ШВАБСКИЙ СОЮЗ
1488-1534
Люди используют то, что было, — но преображают
Честертон
Введение
1. Предмет и метод исследования
Среди тем современной российской медиевистики и истории раннего Нового времени Реформация и Крестьянская
война в Германии занимают не самое главное место. И это несмотря на традиции изучения указанных проблем в
отечественной исторической науке.
Хотя, скорее всего, именно в силу этих традиций. Реформационные исследования слишком тесно были связаны с
идеологическими установками самого разного рода — много внимания уделили в свое время этой тематике Маркс
и особенно Энгельс, многое было обусловлено политическими требованиями, варьировавшимися в зависимости от
отношений СССР с ГДР и ФРГ.
Разумеется, в современной России исторические исследования в этой области, равно как и в любой другой, не
могут быть свободны от общественных условий. Однако существует принципиальная разница между внешне жесткими,
но часто формальными (ссылки на определенных авторов, политические декларации, идеологические клише, обязательный
набор цитат из Маркса, Энгельса, Ленина и проч.) требованиями, предъявлявшимися авторам в тоталитарном обществе;
и свободным внутренним выбором исследователя, руководствующимся исключительно своими убеждениями и профессиональными
требованиями, предъявляемыми сообществом ученых. Требованиями, которые могут и не иметь строго формального
определения, но сходно понимаются профессионалами, поддерживаются конвенционально. Если задача контрольных
органов при тоталитаризме сводилась к недопущению идеологического, политического и методического плюрализма,
то задача корпорации ученых в свободном обществе — не допускать плюрализма профессионального уровня, профессиональных
критериев оценки научной работы.
Российская историческая наука достаточно долгое время развивается в свободных условиях. Плюрализм мнений,
методик, проблематик стал реальностью. Уже невозможно, как десять лет назад, строить научную и общественную
карьеру на борьбе с идеологическим засильем — с 1991 года академическое сообщество не контролируется ни политическими,
ни идеологическими институтами. [18]
Научная, чисто академическая (если таковая вообще возможна) актуальность реформационной тематики связана,
в частности, с развитием отечественной урбанистики как важнейшей составной части медиевистики. Город как феномен
средневековой истории привлекает все большее внимание российских исследователей. Глубинная связь урбанистики
и реформационных штудий, полагаю, не нуждается в особом пояснении и обосновании.
Конкретно эта работа посвящена недостаточно изученным в отечественной науке проблемам социально-политической
истории Швабского союза — объединения швабских имперских городов, швабского дворянства и князей Юго-Западной
Германии. Именно конкретность, предметность исследования феномена региональной, истории позволит, на мой взгляд,
приблизиться к пониманию более общих проблем истории Реформации.
Швабский союз был вовлечен в важнейшие события предреформационных и реформационных лет, в его рамках и при
его участии происходили изменения в социально-правовом, политическом, религиозном развитии Германии. Исследовательской
задачей является контекстуальное рассмотрение конкретного исторического феномена. Речь идет о том, что локальность
и конкретность исследования не могут служить основанием для сомнений в его глубине и масштабности, коим противоположны
поверхностность и ограниченность (а порой и изолированность). Здесь уместен пример из лекции Эрнеста Платнера
в изложении Карамзина: «Лейбниц, великий Лейбниц, проехал всю Германию и Италию, рылся во всех архивах, в
пыли и в гнили молью источенных бумаг, для того, чтобы собрать материалы для Истории — Брауншвейгского Дому!
Но проницательный Лейбниц видел связь сей Истории с иными предметами, важными для человечества вообще»1. Эта «связь с иными предметами», и является контекстуальностью исследования. И если она существует,
то обвинения в мелкотемье теряют смысл.
Швабией современники именовали область между Германией, Альпами, Рейном и Франконией, то есть часть бывшего
Швабского герцогства, владения Штауфенов2. Вследствие этого правовая традиция относила Швабию к областям непосредственного имперского
подчинения, что играло, как будет показано ниже, существенную роль в ее политической истории.
Возникнув в 1488 г. Союз формально прекратил существование в 1534 г., а реально его деятельность прервалась
в конце 20-х годов XVI столетия. Значение этой организации выходит за пределы региональной истории — ее деятельность
имела последствия, сказавшиеся на развитии событий в империи и за ее пределами. Речь, таким образом, идет
об изучении крупного, существенного явления германской истории.
Специфика Швабского союза как политического образования заключается в его социальном составе. Общественные
группы, входившие в Союз, были разнородными, они преследовали разные цели, находились в сложных взаимоотношениях.
Механизм функционирования организации, взаимодействия [19] городов, князей и дворянства не изучался ни в отечественной,
ни в зарубежной историографии. Не находили освещения такие вопросы, как принятие решений и согласование действия
Союза, явные и скрытые формы финансирования его деятельности, его связь с социально-политическим, правовым
и экономическим развитием тех социальных сил, которые образовывали Союз.
Все это определило круг вопросов, которые освещаются в монографии. Он включает проблемы социально-экономического
и правового положения швабского дворянства и имперских городов Швабии в XV — начале XVI в.; роль участников
Швабского союза в его деятельности и функционировании различных органов: наконец, место Союза в истории первых
лет Реформации.
2. Историография
В отечественной исторической науке к Швабскому союзу никогда не подходили как к специальному объекту изучения.
Он упоминается во всех обобщающих трудах по истории Германии, в учебниках по истории Средних веков в главах
о Крестьянской войне и Реформации, поскольку с восставшими крестьянами воевали войска Союза. Первые годы существования
организации исследованы в монографии М. М. Смирина, посвященной политической истории Германии перед Реформацией3. Разумеется, он не обошел вниманием и участие Швабского союза в Крестьянской войне4.
Особый интерес к событиям 20-х годов XVI столетия привел к тому, что предыстория Реформации оказалась вне
поля зрения иссследователей. Да и применительно к указанному времени существуют некоторые приоритеты. Прежде
всего это Крестьянская война, которая исследовательски отделяется от других социальных конфликтов. В результате
нарушается целостное восприятие Реформации.
Противоречие марксистской историографии Реформации состоит в том, что, декларируя зависимость идеологических
и культурных феноменов от социальных, прежде всего классовых предпосылок, она не добилась существенных успехов
собственно в социальной истории. Даже, пожалуй, и не ставила специальных социально-исторических задач. Феномен
имперского города оставался в тени — локальные исследования касались лишь отдельных общин и их имущественной
структуры. Некоторые из этих работ, как будет показано ниже на примере одного из исследований А. А. Евдокимовой,
не вполне профессиональны. До самых недавних пор в характеристике дворянства и князей все сводилось к цитатам
из Энгельса, в результате чего несколько поколений историков были убеждены, что имперское рыцарство — это
ленники императора. Все это не мешало, однако, при анализе тех или иных культурных феноменов рассуждать об
«идеологии рыцарства» или «бюргерства». Материалистическому пониманию истории нисколько не противоречило то,
что при весьма смутных представлениях о материальном носителе [20] идеологии (доноре или реципиенте — неважно),
то есть, в данном случае, о конкретных социальных группах, их положении, составе и реальных устремлениях,
исследователи–марксисты все знали о содержании их идеологии.
Все сказанное не является попыткой поставить под сомнение достижения таких ученых, как А. Л. Ястребицкая,
М. А. Бойцов, В. М. Володарский, Ю. К. Некрасов. Особое место в отечественной историографии занимают труды
безвременно ушедшей из жизни Н. В. Савиной, наметившей очень интересные перспективы в исследовании Германии,
германского города и бюргерства. Речь идет лишь о серьезных лакунах в изучении Реформации, которые, увы, обнаруживаются
в современной российской науке.
Что касается изучения истории Швабского союза в зарубежной, прежде всего германской историографии, то оно
самым тесным образом связано с историко-правовыми традициями немецкой исторической науки. Ни одно современное
исследование по истории права и по институциональной истории конца XV — начала XVI в. не обходится без ссылки
на труды Отто фон Гирке. Ученый видел развитие германского права в трансформации принципа сотоварищества.
20-е годы XVI в., особенно 1525 год, исследователь выделил в качестве рубежа между периодом свободного единения
сословий (с 1200 г.) и периодом господства (до 1806 г.). Швабский союз представал как пример последнего объединения,
основанного на принципе сотоварищества5. Гирке, таким образом, попытался наметить в германском и европейском государственном развитии
вехи перехода к такому общественному устройству, в котором ведущую роль начинают играть публичноправовые порядки
и учреждения, а влияние и значение порядков частноправовых ослабевает.
Концепция Гирке оказала значительное воздействие на Э. Бокка, проанализировавшего в 20-е годы уставы Союза
и особенно развитие его исполнительных органов, которое позволяет судить о постепенном превращении организации
в публичноправовой институт6.
Существенным достижением немецкой исторической науки 70-х годов стала монография Г. Ангермейера, посвященная
проблеме земского мира, ландфрида, которая имеет значение не только для германской истории, но и в целом для
Западной Европы. Швабский союз рассматривается в этом труде в широком историческом контексте. Ангермейер показал,
что земский мир но следует толковать как аналог порядку, устанавливавшемуся в централизованных государствах
раннего Нового времени. Это была актуализация мирного состояния путем реализации прав и привилегий сословий,
корпораций и лиц, договаривавшихся между собой. Сам термин «ландфрид» порой следует переводить как «соглашение»,
«объединение». По мнению Ангермейера, система ландфрида была изначально статична, ориентирована на прошлое
и настоящее, но не на будущее, не располагала средствами для превращения состояния мира в постоянное7. [21]
Другими словами, система ландфрида оставалась в рамках традиционного частноправового порядка. В трактовке
Ангермейера Швабский союз предстает как последний ландфрид, как организация переходного типа. Это окончательно
выяснилось в результате поражения Крестьянской войны.
На протяжении нескольких десятилетий внутри организации шли процессы, самым тесный образом связанные с социально-политическими
коллизиями предреформационной эпохи. Лучше всего изучены первые годы существования Союза. Кроме уже упоминавшейся
монографии Смирина, надо назвать книгу Х. Хесслингера8. Кроме того, в статье Э. Фрея подробно проанализированы и функции, состав и деятельность
союзного суда9. Но из этой исследовательская мозаики не складывается социальной истории организации и ее
места в истории тех лет. Хотя, безусловно, политико-правовая сторона дела изучена досконально.
Между тем немецкая социальная история (Sozialgeschichte), развивавшаяся параллельно и в то же время в противовес
институционально-правовой истории (Verfassungsgeshichte), пыталась подойти к изучению Союза, особенно в связи
с его ролью в Реформации и Крестьянской войне. Связано это было с теми тенденциями в исследовании истории
империи и событии 20-х годов XVI в., которые проявились в 70-е годы. Что касается конкретной темы, то сошлюсь
на сборник статей под редакцией Велера, посвященный социально-историческому анализу Крестьянской войны, в
котором, в частности, есть работа о Швабском союзе и его роли в пацификации 1525 г.10
Не последнюю роль в развитии социально-исторического исследования Реформации сыграли и американские историки11 и такой исследователь, как К. Босл, который но обошел вниманием Реформацию12. Авторы разного рода общих исследований также обращаются к социально-политическим проблемам.
Но если говорить о направлении, то надо выделить немецкоязычных ученых, пытавшихся объединиться в группу в
середине 70-х годов.
Вслед за Велером, основавшим в 70-е годы журнал «Geschichte und Gesellschaft», новый печатный орган — «Zeitschrift
fürhistorische Forschung» — начали выпускать Ф. Пресс и П. Морав. Первый — специалист по истории империи
с ХVI по XIX в., втором — по истории XIV–XV вв. Они поставили задачу создания «тотальной истории» империи
в период перехода от средневековья к новому времени. В своей программной статье Морав и Пресс определили как
предмет исследования «политический и социальный мир империи», в котором они выделили десять наиболее существенных
структур: политические институты, политические господствующие группы, территориальное устройство, университеты,
имперский город и др13.
Таким образом, неизменным по сравнению с институционально-правовым направлением остался предмет исследования,
но иным стал подход. Морав, например, изучая органы власти в империи XIV–XV вв., обратил внимание на социальный
анализ их состава, особенно применительно к такой малоизученной группе, [22] как графы и господа14. Весьма содержательны и его конкретные штудии по этому вопросу15. Пресс пришел к разработке истории дворянства от изучения проблем сословного представительства
и налоговой системы16.
Швабскому союзу, однако, в такого рода трудах находится мало места. А между тем изучение его социальной природы
как объединения дворян и городов — часть социальной истории империи. В историографическом контексте необходимо
поэтому упомянуть те направления и отдельные работы, которые посвящены дворянской и городской истории.
В изучении германского дворянства не сложилось более или менее определенных школ и направлении. В монографии
г-жи Й. ван Винтер была сделана попытка социального анализа тех изменений, которые претерпевало дворянство
империи в позднее средневековье17. Ф. Пресс посвятил монографию становлению имперского рыцарства18. (Подробнее о ней см. главу 1). В работах У. Р. Хичкока и М. Брехта, Ф. Пресса рассмотрено
участие дворянства в Реформации19. Общим в этих исследованиях является противопоставление конфессионального и социального:
подразумевается, что борьба дворян за «собственные нужды» — это одно, а борьба за новое вероучение — совсем
другое, не имеющее отношения к социальным и политическим интересам.
Совсем иная картина — в урбанистике. Здесь применительно к теме данной работы можно выделить по меньшей мере
два направления. Первое посвящено изучению социальной структуры имперского города в XV — начале XVI в. и связано
с именами таких ученых, как Э. Машке и Ю. Сидов. Подробное о результатах их исследований идет речь в главе
1. Второе направление связано с изучением участия имперского города в Реформации, давно уже интерпретируемой
в западноевропейской науке как социально-религиозный конфликт.
Глубокое изучение этих проблем началось на рубеже 50–60-х годов с выходом в свет книги В. Шмидта об отражении
в городских хрониках городского самосознания20. Ученый пришел к выводу о нерасчлененности, единстве восприятия принадлежности к городском
общине и империи. Примерно в то же время появилась и книга Э. Науекса, поставившего вопрос о власти в городах
и о связи ее с борьбой на рейхстагах21. Особое место заняли труды Б. Меллера, впервые совместившего религиозную и политическую
историю городов22. Дальнейшие исследования разнились по позициям, но общий подход оставался, сохранялось
признание необходимости изучения религиозного (свойственного многих), теологического (бывшего уделом богословов)
и социального. Таковы работы британского ученого Ст. Оэмента23, немецкого историка М. Брехта24. Комплексное изучение религиозного, социального и политического развития имперских городов
накануне и во время Реформации, особенно на первом ее этапе, было осуществлено в 80-е годы, когда [23] появились
работы Г.-Хр. Рублака25, Г. Р. Шмидта26, а также многочисленные локальные исследования27. К теме данной работы имеют прямое отношение такие проблемы, как взаимодействие городов,
князей и имперской власти, в том числе и внутри Швабского союза, роль городов в Крестьянской войне.
В 70-е годы расширились контакты между историками разделенной тогда Европы. Появился совместный сборник,
посвященный европейским революциям и кризисам раннего Нового времени28. И тогда же обозначилась ведущая роль такого историка, как П. Бликле, постоянно подчеркивавшего
необходимость конвергенции наук Востока и Запада, сделавшего очень много для распространения в западноевропейской
историографии научного наследия М. М. Смирина.
П. Бликле начинал как историк–аграрник его знакомство с трудами Смирина затрагивало прежде всего изученные
им проблемы феодальной реакции. Постепенно в круг интересов немецкого историка стали входить проблемы народной
Реформации, низовых социальных движений в деревне и городе. Именно Бликле историография обязана такими понятиями,
как «революция общинного человека», «общинная Реформация»29.
Очевидно, что целесообразнее всего выбрать тот аспект изучения. который, во-первых, наиболее актуален, а
во-вторых, может быть рассмотрен на основе доступных источников. С этой точки зрения наиболее предпочтителен
аспект социально-политический, то есть определение того, какие социальные группы и как влияли на политику
Швабского союза и того, как Союз, в свою очередь, повлиял на их развитие.
3. Источники
Характер исследования потребовал привлечения разнообразных групп источников по каждому из изучаемых сюжетов.
Их характеристика приведена в соответствующих главах. Здесь же целесообразно дать общие представления об источниковой
базе работы — их типах и объеме.
Документы Швабского союза делятся на две группы: уставы организации, то есть нормативные акты, и текущая
документация — решения по отдельным вопросам, переписка, протоколы союзного собрания. Памятники, которые имеют
прямое и косвенное отношение к Союзу, собраны в основном в трех классических публикациях XVIII–ХХ вв.— К.
Клюпфеля по истории организации30, П.-Хр. Люнига по политической истории империи31 и в продолжающемся издании «Актов германских рейхстагов»32.
При выбранном направлении исследования обойтись только документами Союза невозможно. Для характеристики социально-экономического
положения дворянства пришлось привлечь актовый материал, имеющий отношение к земельным сделкам; вейстюмы (уставы
общей): ленные списки; финансовые отчеты сеньорий и княжеств, а такие имперские и местные матрикулы–разверстки
(налоговые списки), отражающие размеры и структуру доходов феодалов. [24] Проблемы социально-политической
эволюции швабского дворянства рассматриваются на таком материале, как уставы дворянского Общества, ставшего
составной частью Швабского союза, статуты дворянских турниров; актовые документы из имперской канцелярии.
Кроме того, изучение отношений Швабского союза с дворянством потребовало обобщения данных, касающихся дворянства
и содержащихся в документах организации, рейхстагов; а такие привлечения частных источников — дворянских жизнеописаний
и записок. Это было необходимо для того, чтобы составить более полное представление о сущности конфликта между
дворянством и Союзом.
Что касается социально-политического развития имперских городов, то задачи данной работы обусловили необходимость
опираться на источник, по которому можно было оценить это развитие в целом для всей Швабии. Такую возможность
предоставляет совокупность городских привилегий XV–XVI вв. По ним, кроме всего прочего, можно судить и об
отношениях городов с императором, что имеет принципиальное значение для данной темы.
Документы, имеющие отношение к участию городов в Швабском союзе, поддаются обобщению за много лет и могут
рассматриваться в самых разных аспектах. [25]
ГЛАВА 1
Социально-политическое развитие имперских городов Швабии
на рубеже XV–XVI вв.
Прежде чем непосредственно переходить к рассмотрению участия городов в Швабском союзе, необходимо остановиться
на важнейших особенностях их социально-политического развития в конце XV — начале XVI столетия. В данной
главе освещены властно-собственнические отношения в имперском городе, его социальная структура и характер
отношения с императором. Все это рассмотрено с точки зрения участия городов в будущем Швабском союзе и с
учетом тех проблем, которые возникают в связи с историей Реформации.
Социальная структура
Важнейшим показателем развития Юго-Западной Германии была плотность городов — один город на 100
кв. км. Это показатель не количественный, а качественный, отражающий уровень развития коммуникаций между
городами, степень цивилизованности этой части страны.
Еще в начале века был сделан вывод о хозяйственном расцвете имперских городов Юго-Западной Германии с 1300
до 1480 гг., когда образовались крупнейшие состояния бюргеров, особенно в Аугсбурге, где сформировались
монопольные купеческие компании33. Отмечалось также возникновение в деревенском округе Аугсбурга в XV в. рассеянной мануфактуры34.
Вторым по экономическому значению городом Швабии был Ульм. Специфика его развития во многом определялась
географических положением. Получив в 1429 г. ярмарочную привилегию, Ульм стал центром посреднической торговли
сталью, сукном, солью, зерном, вином35. К началу XVI в. наметилась связь цехов сукноделов в Ульме с торговцами шерстью, импортируемой
из района севернее Венеции36.
Исследователи 30–50-х годов, заложившие основы изучения истории городов Германии в отечественной науке,
опирались в основном на налоговые книги, сборники грамот, хроники и т. п. В конце 30-х годов В. В. Стоклицкая-Терешкович
[26] сделала вывод о том, что в XIV–XV вв. более крупные и имевшие большее экономическое значение города
характеризовались более глубоким имущественным расслоением и меньшей ролью среднего слоя37. Попытку локального исследования социальной истории немецкого города на примере Аугсбурга
предпринял А. Д. Эпштейн, пришедший к выводу о значительной имущественной дифференциации жителей, фактическом
бесправии большинства горожан38.
Исследование налогового кадастра Аугсбурга 1475 г. в сочетании с городскими хрониками привело Ю. К. Некрасова
к выводу, что традиционная стратификация бюргерства (патрициат — цехи — плебс) неприменима к Аугсбургу XV
в. (то есть после цеховой революции 1386 г.), в котором имущественная дифференциация создавала предпосылки
для дальнейшего социального и политического расслоения бюргерства39.
В 1956 г. О. Бруннер выступил со статьей, в которой призвал отказаться от тезиса об антагонизме между бюргерством
и феодальным миром в Средние века. Особо исследователь выделил такие явления, как социальное положение верхнего
слоя городского населения, владение отдельными бюргерами и городом в целом земельными комплексами, эксплуатировавшимися
чисто феодальными, сеньориальными методами40.
В 60–70-е годы большую работу до конкретному исследованию феодальных городов Юго-Западной Германии проделали
историки из рабочей группы под руководством Э. Машке и Ю. Сидова. Основные исследовательские принципы были
изложены в статьях самого Машке41.
Был сделан вывод, что собственно патрицианским являлся только Нюрнберг, центр соседней с Швабией Франконии.
Патрициат там сложился в замкнутый слой, который соединил торговые занятия с дворянским образом жизни (включая
турниры, балы и проч.), то есть отделился по существу от городской общины, поставив себя вне ее регламентирующей
власти42. (Но не приобрел дворянского статуса!) Теоретическое обоснование наследственной власти
патрициата можно найти в «Кратком описании Германии» нюрнбергского гуманиста Кохлея, развивавшего идею о
трех городских сословиях (tres ordines) — патрициях, купцах, плебсе43.
По другому обстояли дела в швабских городах. Своего рода образцом в XIV–XV вв. стал Аугсбург, в котором
власть с XIV в. принадлежала ремесленным цехам, в магистрате действовал ротационный принцип, но и при нем
развивалось наследование должностей44. Имущественная структура Аугсбурга подробно исследована. Его население характеризовалось
глубокой имущественной дифференциацией, тенденцией к поляризации социальных слоев. В конце XV в. так называемые
неимущие (habnits), к которым относились наиболее бедные ремесленники и поденщики, составляли 66% налогоплательщиков.
32% горожан могут, с точки зрения Ф. Блендингера, рассматриваться как средний слой. Только 2% налогоплательщиков
вносили сумму, превышавшую 50 гульденов45. [27]
Почти во всех средних и мелких городах Швабии на рубеже XIV–XV вв. произошли политические изменения, сходные
с Аугсбургской цеховой революцией46. Конец XV — первая половина XVI в. стали переходным периодом в социально-политическом развитии
швабских городов. Несмотря на то, что патрициат уступил свои позиции, он не был полностью отстранен от участия
в городской политике. Кроме того, до 1551 г. он не представлял собой замкнутой социальной группы. В Ульме
с 1397 г. В Большой Совет входило 30 представителей цехов и 10 патрициев, а в Тайный Совет Пяти, постепенно
становившийся главным органом управления, — три цеховых мастера и два патриция47. Аналогичное равновесие установилось в Аугсбурге48. В менее крупных городах патрициат сумел приспособиться к цеховым конституциям, организовав
собственные цехи (Кауфбойрен, Кемптен, Мемминген) или общества (Биберах, Линдау, Равенсбург, Иберлинген)49. Последнее углубляло уже существовавшую дифференциацию цехов, усложняло их иерархию.
Гетерогенность цехов выражалась не только в наличии более бедных или более богатых корпораций, но и в их
социальном составе. В крупных городах (Ульме, Базеле, Цюрихе, Страсбурге) свои цехи имели как ремесленники,
так и торговцы. Одновременно с этим цеховая ремесленная верхушка, особенно в Аугсбурге, переходила к активной
купеческой деятельности50. Нельзя не согласиться с Э. Машке, сделавшим вывод о формировании в XV — первой половине
XVI в. нового верхнего слоя в городах Швабии, в состав которого вошли представители старого патрициата,
непатрицианское купечество (особенно в Равенсбурге и Меммингене) и цеховая ремесленная верхушка, тяготевшая
к торговой деятельности и к скупке рент. Разумеется, были и локальные особенности. Так, в Швебиш-Халле существенную
роль в жизни города играло городское дворянство, имевшее контакты с цехами. В Эсслингене, где патрициат
был не очень влиятелен, торговая деятельность строго регламентировалась цехами: для этого города первостепенное
значение имела торговля вином, поэтому владельцы виноградников занимали прочные позиции в совете. В Ульме
не сложилось промежуточной (непатрицианской и нецеховой) социальной группы — торговцы организовали три собственных
цеха51. В политическом отношении города Швабии развивались в сторону ограничения прав рядовых
членов цеха, развитии полицейского и фискального аппарата52.
Усложнение власти в городе привело к росту значения того слоя, который сейчас мог быть назван людьми свободных
профессий, а тогда примыкал к тем, кому принадлежало верховенство, и в то же время опосредовал их связи
с общиной. В историографии этих людей условно именуют интеллектуальным средним слоем, особенно отмечая,
что именно им принадлежал коммуникационный аппарат, часть средств воздействия на горожан, потому что ядро
этой группы составляли проповедники, печатники, книжные мастера, художники. Но не последнюю роль играли
городские писари, образованные люди, работавшие в магистратах (вспомним неизвестного автора «Реформации
императора [28] Сигизмунда»), а также юристы, чей авторитет, как будет показано ниже на примере одного правового
конфликта с императором, рос и в глазах властей53. Именно этому слою предстояло сыграть выдающуюся роль в Реформации.
Политико-правовой строй
В законодательстве мелких и средних городов Швабии в конце XV — первой половины XVI в. получение права
гражданства связывалось с владением недвижимостью в городе и вступительным взносом54. В Аугсбурге в 1529 г. обязательным стало вступление в цех и покупка бюргерского права55. В 1510 г. совет Меммингена принял решение, что лицо, не вступившее в цех, но может быть
гражданином города и не имеет права на получение работы. Обнаружены подобные явления и в некоторых других
городах56. Все приведенные факты взяты из исследований современных ученых. Последние сведения — о
бюргерском праве и о бюргерской собственности особенно интересны и важны. Обратимся к источникам, которые
уже характеризовались во Введении, к городским привилегиям.
Во второй половине XV — первой половине XVI в. по просьбам магистратов некоторых городов императоры закрепили
в привилегиях важнейшие нормы, связанные с бюргерским правом. Власти Аугсбурга и Нюрнберга получили в 70–80-е
годы XV в. право произвольно взимать и назначать налоги, а также право преследовать недоимщиков. Кроме того,
совет Нюрнберга мог облагать любыми налогами всех проживающих в городе, независимо от их статуса, а также
требовать платежей от крестьян окрестных деревень57.
Объем фискальной власти, предоставленной совету Нюрнберга, следует признать исключительным — большинство
городов Юго-Запада Германии по-иному регулировали налоговые нормы. В привилегиях городов Швабии главным
элементом было установление связи между владением имуществом в городе, обязанностью платить налоги и правами
гражданства. Наиболее полно эта связь нашла выражение в аугсбургских привилегиях 1506 г. Лица, не обладавшие
правами бюргеров, могли проживать в городе только в гостиницах и на постоялых дворах. Нарушение этого правила
влекло за собой штраф в 10 гульденов. Вступление в бюргеры было возможно только через цех.
Отказавшись от городского гражданства, в течение года и дня следовало продать все свое имущество бюргеру.
Если этого не происходило, отказник должен был до продажи уплачивать дополнительный налог в размере трех
гульденов с каждых 100. При продаже облагаемого налогом имущества с него по-прежнему следовало взимать все
подати независимо от статуса нового владельца58.
Аналогичные привилегии получили во второй половине XV — начале XVI в. и другие, менее крупные швабские
города. Так, в Динкельсбюле имущество, облагаемое налогом, не меняло своего статуса вместе со статусом владельца,
[29] будь то светское или духовное лицо, а сам бюргер, терявший в связи с продажей имущества гражданство,
обязан был уплатить особый налог городу59. В Равенсбурге светские и духовные лица, владевшие чем-либо в городе, обязывались продать
все у них имевшееся гражданам города по ценам, установленным бургомистром и советом. Это правило распространялось
на всю область, подсудную городу. Если продажа не совершалась в течение года, то налог с имущества небюргера
взимался в двойном размере. Позднее было установлено, что бюргер, продавший имущество, облагаемое налогом,
лицу, не имеющему прав гражданства, и терявший при этом свои права на собственность, обязан был уплатить
как минимум десятый пфенниг с выручки (совет имел право произвольно увеличивать побор)60. Такими же правами располагали и советы Кемптена и Иберлингена, а в Изни человек, отказавшийся
от бюргерского права, уплачивал в тройном размере городской налог, и его недвижимое имущество конфисковывалось61.
Таким образом, императоры поддержали стремление властей ряда швабских городов к закреплению сословного
характера бюргерской собственности, а также к сохранению в общинах стабильности состоятельных налогоплательщиков.
В социальном отношении эти меры могут расцениваться как значительные ограничения с помощью экономических
и политических санкций прав собственности бюргеров и лиц, не являвшихся горожанами. Политически они влекли
за собой стабилизацию доходов городских магистратов и, следовательно, укрепление их власти. Стагнационные
последствия такой политики очевидны, а бюргерская собственность предстает в качестве прямой противоположности
собственности буржуазной как конкретной собственности конкретного лица и как абстрактному, безличному всеобщему
принципу частной собственности.
Города, которые можно считать средними и мелкими как по их размерам, так в по экономическому значению,
проявили в конце XV — начале XVI в. стремление к закреплению и расширению своих таможенных регалий. Право
на увеличение таможенных сборов — а в некоторых случаях и на произвольное изменение — получили советы Эсслингена,
Кауфбойрена, Кемптена, Лейткирха, Пфуллендорфа, Регенсбурга62. Таким образом, власти ряда городов Швабии выступили в качестве корпораций, стремившихся
использовать и расширить свои регальные (то есть принадлежавшие короне, а затем пожалованные имперским городам)
права для эксплуатации купеческого капитала.
Нордлинген с 1510 до 1521 г. вел борьбу с графом фон Эттингеном за осуществление такого регального права,
как покровительство над евреями. Как известно, с ХIII в. все евреи на территории империи находились под
личным покровительством императора. В 1356 г. это право было передано курфюрстам63. К XV в. магистраты имперских городов также получили эту регалию. Нордлинген добивался
от Максимилиана возвращения еврейской городской общины, незаконно вывезенной графом в свои владения. И Максимилиан,
[30] и его преемник поддержали городские власти, правда, тяжба возобновилась некоторое время спустя64. Осуществления такой же привилегии добивались и власти Ройтлингена. В 1495 г. совет этого
города конфисковал имущество еврейской городской общины и получил от Максимилиана право изгнать ее из города
на 10 лет65.
В тесной связи с привилегиями, касавшимися фискальных и регальных прав городских властей, находились императорские
указы, определявшие или закреплявшие объем их юрисдикции в имущественных спорах. Во второй половине XV —
начале XVI в. Швебиш-Халл, Мемминген, Нордлинген, Равенсбург добились от императора признания за городским
советом права арестовывать должника, конфисковывать его имущество, призывать в городской суд лиц, подсудных
сеньорам, без согласия последних66. Совет Нюрнберга был объявлен последней инстанцией во всех делах, даже если подсудимый
был духовным лицом или евреем67.
Но самое существенное расширение юрисдикции городских судебных институтов, которыми являлись, как правило,
советы городов, было связано с правом non appellando. Если размеры иска не превышали определенной суммы
(речь шла о любом имущественном споре, а не только о должниках), дело могло рассматриваться только городскими
властями, а все остальные имперские судебные инстанции не имели права принимать апелляции на их решения.
В исследуемый период право non appellando получили или подтвердили советы Аугсбурга (10 гульденов, позднее
— 400 гульденов), Бибераха (25 гульденов), Динкельсбюля (60 гульденов), Эсслингена (20 гульденов), Швебиш-Гмюнда
(10 фунтов; в грамоте, выданной городу, указывалось, что этим правом обладают Ульм, Эсслинген, Швебиш-Халл,
Динкельсбюль, Нёрдлинген, Гинген, Аален, Бонфинген), Кауфбойрена (30 гульденов), Кемптена (100 гульденов),
Линдау (30 гульденов), Меммингена (50 гульденов), Нордлингена (50 гульденов), Нюрнберга (600 гульденов),
Ройтлингена (30 гульденов), Иберлингена (10 фунтов), Виндсхейма (14 гульденов)68. Привилегия non appellando способствовала усилению власти городских магистратов, закрепляла
существование корпоративного суда.
Это усиление власти происходило не только в области имущественного права. В XV — начале XVI в. советы Аугсбурга,
Аалена, Нюрнберга, Динкельсбюля, Виндсхейма, Вейссенбурга, Гингена, Гмюнда (в привилегиях, выданных двум
последним городам, образцом объявлялись Ульм и Нордлинген), Кауфбойрена, Кемптена, Линдау, Ройтлингена,
получили и подтвердили права суда по уголовным делам высшей юрисдикции — о грабежах, убийствах, поджогах,
разбоях, по которым мог быть вынесен и приведен в исполнение смертный приговор69. Кроме того, Аугсбург, Нюрнберг, Линдау, Мемминген подтвердили право на преследование,
захват и суд в городе лиц, виновных в разбое на дорогах70.
Учреждения Тевтонского Ордена в Гейльбронне были лишены экстерриториальности, а в Нюрнберге — права убежища
для убийц. Ульмский совет, [31] судя по грамоте 1491 г., распространил свою высшую юрисдикцию на территорию,
примыкавшую к орденской резиденции71.
Итак, имело место расширение и укрепление судебной власти магистратов, сопровождавшееся изменением их положения
по отношению к имперским судебным институтам и императору. Несмотря на неопределенность и слабость общеимперской
судебной системы, существовал порядок апелляции или к имперскому придворному суду в Роттвейле, или к имперскому
палатному суду72. Привилегии второй половины XV — начала XVI в. исключили большинство имперских городов
Швабии и Нюрнберг из этой системы. Ни имперский палатный суд, ни суд в Роттвейле, ни лицо, занимавшее должность
в выкупленном Габсбургами швабском ландграфстве, не могли привлекать к суду бюргеров. Только сам император
являлся высшей апелляционной инстанцией по решениям бургомистров и советов.
В указанный период судебный иммунитет получили и подтвердили власти Аугсбурга, Бибераха (вместе с привилегией
non appellando), Динкельсбюля (вместе с исключительным правом суда над людьми и имуществом городского дома
призрения и привилегий non appellando), Швебиш-Халла, Гейльбронна, Кемптена, Меммингена (включая право суда
над всеми жителями, независимо от их статуса, над всеми городскими церковными учреждениями и их персоналом
по примеру Аугсбурга, Ульма, Равенсбурга, Бибераха, Кемптена), Нордлингена (вместе с правом суда во всех
принадлежащих городу владениях), Изни, Нюрнберга (особым договором в 1496 г. были урегулированы отношения
городского Совета с бургграфом), Равенсбурга, Регенсбурга, Иберлингена (бургомистр и совет получили также
право конфискации выморочного имущества и наследства незаконнорожденных), Ульма, Вейля73.
Во всех приведенных примерах постоянно встречаются упоминания о церковных институтах, о давлении, которое
оказывали на них магистраты. Эти факты можно сопоставить с уже известными свидетельствами о социальных процессах
в имперских городах на рубеже XV–XVI вв.
Постепенное подчинение церковных и монастырских институтов имперским городам шло давно — с XIV в. В современной
историографии эта тема разработана глубоко. Преимущество работ таких ученых, как Б. Меллер, Г.-Хр. Рублак,
Г. Р. Шмидт, в том, что они рассматривали проблему не в противостоянии магистрата и клира, а в троичной
схеме: община — магистрат — клир. Иначе и невозможно, потому что отношения власти в имперском городе были
весьма динамичными: магистрат еще только начал превращаться в орган внешней власти, не потерял зависимости
от городской общины (впрочем, полной независимости он никогда и не достиг). На русский язык невозможно адекватно
перевести употребляемый исследователями термин «Obrigkeit», означающий не просто «высшая власть», а подразумевающий
власть внешнюю, относительно автономную от подданных, некое предустановленное верховенство74. [32]
Природа власти городских магистратов особенно ясно проявилась во время Крестьянской войны — об этом пойдет
речь в заключительной главе. Сейчас же важно отметить, что община и магистрат в этой системе представлений
были лишены права на частные интересы. Анализ аргументации городских восстаний XIV–XV вв., проделанный в
немецкой историографии, показывает, что все программные документы строились вокруг принципов общего блага75. То же касается и магистратов, которые обязаны были служить общему благу, всей общине76.
В свете этой высшей ценности и надо оценивать значение императорских привилегий. Власть не жаловалась императором,
а подтверждалась им. Община была источником власти в той мере, в какой деятельность совета способствовала
миру и единству. Сама община не мыслилась исключительно светски, несакрально, она определялась как христианский
мир малых размеров. (Самая близкая аналогия — «мiр православный). В этом смысле она являлась не просто частью
империи, а была ей тождественна. И нормы устанавливал не совет и даже не община, они были божественного
происхождения77.
Учитывая все это, и следует оценивать свидетельства, содержащиеся в привилегиях. Власть магистратов, сколь
бы велика она ни была, ограничивалась неписаными, но более глубоко укоренившимися установлениями. В этом
ограничении нельзя не видеть одно из существенных противоречий городского развития, на которое указывали
историки–урбанисты, — противоречие между объемом и характером власти городского совета и принципом сотоварищества
и равенства бюргеров78. Можно добавить, что это было также противоречие между частными интересами городской верхушки
и принципами «общего блага», «мира и единства» в городской общине.
В имперском городе поэтому церковные институты вовсе не были монопольными обладателями сакральности, не
являлись носителями абсолютного духовного авторитета. Более того, экстерриториальность церковных учреждений
и лиц воспринималась как нарушение фундаментальных принципов городского устройства, а сакральный характер
городской общины служил основанием для вмешательства в церковное управление. Последовательное осуществление
магистратами права патроната, а также постоянное стремление превратить клириков в рядовых бюргеров, безусловно,
пользовалось поддержкой общины79. Поэтому и прямая аналогия с подчинением церковных институтов княжеской власти вряд ли
возможна. Внешне эти явления совпадали и в какой-то мере даже сближали князей и магистраты. Но в княжествах
это происходило в ходе становления публичноправового порядка, а в городах оставалось в рамках частного права,
пользовалось поддержкой общины, которая не была равнодушна к судьбе церковных институтов и клира. Тем более
что церковные институты в некоторых швабских городах, перейдя под власть магистратов, стали формой организации
городского корпоративного землевладения. [33]
Городское землевладение
В XV в. и в начале XVI в. горожане и города активно вкладывали значительные капиталы в сферу землевладения.
Не следует считать скупку земель, в том числе и ленных владений, принципиально новым явлением в истории
германских городов — возможность приобретать, получать в пожалование и жаловать лены бюргерство имело
уже в XIII в.80
В отечественной историографии лучше всего изучен характер эксплуатации земельных владений Фуггерами.
Аугсбургские купцы–монополисты по отношению к зависимому крестьянству выступали в роли сеньоров и не вносили
никаких изменений в организацию производства, которая оставалась феодально-сеньориальной81.
Одной из форм городской корпоративной земельной собственности были городские дома призрения, возникшие
под эгидой Церкви, но подчиненные городским властям. С самого начала эти институты развивались как земельные
собственники. Возникновение их относится к ХIII в. — они появились тогда в Констанце, Швебиш-Халле, Эсслингене,
Вимпфене, Линдау, Биберахе, Ульме, Пфуллендорфе, Иберлингене, Швебиш-Гмюнде, Роттвейле, Равенсбурге, Тюбингене,
Вангене, Ройтлингене, Бопфингене. В XIV — начале XV в. были основаны дома призрения в Вейле, Изни, Лейткирхе82. В XIV — начале XV в. произошло юридическое закрепление в нормах канонического права прерогатив
городского совета не только на попечительство, но и на прямое хозяйственное управление делами домов призрения
Ульма и Бибераха83.
ХIII–XIV вв. были временем активной скупки земельных владений домами призрения со всеми сеньориальными
правами, включая высшую и низшую юрисдикцию, фогтства, права патроната над церквами. Скупались земли,
принадлежавшие дворянам и патрициату.
В этот период широкое распространение получила также продажа пожизненных рент бюргерам. Эти сделки не
следует отождествлять с продажей ренты в XV в. советом Аугсбурга, где имел место принудительный заем у
горожан. В менее крупных городах дома призрения торговали пожизненными рентами с традиционным пятипроцентным
доходом. Стоимость этих рент колебалась от 200–300 до 1000–1200 гульденов84. Речь шла о добровольных взаимовыгодных сделках с наиболее состоятельными гражданами, которые
таким образом связывали свои интересы с городскими институтами, служившими для подчинения сельской округи
магистратам городов.
В конце XV — начале XVI в. наметились тенденции к проникновению капиталов отдельных бюргеров в аграрную
сферу. В исследованиях В. Е. Майера и А. А. Евдокимовой были проанализированы характер и структура земельных
операций швабских бюргеров из мелких и средних городов. Оба автора пришли к выводу, что во второй половине
XV в. преобладающей становится [34] купля–продажа рент — ростовщические сделки, в которых право на взимание
тех или иных сеньориальных платежей выступало в роли права на взимание процентов со ссуженного капитала.
Несмотря на то, что пятипроцентный сбор оставался стабильным, при краткосрочности ссуд и быстрой оборачиваемости
ростовщического капитала он был выгоден85.
Но во второй половине XV — начале XVI в. наметился интерес и городских домов призрения к такого рода
сделкам, что было связано также с деятельностью их в качества дворянских кредиторов. Особенно активно
во второй половине XV в. скупались десятины86.
Представляют интерес выводы А. А. Евдокимовой, сделанные ею в основном на материале опубликованных грамот
из архива биберахского дома призрения, На протяжении всего XVI в. это учреждение выступало в роли активного
скупщика рент у бюргеров87. Таким образом, в Биберахе прослеживается тенденция к концентрации финансово-землевладельческой
деятельности в руках городских властей.
Внешне «церковный» характер домов призрения ввел в заблуждение исследовательницу, усмотревшую феодальную
реакцию в том, что ренты стали переходить от бюргеров к «духовным феодалам». Причина такой ошибки — в
незнании работ немецких ученых, в стремлении приурочить к 1525 г. «поражение буржуазной революции». Спору
нет, это дата этапная, но в том смысле, что за поражением Крестьянской войны начался новый этап Реформации.
И подавляющее большинство документов, рассмотренных Евдокимовой (19 грамот из 22), относится к истории
Бибераха того времени, когда город был членом Протестантского союза, так что обнаружить «духовных феодалов»
в нем достаточно сложно. Сработал, возможно, некий стереотип, согласно которому «бюргерское» почти равноценно
«буржуазному» Но ведь ни собственность отдельных горожан, ни тем более городская корпоративная собственность
«автоматически» не вела к подрыву феодальных устоев. У нее были разные эволюционные возможности.
Деятельность и хозяйственный строй дома призрения в Биберахе стали предметом особого исследования в западногерманской
историографии 60-х годов. Земельные владения и денежные накопления этого института являлись собственностью
городского совета. Попечителем дома призрения был член совета, как правило, экс-бургомистр. Дом призрения
в XVI в. перешел к кредитным операциям. Займы предоставлялись швабским дворянам, среди должников дома
призрения были, в частности, графы фон Монтфорт и Трухзесы фон Вальдбург. В XVI в. большинство крестьянских
держаний было превращено в срочные, а плата за допуск (лаудемиум) увеличилась в 12 раз. В целом аграрное
развитие на землях дома призрения пошло по пути натурализации феодальной ренты. Но это не привело к выходу
продуктов на широкий рынок вследствие роста потребления внутри города. Денежные средства, аккумулированные
домом призрения, широко использовались городским [35] руководством в политических целях — для выплат взносов
в пользу Швабского и Шмалькальденского союзов88.
Заинтересованность отдельных бюргеров и городских властей в эксплуатации крестьянства создавала основу
для сближения городских властей и феодалов–землевладельцев; их союз укреплялся кредитными связями. Кроме
того, концентрация земельной собственности и рент в руках городских институтов, руководимых советами городов,
предоставляла последним свободу деятельности: денежные средства домов призрения находились в руках магистратов.
Тем самым городские власти получали независимость от внутригородских поступлений.
Положение в империи и отношения с императором
Императоры подтверждали привилегии городских властей, преследуя собственные цели. Эти цели были фискальными.
Потребность Габсбургов в деньгах в связи с постоянными войнами возрастала. Между тем города к XV в. достигли
известной самостоятельности, чему способствовало и прекращение практики имперских закладов — в XV в. было
выплачено только 13% общей суммы закладов за всю историю их существования89. Вмешательство императоров во внутреннюю жизнь городов было затруднено. Выгоднее было поддерживать
отношения доброжелательного покровительства.
В империи не существовало системы налогообложения, которая соответствовала бы потребности императоров. К
городам, вошедшим в Швабский союз, применим термин «свободные имперские города (freie Reichsstädte),
а не «свободные города» (freie Städte). Различия в правовом статусе свободных имперских и свободных городов
обнаружены германскими исследователями в государственно-правовой практике Священной Римской империи, они закреплялись
в традиционных представлениях, обычаях в XIV–XVI вв. Имперские города обязаны были выплачивать императору
налоги, формально имевшие характер фиксированных фогтиальных платежей, а свободные города, несмотря на существование
в пределах городских территорий имперских фогтов, налогов не платили. Традиционно имперские города должны
были оказывать помощь императору в случае войны, если она велась «не за горами», а свободные города, напротив,
обязывались помочь также и при походе «за горы» (имелись в виду походы в Италию).
Наиболее существенными являются конкретные особенности возникновения и развития городов, в частности, отношения
их общин с феодалами. Свободные города были по преимуществу значительными центрами ремесла и торговли, служившими
одновременно епископскими и архиепископскими резиденциями: Страсбург, Шпейер, Вормс, Майнц, Кельн, Безансон,
Туль, [36] Мец, Верден, Камбре. Промежуточное положение занимали Базель, Констанц и Аугсбург. Последний, несмотря
на то, что в нем находилась резиденция епископа Аугсбургского, к концу XV в. принадлежал уже к имперским городам.
Наличие подобных резиденций играло в XIV в. положительную роль в истории свободных городов. В отличие от имперских
они никогда не были в имперском закладе, только отдельные регалии или налог с евреев передавались некоторым
феодалам90.
Фридрих III установил для некоторых городов правило, по которому ежегодные платежи могли взиматься только
императором, но размеры таких налогов были незначительны91. Кроме того, военная обстановка требовала подчас существенной концентрации финансов. Поэтому
во второй половине XV в. основным средством получения денег стали так называемые разверстки для всех сословий
империи, оформлявшиеся на рейхстагах и получавшие наименование матрикулов. Матрикулярная система была неэффективна,
но города все-таки являлись самым надежным плательщиком. Так, в 1489 г. города не выплатили 32% предписанной
суммы, но в целом не было собрано 62% требуемых денег.
Император требовал порой денег, не созывая рейхстага. Правовой основой этих требований являлись традиции
помощи империи в случае войны, а дли усиления аргументации использовались тезисы о турецкой опасности и необходимости
защиты христианства. Расходы городов росли из года в год: Нюрнберг, например, выплатил императору с 1471 по
1492 г. 56 440 гульденов, то есть примерно 2800 гульденов в год, но уже швейцарская война обошлась городу
в 1499 г. в 17 тыс. гульденов92. Не случайно в Нюрнберге еще в 1475 г. обсуждался с юристами вопрос об обязанности города
в имперских войнах.
Консультации городского совета с юристами в 1475 г. — эпизод, заслуживающий самого пристального внимания,
независимо от содержания выводов, хотя и они весьма интересны. По существу, это была попытка пересмотреть
обычай, прибегнув к авторитету писаного права, запросив ученых–юристов. Ответ был крайне неопределенным, но
содержал уже представления о разделении обязанностей города и обязанностей горожан: поскольку в ленной зависимости
от императора находится город, то он обязан платить, но так как каждый бюргер в отдельности независим от императора,
то он вовсе не должен этого делать93. Но, видимо, это было доступно пониманию только в Нюрнберге, где власть была отчуждена
от общины в наибольшей степени.
Попытки поставить отношения с императором на другую основу, формализовать их, определить круг взаимных прав
и обязанностей продолжения не имели. Причина тому в политической положении имперских городов относительно
территориальных образований, в том, что определяется в историографии как «страх перед князьями».
Известно, что традиционной формой политической деятельности имперских городов в масштабах отдельных земель
и империи были городские союзы. [37] Последним самостоятельным (без участия феодалов) объединением имперских
городов явился Швабский союз городов, не прекращавший своего существования после битвы при Деффингене, хотя
и потерявший былое могущество. В 30–40-е годы XV в. в Союз входили Нордлинген, Швебиш-Халл, Гмюнд, Ульм, Роттвейль,
Кемптен, Динкельсбюль, Донауверт, Гинген, Аален, Бопфинген, Ротенбург, Таубер, Кауфбойрен, Мемминген, Лейткирх,
Аугсбург и Нюрнберг. Он защищал торговые пути от разбоя, используя военные отряды городов, а также пытаясь
заключать соглашения с отдельными князьями94. Последние пошли на прямую конфронтацию с имперскими городами. Так называемая городская
война 1449–1450 гг. не представляла собой совместно организованной и проведенной военной акции князей германского
Юго-Запада, но различные локальные конфликты, вызванные территориальными претензиями отдельных князей или
их желанием заставить имперские города поделиться своим богатством, привели к серьезному поражению даже крупнейших
городских общин. Права и привилегии городов остались в целом в неприкосновенности, но самостоятельных политических
акций они после городской войны не предпринимали95.
Несмотря на отсутствие в Швабии единой княжеской власти, признание за всей ее территорией непосредственного
имперского подчинения, города оказались в окружении княжеских земель. Владения крупных дворян, хотя и многочисленные,
существенного политического значения не имели96. В частности, финансовое благосостояние Аугсбурга могло быть подорвано недружественной
политикой Баварии, имевшей возможность закрыть дорогу на Венецию, а Эсслинген находился в зависимости от Вюртемберга,
способного блокировать городскую торговлю. Регенсбург к концу XV в. превратился в анклав внутри Баварского
герцогства, от которого зависело также удачное проведение нюрнбергских ярмарок. В этих условиях города рассматривали
непосредственное имперское подчинение как гарантию от притязаний князей97.
Агрессивная политика Виттельсбахов, захвативших в 1486 г. Регенсбург, не могла не беспокоить руководителей
швабских городов: поэтому они были вынуждены оплачивать войны Габсбургов. Возобновились попытки возродить
Швабский союз городов — в 1479 и в 1488 гг. были достигнуты соглашения между Ульмом, Гмюндом, Меммингеном,
Изни, Лейткирхом, Биберахом и Ааленом о союзе на четыре года. Но самостоятельные действия городов были невозможны.
Новое объединение могло возникнуть только при участии и поддержке князей Юго-Западной Германии, тем более
что городам предстояло вступить в конфликт с герцогами Баварии. Существенной в этих условиях была позиция
императора98.
Габсбурги же стремились укрепить свое положение на германском Юго-Западе и проводили антибаварскую политику.
Другие князья тоже были обеспокоены усилением Виттельсбахов. Произошло то, что можно назвать благоприятным
стечением обстоятельств, и в 1488 г. под эгидой императора и под его давлением был образован Швабский союз.
[38]
Выводы данной главы имеют промежуточный характер. Однако можно заключить, что между тремя группами проблем,
обозначенными в начале главы, — властно-собственнические отношения, социальная структура, отношения с императором
— существует единство.
Эти проблемы, отражающие различные стороны существования города, связаны с проблемой городской общины, которая
выступала в качестве субъекта городского развития, городской политики, городского права. Принадлежность к
общине обусловливала права собственности бюргера; воля общины определяла объем власти магистрата (хотя не
всегда прямо, а опосредованно); в свою очередь, социальное равновесие внутри общины было предметом заботы
городских властей. В конечном счете, отношения с императором также зависели от общины.
Таким образом, община связывала воедино и сугубо внутреннее развитие города, и его отношения с внешним миром.
Этот вывод следует учитывать в первую очередь при изучении участия городов в Швабском союзе.
На первый взгляд, можно говорить о существенном противоречии в развитии городов. Их социально-политическое
устройство стремилось к замкнутости. Но их экономическая жизнь была антиавтаркична, во многом зависела от
торговых коммуникаций с другими областями Европы и связей с ближней сельской округой. Необходимо также учитывать
и то, что в данной главе прямого отражения не нашло, но достаточно хорошо известно историкам культуры. Речь
идет о широком кругозоре горожанина того времени, о вовлеченности германского города и его жителя в жизнь
Германии, Европы, да и всего мира — достаточно вспомнить тему монографии Н. В. Савиной, писавшей не только
о землевладении Фуггеров, но и о их деятельности в Южной Америке.
Есть серьезные основания считать одного из известных аугсбургских хронистов, Бурхарта Цинка, автором народной
книги о Фортунате, герой которой объездил и описал всю Европу и вел торговлю на Востоке. Деталь показательная
— хроники были посвящены событиям внутригородским, на первый взгляд, не столь уж масштабным, но рассматривались
они современниками в широком контексте. Границы ойкумены расширялись на глазах, просьбы императоров, воевавших
во всей Европе, постоянно напоминали городской элите, да и городской общине о их причастности к тому, что
творится в мире. Наконец, книгопечатание и высокая степень грамотности создавали предпосылки для принципиально
нового отношения к Священному Писанию, до перевода которого на немецкий язык оставалось совсем немного.
Коммунализм, общинность, высокая степень социальной замкнутости немецкого бюргерства вовсе не противоречили
его открытости миру и тем проблемам, которыми этот мир жил. Сочетание универсалистского и локального, общинного
и индивидуального легло в основу нового отношения к проблемам спасения, благочестия, ко всему тому, что составило
содержание Реформации. [39]
1 Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л., 1987. С. 64.
2 Cochlaeus. Descriptio. Cap. V. § 28. P. 104. Полное библиографическое описание изданий источников
см. в разделе Источники, а периодических изданий и сборников статей — в Списке сокращений.
3 Смирин М. М. Очерки истории политической борьбы в Германии перед Реформацией. М., 1952.
4 Смирин М. М. Народная Реформация Томаса Мюнцера и Великая крестьянская война, 2-е изд. М., 1955.
5 Gierke O. von. Das deutsche Genossenschaftsrecht. Bd. I. Berlin, 1868.
6 Bock B. Der Schwäbische Bund und seine Verfassungen. Breslau, 1927.
7 Angermeier H. Königtum und Landfriede im deutschen Spätmittelalter. Wiesbaden, 1966.
8 Hesslinger H. Die Anfänge des Schwäbischen Bundes und seine verfassungspolitische
Bedeutung. Tübingen, 1969.
9 Frey S. Das Gericht des Schwäbischen Bundes und seine Richter. 1488–1534 // Mittel und
Wege.
10 Sea Th. S. Schwäbischer Bund und Bauernkrieg: Bestrafung und Pazifikation // Der deutsche
Bauernkrieg 524–1526. Göttingen, 1975.
11 Birnbaum N. Social Structure and the German Reformation. Cambridge, N. Y., 1980.
12 Bosl K. Die Reformation // ZBLG. 1968. Bd. 31.
13 Moraw P., Press V. Probleme der Sozial- und Verfassungsgeschichte des Heiligen Römischen
Reiches im späten Mitelalter und in der frühen Neuzeit // ZHF. 1975. Bd. 2.
14 Moraw P. Personenforschung und deutsches Königtum // ZHF. 1975. Bd. 2.
15 Moraw P. Beamtentum und Rat König Ruprechts // ZGO. 1968. Bd. 116; Idem. Versuch über
die Enstehung des Reichstags // Politische Ordnungen.
16 Press V. Steuern, Kredit und Repräsentation // ZHF. 1975. Bd. 2.
17 Winter J. M. van. Rittertum. Ideal und Wirklichkeit. München. 1979. S. 104.
18 Press V. Kaiser Karl V, König Ferdinand und die Entstehung der Reichsritterschaft. Wiesbaden,
1976.
19 Hitchcock W. R. The Background of the Knight’s Revolt 1522–1523. Los Angeles, 1958; Brecht
M. Die deutsche Ritterschaft und die Reformation // Blätter für Pfälzische Kirchengeschichte
und Religiöse Volkskunde. Speyer. 1970. Bd. 37; Press V. Adel, Reich und Reformation // Stadtbürgertum.
S.344.
20 Schmidt H. Die deutschen Städtechroniken als Spiegel bürgerlichen Selbstverständnisses
im Spätmittelalter. Göttingen, 1958.
21 Naujoks E. Obrigkeitsgedanke, Zunftverfassung und Reformation. Stuttgart, 1958.
22 Moeller B. Reichsstadt und Reformation. Gütersloh. 1962.
23 Ozment S. E. The Reformation in the Cities. New Haven, London, 1975.
24 Brecht U. Die gemeinsame Politik der Reichsstädte und die Reformation // ZSRG KA. 1977.
Bd. 91.
25 Rublack H.-Chr. Die Einführung der Reformation in Konstanz von den Anfängen bis
zum Abschluss. Gütersloh, 1971; Idem. Gescheiterte Reformation. Stuttgart, 1978; Idem. Eine bürgerliche
Reformation: Nördlingen. Gütersloh, 1982.
26 Schmidt H. R. Reichsstädte, Reich und Reformation. Stuttgart, 1986.
27 Kiessling R. Bürgerliche Gesellschaft und Kirche in Augsburg im Spätmittelalter.
Augsburg, 1971; Demandt D., Rublack H.-Chr. Stadt und Kirche in Kitzingen. Stuttgart, 1978; Trüdinger
K. Stadt und Kirche im spätmittelalterlichen Würzburg. Stuttgart, 1978; Weyrauch E. Konfessionelle
Krise und Soziale Mobllität. Stuttgart, 1978; Batori l., Weyrauch E. Die Bürgerliche Elite der
Stadt Kitzingen. Stuttgart, 1982; Vogler G. Nürnberg 1524/25. Berlin, 1982; Garlepp H. H. Der Bauernkrieg
von 1525 um Biberach a. d. Riss. Frankfurt a. M., 1987.
28 Revolte und Revolution In Europa. München, 1975.
29 Blickle P. Die Revolution von 1525. München, 1975; Idem. Die Gemeindereformation. München,
1985.
