ББК 63.3(2)
П 221
Пашин С.С. Червонорусские акты ХIV-ХV вв. и грамоты князя Льва Даниловича: Учебное пособие.
Тюмень: Издательство ТюмГУ, 1996. 118 с.
Учебное пособие является попыткой применения
дипломатического анализа в сочетании с компаративным и ретроспективным
методами. В пособии рассматриваются структура и стилистические особенности
грамот древнерусских и литовских князей ХП-ХIV вв.,
червонорусских актов ХIV-ХV вв., а также копий грамот, приписываемых князю Льву Даниловичу.
Пособие может быть использовано при чтении лекций
и проведении практических занятий по отечественной истории, источниковедению и
вспомогательным историческим дисциплинам.
Рецензенты: докт. ист. наук, доц. С.-Петербургского ун-та
А.Ю. Дворниченко; канд. ист. наук, доц. С.-Петербургского ун-та Ю.В. Кривошеев
ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КОМИТЕТ
РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
ПО ВЫСШЕМУ ОБРАЗОВАНИЮ
ТЮМЕНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
С.С. Пашин
ЧЕРВОНОРУССКИЕ АКТЫ ХIV-ХV вв.
ВВЕДЕНИЕ
Проблемы общественного строя Древней Руси - одна из ключевых тем в отечественной исторической науке 60-90-х годов. Думается, мы не погрешим против истины, если отметим, что внимание исследователей к социально-экономической и политической истории домонгольской Руси в значительной степени было стимулировано выходом в свет новаторских трудов выдающегося российского ученого Игоря Яковлевича Фроянова, учеником которого считает себя автор этих строк.
В отличие от сторонников концепции Б.Д. Грекова, И.Я. Фроянов полагает, что "Киевская Русь ХI-ХII вв. представляла собой социальный организм, в котором господствовали общинные без первобытности (т.е. без родовых древностей) территориальные связи, пришедшие в конце Х - начале ХI вв. на смену родоплеменным отношениям". Княжеские села появляются не ранее Х в. Лишь во второй половине ХI в. возникают боярская вотчина и церковное землевладение. "На протяжении ХI и особенно ХII в. происходит заметный рост вотчинных владений. Но, несмотря на это, господствующее положение в экономике Руси ХI-начала ХIII в. занимало общинное землевладение, среди которого вотчины выглядели словно островки в море". В княжеских и боярских вотчинах рабов и полусвободных было больше, чем феодально зависимых, поэтому феодальный уклад уступал рабовладельческому. "Если же говорить о соотношении различных групп древнерусского населения в целом по стране, то необходимо признать, что рядовое свободное людство (земледельцы и ремесленники), объединявшееся в общины, решительно преобладало над всеми другими жителями Древней Руси. Иными словами, подавляющая масса древнерусского населения являлась свободной. А это означает, что классовое общество в домонгольской Руси еще не сложилось, хотя процесс классообразования обозначился вполне".[1]
Наблюдаемые в современной отечественной историографии различия подходов к решению важнейших сторон общественной жизни Древней Руси порождены не столько приверженностью ученых к тем или иным методологическим установкам, сколько явной недостаточностью источниковой базы: порою далеко идущие выводы приходится делать, отталкиваясь от лаконичного летописного известия. Усовершенствование методики исследования письменных источников, широкое применение сравнительно-исторического анализа, новые находки археологов, вероятно, смогут хотя бы отчасти компенсировать относительную скудость информации о социально-экономической и политической истории Руси ХI-начала ХIII в., однако надежды на заметное расширение круга источников остаются весьма призрачными.
В этой связи представляется перспективным обращение к ретроспективному методу, перенесение хронологических рамок исследования на послемонгольский период русской истории. Новейшей отечественной историографии уже известны плодотворные опыты социологического анализа отдельных регионов Руси Х1-ХУ вв.2 История составивших ядро единого Русского государства Северо-Запада и Северо-Востока и судьбы земель, попавших под власть Великого княжества Литовского - это два варианта развития Древней Руси в послемонгольскую эпоху. Третий и наименее исследованный вариант эволюции древнерусского общества прослеживается на примере захваченной в 1349 г. поляками Галицкой (Червоной) Руси. Автор настоящего учебного пособия ставит перед собой задачу наметить некоторые пути изучения средневековой истории Галичины.
Исследование общественного строя различных регионов Руси ХIV-ХV вв. немыслимо без анализа более или менее репрезентативных актовых источников. Специальной научной дисциплиной, изучающей происхождение, форму и содержание актов, является дипломатика. Дипломатический анализ предполагает изучение внешней и внутренней формы источника. Под внешней формой подразумеваются материал для письма, средства письма, почерки, печати и т.п. Внутренняя форма - это структура текста документа, его формуляр.
Благодаря работам С. М. Каштанова3 в отечественной литературе 70-90-х годов широкое признание получила латинская схема деления условного формуляра, общепринятая в западноевропейской дипломатике. Согласно этой схеме, в формуляре различаются in vocatio (посвящение богу); intitulatio (обозначение лица, от которого исходит документ); inscriptio (обозначение адресата); salutatio (приветствие); arenga (преамбула); notificatio (публичное объявление); narratio (изложение обстоятельств дела); dispositio (распоряжение по существу дела); sanctio (запрещение нарушения документа); corroboratio (сведения об удостоверительных знаках документа); datum (место и время выдачи); apprecatio (благопожелание).
В нашем учебном пособии латинская терминология применяется в русской транскрипции: инвокация, интитуляция, инскрипция, салютация, преамбула, нотификация, наррация, диспозиция, санкция, корроборация, аппрекация. В качестве русских эквивалентов латинских терминов мы используем следующие названия статей-клаузул: богословия, имя адресанта, имя адресата, распоряжение (распорядительная часть), удостоверение (удостоверительная часть), дата.
Кроме деления формуляра на статьи-клаузулы, в дипломатике принято выделять в структуре источника три части: начальный протокол, основную часть и эсхатокол (конечный протокол). В начальный протокол входят инвокация, интитуляция, инскрипция, салютация; в основную часть - преамбула, нотификация, наррация, диспозиция, санкция, корроборация; в эсхатокол - аппрекация.
Червонорусские акты ХIV-ХV вв. ранее не были объектом дипломатического исследования, однако их изучение облегчено тем, что в отечественной историографии хорошо разработана методика дипломатического анализа, а кроме того, имеется целый ряд капитальных трудов в области дипломатики русских княжеских и частных актов ХII-ХV вв.4
Учебное пособие состоит из четырех глав. В первой главе дается характеристика общественного устройства Галицкой Руси ХII - первой половины ХIII вв., выявляются общие черты и особенности социально-экономической и политической истории Галичины в сравнении с прочими древнерусскими землями. Содержание главы помогает понять ту глубину изменений, которые происходят в галицко-волынском обществе под влиянием установившегося монголо-татарского ига.
Во второй главе мы сочли уместным и даже необходимым дополнить дипломатический анализ грамот в составе Ипатьевской летописи и латиноязычных актов последних галицко-волынских князей небольшим по объему очерком социально-политической истории Юго-Западной Руси второй половины ХIII - первой половины ХIV в.
Третья глава имеет характер сугубо дипломатического исследования. В ней рассматриваются все основные разновидности червонорусских актов второй половины ХIV-ХV вв. Выяснение особенностей и причин эволюции формуляров червонорусских актов оказалось возможным благодаря их сравнению со структурой грамот из других регионов Руси ХII-ХV вв. и польских латиноязычных актов ХIV-ХV вв.
Систематический анализ внутренней формы актов на староукраинском языке дает основания вмешаться в спор о т.н. грамотах князя Льва Даниловича, имеющий давнюю историографическую традицию.
ГЛАВА 1. ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ ОБЩЕСТВЕННОГО
СТРОЯ ГАЛИЦКОЙ РУСИ ХII - ПЕРВОЙ
ПОЛОВИНЫ ХIII в.
Общественный строй Галицкой земли ХII - первой половины ХIII в. входит в круг вопросов, неизменно привлекавших внимание исследователей Древней Руси. Единодушно признавая Галичину классическим примером олигархического правления, историки, тем не менее, расходились во мнениях относительно происхождения и источников влияния местного боярства. Среди дореволюционных ученых наибольшее распространение получила точка зрения С.М. Соловьева. Автор "Истории России" видел в галицких боярах пред-ставителей верхнего слоя княжеской дружины, которые, вследствие оседлости и малочисленности местных князей, сумели "получить важное земское значение в качестве богатых землевладельцев и областных правителей"1. В советской историографии представление о галицком боярском сословии сложилось под влиянием взглядов Б.Д.Грекова и С.В.Юшкова.При известных разногласиях по частным вопросам оба историка склонялись к мысли о том, что социально-экономическое развитие Руси ХI-ХП вв. происходит в рамках феодальной формации, а бояре-землевладельцы вышли из рядов родоплеменной знати или появились в результате расслоения сельской общины. Несколько позднее становились боярами осевшие на землю княжеские дружинники. Из "земского" и служилого боярства формировался класс феодалов2 .
Выделение самостоятельной княжеской династии только в конце ХI в. вело к заключению, что приглашенные в Галичину князья столкнулись со сложившимся феодальным землевладением в виде крупных боярских вотчин, опираясь на которые бояре (естественно, все - выходцы из туземной родо-племенной знати) могли и дальше оставаться полновластными хозяевами Галицкой Руси3. Отсутствие данных Х-ХI вв. открывало простор для самых смелых предположений. Некоторые исследователи считали возможным гово-рить о могуществе местной феодальной верхушки во времена... Владимира Святославича4. Только в последние годы появились работы, в которых ставятся под сомнение традиционные взгляды на политический и экономический статус галицкого боярства, характер его взаимоотношений с княжеской властью, отмечается активное участие широких слоев городского и сельского населения в политической жизни Галицкой земли ХI - первой половины ХШ в5.
На страницах летописей имена галицких бояр появляются с 40-х годов ХII в. В каком же качестве они предстают перед нами? В 1146 г. "воевода Володимирь мужь" Иван Халдеевич энергично за-щищает Звенигород во время осады города войсками киевского князя Всеволода Ольговича6. В 1152 г. после неудачной битвы под стенами Перемышля Владимирко Галицкий "токмо един утече с Избыгневом же с Ивачевичем в город"7. Вероятно, тот же Збыгнев возглавлял в 1159 г. посольство Ярослава Осмомысла к киевскому князю Изяславу Давыдовичу8. Другой галицкий боярин, Тудор Елчич, в 1160 г. командует "галичской помочью" в боевых действиях на Черниговщине. Спустя 20 лет "Ярославля помочь галицкого князя с Тудором с Гелчичем" направляется к Киеву9. А вот сведения о "вожде боярской оппозиции", знаменитом Константине Серославиче.
В 1157 г. он выполняет важное дипломатическое поручение галиц-кого князя, через 3 года руководит галичанами при осаде черниговского города Вщижа, в 1170 г. Константин-воевода галицкого отряда вместе с волынским князем Мстиславом Изяславичем осаждает Вышгород под Киевом10 .
Кем были упомянутые бояре? Вывод напрашивается сам собой. Они - старшие дружинники галицких князей, исполнявшие ратные, дипломатические и административные функции. О наличии в Галиче княжеской дружины летопись говорит вполне определенно11 . Нас же интересует вопрос: входило ли местное боярство в состав дружины? В ХП в. бояре именуются "княжими" и "галицкими мужами". Принадлежность к дружине первых не подлежит сомнению. Сложнее обстоит дело с "галицкими мужами", впервые появившимися в 50-е годы ХП в. 12, т.е. несколько позже "княжих мужей". В.Т. Пашуто видел в этом результат эволюции галицкого боярства13. Подобное противопоставление едва ли имеет основания: летописец употребляет термины в качестве синонимов, рассказывая о событиях 80-х годов ХП в14 .
Что касается причин появления "галицких мужей", то здесь следует обратить внимание на один интересный факт. Князь Влади-мирко назван по отчеству только в момент вокняжения в Галиче15. В дальнейшем он, как и его преемники, именуется Галицким. Видимо, в обособившихся волостях бывших князей-изгоев при малой подвижности дружины вхождение "мужа" в ее состав свидетельствует о принадлежности к верхним слоям общества в целом. И это не удивительно, ведь "князья составляют необходимый элемент каждой волости" 16. Таким образом, можно, вслед за М.С. Грушевским, сказать, что до середины ХП в. галицкое боярство "ничем особенно не выделяется - княжеская дружина, и все" 17 .
Разумеется, бояр нельзя принимать за дружинников "в чистом виде": во второй половине ХП в. "дружина вступила в полосу заката"18 . Решающую роль в перерастании дружинных отношений в вассальные сыграла система кормлений, получившая широкое распространение при Владимирке Володаревиче (1141-1153). В 1153 г., накануне битвы с войсками Изяслава Мстиславича, "галичьскии... мужи почаша молвити князю своему Ярославу: "Ты еси молод, а поеди прочь и на позоруи, како ны будеть отець твои кормил и любил, а хочем за отца твоего честь и за твою головы своя сложити" 19. В летописях, повествующих о данном эпизоде, имеются любопытные разночтения: к юному князю обращаются не "галицкие мужи", а "боляре Володимирковича"20, т. е. старшие дрежинники Владимира и его сына. Кормления и впоследствии оставались главным средством материального обеспечения галицкого боярстива. Даниил Романович не был реформатором, когда "розда городы бояром и воеводам, и бяше корма у них много"21.
Практика пожалования "в кормление" городов и сел была на Руси повсеместным явлением, однако в отечественной историографии не сложилось единого подхода к выяснению характера такого рода пожалований. По мнению одних исследователей, кормления являлись реализацией права верховной феодальной собственности на землю22. Более убедительным нам кажется определение кормлений как своеобразной платы за участие в управлении обществом. По словам И.Я. Фроянова, "вассалитет, строящийся на пожаловании кормлений, не имел феодального содержания, поскольку был лишен земельной основы"23 . Передача права сбора налога с населения определенного округа создавала лишь предпосылки для превращения "кормления" в феодальную ренту.
Длительное время оставаясь в пределах одной волости, играя заметную роль в управлении и воинском деле (Ярослав Осмомысл с молодости "сам не ходяшеть полкы своими"24), местное боярство к концу ХП в. приобрело большое влияние, однако источники не позволяют считать "галицких мужей" всесильной олигархией, распоряжавшейся по своему усмотрению княжеским столом. При анализе событий 70-80х годов ХП в. выясняется, что в Галичине, как и в других древнерусских землях25, действительной силой продолжали оставаться широкие слои свободного, прежде всего, городского населения, - согласно летописям, "галичане".
Галицким горожаном определенно "не повезло": исследователи, уделяя им гораздо меньше внимания, чем боярству, неизменно подчеркивали их политическую инертность. Еще М. Смирнов писал, что "сила городов была парализована боярами, гражане почти всегда являются только зрителями или играют роль пассивную, исполняют приказания бояр " 26 .
Мало чем отличаются мнения, высказываемые в советской историографии. По крайней мере, до ХШ в. галицкие города считаются слишком слабыми, чтобы стать союзниками князя в борьбе с непокорным боярством.27 Внимание советских историков привлекли городские восстания в Галицкой земле; их первым исследователем стал В.В. Мавродин, характеризовавший эти восстания как "движения, напрвленные против достигшей исключительной силы боярской аристократии. Подавление городских движений во времена Владимирка и Ярослава привело к... ослаблению княжеской власти, которое сказалось уже во времена Осмомысла" 28. С В.В. Мавродиным согласились В.Т. Пашуто29 и М.Н. Тихомиров30. Впрочем, у М.Н. Тихомирова можно встретить высказывания и иного плана: "Особый характер Галицко-Волынской летописи, все еще мало изученной как исторический источник, мешает нам приглядеться к внутренней истории Галича, но и то, что известно, позволяет думать о развитии в нем вечевых порядков. И это было особенностью не одного Галича, но и других городов Галицко-Волынской земли".31
Малый интерес историков к данной проблеме в значительной степени объясняется крайней фрагментарностью летописных извес-тий, однако то немногое, что имеется в нашем распоряжении, позволяет сделать некоторые выводы. В Повести временных лет есть косвенное свидетельство политической мобильности "людей" Галицкой земли. В 1098 г., осадив Владимир-Волынский, Володарь и Василько Ростиславичи вступили в переговоры не с князем, а с "владимирцами", хотя Давыд Игоревич находился в городе. "Гражани же, слышавши се, и созваша вече и рекоша Давыдови людье на вечи: "Выдаи мужи сия"32 . Этот эпизод говорит не только о важной роли горожан в соседней с Галичиной земле, но определенно свидетельствует о том, что галицкие князья считали естественным право народа принимать важнейшие политические решения.
С большей уверенностью судить об активности демократических слоев городского населения позволяют события 1144 г., когда галичане предприняли попытку избавиться от своего князя. Действия развивались следующим образом. Владимирко Галицкий потерпел поражение от войск киевского князя Всеволода Ольговича и вынужден был заплатить 1400 гривен "за труды". После заключения мира, на котором, кстати, настояли галицкие вои ("галичане", "полк"), он поехал "на ловы". Воспользовавшись отсутствием Владимирка, галичане пригласили на княжеский стол Ивана Ростиславича Звенигородского. "Володимир же, слышав, съвкупи дружину и прииде... к Галичю". Горожане "бьяхуся крепко" 3 недели и даже устраивали вылазки из города. В одну из таких вылазок Иван Ростиславич оказался отрезанным от городских стен и бежал "к Дунаю". "Галичане же всю неделю бишася . . . и нужею отворишася. . . Володимер же, вшед в Галичь, многы люди исечи, а иныя показни казнью злою" 33 .
Кто же были эти "галичане" и с какой целью они пригласили звенигородского князя? В.В. Мавродин видит в них "прежде всего городской люд: купечество и ремесленников, "черных людей". Во всяком случае, боярская знать в их состав не входила"34 . Владимирко восстановил против себя галичан "приглашением венгров и неумелым ведением войны"35. "Восстание галичан 1144 г. - восстание горожан, стремившихся отделаться от непопулярного и деспотического князя и пригласить на "стол" другого, связанного определенным договором, "рядом", и обязанного, по-видимому, править, прислушиваясь к голосу горожан, купечества в первую очередь"36. Согласны с В.В. Мавродиным В.Т. Пашуто и М.Н. Тихомиров37 .
Нет сомнений, что в событиях 1144 г. принимали участие широкие слои горожан, однако желание видеть в этом "проявление стихийного недовольства народных масс установившимися феодальными формами господства и подчинения "28 нам кажется несколько спорным. Историки подчеркивают классовый характер восстания противопоставлением галичан и княжеской дружины. На самом деле все было гораздо сложнее: наряду с галичанами, город защищала дружина Ивана Ростиславича, а осада Галича Владимирком оказалась успешной благодаря наличию у него "полка"39, состоящего из летописных "воев" 40. Таким образом, действия галичан выглядят не народным восстанием, направленным против усиления феодальной эксплуатации, а попыткой прогнать неугодного князя, заменив его другим Рюриковичем. И здесь привлекают внимание летописные строки: "послашася галичане по Ивана по Ростиславича в Звенигород и въведоша к собе в Галичь"41. Согласно мнению Н.Ф. Котляра, "из контекста летописного рассказа следует, что Ивана. . . пригласило в Галич именно городское вече" 42. Как не вспомнить о киевском вече 1146 г., после которого "кияне" "послашася в Переяславль к Изяславу Мъстиславичу" 43. Перед нами - стандартная формулировка о выполнении решения вечевого собрания, о приглашении "на стол" нового князя. В таком случае правомерно ставить под сомнение вопрос о самом существовании восстания. Действительно: горожане собирались на вече и на нем решили пригласить нового, приемлемого для них князя. К их несчастью, попытка не удалась, и многие заплатили головой за отсутствие лояльности по отношению к Владимирку. И причиной неудачи галичан было не объединение сил князя и бояр-феодалов, а отказ "пригородов" поддержать выступление волостной столицы: недаром в осаде Галича принимал участие "полк", оказавший решающее воздействие на исход столкновения.
Два года спустя, в 1146 г., Всеволод Ольгович во главе коалиции князей выступил в поход и вскоре осадил Звенигород. "Пожгоша около его острог первый день, а въторыи день створиша вече звенигородьчи, хотяче ся передати", однако "воевода Володимирь мужь" Иван Халдеевич решительно пресек примиренческие настроения горожан, казнив у них "мужи три" и выбросив их тела за городские стены. "И начашася звенигородьци оттоле бити без льсти" 44. Так описывает летописец единственный, по мнению многих историков, пример вечевого собрания в Галицкой Руси ХП в.
Принадлежность звенигородцев к широким слоям городского населения не вызывает сомнений. Кем же были инициаторы веча? Б.Д. Грекову казалось, что "главную роль на вече играл не "народ", если достаточно было казнить несколько "мужей", чтобы изменить решение вечевого собрания"45. С ним солидарна К.А. Софроненко: "Вече было созвано по инициативе подстрекаемых боярами горожан, которые явно выразили свое желание сдаться Все-володу"46. Им вторил В.Т. Пашуто: "Состав веча не раскрыт, но упомянуты три городских "мужа", пытавшихся его собрать. Мужи - это не простолюдины"47. На наш взгляд, исследователи не до конца учитывали чрезвычайности условий, в которых проходило вече: город осажден превосходящими силами противника, кое-где уже пылают пожары, вполне реальна перспектива захвата и разграбления города. Не удивительно, что предложение нескольких горожан сдаться на милость победителей нашло отклик у звенигородцев, и этими горожанами были отнюдь не представители феодальной верхушки.
Как мы уже отмечали, звенигородское вече считалось един-ственным примером вечевого собрания в Галицкой Руси ХП в. - отсюда отрицание здесь вечевого строя. А.Е. Пресняков относил вече в Звенигороде к концу того периода, когда вече было сильно, и притом произошло оно, по мнению ученого, в земле, где ранее всего пало 48 . Согласно С.В. Юшкову, в Галицко-Волынской Руси вечевые собрания собирались редко и спорадически 49 . "Нетрудно установить, что вече из граждан Галича не имело особого значения"50. Правда, новейший исследователь Н.Ф. Котляр отмечает активную деятельность вечевых собраний в волынских и галицких городах ХП-ХШ вв., но отводит им роль сословного представительного органа 51 .
События 40-х годов ХП в. свидетельствуют о политической мобильности самых широких слоев городского населения Галицкой земли, нет оснований говорить о ее падении и в последующее время. Летописец неоднократно сообщает о "галичанах" и "галицких полках", благодаря которым Галичина встала в ряд сильнейших древнерусских княжений. Киевский книжник называл галичанами не только жителей волостной столицы. Летописи свидетельствуют об этом со всей определенностью. В 1152 г. в битве под Перемышлем многие вои из "полка Володимеря" (иначе "галичане") были "избиша, а друзии истопоша, а другия изоимаша"52 , и некому стало защищать город, ведь перемышляне "вси были на рати"53. В следующем году киевский князь Изяслав Мстиславич приказал умертвить "многое множество" пленных "галичан", и "бы плачь велик по всеи земли Галичьстеи"54 .
Еще более знаменательно известие новгородского летописца, давшего свою версию похода 1146 г.: " ходиша вся Руска земля на Галиць и много попустиша область их, а города не възяша ни одного, и воротишася" 55. Как мы помним, военные действия велись тогда только в окрестностях Звенигорода, но древний историк с берегов Волхова отнюдь не ошибался: Галич в его понимании - это вся Галицкая земля ("область их").
Без сомнения, галичане (в широком смысле) составляли главную силу "галичьской помочи", неоднократно действовавшей на Волыни, в Киевщине, Черниговской волости. Биться без "полка", без "галичан" - безнадежное дело, и это хорошо понимал Владимирко Володаревич: в 1150 г., не пытаясь сразиться с венграми, он стал хлопотать о заключении перемирия, ведь Владимирко пришел к Перемышлю только "с дружиною своею" 56 .
Являясь основой вооруженных сил княжения, галичане не могли оставаться пассивными зрителями, наблюдавшими за борьбой княжеской власти и боярства. Их влияние по достоинству оценива-лось в других землях. Во всяком случае, едва в Киеве стало известно, что галичане "рекуче" Берладнику : "Толико яви стяги, и мы отступим от Ярослава" 57, как киевский князь Изяслав Давыдович собрался "поити" на Галич добывать волость Ивану Ростиславичу (1158 г.). Надежды Изяслава Давыдовича на галичан вполне объяснимы: в домонгольской Руси "военное ремесло не обособилось еще от других занятий и весь народ входил в состав войска, весьма натурально, что ему должно было принадлежать совсем иное значение в решении общественных вопросов, чем это сделалось возможно позднее, когда образовалась отдельная от народа военная сила. Где сила, там и власть; а в начале истории народные массы составляли силу" 58 .
Итак, мы выяснили, что "галичанами" летописцы называли широкие слои городского и сельского населения княжения. Вооб-ще, по мнению многих историков, термины "кияне", "владимирцы", "смолняне" и т. д. обозначают всю массу свободного населения каждой земли 59. Однако такая точка зрения не получила единодушного одобрения. В.Т. Пашуто был крайне "осторожен" в толковании "глухих и сложных терминов "людье", "киевляне", "владимирцы"60 и считал необходимым рассматривать отдельно каждый случай их употребления. Впрочем, подобная позиция вполне понятна: В.Т. Пашуто полагал, что всеми делами в городах заправляла местная знать; если же ему не удавалось представить выступления киян или владимирцев действиями "правящего слоя горожан", то на свет появлялись рассуждения о неясности терминологии летописца и ловком использовании боярами и купечеством народных движений61. Следуя логике В.Т. Пашуто, получаем, что рядовые граждане-участники народного ополчения, возвращаясь из похода, неведомым образом превращались в представителей "правящего слоя горожан". Думается, что древнерусские книжники вкладывали в термин "кияне" или "галичане" вполне определенный смысл, подразумевая совокупность свободного населения той или иной земли. Поэтому и в событиях, датированных летописью 1173 г., рядовым жителям Галича отведена не последняя роль.
Жена Ярослава Осмомысла бежала с сыном Владимиром из Галича, и "Кснятин Серославич и мнози бояре с нею быша… И начаша слати к неи Святополк и ина дружина, вабяче ю опять". Спустя 8 месяцев Владимир получил "весть от Святополка из Галича: "Поедь вборзе, отца ти есмы яли и приятели его Чаргову чадь избиле, а се твои ворог Настасъка галичане же, накладъше огонь, сожгоша ю, а сына ея в заточение послаша, а князя водивше ко кресту, яко ему имети княгиню вь правду, и тако уладивъшеся".62
Распространено мнение63, что в Галиче вспыхнул боярский мятеж, имевший своей целью ослабление княжеской власти. Однако возникают сомнения в подобной трактовке происшествия. Среди участников мятежа ясно прослеживаются две основные силы. Оставшиеся в городе бояре ("ина дружина") схватили Ярослава и убили его "приятелей", а галичане сожгли княжескую наложницу, заточили в темницу ее сына и вынудили князя присягнуть им на кресте. Стало быть, боярство действавало в союзе с горожанами. Что заставило галичан вступиться за отвергнутую жену Ярослава Осмомысла? Все объясняется, конечно, не строгостью их нравов. Гнев галичан был одинаково направлен и против Настасьи, и против "Чарговой чади". Некоторые исследователи предположили, что под загадочной чадью скрывались родственники наложницы галицкого князя, достигшие через нее большого влияния в сфере управления64. Они, разумеется, не могли обрадовать местное боярство. Возможно, что новоиспеченные фавориты стремились использовать благоприятно сложившиеся для них обстоятельства и не останавливались перед злоупотреблениями в целях личного обогащения, чем и вызвали недовольство галичан.
Поддержка широких слоев населения служила залогом успеха и в дальнейшем, поэтому в 1187 г., предчувствуя приближение смерти, Ярослав Владимирович "созва мужа своя и всю Галичкую землю позва же и зборы вся и манастыря и нищая и силныя и худыя. . . и плакашеться по три дни передо всими сборы и передо всими людми, и повеле раздавати имение свое манастыремь и нищим и тако даваша по всему Галичю по три дни и не могоша раздавати" 65. Осмомысл склонял "людей" признать галицким князем Олега "Настасьича", а старшего сына Владимира хотел посадить в Перемышле.
"Галицкие мужи" сразу нашли общий язык с Владимиром и со-обща изгнали Олега 66. Не отрицая активности боярства, отметим, что отправившие на костер Настасью галичане явно не сочувствовали ее сыну. Старший Ярославич тоже не засиделся на галицком столе: на следующий год бояре, "приимше съвет" волынского князя Романа Мстиславича, заставили Владимира бежать в Венгрию. Впрочем, не бездействовали и галичане:они отняли у сына Осмомысла его невестку "Романовну Феодору", а затем "послашася по Романа"67. Вина Владимира Ярославича заключалась в том, что он "думы не любяшеть с мужми своими" 68. Судя по всему, летописец здесь не совсем точен. У Владимира были "приятели" и дружина, сохранившиеся со времен его частых скитаний по русским землям и последовавшие за ним в изгнание. Видимо, только к их советам прислушивался новый князь. Старые же "мужи галицкие", считавшие Галичину своей "отчиной" и руководившие местными полками69, оказались на вторых ролях.
Смена князей продолжалась. Изгнанный Владимир привел вен-герские войска. "Король же, въеха в Галичь, не посади в немь Володимера, но даде весь наряд галичаном, и посади в нем сына своего Андрея, а Володимера поя с собою во Угры"70. Попытка представить "галичан" одними боярами71, по нашему мнению, не убедительна: среди "галичан", которые вскоре совместно с венграми отражали набег Романа Мстиславича 72, конечно, были не только старшие дружинники или феодалы.
Призрачность могущества галицкого боярства особенно проявилась в неудачном призвании князя Ростислава Ивановича. В 1189 г. "послашася галичькии мужи к Ростиславу…, зовуще его в Галичь на княжение". Сын Берладника поспешил с малой дружи-ной к стенам города. "Мужи же галичкии не бяхуть вси во одинои мысли", поскольку многих их родственников король увел в Венгрию в качестве заложников. "Неколко мужь галичкых приехало и си же, узревше льсть братья своея…, отступиша от него… Полци же галичькыи" и венгры уничтожили Ростиславову дружину, а тяжело раненного князя понесли в город. "Галичане же возмятошася, хотяче и изотяти у въгор и прияти собе на княжение. Угре же усмотривше его и приложивше зелье смертьное к ранам, и с того умре. . . Угре же, ведаюче лесть галичькую, аже галичане ищють собе князя руского, и почаша насилье деяти во всемь"73 .
Как видим, летописец нигде не смешивает "галицких мужей" с галичанами. "Мужи" звали Ростислава и в решающий момент отступились от него. Куда же во время битвы делись галичане? Они входили в состав полков, окруживших дружину Ростислава. Узнав, что князь еще жив, горожане 74 "возмятошася". Численное превос-ходство венгров обрекло их выступление на поражение.
Первоначально пассивное отношение большинства галичан к занятию города венграми кажется несколько странным. Однозначного ответа здесь дать невозможно. Может быть, они просто были сбиты с толку непривычной для них прямо-таки калейдоскопической сменой князей на галицком столе. Нельзя забывать, что Роман Мстиславич бежал из города накануне прихода венгерских войск, оставив Галич на произвол судьбы. Покинутые князем галичане поневоле вынуждены были признать иноземного королевича. Все эти внешние факторы ни в коей мере не отрицают активной роли широких слоев населения в общественной жизни Галицкой Руси ХП в. Галичане, являясь влиятельной политической силой, заставляли считаться с собой и князя, и боярство.
Знакомство с галицкой историей 70-80-х годов ХII в. убеждает нас в том, что летописец был достаточно осведомлен о социальной принадлежности основных участников важнейших событий. Однако мы не собираемся утверждать, что под летописными "галичанами" всегда скрывались только демократические слои населения, а "галицкие мужи" непременно составляли княжеское окружение. Когда бежавший из Галича князь Роман Мстиславич, добиваясь помощи у своего тестя Рюрика Ростиславича, говорил: "Ведут мя галичане к собе на княжение", он, вероятно, имел в виду всех жителей Галича, не исключая и местных бояр. Равным образом это относится и к "галичанам", которым венгры "даде весь наряд" 75.
Представляя верхушку княжеской дружины, бояре одновременно были и членами местного общества. Не так уж редкие совместные действия бояр и рядовых горожан базировались как на руководящей роли первых в управлении и ратном деле, так и на принадлежности обеих социальных групп к галицкой городской общине, что предполагало наличие проблем, в разрешении которых были заинтересованы все слои галицкого общества.
В конце 80-х годов ХII в. такой проблемой стала задача освобождения Галичины от венгерских захватчиков. Попытка из-бавиться от иноземного господства путем призвания на княжеский стол Ростислава Ивановича закончилась, как известно, трагически. После поражения восстания венгры "у мужии галичкых почаша отимати жены и дщери на постеле к собе, и в божницах почаша кони ставляти и в ызбах, иная многа насилья деяти. Галичане же почаша тужити велми и много каюшася, прогнавше князя своего" 76 . Едва ли иноземцев интересовали только боярские жены и дочери. Упоминание про избы и раскаяние галичан указывает скорее на рядовое население города. Не является ли это известие еще одним свидетельством активного участия горожан в изгнании Владимира Ярославича? А взять возвращение старшего сына Осмомысла из плена: "Галичькии же мужи сретоша его с радостью великою князя своего и дедича, а королевича прогнаша из земли своея"77. Неужели при появлении князя-скитальца галичане попрятались по домам, и бояре сами справились с венгерскими войсками? Вероятнее допус-тить иное толкование: под "галицкими мужами" на сей раз подразумевались все жители без исключения.
Выводы, сделанные после анализа известий ХII в., отнюдь не противоречат данным Галицко-Волынской летописи или, точнее, ее первой части - летописного свода митрополита Кирилла. Свод был составлен в 1246 г. по распоряжению Даниила Романовича тотчас после его окончательного утверждения в Галиче и не мог служить примером беспристрастного описания галицкой истории78. Замалчивая об одних событиях, подвергая соответствующей переработке другие, бывший "печатник" князя Даниила стремился доказать законность притязаний своего патрона на Галицкое княжение, и его старания оказались не напрасными. Историки изображали первую половину ХIII в. как эпоху борьбы боярской анархии с княжеской властью в лице Даниила Романовича, хотя реально претендовать на Галич Даниил стал только с 1230 г., и главные его соперники находились за пределами Галичины: ими в разное время были венгерский король, двоюродный брат Александр Всеволодович Белзский, киевские и черниговские князья. Местное же боярство выступало против Даниила не потому, что он один якобы мог положить конец боярскому произволу. Романович княжил в соседней Волыни, и захват им Галича означал бы переход управления и кормлений в руки владимирского боярства, ведь у Даниила "бяху бояре велиции отца его вси"79 .
В своде регулярно напоминается об отчинных правах Даниила на Галич, но в свое время кандидатура Романа Мстиславича не получила единодушного одобрения. Годы его княжения (может быть, не случайно) исключены из Галицко-Волынской летописи, однако иностранные хронисты настаивают, что Роман вступил в Галич при поддержке польских войск 80. Оставшись сиротами, малолетние Романовичи удерживались в Галиче только благодаря присутствию владимирских бояр и "засады", предусмотрительно выпрошенной их матерью у венгерского короля.81
Вскоре в Галич возвратились изгнанные Романом сторонники северских Игоревичей, сыновей героя "Слова о полку Игореве" и по матери внуков Ярослава Осмомысла 82. Агитация вернувшихся бояр дала свои плоды. Едва Игоревичи появились в Галичине, как вдова Романа бежала с детьми во Владимир. Знаменитая расправа Игоревичей над лидерами провенгерской партии (1211 г.)83 была продиктована вполне понятным стремлением укрепить свои позиции, и число убитых едва ли превышало несколько десятков человек. Сведения о 500 жертвах репрессий крайне сомнительны. Казненные бояре являлись сторонниками Романовичей - венгерский король за 9 лет (1206-1214) шесть раз посылал войска на Галич, в четырех случаях походы имели своей целью защиту прав малолетних князей, в том числе и от Игоревичей. 30 лет спустя митрополит Кирилл был склонен показать князей, стремившихся "искоренити племя Романово" 84, жестокими и коварными убийцами и, надо полагать, несколько сгустил краски. Впрочем, вполне допустима и вставка позднейшего составителя: о количестве убитых говорится только в Ипатьевском списке, а Хлебниковском и Погодинском подобные данные отсутствуют. Тем не менее, слова летописца стали для многих исследователей убедительным свидетель-ством силы и могущества галицкого боярства. Если, мол, после огромных потерь бояре продолжают оставаться подлинными хозяевами Галицкой Руси, то сколько же их было всего! По нашему мнению, памятники не подтверждают такой точки зрения, ведь даже казнь Игоревичей не стала делом рук одних бояр 85 .
При рассмотрении многоплановой картины борьбы различ-ных сил за Галич обнаруживается закономерность, которая, на наш взгляд, не получила у историков должной оценки. Виднейшие галицкие бояре призывали, а то и лично приводили дружины русских князей или венгерские войска, но не имели собственных сколько-нибудь значительных вооруженных сил. Никто не знал Галичину лучше местных бояр, и каждому претенденту приходилось прибегать к их услугам. В то же время и боярство не могло обходиться без князя: бесславный конец "вокняжившегося" на короткий срок Володислава Кормиличича определил степень его самостоятельности. Словом, бояре демонстрировали свои организаторские и ратные способности, оставаясь правителями без территорий и полководцами без армий.
Лебединой песней стал для галицкого боярства кратковременный период, наступивший вслед за монголо-татарским нашествием. "Бояре же галичьстии Данила княземь собе называху, а саме всю землю держаху… И бысть мятежь велик в земле и грабеж от них"86. Без этой цитаты из летописи не обходится ни одна работа о Галицкой Руси Х1-ХШ вв. Наверное, закономерен вопрос: каким же образом бояре прибрали к рукам галицкие земли. Как ни темнит летописец, но Даниил Романович предстает перед нами не в лучшем свете. В 1238 г. он в ступил в Галич, выгнав на этот раз черниговского князя Ростислава Михайловича. Вскоре влияние Даниила распространилось далеко на восток: в Киеве сидит его воевода Дмитр. А в дни осады Киева татарами мы видим Даниила Романовича уже при дворе венгерского короля.
Батый, пробыв на Западе около двух лет, в марте 1242 г. принял решение вернуться в Монголию. 87 Примерно в это же время отважился перебраться на Русь и Даниил, но, столкнувшить в Карпатах с бегущими от татар людьми, он воротился в Венгрию, безопасным путем добрался до польского Сандомира, а оттуда отправился в глухую Мазовию. Мазовецкий князь любезно "вдасть" ему Вышгород, в котором Даниил и дождался известия, "яко сошли суть и земле Руское безбожнии"88. Обитая за пределами Галичины более трех лет, галицкий князь, видимо, не выражал протеста против боярского правления. Тем временем бояре пережили взятие галицких городов и явно участвовали в отражении Батыева наше-ствия. Не в этом ли кроется объяснение легкости, с какой Даниил Романович по возвращении преодолел оппозиционные настроения галицкого боярства? Поражение приведенных князем Ростиславом Михайловичем польско-венгерских войск в битве под Ярославом (1245 г.) стало финалом борьбы за Галич.
Говоря о галицком боярстве, невозможно обойти стороной вопроса о боярском землевладении. Скудость сведений не мешала исследователям видеть в боярах крупных вотчинников, увеличи-вавших свои доходы княжескими держаниями. В советской истори-ческой литературе проблема нередко сводилась к рассуждениям о том, что в феодальном обществе статус его члена определяется размерами земельных владений, и если боярин имеет политический вес, то он не может не быть крупным земельным собственником89.
О недвижимых имуществах упоминает только Галицко-Волынская летопись, а многие боярские "дворы" едва ли сравнимы с центрами феодальных владений. Взять, к примеру, известный в историографии "двор Судиславль". Даниловы вои нашли в нем "вино и воща, и корма и копии и стрел пристраньно видити"90. Трудно признать эти запасы продукцией боярской вотчины. Перед нами - склад оружия и провианта виднейшего галицкого военачальника и администратора. Судислав Бернатович руководил крупными воинскими силами, был первым советником венгров и Мстислава Удалого, получал от последнего в кормление Звенигород91. Содержание многочисленного аппарата требовало соответствующих материальных ресурсов.
Единственное прямое указание на земельные владения связано с именем боярина Жирослава, который в 1226 г. пытался оклеветать Мстислава Удалого. После бегства изобличенного Жирослава антибоярски настроенный летописец желает клеветнику: "Да не будеть ему пристанъка во всих землях в Руских и во Угорьскых, и ни в ких же странах . . . и да будеть двор его пуст и в селе не будеть живущаго"92. Следовательно, одно село кажется человеку ХШ в. обычным владением даже для видного боярина. Чем же тогда объяснить известия о принадлежавших отдельным боярам значительных движимых имуществах? Думается, что они были накоплены за счет доходов с кормлений. На наш взгляд, в Галицкой Руси боярское землевладение не достигло крупных размеров, а сами бояре сохраняли многие черты, характерных для верхних слоев княжеской дружины.
Содержание галицкой истории первой половины ХШ в. суще-ственно обеднится, если упустить из виду позицию широких кругов рядовых жителей. Именно поддержка городан сыграла решающую роль в окончательном утверждении Даниила Романовича в Галиче93. Когда летописец сообщает, что "галичаном бо хотящим Данила"94, ни у одного исследователя не возникает сомнений относительно их социальной принадлежности. Встречаются "галичане" и в ситуациях, типичных для летописных известий ХП в.: навстречу татарам к берегам Калки спешат "галичане и волынци киждо со своими князьями, а куряне и трубчяне и путивлици, и киждо со своими князьми"95 .
Было бы странным предположить, что горожане до 30-х годов безучастно смотрели на происходящие вокруг них боярские крамолы, а затем, осознав свои возможности, показали, на что они способны. Через события 30-х годов ХШ в. путеводной нитью проходит противопоставление "безбожных галицких бояр" и "галичан", которые "любяхуть" Даниила, но галичане - неприменные участники всех перепетий ожесточенной борьбы, начавшейся после гибели Романа Мстиславича (1205 г.) В первом десятилетии ХШ в. под "владимирцами" и "звенигородцами" явно подразумевались горожане96. Конечно, раскрытие смысла термина "галичане" в своде митрополита Кирилла требует особой осторожности, их разнородный состав часто виден невооруженным глазом. Все же нет основания отрицать присутствия среди них рядового свободного населения97. При Романе Мстиславиче главенствующая роль фактически перешла к Владимиру-Волынскому, и галичане едва ли смирились с утратой Галичем статуса волостной столицы. Мы не исключаем возможности того, что бояре в качестве лидеров местного общества порою действовали в интересах всей городской общины: "любимый" галичанами Даниил Романович в бытность свою владимирским князем не останавливался перед тем, чтобы "повоевать" с поляками Галицкую землю 98 .
Далекая от объективности подача материала в Галицко-Волынской летописи выдвигала на первый план боярские "крамолы" и "мятежи" На самом же деле в середине ХШ в. галицкое боярство еще не успело консолидироваться в замкнутое сословие. Судьба княжеского стола в конечном счете зависела от настроений га-лицкой общины в целом. Социально-экономическое и политическое развитие Галичины имело несомненное сходство с процессами, проходившими в других землях Руси ХП- первой половины ХШ в.99
ГЛАВА 2. СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ
ЮГО-ЗАПАДНОЙ РУСИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ ХШ-ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ ХIV в. И ГРАМОТЫ
ПОСЛЕДНИХ ГАЛИЦКО-ВОЛЫНСКИХ КНЯЗЕЙ
Составные части Галицко-Волынской летописи, посвященные событиям второй половины ХIII в., коренным образом отличаются от свода митрополита Кирилла. Если автора свода 1246 г. интересовала прежде всего внутренняя история юго-западных русских земель, то в центре внимания его волынских продолжателей оказались запутанные взаимоотношения с Польшей, Венгрией, Литвой, татарами. Более того, с 60-х годов ХIII в. "источник ничего (или почти ничего) не сообщает об истории Галичины"1. Галицко-Волынская летопись, при всей сложности этого памятника, состоит как бы из двух частей: Галицкой, охватывающей 1205-1260 годы, и доведенной до 1292 г. Волынской. К сожалению, именно на 60-90-е годы ХШ в. приходится период наибольшей политической и военной активности князя Льва Даниловича.
Адресант знаменитых грамот родился, вероятно, в первой половине 30-х годов ХIII в. Будучи еще "детьску", он участвовал в битве под Ярославом 1245 г. Два-три года спустя Даниил Галицкий женил своего старшего сына на дочери венгерского короля Белы IV Констанции. В 50-е годы молодой Лев Данилович вместе с отцом не раз участвовал в походах против литовцев, ятвягов, чехов. Судя по всему, уже в это время он постоянно живет в Перемышле на правах удельного князя. По смерти Даниила Романо-вича (около 1264 г.) Лев Данилович становится независимым пра-вителем. Около 1269 г. умирает его брат Шварн Данилович, и "Лев нача княжити в Галиче и в Холме" 2. В 70-90-е годы Лев Данилович держит "княжения три: Галичкое, Перемышльское, Бельзьское"3. Следует отметить, что разрушенный в 1241 г. Галич так и не возродился после Батыева погрома. Уже Даниил Романович перенес столицу из Галича в основанный им Холм. При его сыне Галич окончательно превращается в забытую восточную окраину на границе с татарскими кочевьями. Перемышль сохранил свой столичный статус, а Холм, Белз и другие города Забужья Лев Данилович передал своему сыну Юрию.
Вместе с галицкими князьями перебрались на запад и бояре. Непременные спутники княжеских походов, они, как и прежде, предстают в роли военачальников и советников. И в Западной Га-личине, и на Волыни их связь с князем внешне проявляется даже яснее, чем в первой половине ХШ в. На смену "боярам галицким и володимерским" приходят бояре "Мьстиславле и Лвове"4, свои и "братни"5. Галицкие бояре первой половины ХШ в., порою распоряжавшиеся по своему усмотрению княжеским столом, канули в Лету. Зато в Волынской летописи нашли отражение качественно новые черты. Начиная с 60-х годов ХШ в. бояре воспринимаются как некая социальная группа, отличная от простолюдинов. В представлении волынских книжников - идет ли речь о Руси, или о соседней Польше, - общество ("вси людье") делится на бояр и "простых", "простую чадь"6. "Не боярин, ни доброго роду" - это "прост сыи человек"7. Боярство уже сделало важный шаг на пути к превращению в особое сословие.
Кроме бояр, в окружении князей нередко упоминаются слуги: "с бояры своими и слугами своими", "бояре и слуги" - стандартные формулировки, связанные с действиями галицких и волынских князей. Слуги не только участвуют в многочисленных походах, но и помогают князю на охоте, прислуживают при дворе и, кажется, относятся скорее к "простым", чем к привилегированным слоям населения. Забегая вперед, заметим, что светскими адресатами практически всех грамот князя Льва выступают именно "слуги", а не бояре.
Нет никаких сомнений, что во второй половине ХШ в. княжеская власть не поколебалась, а напротив, упрочила свое положение, поставив под жесткий контроль деятельность и боярства, и городских центров. Немаловажную (а может быть, и главную) роль в изменении соотношения сил сыграло появление нового действующего лица - татар. "Тогда бяхуть вси князи русции в воли татарьскои"8, - с горечью говорил летописец Владимира Васильковича о 70-80-х годах ХШ в. По приказу ордынских правителей срывались городские стены, галицкие и волынские князья по принуждению участвовали в татарских походах. Однако, как бы ни оценивалась степень зависимости Галицко-Волынской Руси от Орды, остаются очевидными и факты неоднократного использования татарских ратей русскими князьями в своих собственных целях. Весьма преуспев на этом поприще, Лев Данилович опирался на ордынскую помощь в походах на Литву в 1275 и 1277 гг. и на Польшу в 1280 г.9 Татары становятся для местных князей действенным орудием при проведении и внутренней политики. Вспомним хотя бы Мстислава Даниловича: одна его угроза привести татар прекратила мятеж "коромольников берестьян", пожелавших было заполучить собственного князя.
Вечевые порядки уходят в прошлое даже в городах, сумевших возродиться после Батыева нашествия. Яркой иллюстрацией новых социально-политических веяний служит история передачи Владимирского княжения луцкому князю Мстиславу Даниловичу. Во время татарского похода 1287 г. на Польшу бездетный и безнадежно больной Владимир Василькович решился назначить себе преемника. Первым делом была подана весть Мстиславу: "А даю тобе, брату своему, землю свою всю и городы по своемь животе. А се ти даю при царих и при его рядьцах"10. Затем Владимир сообщил о своем решении Льву Даниловичу и его сыну Юрию. В свою очередт Мстислав счел необходимым лично обратиться к родному брату, с которым у него были довольно натянутые отношения: "Се же брате мои Володимер дал ми землю свою всю и городы. А чего восхочешь? Чего искати по животе брата моего и своего, осе же ти цареве, а се царь, а се аз. Молви со мною, што восхочешь". Лев же не рече противу тому слову ничегоже"11.
Заручившись формальным согласием ордынских правителей и князя Льва, Мстислав по возвращении из Польши почувствовал себя полным хозяином при еще живом владимирском князе и чуть было все не испортил. Владимир Василькович, узнав, что его двоюродный брат "даеть город Всеволожь бояромь и села роздаваеть"12, сильно разгневался на Мстислава, и тому стоило больших трудов замять возникшую размолвку. Некоторое время спустя в городке Рай были составлены две грамоты. Первая оповещала о передаче Владимирского княжения Мстиславу Даниловичу, а вторая касалась материального обеспечения жены и приемной дочери Ва-сильковича. Добравшись до Владимира, Мстислав "созва бояры володимерьскыя брата своего и местиче русци и немце, и повеле передо всими чести грамоту братну о даньи земле и всех городов, и столного города Володимеря, и слышаша вси от мала и до велика. Епископ же володимерьскии Евьсегнеи и благослави Мьстислава… на княжение Володимерьское"13 .
Анализирую обстоятельства, сопутствующие вокняжению Мстислава Даниловича, А.Е. Пресняков по достоинству оценивал летописные известия как "свидетельство о переходном состоянии отношений от древнерусского строя к новому, удельно-вотчинному". Правда, не преодолев влияния историко-юридической школы, ис-следователь слишком большое значение придавал вопросу: можно ли назвать "рукописание" Владимира Васильковича "завещанием в строгом смысле этого слова". "Участие ханской власти, епископа, влиятельных элементов населения" вроде бы показывают, что "право завещательного распоряжения только зарождается, еще не установилось"14 .
А.Е. Пресняков, безусловно, был ближе к истине, чем Б.Д. Греков, полагавший, будто "князь Владимир Василькович в 1287 г. распоряжается одинаково как своей государственной территорией, так и cвоей домениальной землей"15. Однако из поля зрения А.Е. Преснякова ускользнуло, что как раз "участие ханской власти" и стало важнейшим условием для возникновения нового поряд-ка наследования. Переходный характер вытекал из своеобразного двоевластия, сложившегося в "стольном городе Володимере": санкции ордынских ханов разрешали вопросы, некогда принадлежавшие исключительной компетенции вечевых собраний. С другой стороны, князья пока еще не могут обходиться без поддержки широких кругов горожан. "Вси от мала и до велика" - явно не одни влиятельные элементы населения. Чтобы на этот счет не оставалось никаких сомнений, отметим, что в представлении летописца "володимерчи" - это "мужи, и жены, и дети… и нищии и убозии, и чернорисчи"16 .
Некоторые детали в рассказе о передаче Владимирского княжения позволяют пополнить немногочисленные сведения о положении местного боярства. Мы уже знаем, что до заключения "ряда" с Владимиром Васильковичем Мстислав Данилович "даеть город Всевольжь бояромь и села роздаваеть". Можно ли в данном случае говорить о земельных пожалованиях? Едва ли. Мстислав распоряжается городом и селами на правовой основе, какой бы руководствовался и сам Василькович. Не дождавшись смерти последнего, сын Даниила Галицкого лишь поступился частью волостных доходов. В самом деле, ведь не намеревался же он разделить Всеволожь между несколькими владельцами-боярами. Речь могла идти только о разделе денежных и натуральных сборов с города. Что касается упомянутых сел, то Владимир Василькович ставил знак равенства между "роздаванием" сельских и городских поселений. Крупное землевладение, в росте которого во второй половине ХШ в. не приходится сомневаться, еще не стало основой материального благополучия боярства. Важная роль по-прежнему принадлежит внеземельным доходам, а это свидетельствует о незавершенности процесса феодализации волынского общества.
Сохранившимся в составе Ипатьевской летописи двум грамотам Владимира Васильковича (около 1287 г.) предшествует заголовок, из которого следует, что на Волыни, подобно Новгородской земле и Пскову17, завещания назывались "рукописаниями". Формуляр княжеских духовных состоит из пяти клаузул: инвока-ции, преамбулы, интитуляции, инскрипции ("брату своему Мьстиславу", "княгине своей") и диспозиции 18.
"Рукописания" начинаются с традиционной для Древней Руси инвокации. "Богословие, представленное формулой "во имя отца и сына и святого духа", является одной из важных частей, определяющих формуляр духовных ХIII-ХV вв. Эта формула встречается почти во всех духовных новгородских, псковских и Северо-Восточной Руси"19 .
Большей индивидуальностью отличается преамбула: "молитвами святыя богородица и приснодевица Марья, (и) святых ангел". Выбор конкретного типа преамбулы был предопределен активным участием в переговорах о передаче владимирского стола епископа Евсигния. Владыка присутствовал при написании грамот, чуть позже в кафедральном Успенском соборе ("во пископью ко святе Богородици") он благословил Мстислава на княжение. Умирающий Владимир Василькович явно рассматривал епископскую кафедру в качестве гаранта соблюдения условий завещания.
Для "рукописаний", как и для уставной грамоты Мстислава Даниловича (около 1289 г.), характерна расширенная интитуляция с приоритетом титула перед именем: "Се яз, князь Володимер(ь), сын Василков, внук Романов"; "се аз, князь Мстислав, сын королев, внук Романов". Интитуляцию волынских грамот конца ХIII в. трудно назвать типичной: в русских княжеских актах ХIV в. в лучшем случае указывалось отчество адресанта, а в духовных имя упоминается без княжеского титула20 .
Близкий к волынскому вариант интитуляции встречается в большинстве редакций церковного Устава князя Владимира21, а также в известиях Лаврентьевской, Радзивиловской и Ипатьевской летописей. Оборот "внук того-то" впервые употребляется в летописном известии о смерти Всеволода Ярославича (1093 г.). В дальнейшем имя деда упоминается в связи с сообщениями о Юрии Долгоруком, Андрее Боголюбском, Всеволоде Большое Гнездо, смоленском князе Давыде Ростиславиче и др. Поводом к использованию многословной интитуляции чаще всего была смерть князя, реже другие факты княжеской биографии: начало княжения, участие в походе и т.д.22
В Галицко-Волынской летописи самое раннее известие с упоминанием интересующей нас формулы датируется 1264 г. Согласно ему, брянский князь Роман "нача отдавати милую свою дочерь, именемь Олгу, за Володимера князя, сына Василкова, внука великаго князя Романа Галичкаго"23. В дальнейшем формула употребляется всего два раза: "преставися благоверныи христолюбивыи великии князь Володимер, сын Василков, внук Романов (1289 г.)24 ; "Лев князь, брат Мьстиславль, сын королев, внук Романов, сам иде в помощь Болеславу" (1291 г.)25. Итак, расширенной интитуляцией изредка пользовались только летописцы Владимира Васильковича и Мстислава Даниловича, т. е. лица, которые, собственно, и зафиксировали содержание всех трех грамот на страницах Галицко-Волынской летописи. Традиция применения расширенной интитуляции в летописях и других нарративных источниках насчитывала более столетия, успела ли она превратиться в устойчивый компонент формуляра грамот волынских князей? Решение этой проблемы зависит от ответа на вопрос: насколько распространена была практика написания завещаний и прочих документов княжескими писцами?
Распоряжение первой грамоты Владимира Васильковича состоит всего из одной статьи: "даю землю свою всю и городы по своемь животе…, и столныи свои город Володимир". Выражение "даю (дал) землю свою всю и городы (по своемь животе)" неоднократно повторяется в летописи при описании событий накануне и после смерти инициатора "рукописаний". Его произносят сам Владимир Василькович, Мстислав Данилович и даже безымянный посол мазовецкого князя: оба летописца настойчиво напоминали читателю о волеизъявлении Владимира Васильковича. Завещатель и его преемник использовали любую возможность, чтобы оградить себя от происков Льва Даниловича. Не будь этих происков, передача Владмирского княжения могла бы и не получить документального оформления.
Что касается второго "рукописания" Владимира Васильковича, то его появление самым непосредственным образом связано с бесцеремонными действиями Мстислава Даниловича. "Факт составления духовной отдельно для каждого наследника свидетельствует о слабой еще развитости завещаний как разновидности актов"26. Отсутсвие в грамотах удостоверительной части - еще одно подтверждение того, что фиксация княжеского завещания в письменной форме была делом сравнительно новым. Примечательно, что, не удовлетворившись написанием грамоты, которая, вероятно, должна была храниться у потенциальной вдовы, Владимир Василькович потребовал: "Брате мои Мьстиславе, целуи ко мне хрест на том, како ти не отъяти ничегоже ото княгини моеи по моемь животе, что есть еи дал"27 .
Согласно распорядительной части второго "рукописания", волынский князь передал своей жене, кажется, все свои немно-гочисленные владения: город Кобрин "с людьми и з данью", основанный им Апостолов монастырь, села Городел, Садовое, Сомино, Березовичи28. Последнее по всем правилам куплено у некоего Федорка Давыдовича Юрьевича - Владимир Василькович выступил в роли заурядного покупателя. Думается, что материальные издержки оказались бы излишними, будь князь подлинным феодальным властелином в своей земле. На частноправовой основе он распоряжается только недвижимостью, которая составляет его личную собственность.
События, случившиеся вскоре после смерти Владимира Васильковича (1289 г.), как нельзя лучше знаменуют приближение времени, "когда князья и бояре устремятся к земельным богатствам, а княжеская власть изменит свой характер"29. Только что вокняжившийся во Владимире-Волынском Мстислав Данилович узнал о том, "оже уже засада Юрьева в Берестьи, и во Каменци и во Бельски". Оказывается, еще при жизни Васильковича берестьяне тайно сговорились с Юрием Львовичем: "Како не достанеть стрыя твоего, ино мы твои и город твои, а ты нашь князь"30. Жители небольшой волости с центром в Берестье, в сущности, предприняли попытку обособиться от Владимира-Волынского, заполучив собственного князя.
Новый владимирский князь решил не доводить дела до кровопролития, ограничившись направлением послов к племяннику и его отцу. Посланный к Льву Даниловичу епископ Евсигний должен был передать следующие слова Мстислава: "Повежь ми, брате мои, право, своею ли волею сын твои сел в Берестьи, ци ли твоим повелениемь? Оже будеть твоим повелением се учинил, се же ти поведаю, брате мои, не тая: послал есмь возводить татар, а сам пристраваюся"31.
Перепуганный Лев Данилович поспешил заверить брата в своей непричастности к авантюре Юрия и решительно потребовал от сына : "Поедь вон из города, не погуби земле, брат мои послал возводить татар. Не поедешь ли вон, я же ти буду помочник брату своему на тя". Получив это известие, Юрий Львович покинул город "с великим соромом". Вслед за ним бежали "берестьяне же началнице коромоле"32. Победоносно вступивший в Берестье Мстислав Данилович поинтересовался у своих бояр, есть ли здесь ловчее и, получив отрицательный ответ, заявил: "Яз пак уставливаю на не ловчее за их коромолу…". И повеле писцю своему писати грамоту… А вопсал есмь в летописець коромолу их" .
Включенная в текст летописи уставная грамота Мстислава Даниловича33 состоит из четырех клаузул: интитуляции, искрипции ("на берестьаны"), диспозиции и санкции.
В диспозиции можно выделить две статьи. Первая выражает существо княжеского распоряжения: "уставляю ловчее… и в векы за их коромолу". Во второй статье конкретизируются размеры установленного ловчего. Из нее следует, что " берестьянами" были как горожане, так и сельские жители.
Последняя клаузула призвана предотвратить возможное в бу-дущем нарушение предписаний уставной грамоты: " а хто мое слово порушить, а станеть со мною перед богом". Санкция-заклятье к ХШ в., кажется, превратилась в едва ли не обязательный компонент формуляра древнерусских грамот: она имеется во всех новгородских княжеских и частных актах ХП-начала ХШ в.34 Уставной грамоте 1136-1150 гг. князя Ростислава Мстиславича Смоленской епископии35, а также в различных редакциях церковных уставов Владимира и Ярослава36.
Исследователь новгородских частных актов В.Ф. Андреев, связывая появление первых документов с возникновением собственности на землю, вполне резонно отмечал, что в ХII-ХIII вв. частный акт, "по-видимому, составлялся в исключительных случаях, представляя собой запись для памяти, служил как бы свидетелем передачи владельческих прав… Он не содержал имен свидетелей, не скреплялся печатью. Государство никак не вме-шивалось в сделки частных лиц. Поэтому во всех актах ХII-ХIII вв. в конце обязательно присутствует санкция-заклятье против возможных нарушителей. Составители актов призывали на помощь небесные силы, полагая, что только они могут предотвратить нарушение прав собственности, зафиксированные в письменном документе"37 .
Наблюдения В.Ф. Андреева, безусловно, применимы и при характеристике уставной грамоты 1289 г. Победу Мстислава Даниловича над берестьянами отнюдь не следует считать окончательной: судьба переменчива, татары не обязаны вечно поддерживать волынского князя. Княжеская власть пока еще не в состоянии справиться со всеми возникающими в земле конфликтами. Мстиславу Даниловичу остается надеяться на убедительность его обвинений против "коромольников" и заступничество небесных сил. Итоги наблюдения социальных реалий соседней с Галичиной Волыни имеют принципиальное значение, поскольку на рубеже ХIII-ХIV вв. происходит объединение обеих земель, и Владимир становится столицей Галицко-Волынского княжества.
Первая половина ХIV в. - пожалуй, самый "темный" период в истории юго-западных русских земель. Как известно, Галицко-Волынская летопись обрывается на событиях 1292 г. О последующем времени могут что-либо сказать лишь десяток латиноязычных грамот-дипломатических посланий последних галицко-волынских князей, да несколько беглых замечаний в иностранных хрониках. Особенно скудны сведения о первой четверти ХIV в. Имя Льва Даниловича последний раз упоминается в датированной 1299 годом грамоте бережского наджупана Григория. Время смерти Льва и Мстислава Даниловичей нам неизвестно. Наследовавший им Юрий Львович становится правителем обширного Галицко-Волынского княжества. Свидетельство тому - латинские надписи на его печати, привешенной к грамоте Андрея и Льва Юрьевичей 1316 г.: "Печать господаря Георгия, короля Руси" (аверс); "печать господаря Георгия, князя Ладимирии" (реверс). По вероятному, но не поддающемуся проверке сообщению Яна Длугоша, Юрий Львович умер в 1308 г.38
В 1316 г. сыновья Юрия Львовича Андрей и Лев, ссылаясь на пример своих предков, заключили договор о мире и дружбе с Тевтонским орденом, обещая обеспечить защиту орденских земель от татар. 27 августа 1320 г. Андрей Юрьевич выдал две грамоты ратманам и всем жителям Кракова и Торна (Торуни). Стремясь к расширению внешнеторговых связей, он, "(зрелым) советом наших баронов и нобилей", снизил некоторые пошлины и обещал оградить купцов от злоупотреблений мытников и прочих княжеских должностных лиц. В грамотах также заявлено о намерении Андрея Юрьевича сохранить все права, какими "во времена счастливой памяти отца нашего в земле Руси" обладали иностранные торговцы.
В 1323 г. Андрея и Льва уже не было в живых: в письме к папе Иоанну ХХП от 21 мая польский король Владислав Локеток сообщал, что "два последних русских князя из рода схизматиков, которых мы имели в качестве непреодолимого щита против жесто-кого рода татар, покинули этот свет: с их гибелью нам и нашим землям от соседства татар, если не защитят всемогущий бог и ваша милость, угрожает невыразимое смятение, поскольку мы полагаем, что они захватят граничащую с нами землю русских, с которой они взимали ежегодные дани"39.
Грамоты Андрея и Льва Юрьевичей имеют все основные черты западно-европейских документов-посланий, включая салютацию и сведения о месте и времени выдачи. В рамках нашего исследования наибольший интерес представляет интитуляция, характеризующаяся приоритетом имени перед титулом и наличием богословской части: "Андрей и Лев, божьей милостью князья всей земли Руси, Галиции и Ладемирии" (1316 г.); "Андрей, божьей милостью князь Ладомирский (т.е. Владимирский - С.П.) и господарь земли Руси"; "Андрей, божьей милостью князь Ладимирии и господарь Руси" (1320 г.) .
Благодаря упоминанию "Галиции" в интитуляции грамоты 1316 г., а также "двух последних русских князей" в письме Владис-лава Локетка, широкое распространение среди историков получила точка зрения, согласно которой Юрьевичи умерли в 1321-1323 гг. одновременно или один за другим40. Полагаем, что они ошибались. В грамотах 1320 г. под "Русью" ("землей Руси"), конечно же, подразумевалась Галичина - не случайно после ее захвата в 1349 г. к титулу польских королей добавились слова "господарь и дедич Руси (Русской земли)"41. Следовательно, смерть Льва Юрьевича приходится на 1316-1320 гг., и его брат в 1320 г. выступает в качестве правителя вновь объединенного Галицко-Волынского княжества.
Среди европейских политических деятелей эпохи средневе-ковья немного найдется людей со столь необычной прижизненной и посмертной судьбой, какая выпала на долю Юрия-Волеслава Тройденовича. Трагическая гибель в 1340 г. этого последнего галицко-волынского князя вызвала довольно оживленные комментарии в Польше и Чехии, Италии и Швейцарии. Несколько скрепленных княжескими печатями грамот столетиями хранились в Кенигсбергском архиве. Знакомство с указанными источниками не мешало отечественным и зарубежным историкам долгое время заблуждаться относительно личности Юрия-Болеслава. Еще С.М. Соловьев полагал, что наследником Андрея и Льва Юрьевичей оказался Юрий II Андреевич. "Как видно, потомство Романа Великого в мужеском колене пресеклось смертию Юрия II, и преемником последнего в Галиче мы видим племянника его от сестры Марии, Болеслава, князя мазовецкого. Но Болеслав возбудил против себя сильное негодование новых подданных: он угнетал их тяжкими податями, насиловал их жен и дочерей, окружил себя поляками, чехами, немцами, раздавал им должности мимо туземцев, наконец, старался ввести латинство. Галичане отравили его ядом."42
Лишь к концу ХIХ в. окончательно прояснилось, что вокняжившийся на владимирском (а не галицком) столе в 1323-1325 гг. Юрий и племянник Андрея и Льва Юрьевичей по материнской линии Болеслав Тройденович - это один человек. Просто мазовецкий княжич, перейдя в православие, принял имя Юрия. Такая весьма существенная корректировка мало что изменила в характеристике его правления, в том числе и в советской историографии : "Юрий-Болеслав окружил себя иноземцами-католиками, на которых опи-рался в борьбе с галицко-волынским боярством. Господство в стране иноземных феодалов вызвало недовольство широких масс населения. Используя это недовольство, бояре организовали заговор против Юрия-Болеслава и в 1340 г. отравили его. Ненавистные народу правители- иноземцы были перебиты" 43 .
Попытаемся выяснить, на чем же основываются столь далеко идущие выводы. Наиболее информированный хронист, гнезненский архидиакон Ян Чарнковский (одно время бывший подканцлером Казимира Великого) сообщал, что в 1340 г. польский король напал на Галицко-Волынскую Русь, чтобы отомстить за своего родственника, отравленного русскими. Рассказывая о втором походе Казимира (1349 г.), Ян Чарнковский уточняет: "После Болеслава, сына мазовецкого князя Тройдена, которого русские единодушно признали своим князем и господарем, ядом убитого за то, что он закон и веру их стремился изменить, Любарт, сын литовского князя Гедимина, тем княжеством русским владел" 44 .
Другие хронисты Х1У в. упоминали о гибели галицко-волын-ского князя также мимоходом, хотя и по другому поводу. В 1340 г. татары опустошили юго-восточные земли Польши, перепугав наро-ды Центральной Европы. Поскольку татарские рати были призваны галицко-волынскими боярами (и, вероятно, Любартом) для отражения первого похода Казимира Великого, естественным оказалось обращение к личности Юрия-Болеслава. В отличие от Яна Чарнковского, пражский каноник Франциск давал более развернутую версию: покойный князь, оставаясь православным, приглашал католических священников и богословов, "желая посеять ростки истинной веры и искоренить схизматические заблуждения русских. Те же…, князя ядом умертвив, многих христиан (т.е. католиков - С.П.) мечом и другими способами уничтожили"45. Характеристикой, достойной беспутного сына князя Ярослава Осмомысла, награждается Юрий-Болеслав в малопольских рочниках: "Г о в о р я т (разрядка наша - С. П.), что он был очень жесток со своими подданными, хватал их и вымогал деньги, умыкал и бесчестил их дочерей и жен, а также чехов и немцев над ними ставил"46 .
Известие о разорении Польши достигло и далекой Швейцарии. Францисканский монах Иоганн из Винтертура, размышляя о причинах татарского набега, обратился ко временам, предшествующим вокняжению Юрия-Болеслава: "О причине прихода этих язычников некоторые иначе передают, говоря, что татарский император незадолго до этого двух языческих правителей поставил над русскими, а когда те посредством яда их умертвили, дал им латинянина… Он же, деятельно управляя долгие годы, преумножил порядки и обычаи латинян и этим русским не понравился. Русские отравили его ядом столь сильным, что он развалился на множество кусков" 47 .
Все перечисленные хронисты были современниками описанных событий, чем, видимо, и объясняется доверие, с каким относились историки нового и новейшего времени к их сообщениям. Источники осведомленности средневековых авторов совершенно не принимались во внимание. Между тем очевидно, что хронисты черпали сведения из слухов, проникавших за монастырские стены, да и сами не скупились на догадки и предположения. Во второй половине ХV в. Ян Длугош, собрав для написания своей грандиозной "Истории Польши" множество рукописей, оказался в затруднительном положении. Ему были известны различные версии: стремление Юрия-Болеслава уничтожить православие и распространить католичество; чрезмерное налогооблажение; насилие над женами и дочерьми подданных; привилегированное положение поляков, чехов и немцев. Сам Ян Длугош склонялся к мысли, что лозунги защиты православия могли служить заговорщикам благовидным предлогом для расправы над неугодным князем48.
Спустя 4 столетия исследователи, в сущности, оказались в аналогичной ситуации, однако их привлекли упоминания о возросшем иноземном влиянии. А поскольку аксиомой было мнение о всесилии местного боярства, окрепшего в конце ХШ - начале ХIV в. при преемниках Даниила Галицкого, - то вот и готов конфликт, предопределивший участь галицко-волынского князя. Правда, поначалу историков ждало разочарование: первые две грамоты - датированные 1325 и 1327 гг. послания рыцарям Тевтонского ордена, даны от имени самого князя, без упоминания свидетелей49.
Это никак не вязалось с представлением о всемогуществе боярства. В первые годы правления молодого пришлого князя влияние местных бояр вроде бы должно проявиться особенно явственно. Высказывались предположения, что Юрия-Болеслава могли навязать внешние силы в лице Орды или Польши, с чем и связана его первоначальная самостоятельность50. Иное обьяснение давал настаивавший на боярском призвании Болеслава М.С. Грушевский. По мнению украинского историка, грамота 1325 г. кратко говорила о намерении князя придерживаться союза с Орденом, как это делали его предшественники Даниил, Лев и Юрий. В 1327 г. попросту была переписана грамота Андрея и Льва Юрьевичей от 1316 г.: продлевался срок действия заключенного ранее договора 51 .
Строго говоря, эти грамоты являлись не договорами, а односторонними актами, декларировавшими внешнеполитическую ориентацию нового галицко-волынского князя.
Совсем другое дело - тексты грамот 1334 и 1335 гг. Юрий-Болеслав подтверждал союз с Тевтонским орденом вместе с поименно названными "баронами и соратниками (рыцарями)", а также "с нашими землями и людьми"52: последняя фраза почему-то выпадала из поля зрения исследователей. Предпринимались попытки найти среди участников подписания документов иностранцев53, однако большинство ученых признавали все имена русскими и как раз в них усматривали свидетельство могущества боярской аристократии54. Семь свидетелей в каждой грамоте - едва ли не единственное указание на бояр в годы княжения Юрия-Болеслава. Что же это были за люди? В грамоте 1334 г. на первом месте стоит галицкий епископ Ходор, затем следуют своеобразный первый министр Дмитрий Дядько и судья "нашего двора" Ходко. Статус оставшихся четырех свидетелей55 не определен, но в 1335 г. двое из них были воеводами. Во второй грамоте, кроме Дмитрия Дядько и судьи Васьки Кудиновича, названы белзский, перемышльский, львовский и луцкий воеводы56 и некий Ходко, сын Еромира. Присутствие высших должностных лиц при заключении важных дипломатических союзов считалось делом вполне естественным, этого требовали и современные международные нормы. Усматривать здесь всесилие боярского сословия - значит подгонять данные под заранее приготовленную схему. Кстати, если довести до логического конца подобный (явно некритический) подход к толкованию текстов грамот, то следует сделать вывод, что Юрий-Болеслав шага не мог ступить без совета с широкими массами городского и сельского населения: ведь он заключает союз не только вместе с "баронами", но и с "землями и людьми". Думается, однако, что для Галицко-Волынской Руси второй четверти Х1У в. вечевые порядки были уже пройденным этапом политического устройства.
Определенный энтузиазм среди исследователей вызвала последняя грамота Юрия-Болеслава - пожалование войтовства в Саноке некоему Бартку из Сандомира57. Делался ли упор на "измену… русской народности, нарушение ее правового быта"58, или немецкие имена свидетелей59 - дата издания грамоты (1339 г.) казалась очень красноречивой: мол, Юрий-Болеслав решился, на-конец, окончательно порвать с галицко-волынским боярством, а бояре не простили ему такого оскорбления. Однако и это суждение не выдерживает критики: подписавшие грамоты лица не были даже шляхтичами (нобилями). Двое из них - войты польских городов на магдебургском праве, возможно, получили специальное приглашение приехать во Владимир в качестве экспертов. Советы заезжих консультантов, кажется, не остались без внимания: формуляр и основное содержание документа мало чем отличаются от структуры польских локационных грамот ХIV в.
Грамоты князя Юрия-Болеслава, вероятно, составлены раз ными писцами. На это указывают различные варианты написания места выдачи документов - столичного Владимира, наличие словесной инвокации только в актах 1335 и 1339 гг. (" во имя господа амен"; "во имя божье амен"), но, главное, неустойчивость такого важного компонента формуляра, как интитуляция: "мы, Георгий, божьей милостью князь Руси" (1325 г.); "Георгий, божьей милостью князь земли Руси, Галиции и Ладимерии" (1327 г.); "Георгий, даром божьим прирожденный князь и господарь Руси " (1334 г.); "мы, Георгий, божьей милостью прирожденный князь всей Малой Руси " (1335 г.) ; "мы, Георгий, божьей милостью князь и дедич королевства Руси" (1339 г.).
Во втором случае используется интитуляция грамоты Андрея и Льва Юрьевичей с пропуском элемента "всей" (земли). В актах 30-х годов заметно стремление Юрия-Болеслава напомнить о своих наследственных правах на княжеский стол. Слово "Русь" служит для обозначения как галицких, так и волынских земель.
Был ли оборот "князь Руси" официальным титулом Юрия-Болеслава внутри страны, или сфера его применения ограничивалась ориентированными на представителей иных конфессий латиноязычными грамотами? Полагаем, что в эпоху политической раздробленности титул типа "князь Руси", или "король Руси" мог возникнуть только на католическом Западе. Появившись на страницах хроник и других нарративных источников по крайней мере в ХП в., титул со временем начинает употребляться и в официальной переписке. Во всяком случае, в 10 адресованных Даниилу Галицкому и Васильку Романовичу посланиях папы Иннокентия IV (1246-1248) братья характеризуются как "светлейший король Руси" и "король Лодомерии" 60. Нет ничего удивительного в том, что в первой половине ХIV в. писцы галицко-волынский князей - скорее всего, знакомые с латиноязычной канцелярской традицией лица иноземного происхождения, воспользовались установившимися в западноевропейской дипломатике интитуляцией и прочими компонентами формуляра грамот.
Итак, имеющиеся на сегодня источники не дают оснований говорить как о засилии иностранцев, так и об огромном влиянии местного боярства. Разумеется, мы далеки от того, чтобы, бросаясь в другую крайность, утверждать, что бояре не оказывали н и к а к о г о влияния на выработку внутри- и внешнеполитического курса.
Европейские хронисты, вероятно, были плохо информированы о положении дел в Галицко-Волынской Руси, и для них исходной посылкой стало первоначальное католическое вероисповедание мазовецкого княжича. Что касается последовавшей за отравлением Юрия-Болеслава расправы над иноземцами, то удовлетворительное объяснение можно найти в грамоте Дмитрия Дядько (около 1342 г.). Фактический правитель Галичины в 40-е годы ХIV в., "опекун или староста земли Руси" извещал торнских купцов о заключении мира с польским королем и обещал им возместить убытки, нанесенные львовянами после гибели "счастливой памяти князя Руси" 61. Слухи о погроме торнских купцов в искаженном виде вполне могли дойти до иностранных информаторов.
Распространению кривотолков об иноземном засилии при Юрии-Болеславе в некоторой степени мог способствовать и рост нерусского городского населения. Иностранная колонизация галицко-волынских городов вела свою историю со времен Даниила Романовича. Уже к началу ХIV в. во Владимире и Львове обосновалось немало немцев, живших по обычаям магдебургского права62. В этих условиях едва ли можно назвать новаторской деятельность Юрия-Болеслава по привлечению в небольшой пограничный Санок немецких, польских и венгерских ремесленников и торговцев. Примечательно, что политика поощрения переселений не претерпела изменений и после гибели князя: тот же Дмитрий Дядько в грамоте торнским мещанам обещал предоставить прежние права и привилегии всем желающим перебраться на постоянное жительство во Львов. Не приходится сомневаться, что такого рода переселенцы способствовали развитию ремесла и торговли и увеличению княжеских доходов, но, подобно прочим горожанам Галицко-Волынской Руси, были не в состоянии конкурировать в борьбе за власть с местным боярством.
Что же привело к отравлению Юрия-Болеслава и, в конечном счете, падению независимости Галицко-Волынского княжества? В первой половине ХIV в. сравнительно небольшое княжество оказалось в окружении Польши, Венгрии, Литвы, Орды и было обречено на поглощение одним из своих могущественных соседей. Можно с уверенностью говорить, что галицко-волынские князья не только видели нависшую над ними опасность, но и предпринимали все возможные меры для ее предотвращения. Дружественные со времен князя Льва Даниловича отношения со злейшим врагом поляков и литовцев - Тевтонским орденом, должны были нейтрализовать угрозу экспансии с запада и севера. В контексте этой политики закономерным представляется и выбор на владимирский стол Юрия-Болеслава Тройденовича: отношение мазовецких князей к постоянным польско-орденским конфликтам было далеко не однозначным. Случалось, что Мазовия выступала и на стороне Ордена63. Как свидетельствуют 4 грамоты Юрия-Болеслава от 1325-1335 гг., прибывший из Мазовии княжич оправдал связанные с ним надежды на продолжение союза с Тевтонским орденом.
Относительной стабильностью характеризовались и отношения с татарами. При хане Узбеке (1313-1342) Орда достигла вершины своего политического могущества. Крайним западным ордынским владением была степная и лесостепная зона Пруто-Днестровского междуречья вплоть до низовий Дуная. По крайней мере до середины Х1У в. татары проявляли здесь высокую военную активность, угрожая землям Болгарии и Византии. Ситуация в Северо-Западном Причерноморье решительно изменилась лишь после поражения, нанесенного ордынцам литовским князем Ольгердом в битве у Синих Вод (1363 г. ) 64 .
Характер известий о татарах, содержащихся в грамоте Юрь-евичей от 1316 г. и письме Владислава Локетка, заставляет предположить, что граничившее с ордынскими владениями Галицко-Волынское княжество оказалось в орбите политического влияния Орды. Эта зависимость, вероятно, не шла ни в какое сравнение с монголо-татарским игом, установившимся в Северо- Восточной Руси: все внимание хана Узбека было обращено к северным и восточным границам империи. Татары не вмешивались во внутреннюю жизнь галицко-волынских земель. Местные князья, судя по всему, действительно одаривали ордынских правителей, однако эти дары являлись не только данью, но и платой за использование наемных войск: в исторической литературе давно уже считается хрестоматийным известие польских рочников о том, что в 1337 г. татары вместе с русскими осаждали город Люблин65. Именно татары помогли отразить вторжение армии Казимира Великого на Галицко-Волынскую Русь в 1340 г. Напомним, что все иностранные хронисты, а также папа Бенедикт ХП единодушно приписывает инициативу призвания ордынцев русским. В наиболее надежном источнике - папской булле краковскому епископу Иоанну от 26 июня 1341 г., прямо говорится, что "староста этого народа, платившего дани, обратившись к татарскому императору Узбеку, привел против названного короля множество татар, и кроме того, добился от императора, чтобы большое татарское войско напало и разорило Польское королевство"66. Ордынский фактор не утратил своего значения и при хане Джанибеке - достаточно вспомнить один из пунктов польско-литовского договора 1352 г.: "аже поидуть татарове на ляхы, тогда руси неволя поити и с татары" 67.
Балансирование галицко-волынских князей по краю пропасти не могло продолжаться вечно. Принципиально важными переменами знаменовались 30-е годы ХIV в. В 1339 г. между Казимиром Великим и венгерским королем Карлом Робертом был заключен договор, по которому сын Карла Роберта и племянник Казимира Великого Людовик признавался наследником польского престола.68 Перспектива заключения польско-венгерской унии самым непосредственным образом касалась Галицко-Волынской Руси: в ближайшее время следовало ожидать активизации агрессивных действий со стороны Польши и Венгрии. Думается, немало бояр из окружения Юрия-Болеслава осознавало невозможность отразить натиск с запада собственными силами и с надеждой поглядывало на усиливающегося северного соседа - Великое княжество Литовское. Не питая иллюзий по поводу целей внешней политики великого князя Гедимина (1316-1341), эти бояре, вероятно, считали "меньшим злом" присоединение галицко-волынских земель к государству, подверженному сильному древнерусскому культурному влиянию. Быстрота, с которой на владимирском столе оказался женатый на дочери Андрея Юрьевича69 Любарт (в православии - Дмитрий) Гедиминович, наводит на мысль, что отравление во Владимире Юрия-Болеслава не обошлось без его участия. Литовский князь вполне мог навербовать себе сторонников среди волынского боярства70. Возможно, это и позволило ему удержаться на Волыни до самой смерти в 1386 г.
Галичину, которой еще в 1344 г. 71 от имени Любарта управлял Дмитрий Дядько, ожидала другая участь. В результате второго похода Казимира Великого (1349 г.) она была захвачена польскими феодалами и под названием "Русской земли" вошла в состав Польского королевства. Осложненная вмешательством Венгрии, польско-литовская борьба за галицко-волынские земли затянулась на десятки лет - только Кревская уния 1385 г. положила конец притязаниям Литвы на Галичину.
ГЛАВА 3. ЧЕРВОНОРУССКИЕ АКТЫ
ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ ХIV-ХV вв.
Следуя принятой в отечественной дипломатике классификации1, червонорусские акты времен польского господства можно разделить на публично - правовые, публично - частные и частные. Различные виды грамот на староукраинском языке датируются второй половиной ХIV - первой третью ХV в. Распространение на Червоную Русь норм польского права (1435 г.) привело к окон-чательному вытеснению мовы из местной канцелярской практики. Современные грамотам на мове латиноязычные публично-правовые акты связаны с именами польских королей Казимира Великого (1333-1370) и Владислава-Ягайло (1386-1434), королевы Ядвиги, а также с личностью управлявшего Галичиной в 1372-1378 гг. князя Владислава Опольского. Кроме того, около 10 документов выданы занимавшим в 1370-1382 гг. польский трон Людовиком Венгерским, его женой Елизаветой и дочерью Марией.
До нас дошло 9 жалованных грамот на староукраинском языке (из них 4 - в подлинниках): две грамоты - короля Казимира (без даты и 1361 г.) 2 , две - князя Владислава Опольского (1378 г.)3; пять - Владислава-Ягайло (1394, 1397, 1399, 1408, 1415 гг.)4. Сохранившиеся в латинских переводах привилеи королевы Елизаветы, Владислава Опольского и Ягайла отражают лишь некоторые стилистические и структурные особенности оригиналов. Уцелевшие акты, разумеется, не могут дать представление о реальном количестве жалованных грамот на староукраинском языке: в источниках второй половины ХV в. неоднократно упоминаются "русские привилеи", или "русские грамоты"5 .
В латиноязычных жалованных грамотах польских правителей прослеживается стабильный формуляр, в котором различаются: инвокация, интитуляция, инскрипция, преамбула, нотификация, наррация, диспозиция и корроборация.
Латинские акты обычно начинались со словесной инвокации "во имя господа амен". Судя по сохранившимся подлинникам как публичных, так и частных актов, в большинстве грамот на староукраинском языке имелась и символическая инвокация в виде креста. Богословие чаще представлено формулой "во имя отца и сына и святого духа аминь" (грамоты 1361, 1378, 1394 гг.) . В грамотах слуге Ивану (без даты) и ягайловом "листе" 1397 г. словесная инвокация отсутствует. Грамота 1399 г. впервые фиксирует формулу "во имя божье станься", которая затем повторится в королевских пожалованиях 1408 и 1415 гг.
После инвокации и преамбулы, как правило, следует интитуляция. В латинских актах польских правителей установился стабильный тип интитуляции, характеризующийся наличием вступительной и богословской частей, приоритетом имени перед титулом и расширенной интитуляцией: "мы, Казимир, божьей милостью король Польши, а также (земель) Краковии, Сандомирии, Сирадии, Ланциции, Куявии, Померании и Руси господарь и дедич"; "мы, Владислав, божьей милостью король Польши, (а также земель...), верховный государь Литвы и господарь и дедич Руси"; "мы, Владислав, божьей милостью князь Опольский, Велюнский и Руси господарь и дедич".
Ранние жалованные грамоты на староукраинском языке фиксируют иной тип интитуляции: "а се я король Казимир, Краковьскии и Куявьскии и господарь Руское земле " (без даты); "божиею милостию мы, кроль Казимир, Краковскои земле, Судомирскои земле, Сирадскои земле, Польскыи земле, корол велебныи, Рускои земле господарь и дедичь вечныи землям тым, самодръжец" (1361 г.); "божьею милостью мы, князь Володислав, Опольское земли, и Велунъское земли и Руское земли господарь и дедичь вечныи, землям тем самодержець князь" (1378 г.); "божиею милостию ми, княз Володиславь, Опольскои земле господарь, Велунскои земле, Рускои земле господарь и дедичь прирожонии темь землямь усемь" (1378 г.).
Подобный "ломаный" титул (окружающий имя с обеих сторон)6 сохранился и в первой грамоте Владислава-Ягайло (1394 г.): "мы, великий корол Влодислав, божье милости Польски, Литовьскии и Руски, иных многих земель господарь". В четырех других актах (1397-1415 гг.) интитуляция соответствует польским канцелярским нормам: "мы, Владислав, божье милости корол Полски, Литовскии и руски, иных многих земль господарь".
"Ломаный" титул староукраинских актов возникает, на наш взгляд, вследствие взаимовлияния древнерусского и польского (латинского) типов интитуляции. Приоритет титула перед именем прослеживается в новгородских жалованных и договорных грамотах ХП-ХШ вв.7, волынских актах конца ХШ в. в составе Ипатьевской летописи. "В ХШ в. приоритет титула перед именем в восточнорусских актах бесспорен"8 .
"Ломаный" титул - явление довольно позднее, в актах Северо-Восточной Руси оно наблюдается с 20-40-х годов ХIV в.9 На землях Великого княжества Литовского древнерусские традиции оказались более живучими. В грамотах литовских князей второй половины ХIV в. господствует приоритет титула перед именем10. "Ломаный" титул встречается только в грамоте подольского князя Александра Кориатовича (1375 г.)11, а польский тип интитуляции - в подготовленном в Кракове тексте присяги Дмитрия-Корибута (1388 г.)12 и одном из 10 актов Витовта (1388 г.)13 .
Несомненно, на древнерусскую традицию опиралась титулатура князей Владимира, Андрея и Дмитрия Ольгердовичей, Дмитрия-Любарта, Федота и Ануфрия14. Упомянутые Гедиминовичи, подобно адресантам новгородских актов ХП в. Всеволоду и Изяславу Мстиславичам, присвоили себе титул "великий князь", хотя, будучи областными правителями, не имели для этого никаких оснований. На протяжении 37 лет (1397-1430 гг.) оставалась неизменной интитуляция Федора Любартовича ("мы, княз Федор Любартович")15. Последний факт заслуживает особого внимания в связи с тем, что 5 из 6 уцелевших грамот Федора Любартовича составлены в червонорусском Жидачове в 1411-1430 гг., когда князь был держателем Жидачовской волости. Менее устойчивой оказалась вступительная часть интитуляции литовских грамот: начиная с 80-х гг. ХIV в. древнерусская формула "се яз" все чаще заменяется ее польским (латинским ) аналогом "мы".
В червонорусских привилеях на староукраинском языке практически отсутствует преамбула; слабо разработана уведомительная часть, в которой обычно кратко говорится о верной службе адресата как основании для пожалования, реже - о возможности любого человека ознакомиться с содержанием грамоты: "явно поведают" (1361 г.); " нашею доброю волею и нашим добрым умышленъемь" (1378 г.) Только в ягайловых "листах" нотификация приобретает стабильный характер, ориентируясь при этом на польскую канцелярскую традицию: " знаемо чиним сим нашим листом, кто коли на нь возрить или пак услышить".
Инскрипция жалованных грамот на мове, как правило, включает в себя не только имя адресата, но и оборот типа "слузе нашему", или "слуга наш верный". Схожая инскрипция прослеживается в грамотах литовских князей16. В латинских актах пожалованный шляхтич чаще всего выступает с определением "fidelis noster (dilectus)" (верный наш (любезный)); реже - "nobilis" (благородный, шляхетный); еще реже - "strenuus" (отважный), "generosus" (родовитый), "miles" (рыцарь), но никогда - "servitor" или "servus". "Слугами" могли называться лишь адресаты нешляхетского происхождения17. Исключение составляют единичные латинские переводы грамот на староукраинском языке 18 .
Важнейшая и обычно самая большая по объему диспозитивная часть латинских актов содержит пять статей-клаузул:
1) название села (сел) и принадлежность пожалования к тому или иному повету (villam nostram … in districtu…). Нередко в этой же клаузуле дается и краткое описание границ. Подобная информация должна была предотвратить поземельные споры при наличии по соседству других населенных пунктов;
2) подробное перечисление в определенной последовательности пахотных, сенокосных, лесных и рыбных угодий, которые находятся (или, учитывая стабильность перечня, могут находиться) в границах указанного земельного владения. В актах Владислава Опольского и Ягайла, а также в поздних грамотах Казимира Великого клаузула завершается устойчивым оборотом "как… мы сами держали и владели" (prout… soli tenuimus et possedimus);
3) диспозитивная формула типа "даем, приписываем и дарим";
4) закрепление за владельцем и его потомками прав на полученную недвижимость;
5) обязанности пожалованного по отношению к адресанту и его преемникам.
Дословное повторение весьма пространной второй клаузулы прослеживается лишь в актах, написанных единовременно, однако стабильность перечня позволяет выявить элементы, которые встречаются почти в каждой (в скобках - по крайней мере, каждой второй) грамоте: "со всеми (правами, владениями), доходами, выгодами, чиншами, сборами…, с землями, (полями), сеножатями, (пастбищами), лесами, (дубравами, гаями, кустарниками, бортями), звериными и птичьими ловами, водами и их потоками, прудами, (мельницами, а также с другими) всеми угодьями".
Распоряжение актов на староукраинском языке имеет те же пять клаузул, однако начинается с диспозитивной формулы "дали есмы (дал есмь)". В грамотах Ягайла она принимает вид "даем и дали есмо (есмы)". Формула "дал есмь" известна уже древнейшим новгородским княжеским актам19. Видимо, следует согласиться с С.М. Каштановым, что "в ХII в. передача князем монастырю земли, людей, скота, движимого имущества и пошлин не интерпретировалось в качестве "пожалования", нося в значительной мере характер частной сделки"20. В ХIV в. формула сохраняет свою устойчивость только в жалованных грамотах литовских князей21 .
Во второй клаузуле синонимом дистрикта (повета) выступает "волость": "дворище…, што жь слушаеть Перемыское волости (без даты); "а тая села лежат в Галицкой волости" (1378 г.). До распространения на Галичину норм польского права это древнерусское слово, кажется, так и не успело утвердиться в качестве названия административной единицы: в пяти ягайловых привилеях выражение " у …волости…" встречается всего один раз (1408 г.); для локализации земельных владений используются обороты типа "под Галичем", " на реке такой-то".
Структура и лексический состав третьей клаузулы обнаруживают стремление местных писарей дать более или менее точный перевод соответствующей (второй) статьи латинских актов. Отсутствует лишь формула "как сами держали и владели".
Четвертая клаузула обычно декларирует возможность дарить, обменивать, продавать полученное имение. В латинских документах земельные владения даются адресату и его "законным наследникам... на вечные времена (legitimis successoribus… perpetuis temporibus)". В украинских грамотах используется известная по древнерусским и литовским княжеским актам ХII-ХIV вв.22 формула "на векы" ("У век"; в ягалойвых привилеях - "на веки вечныи", "на веки веком"). Круг возможных наследников очерчен более определенно: " и детем его", или (в грамотах Ягайла)" и его детем и его щятку (наместком)".
Обязанности пожалованного сводятся к воинской службе установленным количеством копейщиков и лучников. В грамотах Опольского содержится также требование уплаты двух больших или четырех малых грошей с каждого кмета.
Удостоверительная часть латинских актов непременно включает в себя сведения о привешенной печати, статью о месте и времени написания документа, список свидетелей - "присутствующих" (presentibus) и имя нотария.
В грамотах на староукраинском языке имени каждого из пяти-семи свидетелей-"сведцев" предшествует элемент "пан". В обеих грамотах Казимира Великого, одном из актов Владислава Опольского, а также в первом ягайловом привилее (1394 г.) статья о месте и времени выдачи следует за списком свидетелей. Имя писца имеется только в грамотах 1378 и 1399 гг. Два документа (1378 и 1408 гг.) содержат отсутствующую в латинских актах аппрекацию ("у веки аминь"; "аминь").
Подводя итоги рассмотрения королевских и княжеских жалованных грамот, можно констатировать, что червонорусские писари, составляя акты на родном языке, использовали отдельные штампы древнерусской дипломатики, однако в целом следовали польской (латинской) канцелярской традиции, роль которой со временем неуклонно возрастала. С наступлением ХV в. начинается период изживания мовы как языка жалованных грамот: последние ягайловы привилеи на староукраинском (1415-1420 гг.) адресованы исключительно православным священникам. Что касается светских землевладельцев украинского происхождения, то среди них уже появились желающие получить от Ягайла латинские подтверждения доставшихся от отцов "русских грамот"23.
Червонорусские публично-частные акты второй половины ХIV - первой трети ХV в. представлены грамотами гродских урядников-старост и воевод, а также пятью разъезжими (граничными) грамотами держателя Жидачовской волости князя Федора Любартовича (1411-1430 гг.). Эти составленные представителями государственной власти документы, как правило, фиксировали частные сделки или разрешали конкретные земельные и финансовые споры между местными землевладельцами.
Практика выдачи публично-частных актов получает широкое распространение, начиная с 90-х годов ХIV в. Активное участие местных властей в заключении сделок между частными лицами свидетельствовало об упрочении польского господства над Червоной Русью. Среди грамот преобладают разъезжие и купчие; реже встречаются меновные, закладные, данные и совершенно отсутствуют духовные.
Количество уцелевших латиноязычных актов времен "русского права" приближается к сотне. Грамот на староукраинском языке до нас дошло 15 (из них 10 - в подлинниках). Кроме того, сохранилось несколько текстов в польских и латинских переводах ХVI в.
В формуляре публично-частных (как латинских, так и староукраинских) актов различаются интитуляция, нотификация, наррация, диспозиция и корроборация. Впрочем, начальный протокол грамот на староукраинском языке имеет определенные особенности. Достаточно характерной статьей этих грамот является инвокация (в т.ч. символическая). Богословие представлено тремя редакциями. Формула "во имя отца и сына и святого духа аминь" встречается в одной из двух разъезжих грамот русского старосты Оты Пилецкого (1352 г.)24, купчей 1391 г. перемышльского воеводы Фебруна25, разъезжей 1401 г. галицкого старосты Петраша 26, купчей 1424 г. галицкого старосты Михаила Бучацкого27, а также в трех из пяти разъезжих грамот князя Федора Любартовича. Купчая 1400 г. львовского воеводы Мацины28 и последняя грамота князя Федора (1430 г.) начинается с классического древнерусского штампа "во имя отца и сына и святого духа". В двух из трех грамот русского старосты Ивана Сремского (1412, 1414 гг.) имеется близкий к богословию поздних ягайловых привилеев оборот "во имя божье"29 .
Вступительная часть интитуляции имеет 2 основных варианта: "а се я" и "мы". В двух грамотах старосты Петраша (Петра Влодковича) используются оборот "а се яз" (1401 г.) и элемент "я" (1404 г.). Заслуживает внимание тот факт, что богословию "во имя отца и сына и святого духа (аминь)" неизменно сопутствует оборот "а се я(з)". Исключение составляют лишь грамоты князя Федора Любартовича ("мы"). За вступительной частью следует знакомый нам по публично-правовым актам "ломаный" титул типа "пан Мацина, воевода Илвовъскыи", или "пан Петр Влодковичь, дедичь Схарбиновский, староста галицкии". В латиноязычных грамотах этих урядников, разумеется, господствует приоритет имени перед титулом: "Мацина, дедич с Конина, воевода львовский"; "мы, Петр с Харбиновиц, староста Руси генеральный"
Нотификация типа "а се знаменито будь и сведочно всем добрым людям, што на то лист узоздрять", или "сведчю то и познаваю сим нашим листом каждому доброму…", несомненно, следовала латинским образчикам. Не содержала ничего нового в сравнении с латиноязычными актами и наррация.
Структуру распорядительной части мы рассмотрим на примере только одной разновидности публично-частных актов - купчих. Наш выбор объясняется тем, что купчие составляют большинство частных актов на староукраинском языке, но зато практически отсутствуют среди частноправовых латиноязычных документов.
Диспозиция латинских купчих состоит из двух статей-предложений. Согласно первой статье, некто, будучи здоровым умом и телом, без принуждения, воспользовавшись зрелым (полезным) советом своих друзей, свое село (села, участок) в таком-то повете со всеми доходами и угодьями (следует перечисление), "как сам держал (имел и владел)", тому-то за определенную сумму "продал". Во второй статье обычно говорится о том, что продавец навечно (на вечные времена) передал (уступил) покупателю и его законным наследникам право распоряжаться по своему усмотрению объектом купли-продажи.
Оформлению сделок по купле-продаже недвижимости посвящены 5 грамот гродских урядников, т.е. треть сохранившихся публично-частных актов на староукраинском языке. Из них одна грамота составлена в Перемышле, по 2 - во Львове и Галиче.
Купчая 1391 г. перемышльского воеводы Фебруна фиксирует продажу местным православным владыкой Афанасием двух дворищ в селе Бышковичи "пану" Яшке Испрувскому за 10 широких грошей. Диспозиция грамоты делится на три клаузулы 30 .
Первая клаузула называет имена контрагентов, объект сделки, полученную за него сумму, используя при этом формулу "продал есть . . . на веки".
Вторая клаузула начинается в выражения "а тако владыка продал есть, яко сам держал" и содержит перечисление относящихся к дворищам угодий.
Согласно третьей клаузуле, владыка "уздал есть" (отдал) покупателю "та дворища на веки и детемь его, волен продати, волен заменити, волен кому отдати".
Как следует из первой клаузулы купчей 1400 г. львовского воеводы Мацины31, некий Ходор Шидловский "своею доброю волью, здоровым животом, ничим не принужен, и продал пану Клюсови свою деднину на имя Шидлов . . ."
Вторая клаузула начинается с формулы "продал есть", указывает сумму сделки (28 коп) и завершается формулой "(пану Клюсови) на векы и детьм его и его прирожьным последком".
Третья клаузула повторяет основное содержание второй клаузулы перемышльской купчей 1391 г.
Четвертая клаузула сообщает, что "пан Клюс имаеть того исного села Шидлова уживати . . . на векы и дети его".
Те же 4 клаузулы имеются и в диспозиции грамоты 1409 г. галицкого старосты Яна Щкотского32. Различия сводятся к применению формул "продали и уздали", " оправили . . . на веки веком", "уздали и отступили".
Распоряжение прочих купчих состоит всего из двух клаузул. В грамоте 1424 г. галицкого старосты Михаила Бучацкого говорится о том, что "пан Ходько Головеньчичь . . . доброю волею, никим не принужен…, продал свою половицю Переросли брату своему Жюржеви" за 30 гривен. "А продал ему на веки вечьные и детем его и щадьком его"33. Игнорирование статей с описанием земельного владения и закреплением прав покупателя, вероятно, связано с тем, что в момент заключения сделки Жюрж уже являлся владельцем половины села.
Еще более лаконична диспозиция составленной во Львове от имени русского старосты Ивана Сремского грамоты 1414 г. 34 :
1) "… и доброволне пани Махна Узвертовская и отступила (село - С.П.) Узвартова пане Яхне Кыискои";
2) "и уздала на векы со усем правом, со усеми границями, яко з века к Звартову слушяло, ништо собе не оставляючи".
Отсутствие уплаченной суммы и другие особенности порождают определенное недоумение, однако даже в этом документе соблюдается общая схема диспозиции "продал - уступил права".
Оформляя сделки по купле-продаже на староукраинском языке, местные писари, вне всякого сомнения, старались придерживаться польской канцелярской традиции. Появление дополнительных диспозитивных формул, а, следовательно, и клаузул можно объяснить стремлением упростить излишне громоздкую статью латиноязычных актов. Малосущественные различия сводятся к использованию в публично-правовых актах оборотов типа "на веки (веком, вечные)", "и детем его". Сходство с королевскими и княжескими привилеями на староукраинском языке проявляется в том, что только в одном из 15 документов - грамоте 1421 г. старосты Ивана Сремского, для уточнения местонахождения села употребляется выражение "у влости у Лвовскои"35. Пожалуй, лишь формула "яко сам держал" отсутствует в диспозиции публично-частных актов.
Удостоверительная часть грамот гродских урядников состояла из сведений о привешенной печати, списка свидетелей - как правило, шести "присутствующих", или "сведцев", и статьи о месте и времени выдачи. Имя писца встречается чрезвычайно редко, да и то в латиноязычных актах. В четырех грамотах на староукраинском языке имеется аппрекация ("аминь"; "веки аминь"; "у веки"). Совершенно неожиданной оказалась заключительная клаузула-санкция в целом не отличающейся оригинальностью меновной грамоты 1390 г. старосты Яна Тарнувского: "кто жь коли зломит нашю грамоту, суд пред богом имаю с ним" 36 .
Эволюция региональных канцелярских норм, пожалуй, лучше всего прослеживается на примере частноправовых актов. В настоящее время известны 9 червонорусских частных актов на староукраинском языке, причем только купчая 1422 г. дошла до нас в копии. Формуляры поздних грамот - разъезжей 1419 г., заемной 1421 г. и купчей 1422 г. 37 - практически идентичны внутренней форме современных им публично-частных актов, включая интитуляцию ("а се я, пан…"; "я"; "мы"), нотификацию ("знаемо чиним…"; "сведчю…"), первую диспозитивную формулу "продал" и т.д.
Формуляр закладной 1386 г. 38 делится на типичной для Червоной Руси богословие "во имя отца и сына и святого духа аминь", интитуляцию ("а се я, пан Михаило Ивановичь"), инскрипцию, краткое распоряжение с диспозитивными формулами "заставил" и "аже не выкупить", а также удостоверительную часть, в которой отсутствует место составления документа. Лаконичность диспозиции вызвана игнорированием обычной для латинских закладных статьи о введении заимодавца во временное владение заложенным селом.
Все пять ранних червонорусских актов на староукраинском языке являются купчими. Перемышльские купчие 1359, 1366 и 1378 гг. написаны одним человеком - Косткой Болестрашицким.
Древнейший червонорусский частный акт начинается с символической инвокации в виде креста. Формуляр купчей 1359 г. состоит из шести клаузул и конечного протокола39. Первая клаузула указывает на дату составления документа: "в лето шести тисящное шистьдесят семое (осмьсотное)". Начальный протокол в подобной редакции имеется, пожалуй, лишь в волынской данной 1385 г.40
Вторая клаузула начинается с диспозитивной формулы "купил" и включает имена контрагентов сделки, в также некоторые сведения об объекте купли-продажи ("деднину ее и вотчину, што по нюи отець дал").
Начинающаяся со слов "Ана продала" третья клаузула при- звана закрепить за покупателем и его потомками право распоряжения земельным владением ("у веки и детем его"). В ней также содержится перечень угодий и построек в границах "деднины и вотнины".
Клаузулу-санкцию составляет выражение "а в то не надобе уступатися ни унукум, ни племени ее".
Заключительная клаузула диспозиции ("а купил пан Петрашь за сорок гривен") называет сумму, уплаченную покупателем.
Примечательная особенность диспозитивной части купчей 1359 г. - отсутствие даже косвенных указаний на местонахождение объекта купли-продажи. Только позднейшая латинская надпись на обороте подлинника и выражение "у ставу Радивунъкове" в грамоте 1366 г. позволяют установить, что Анна Радивонкова продала польскому шляхтичу Петрашу (Петру) Радцеовскому унаследованную ею от отца часть перемышльского села Пникут. Игнорирование столь важного вопроса нельзя объяснить одним лишь просчетом писца. Соблюдение условий сделки призваны гарантировать 14 свидетелей-послухов, которые берут на себя определенные моральные обязательства через распитие "могорыча".
Корроборация купчей начинается с оборота "а на то послуси" и содержит перечисление всех свидетелей, присутствовавших при заключении сделки. Список открывается именами представителей местной администрации - старосты, воеводы, писаря; далее названы перемышльские землевладельцы, войт и даже такая экзотическая фигура, как "Канътур, из Угор гость". За списком послухов следует характерная для всех трех написанных Косткой Болестрашицким купчих формула "а пить могоричь у [имярек] у дому за [столько-то]". Затраты на выпивку определяются в 2-3 % от суммы сделки. Заключительными статьями грамоты являются имя писца и аппрекация ("у веки веком аминь").
Купчая 1366 г. фиксирует очередное приобретение пана Петра Радцеовского, который за 100 весовых гривен покупает "дедицтво Пнеколт у Шюлжичювь у Хрипля и у брата его Захарье и у ех детии" 41. Начальный протокол грамоты состоит из словесной инвокации "во имя отца и сына и святого духа" и даты ("под летомь божья нароженья тисячего триисот шистьцятого шестого").
Распоряжение содержит всего две, правда, довольно пространные клаузулы. Первая начинается со слова "купил" и включает имена контрагентов, название продаваемого села, перечень имеющихся в нем угодий и уплаченную сумму.
Вторая клаузула закрепляет права нового владельца села: "а продали и уздали ему добровулно и у веки детемь его перед паном Пилецкимь, старостою Руское земли. . ." В отличие от купчей 1359 г., где управлявший Червоной Русью от имени короля Ота Пилецкий выступает в качестве первого, но все-таки рядового послуха, на старосту как гаранта соблюдения сделки явно возлагаются особые надежды.
Удостоверительная часть состоит из насчитывающего 26 имен списка послухов, статьи о магарыче и имени писца. В червонорусских актах формула "а на то послуси" третий и последний раз используется в львовской купчей 1368 г., затем "послухов" сменяют "сведци". Названная формула, несомненно, восходит к дипломатической практике времен независимости Галицко-Волынского княжества. Она имеется в волынской данной 1385 г., нередко встречается в новгородских и псковских частных актах ХIV-ХV вв.42
Содержащая имя писца заключительная статья удостоверительной части не может не привлечь внимания исследователей перемышльских актов. В купчей 1359 г. Костко Болестрашицкий охарактеризовал себя следующим образом: " а писал грамоту писарь пана старостын дьяк из Болестрашичь именемь Дьячковичь". Еще более развернутая удостоверительная статья в грамоте 1366 г.: "а писал привилье се поповичь Болестрашицкии именеемь Деячковичь Василювь сын поповь Кость прузвищемь Сорочичь".
В двух актах 1378 г. - жалованной грамоте князя Владислава Опольского и купчей Костко был более лаконичен при характеристике своей персоны: " а писал княжии писарь Костько Болестрашицкии"; "а писал грамоту Костько, дьяк Болестрашицкии". К этому времени общественный статус простого дьяка-сына сельского приходского священника, неизмеримо вырос. 7 ноября 1378 г. Владислав Опольский, "рассмотрев верные службы Константина, названного Дьяк", королю Казимиру Великому и самому князю, пожаловал ему земельные владения в окресностях Перемышля 43 . Костко проникает в ряды шляхетского сословия, за 20 лет (1359-1378), вероятно, приобретает на Перемышльщине определенную известность. Во всяком случае, именно Костке поручается документальное оформление сделки по продаже Каленикова монастыря.
В купчей 1378 г.44 за богословием следует преамбула ("божьею милостью и добрых людии прьязнью") и наррация ("исталася торгувля межи добрыми людми, межи бояры и межи крилошаны святого Ивана"). В весьма объемной диспозиции можно выделить 5 статей.
Первая статья содержит имена контрагентов; известные по грамотам гродских урядников формулы о душевном состоянии продавца ("доброю волею своею и добрым умышленъемь своем, а никоторою силою…"); объект купли-продажи; сумму, полученную за него (20 гривен весового серебра) и диспозитивную формулу "продала". Продавцом, а вернее, продавцами выступают "пани Хонька, Васковая Дядьковича жена, из детьми своеми и с пани Просинъею и зятемь своем ис паном Ивашком Данъславичем, и си внучаты своеми и со всем племенемь". "Племя" здесь, как и в купчей 1359 г. - это, конечно же, большая семья, клан близких и дальних родственников, которые сообща владеют неразделенными селами и землями. В Червоной Руси подобный способ землевладения хорошо прослеживается на материалах ХV в. Отнюдь не единичными были случаи совместного владения трех поколений шляхетского рода. Видимо, не случайно нам до сих пор неизвестно ни одной червонорусской духовной ХIV-ХV вв.
Представляет интерес и объект сделки - Калеников Успенский монастырь в 20 км на северо-восток от Перемышля. Факт дарения или продажи монастырей светским лицам нельзя считать явлением экстраординарным для галицко-волынских земель. "Манастырь свои Апостолы, же создахи и своею силою", упоминается в "рукописании" князя Владимира Васильковича (около 1287 г.) среди недвижимых имуществ, переданных его жене45. Во второй половине ХIV в. монастыри оказались объектами пожалований Казимира Великого, Елизаветы Венгерской, Владислава-Ягайло. Примечательно содержание жалованной грамоты 1368 г., согласно которой шляхтич Стефан Венгр получил сразу три монастыря недалеко от перемышльского села Рыботыче46. Все такого рода обители, несомненно, были небольшими ктиторскими монастырями, уже покинутыми монахами. Покупателя или пожалованного могли привлечь лишь монастырские угодья. В нашем случае "мунастырь" продан протодьякону перемышльской епископской церкви Иоанна Предтечи Ивану Губке "и его брату Ходорови и детемь ех".
Согласно двум последующим статьям, Иван Губка "купил" обитель с благословения епископа Иллариона; "а купил есть Иван Губъка из братом своем на веки" к владычному селу Гневновчи.
Начинающаяся с элемента "дали" четвертая статья распоряжения уточняет форму оплаты: оказывается, наличностью продавцы получат лишь 15 гривен, в счет оставшихся пяти гривен Иван Губка "дал" свою крытую дорогим сукном куничью шубу и 13 лисьих шкурок.
В последней, пятой статье диспозиции закрепляются права покупателей и содержится подробное описание объекта сделки: "пани Хонька и своем зятемь и своем племенемь уздала" монастырь братьям " на веки и детемь ех со всем объездом и со всеми границями, и землею, и сеножатьми, и з гаими, и з дубровами, и з бортьми, и з болоты, и сь реками, и со млином, и сычемь, и с колодязем, и с ловищи, и со всеми ужитки, яко из века вечного слушало к тому мунастыреви".
Следующая далее клаузула-санкция недвусмысленно указывает на то, что фактическим владельцем приобретенной недвижимости окажется перемышльская православная епископия, от которой "тому мунастыреви не отлучятися. . . у веки".
Удостоверительная часть состоит из списка 18 свидетелей ("а при том уздаванъе были бояре земляне. . . "), статьи о магарыче, имени писца и даты.
Львовской купчей 1368 г. фиксируется покупка львовским мещанином немецкого происхождения неким Ганько Шварцем села "за 200 гривен серебра" 47 . Первая клаузула купчей состоит из даты в редакции, близкой начальному протоколу перемышльской грамоты 1366 г.: "по божьи нароженьи тисяча лет и 300 и 60 и 8 лет на обрезанье господа нашего Исуса Христа…".
Некоторое сходство наблюдается и во второй клаузуле, которая включает формулу "купил пан. . . дедичьство . . . у веки и детем своим. . .", имена контрагентов сделки, название села, перечень относящихся к нему угодий и уплаченную сумму.
Следующая затем клаузула выдает знакомство писца с формуляром латиноязычных актов: "волен пан Ганько продати, волен отдати, волен сам держати". Последняя клаузула распоряжения ("продали ему доброволно") восполняет недостающее звено в диспозитивной схеме "купил-продал".
Устойчивый компонент перемышльских купчих-санкция в львовской грамоте 1368 г. представлена необычной, для Червоной Руси - уникальной редакцией: " не надобе уступати на то никому. А кто на то устанеть, тот заплатить гривну золота вины, а гривну золота послухом". Средневековая Польша не знала золотых гривен. На ее территории в обращении находились золотые монеты - итальянские или венгерские флорины. В ХIV-ХV вв. одна такая монета обычно приравнивалась к половине счетной серебряной гривны, т.е. к 24 грошам. Зато "гривны золота" неоднократно упоминаются в древнерусских нарративных источниках при описании событий ХI-ХIII вв. При этом в большинстве случаев под гривной подразумевался не отдельный слиток металла, а определенное весовое количество золота48. В качестве судебного штрафа гривны золота фигурируют в нескольких статьях церковного Устава Ярослава49 и санкции семи новгородских рядных ХIV-ХV вв. 50 В последних четырежды говорится именно об одной гривне.
Удостоверительная часть купчей 1368 г. состоит только из списка послухов, насчитывающего, как минимум, 15 имен-представителей местных властей, землевладельцев-шляхтичей украинского происхождения и львовских "местичей"-немцев. Скорее всего, документ по неизвестным нам причинам попросту не был дописан. Упомянутый среди послухов некий Иван Грудкович три года спустя составил еще одну купчую.
Львовская купчая 1371 г.51 имеет своеобразный начальный протокол. Традиционная древнерусская инвокация уживается с напоминающей аппрекацию богословской преамбулой: "во имя отця и сына и святого духа божим иствореньем у веки аминь".
Наррация начинается с уже упоминавшейся при анализе перемышльской купчей 1378 г. формулы "исталося". Клаузула уточняет, что сделка состоялась "под державою" короля Казимира и старосты Оты Пилецкого. Как известно, Казимир Великий умер в 1370 г. Чем же можно объяснить появление его имени в тексте купчей? Покупка Вацловом Дмитровским безымянного дворища за скромную сумму в 6 коп (7,5 гривен) весового серебра поначалу, видимо, не получила документального оформления. Дестабилизация политической обстановки после смерти не оставившего прямых наследников польского короля вызвала беспокойство пана Вацлава за судьбу своего приобретения.
Распорядительная часть грамоты 1371 г. состоит из четырех статей-клаузул. Первая клаузула содержит диспозитивную формулу "купил", имя покупателя, объект сделки ("дворище и с земею"); декларирует право нового владельца распоряжаться дворищем по своему усмотрению. Вторая клаузула начинается с формулы "купил... у веки" и называет имена продавцов. В третьей клаузуле указывается сумма, которую "дал" покупатель. Согласно четвертой клаузуле, продавцы "и своим племенем уздали" дворище "по своеи доброи воли и за иные молвили. . ."
В удостоверительной части обнаруживаем список из 17 "сведцев", дату, имя писца и место составления документа (" а писано у Кнефля в дому"). Грамота завершается аппрекацией "у веки аминь". Социальный состав свидетелей оказался весьма разнородным. В списке упоминаются мещане, бояре, 3 попа, 4 дьяка, 5 бортников. Демократичность большинства "сведцев" обусловлена размерами объекта купли-продажи, нас же интересует термин "бояре". Кроме Львовской купчей 1371 г., это слово употребляется в двух перемышльских актах - разъезжей грамоте 1353 г. старосты Оты Пилецкого52 и купчей 1378 г. Разумеется, перед нами - отнюдь не особая группа червонорусских землевладельцев, отличная от остального шляхетского сословия. В других документах те же лица назывались "землянами" или "нобилями", характерно и выражение "бояре земляне" в корроборации купчей 1378 г. Нет никаких сомнений, что служивший для обозначения верхних слоев общества древнерусский термин "бояре" во второй половине ХIV в. не был окончательно вытеснен из червонорусской канцелярской практики. Что касается многочисленности свидетелей при заключении сделок по купле-продаже земельных владений, а также их разнородного социального и даже этнического состава, то они порождены всеобщей неуверенностью в завтрашнем дне в условиях непрекращающейся польско-литовской борьбы за Галичину.
Сравнение формуляров частных актов с содержанием купчих гродских урядников рубежа ХIV-ХV вв. на староукраинском языке, а также аналогичных латинских актов позволяет с уверенностью говорить о том, что уже в 70-е годы ХIV в. местные писари испытывают сильное влияние польской (латинской) дипломатики. Восприятие новых для Червоной Руси канцелярских приемов, вероятно, было ускорено тем, что значительную часть актового материала второй половины ХIV в. на староукраинском языке составляли королевские и княжеские жалованные грамоты. Дьяческий аппарат волей-неволей знакомился с польской дипломатической традицией.
Изменение начального протокола купчих, в частности, появление богословия, вероятно, связано с влиянием формуляра жалованных грамот : в латинских купчих словесная инвокация, как правило, отсутствует. Публичные акты способствовали быстрому усвоению польских приемов описания предмета сделки с характерным перечислением в определенной последовательности пахотных, сенокосных, лесных и рыбных угодий. Зато такие нововведения, как появление в начале распорядительной части клаузулы с элементом "продал", а также исчезновение в червонорусских актах рубежа ХIV-ХV вв. диспозитивной формулы "купил", могли быть позаимствованы только из латинских купчих. В удостоверительной части воздействие польской дипломатики выразилось в замене слова "послуси" другими элементами и появлении указания на место и время выдачи документа.
Рассмотрение содержания червонорусских частных актов 50-70-х годов ХIV в. позволяет прийти к выводу, что в период независимости Галицко-Волынского княжества сделки по купле- продаже земли были довольно обыденным явлением. Практика документального подтверждения такого рода операций привела к выработке достаточно устойчивого формуляра, на который ориентировались писцы в в первые десятилетия после захвата Червоной Руси Польшей. Формуляр, видимо, состоял из четырех клаузул и удостоверительной части: 1) дата составления документа; 2) содержала диспозитивную формулу "купил", имена продавца и покупателя, название и краткое описание объекта сделки;3) включала формулы "продал (уздал)" и "у (на ) веки" и была призвана закрепить права покупателя и его потомков на приобретенную недвижимость; 4) санкция защищала новых владельцев от притязаний родственников продавцов. Удостоверительная часть содержала список свидетелей- послухов, сведения о доме (но не городе), где был составлен документ, и имя писца.
Относительно стабильным компонентом формуляра частных актов являлась аппрекация. Популярность благопожеланий следует связать с происхождением составителей актов - большинство их были выходцами из духовного сословия. Косвенно на это указывает и содержание начального протокола: в Древней Руси с даты начинались поминальные записи. Добавим, что указание на месяц и число составляет первую строку единственной сохранившейся южнорусской записи ХП-ХШ вв. о земельной купле - датируемой второй половиной ХП в. граффито Софии Киевской о Бояновой земле53 .
Легко заметить, что структура основной части ранних чер-вонорусских актов близка к формуляру новгородских купчих ХIV-ХV вв.54 Общие черты наблюдаются и при сравнении новгородских княжеских актов ХП в. с уставной грамотой волынского князя Мстислава Даниловича55. Наличие дипломатических параллелей в Новгородской и Галицко-Волынской землях объясняется не допущением каких-либо текстологических заимствований, а принципиальном сходством социально-экономического строя в различных регионах средневековой Руси.
Во всех новгородских актах ХII-ХIII вв. и грамоте Мстислава Даниловича присутствует санкция-заклятье. Клаузула аналогичного содержания имеется в волынской данной 1385 г. Чурилы Бродовского, жалованных грамотах литовских князей второй половины Х1У в. и даже ( как явный анахронизм) в перемышльской меновной грамоте 1390 г. русского старосты Яна Тарнувского56 .
Отсутствие санкции в формуляре новгородских купчих ХIV-ХV вв. представляется отнюдь не случайным. В Новгороде боярское землевладение зарождается, по крайней мере, на рубеже ХI-ХП вв., в ХIII-ХIV вв. местному боярству удалось избежать социальных и политических потрясений, к ХV в. здесь были выработаны правовые нормы владения недвижимостью. Иное дело - Галицко-Волынская Русь. Затянувшаяся на несколько десятилетий гражданская война и опустошительное Батыево нашествие привели к физическому истреблению еcли не большинства, то значительной части галицких и волынских бояр. Во второй половине ХШ в. боярское землевладение фактически заново переживало стадию своего становления. Новая генерация землевладельцев, видимо, еще не успела окончательно расстаться со старыми, восходящими к обычному праву представлениями о земле как имуществе, которое не может выходить из круга более или менее близких родственников.
ГЛАВА 4. ГРАМОТЫ КНЯЗЯ ЛЬВА ДАНИЛОВИЧА
Сохранившиеся в копиях ХV-ХVII вв. грамоты князя Льва Даниловича более двух столетий привлекают внимание историков1. Довольно рано наметился и критический подход к использованию этих грамот в качестве достоверных исторических источников. Еще Н.М. Карамзин, располагая только двумя грамотами, без колебаний признал их подложными2. Львовскому исследователю А.С. Петрушевичу было известно уже 10 грамот, приписываемых сыну Даниила Галицкого. Все они были названы подделками ХVI в.3 С явной осторожностью относились к львовским грамотам и другие историки ХIХ в.4
Ситуацию во многом прояснили работы И.А. Линниченко и М.С. Грушевского. И.А. Линниченко перечислил около 40 грамот или упоминаний про грамоты князя Льва, признав заслуживающими доверия только три из них. "Подложность остальных бьет ярко в глаза и притом указывает на одну и ту же фабрику". Большинство подлогов связывалось с ревизией прав на владение земельными имуществами, проводившейся в 1564-1565 гг. 5 Что касается подлинных грамот русских князей, то они, по мнению И.А. Линниченко, подверглись значительной переделке применительно к новым условиям жизни. Одной из таких переделок было упоминание в грамотах патримониального суда6 . Население пожалованных в древнерусские времена имений "могло состоять из невольной челяди (быть может, военнопленных). Князь мог дарить земли, составлявшие его частную собственность. А что такая собственность резко отличалась от государственных земель, заселенных свободным населением, это мы видим из духовного завещания волынского князя Владимира Васильковича"7.
В 1902 г. специальное исследование посвятил грамотам князя Льва М.С. Грушевский. Свой анализ украинский историк начал с разбора трех грамот, подлинность которых с известными оговорками принял И.А. Линниченко. Указав на целый ряд неясностей в текстах пожалований, М.С. Грушевский отказался считать их подлинными8. Копии грамот обязаны своим появлением только жизненным реалиям ХV-ХVП вв., поскольку "мы не находим в древней Руси никаких следов раздачи князьями земель боярам за службу или с обязанностью службы"9. Решительно отвергая аутентичность всех грамот Льва Даниловича, М.С. Грушевский осторожно высказывался о причинах особой популярности галицкого князя: "Могло это произойти случайно: один предложил грамоту с именем Льва, удалось - от нее пошла фабрикация"10.
Основные выводы М.С. Грушевского подверг резкой критике И.А. Линниченко, выступивший со статьей программного характера. Ссылаясь на случаи раздачи в кормление городов и сел Даниилом Романовичем и частые упоминания в копиях имени князя Льва, И.А. Линниченко утверждал, что в Галицкой Руси ХШ в. "существовали все условия для выдачи жалованных грамот на земельные имущества, и такие жалованные грамоты, несомненно, существовали. Казимиру на утверждение были, вероятно, представлены подлинные грамоты старых русских князей". Поэтому часть документов, хотя бы и подложных, "дают данные о формуляре старых, не дошедших до нас русских грамот княжеского периода" 11 . М.С. Грушевский, тем не менее, остался на прежних позициях и продолжал отрицать бытование в Древней Руси практики выдачи жалованных грамот на земельные владения12.
В советской историографии вопрос о грамотах князя Льва потерял былую остроту. Земельные пожалования представлялись естественным следствием развитого феодального строя, господствовавшего на Руси ХП-ХШ вв. Допускалось использование подложных грамот для реконструкции исторической действительности второй половины ХШ-начала ХIV в. "Тот, кто подделывал грамоты с корыстными для себя целями, конечно, старался, чтобы они походили на подлинные, и ссылки на грамоты русских князей делались с полным убеждением, что они-то ни в коем случае не вызовут подозрений"13 .
В 60-е годы интерес к пожалованиям Льва Даниловича заметно возрос после открытия грамоты на войтовство в Перемышле. В латинском переводе она была вписана под 1470 г. в перемышльские лавничьи книги. Издатель грамоты А.В. Маркевич признал ее подлинной14. А.И. Генсерский, уверенный, что "из канцелярии князя Льва выходило немало грамот-пожалований"15, пытался найти новые доказательства подлинности трех указанных еще И.А. Линниченко грамот. Наиболее сильным доводом он, кажется, считал отсутствие расширенной интитуляции, столь характерной для явных фальсификаторов. На этом основании признавалась аутентичной и грамота о продаже перемышльского войтовства16 .
Последовавшие затем публикации отдельных актов Льва Даниловича с минимумом комментариев17, казалось, знаменовали финал затянувшейся дискуссии, однако в 1985 г. появилась небольшая статья Я.Р. Дашкевича, из которой следовало, что исследователям, в сущности, так и не удалось преодолеть потребительского отношения к фальсификатам. Сам Я.Р. Дашкевич особые надежды возлагал на "критическое издание всех грамот, связанных с именем князя Льва"18 .
Год спустя копии стали объектом рассмотрения автора этих строк. В то время мы полагали, что в ХV-ХVI вв. "потомки галицких бояр изготовляли фальшивые документы по формулярам современных польских пожалований. Ссылка на русского князя должна была объяснить отсутствие подтвердительных записей в судебных книгах. Упоминание Льва Даниловича - единственное, что связывает его "грамоты" со временами былой независимости Галицко-Волынского княжества"19 .
Иными подходами характеризуется работа В.Ф. Инкина: "Если подходить к имеющимся грамотам князя Льва Даниловича с точки зрения строгой дипломатической критики, все они в той или иной мере отошли от своих протографов. Начальный формуляр нужно искать среди древнейших репродукций. При этом следует иметь в виду, что фабрикаторы и копиисты считали закономерным обновлять прототип внесением современных им юридических и социально-политических понятий и реалий. Мы имеем дело не с фальсификатами, а с "добросовестными фабрикатами"20 .
Внимание исследователей к грамотам князя Льва вполне понятно: круг пользующихся доверием актовых источников по истории Галицко-Волынской Руси ХШ в. ограничивается "рукописаниями" Владимира Васильковича и уставной грамотой Мстислава Даниловича, да и эти акты сохранились лишь в составе Ипатьевской летописи, т.е. сами являются копиями ХV в. При таких обстоятельствах не одному ученому казалась заманчивой перспектива ввести в научный оборот десятки уникальных по содержанию документов. Однако дипломатический анализ существенно осложняется тем, что применение многих традиционных приемов источниковедческого исследования не дает ожидаемых результатов: упоминание польских правовых норм ХV-ХVI вв. всегда можно оправдать стремлением землевладельцев украинского происхождения обладать всем комплексом шляхетских сословных привилегий, стилистические неточности - грубостью подделки или ошибками копиистов и т.д. Остается неясным, какие же реалии ХШ в. скрываются за позднейшими наслоениями. В этой связи представляется небесплодной попытка проследить историю использования имени князя Льва.
Упоминания про пожалования Льва Даниловича появляются в первые годы после захвата Галицкой (Червоной) Руси поляками (1349 г.). Еще в 1352 г. король Казимир Великий выдал привилей сыновьям покойного львовского войта Матвея Георгию и Руперту и их сестре Маргарите: подтверждались права на мельницу, село Малый Винник и другие земельные владения в окрестностях Львова, которые "вышеназванный отец их за определенную сумму купил", а также "Бертольду, некогда войту львовскому, деду их, славным принцепсом, счастливой памяти Львом, князем Руси, за его верные службы дарованы были"21. И.А. Линниченко недоумевал, почему М.С. Грушевский отделил эту грамоту от прочих казимировых подтверждений 22. Дело, однако, в том, что львовские мещане немецкого происхождения не предъявляли королю никакой грамоты: они ограничились устной информацией и, вероятно, сами затруднялись ответить, какие владения ( и за сколько) были куплены их отцом, а какие - пожалованы деду Бертольду. У историков нет оснований сомневаться в реальности такого рода пожалования (хотя бы и не оформленного документально): использование пригородных земель колонистами-иностранцами и строительство войтом мельницы предусматривала и вполне достоверная грамота 1339 г. последнего галицко-волынского князя Юрия-Болеслава Тройденовича о пожаловании войтовства в Саноке. В духе локационных грамот оказалось и предоставленное Казимиром Великим владельцам Малого Винника исключительное право судить жителей этого села. Примечателен тот факт, что при выдаче привилея король руководствовался не только законностью владельческих прав внуков бывшего львовского войта, но и желанием " наших подданых в их правах сохранять, и особенно жителей нашего города Лембурга". Впрочем, благосклонность Казимира была отнюдь не бескорыстной: тем же актом он обязал пожалованных нести военную службу одним лучником.
В отличие от привилея 1352 г., в трех подтверждениях 1360-1361 гг. перемышльским землевладельцам имеются прямые ссылки на львовы грамоты: "Дмитр, сын Матфея Калдофовича", представил "привилей, который он имел от светлейшего принцепса Льва, князя Руси, на покупку сел Боратыно и Дубковичи"23; у Ходка Матутейовича, если верить казимирову подтверждению, была грамота "е м у (разрядка наша - С.П.) и его законным наследникам от славного принцепса князя Льва, нашего драгоценнейшего предшественника, на село Хлопчицы в Перемышльском повете"24; третий "слуга наш верный", Ходко Быбельский "указал есть князя львовы листы и иных стареи князии листы"25. Закономерен вопрос: были ли предъявленные (и вскоре утраченные) документы подлинными княжескими грамотами? Ранняя датировка подтверждений - еще не гарантия от фальсификации. Чем была вызвана необходимость княжеского одобрения частной сделки по купле - продаже двух сел, если в конце ХШ в. галицко-волынским князьям самим приходилось выступать в роли заурядных покупателей? Какого возраста достиг к 1360 г. Ходко Матутейович, если Лев Данилович умер на рубеже ХIII-ХIV вв.? Почему в "листе" Быбельскому не нашлось места для имен "иных старых князей"?
Предельно конкретные высказывания Казимира Великого о "многих верных службах" пожалованных, видных представителей местного боярства, наводит на мысль, что княжеские грамоты оказались далеко не единственным основанием для королевского подтверждения. "Дмитр Матьфеевичь" фигурирует на почетном восьмом месте в длинном списке свидетелей перемышльской купчей 1366 г. Владевший в 1361 г. пятью селами с двумя приселками Ходко Быбельский был крупнейшим перемышльским (а возможно, и червонорусским) землевладельцем украинского происхождения. На протяжении 35 лет (1359-1393 ) пан Ходко неизменно занимает первые места в списках свидетелей публично-правовых, публично-частных и частных актов как на староукраинском, так и латинском языках. Без его участия не обошлись и на церемонии подтверждения львовой грамоты боярину Дмитру Матфеевичу. Осмелился бы скромный писарь вроде Костки Болестрашицкого выразить сомнение в аутентичности предъявленных королю документов?
Недавно мы ознакомились с еще одним актом, содержащим упоминание про грамоту князя Льва. Речь идет о королевском привилее 1358 г. в подтверждениях 1421 и 1528 гг., сохранившихся в составе неопубликованной Перемышльской гродской книги 1630 г. Казимир подтвердил некоему Яцко Солнечко "грамоту или привилей, который он имел от светлейшего принцепса Льва, князя Руси, на свои села Розбуж и Угорцы" ( 20 км на северо-запад от Перемышля), обязав пожалованного и его наследников служить "одним копьем на добром коне и шестью лучниками"26. Содержание акта аналогично трем хрестоматийным подтверждениям 1360-1361 гг., и его подлинность не вызывает сомнений. Не столь очевидна аутентичность таинственных древнерусских грамот. Впрочем, как бы ни решался вопрос о подлинности рассмотренных Казимиром документов, не следует забывать об одном весьма существенном обстоятельстве - все четыре привилея 1358-1361 гг., будучи типичными образчиками творчества королевских канцеляристов, не давали ни малейшего представления о каких-либо характерных чертах бесследно исчезнувших львовских грамот.
Имя Льва Даниловича вновь появляется только в источниках первой трети ХV в. В 1403 г. король Ягайло подтвердил предъявленные мелким шляхтичем Иванко Капличем" права князя Льва, счастливой памяти предшественника нашего", на село Нагорцы в Жидачовской волости, обязав Иванка служить одним лучником 27. В 1406 г. сыновья покойного Ходка Быбельского обратились к Ягайле с просьбой подтвердить в латинском переводе казимиров привилей 1361 г.28 Наконец, в 1421 г. достигшие совершеннолетия правнуки Яцка Солнечко получили от Ягайла подтверждение грамоты 1358 г. Стоит добавить, что молодым шляхтичам оказал содействие их бывший опекун - сын или внук боярина Дмитра Матфеевича Волчко Боратынский.
И все-таки в Червоной Руси первой трети ХV в. авторитет княжеского имени чаще используется несколько иначе: землевла- дельцы украинского происхождения заявляют, что имения принадлежат им, "яко за князя Льва были и за руских княжат" (1415 г.)29. В 1422 г. перемышльский и самборский владыка Илья при рассмотрении одной земельной тяжбы утверждал, что спорный участок был церковным "за князя Льва и за князя Юрья и за иных многых державець"30. В эти же годы в четырех из пяти жидачовских грамотах князя Федора Любартовича говорится об изготовлении местными шляхтичами "фалшованых листов"31. Фальсификаты пока не связаны с именами русских князей.
С а м а я р а н н я я копия грамоты князя Льва датируется 1443 г. Обстоятельства ее вписания в львовскую гродскую книгу, как и стилистические особенности, не раз уже подвергались самому тщательному анализу 32 , что, однако, не привело к выработке сколько-нибудь единого мнения. Все же предпримем еще одну попытку проследить историю появления грамоты. В январе 1443 г. шляхтич Яцко из Добаневичей продал свою часть села Добаневичи Дмитру Боратынскому33. Против сделки выступила совладетельница Добаневичей некая АннаЧиранова. Мирно договориться соседи не смогли, и в марте того же года их спор продолжился в стенах львовского гродского суда. Тяжбы о шляхетской земельной собственности находились в ведении местных земских судов, и в случае с Добаневичами следовало ожидать разбора дела в Перемышле. Почему стороны обратились в другую инстанцию - остается загадкой. В ходе судебного разбирательства ответчики предъявили гродскому уряднику имеющиеся у них документы: недавно составленную купчую и "русскую грамоту"34. Как раз эта грамота и была вписана в львовскую гродскую книгу.
Окончания тяжбы не сохранилось, однако по перемышльским земским книгам можно установить, что земельная купля осталась в руках Дмитра Боратынского (по названию другого принадлежавшего ему села - Болановского) и его сыновей. "Русская грамота" определенно сыграла свою роль, ведь она оказалась единственым документом, удостоверяющим владельческие права на Добаневичи. Видимо, будет нелишним добавить, что Дмитр, будучи старшим сыном Волчка Боратынского и прямым потомком Дмитра Матфеевича, не мог не знать о случаях подтверждения грамот князя Льва в первые годы польского господства.
В формуляре привилея на Добаневичи различаются интитуляция (1), наррация (2), инскрипция (3), диспозиция (4-5) и санкция (6)35 : 1) "А се я, князь Лев,
2) вызвали есмы с Литовъское земле
3) два братеньця Тутения а Монтсека,
4) дал есмы ема у Перемыское волосте село Добаневичь и с землею, и с сеножятми , и с гае, и с дубровами, и с рекою, и ставом, и с потоки, и с криницями, со усеми поборы, и с винами, и с головнитъством, и серпом, и с косою, и с млином, со усеми ужитки, как есмы сам держял,
5) а дал есмы ем у век и детем ех, и унучятом ех, и пра- унучятом ех,
6) не надоби уступатися на мое слово никому, а кто ся уступит, тот уведаеться со мною перед богом".
Подчеркнутые элементы четвертой клаузулы неуклюже вклиниваются в перечень угодий и практически не встречаются в червонорусских актах. Исключение - упоминание штрафа-"вины" в санкции львовской купчей 1368 г. "Побор" как государственная повинность фигурирует во втором "рукописании" князя Владимира Васильковича. Термин "головничьство" известен лишь по ст. 5 Пространной редакции Русской Правды. Прочие элементы перечня угодий неоднократно упоминаются в распоряжении перемышльских актов второй половины ХIV - начала ХV в. Исключением является распространенный в грамотах литовского князя Свидригайла Ольгердовича (ум. 1452 ) и молдавских актах ХV в.36 элемент "криници".
Содержание диспозиции привилея на Добаневичи не оставляет сомнений в том, что вниманию участников судебного разбирательства был предложен фальсификат. Составляя распорядительную часть, изготовитель подделки, скорее всего, ориентировался на какой-то перемышльский акт времен польского господства. Четыре первых элемента перечня угодий дословно воспроизводятся в грамоте 1361 г. Ходко Быбельскому и написанной Косткой Болестрашицким купчей 1378 г. Выражение "у Перемыское волосте" предостерегает от ранней датировки прототипа, а оборот "как есмы сам держял" и вступительная часть интитуляции "а се я" позволяют видеть в нем частный акт или грамоту гродского урядника.
Привилей на село Добаневичи с его "сокращенной структурой" считается наиболее достоверным среди львовых пожалований37. Два других пользующихся доверием исследователей акта вписаны в книгу 9 Литовской Метрики. Изготовители подтвержденной в 1557 г. королем Сигизмундом Августом грамоты Стефану Лизде, судя по наррации и месту инскрипции, могли использовать привилей (или его прототип) на Добаневичи, однако четвертая и пятая клаузулы формуляра (переданной в латинской транскрипции) грамоты имеют некоторые особенности: (1) "Я, князь Лев, (2) вызвали есмо с Литовское земли (3) Стефана Лидза (4) и дали есмо ему в Самборскеи волости село Гордине а другое Дорожево со всеми ужитки, и землею, и сеножятми, и с дубровами, и с лесами, с бортники (бортми - ?), с сычем, с реками, со млином, с озером, с потоки, с криницами, с винами, а со всеми правы, так яко есмы сами держали, (5) так дали есмо ему на веки. (6) А не надобе ся в то никому вступати, а кто ся вступит, суд будет с ним перед богом"38 .
Характерные черты копии ХV в. сохраняет и подтвержденная, если верить Метрике, в 1470 г. королем Казимиром Ягеллончиком и переведенная на латынь грамота Кунату (Кундрату - ?): "Се я, князь Лев, дал слуге моему Кунату-рыцарю два села в волости Перемышльской, Риторовичи и Рогозно, со всем правом, с головными винами, и дубравами, и со всеми сеножатями, с лесом Родошев, пастбищами или жиром, и дал ему навечно. И никто в это не вступит, а кто в слово мое вступит, суд с нами будет перед богом"39 .
Распоряжение некоторых актов с "сокращенной структурой" не содержит упоминаний про иммунитетные привилегии. Подтвержденная королем в 1556 г. и оказавшаяся в той же книге 9 Литовской Метрики грамота Мелентию Турковичу на село Кульчицы из-за своей интитуляции ("Я, в боге Лев князь, пан Рускеи земле") еще дореволюционными историками справедливо признана подделкой середины ХVI в., однако ее основная часть мало чем отличается от диспозиции и санкции прочих грамот князя Льва: "…дал слуге своему… в Самборскои волости село Кулчицы со всеми пожитки, как есмы сами держали, с полми, и с сеножатми, и с дубровами, и с лесы, и с жиры, и с бортями, и с сычем, и дали есмы ему на веки вечные и потомком его. А кто бы хотел зламати наши листы, суд будет с ним перед богом" 40 .
Свои проблемы ставит грамота о продаже перемышльского войтовства. Недоумение вызывает уже сам факт ее позднего появления: в силу каких причин она оставалась неизвестной до 1470 г.?
А.В. Маркевич ссылается на то, что перемышльский войт упоминался за 30 лет до пожалования Перемышлю магдебургского права (1389 г.)41, однако это ничего не доказывает - внуки львовского войта Бертольда получили свою первую грамоту лишь из рук Казимира Великого. В истории перемышльских войтов есть немало белых пятен, которые еще ждут своего исследователя. Упоминавшийся в актах 1353-1392 гг. перемышльский войт Михаил (Михалко), несомненно, был выходцем из мещанской среды, однако в 1413 г. покойного Михаила называл своим дядей шляхтич Ян Баранко Красицкий42. В 1402 г. в качестве местного войта выступает Генрих Ховштетер43 - судя по имени и фамилии, немец, но уже в 1424 г. видим в этой должности шляхтича украинского происхождения Ваньку Балицкого44. Впрочем, принадлежность отца Балицкого некоего Пеха (Петра) к привилегированному шляхетскому сословию вызывает большие сомнения. Свою фамилию Ванько получил от названия села Баличи, купленного им в 1400 г. за 140 гривен у перемышльского мещанина Яна Чеха45. Внук этого Ваньки оказался тем войтом, который предъявил грамоту князя Льва перемышльским лавникам.
Документ разительно отличается как от польских пожалований городам магдебургского права, так и от грамоты 1339 г. Юрия-Болеслава Тройденовича. Зато некоторые компоненты его формуляра сопоставимы с внутренней формой прочих грамот князя Льва : "Я, князь Лев, продал войтовство в Перемышле Иоанну и каменную церковь Святого Николая в право немецкое, и он мне за это дал две гривны золота и сорок кусков желтого сукна, иначе шелка, и продал ему со всем правом немецким; никакой войт не может судить, кроме войта города войтовским правом, и никто не может вызвать его (в суд), кроме князя, а его самого князь должен судить правом немецким; продал (я) навечно и навек, а кто на слово мое поднимется (вступит - ?), суд имею с ним перед богом" 46.
Хотелось бы отметить время появления грамот: две из них были подтверждены в 1470 г., а годом раньше, при проведении люстрации заложенных королевских имений, наследники покупателя земель Анны Чирановой47 некие Внучки представили "грамоту подтверждения нынешнего господаря короля (Казимира Ягеллончика - С.П.) грамоты князя Льва на село Дубаневичи" 48 . Речь, вероятно, шла о втором, оставшемся нам неизвестным фальсификате. В том же 1469 г. Казимир Ягеллончик подтвердил еще одну "грамоту славного принцепса Льва, князя Руси", - шляхтичу Федору Шептицкому и его внукам на три села в Самборском и Перемышльском поветах. Правда, содержание львовой грамоты в привилее не отражено, а копия в подтверждении 1572 г. оказалась грубой подделкой второй половины ХVI в.49. И, наконец, последнее: все предъявители львовых "листов" проживали на территории небольшой Перемышльской земли.
Мы не беремся на этом основании утверждать, что грамоты изготовлялись по образцу и подобию привилея на Добаневичи (хотя, по крайней мере, в одном случае так оно и было): вполне допустимо существование какого-то прототипа в виде одного или нескольких близких по содержанию актовых источников. Важнейшие структурные части формуляра прототипа, кажется, уже установлены: интитуляция ("а се я , князь Лев"), инскрипция, диспозиция с формулой "дал(и)", санкция-заклятье. Что же это был за документ?
Исследователи давно заметили различия в интитуляции копий ХV и ХVI вв. ("а се я, князь Лев" - "а се я, князь Лев, сын к(о)роля Данила50"). В отсутствии расширенной интитуляции А.И. Генсерский усмотрел одно из весомых доказательств подлинности копий ХV в.51 Думается, что он ошибался. Для княжеских актов, вписанных в Галицко-Волынскую летопись, была характерна как раз расширенная интитуляция. Штампы типа "сын того-то, внук того-то", возможно, были плодом творчества летописцев Владимира Васильковича и Мстислава Даниловича, однако экстраординарные обстоятельства создания трех волынских актов конца ХШ в. порождают большие сомнения в способности княжеских писцов заниматься рутинной работой по составлению грамот - пожалований многочисленным боярам и слугам.
Теоретически можно допустить, что под именем "князя Льва" в копиях ХV в. скрывается не Лев Данилович, а его внук Лев Юрьевич. Не исключено, что упоминание "Льва, князя Руси" в королевских подтверждениях Х1У-ХУ вв. было наследием испытавшей западноевропейское влияние интитуляции галицко-волынских князей первой половины ХIV в. Впрочем, тип интитуляции собственно львовых грамот оказался совершенно иным: как мы видели, для них характерен приоритет титула перед именем. К тому же в Червоной Руси имя князя Льва безоговорочно ассоциировалось с личностью сына Даниила Галицкого. Следовательно, ни Лев Данилович, ни, тем более, его внук-тезка прямого отношения к грамотам "князя Льва" не имели.
Заключительная клаузула всех приписываемых князю Льву грамот недвусмысленно указывает на их древнерусские "корни". В рассмотренных нами актах с сокращенной структурой различаются две редакции санкции, которые с известной долей условности можно назвать пространной и краткой. Состоящая из двух статей пространная редакция прослеживается в привилее на Добаневичи, разумеется, в грамоте Стефану Лизде, а также в латинском переводе пожалования Кунату-рыцарю. В краткой редакции отсутствует первая статья-формула типа "не надобе уступатися… никому". Эта редакция имеет два варианта. Заключительная клаузула акта о продаже перемышльского войтовства практически дословно повторяет вторую статью санкции пожалования Кунату. Что касается грамоты на село Кульчицы, то ее санкция воскрешает в памяти окончание меновной 1390 г. русского старосты Яна Тарнувского.
Кроме львовых грамот, формула "не(надобе) у (въ)ступатися. . ." читается в червонорусских купчих 1359 и 1368 гг., жалованных грамотах литовских князей второй половины ХIV в., грамоте Изяслава Мстиславича Пантелеймонову монастырю (ХП в.), новгородских данных ХIV-ХV вв., псковских духовных и раздельных ХV в.52 Как уже отмечалось в исторической литературе, слово "въступатися" употребляется здесь "в смысле насильственного захвата угодий"53. Тот же контекст заложен в формулу грамот Стефану Лизде и Кунату. В привилее на Добаневичи оборот "на мое слово" помещен явно не на своем месте, после небольшой корректировки вторая статья санкции, т.е. собственно заклятье, приобретает следующий облик : "а кто ся уступит [на мое слово], тот уведается со мною перед богом". Лишенная элемента "суд" статья имеет структурное и стилистическое сходство с санкцией-заклятьем как уставной грамоты Мстислава Даниловича, так и волынской данной 1385 г. Чурилы Бродовского54 .
Завершая рассмотрение формуляра грамот князя Льва, имеющих сокращенную структуру, считаем возможным констатировать его близость к внутреннему содержанию не только древнейших русских актов ХП в., но и жалованных грамот литовских князей ХIV в. Итоги изучения фальсификатов, думается, подтверждают сделанный нами ранее (на основании анализа летописного материала) вывод о незавершенности процесса феодализации в Галицкой Руси ХП-ХШ вв. Социально-экономические и политические условия, необходимые для превращения местных князей в верховных феодальных собственников, возникли на рубеже ХIII-ХIV вв. Вполне вероятно, что первые земельные пожалования были сделаны Львом Даниловичем или его ближайшими преемниками, однако практика выдачи жалованных грамот утвердилась далеко не сразу.
Результаты анализа формуляра львовых грамот позволяют изменить прежнее скептическое отношение к этим документам. Ныне появились веские доводы в пользу реальности существования прототипа, ставшего основой для фальсификаций уже во второй половине ХIV в. По нашему мнению, подлинные жалованные грамоты можно связать с именем только одного князя - Любарта (в православии - Дмитрия) Гедиминовича. Вскоре после гибели Юрия Болеслава Тройденовича (1340 г.) Любарт утвердился на владимирском столе. До захвата поляками Червоной Руси власть литовского князя формально распространялась и на галицкие земли, хотя фактически управление Галичиной находилось в руках своеобразного "первого министра"покойного Юрия-Болеслава боярина Дмитрия Дядько. Стремление заручиться поддержкой местного боярства должно было заставить Любарта приступить к раздачам земель в условное держание, а непрочность его позиций требовала подтверждения княжеской щедрости письменными документами. Правда, ни одной жалованной грамоты Дмитрия-Любарта не сохранилось - приписываемый ему привилей 1321/22 гг. луцкой церкви Иоанна Богослова оказался подделкой конца ХIV-ХV в.55 , изготовленной в духе польской канцелярской традиции, однако в тексте договора Любарта с Казимиром Великим (1366 г.) и надписи на колоколе львовского собора св. Юра (1341 г.) зафиксирована структура интитуляции, тождественная копиям грамот Льва Даниловича ("Се яз, князь великыи Дмитрии", "при князи Дмитрии") 56 .
Итак, в Галицкой (Червоной ) Руси середины ХIV в., по крайней мере, некоторые землевладельцы имели на руках подлинные акты Дмитрия-Любарта Гедиминовича. Почему же эти документы не были предъявлены Казимиру Великому? Дело в том, что в 1349-1385 годы велась ожесточенная польско-литовская борьба за галицко-волынские земли. Все это время действиями литовцев руководил обосновавшийся на Волыни Любарт. Не приходится удивляться, что ни одна его жалованная грамота не оказалась в поле зрения польских властей. Такой нам видится реализация плодотворной мысли И.А. Линниченко о значении подложных документов как исторических источников.
История фальсификации грамот с именем князя Льва служит своеобразной иллюстрацией этапов приобщения червонорусского шляхетства к польским представлениям о шляхетском землевладении. Первыми обзаводятся документами видные перемышльские бояре. Благодаря тесным контактам с польской администрацией они быстро усвоили новые веяния. В ХV в. несколько расширяются ареал распространения и социальная база изготовителей "княжеских" грамот, но пока еще рано говорить о массовом характере фальсификаций: большинство шляхтичей украинского происхождения предпочитало защищать свои имущественные права ссылками на давность владения землею ("издавна", "от дедов и прадедов") и показаниями шляхтичей из соседних сел 57.
Традиция изготовлять пожалования от имени Льва Даниловича оказалась чрезвычайно живучей. Если за ХIV-ХV вв. едва наберется десяток просто упоминаний про львовы грамоты, то в середине ХVI столетия их изготовление было поставлено на поток. Общепольские сеймы 60-х годов ХVI в. неоднократно рассматривали вопрос об отношении к грамотам "Льва, Свидригайла и других князей", прежде чем было принято решение признать их достоточным основанием для владения земельными имуществами58. Типичные для ХVI в. развернутые формуляры указывают на отсутствие преемственности у позднейших фальсификаторов, и это вполне естественно - до ревизии прав 1564-1565 гг. подлоги совершались крайне редко.
"Опыт" предшествующего столетия не был, однако, утрачен полностью. Напомним, что грамоты Кунату и Стефану Лизде в подтверждениях соответственно 1470 и 1557 гг. стали известны исследователям только благодаря записям на 309 и 312 листах книги 9 Литовской Метрики59. Не удивительно ли, что подтвержденная в 1556 г. грамота на село Кульчицы нашла свое место на листе 310 той же книги60. Неужели обладатели трех документов действовали независимо друг от друга? Возможность простого совпадения существенно подрывается тем обстоятельством, что владельцы Гордыни и Кульчиц были соседями - расстояние между селами не достигает и 10 км.
Новые неожиданности открываются после знакомства с самой поздней копией грамоты князя Льва, имеющей сокращенную структуру. История появления документа в перемышльской земской книге заслуживает того, чтобы на ней остановиться подробнее. У местного земского писаря Яна Яксманицкого сгорел дом в Болановичах. Пожар якобы уничтожил и хранившиеся в доме бумаги. В 1582 г. пострадавший обратился к королю Стефану Баторию с просьбой об обновлении сгоревших привилеев. Дело было отдано на расследование, в ходе которого Яксманицкий предъявил королевским комиссарам копии пожалования князя Льва, разъезжей грамоты русского старосты Оты Пилецкого от 1352 г., некоторые другие акты, и в 1585 г. добился желанного подтверждения61 .
Текст львовой грамоты искажен польской стилистикой, первоначально он читался примерно так: "А се я, Лев князь, ознаимую, дали есмы село Болановиче Петрови Сурми, слузе нашему, на вечные часы (веки - ?) и с лесом Радохонем, а кто бы тому противился, суд с ним перед богом иметь буду" 62 . В диспозитивной клаузуле отсутствуют следы польского влияния в виде названия волости и детального перечня угодий и кметских повинностей, что еще больше сближает грамоту с жалованными актами литовских князей ХIV в. Что касается изменения типа интитуляции, то здесь нельзя исключать заурядную описку копииста.
Местонахождение документа представляется далеко не случайным. Как следует из копии грамоты Оты Пилецкого, уже в 1352 г. "шляхетный пан Кузма Сурмич, отчич Болановский", был озабочен сохранностью своих владений "в лесу Радохони", причем Болановичи граничили с Риторовичами и Рогозном 63 - селами, составившими предмет пожалования князя Льва загадочному Кунату-рыцарю. Мы ничего не знаем о дальнейшей судьбе пана Кузмы Сурмича, зато достоверно известно, что в 30-60-е годы ХVв. Болановичи принадлежали... предъявителю привилея на Добаневичи Дмитру Боратынскому-Болановскому 64. Чем же объяснить стабильную популярность Льва Даниловича среди шляхтичей украинского происхождения? Была ли она отголоском проводившейся этим князем политики раздачи земель в условное держание? Почему, наконец, фальсификаторы широко использовали имя Льва, а не Юрия или другого князя? В ХV-ХVI вв. потомки галицких бояр, равно как и польские власти, имели весьма смутное представление о социально-экономическом и политическом строе Юго-Западной Руси ХШ - начала ХIV в. Требовались письменные доказательства на право владения земельными имуществами - появились грамоты русских князей: "предъявлять документ недавнего времени было неудобно, тотчас рождался вопрос, почему же не было копии его в актовых книгах"65. Можно спорить о том, что в большей степени повлияло на выбор Льва Даниловича - удачи первых фальсификаторов или всеобщая известность правителя, увековечившего свое имя в названии червонорусской столицы. Для нас несомненно другое - ни одна из подобных грамот не могла появиться в канцелярии самого князя Льва.
З А К Л Ю Ч Е Н И Е
Вторая половина ХIII в. - переломная эпоха в общественной жизни Галицко-Волынской Руси. Суть перемен заключается в том, что происходит распад сформировавшихся к ХII в. и базировавшихся на демократической основе городовых волостей. Углубляющаяся социальная дифференциация приводит к расколу внутри городской общины, к ее разделению на сословия. Князья перестают быть выразителями интересов всего населения волости. В своей деятельности они начинают опираться, главным образом, на привилегированное боярское сословие. Крушение вечевого строя произошло не без влияния монголо-татарского ига: история вечевых республик Великого Новгорода и Пскова, а также русских земель в составе федеративного Великого княжества Литовского убеждает нас в том, что городовая волость как модель государственного устройства отнюдь не исчерпала себя на Руси ХIV-ХV вв.
В послемонгольскую эпоху усиление княжеской власти происходит за счет другого органа управления городскими общинами - веча. Компетенция собрания свободных граждан волостной столицы неуклонно сокращается, роль веча нередко сводится к формальному одобрению принятых князем решений. В условиях пограничной Галицко-Волынской Руси обособлению города от села способствовали увеличение удельного веса иноязычного городского населения и, как следствие этого, появление общин на немецком (магдебургском) праве. Есть основания говорить о постепенном ограничении сферы влияния города рамками близлежащей округи. Определение границ принадлежащих городским общинам земель в позднейших польских привилеях о пожаловании магдебургского права лишь закрепляло сложившуюся структуру землевладения и землепользования.
Еще один симптом наступления новых порядков - появление завещаний и иных княжеских распоряжений в письменной форме. Обстоятельства создания и формуляры волынских актов конца ХIII в. свидетельствует как о переходном характере местного общества, так и о низкой степени готовности зарождающихся княжеских канцелярий к выполнению поставленных перед ними задач. Видимо, не случайно в первой половине ХIV в. галицко-волынские князья привлекли к работе писцов, освоивших западноевропейские канцелярские нормы.
При выяснении причин перестройки древнерусской общинной организации трудно переоценить значение наметившегося раскола между боярством и остальным населением городской общины Во второй половине ХIII в. боярство уже сделало важный шаг на пути к превращению в особое сословие. Особенно явственно этот разрыв должен был ощущаться в Галицкой земле, поскольку тесно связанные с городской общиной местные бояре в массе своей были истреблены еще до Батыева нашествия. Новые поколения бояр имели все шансы со временем присвоить себе села, некогда переданные им в кормление перемышльским князем Львом Даниловичем. С развитием крупного боярского землевладения утверждается принцип отчуждаемости земли. К середине ХIV в. в Червоной Руси сложился довольно устойчивый формуляр купчих грамот. Наличие в нем санкции, некоторые особенности удостоверительной части, отсутствие среди частных актов духовных склоняют нас к мысли, что червонорусский (галицкий, перемышльский) частный земельный акт не мог появиться ранее середины ХIII в.
На Руси и в средневековой Западной Европе первыми получателями жалованных грамот были духовные корпорации."Почему монастыри оказались во главе процесса феодализации? Думаем, потому, что присвоение общенародной земли светскими лицами, даже носителями королевской или княжеской власти, встречало огромное сопротивление со стороны еще не закрепощенной крестьянской массы. Только корпоративная собственность учреждений, окруженных ореолом святости, при достаточном распространении христианской веры, могла рассчитывать на успешное укоренение"1. Содержание ягайлова привилея 1407 г. перемышльской православной епископии в подтверждениях 1535 и 1549 гг.2 - убедительное свидетельство того, что местные владыки и монастыри никогда не получали жалованных грамот галицко-волынских князей. Лишь во второй половине ХVI в. червонорусские духовные землевладельцы приступили к изготовлению фальсификатов с характерными для ХVI столетия развернутыми формулярами. Уже один этот факт порождает большие сомнения в достоверности самых "надежных" копий грамот князя Льва Даниловича.
П Р И М Е Ч А Н И Я
Введение
1. Фроянов И.Я. 1) Киевская Русь: Очерки социально-эконо-мической истории. Л., 1974; 2) Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980; 3) Города-государства Древней Руси. Л., 1988 ( в соавторстве с А.Ю. Дворниченко); 4) Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. Л., 1990; 5) Мятежный Новгород: Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX-начала ХIII столетия. СПб., 1992; 6) Древняя Русь: Опыт исследования истории социальной и поли- тической борьбы. М.; СПб., 1995.
2. См. напр.: Дворниченко А.Ю. Городская община Верхнего Поднепровья и Подвинья в ХI-ХV вв.: Автореф. канд. дис. Л., 1983; Кривошеев Ю.В. О средневековой русской государственности (к по-становке вопроса). СПб., 1995.
3. Каштанов С.М. 1) Очерки русской дипломатики. М., 1970; 2) Русская дипломатика. М., 1988.
4. См. напр.: Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы ХIV-ХV вв. М.; Л., 1948-1951. Ч. 1-2; Семенченко Г.В. Духовные грамоты ХIV-ХV вв. как исторический источник: Автореф. канд. дис. М., 1983; Андреев В.Ф. Новгородский частный акт ХII-ХV вв. Л., 1986.
Глава 1
1. Соловьев С.М. Сочинения: В 18 кн. М., 1988. Кн. 2. С. 17.
2. Греков Б.Д. Киевская Русь. М., 1953; Юшков С.В. Общественно-политический строй и право Киевского государства. М., 1949.
3. Юшков С.В. Указ. соч. С. 401-403.
4. Софроненко К.А. Общественно-политический строй Галиц-ко-Волынской Руси ХI-ХIII вв. М., 1955. С. 25-26.
5. Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988. С. 103-156; Беликова Т.В. Княжеская власть и боярство Юго-Западной Руси в ХI-начале ХIII вв.: Автореф. канд. дис. Л., 1990.
6. ПСРЛ. М., 1962. Т. 2. Стб. 320.
7. Там же. Стб. 449.
8. Там же. Стб. 497.
9. Там же. Стб. 507, 616.
10. Там же. Стб 488, 509, 548-549.
11. Там же. Стб. 316, 402, 406, 464, 564, 660.
12. Там же. Стб. 466.
13. Пашуто В.Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. М., 1950. С. 142.
14. ПСРЛ. Т.2. Стб. 656-657, 659.
15. Там же. Стб. 308.
16. Сергеевич В. Древности русского права. СПб., 1909. Т. 1. С. 14.
17. Грушевський М. Галицьке боярство ХII-ХIII в. // ЗНТШ. 1897. Т. 20. С. 12.
18. Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 77, 85.
19. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 466-467.
20. Там же. М., 1962. Т. 1. Стб. 340; СПб., 1856. Т. 7. С. 60; М.; Л., 1949. Т. 25. С. 58.
21. Там же. Т. 2. Стб. 771.
22. Пашуто В.Т. Черты политического строя Древней Руси // Новосельцев А.П. и др. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С. 51-53; Черепнин Л.В. Русь. Спорные вопросы истории феодальной земельной собственности // Новосельцев А.П. и др. Пути развития феодализма. М., 1972. С. 149-155; Свердлов М.Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. Л., 1983. С. 78-79.
23. Фроянов И.Я. Указ. соч. С. 88.
24. ПСРЛ. Т.2. Стб. 656.
25. Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Указ. соч.
26. Смирнов М. Судьбы Червоной или Галицкой Руси до соединения ее с Польшею. М., 1860. С. 117.
27. Юшков С.В. Указ. соч. С. 401-402; Котляр Н.Ф. Формирование территории и возникновение городов Галицко-Волынской Руси ХI-ХIII вв. Киев, 1985. С. 117.
28. Мавродин В.В. О народных движениях в Галицко-Волынском княжестве ХII-ХIII веков // Ученые записки ЛГУ. Серия ист. наук. 1939. Вып. 5. С. 12-13.
29. Пашуто В.Т. 1) Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. С. 181; 2) Очерки истории СССР. ХII-ХIII вв. М., 1961. С. 23.
30. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания на Руси ХI-ХIII вв. М., 1955. С. 206.
31. Тихомиров М.Н. Древнерусские города. М., 1956, С. 210.
32. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 242.
33. Там же. Стб. 316-317.
34. Мавродин В.В. О народных движениях. . . С. 5.
35. Там же. С. 3.
36. Там же. С. 5. См. также: Мавродин В.В. Народные восстания в Древней Руси ХI-ХII вв. М., 1961. С. 99.
37. Пашуто В.Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. С. 180-181; Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания. . . С. 202.
38. Мавродин В.В. О народных движениях. . . С. 3.
39. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 317.
40. Пашуто В.Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. С. 184.
41. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 316.
42. Котляр Н.Ф. Указ. соч. С. 137.
43. ПСРЛ. Т. 25. С. 37.
44. Там же. Т. 2. Стб. 320.
45. Греков Б.Д. Избранные труды. М., 1959. Т. 2. С. 468.
46. Софроненко К.А. Указ. соч. С. 111.
47. Пашуто В.Т. Черты политического строя Древней Руси. С. 28.
48. Пресняков А.Е. Лекции по русской истории. М., 1938. Т. 1. С. 177.
49. Юшков С.В. Указ. соч. С. 357.
50. Там же. С. 403.
51. Котляр Н.Ф. Указ. соч. С. 92, 135-136.
52. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 449.
53. Там же. Т. 25. С. 55.
54. Там же Т. 2. Стб. 468.
55. НПЛ. С. 27.
56. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 406.
57. Там же. Стб. 499.
58. Сергеевич В. Древности русского права. СПб., 1908. Т. 2. С. 33.
59. Тихомиров М.Н. Древнерусские города. С. 211, 219; Фроянов И.Я. Указ. соч. С. 134.
60. Пашуто В.Т. Черты политического строя Древней Руси. С. 25.
61. Там же. С. 11-12, 27, 32.
62. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 564.
63 Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества ХII-ХIII вв.М., 1982. С. 514; Котляр Н.Ф. Указ. соч. С. 85.
64. Татищев В.Н. История Российская. М.; Л., 1964. Т. 3. С. 97; Грушевський М. Указ. соч. С. 12; Беликова Т.В. Княжеская власть в Галиче времен Ярослава Осмомысла // Вестник Ленинградского университета. Серия 2. 1990. Вып. 3. С. 23.
65. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 656-657.
66. Там же. Стб. 657.
67. Там же. Стб. 660.
68. Там же. Стб. 659.
69. Там же. Стб. 660.
70. Там же. Стб. 661.
71. Очерки истории СССР. Период феодализма. ХI-ХV вв. М., 1953. Ч. 1. С. 372.
72. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 662.
73. Там же. Стб. 663-665.
74. Рыбаков Б.А. Указ. соч. С. 515.
75. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 661.
76. Там же. Стб. 665.
77. Там же. Стб. 666.
78. Пашуто В.Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. С. 31.
79. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 730.
80. Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968. С.164.
81. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 717.
82. Там же. Стб. 718.
83. Там же. Стб. 723-724.
84. Там же. Стб. 718.
85. НПЛ. С. 53; ПСРЛ. М., 1965. Т. 10. С. 66-67.
86. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 789.
87. Пашуто В.Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. С. 223.
88. ПСРЛ. Т.2. Стб. 788.
89. См. напр.: Котляр Н.Ф. Указ. соч. С. 125.
90. ПСРЛ. Т.2. Стб. 758.
91. Там же. Стб. 738.
92. Там же. Стб. 747-748.
93. Пашуто В.Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. С. 176-177, 187, 217-218.
94. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 750.
95. Там же. Стб. 741-742.
96. Там же. Стб. 718, 720, 725-726.
97. Мавродин В.В. Очерки по истории феодальной Руси. Л., 1949. С. 191; Тихомиров М.Н. Древнерусские города. С. 210-211.
98. ПСРЛ. Т.2. Стб. 746.
99. Фроянов И.Я. 1) Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. Л., 1974; 2) Киевская Русь: Очерки социально-политической истории.
Глава 2
1. Пашуто В.Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. М., 1950. С. 290.
2. ПСРЛ. М., 1962. Т. 2. Стб. 870.
3. Там же. Стб. 913.
4. Там же. Стб. 877.
5. Там же. Стб. 928.
6. Там же. Стб. 867, 896-897.
7. Там же. Стб. 853.
8. Там же. Стб. 872, 888, 892, 897.
9. Там же. Стб. 871-872, 876, 881-882; Пашуто В.Т. Указ. соч. С. 299.
10. Там же. Стб. 898.
11. Там же.
12. Там же. Стб. 900.
13. Там же. Стб. 905.
14. Пресняков А.Е. Лекции по русской истории. М., 1939. Т. 2. Вып. 1. С. 40.
15. Греков Б.Д. Крестьяне на Руси с древнейших времен до ХVII в. М., 1952. Кн. 1. С. 269.
16. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 920.
17. Андреев В.Ф. Новгородский частный акт ХII-ХV вв. Л., 1986. С. 99.
18. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 903-904.
19. Андреев В.Ф. Указ. соч. С. 101.
20. ДДГ. № 1-15.
21. См. напр.: ДКУ. С. 14, 22, 30, 72, 76.
22. См. напр.: ПСРЛ. М., 1962. Т. 1. Стб. 461; Т. 2. Стб. 207, 580, 702; Л., 1989. Т. 38. С. 87, 137, 159.
23. Там же. Т. 2. Стб. 861-862.
24. Там же. Стб. 918.
25. Там же. Стб. 935.
26. Каштанов С.М. Русские княжеские акты Х-ХIV вв. (до 1380 г.) // Археографический ежегодник за 1974 г. М., 1975. С. 114-115.
27. ПСРЛ. Т.2. Стб. 904.
28. Там же. Стб. 903-904.
29. Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988. С. 156.
30. ПСРЛ. Т.2. Стб. 928.
31. Там же. Стб. 929-930.
32. Там же. Стб. 930-931.
33. Там же. Стб. 932.
34. ГВНП. № 79-82, 102-104.
35. ДКУ. С. 144-145.
36. Там же. С. 45, 48, 71, 81, 99, 103, 139.
37. Андреев В.Ф. Указ. соч. С. 129-130.
38. Подробнее см.: Грушевський М. Iсторiя Украïни-Руси. Львiв, 1905. Т. 3. С. 109-114; Исаевич Я.Д. Галицко-Волынское княжество в конце ХШ-начале Х1У в. // ДГ. 1987 г. М., 1989. С. 71-77.
39. Собрание грамот // Болеслав-Юрий II, князь всей Малой Руси. Сборник материалов и исследований. СПб., 1907. С. 149-152.
40. Грушевський М. Указ. соч. С. 121; Кубалов Б. Последние годы самостоятельного существования Галицко-Волынского кня-жества. Иркутск, б. г. С. 38; Шабудько Ф.М. Земли Юго-Западной Руси в составе Великого княжества Литовского. Киев, 1987. С. 18.
41. KDM. W Krakowie, 1887. Т. 3. № 715, 721, 737, 739-741, 743; Грамоти ХIV ст. Киïв, 1974. № 12, 17, 28, 29, 64, 79.
42. Соловьев С.М. Сочинения: В 18 кн. М., 1988. Кн. 2. С. 238.
43. Очерки истории СССР. Период феодализма. IX-ХV вв. М., 1953. Ч. 2. С. 519. См. также: История Украинской ССР. Киев, 1982. Т.2. С. 34.
44. Выписки из летописей // Болеслав-Юрий. . . С. 188.
45. Там же. С. 190.
46. Там же. С. 186.
47. Там же. С. 192.
48. Там же. С. 189.
49. Болеслав-Юрий. . . С. 4-5. Прим. 2.
50. Кубалов Б. Указ. соч. С. 45; Филевич И.П. Борьба Польши и Литвы-Руси за Галицко-Владимирское наследие. СПб., 1890. С. 50; Пашуто В.Т. Образование Литовского государства. М., 1959. С.389.
51. Грушевський М. Указ. соч. С. 125.
52. Собрание грамот. С. 153-155.
53. Линниченко И.А. Черты из истории сословий в Юго-За- падной (Галицкой) Руси ХIV-ХV в. М., 1894. С. 15, 61.
54. См. напр.:Грушевський М. Указ. соч. С.137; Пресняков А.Е. Указ. соч. С. 42.
55. Юрий Калвус (Лысый-?), Михаил Елезарович, Александр Молдаович, Бориско Кракула.
56. Михаил Елезарович, Грицко Коссачович, Бориско Кракула, Ходор Отек.
57. Болеслав-Юрий. . . С. 77-79.
58. Кубалов Б. Указ. соч. С. 54.
59. Филевич И.П. Указ. соч. С. 69. Прим. 1.
60. Акты исторические, относящиеся к России. СПб., 1841.
Т.1. № 62-65, 67-69, 74, 76, 77.
61. Собрание грамот. С. 157.
62. Подробнее см.: Пашин С.С. Города Галицко-Волынской Руси второй половины ХIII-первой половины ХIV в. и магдебургское право // Генезис и развитие феодализма в России. Проблемы истории города. Л., 1988. С. 142-144.
63. Грушевський М. Указ. соч. С. 126.
64. Егоров В.Л. Историческая география Золотой Орды в ХIII-ХIV вв. М., 1985. С. 47-51; Коновалова И.Г. Арабские источники ХII-ХIV вв. по истории Карпато-Днестровских земель // ДГ. 1990 г. М., 1991. С. 99-105.
65. Грушевський М. Указ. соч. С. 126; Кубалов Б. Указ. соч. С. 48; Филевич И.П. Указ. соч. С. 50.
66. Собрание грамот. С. 155-156.
67. Грамоти ХIV ст. № 14. С. 30.
68. История Венгрии. М., 1971. Т. 1. С. 183.
69. ПСРЛ. М., 1975. Т. 32. С. 41; М., 1980. Т. 35. С. 61.
70. Грушевський М. Указ. соч. С. 139-140.
71. Болеслав-Юрий. . . С. 79.
Глава 3
1. Каштанов С.М. Русская дипломатика. М., 1988. С. 150-152.
2. Грамоти ХIV ст. Киïв, 1974. № 12, 17. С. 27-28, 36.
3. Там же. № 28-29. С. 59-61.
4. Там же. № 64, 70, 79. С. 123, 125, 131, 142, 143; Памятники дипломатического и судебно-делового языка русского в древнем Галицко-Володимирском княжестве и в смежных русских областях в ХIV и ХV столетиях. Львов, 1867. № 29. С. 32-33; Южнорусские грамоты. Киев, 1917. Т. 1. № 47. С. 86-87.
5. AGZ. We Lwowie, 1880. Т.8. № 90. S. 151; Zrodla dziejowe.
W-wa, 1902. Т. 18. Cz.1. (B). S. 5, 20, 24, 39, 41.
6. Каштанов С.М. Интитуляция русских княжеских актов Х-ХIV вв. (Опыт первичной классификации) // ВИД. Л., 1976. Т. 8. С. 82.
7. ГВНП. № 1-5, 79, 80, 82. Исключение составляет грамота Мстислава Владимировича и его сына Всеволода новгородскому Юрьеву монастырю (№ 81).
8. Каштанов С.М. Интитуляция. . . С. 81.
9. Там же. С. 82.
10. Грамоти ХIV ст. № 18-19, 25, 30, 33-35, 47-48, 56-57, 59, 67-69, 75-78, 81.
11. Там же. № 24. С. 50.
12. Там же. № 44. С. 84.
13. Там же. № 45. С. 85.
14. Там же. № 18, 19, 33, 35, 75 , 76.
15. Там же № 59. С. 115; Южнорусские грамоты. Т. 1. № 43,45, 52, 60, 64. С. 78, 82, 95, 110, 115.
16. См. напр.: Грамоти ХIV ст. № 31. С. 62 (1383 г.).
17. AGZ. We Lwowie, 1878. Т. 7. № 22. S. 44.
18. KDM. W Krakowie, 1887. Т.3. № 844.S. 254; AGZ. We Lwowie, 1872. Т. 3. № 81. S. 158.
19. ГВНП. № 79-81.
20. Каштанов С.М. Богословская преамбула жалованных грамот // ВИД. Л., 1973. Т. 5. С. 95.
21. Грамоти ХIV ст. № 18, 24, 31, 35, 57, 74, 78.
22. Там же. № 18, 24, 67; ГВНП. № 80, 86; ПСРЛ. М., 1962. Т. 2. Стб. 932.
23. См. напр.: AGZ. We Lwowie, 1875. Т.5. № 27. S. 33-34.
24. Prochaska A. Dokument graniczny Czerwono-ruski z 1352 r. // KH. 1900. Rochnik 14. Zeszyt 1. S. 54.
25. Грамоти ХIV ст. № 53. С. 106.
26. Южнорусские грамоты. Т. 1. № 36. С. 65.
27. Там же. № 57. С. 106.
28. Грамоти ХIV ст. № 80. С. 144.
29. Южнорусские грамоты. Т. 1. № 44, 46. С. 81, 85.
30. Грамоти ХIV ст. № 53. С. 106, 108.
31. Там же. № 80. С. 144.
32. Южнорусские грамоты. Т. 1. № 40. С. 74.
33. Там же. № 57. С. 106.
34. Там же. № 46. С. 85.
35. Там же. № 51. С. 93.
36. Грамоти ХIV ст. № 51. С. 104.
37. Южнорусские грамоты. Т. 1. № 49-50. С. 90-92; Памятники. . . № 34. С. 38-39.
38. Грамоти ХIV ст. № 36. С. 67, 69.
39. Там же. № 16. С. 34.
40. Там же. № 32. С. 64.
41. Там же. № 20. С. 40.
42. ГВНП. № 149, 168, 172, 188, 203, 204, 211, 214, 215, 233, 245, 247-249 и др.; Марасинова Л.М. Новые псковские грамоты ХIV-ХV веков. М., 1966. № 5, 6, 9, 19.
43. AGZ. T. 5. № 13. S. 15-16.
44. Грамоти ХIV ст. № 27. С. 56, 58.
45. ПСРЛ. Т.2. Стб. 904.
46. KDM. T. 3. № 807. S. 212-213.
47. Грамоти ХIV ст. № 21. С. 42.
48. Щапов Я.Н. Княжеские уставы и церковь в Древней Руси ХI-ХIV вв. М., 1972. С. 264-272.
49. ДКУ. С. 86-88, 110-113, 128-130, 133-134.
50. ГВНП. № 122, 130, 138, 212, 221, 279, 290.
51. Грамоти ХIV ст. № 22. С .44.
52. Prochaska A. Akt graniczny czerwono-ruski z 1353 r. // КН. 1896. Rocznik 10. Zeszut 4. S. 814-815.
53. Высоцкий С.А. Древнерусские надписи Софии Киевской ХI-ХIV вв. Киев, 1966. Вып. 1. С. 61.
54. Андреев В.Ф. Новгородский частный акт ХII-ХV вв. Л., 1986. С. 75.
55. ГВНП. № 79-82; ПСРЛ. Т. 2. Стб. 932.
56. Грамоти ХIV ст. № 18, 26, 32, 33, 35, 51, 68.
Глава 4
1. Купчинський О.А. Дослiдження i публiкацii грамот Галицько-Волинського князiвства у ХVIII-першiй половинi ХIХ ст. //Киïвська Русь: культура, традицii. Киïв, 1982. С. 129-149.
2. Карамзин Н.М. История государства Российского. СПб., 1817. Т. 4. С. 156, 389-391. Прим. 203.
3. Петрушевич А. Пересмотр грамот, князю Льву приписываемых // Галицкий исторический сборник. Львов, 1854. Вып. 2. С. 81-93.
4. Lewicki A. Obrazki z najdawniejszych dziejow Przemysla. Przemysl, 1881. S. 96.
5. Линниченко И.А. Черты из истории сословий в Юго-Запад-ной (Галицкой) Руси ХIV-ХV в. М., 1894. С. 53-56. Прим. 3.
6. Линниченко И.А. Критический обзор новейшей литературы по истории Галицкой Руси // ЖМНП. 1891. Июль. С. 147-148.
7. Там же. С. 146.
8. Грушевський М. Чи маемо автентичнi грамоти кн. Льва? // ЗНТШ. 1902. Т. 45. С. 3-7.
9. Там же. С. 19.
10. Там же С. 20.
11. Линниченко И.А. Грамоты галицкого князя Льва и значение подложных документов как исторических источников // ИОРЯС. 1904. Т. 9. Кн. 1. С. 102.
12. Грушевский М. Еще раз о грамотах кн. Льва Галицкого (По поводу статьи проф. Линниченко) // ИОРЯС. Т. 9. Кн. 4. С. 268-283.
13. Греков Б.Д. Крестьяне на Руси с древнейших времен до ХVII в. М., 1952. Кн. 1. С. 278.
14. Маркевич О. Невiдома грамота князя Льва Даниловича//
Архiви Украïни. 1968. № 5. С. 25-29.
15. Генсьорський А.I. З коментарiв до Галицько-Волинського лiтопису (Волинськi i галицькi грамоти ХШ ст.) // Iсторичнi джерела та iх використання. Киïв, 1969. Вип. 4. С. 175.
16. Там же. С. 183.
17. Грамоти ХIV ст. Киïв, 1974. № 1-5. С. 9-19; ДКУ. С. 166- 173.
18. Дашкевич Я.Р. Грамоты князя Льва Даниловича как исследовательская проблема // Историографические и источниковедческие проблемы отечественной истории. Днепропетровск, 1985. С. 139.
19. Пашин С. С. Боярство и зависимое население Галицкой (Червоной) Руси ХI-ХV вв.: Автореф. канд. дис. Л., 1986. С. 11.
20. Iнкiн В.Ф. Чи е iсторична основа в фальсифiкатах грамот князя Льва Даниловича? // Вiсник Львiвського унiверситету. Серiя iсторична. 1988. Вип. 24. С. 62.
21. AGZ. We Lwowie, 1870. Т. 2. № 1. S. 1-2.
22. Линниченко И.А. Грамоты галицкого князя Льва… С. 92. Прим. 1.
23. KDM. W Krakowie, 1887. Т. 3. № 743. S. 145-146.
24. Ibid. № 737. S. 137-138.
25. Грамоти ХIV ст. № 17. С. 36.
26. ЦГИА Украины в г. Львове. Ф. 13. Оп. 1. Д.349. С. 917-921.
27. Materialy archiwalne, wyjete glownie z Metriki Litewskiej od 1348 do 1607 roku. Lwow, 1890. № 19. S. 14.
28. AGZ. We Lwowie, 1875. Т. 5. №. 27. S. 33-35.
29. Южнорусские грамоты. Киев, 1917. Т. 1. № 47. С. 87. См. также : № 36. С. 66.
30. Там же. № 53. С. 97.
31. Там же. № 45, 52, 60, 64. С. 83, 95, 111, 116.
32. Грушевський М. Чи маемо автентичнi грамоти кн. Льва? С. 6; Генсьорський А.I. Указ. соч. С. 177-180.
33. AGZ. We Lwowie, 1888. Т. 13. № 1891. S. 136.
34. Ibid. We Lwowie, 1889. Т. 14. № 663. S. 83.
35. Грамоти ХIV ст. № 2. С. 12.
36. Словник староукраïнськоï мови ХIV-ХV ст. Киïв, 1977. Т. 1. С. 519.
37. Дашкевич Я.Р. Указ. соч. С. 135.
38. Генсьорський А.I. Указ. соч. С. 177.
39. Там же. С. 176-177.
40. Грушевський М. Чи маемо автентичнi грамоти кн. Льва? С. 21.
41. Маркевич О. Указ. соч. С. 28.
42. AGZ. We Lwowie, 1880. Т. 8. № 42. S. 65.
43. Ibid. № 30. S. 51.
44. Ibid. We Lwowie, 1878. Т. 7. № 33. S. 66.
45. Ibid. We Lwowie, 1884. Т. 10. № 30. S. 2.
46. Маркевич О. Указ. соч. С. 26-27.
47. AGZ. Т. 13. № 2457. S. 175.
48. Zrodla dziejowe. W-wa, 1902. Т. 18. Cz.1. (B). S. 9.
49. AGZ. We Lwowie, 1876. Т. 6. № 92. S. 132; Harasiewicz M. Annales ecclesiae Ruthenae. Leopolis, 1862. P. 146-147.
50. ДКУ. С. 169; Грамоти ХIV ст. № 1, 4, 5.
51. Генсьорський А.I. Указ. соч. С. 183.
52. Грамоти ХIV ст. № 16, 18, 21, 33, 76; ГВНП. № 82, 85, 90, 99, 107, 156, 171, 192; Марасинова Л.М. Новые псковские грамоты ХIV-ХV веков. М., 1966. № 8, 14, 28, 33, 34.
53. Аграрная история Северо-Запада России (Вторая половина ХV-начало ХVI в.) . Л., 1971. С. 66. Прим. 88.
54. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 932; Грамоти ХIV ст. № 32. С. 64.
55. Грамоти ХIV ст. № 6. С. 20; ДКУ. С. 173-176; Грушевський М. Коли сфабрикована грамота Любарта луцькiй катедрi? // ЗНТШ. 1906. Т. 70. С. 71-72.
56. Грамоти ХIV ст. № 7, 19. С. 23, 38.
57. См. напр.: AGZ. Т. 14. №. 85, 697, 847, 946.
58. Volumina legum. Petersburg, 1859. Т. 2. Р. 26, 47, 65.
59. Генсьорський A.I. Указ. соч. С. 176-177.
60. Iнкiн В.Ф. Указ. соч. С. 57.
61. Prochaska A. Dokument graniczny Czerwono-ruski z 1352 r. // KH. 1900. Rocznik 14. Zeszyt 1. S. 51-53.
62. Ibid. S. 54.
63. Ibid.
64. AGZ. T. 13. № 556, 1887, 6027.
65.Линниченко И.А. Грамоты галицкого князя Льва… С. 87.
Заключение
1. Каштанов С.М. О типе Русского государства в Х1У-ХУ1 вв. // Чтения памяти В.Б. Кобрина: Проблемы отечественной истории и культуры периода феодализма: Тезисы докладов и сообщений. М., 1992. С. 85.
2. AGZ. We Lwowie, 1878. Т. 7. № 26. S. 50-52.
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
ВИД - Вспомогательные исторические дисциплины
ГВНП - Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949
ДГ - Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования.
ДДГ - Духовные и договорные грамоты великих и удельных
князей ХIV-ХVI вв. М.; Л., 1950
ДКУ - Древнерусские княжеские уставы ХI-ХV вв. М., 1976
ЖМНП - Журнал Министерства народного просвещения
ЗНТШ - Записки Наукового товариства iмени Шевченка. Львiв
ИОРЯС - Известия Отделения русского языка и словесности
Императорской Академии наук. СПб.
НПЛ - Новгородская первая летопись старшего и младшего
изводов. М.; Л., 1950
ПСРЛ - Полное собрание русских летописей
ЦГИА - Центральный государственный исторический архив
AGZ - Akta grodzkie i ziemskie
KDM - Kodeks dyplimatyczny malopolski
KH - Kwartalnik historyczny. Lwow
С О Д Е Р Ж А Н И Е
Введение
3
Глава 1.
Основные черты общественного строя Галицкой Руси ХII-первой половины ХIII в. ……………………
8
Глава 2.
Социально-политическая история Юго-Западной Руси второй половины ХIII-первой половины ХIV в. и грамоты последних галицко-волынских князей …..
31
Глава 3.
Червонорусские акты второй половины XIV-XV вв. .
56
Глава 4.
Грамоты князя Льва Даниловича …………………….
81
Заключение …………………………………………….
102
Примечания ……………………………………………
105
Список сокращений …………………………………...
117
