СВЕТСКАЯ ЖИЗНЬ И САЛОНЫ

В начале зимы 1819 года графиня де Буань [1] поселяется вместе с родителями в нанятом ею доме на улице Бурбон (ныне Лилльская улица); до самого конца эпохи Реставрации она будет принимать там гостей в своем салоне.

"Я устроила свою жизнь самым приятным образом, - рассказывает она в "Мемуарах". - Выезжала я редко, а если это все же случалось, меня заменяла матушка, так что мой салон оставался открыт ежевечерне. Иные завсегдатаи бывали у меня каждый день, и, когда кончалось время визитов, наступал час бесед, продолжавшихся нередко до поздней ночи.

Порой я приглашала гостей на вечера, которые довольно скоро вошли в моду. Приглашала я устно и, по видимости, первых встречных. Однако я очень старалась, чтобы в число первых встречных попадали только те люди, которых я хотела видеть у себя и которые, как я знала, нравились дpyr другу. Таким образом я избегала столпотворения и необходимости принимать у себя нескончаемый ряд докучных посетителей, которых приглашаешь исключительно ради соблюдения приличий, но которые всегда являются немедленно, только помани. Чтобы они не переполняли мою гостиную, я принимала их по очереди, мелкими порциями, в течение всей зимы. Надежда быть приглашенным, сбывавшаяся далеко не всегда, сообщала моим вечерам некоторую цену и больше, чем что бы то ни было, увеличивала желание на них попасть.

У меня бывали люди самых разных убеждений. На званых вечерах преобладали ультрароялисты, потому что с ними связывали меня узы семейные и светские, но ежедневные завсегдатаи исповедовали убеждения совсем иного свойства.

Мы были роялисты короля, а не роялисты Monsieur... [2]"

Такое же размеренное существование, упорядочиваемое светскими отношениями, ведет и г-жа де Лабриш [3], у которой в эпоху Реставрации часто бывает Ремюза [4]:

"Итак, в 1814 году исполнилось не меньше пятнадцати лет с тех пор, как г-жа де Лабриш начала принимать двор и город каждое воскресенье. Вдобавок по четвергам у нее бывали родственники и близкие друзья. Она и ее дочь <г-жа Моле> постоянно нанимали четверть ложи в Комической опере и лет двадцать пять подряд ездили туда два раза в неделю. При этом они выкраивали вечер или два для других театров и вдобавок каждый день, кроме четверга и воскресенья, после театра или вместо него выезжали в свет. Г-жа де Лабриш вела такую жизнь до тех пор, пока позволял возраст. Никогда мне не доводилось видеть особ более светских и менее легкомысленных".

Жила г-жа де Лабриш на улице Виль-д'Эвек, в предместье Сент-Оноре, но салон ее "выглядел точь-в-точь как салоны Сен-Жерменского предместья".

Светское общение происходит прежде всего в салоне. Салон - это человек, чаще всего женщина, и адрес. Масштаб салона меняется в зависимости от дня недели и времени дня. Женщина, которая сразу после полудня не впустит в свой дом никого, кроме ближайших друзей, с четырех до шести принимает светских знакомых десятками, а вечером, возможно, устроит танцы для сотен гостей. Таким образом, салон - пространство растяжимое.

Виконт де Мелен, посещавший салон герцогини де Розан [5], свидетельствует, что салон этот скрывал в себе два совершенно различных мира. Многочисленные вечерние гости были публикой "очень шумной и легкомысленной".  Напротив, от четырех до шести герцогиня принимала людей "серьезных": женщин среди них было мало, преобладали политики и литераторы, такие, например, как Вильмен, Сент-Бев, Сальванди.

Клара де Розан унаследовала от матери, герцогини де Дюрас, пристрастие к людям острого ума: "В это время дня г-жа де Розан выказывала не только любезное гостеприимство, но и умение одним словом обрисовать s человека или книгу и дать каждому из гостей возможность блеснуть  умом".

Дамы, как правило, в эти послеполуденные собрания не допускались и потому - из ревности - называли г-жу де Розан "синим чулком". Общению с близкими друзьями или светскими знакомыми отводилось время после полудня (называемое "утром") и вечер. Утренние часы в собственном смысле слова посвящались сну или делам домашним. Частное пространство превращалось в пространство общежительное только после завтрака. Завтрак этот, трапеза, которая происходила в середине дня и которую иные именовали "обедом", в описываемую пору, в отличие от  XVIII века, общественной жизни не принадлежал. В XVIII же веке в салоне г-жи Дюффан обед, происходивший в пол-второго, и ужин, начинавшийся в десять часов вечера, были весьма важными этапами светского общения: "Обеды, быть может чуть более интимные, служат порой прелюдией для чтений или литературных споров, которым отведено время послеобеденное".

Обыкновение принимать гостей в определенный день недели с двух до семи привилось в дамском обществе только при Июльской монархии. Поначалу хозяйка салона называла этот избранный ею день "мои четыре часа". Сочинительница книги "Парижское общество" отмечает в 1842 году, что в четыре часа пополудни каждая дама возвращается домой, в свою гостиную, где принимает светских людей, государственных мужей, артистов.

Мужу на этих приемах места нет; ему более пристало бывать у какой-нибудь другой дамы. Быть может, это остаток аристократической традиции? Ведь выставлять на обозрение общества супружеские узы считалось делом сугубо буржуазным. Впрочем, судя по всему, утренние приемы делились на "малые" и "большие" точно так же, как и вечерние. Маркиза д'Эспар [6] приглашает княгиню де Кадиньян с Даниэлем д'Артезом на "один из тех "малых" вечеров, когда в дом приходят только близкие друзья, получившие устное приглашение, для незваных же дверь остается закрытой. Противоположность "малым" вечерам - большие приемы, балы и проч.

Применимо ли это противопоставление также и к утренним приемам? Рудольф Аппони [7] жалуется 1 марта 1834 года, что получает слишком много приглашений на вечера, и прибавляет:

"То же самое творится и по утрам; вас постоянно зовут на концерты и рауты, ибо у всякой парижской дамы есть свой день, "малый" или "большой", и вы только и слышите: "Не забудьте о моем вторнике, или о моей субботе, или о моем четверге". При этом надо еще не перепутать время, когда та или иная дама принимает: "Я дома с двух до четырех.- А я с пол-четвертого до шести. - А я с четырех до пяти. -А я с пяти до семи".

Верно ли, что в "малые" дни по утрам дама просто-напросто принимает всякого, кто к ней приезжает, тогда как в "большие" дни она устраивает приемы, которые Аппони называет "дневными раутами", иначе говоря, те "завтраки с танцами", которые ввело в моду австрийское посольство?

Что, например, происходит 12 марта 1833 года в доме виконта Альфреда де Ноайя на площади Бово, в салоне виконтессы - "малый" прием или "большой"?

В четыре часа подают чай с пирожными. Г-н де Бонгар играет на фортепьяно арии из опер, г-н де Монтегю поет. Герцогиня де Латремуй исполняет романсы. Дамы: герцогиня де Майе, маркиза де Жюмиляк, графиня де Жирарден - соревнуются в остроумии. Из мужчин назван лишь один: Нарсис де Сальванди. Этот сановник Июльской монархии больше всего на свете любил общество аристократов.

Салонная общежительность не была исключительной принадлежностью высшего света; она служила образцом и для среднего класса. Вообще в ту пору семья, достигшая уровня мелких буржуа, знала два способа ознаменовать это: нанять горничную и назначить свой день для приемов.

Жизнь салона на всех уровнях общества строилась одинаково. Так, некий американский путешественник рассказывает о вечере у супруги парижского лавочника, на котором ему довелось побывать.  Г-жа Д. жила в третьем - благородном - этаже и принимала в своей гостиной около тридцати человек. Две дочери хозяйки дома играли на фортепьяно, но танцы удавались с трудом, потому что в салоне, в другое время дня служившем столовой и даже спальней, было чересчур тесно для того, чтобы закружиться в вальсе, станцевать кадриль или галоп. Гости, равнодушные к танцам, играли в карты по два су партия. Присутствовавшим подавали "грог", больше походивший на подслащенную воду.

Вечера в салонах мелкой и средней буржуазии кажутся, если судить по описаниям, подражаниями вечерам в высшем свете. Рассказчики, описывающие эти буржуазные вечера, часто противопоставляют их вечерам в самых шикарных салонах, причем нарисованные ими картины, особенно портреты хозяек, нередко весьма карикатурны. Дам из мелкой буржуазии часто ловят с поличным на таком грехе, как вульгарность. Вот типичный пример подобного безжалостного сравнения: Кювийе-Флери, наставник герцога Омальского [8], рассказывает о том, как он провел вечер 23 января 1833 года. Сначала он отправляется к директору лицея Генриха IV, куда ежедневно сопровождает своего воспитанника. Хозяйка дома, г-жа Гайяр - "женщина красивая, но видно, что перчатки свои она надевала не меньше полутора десятков раз". Затем Кювийе-Флери попадает в гостиную аристократки - "белорукая, в изящном туалете, она всегда ухожена, одевается с изысканной простотой, причесана, надушена и обходительна донельзя".

Жены многих чиновников, служащих, директоров лицеев, профессоров устраивают у себя приемы. Но сочувственные описания таких салонов встречаются крайне редко, разве что мемуарист вспоминает свою молодость. Воскрешая в памяти годы учения, люди смотрят на жизнь мягче.

Вот, например, Шарль Лиме, в 1908 году старейшина адвокатского цеха, вспоминает о салоне супруги своего профессора гражданского права, который он посещал в конце 1830-х годов. Лиме, сын богатого мукомола, изучал право в 1838-1841 годах и входил в элиту студентов - дюжину избранных, которых г-н Удо приглашал к себе, зимой в квартиру на улице Господина Принца, летом по воскресеньям в Фонтене-о-Роз. Г-жа Удо принимала очень просто: гостям подавали горячие бриоши и лимонад или подслащенную воду, но молодые люди очень гордились тем, что вхожи в этот узкий круг. Чтобы столь заслужить столь высокую честь, требовалось в течение трех лет не получить ни на одном экзамене красного шара. У супругов Удо Лиме познакомился с юным земляком профессора Гюставом Курбе и со знаменитым итальянским юристом Росси, читавшим в Коллеж де Франс лекции по политической экономии.

Сказать, что салон г-жи Удо не имел отношения к светскому общежитию, поскольку в нем профессор принимал своих учеников, было бы неверно, ведь здесь бывали, несмотря на скромность обстановки, и некоторые другие гости, причем собрания носили характер еженедельной церемонии, с переменой места в зависимости от времени года: зимой в Париже, летом за городом.

Стендаль вкладывает в уста маркиза де Ла Моля определение снобизма, справедливое, несмотря на шутливую форму. Маркиз объясняет аббату Пирару, отчего ему не удается найти секретаря, который мог бы всерьез заниматься его делами:

"Разумеется, в Париже есть люди работящие, но в них есть толк лишь до тех пор, пока они ютятся в каморках на шестом этаж; стоит мне приблизить кого-нибудь к себе, как он нанимает квартиру в третьем этаже, жена его назначает собственный приемный день, и тут уж работе конец, все силы уходят на то, чтобы быть или казаться человеком светским. Ни о чем другом они уже не думают, лишь только начинают зарабатывать на кусок хлеба".

Роль снобизма, приобщавшего к цивилизации не менее активно, чем образование, достойна отдельного исследования. Светские навыки, носившие у людей небогатых и незнатных карикатурный оттенок, исполняли роль одного из важнейших инструментов в процессе обучения культурным, утонченным манерам. Смеяться над буржуазками, разыгрывавшими великосветских дам, легко. Однако подражание большому свету, усвоение его манер - дело куда более полезное и почтенное, чем полагали многие насмешники.

В классическую эпоху светское означало мирское и противопоставлялось церковному. В XIX веке под светским стали понимать то, что является принадлежностью "хорошего общества", или просто "общества", как было принято говорить в те времена.

Выезжать в свет: "Мой отец не бывал в свете", - пишет Ремюза, рассказывая о Ста днях, эпохе, когда отец его не бывал ни у кого [9], кроме г-жи Девен [10]. Итак, "выезжать в свет" означает "бывать в салонах".

Светский человек, согласно толковому словарю Робера, имеет три значения. Старинное: человек благородного происхождения; устаревшее: придворный, царедворец; современное: "Человек, который живет в обществе и знает принятые там нормы". В интересующую нас эпоху понятие "светский человек" имело совершенно определенный социальный смысл, точно так же, как "политик" или "литератор": тем более что в одном и том же салоне можно было порой встретить одновременно носителей всех этих званий. Ремюза сообщает о некоем вечере, что там среди гостей всего двое были "просто светскими людьми", то есть жили на ренту и проводили время в салонах.

Весь Париж, толковый словарь Литтре датирует появление этого слова 1820 годом. Газета "Сьекль" в 1837 году определяет его как "священное воинство", насчитывающее от четырех до пяти сотен человек и состоящее из "денди, литераторов, модниц, синих чулков и всевозможных знаменитостей"; войско это приходит в боевую готовность по случаю разного рода торжественных мероприятий: театральных премьер, вечеров в Опере, скачек, приемов в Академию.

Бальзак в "Провинциальной музе" говорит о "двух тысячах человек, которые мнят, что они и есть весь Париж". Аппони в 1838 году пишет о трех тысячах. Автор комедии "Три квартала" утверждает, что "весь Париж" - это "люди хорошего рода". Г-жа Гонто, гувернантка сына и дочери герцога Беррийского [11] в эпоху Реставрации, в своих "Мемуарах" говорит, что "те, кого называют "весь Париж", - суть все особы, представленные ко двору".

Определение г-жи Гонто хорошо подходит к светскому обществу эпохи Реставрации и к салонам дам, очень близких ко двору, таких, как герцогиня де Дюрас, герцогиня де Майе или маркиза де Монкальм.

Супруг герцогини де Дюрас был обер-камер-юнкером короля [12]; в начале Реставрации он вместе с Людовиком XVIII оттачивал правила тюильрийского этикета. Супруг герцогини де Майе был обер-камер-юнкером графа д'Артуа, а в 1828 году стал обер-камер-юнкером короля. Естественно, что эти дамы постоянно бывали при дворе. Салоны их пользовались большой известностью, но совсем не походили на салоны ультрароялистов: герцогиня де Майе в соответствии со своими принципами принимала у себя людей любых убеждений; герцогиня де Дюрас, сочинительница романов, женщина острого ума, мечтала превратить свой салон в собрание интеллектуалов.

Маркиза де Монкальм при дворе не бывала, но лишь оттого, что из-за тяжких недугов вообще не могла выезжать. Однако с помощью сестры, маркизы де Жюмиляк, она все то время, пока их брат, герцог де Ришелье [13], стоял во главе министерства, вела его дом и исполняла роль хозяйки в его салоне. К ней ездили люди, принятые при дворе. Что же до графини де Буань, ее охотно принимали при дворе и после того, как отец ее, бывший до 1819 года послом в Лондоне, лишился официальных постов. Герцогиня Ангулемская [14] при встрече с ней зовет ее по имени: "Да ведь это Адель!" Ее брата маркиза дЮсмона назначают адъютантом герцога Ангулемского.

Аристократка эпохи Реставрации понимает "свет" исключительно как собрание особ, допущенных ко двору. Однако думать так - значит забывать два важных обстоятельства: во-первых, навыки светского общения были свойственны далеко не только придворному кругу, а во-вторых, придворное общество тоже эволюционировало: двор эпохи Реставрации и двор Июльской монархии - это совсем не одно и то же.

В самом деле, если вплоть до 1830 года двор и Сен-Жерменское предместье были связаны множеством уз, одни и те же лица блистали и там, и там, то при Июльской монархии, напротив, обитатели Предместья в большинстве своем оставили двор. Поскольку Луи-Филиппа часто упрекали в том, что при его дворе принимают людей без всякого разбора, никому уже не приходило в голову отождествлять светское общество с обществом придворным.

При Июльской монархии общим местом становятся жалобы на происходящие кругом перемены. В чем состояли эти перемены, разъясняет Ремюза.

С одной стороны, "последние представители общества XVIII столетия", которое он еще застал в молодости, "умерли, одряхлели или разъехались". Г-же де Лабриш уже больше семидесяти пяти лет (она родилась в 1755 году, но доживет до 1844 года), и салон ее совершенно утратил былое великолепие: "Люди острого ума его покинули, и никто не пришел на смену тем дамам, мастерски владевшим искусством беседы, которые, знаясь с Сен-Ламбером [15], Лагарпом и Флорианом, усвоили кое-что из традиций времен Вольтера и Руссо и сообщили их обществу фонтана и Шатобриана".

С другой стороны, "новая часть общества, возвысившаяся благодаря революции", не создала новых форм светского общения, и атмосфера, царившая в ней, была "бесцветна и бесплодна". Двор состоял из людей заурядных, правительство - из людей разного происхождения, и это смешение представителей многих сословий рождало стеснение и опускало всех "до уровня посредственностей".

Один-единственный салон, по мнению Ремюза, сохранял прелесть старинной общежительности [16] - салон г-жи де Буань. В эпоху Реставрации она исповедовала либеральный роялизм и была очень дружна с Марией-Амелией [17], а после Июльской революции открыла двери своего салона для самых крупных деятелей, связанных с новой властью. Ремюза впервые попал туда в 1832 году и оценил "лестное доброжелательство" и "ободряющее внимание", с какими встречала гостей хозяйка дома. Она чуждалась оригинальности, потому что больше всего боялась, как бы салон ее не принял тот "эксцентрический вид", который всегда ненавидели в Сен-Жерменском предместье. Тем не менее Ремюза, по его собственному признанию, был счастлив бывать в этом доме, где "собирались осколки старинного Сен-Жерменского предместья".

Разумеется, бесчисленные вариации на тему "светского общества больше нет" порождались прежде всего ощущением, что безвозвратно исчезло то общество, какое существовало при Старом порядке. Светские дамы, еще помнившие салоны XVIII столетия, салоны дореволюционные, постепенно уходили из жизни, а с ними исчезало аристократическое умение жить, вести беседу, шутить. Символичен один образ, возникающий под пером Ремюза. Стиль прошлого века сталкивается со стилем века нового: великосветская дама шествует рука об руку с дельцом.

Это - последнее появление г-жи де Лабриш на страницах "Мемуаров" Ремюза. Дело происходит в 1836 году, Ремюза занимает пост заместителя министра внутренних дел. Он часто видится с доктором Вероном, бульварным выскочкой, который несколько лет был директором Оперы, а теперь домогается "чего-то вроде положения в мире политическом". Однажды Ремюза везет его к Моле: "Я не мог слышать без улыбки, как Моле говорит ему: "Дайте руку моей теще" - и без улыбки смотреть на то, как Верон ведет к столу согбенную от старости г-жу де Лабриш""

Эту перемену стиля часто объясняют значительной ролью, которую в эти годы стала играть политика.

Виржини Ансело подробно развила эту мысль в двух своих книгах, посвященных салонам, - книгах, в которых отразился ее личный опыт, ибо она принимала гостей в своем салоне при четырех властях, от Реставрации до Второй империи, и зналась со "всем Парижем" в течение полувека. Родившаяся в 1792 году, г-жа Ансело была супругой академика и сама сочиняла пьесы, пользовавшиеся успехом. В эпоху Реставрации она занимала одну из квартир в особняке Ларошфуко, на улице Сены, а при Июльской монархии переехала в маленький дом на улице Жубера, в квартале Шоссе-д'Антен. По ее мнению, после 1830 года во всех разновидностях света возобладали страсти политические: Сен-Жерменское предместье дулось и сердилось; здесь не могли забыть о тех, кто, последовав за свергнутым королем и его семейством, покинули Париж; но сторонники новой власти также были недовольны и мало склонны к светскому общению: они "столь часто подвергались нападкам газетчиков и депутатов, что не могли скрыть озабоченности и тревоги".

Тем не менее в воскресенье 23 июня 1844 года Дельфина де Жирарден [18] оспаривает в своем фельетоне тогдашнее "общее место":

"Нам говорят: „Салонов больше нет", потом припоминают салоны г-жи де Сталь, г-жи герцогини де Дюрас, г-жи де Монкальм, г-жи герцогини де Брой и прибавляют с элегическим видом: „Теперь ни одного такого салона у нас не осталось!".

Дельфина де Жирарден с явным удовольствием опровергает это клише:

"Хотите знать, отчего у нас не осталось ни одного такого салона? Оттого, что теперь их у нас стало не меньше двадцати; влияние их раздробляется, но не становится от этого менее реальным; теперь беседы ведут понемногу везде, но это вовсе не означает, как утверждаете вы, что их не ведут нигде".

И она иллюстрирует свое намеренно парадоксальное утверждение перечнем "двадцати самых влиятельных парижских салонов".

Начинает Дельфина с г-жи Рекамье, чей салон успел сделаться поистине легендарным [19]. Затем она называет салоны двух литераторов, своих друзей: Ламартина и Гюго. Затем идут существующие уже много лет салоны г-жи де Шастене, г-жи де Майе, г-жи де Буань, г-жи де Розан, г-жи де Лианкур, виконтессы де Ноай. Дельфина ставит рядом аристократические салоны Сен-Жерменского предместья (г-жи д'Агессо, г-жи де Вирье, г-жи де Подна), музыкальный салон графини де Мерлен и буржуазнейший из салонов квартала Шоссе д'Антен, салон г-жи Дон [20], в котором истинным хозяином был Тьер.

Таким образом, ни свет, ни светский образ жизни отнюдь не исчезли; совсем напротив. Сама Дельфина де Жирарден была хозяйкой весьма значительного салона, куда охотно приглашали выдающихся иностранцев, если желали показать им, что такое парижский свет, где самые знаменитые художники и артисты проводят время бок о бок с самыми знатными жителями обоих берегов Сены. Все дело в том, что при Июльской монархии рамки светского общежития расширились. Изменились масштабы: "Появившееся в последние годы обыкновение приглашать по самому ничтожному поводу три сотни гостей умножило число светских знакомств". Салонов стало больше, а приемы в них сделались более роскошными и более праздничными.

Свет - это целая галактика, состоящая из салонов, кружков, придворных партий, которые постоянно стремятся расширить сферу своего влияния, однако расширение это совершается неупорядоченно и непостоянно, особенно после 1830 года, когда Сен-Жерменское предместье порывает с новой властью, а двор, открыв доступ в Тюильри едва ли не всем желающим, теряет свой престиж.

Двор эпохи Реставрации при всей своей суровости играл роль центра. Двор Июльской монархии эту роль играть не мог. Виктор Балабин [21], секретарь русского посольства, прибывший в Париж в мае 1842 года, имел основания написать 20 января 1843 года:

"Всякое общество нуждается в центре; здесь же центра не существует; есть только никак не связанные между собой партии - разрозненные члены тела, искалеченного революциями. <...> Каждая из них - листок, вырванный из великой книги национальной истории".

Люди, знакомые с другими столицами, подчеркивают, что разобраться и светской географии Парижа на редкость трудно. Проведя в Париже восемнадцать лет, Рудольф Аппони не перестает изумляться этому обществу, "не имеющему никаких границ". Тому, кто хочет приобрести здесь известность, впору прийти в отчаяние. Как узнать, кто задает тон? Чьего расположения добиваться? В Лондоне достаточно быть принятым и доме герцога Х или показаться на людях в обществе леди Y, чтобы получить право именоваться человеком светским. В Париже, напротив, "приходится снова и снова ежедневно завоевывать это звание в каждом из салонов; здесь никто не признает ничьего авторитета; вчерашний успех нисколько не помогает вам сегодня; любимец одного салона не известен ни одной живой душе в доме напротив".

Как же ориентироваться в подобных условиях? Прежде всего, следует признать, что свет многообразен. В светском обществе при Июльской монархии наибольшее значение имеют два критерия: классовые чувства и политические убеждения. Так, противостоят друг другу, но иногда и пересекаются, дворянство Старого порядка и дворянство Империи, дворянство легитимистское и дворянство орлеанистское, аристократия и крупная буржуазия, старинные помещики и новые богачи: банкиры, промышленники, владельцы газет. Сословная принадлежность и политические симпатии переплетаются под влиянием брачных союзов и смены властей. Неудивительно, что иностранец, только что приехавший в Париж, остается в недоумении перед такой, например, фигурой, как г-жа де Лаборд, которую Ремюза, знающий в этом серале все входы и выходы, без лишних слов описывает так:

"Благодаря браку ее невестки, Натали де Лаборд, с Шарлем Ноайем, она принадлежала к аристократическому кругу предместья Сент-Оноре, но эти связи переплетались со связями, восходившими ко временам Империи, когда она блистала при дворе Наполеона; наконец, не чужда она была и либеральным кругам, в которых ее муж в эпоху Реставрации нашел прибежище и завоевал некоторую популярность".

Современному читателю комментарии здесь нужны не меньше, чем иностранцу, знакомившемуся с Парижем в царствование Луи-Филиппа.

Графиня де Лаборд, жена графа Александра де Лаборда, была невесткой одной из самых модных красавиц дореволюционного светского общества, Натали де Лаборд, которая в 1790 году вышла за графа Шарля де Ноайя, сына князя де Пуа и внука маршала де Муши.

Натали особенно прославилась благодаря своему роману с Шатобрианом, но следует упомянуть еще и о том, что она была матерью виконтессы де Ноай, супруги виконта Альфреда, - женщины, бывшей в большой моде при Реставрации и Июльской монархии.

Семейство де Ноай жило в особняке на площади Бово, где сегодня располагается министерство внутренних дел.

Это - к вопросу о связях графини де Лаборд с предместьем Сент-Оноре.

С обществом времен Империи дело обстоит проще: графиня была придворной дамой госпожи Летиции, матери императора. Что же до либеральных кругов эпохи Реставрации, то с ними ее супруг вошел в сношения после того, как стал пропагандировать во Франции вывезенную из Англии идею взаимного обучения. Александр де Лаборд был депутатом с 1822 по 1824-й, а затем с 1827 по 1830 год, причем принадлежал к оппозиции. В 1830 году он был назначен адъютантом Луи-Филиппа и генералом национальной гвардии.

Итак, приезжему разобраться в светских взаимоотношениях чрезвычайно трудно. В апреле 1835 года князь Шенбург, посланец австрийского императора, не может взять в толк, отчего, сколько бы он ни наводил справки, он все-таки не может составить себе ясного представления о французском свете.

Рудольф Аппони замечает в связи с этим: "Чтобы судить о речах, произносимых французами, мало знать, к какой партии они принадлежат; надо еще учитывать, какую позицию занимали они до Июльской революции, были ли они в оппозиции и если были, то по какой причине; кроме того, надо попытаться выяснить, какие обстоятельства вынудили их встать на сторону Луи-Филиппа, в полной ли мере они ему привержены или же разделяют мнение правительства только по определенным вопросам".

Чтобы разобраться во всех этих проблемах, в описываемую пору была придумана целая топология. Парижский свет делился на кварталы: Сен-Жерменское предместье, предместье Сент-Оноре, квартал Шоссе-д'Антен, квартал Маре. Это позволяло определять, к какой партии принадлежит светский человек, по адресу занимаемого им особняка.

Впрочем, престиж и роскошь далеко не всегда оказываются взаимосвязаны. Некоторые прославленные салоны - г-жи Рекамье в Аббеи-о-Буа, на Севрской улице, Корделии Кастеллан на улице Ферм-де-Матюрен, г-жи де Курбон на Королевской улице - ютятся в квартирках из двух комнат. Их хозяйки в прошлом либо сами вращались в большом свете, ибо обладали состоянием, достаточным для того, чтобы завязать там знакомства, и сохранили эти связи, перебравшись в более скромные жилища.

То же самое произойдет и с Софи Гэ, которая после смерти мужа в 1822 году оказалась стеснена в средствах и была вынуждена, покинув дом с садом, где она жила прежде, поселиться в двухкомнатной квартире на антресолях, на улице Гайон.

Подобные переселения происходили в эпоху Реставрации - послереволюционную эпоху, когда люди богатели и беднели так стремительно, что можно было не утратить светских связей, даже разорившись. Но при Июльской монархии деньги стали играть решающую роль.

Это подтверждается примером Джеймса Ротшильда. Банкир Ротшильд был очень богат уже в эпоху Реставрации, однако в то время светское общество его бойкотировало. Он выпросил у Меттерниха, в благодарность за оказанные услуги личного свойства, дипломатический пост австрийского консула в Париже, и в этом звании получил доступ во многие салоны, двери которых остались бы закрыты перед ним, будь он простым банкиром.

При Луи-Филиппе барон уже не имел нужды в дипломатической должности для того, чтобы занять главенствующее положение в свете: устраиваемые им великолепные празднества приходились по вкусу всем приглашенным, а при дворе его присутствие почитали за честь.

Вернемся, однако, к светской географии. Названия четырех кварталов .связаны с реальной географией Парижа лишь весьма приблизительно. Можно жить в предместье Сент-Оноре, но составлять часть Сен-Жерменского предместья: так, тетка Шарля де Ремюза, графиня де Нансути, жившая в 1815 году в доме номер 16 по улице Анжу-Сент-Оноре, была "воплощением духа Сен-Жерменского предместья".

Названия кварталов указывают не столько на местожительство, сколько на социополитическую принадлежность того или иного человека и его отношение к духу времени и новшествам. Это дает Дельфине де Жирарден основание в 1839 году описать кварталы, беря за точку отсчета их отношение к моде.

Получается вот что: квартал Шоссе-д'Антен, подобно министрам, предлагает. Предместье Сент-Оноре, подобно палате депутатов, одобряет. Сен-Жерменское предместье, подобно палате пэров, освящает. Наконец, квартал Маре, подобно правительству, исполняет, проводит в жизнь.

В 1840 году в связи с пьесой Валевского "Школа большого света" Дельфина де Жирарден еще раз возвращается к противопоставлению Сен-Жерменского предместья предместью Сент-Оноре: "Первое насмехается над могуществом второго и ему завидует. Второе насмехается над величавостью первого и ему подражает". У обитателей Шоссе-д'Антен есть деньги и могущество, но узаконить известность и славу способно только "благородное предместье". Шоссе-д'Антен на этом фоне кажется выскочкой.

Шоссе-д'Антен - это квартал на правом берегу Сены, расположенный между Итальянским бульваром и улицей Сен-Лазар. На востоке он ограничен улицей Предместья Монмартр и улицей Мучеников, на западе - улицами Аркад и Роше. В конце 1836 года в этом квартале был выстроен роскошный новый храм - церковь Лоретской Богоматери.

В начале XVIII столетия квартал Поршерон представлял собою большой лесной массив, состоявший из парков, которые принадлежали откупщикам, и обширных земель, которые находились во владении аббатства Монмартрских дам. В 1720 году, когда эту землю начали делить на участки ддя продажи, ее назвали кварталом Гайон, а затем стали именовать Шоссе-д'Антен - по названию главной улицы. В 1793 году ее перекрестили в улицу Монблан, но в 1815 году окончательно возвратили ей название Шоссе-д'Днтен. Со второй половины XVIII века здесь стали селиться финансисты и художники, положив таким образом начало традиции, продолжившейся в следующем столетии.

Этот район Парижа начал активно застраиваться в эпоху Реставрации. В 1820-е годы здесь между улицами Ларошфуко и Тур-де-Дам, с одной стороны, и улицами Бланш и Сен-Лазар, с другой, возникли "Новые Афины". Начиная с 1823 года рядом, между улицами Ларошфуко и Мучеников, стала строиться часть квартала, получившая название Сен-Жорж.

В квартале Шоссе-д'Антен жили банкиры и деловые люди, начиная с Жака Лаффита [22] и Джеймса Ротшильда. Лаффит, приехавший в Париж в 1788 году, сначала поступил приказчиком к банкиру Перрего, обосновавшемуся в особняке, выстроенном на улице Шоссе-д'Антен, почти у самого ее пересечения с бульваром, для актрисы Гимар. В 1807 году он стал компаньоном своего патрона, а когда в следующем году тот умер, дал банку название "Перрего, Лаффит и К°". В эпоху Реставрации Лаффит занимал особняк на улице Артуа (в 1830 году она станет улицей Лаффита). В начале Июльской монархии Лаффит обанкротился и вынужден был пустить особняк в продажу, но противники Луи-Филиппа организовали общенациональную подписку, за пять лет собрали 450.000 франков и таким образом вернули дом Лаффиту. Он жил там до своей смерти в 1844 году.

Соседом Лаффита был Джеймс Ротшильд. В 1818 году он купил у Футе особняк, построенный около 1765 года для банкира Лаборда. При Июльской монархии он снес старое здание и в 1834-1836 годах возвел на его месте новый особняк в полуготическом-полуренессансном стиле, где разместил и свои личные апартаменты, и контору. Его брат (и тесть) Соломон Ротшильд жил неподалеку, в собственном особняке на месте нынешней улицы Пийе-Виль. Что же касается лондонских Ротшильдов, то они владели особняком на улице Тебу.

На улице Лаффит проживал и еще один банкир - Жозеф Перье, управляющий Французского банка и брат главы кабинета 1832 года. Жил тут и Габриэль Делессер, начальник полиции при Июльской монархии, в жену которого, Валентину, были влюблены Мериме и Ремюза. Старший брат Габриэля, Бенжамен Делессер, промышленник и основатель Сберегательной кассы, в 1824 году приобрел у дельца Этьена Терно-Руссо особняк Юзеса на улице Монмартр, построенный в 1768 году архитектором Леду. После смерти Бенжамена его получил в наследство третий брат, Франсуа.

Давилье, богатый промышленник, жил на бульваре Пуассоньер, а банкир Оттингер - на улице Сен-Лазар. Маркизе д'Осмон - невестке графини де Буань и дочери Детийера, который был доверенным лицом Талейpaнa и приобрел огромное состояние, играя на бирже, - принадлежал ; построенный в 1775 году роскошный особняк Сент-Фуа - дом номер 8 по  улице Басс-дю-Рампар (ныне там проходит бульвар Капуцинок).

В квартале Шоссе-д'Антен жили также две дочери графа Руа, богатого адвоката, ставшего в эпоху Реставрации министром финансов: одна, графиня де Ларибуазьер, делила с графиней Мерлен особняк на улице Бонди; другая была замужем за Огюстом де Талуэ и жила в собственном особняке на улице Шоссе-д'Антен. На улице Гранж-Бательер проживали биржевой маклер Татте, отец денди-литератора Альфреда Татте, банкир Боше, отец Шарля, Альфреда и Эдуара Боше (двое первых были офицерами, третий - аудитором Государственного совета и префектом при Луи-Филиппе), и банкир Агуадо, маркиз де Лас Марисмас.

Одной из королев Шоссе-д'Антен при Июльской монархии была г-жа Альфея Бурдон де Ватри. Она устраивала празднества в собственном доме на площади Сен-Жорж, "очень маленьком, но очень элегантном". По соседству с ней жил Тьер, символ динамичности и преуспеяния  квартала Шоссе-д'Антен. Вместе со своим тестем г-ном Доном, бывшим биржевым мастером, он заработал деньги на спекуляции земельными участками в этом квартале и выстроил на площади Сен-Жорж особняк да себя и всего семейства Дон.

По традиции, восходящей к XVIII столетию, рядом с представителями делового мира в квартале Шоссе-д'Антен селились художники.

Орас Верне жил в доме номер 5 по улице Тур-де-Дам с 1822 по 1846 год, когда переехал во флигель Института, по адресу: улица Сены, дом 1.

Его зять, Поль Деларош - он был женат на Луизе Верне, умершей в 1846 году, - с 1835 года жил на улице Тур-де-Дам в доме номер 7. У обоих домов был общий вход с улицы Сен-Лазар (номер 56).

Ари Шеффер, личный друг королевского семейства, учивший рисованию принцессу Марию, обосновался в 1830 году в доме 16 по улице Шапталь, построенном в 1820 году, и прожил там около трех десятков лет (ныне эта улица называется улицей Ренана-Шеффера).

Жерико с 1813 года до смерти (1824) жил в доме 23 по улице Мучеников, который позже, в 1824-1827 годах, нанимал песенник Беранже.

Что же касается Делакруа, то он вначале жил вместе со своей кузиной и любовницей г-жой де Форже в доме 19 по улице Ларошфуко, а в 1844 году переехал на улицу Нотр-Дам-де-Лоретт, в дом 54 (ныне 58), где оставался до 1857 года.

Жили в квартале Шоссе-д'Антен и знаменитые актеры: мадемуазель Марс, мадемуазель Дюшенуа, Тальма.

Арналь, комик из театра "Водевиль", в 1843 году проживал в особняке Жокей-клуба, на пересечении улицы Гранж-Бательер и Итальянского бульвара.

Мадемуазель Марс, купившая в 1822 году участок Трех Братьев, продала его в 1829 году.  Архитектор Крези разрушил старое здание и выстроил на том же месте, получившем название "Орлеанский сквер", новый дом, где жили многие артисты: в 1840 году сестра Малибран певица Полина Виардо с мужем и Мария Тальони, великая танцовщица; в 1842 году Жорж Санд,  Шопен и Калкбреннер - великий пианист, соперник Листа.

Дом 56 по 'улице Предместья Пуассоньер, законченный в 1838 году, в 1840 году, принадлежал Делестру-Пуарсону, сочинителю водевилей и театральному антрепренеру; вначале он жил там сам, а затем продал особняк Александру-Шарлю Соважо, бывшей первой скрипке в оркестре Оперы. Певцы Дюпре и Роже (второй - из Комической оперы) жили в особняке на улице Рошешуар.

Квартал Шоссе-д'Антен, символизировавший динамичность и современность благодаря своему соседству с бульварами, имел также репутацию шумного царства богатства и моды. Образ этот был настолько распространен, что Ремюза, представляя в своих мемуарах семейство Делессер, чувствует необходимость противопоставить братьев их кварталу: "В доме их, очень почтенном и порядочном, обстановка была холодная и чопорная <...> Оберегая себя от причуд и фривольностей Шоссе-д'Антен, они ударились в другую крайность - женевскую, протестантскую суровость".

Описывать Шоссе-д'Антен в карикатурном стиле считалось признаком хорошего тона. Так, в 1839 году поступает Дельфина де Жирарден: в то время воцарилась мода на все испанское, сестры Нобле и Опере танцевали качучу; значит, модница из квартала Шоссе-д'Антен прибавит к юбке шесть, семь или даже восемь воланов и тем произведет неотразимое впечатление на соседей-банкиров. Но пусть попробует она отправиться в таком виде на бал в Сен-Жерменском предместье - ее сочтут чудовищно вульгарной: "Этот наряд, годный для качучи, возмущает любого человека со вкусом".

Кварталы отличались один от другого нравами, нарядами, манерой говорить, и различия эти были весьма значительны. Поэтому для того, чтобы добиться успеха в парижском свете, необходимо было знать, по каким критериям оценивают людей в каждом из кварталов. Нагрянув к дворянам хорошего рода, обитающим в квартале Маре, юный денди из квартала Шоссе-д'Антен со своими сигарами, модными словечками и безапелляционными суждениями типа: "это абсурдно" и "это колоссально", "этот старый хрыч" и "этот выживший из ума болван" - имел все шансы перепугать чопорное семейство своей невесты и не получить ее руки.

На противопоставлении Шоссе-д'Антен и Маре строится повесть Бальзака "Двойная семья". Когда прокурор Гранвиль, женившись на набожной провинциалке, приезжает с нею в Париж, она выбирает квартиру в Маре, на углу улицы Вьей-дю-Тампль, неподалеку от церкви. Сам г-н де Гранвиль предпочел бы жить в квартале Шоссе-д'Антен, "где все молоды и полны жизни, где моды являются во всей своей новизне, где на бульварах все блещут элегантностью, откуда рукой подать до театров и где так много развлечений".

Чтобы доставить удовольствие своей супруге, Гранвиль соглашается "похоронить себя в Маре", но любовницу свою он поселяет на улице Тебу, в самом сердце Шоссе-д'Антен. В старинном центре Парижа живут люди ограниченные. Если о человеке говорят, что он "вырос в Маре", это значит, что, даже перебравшись в Сен-Жерменское предместье, он будет грешить самой вульгарной бережливостью. "Рукописные вести" насмехаются над некоей г-жей д'Анж..., которая, обосновавшись в одном из особняков Сен-Жерменского предместья, постоянно страдает от мысли, что гости что-нибудь "испортят" в ее роскошных залах. В свои великолепные апартаменты она наведывается лишь в дни приемов, живет же в квартире этажом выше, среди грошовой мебели. Старинные семейства из квартала Маре, которые по своему происхождению могли бы претендовать на значительную роль в свете, теряются на фоне яркой, показной светскости Шоссе-д'Антен.

Шарль де Ремюза причисляет себя к "кругу предместья Сент-Оноре". С 1797 по 1868 год он сменил четырнадцать квартир (не считая министерских), и все в пределах этого предместья, от Вандомской площади до бульвара Мадден, от улицы Соссе до предместья Сент-Оноре, от улицы Анжу-Сент-Оноре до улицы Руаяль-Сент-Оноре. Отличительными чертами жителей этого предместья он считал здравомыслие и умеренность. Уходящее корнями в общество дореволюционное, не чуждое философии Просвещения, выступающее за "порядочную революцию", общество, обитавшее в предместье Сент-Оноре, было связано "многими узами" с Империей. Но, в конце концов разочаровавшись в Наполеоне, предместье Сент-Оноре приняло сторону Реставрации, чьи идеи, "с некоторыми оговорками, вполне разделяло".

Репутация у предместья Ceнт-Оноре была гораздо менее ярко выраженная, чем у Сен-Жерменского предместья или его антипода, квартала Шоссе-д'Антен. Тем не менее Ремюза всячески подчеркивает своеобычность этой репутации, и нелишне задаться вопросом, для чего он так поступает. Чтобы определить место, занимаемое этим предместьем в светском обществе? Чтобы оправдать его бонапартистское прошлое? Чтобы подчеркнуть сочетание в нем аристократического происхождения и либеральных убеждений?

По Ремюза, предместье Сент-Оноре представляло собой средоточие либеральной аристократии, в отличие от Сен-Жерменского предместья - оплота легитимизма. Впрочем, дело тут было в самых тонких оттенках, ибо в конечном счете тех и других сближали общее происхождение и общая история: "Здесь жило немало эмигрантов, немало людей, чьи отцы погибли под ножом гильотины в 1793 году. Еще больше было здесь людей благороднорожденных и светских людей, которые изо всех сил старались мыслить, как люди благороднорожденные".

Забавно читать, как барон де Френийи, ультрароялист, пылкий сторонник Карла X, признается в страстной любви к предместью Сент-Оноре, "голубятне <...> со множеством гнездышек"... Впрочем, он там родился.  Он описывает предместье Сенг-Оноре 1807 года, и в первую очередь, разумеется, г-жу де Лабриш.

В предместье Сент-Оноре поселялись светские люди двух категорий: аристократы, придерживавшиеся либеральных взглядов, и иностранцы, в том числе некоторые послы.

В доме 45 по улице Предместья Сент-Оноре жила княгиня Багратион, русская, вышедшая вторично за лорда Хоудена, а в доме 55 - г-жа де Флао, англичанка, вышедшая за Шарля де Флао, побочного сына Талейрана и любовника королевы Гортензии, которая родила от него Морни [23]. Флао, принявший во время Ста дней сторону Наполеона, провел часть эпохи Реставрации в Англии. В 1827 году он возвратился во Францию, где жена его сделалась хозяйкой салона, который охотно посещали либералы. Здесь часто бывал герцог Шартрский [24], чьим обер-шталмейстером Флао стал в 1837 году. В конце 1830 года чета Флао приобрела особняк на пересечении улицы Хартии (в прошлом Ангулемской улицы, ныне улицы Ла Боэси) и Елисейских полей.

На улице Предместья Сент-Оноре жили также граф Жюль де Кастеллан [25], кузен маршала Бонифаса де Кастеллана (в доме 106), и маршал Себастиани с дочерью Фанни, ее мужем герцогом де Праленом и их детьми; именно здесь в 1847 году герцог убил жену [26].

На улице Анжу-Сент-Оноре по соседству обитали генерал де Лафайет, княгиня Бельджиозо, миланка, изгнанная из своего отечества и мечтавшая об освобождении Италии от австрийского ига, и вдова Лавуазье г-жа де Рюмфор. Выросшая в среде либеральной крупной буржуазии XVIII века, г-жа де Рюмфор, потерявшая в 1794 году отца и мужа (оба погибли на эшафоте), жила в окружении ученых, имея при этом прочное положение в свете. Она принимала трижды в неделю, причем в салоне ее царила безупречная общежитсльность в духе прошлого столетия. Со смертью г-жи де Рюмфор в 1836 году исчез последний салон XVIII века.

В предместье Сент-Оноре жили также две знаменитости. На улице Сен-Флорантен находился особняк Талейрана. После смерти прославленного дипломата его племянница, герцогиня де Дино, продала дом Джеймсу Ротшильду (который сдал бывшее жилище Талейрана княгине Ливен). Либеральной репутацией предместье было обязано другому своему знаменитому жителю - генералу Лафайету, обитавшему во главе своего многочисленного семейства в доме 6 по улице Анжу; фигура старого борца за свободу сделалась столь легендарной, что иностранцы, приезжавшие в Париж, просили о чести быть ему представленными.

Сен-Жермснское предместье располагалось на левом берегу Сены; с востока его ограничивала улица Святых Отцов, с запада - Дом Инвалидов, с севера - набережная Сены, а с юга - ограда семинарии Иностранных миссий [27]. Предместье состояло из пяти длинных улиц: Бурбонов (после 1830 года ее переименовали в Лилльскую улицу), Университетской, Гренель, Варенн, Сен-Доминик.

При Людовике XV аристократы полюбили этот район Парижа и охотно чередовали жизнь здесь с пребыванием и Версале. Во время революции многих знатных жителей предместья казнили, другие эмигрировали, а имущество тех и других было реквизировано или распродано. Однако с 1796 года началось постепенное возвращение имущества бывшим владельцам, завершившееся в 1825 году принятием закона о миллиарде для эмигрантов [28]. Полученная компенсация позволила некоторым семьям обновить свои особняки.

В эпоху Реставрации все особняки Сен-Жерменского предместья оказались снова заселены. Одна лишь улица Сен-Доминик насчитывала двадцать пять особняков, из которых иные были построены в XVIII или даже в XVII столетии. Знать времен Империи и фавориты новой власти соседствовали здесь со старинной аристократией. Именно в эту пору главкой отличительной чертой Сен-Жерменского предместья, прежде славившегося красотой своих построек и уютом садов, стало "благородное происхождение его обитателей".

В царствования Людовика XVIII и Карла Х жизнь в Сен-Жерменском предместье позволяла аристократам пребывать разом и в городе, и при дворе. Чтобы попасть из Предместья в Тюильри, достаточно было перебраться на другой берег реки. И даже те сто с лишним аристократов, которые занимали придворные посты и потому жили в Тюильри, оставляли за собою и дома в Сен-Жерменском предместье, ибо у многих придворная служба была "поквартальной".

В ту пору Предместье и двор полностью совпадали друг с другом. Сначала название "Сен-Жерменское предместье" обозначало реальный квартал, где жили преимущественно аристократы, но вскоре оно приобрело значение символическое. Выражение "Сен-Жерменское предместье", порой превращавшееся в "благородное предместье" или просто "Предместье" с заглавной буквы, стало метонимически обозначать "высший слой французского дворянства, живущего в Париже и вращающегося при дворе". Выражение это стало подразумевать не одну аристократию, но - шире - стиль, достойный старой элиты, предполагающий старинное изящество языка и манер. Таким образом, символ вытеснил географию. Если Сен-Жерменское предместье не только место, но и стиль, то можно жить в другом районе Парижа и при этом оставаться воплощением "духа Предместья". Бальзак намекает на это в "Герцогине де Ланже": "И на Королевской площади, и в предместье Сент-Оноре, и в квартале Шоссе-д'Антен есть особняки, где дышит дух Сен-Жерменского предместья".

По свидетельству графини де Буань, о "духе Сен-Жерменского предместья" впервые заговорили при Империи. Рассказывая об угрозе изгнания, с помощью которой Наполеон пытался запугать своих противников, она пишет: "Угрозы императора оказали наибольшее действие на ту часть общества, которую с этих пор стали именовать „Сен-Жер-менским предместьем"

При Июльской монархии символический смысл выражения "Сен-Жерменское предместье" сделался еще более очевидным. К представителям "Предместья" стали относить всех аристократов, сохранивших верность старшей ветви Бурбонов, в то время как под обитателями Шоссе -д'Антен и предместья Сент-Оноре стали понимать сторонников новой власти или представителей новых правящих классов. "Сен-Жерменское предместье" стало символом верности, противостоящей предательству, символом старинных ценностей, противостоящих современности.

Кто жил в Сен-Жерменском предместье?

Порой в одном и том же особняке из поколения в поколение жила одна и та же семья, принадлежавшая к старинной знати. Так, особняк де Шевреза, а затем де Люина на улице Сен-Доминик (номер 31-33), построенный в 1660-1662 годах, и течение двух веков подряд занимали де Шеврезы и де Люины.

Герцог де Люин, родившийся в 1748 году, умер в 1807 году. Герцогиня, урожденная Монморанси-Лаваль, продолжала принимать в своем салоне; к ней приходили и мастера светской беседы, и любители карточной игры. Она обожала свою невестку Эрмезинду, урожденную де Нарбон-Пеле, которая не захотела примириться с воцарением Наполеона и умерла в 1813 году в изгнании.

Герцог де Шеврез возвратился в Париж в эпоху Реставрации лишь для того, чтобы заседать в палате пэров (умер он в 1839 году), но часть особняка де Люинов занимала его сестра Полина, вдова Матье де Монморанси. После смерти герцога особняк унаследовал его сын, Оноре де Люин. При прокладке бульвара Сен-Жермен часть особняка пришлось разрушить, а в 1900 году он исчез с лица земли полностью.

Но гораздо чаще вследствие разделов между наследниками и политических катаклизмов особняки переходят от одной семьи к другой.

Так, например, случилось с особняком семьи де Брой [29] на улице Сен-Доми-ник (дом 87, затем 109; ныне - 35). С 1694 года его нанимал маркиз де Брой, затем, в 1720 году особняк приобрел и перестроил его брат, шевалье де Брой. По наследству дом перешел к дочери маркиза графине де Линьерак, которая после Революции лишь с огромным трудом добилась возврата секвестрированного имущества.

Ее потомки, по причине нескольких последовавших один за другим разделов, не жили в особняке, а сдавали его внаем, а в 1810 году продали Корвизару, лейб-медику Наполеона. Тот в свою очередь в 1818 году продал его графине д'Оссонвиль, урожденной Фалькоз де Лаблаш, благодаря чему ее муж, граф д'0ссонвиль, вновь поселился в квартале, где провел свое детство: он вырос в доме 63 по улице Сен-Доминик - особняке Варанжвиля, принадлежавшем его родителям. Мать его, вдовая графиня, жила там с тремя дочерьми, зятьями и внуками до своей смерти, наступившей в 1838 году.

Единственный сын д'Оссонвилей, Отнен, женился в 1836 году на Луизе де Брой, дочери герцога Виктора и герцогини Альбертины, урожденной де Сталь. Отнен д'0ссонвиль, приписанный к французскому посольству в Риме в 1828 году, когда послом был Шатобриан, исповедовал либеральные идеи. Избранный депутатом при Июльской монархии, он, как и ею отец, был близок к Орлеанскому семейству. После смерти родителей он вернул себе особняк де Броев и продал его только в 1882 году, после смерти жены.

История особняка семьи де Брой свидетельствует о привязанности жителей Сен-Жерменского предместья к своему кварталу. Где бы они ни  жили, кем бы - собственниками или нанимателями - ни были, они, как правило, хранят верность своей улице, или, если смотреть более широко, Предместью. Так что, лишь только революционные бури стихли, в. многих особняках вновь поселились уроженцы Предместья.

Прекрасный пример этой верности Предместью можно отыскать в предисловии Мишель Перро и Жоржа Рибея к публикации "Дневник Каролины Б.". Мать Каролины Брам, Памела де Гардан, родившаяся 1824 году, провела детство в доме 41 по Лилльской улице. Памела был единственной наследницей Никола Гатто, гравера медалей при двор Людовика XVI, художника известного и богатого, друга Энгра; он умер 1832 году, оставив не только прекрасные коллекции, но и значительнее состояние. Кроме особняка на Лилльской улице ему принадлежал замо, Нофль-ле-Вье и еще один дом в Сен-Жерменском предместье - особняк Таванна (номер 5 по улице Сен-Доминик), который с 1826 по 1857 год нанимала г-жа Свечина [30], хозяйка прославленного салона - центра либерального католицизма.

Памела де Гардан вышла в 1846 году за Эдуара Брама, выпускника Политехнической школы, инженера путей сообщения. Новобрачные не покинули Сен-Жерменского предместья, они наняли квартиру в особняке герцога де Батара. В 1859 году супруги Брам с детьми перебрались в особняк Таванна, освободившийся после смерти г-жи Свечиной; там тремя годами позже Памела и скончалась.

Каролина Брам, появившаяся на свет в 1847 году, с самого рождения жила в Предместье; естественно поэтому, что, выйдя в 1866 году за Эрнеста Орвиля, она поселилась в особняке Таванна. В ту пору он был поделен на квартиры и сдавался внаем по частям; Каролина заняла верхний этаж, где прежде жило семейство Барбе де Жуй. Она умерла там в 1892 году, а ее муж - в 1920 году. Рене, вторая дочь Орвилей, вышедшая за графа де Вибре, долгое время жила на улице Сен-Доминик.

Итак, в течение целого столетия семья хранила верность Предместью.

Если, как мы только что убедились, не все те, кто родились в Сен-Жерменском предместье и воплощают его дух, живут там, то верно и обратное: не все, кто живут в Предместье, являются его уроженцами. Таковы, в частности, многочисленные обитатели предместья, обязанные своими титулами Наполеону. Например, особняк Кински (номер 12, ныне 53, по улице Сен-Доминик) при Первой империи принадлежал маршалу Ланну [31], затем перешел к генералу Вальтеру, в течение нескольких лет в эпоху Реставрации был собственностью герцога де Грамона и, наконец в 1832 году был продан графу Рею и его супруге, урожденной Массена, которые и жили в нем до своей смерти во времена Второй империи. Таковы и два богатых иностранца, ставшие при Июльской монархии знаменитостями, известными "всему Парижу", - Торн и Хоуп.

"Полковник" Торн, родившийся в 1776 году в Нью-Джерси, был сказочно богат. В Европу он прибыл в 1835 году, с женой и четырнадцатью детьми. Воинское его звание - Дельфина де Жирарден в 1848 году производит его даже в "генералы" - нимало не соответствовало действительности; он был обязан им исключительно любезности французов.

Торн обосновался в доме 54 по улице Варенн в особняке Монако, нынешнем Матиньонском дворце. Он нанял его у госпожи Аделаиды, сестры Луи-Филиппа, которая унаследовала его от своей тетки, герцогини де Бурбон, умершей в 1822 году.

Забавная деталь: герцогиня в 1816 году получила его от Людовика XVIII в обмен на принадлежавший ей Елисейский дворец [32]. В 1847 году, после смерти госпожи Аделаиды, особняк перешел к пятому сыну короля, герцогу де Монпансье. В 1848 году генерал Кавеньяк, глава исполнительной власти, реквизировал его и сделал своей резиденцией, а в 1852 году герцог де Монпансье продают его герцогу де Галльера.

Г-н Тори роскошно обставил свое жилище в стиле Ренессанс, истратив, по слухам, миллион франков. "Двести стульев, каждый из которых стоит четыреста, а то и пятьсот франков: судите же об остальном!" - писала "Мода". Торн нанял двадцать пять слуг и начал принимать гостей. Он жил на широкую ногу до 1848 года, когда революция вынудила его вернуться в Соединенные Штаты. Умер он в Нью-Йорке в 1859 году.

Светскую свою карьеру Торн начал строить не наугад. Он попросил о покровительстве двух знатных дам, жительниц Предместья - герцогиню де Роган и принцессу Леони де Бетюн, которой был представлен в Бадене тамошней великой княгиней. Они взяли на себя труд составить для Торна списки приглашаемых, и их протекция привлекла на его вечера людей хорошего происхождения. Принцесса Леони де Бетюн во время приемов ни на шаг не отходила от г-жи Торн. Принцесса была "старая дева довольно вульгарного вида", толстая и краснолицая, но имя ее заставляло забыть о непривлекательной внешности. Она держалась в доме Торна по-хозяйски: "Когда г-жа Торн принимала гостей, Леони всегда была при ней, или, вернее сказать, она была при Леони. Да и это г-жа де Торн могла считать милостью..."

Под водительством двух аристократок Торн обучился стратегии жесткого отбора и усвоил уроки так хорошо, что в конце концов полностью переменил ситуацию: если раньше в роли просителя выступал он, то теперь просителями сделались многочисленные светские люди, желавшие побывать на его приемах. Положение, которого он сумел добиться, производило сильное впечатление, равно как и царившая в его доме роскошь.

"Газеты, - писала Дельфина де Жирарден, - утверждают, что французское великосветское общество снизошло до богатого американца. Они глубоко заблуждаются. Напротив, это богатый американец снизошел до французского великосветского общества; он самолично изобретает и предлагает условия, на которых допускает аристократов до себя".

Торн приглашал в свои великолепные залы только две с половиной сотни избранников и с видимым удовольствием называл имена тех, кто в это число не вошел. В ту пору на раутах нередко собиралось до тысячи человек, и приглашение двухсот - двухсот пятидесяти гостей свидетельствовало о "чрезвычайной разборчивости", как замечает Виктор Балабин по поводу концерта у Ротшильдов 11 января 1843 года.

Торн был чрезвычайно требователен в отношении времени прихода и ухода гостей: "Начало в десять часов вечера, конец в три часа утра", - уточняли печатные приглашения. Приехавших после десяти не принимали; уехать до трех было невозможно. Указания же касательно нарядов для костюмированных балов были так подробны, что занимали две страницы и содержали от двенадцати до пятнадцати пунктов.

Бал 1841 года должен был представить прибытие генуэзского дожа ко двору Людовика XIV. Приглашенным настоятельно рекомендовали изучить в Версальском музее костюмы великого века. Дельфина де Жирарден уверяла, что, выставь Торн в своих печатных приглашениях: "Вход только в ночных колпаках", все светское общество сбежалось бы к нему в требуемых головных уборах.

Жизнь в Париже могла сделать американского "полковника" философом, ибо показывала, что люди готовы согласиться на любые, самые унизительные требования, лишь бы попасть в число избранных. Впрочем, у эксцентричных американцев находились французские подражатели: "Недавно, - пишет "Сьекль" 7 марта 1841 года, - один королевский нотариус <возможно, г-н Утребон, чье банкротство в 1847 году наделало немало шуму> разослал приглашения на бал, кончавшиеся указанием: "Кавалерам быть непременно в турецком костюме". За степенью турецкости следили строжайшим образом: тех, кто имел "вид недостаточно мусульманский", выставляли за дверь.

Но чего не сделаешь ради того, чтобы увидеть зрелища самые поразительные - такие, например, как костюмированный бал 1840 года у г-на Торна? Вдруг прозвучала фанфара, двери на галерею отворились и в залу въехала колесница, в которую были запряжены шесть мужчин, одетых восточными рабами; роль возницы исполнял князь Бельджиозо, а везла его колесница двух юных красавиц: мадемуазель Ротшильд и одну из дочерей Торна.

Приглашения на балы или многолюдные вечера ценились высоко, но еще почетнее были приглашения на празднества в узком семейном кругу. Не то чтобы на этих празднествах гости чувствовали себя особенно уютно: они терялись среди просторных зал, предназначенных дяя больших приемов. Но превыше всего было сознание, что ты допущен, включен в число избранных, меж тем как остальные, отверженные, кусают себе локти от зависти. Дельфина де Жирарден имела основания высказать следующее парадоксальное суждение: малые вечера устраиваются не ддя участников (три десятка женщин, не больше), но в гораздо большей степени "для тех, кого в число участников не включили". Пусть же это послужит утешением той, которую забыли: "Забывая ее, только о ней и думали".

Светская стратегия полковника Торна подкреплялась брачными союзами его детей с представителями аристократии. Двух его дочерей мы находим при дворе Наполеона III: это Мэри, жена барона Камиля де Вареня дю Бура, камергера императора, и Джейн, ставшая баронессой де Пьер, статс-дамой императрицы (она изображена на большом полотне Винтергальтера). Звонкоголосая Алиса в 1845 году вышла за графа д'Одюбара де Ферюссака. Один из сыновей Торна, Джеймс, женился на баронессе Терезине Лейкам, сестре второй жены Меттерниха.

Другие очень богатые иностранцы с не меньшим успехом использовали тактику Торна и брали себе в покровители уроженцев Сен-Жерменского предместья. Так, например, поступил Уильям Хоуп, сын банкира английского происхождения, сделавшего карьеру в Амстердаме, в банке "Хоуп и К°".

Уильям, родившийся в 1802 году, провел половину жизни в Париже и 3 февраля 1848 года получил от Луи-Филиппа французское гражданство. Уже в 1827 году он давал балы в собственном доме на улице Нев-де-Матюрен. Он любил актрис и пережил бурный роман с Женни Колон, которая предпочла ему Жерара де Нерваля. Он был способен, дабы пленить даму, разослать повсюду гонцов с поручением раздобыть -  в январе месяце - фиалки для украшения обеденного стола. Эта прихоть обошлась ему в 3000 франков. В 1835 году Хоуп женился на дочери генерала Раппа.

В 1838 году он осуществил в самом центре Предместья впечатляющую операцию с недвижимостью. Он купил у принцессы д'Экмюль, вдовы Даву, ее большой особняк (номер 121 по улице Сен-Доминик), который она начиная с 1826 года сдавала австрийскому послу, а также несколько соседних домов. Таким образом, в его распоряжении оказался целый комплекс роскошных зданий - дома 131-133 по улице Сен-Доминик и 15-17 по улице Иены. Номер 133 по улице Сен-Доминик он сдал сардинскому посольству, а остальные здания занял сам: это дало газетам основания говорить о "дворце" г-на Хоупа.

Работы, длившиеся до 1841 года, обошлись в семь с половиной миллионов франков. На новоселье 25 апреля 1842 года присутствовал цвет знати: Роганы, Гонто, Ноайи, Ла Тремуйи, Ришелье. Начиная с эпохи Реставрации г-н Хоуп принимал "лучшее парижское общество": список приглашенных составляла графиня де Ноай, супруга графа Жюста.

Владения Хоупа простирались на 12 тысяч квадратных метров и включали в себя сады с вековыми деревьями, теплицы, фонтаны, водоемы, беседки, конюшни, где стояло тридцать пять лошадей, и даже манеж для их выездки и прогулок. Роскошь внутреннего убранства не имела себе равных. В большой гостиной все - стены, окна, кресла - было обтянуто красным дамастом, оттенявшим великолепие мебели черного дерева с украшениями из позолоченной бронзы. В других гостиных Хоуп приказал вставить в деревянную обшивку стен картины из его галереи - полотна Рубенса, Иорданса, Карло Дольчи.

Столовых в доме было три: первая на шесть персон, вторая, обставленная массивной мебелью красного дерева, - на двадцать пять, третья - на двести. После больших балов в этой зале ужинали; там же в дни театральных представлений игрались спектакли. Бальная зала была исполнена в стиле Людовика XIV: ионические колонны и пилястры, окна и зеркала, обрамленные амурами и гирляндами листьев, потолки , украшенные картинами в оправах, роскошные светильники. Создателем декора был Диаз.

Всем было любопытно взглянуть на эту роскошь, тем более что г-н Хоуп охотно окружал свой "дворец" атмосферой таинственности и приглашал туда далеко не каждого. Поэтому в 1855 году, после его смерти, на распродажу обстановки "дворца" сбежался весь Париж.

Таким образом, списки приглашенных становились полезным орудием для достижения успеха в свете, настоящим орудием труда, которое его владелец долго отлаживал, причем имена людей, отсутствовавших в этом списке, значили ничуть не меньше, чем имена тех, кто в нем присутствовал.

Супруга маршала Удино, в частности, рассказывает о тщательности, с которой ее муж составлял списки приглашенных. Заимствовать чужие списки можно было лишь с величайшей осторожностью, дабы не скомпрометировать себя в глазах света. Джеральд Гаулд, богатый лондонский торговец, приехавший из Лиссабона, принимал "смешанное" общество, потому что имел двух "патронов", принадлежавших к двум разным сферам: Гид де Невиль представлял Сен-Жерменское предместье, а герцогиня Деказ [33] - светское общество, преданное Июльской монархии. Напротив, г-жа Бингем, жена американского банкира, отвергла списки приглашенных, предложенные ей герцогиней Деказ, которая принимала в Люксембургском дворце (герцог Деказ был пэром-хранителем печати), и избрала списки принцессы де Роган, "чистокровной уроженки Сен-Жерменского предместья". Об этом объявила 3 марта 1841 года легитимистская "Котидьен", радуясь, что июльская власть получила очередную пощечину. Быть может, г-жа Бингем брала пример с г-жи Торн?

Богатые иностранцы облагораживают свои деньги, выставляя свое богатство на всеобщее обозрение под покровительством аристократии. В результате им удается навязать большому свету свои прихоти. Дельфина де Жирарден подчеркивает переменчивость реакций .света, который, с одной стороны, покоряется капризам миллионеров-иностранцев, а с другой стороны, "поднимает возмущенные крики, когда герцог Орлеанский требует, чтобы к его супруге не приходили в сапогах", хотя это, в конце концов, не что иное, как напоминание о самой элементарной норме вежливости. В чем причина успеха Торна и Хоупа? Отчего они сумели привлечь к себе едва ли не все Предместье, меж тем как у богачей из квартала Шоссе-д'Антен это если и выходило, то с огромным трудом? Быть может, все дело в том, что иностранцы ничем не были связаны с подспудной борьбой партий во французском обществе и потому не могли никого скомпрометировать?

Противоборство Сен-Жерменского предместья и квартала Шоссе-д'Антен - одна из главных тем в литературе первой половины XIX века. Бальзак говорит о Дельфине де Нусинген, дочери папаши Горио и жене банкира из квартала Шоссе-д'Антен, что она "выпила бы всю грязь из луж от улицы Сен-Лазар до улицы Гренель", лишь бы ее приняла виконтесса де Босеан, одна из самых великосветских дам Предместья. В самом деле, когда виконтесса наконец приглашает ее к себе на бал, г-жа де Нусинген бросает умирающего отца и летит туда. Виконтессе прекрасно известно то страстное желание легитимации, которое влечет обитателей Шоссе-д'Антен к обитателям Сен-Жерменского предместья. Помогая юному Растиньяку, своему дальнему родственнику, проникнуть в светское общество, она дарует ему свое покровительство как некое "Сезам, откройся!": "Мое имя станет для вас Ариадниной нитью в этом лабиринте".

Притягательность союза между Сен-Жерменским предместьем и кварталом Шоссе-д'Антен и выгоды, которые он сулит, - клише, нередко используемые в театре. Характерный пример - комедия "Три квартала", с большим успехом сыгранная во Французском театре в 1827 году (позднее "Тремя кварталами" был назван первый парижский универсальный магазин). Действие пьесы происходит в трех разных гостиных: первый акт - у торговца из квартала Маре, второй - у банкира из квартала Шоссе-д'Антен, третий - у маркизы из Сен-Жерменского предместья. В каждом из этих трех домов есть девушка на выданье, причем все три невесты воспитывались в одном и том же монастыре. Дочь торговца не покидает улицы Сен-Дени и выходит за старшего приказчика своего отца. Сестра банкира выходит за бедного, но знатного виконта, а племянница маркизы - за банкира из квартала Шоссе-д'Антен.

Противостояние Предместья и Шоссе-д'Антен играет такую важную роль оттого, что соотношение между происхождением и богатством постоянно становится предметом размышлений, описаний, изображений. Стендаль выразил все это в лапидарной характеристике, данной в "Люсьене Левене" одной из "цариц Парижа", г-же Гранде: "Она была богата, как Ротшильд, и хотела быть знатной, как Монморанси".

Зимний светский сезон длился от декабря до Пасхи. Салоны открывали свои двери один за другим, причем по традиции последними начинали принимать гостей обитатели Сен-Жерменского предместья.

Сезон делился на две части: до и во время великого поста, начинавшегося за сорок дней до Пасхи. До поста свет был занят танцами: светскими балами, костюмированными балами по случаю масленицы, балами благотворительными. Во время поста танцевали меньше и больше слушали музыку. В течение первой трети года журналисты, заполняющие в газетах отделы светской хроники, не знают, куда кинуться и о чем писать, - так много событий совершается в светской жизни одновременно. "Уже две недели как парижский свет предстает перед нами во всем своем великолепии, - пишет Дельфина де Жирарден 10 февраля 1841 года, - так что сочинение этого фельетона, начатое в пятницу, было прервано тремя балами, двумя концертами и публичными чтениями двух комедий и одной трагедии..."

У сезона не было официального открытия, но было официальное закрытие: роль "прелюдии" к нему играло последнее представление в Итальянском театре [34] (в 1844 году, например, оно состоялось 7 апреля). Затем наступала пора "прогулки в Лоншан [35]", возвещавшая об окончании парижской светской жизни в этом году, и все начинали готовиться к переезду на летние квартиры.

В течение мая светское общество покидало столицу. "Почти все празднества этой недели были празднествами прощальными", - сообщает "Пресса" 17 мая 1841 года. 18 апреля 1844 года "Сьекль" сообщает, что во всех салонах толкуют о "последних днях", которые длятся пять-шесть недель. Тому, кто хочет жить светской жизнью летом, следует проводить май и июнь в Лондоне. В самом деле, англичане, в противоположность французам, проводят зиму в поместьях, развлекаясь псовой охотой, а с наступлением первых теплых дней возвращаются в Лондон.

На лето парижане уезжали в свои замки или загородные дома. Если летняя резиденция располагалась достаточно близко от Парижа, течение светской жизни не прерывалось. Графиня Аппони и герцогиня де Монморанси, перебравшись в свои отейские поместья, принимали гостей ничуть не реже, чем зимой в Сен-Жерменском предместье: граф Рудольф разливал чай, так же как в парижской резиденции посла, завсегдатаи, которые посещали этих дам в их "дни" зимой, не расставались с ним и летом". Художник Жерар, с 1800 по 1830 год принимавший гостей в своем салоне на улице Бонапарта, не прекращал своих еженедельных приемов и летом, когда переезжал в Отей [36], в свой прекрасный загородный дом посреди парка. Летом он принимал по понедельникам в Отее, а по средам в Париже: "В среду вечером все домочадцы оставались на ночь в парижском доме".

Если летняя резиденция располагается далеко от столицы, можно начать игру в поселян, как, например, поступает Дельфина де Жирарден, когда ей приходится последовать за мужем, депутатом от Бурганефа, в департамент Крез: по возвращении она принимается воспевать прелести сельской жизни.

Но, против ожиданий, и в деревне светские люди никогда не остаются в одиночестве, ибо и здесь, не смущаясь разделяющими их расстояниями, постоянно наносят друг другу визиты. Так, Джеймс Ротшильд давал приемы в своем замке Феррьер (департамент Сена-и-Марна), а брат его Соломон Ротшильд - в замке Сюрен, разрушенном во время Революции 1848 года. Г-жа де Дино и Талейран уезжали в замок Балансе, принц Шарль де Бово в Сент-Ассиз, граф Шарль де Гонто-Биран в Монжермон. Ноайи принимали друзей в Мененоне, граф де Лагранж в Данжю, где располагался принадлежавший ему конный завод, лучший во Франции, Шуазели-Пралены - в Воль-Виконте. В Маре у г-жи де Лабриш разыгрывались театральные представления, в Руайомоне у маркиза де Белиссена давались концерты. Гизо увозил на лето семью в Валь-Рише, неподалеку от Лизье, города, где его избрали депутатом.

Летняя миграция носила столь всеобщий характер, что в Париже не оставалось никого, кроме пэров, пролетариев и провинциалов, приехавших полюбоваться столицей. Княгине Ливен [37] это причиняло нестерпимые муки: она чувствовала себя счастливой лишь в столице, в самом центре жизни светской и политической, и питала нескрываемое отвращение к жизни за городом, но тем не менее покидала Париж, спасаясь от одиночества, которого боялась еще больше, чем зелени полей. Поэтому каждое лето, где бы она ни оказывалась, в Балансе у Талейрана, в Бадене с герцогиней де Дино или в Трувиле, она без конца жаловалась на судьбу.

Сентябрь был еще хуже июля - совершенно пустой месяц, и вдобавок месяц школьных каникул, которые длились с 15 августа до начала октября. Впрочем, родители покидали Париж, не дожидаясь, пока у детей кончатся занятия: так, герцогиня де Брой перебиралась в родовой замок задолго до того, как ее сын Альбер, учившийся в Париже в пансионе, присоединялся к родителям.

Модный молодой человек и помыслить не может о том, чтобы показаться в Париже в сентябре. Итак, тому, кто по причинам экономическим не имеет возможности уехать, остается один-единственный выход - отъезд симулировать. Следует с утра до вечера сидеть дома, не показывая носа на улицу, выходить только под покровом ночи, а встретив знакомого, делать вид, что ты его не знаешь. Октябрь - месяц, посвященный охоте. В Париж светское общество начинает возвращаться в ноябре.

Летом можно было также поехать на воды. До 1789 года лечение водами было доступно только высшей аристократии, иначе говоря, очень небольшому числу лиц. Популярность поездок на воды значительно возросла в период между 1815 и 1840 годами: если в начале 1820-х годов лечившихся водами было 31 тысяча, то десять лет спустя их стало 38 тысяч, а в начале 1840-х годов - 92 тысячи. К этому времени отдых на водах сделался необходимым элементом светского времяпрепровождения.

После 1815-го, а особенно после 1830 года вместо французских водолечебниц светские люди стали охотно посещать курорты иностранные. Три десятка великолепных курортов, известных всей Европе, располагались во Франции, Бельгии, Германии и Пьемонте. Назовем, например, Котре и Баньер-де-Бигор в Пиренеях, Виши и Мон-Дор в центре Франции, Спа в Бельгии, Баден, Эмс и Висбаден на берегах Рейна и, наконец, Экс-ле-Бен в Пьемонте.

Средний срок лечения составлял три недели. Врачи могли назначить и два курса подряд; так, герцог де Брой в 1820 году провел в Пиренеях два срока: сначала три недели в июне в Бонне, а затем весь август и начало сентября в Котре^. Средняя цена лечения водами в эпоху Реставрации составляла 250 франков [38], а при Июльской монархии - 300 франков. Поездка на воды была делом довольно разорительным, так как очень дорого стоило путешествие в дилижансе (железные же дороги к водолечебным курортам проложили лишь при Второй империи). Дорога из Парижа в Клермон-Ферран обходилась в 41,73 франка. Затем следовало нанять экипаж до Мон-Дора или Ла-Бурбуля. По расчетам доктора Мера. в 1838 году цена трехнедельного лечения в Мон-Доре, включая дорогу из Парижа и обратно, пансион и прочие расходы, доходила до 600 франков.

Почему пребывание на водах пользовалось среди французских правящих классов постоянно растущей популярностью? Разумеется, прежде всего потому, что росла вера в пользу такого лечения. Быть может, также и потому, что многие светские люди просто-напросто находили удовольствие в перемене мест; г-жа де Лабриш, например, писала 29 июня 1826 года: "Я полагаю, что путешествие и изменение климата часто приносят куда больше пользы, чем само лечение". Но главное, потому, что жизнь на курортах изобиловала развлечениями.

Эта новая форма общежительности претерпела в течение первой половины XIX столетия быструю эволюцию. В самом деле, в начале эпохи Реставрации, когда французские светские дамы отправлялись в Пиренеи на воды, они принимали гостей в наемных гостиных точно так же, как в своих парижских салонах. Мэн де Биран, проводивший лето 1816 года в Сен-Совере и Бареже, постоянно бывал у герцогини де Роган, где собирался "ее привычный круг".

Постоялые дворы и гостиницы, которые начали открываться повсюду, начиная с эпохи Реставрации, предоставили своим обитателям новое пространство для общения - частное, но менее замкнутое: большая комната с диваном, креслами, пианино и столами для игры. Неподалеку от купален выросли казино с гостиными, читальнями и концертными залами - точно такие же, как в немецких курортных городках. Некоторые из них отличались отменной элегантностью и были на очень хорошем счету. Салоны Фраскати в Баньер-де-Бигоре, открывшиеся в 1828 году, славились на всю Европу. Там давали балы, концерты, театральные представления. Еще шикарнее был курзал в Бадене, отделанный с исключительной роскошью. В Бадене, куда в 1820 году приехало 5 тысяч человек, в 1840 году приезжих было в четыре раза больше - почти 21 тысяча. Из них четверть составляли французы. В 1840-х годах в Бадене каждую неделю устраивалось несколько балов и три театральных представления, не говоря уже о ежедневном концерте.

Понятно, что в Баден ежегодно съезжалась вся европейская знать. Однако журналист, сочинявший светскую хронику для газеты "Сьекль", попав на этот немецкий курорт в сентябре 1839 года, обнаружил там очень немного французов из высшего общества: "Сен-Жерменское предместье не ездит дальше Клиши, Дьеппа или Энгиена". Напротив, в Бадене собрались все парижские знаменитости русского происхождения: княгини Долгорукая и Голицына, графиня Потоцкая, похожая чертами на Рашель, княгиня Ливен и герцогиня де Дино [39]. Подобно всем иностранным курортам, Баден обладал важным преимуществом: там можно было играть в азартные игры, меж тем как во Франции правительство в 1837 году закрыло все игорные дома. Директором Баденского игорного дома и курзала был г-н Беназе, откупщик парижских игорных домов в 1827-1837 годах. Сезон "рулетки и минеральных вод" оканчивался 31 октября.

Приезжавших на воды радовало то, что здесь они оказывались в привычной атмосфере, находили те же развлечения и ту же борьбу светских "партий", что и в Париже. В Спа летом 1842 года блистали "звезды" парижского музыкального и драматического театра: Полина Гарсиа-Виар-до, г-жа Персиани, Рубини, Тальберг, Лист, братья Батта, Рашель, мадемуазель Дежазе, Арналь и Ашар.

Что же до светских отношений, они оставались теми же, но принимали более гибкую форму. На водах было легче завязать знакомство и легче прекратить; так, во всяком случае, утверждает хроникер газеты "Сьекль" в июле 1840 года. В его очерке некий денди рассказывает о своих поездках на воды. Вот, например, он в Швейцарии, в Луэше:

"Вообразите большую залу с высокими сводами, а в ней - просторный бассейн, из которого торчит множество голов, принадлежащих существам обоего пола и самого разного возраста, иные из которых украшены весьма кокетливыми уборами, а иные - самым заурядным ночным колпаком. Я вошел в воду, приветствуя одного за другим всех присутствующих; можно было подумать, что я ступил на ковер, устилающий пол гостиной. В самом деле, по элегантности купальня ничуть не уступала салону. Здесь уже образовались свои кружки. Мужчины, разбившись на группы и погрузившись в воду по самый подбородок, степенно рассуждали о политике. Дамы щебетали; некоторые из них, расположившись перед маленькими плавучими столиками, занимались рукоделием, другие читали, устроив книгу на пробковом пюпитре. Картина, не лишенная известной живописности, портило ее лишь отвращение, внушаемое этим публичным купанием".

В самом деле, продолжает журналист, от воды у всех выскакивают прыщи, чей рост и величина становятся предметом всеобщего обсуждения...

Нарисованная журналистом картина, где светская благовоспитанность смешивается с омерзительной близостью чужих друг другу людей, кажется карикатурной и не слишком правдоподобной. Но, как бы там ни было, несомненно, что пребывание на водах позволяет расширить горизонты, завязать знакомства гораздо скорее, чем в Париже, ибо курорты -пространство куда более открытое и космополитичное, чем парижские салоны.

Третьим летним занятием были купания в море. В приморских городах светские люди обретают те же формы общежития, что и на водолечебных курортах. Тем более что на "изобретение пляжа" " повлиял образ жизни на курортах континентальных.

Первое во Франции купальное заведение было открыто в Дьеппе в 1822 году графом де Бранкасом. Герцогиня Беррийская привлекла туда Сен-Жерменское предместье. Именно там в 1830 году Рудольф Аппони узнал о парижском мятеже. "Наше маленькое общество мучают раздоры", - пишет он 31 июля. Накануне аристократы по наитию разделились на два клана; сторонники Карла Х собрались у принцессы де Леон, остальные - у виконтессы Альфред де Ноай.

Жители Сен-Жерменского предместья из верности низвергнутой династии продолжали ездить в Дьепп и после революции. Однако в 1840-х годах их сменила другая публика - финансовая аристократия Шоссе-д'Антен. В Дьеппе царит "блестящее оживление". Денди щеголяют роскошными туалетами: купаются в панталонах до щиколотки и фуфайках с короткими рукавами; выйдя из воды, кутаются в дорогие халаты и увенчивают голову вышитыми греческими колпаками, а при отливе устраивают прямо на пляже скачки. Сравнительно с ними купающиеся дамы являют собой верх умеренности, за исключением одной зябкой креолки, которая "входила в воду в меховой шубе и с муфтой".

Сен-Жерменское предместье вскоре отдало предпочтение Трувилю, где еще в 1842 году можно было "насладиться прелестями сельской жизни": восемь герцогинь провели там лето в виду моря. Но мода подчинит своей власти и эту рыбацкую деревеньку, ибо уже в следующем году здесь построят театр. Тем, кто чуждался и показной роскоши Дьеппа, и деланной простоты Трувиля, следовало отправиться в Гранвиль, где их ожидал "полный и пленительный набор наслаждений": прогулки, рыбная ловля, концерты, балы, не говоря уже о зрелище естественном - пляже, с его естественными декорациями и портиками темных скал.

1. Графиня Адель де Буань (урожд. д'Осмон, 1781-1866) - дочь известного дипломата маркиза д'Осмона, жена генерала де Буаня, светская дама, которую современный комментатор ее мемуаров называет "идеальным воплощением Сен-Жерменского предместья", язвительная мемуаристка, чьи записки (первое изд. - 1907-1908) отличаются исключительной подробностью, хронологической широтой материала (от царствования Людовика XVI до царствования Луи-Филиппа) и остротой характеристик. Им многим обязан Марсель Пруст, наделивший некоторыми чертами реальной графини де Буань свою маркизу де Вильпаризи.

2. Monsieur - титул старшего из братьев короля; в данном случае имеется в виду граф д'Артуа (1757-1836), брат Людовика XVIII, в 1824 г., после его смерти, ставший королем Франции под именем Карла X. Людовик XVIII пытался проводить линию более умеренную, "центристскую", Monsieur же деятельно покровительствовал ультрароялистам.

3. Г-жа де Лабриш (урожд. Прево) - невестка сразу двух прославленных дам: г-жи д'Эпине, хозяйки одного из самых знаменитых салонов XVIII века, где любили бывать многие энциклопедисты, и г-жи д'Удето, возлюбленной Жан-Жака Руссо; понятно, почему ниже о г-же де Лабриш говорится как о носительнице традиций ушедшего столетия. Дочь г-жи де Лабриш Каролина была замужем за графом Луи Матье де Моле (1781-1855), который несколько раз (1813-1814, 1817-1818, 1830) входил в кабинет министров, а в 1836-1839 гг. возглавлял его.

4. Граф Шарль де Ремюза (1797-1875) - в эпоху Реставрации журналист-либерал, при Июльской монархии заместитель министра внутренних дел в кабинете Моле (1836-1837), затем, в 1840 году, министр внутренних дел.

5. Герцогиня Клара де Розан (урожд. де Дюрас; 1799-1863) - дочь герцогини Клары де Дюрас (урожд. де Керсен; 1778-1828), автора нескольких романов, из которых наибольшей популярностью пользовалась "Урика" (1820). Среди завсегдатаев салона герцогини де Розан Мартен-Фюжье называет двух литераторов, при Июльской монархии добившихся немалых успехов на государственной службе: историк граф Нарсис де Сальванди (1795-1856) был в 1837-1839 и 1845-1848 гг. министром народного просвещения; историк литературы Абель Франсуа Вильмен (1790-1870) занимал этот же поста 1839-1840 и 1840-1845 гг.

6. Маркиза д'Эспар - надменная и жестокая аристократка, персонаж 24 романов, входящих в "Человеческую комедию" Бальзака (наиболее подробно ее портрет выписан в "Деле об опеке", 1836); Даниэль д'Артез - писатель, влюбленный в аристократку Диану де Кадиньян, действующее лицо 12 романов Бальзака, в том числе романа "Тайны княгини де Кадиньян".

7. Граф Рудольф Аппони (1802-1853) - кузен австрийского посла в Париже в 1826- 1848 гг. графа Антония Аппони, сотрудник этого посольства и автор интереснейшего дневника, изданного в 1913-1926 гг. под названием "Двадцать пять лет в Париже".

8. Герцог Омальский - (1822-1897) - четвертый сын Луи-Филиппа.

9. ...о Ста днях ... когда отец его не бывал ни у кого... - Родители Шарля де Ремюза, принадлежавшие к числу преданных слуг Наполеона при Первой Империи, в 1812 г., осознав бесперспективность императорской политики, отдалились от двора, поэтому временное возвращение императора вынудило их вести жизнь затворников.

10. Г-жа Девен - вдова умершего в 1803 г. финансиста и литератора, члена Французской академии Жана Девена, в чьем салоне собирался по вторникам весь цвет литературы и философии XVIII века: Дидро, Д'Аламбер, Бюффон, Сюар и пр.

11. Герцог Беррийский (1778-1820) - второй сын графа д'Артуа, будущего Карла X; его сын. граф Анри де Шамбор, должен был бы править Францией под именем Генриха V, если бы Июльская революция не лишила старшую ветвь Бурбонов права на корону.

12. Обер-камер-юнкер короля (premier gentilhomme de la Chambre du roi) - придворная должность, обладатель которой был первым среди придворных, прислуживавших королю во время его частных, непарадных трапез.

13. Герцог де Ришелье (1767-1822) возглавлял кабинет министров в начале эпохи Реставрации дважды: в сентябре 1815- декабре 1818 гг. и в феврале 1820 - декабре 1821 гг.

14. Герцогиня Ангулемская (1778-1851) - дочь казненных короля и королевы Франции, Людовика XVI и Марии-Антуанетты, жена старшего сына графа д'Артуа герцога Ангулемского (1775-1844).

15. Жан Франсуа де Сен-Ламбер (1716-1803), Жан Франсуа де Лагарп (1739-1803) и Жан Пьер Клари де Флориан (1755-1794) -литераторы последней четверти XVIII века, передавшие традиции "классиков" этого столетия Вальтера и Руссо писателям начала XJX века - поэту и ректору Университета при Наполеоне Луи де Фонтану (1757-1821) и прозаику, совершившему революцию в стиле французской литературы, но весьма внимательному к ее традициям, Франсуа Рене де Шатобриану.

16. Общежительность (urbanite) - светская учтивость, умение вести, держать себя в воспитанном, образованном обществе (в таком значении это слово употребляли в пушкинское время).

17. Мария-Амелия (1782-1866) - жена (с 1809 г.) герцога Орлеанского, в 1830г. ставшего королем французов под именем Луи-Филиппа.

18. Дельфина де Жирарден (урожд - Гэ;1804-1855) - дочь писательницы и светской дамы Софи Гэ, жена Эмиля де Жирардена (незаконного сына графа Александра дс Жирардена), создателя и владельца "La Presse" - первой французской дешевой газеты, издававшейся огромным тиражом, в большой мере за счет публикации рекламы. В этой газете Дельфина с 1836 по 1848 год публиковала под именем виконта де Лоне еженедельную светскую хронику "Парижские письма", комментированное издание которой выпустила в 1986 году А. Мартен-Фюжье.

19. ...сделаться поистине легендарным... - Прославленная красавица Жюльетга Рекамье (1777-1849), за которой безуспешно ухаживали особы королевской крови и знаменитые политики, в сорок лет отдала свое сердце Шатобриану, чье ежевечернее присутствие сообщало особую притягательность ее салону в парижском женском монастыре Аббеи-о-Буа, где она с 1819 г., когда ее муж банкир Рекамье разорился. нанимала маленькую квартирку.

20. Г-жа Дон - любовница одного из виднейших литераторов и политиков Июльской монархии Адольфа Тьера, выдавшая за него свою дочь и, таким образом, сделавшаяся его тещей; неумение обеих дам принимать гостей с истинной светскостью (надменное безразличие дочери и суетливость матери) было предметом насмешек и парижском высшем обществе.

21. Виктор Балабин (1812-1895) процитирован по изд.: Balabine V. Journal. P.,1914. P. 102. (Поскольку в книге Мартен-Фюжье сноска в этом месте отсутствует, я позволила себе привести ее среди своих примечаний).

22. Жак Лаффит (1767-1844) - банкир, один из активных участников Июльской революции и инициаторов избрания Луи-Филиппа королем, получивший после революции вначале пост министра без портфеля (август-ноябрь 1830), а затем возглавивший министерство (ноябрь 1830 - март 1831), однако на этом посту проявивший себя достаточно беспомощным и вынужденный уйти в отставку, что привело его к разорению и разрыву с новым королем.

23. Морни Шарль, граф, затем герцог де (1811-1865) - единоутробный брат Наполеона III, при Второй империи председатель Законодательного корпуса (1852-1865).

24. Герцог Шартрский (1810-1842) - старший сын Луи-Филиппа, в августе 1830 г. унаследовавший от отца титул герцога Орлеанского.

25. Граф Жюль де Кастеллан был знаменит тем, что с 1835 года стал устраивать в своем особняке театральные представления, в которых играли "самодеятельные" актеры из числа светских людей и которые неизменно вызывали живейший интерес "хорошего общества".

26. Герцог Теобальд де Шуазель-Прален (1805-1847), депутат (с 1839 г.), а затем с (1845 г.) пэр Франции, в 1847 г., не выдержав бесконечных приступов ревности жены, зарезал ее, а затем покончил с собой.

27. Семинария Иностранных миссий - основанная в 1663 г., эта семинария готовила миссионеров, призванных проповедовать католическую веру в разных концах света.

28. Закон о миллиарде для эмигрантов - принятый 27 апреля 1825 г. закон о частичном возмещении аристократам, эмигрировавшим из Франции во время революции и возвратившимся назад в эпоху Реставрации, стоимости того недвижимого имущества, которое не могло быть им возвращено.

29. Семья де Брой - основатель этого французского рода был пьемонтский дворянин Франческо Мария Бролья (Broglia), поступивший во французскую службу в середине XVII века; по-французски фамилия Broglie стала произноситься как Брой; этой транскрипции мы и придерживаемся, хотя в русских текстах первой половины XIX века распространено написание Броглио.

30. Софья Петровна Свечина (1782-1857) - русская католичка, с 1815 г. до смерти жившая в Париже ; салон ее точнее было назвать центром не либерального, но обновленного католицизма (главный из друзей и кумиров Софьи Петровны, доминиканец Лакордер, довольно скоро расстался с либеральными иллюзиями, но сыграл огромную роль в процессе возвращения французской католической церковью утерянного было ею влияния).

31. Ланн Жан (1769-1809) - подмастерье красильщика, сделавший блестящую военную карьеру и получивший звание маршала (1804) и титул герцога де Монтебелло (1808) от Наполеона.

32. Матиньонский дворец - ныне дом 57 по улице Варенн, резиденция премьер-министра Франции (названием своим он обязан Гойону де Матиньону) графу де Ториньи, владевшему им в 1723-1725 гг.), в Елисейском же дворце располагается резиденция президента Франции.

33. Эли Деказ (1780-1860) - сын нотариуса, фаворит Людовика XVIII, ставший в начале Реставрации министром полиции (1815-1818), министром внутренних дел (1818-1819), а затем главой кабинета (1819-1820); под давлением ультрароялистов король вынужден был отставить Деказа, который, однако, получил в качестве "компенсации" титул герцога, пост пэра Франции и должность французского посла в Лондоне; следующий валет политической карьеры Деказа пришелся уже на Июльскую монархию, ревностным сторонником которой он стал; женат Деказ был на дочери пэра Франции графа Жозефа де Сент-Олера, "особе очень хорошего рода" (Chateaubriand. Memoires d'outre-tombe. P., 1951. T.2. P.12).

34. Итальянский театр, или Итальянская опера, где спектакли на итальянском языке 111ЛИ по вторникам, четвергам и субботам, считался самым элегантным театром Парижа; туда ездила самая изысканная и роскошно одетая публика (см.: Martin-FugieA. La vie elegante... P. 311-312).

35. Прогулка в Лоншан - это обыкновение восходило к XVIII веку, когда знаменитая певица мадемуазель Лемор удалилась в расположенное в Булонском лесу аббатство Лоншан и каждый год в среду, четверг и пятницу Страстной недели знать приезжала послушать ее пение во время службы. Аббатство было разрушено в 1790 году, однако у светских людей сохранилась привычка ездить на Страстной неделе по этой дороге и демонстрировать новейшие моды; до Июльской монархии поездки в Лоншан оставались привилегией знатных модников и модниц, при Луи-Филиппе их сменили буржуа в наемных экипажах, и высшим шиком среди благороднорожденных щеголей стало не участие в поездках в Лоншан, а наоборот, воздержание от них (см.: Martin-Fugier A. Ор. cit. P.330- 332).

36. Отей - деревня между Булонским лесом и Сеной, с 1860 г. в составе Парижа.

37. Княгиня Ливен Дарья Христофоровна (урожд. Бенкендорф; 1786-1857), жена русского посла в Англии князя Ливена, с 1837 г. возлюбленная Франсуа Гизо, в эту пору не занимавшего министерского поста, но ведшего активную политическую деятельность в палате депутатов. Отношениям Гизо и княгини Ливен посвящена в книге Мартен-Фюжье отдельная глава "О чувстве превосходства": княгиню, главной страстью которой была политика, влекло к Гизо его ярко выраженное политическое призвание, ему же импонировало в княгине ее благородное происхождение, ее обостренное ощущение светского этикета, ее репутация в европейском политическом мире, где мнение этой дамы, некогда пробудившей страсть в сердце австрийского канцлера Меттерниха, имело, несмотря на свою неофициальность, немалый вес.

38. ...составляла 250 франков... - В пору, когда 10 франков за билет на бал в Опере были суммой, доступной только людям очень состоятельным, такая цена за лечение была, безусловно, весьма внушительной.

39. Герцогиня де Дино (1795-1862), племянница и возлюбленная Талейрана, названа русской, вероятно, потому, что она была урожденной принцессой Курляндской, а Курляндия с 1795 г. входила в состав России.