви, вверенной его попечению, центр всей жизнедеятельности и средоточие любви церковной. Кроме вполне исключительных случаев нужды церковной, он навсегда неотделим от своей паствы, не может иметь повышений и понижений, ибо сан епископский безусловно равен и тождествен повсюду; ни один епископ ни в чем не имеет иерархического превосходства пред другим; ни от кого не может получать он внешних наград и отличий, о которых ничего не ведают святые каноны. Но для того, чтобы быть действительным, а не по имени лишь пастырем вверенного ему стада, он совершает пастырское служение свое — во-первых, совместно с сонмом пресвитеров, как своих советников, сотрудников и сослужителей, и пред лицем народа, в общении всего тела церкви (Феоф. Алекс., пр. 7–6–14; Вас. Вел., пр. 89; Ант. соб., пр. 25; Карфаг., пр. 42, и др.), — а во-вторых, в пределах сравнительно малой в численном и территориальном отношении церковной единицы, всегда совпадавшей с младшим делением государственной области, так что самомалейшие только городки и местечки могли быть оставляемы без епископа, да и то потому, что жизнь в древние времена несравненно более, чем теперь, сосредоточивалась в городах. Главный город области — митрополия — есть кафедра митрополита или архиепископа, с ведома которого собираются посвященные исправлению всех областных дел церковных постоянные периодические соборы, но который сам, помимо собора, не имеет никакой власти ни над епископами своей области, ни над чем в пределах их епархий. Областной — митрополичий — собор, кроме совершаемого им устроения и упорядочения дел церковных, ведает недоразумения и несогласия между епископом и клириками или мирянами, и такие дела, которые подлежат второй судебной инстанции, и передает их, в случае недовольства и обжалования, на рассмотрение высшего собора — собора патриархата, по мере нужды собираемого. Припоминаем, что митрополичьи округа, сообразно областям римско-византийского государства, уступали в размерах нашим губерниям, а отдельные епархии отнюдь не превосходили наших уездов, как не превосходят они и по сие время в греческой церкви. При таком только условии осуществляется и может осуществляться полнота сближения епископа с клиром и народом, упрощение служения епископского, обеспечение его церковной высоты и возможность соборного управления, безусловно облегчаемого в настоящее время удобством сообщения и передвижений.

Если воспроизведенные нормы канонического церковного строя найдут место в устроении и обеспечении церковного самоуправления нашей православной церкви, то на первом плане должно стоять, таким образом, упорядочение и развитие епархиального управления в строгой сообразности с духом канонов, узаконяющих широкий простор соборности в церкви. Эта соборность корнями углубляется в самостоятельную, широко развитую жизнь приходов, как низших единиц, ячеек жизни церковной, а вверху увенчивается повременными соборами всей церкви, председательствуемыми архиепископом царствующего града, которые выделяют из себя для постоянного, в промежутки между этими соборами, управления церковью священный или святейший синод под председательством того же архиепископа. Отличаясь от других епископов этой своей соборной честью, столичный архиепископ ради нее, то есть как председатель и представитель повременных соборов всей церкви и правящего синода, носит именование всероссийского патриарха.

Итак, по условиям настоящего времени, для православной церкви неотложна необходимость получить исконную каноническую свободу. Но чтобы возвратить эту свободу, она должна восстановить в полноте и неприкосновенности каноническое церковное устроение, воспринятое по преданию апостольскому, от которого она не должна была и не может отступать.

На вопрос — как же достигнуть великой и святой цели восстановления канонической свободы православной церкви в России, — ответ, по нашему глубокому убеждению, может быть только один: чрез нарочито для сего созванный поместный собор русской церкви.

К.Перевозников

Почему молчит духовенство?

В № 18 газеты “Русь”, в статье “Бюрократия в духовенстве”, неизвестным автором затронут вопрос об отношении духовенства к текущим явлениям общественной жизни. Статья приглашает искренно желающих блага своей родине людей из среды духовенства “отозваться горячим свободным словом в защиту своих и чужих человеческих прав”. “Общество, — говорит автор, — ждет от них этого слова. Если оно его не услышит теперь, то вправе будет заключить о безжизненности духовного сословия. Молчать теперь преступно”...

Да, молчать в такие исторические моменты, как ныне переживаемый, молчать, когда говорят все и когда необходимо говорить, преступно. Но вправе ли общество на основании этого молчания, заключить о безжизненности духовного сословия — вопрос более чем сомнительный.

Неверно, будто духовенство “молчит, не сознавая, что этим молчанием оно становится соучастником всех ошибок бюрократии”. Эти ошибки слишком больно бьют его по сердцу, слишком тяжелым гнетом ложатся на его и без того безотрадную жизнь. Оно стонет и изнемогает под бременем этих роковых ошибок, которые создают ему и массу ненужного, непроизводительного труда, и фальшивое положение в обществе, и адское душевное состояние. Но молчит, как молчало и претендующее на суд над духовенством общество, и сама граждански мужественная ныне печать, по необходимости.

О нашем духовенстве мало сказать, что “уста его скованы мертвящей силой церковной бюрократии”. О нем справедливее сказать, что оно лишено бюрократией (церковной ли?!) всех прав и преимуществ и приговорено к пожизненной ссылке в каторжные работы.

Как каторжное, оно навсегда прикрепощено к своей рясе; как каторжному, ему великодушно предоставлены одни только святые обязанности — обязанности тяжелые и ответственные, часто одна с другой несовместимые (школа и приход), но одинаково строго предписываемые неумолимой администрацией; как каторжное, оно лишено даже суда. Впрочем, виноват: к его услугам два суда — светский и духовный, и потому оно... сугубо подлежит карательной силе законов, но не ведает сладости судебной защиты и охраны, которые считаются для него неуместными...

Многие ли знают, что фактически духовенство бесправнее и беззащитнее любого мужика? У мужика есть много способов хоть искать, если не находить, удовлетворения своих обид: к его услугам и земский начальник, и уездный съезд, и уездный член суда, и окружной суд, и судебная палата, и сенат. Все это судебные, хотя бы и не всегда удовлетворительно судящие, инстанции. Но кому, кроме Бога, поведает печаль свою духовенство? Кому, например, прикажете жаловаться на о. благочинного, если ему не понравится ваша физиономия и он начнет вас с достойным лучшей участи усердием теснить и преследовать? Консистории? Но все ли знают, что такое консистория? Доказывайте, сколько хотите, этому почтенному ареопагу, что вы правы, что ваш насильник и притеснитель оболгал вас, — доводы ваши будут “оставлены без последствий”.

Вы можете, правда, апеллировать к епископу. Но не обольщайтесь сладкими надеждами на непременный успех! Во-первых, благочинный — одно из очей епископа — часто бывает у последнего, втирается в его доверие и потому говорит и действует безапелляционно; во-вторых, многие епископы не менее консисторий повинны в ревнивом, во что бы то ни стало, оберегании своей власти; в-третьих, жалоба ваша всенепременно будет сдана “в консисторию на рассмотрение”, а там по ней будет затребовано объяснение благочинного, которого вам не покажут и возражать на которое не позволят...

Если так трудно тягаться с благочинным, то что же станете делать, подпав воздействию личного усмотрения “епархиального начальства”? И жалобы в Синод нисколько не помогут.
А между тем епископ может лишить вас и семью вашу куска хлеба, заклеймить вас званием преступника, лишить свободы заключением в монастырь, запретить священнослужение, низвести в причетники — словом одним взмахом пера, так часто отражающим минутное настроение пишущего, может отнять у вас то, что вправе отнять один только беспристрастный, лично не заинтересованный суд.

И думаете, нужно для этого сильное прегрешение? Часто совершенно никакого греха не требуется. Достаточно, если вы имеете “благородного” врага, который в минуты творческого воодушевления удостоит вас анонимным, полным лжи и инсинуаций доносом, а в среде ваших прихожан найдется десяток-другой таких же рыцарей подполья, которые, действуя заодно с “литератором”, продадут ему свои лжесвидетельства.
Вот и пиши, и протестуй, при таких условиях, против “печенежского охранения интересов церкви”.

Нет, надо удивляться не безжизненности духовного сословия, в которой давно уже несправедливо обвинило его общество, а его живучести. Надо удивляться тому, что, находясь в таких невыносимо тяжелых условиях существования, оно не угасило в себе духа, не потеряло былых идеалов.
Волна жизни неудержимо в нем клокочет. Дайте только ей выход, обратитесь к нему со словом доверия, которого оно, не по своей только вине, давно не слышит вокруг себя.