Эрнест Лависс, Альфред Рамбо

ИСТОРИЯ XIX ВЕКА

К оглавлению

Том 5. Часть 1. Революции и национальные войны. 1848-1870.

ГЛАВА IX. ИСПАНИЯ И ПОРТУГАЛИЯ. 1848—1870

I. Испания

Общий характер царствования Изабеллы II.

В продолжение последних двадцати лет царствования Изабеллы II история Испании на первый взгляд являет собой картину смятения и беспорядка. Теоретически Испания считалась конституционной монархией, но основная пружина такого правительства — общественное мнение — отличалось здесь столь капризным и непостоянным характером, что избирательный механизм поочередно служил игрушкой в руках всех испанских партий. Кортесы представляли всегда только ту клику, которая провела выборы; невежественная народная масса по-прежнему находилась в полном подчинении у духовенства; время от времени ее охватывал мимолетный порыв, она судорожно содрогалась и затем вновь погружалась в состояние неподвижности. Просвещенное меньшинство, боровшееся за установление нового режима, не сумело удержать за собой завоеванных позиций.

Усиленные бывшими карлистами, “умеренные” все больше и больше проникались абсолютистским духом и, приняв название неокатоликов, вернулись к традиционной монархии “божьей милостью”. Прогрессисты не дерзали открыто порвать с католической церковью и уверяли, что они такие же хорошие католики, как и их противники; их желания не шли далее заключения конкордата с Римом. В продолжение долгого времени они не решались открыто выступить против монархии и хвастали своей лояльностью, и только в самом конце рассматриваемого периода из их среды выделяется республиканская партия.

И прогрессисты и умеренные отличались крайней резкостью, непримиримостью и пренебрежением к законам; в той и в другой партии главную роль играли не принципы, а личности.

Среди всеобщей моральной анархии прочно стояли три элемента: церковь, двор и армия.

Церковь сохранила власть над душами. Вплоть до 1869 года в Испании были запрещены все культы, кроме католического, а всякая попытка иноверческой пропаганды строго подавлялась. Духовенство лишилось части своих земельных имуществ, но не потеряло своего влияния, а так как ему разрешено было приобретать новые земли, оно лихорадочно спешило возместить свои потери. Влияние духовенства давало себя чувствовать в министерских советах, в кортесах, в муниципалитетах, в школах и в литературе. Самые могущественные министры вынуждены были с ним считаться. Епископы относились к светской власти вызывающе и высокомерно, а часто и с открытой враждебностью.

Двор стал рабом церкви, которая проповедовала народу покорность. Вступив в неудачный брак, королева скоро лишилась всякого уважения в глазах подданных и в конце концов навлекла на себя полное презрение. Она окружила себя священниками и монахинями; одним из ее наперсников был автор ханжеской книги Золотой ключ монах Сирило де ла Аламеда, которого она сделала толедским архиепископом. Таким же безумным фанатиком был и ее духовник, патер Кларет. Неразлучная подруга королевы, монахиня сестра Патросинио, была уличена судом в мошенничестве, что не мешало ей пользоваться при дворе неограниченным доверием.

В каком-то темном углу дворца прозябал и интриговал принц-супруг дон Франсиско — душа всех клерикальных заговоров. Его брат, дон Энрико, герцог Севильский, человек более деятельный и умный, стремился играть политическую роль, но это ему никак не удавалось вследствие недостатка такта. Герцог и герцогиня Монпансье жили в стороне от двора, во дворце Сан-Эльмо в Севилье, но французское происхождение герцога и его бережливость мешали ему быть популярным; жители Севильи прозвали его “апельсинщиком” (naranjero) за то, что он продавал апельсины из своих садов. Экс-регентша Христина пыталась примирить королеву с ее супругом; герцог Рианзарес, муж Христины, спекулировал железнодорожными акциями и вызвал к себе в Мадриде всеобщую ненависть.

При всем том роскошь и галантность царили при дворе. Старый этикет мало-помалу становится менее строгим; во дворце и в летних резиденциях устраиваются балы и концерты, королева выезжает на Principe, в оперу, на Toros (бой быков); она любит называть себя “испанкой, настоящей испанкой, вроде тех, которые живут в квартале Ла-Палома и носят кинжал за подвязкой чулка”. Расточительность ее превосходит всякие границы: Нарваэс получает от нее подарок ценностью в 8 миллионов реалов, она раздает золото направо и налево, и потому ее очень любят придворные завсегдатаи, которых народ называет Polacos и которые толкают королеву на путь абсолютизма.

Армия сформировалась во время войны за независимость и завоевала власть в результате побед, одержанных над карлистами. Как это часто бывает во время междоусобных войн, каждый генерал является вместе с тем и дипломатом и воображает себя государственным деятелем. Эспартеро, граф Лучана и герцог де ла Виториа, был регентом Испании и остался кумиром прогрессистов. Нарваэс, подобно Эспартеро, был героем семилетней гражданской войны, но зависть к герцогу де ла Виториа толкнула его в ряды умеренной партии; он считался самым активным и энергичным генералом в армии. О'Доннель, Прим и Серрано помогли ему низвергнуть Эспартеро, но О'Доннель всегда отличался большим либерализмом, чем Нарваэс. Прим и Серрано в конце концов усвоили демократические принципы, не став, впрочем, республиканцами. За этими признанными вождями шла целая плеяда других известных генералов, как Павия, братья Конча, Дульсе, Сан-Мигуэль, Эчагуэ, Забала, Рос де Олано, Алкала Галиано и множество других, служивших в глазах народа воплощением рыцарской славы Испании.

В стране, где к избирательным урнам ходят одни лишь политиканы и где династия не пользуется никаким престижем, армия становится господствующей силой, стоит ей только этого пожелать. Преторианский режим, которому в течение столь долгого времени подчинена была Испания, объяснялся, таким образом, достаточно глубокими причинами и принес ей меньше вреда, чем мог бы принести другим нациям. Армия в Испании имела чисто национальный характер; она могла похвалиться тем, что в ней сосредоточен цвет народа — все наиболее активные, решительные и смелые его элементы. Можно лишь пожалеть, что, к несчастью для Испании, армия слишком часто вступала в союз с реакцией и с незаслуженным презрением относилась к гражданскому элементу; лояльный сговор между военными вождями и выдающимися деятелями либеральной партии мог бы сделать военную диктатуру несколько менее суровой и придать учреждениям большую устойчивость.

Несмотря на беспрестанную смену министерства, капризы королевы, на бунты, государственные перевороты и революции, Испания в период 1848—1870 годов сделала большие успехи и начала пожинать плоды тех мучительных жертв, которые она принесла для завоевания свободы. Она стала походить на современную нацию, и если материальный прогресс сопровождался, по-видимому, заметным понижением общественной нравственности, то это досадное явление свойственно не одной только Испании и здесь лучше, чем где-либо, объясняется частым повторением революционных и контрреволюционных потрясений.

Нарваэс.

С 3 октября 1847 года до 10 января 1851 года Нарваэс возглавлял совет министров и правил Испанией, нигде не встречая противодействия. Он восстановил согласие в королевской семье и послал генерала Павия умиротворить Каталонию. После Февральской революции 1848 года он убедил кортесы вручить ему неограниченные полномочия и немедленно распустил палату (23 марта). Прогрессистская партия пыталась вызвать восстания и пронунсиаменто; Нарваэс закрыл несколько газет, выслал Олозагу в Кадикс, а некоторых лиц сослал на Филиппинские острова, приказал расстрелять нескольких взбунтовавшихся солдат, а так как английский посланник, как ему казалось, поддерживал революционеров, он предложил ему выехать из Мадрида (17 мая). Этот решительный поступок доставил Нарваэсу большую популярность и привлек к нему симпатии иностранных [Реакционных. — Прим. ред.] правительств; Пруссия, Австрия и “Св. престол” признали наконец правительство Изабеллы.

Карлисты старались воспользоваться затруднительным положением правительства и возобновить междоусобную войну. Карлистские восстания в Наварре, Эстремадуре, Андалузии и Сантандере закончились неудачей; но Кабрере удалось собрать в Каталонии 5000—6000 человек, с которыми он продержался до 7 января 1849 года. В одной стычке он был ранен и вынужден бежать во Францию (23 апреля). Французское правительство, желавшее победы конституционалистам, не позволило графу Монтемолину, сыну дона Карлоса, перейти границу. 9 июня Нарваэс блестяще закончил карлистскую войну, даровав общую амнистию всем замешанным в ней лицам.

Желая показать, что конституционное правительство остается преданным папе, Нарваэс послал в Италию 9000 испанских солдат, чтобы помочь французам восстановить светскую власть папы. Испанцы заняли Террачину, затем Веллетри и во время осады Рима следили за движением гарибальдийских отрядов. После взятия французами “вечного” города они заняли Сполетто и Нарни.

Положение Нарваэса казалось безусловно прочным, когда непонятный каприз королевы внезапно лишил его власти. Король, его духовник — монах Фульхенсио — и сестра Патросинио добились отставки кабинета и замены его абсолютистским министерством, во главе которого был поставлен граф Клеонард. Но ввиду всеобщего возбуждения королева испугалась сделанного ею шага и снова призвала Нарваэса. “Министерство-молния” просуществовало всего двое суток. Патер Фульхенсио был выслан в Арчидону, сестра Патросинио — в Талаверу, а у “короля” (супруга) отнято было управление королевскими вотчинами и комендатура дворца. Зато Нарваэс нажил в его лице непримиримого врага.

Вернувшись к власти, маршал пытался упорядочить финансы и развить в Испании крупную промышленность, но прежде всего необходимо было привести к равновесию бюджет. Гонзалес Браво предложил сократить расходы на армию — Нарваэс его уволил. Приходилось заимствовать авансом 183 миллиона реалов из бюджета 1852 года, и Нарваэс, чтобы не отказываться от своего решения, подал в отставку (10 января 1851 г.).

Крайняя реакция.

Трехлетие, протекшее после удаления Нарваэса, отмечено терпеливыми усилиями восстановить старый режим. Королева была исполнена предрассудков, считала либерализм и парламентаризм ересью и была не прочь упразднить кортесы. Духовенство толкало ее на этот путь, уверенное, что оно само восторжествует в случае успеха королевы. Кабинеты Мурильо, Ронкали, Лерсунди и Сарториуса были простыми орудиями личной политики Изабеллы.

Браво Мурильо подтвердил конкордат, заключенный со “Св. престолом”. Католическая религия была признана единственно дозволенной в Испании; епископам предоставлен надзор за школами и цензура книг; отчуждение проданных церковных имуществ признано законным, зато церковь получила право приобретать новые имущества. В общем новый конкордат оказался весьма выгодным для католической церкви. Рождение инфанты Изабеллы (20 декабря 1851 г.) и покушение священника Мерино на жизнь королевы вызвали взрыв верноподданнических чувств в народе, и министры воспользовались этим, чтобы опубликовать в Мадридской газете важный проект конституционной реформы.

Протесты всей прессы вынудили правительство отказаться от мысли о государственном перевороте. Кабинет Ронкали попытался провести конституционную реформу законным порядком, но потерпел неудачу вследствие сопротивления сената. Тогда королева назначила председателем совета министров Сарториуса, одного из самых решительных сторонников абсолютистской политики. На этот шаг королевы сенат ответил постановлением, что отныне ни одна железнодорожная концессия не будет выдаваться без предварительного разрешения палат. Это был прямой удар по герцогу Рианзаресу. Королева немедленно отсрочила заседания кортесов (10 декабря 1853 г.).

В продолжение семи месяцев двор, казалось, поставил себе задачей систематически провоцировать общественное мнение. Бюджет был обнародован посредством декрета, и на это обстоятельство было указано нации летучим, листком, подписанным сотрудниками семи больших мадридских газет. Всякое заявление, требовавшее нового созыва кортесов, каралось тюрьмой или изгнанием, а Мадрид был объявлен на осадном положении. 26 апреля 1854 года появился первый номер периодического памфлета, озаглавленного Нетопырь (El Murcielago) и разоблачавшего всю опасность создавшегося политического положения. Памфлет этот нападал последовательно на банкира Саламанку, на герцога Рианзареса, на королеву-мать Христину, на королеву Изабеллу, на ее тогдашнего фаворита, названного полным именем. Вся Испания читала эти желчные обличения, часть которых принадлежала перу дона Антонио Кановаса дель Кастильо. 28 июня О'Доннель возмутил стоявшие гарнизоном в Мадриде кавалерийские полки с целью низвергнуть правительство Роlacos.

Викальваро.

30 июня 1854 года пехота и артиллерия мадридского гарнизона, состоявшие под начальством генерала Блазера, вступили в бой с конницей О'Доннеля при Викальваро. Сражение кончилось вничью. Блазер захватил несколько пленных, но не мог преследовать О'Доннеля, отступившего к Аранхуэсу. Тем не менее положение инсургентов становилось уже довольно критическим, когда Кановасу дель Кастильо пришла в голову мысль привлечь прогрессистов к делу О'Доннеля. Он доставил генералу готовую политическую декларацию, которую последний поспешил обнародовать и которая известна под названием “Мансанаресской программы”. Согласно этой программе династия сохранялась, но созывались учредительные кортесы, восстанавливалась милиция и была обещана более широкая свобода, более беспристрастное правосудие и муниципальная децентрализация.

Королева уволила Сарториуса и назначила на его место Кордову. 17 июля мадридцы во время боя быков потребовали исполнения гимна Риего, а вечером восстание организовалось при криках “Да здравствует милиция! Смерть Христине! Смерть ворам!” Дворец королевы-матери был разграблен; Кордове удалось очистить главные улицы, но северная часть города покрылась баррикадами. Утром 18 июля королева заменила Кордову герцогом Ривасом и обещала созвать кортесы. Но Мадрид не хотел положить оружия; был момент, когда Изабелла помышляла о бегстве в Аранхуэс, но по совету французского посла осталась в Мадриде. Полковник Гаррига, взятый в плен при Викальваро и приговоренный к смерти, был помилован, произведен в генералы, и его умоляли добиться прекращения перестрелки. 19-го в Мадриде находилось до 3000 вооруженных инсургентов. Банкир Севильяно собрал у себя на дому нескольких друзей, принадлежавших к партии прогрессистов. Эти люди поставили во главе своей группы генерала Сан-Мигуэля и решили выступить в качестве посредников между народом и двором. Королева назначила Сан-Мигуэля генерал-капитаном Новой Кастилии и пригласила в Мадрид О'Доннеля и Эспартеро. В продолжение еще целой недели Мадрид оставался во власти анархии. Наконец утром 28 июля в Мадрид прибыл Эспартеро, и в тот же день вечером туда приехал О'Доннель. А через месяц Христина покинула Испанию и укрылась в Португалии.

Учредительные кортесы.

В кортесах большинство принадлежало либералам и прогрессистам, которые составили Либеральный союз. Кроме того, там насчитывалось известное число непримиримых прогрессистов, двадцать три демократа и один абсолютист — дон Кандидо Носедаль. Председателем был избран Эспартеро, и сохранение монархии вотировано внушительным большинством голосов.

Конституция 1855 года была возвращением к конституции 1837 года, но кортесы натолкнулись на непреодолимые финансовые затруднения. Чтобы покончить с этим, они постановили распродать все недвижимые имущества мертвой руки. [В тот момент это были церковные и монастырские земли, отдававшиеся как в краткосрочную, так и долгосрочную аренду, но неотчуждаемо принадлежавшие церкви или монастырям. Долгосрочные арендаторы не имели права продавать и передавать их по наследству без разрешения церкви и без особого всякий раз взноса в пользу церкви или данного монастыря. Это был чисто феодальный пережиток, оставшийся от конца средних веков. — Прим. ред.] Королева утвердила этот закон с крайней неохотой, причем понадобилось еще выслать сестру Патросинио, подстрекавшую королеву к гражданской войне. Два мадридских священника пустили слух, будто распятие в церкви Сан-Франсиско покрылось потом. Прогрессистские министры изгнали их, как и сестру Патросинио.

10 марта 1855 года скончался дон Карлос, права которого перешли к его сыну, графу Монтемолину, принявшему имя Карла VI. В Наварре, Арагоне и Каталонии вспыхнули бунты, которые были быстро подавлены, и кортесы, уверенные в прочности своего положения, отсрочили свои заседания с 17 июля до 1 октября.

К открытию новой сессии многие депутаты, посетившие Всемирную выставку 1855 года в Париже, возвратились в более умеренном и деловом настроении. В общественном мнении совершился перелом, памфлетисты осмелились нападать на герцога де ла Виториа (“герцог победы”), и О'Доннель, который всегда склонялся к умеренной партии, уже мог надеяться, что ему удастся заменить Эспартеро. Когда в Старой Кастилии произошли волнения, вызванные членами умеренной партии, О'Доннель отказался преследовать виновных в подстрекательстве к беспорядкам. Прогрессистские министры подали в отставку, и королева согласилась принять ее. Эспартеро понял, что его обманули, сложил с себя председательство в кортесах, и О'Доннель один остался хозяином положения.

Вскоре все могли убедиться, что честолюбивый генерал гораздо больше дорожит властью, чем принципами. Подавив несколько прогрессистских восстаний, он без всяких околичностей вернулся к конституции 1845 года, ограничившись изданием дополнительного акта, в котором обещал кортесам ежегодную четырехмесячную сессию, а также некоторые гарантии личной неприкосновенности и свободы печати. О'Доннель был уверен в своей победе, но королева перехитрила его. Она потребовала, чтобы продажа церковных имуществ была приостановлена. О'Доннель пошел на эту уступку и с этого момента потерял всякий кредит в глазах своей партии. Лишь только он перестал быть опасен, королева немедленно его уволила. 12 октября 1856 года Нарваэс вернулся к власти и поспешил восстановить положение вещей, существовавшее до битвы при Викальваро.

Экономический прогресс Испании.

Нарваэс хотел утешить Испанию в потере свободы, стараясь подарить ей внутреннее процветание. Заем в 300 миллионов реалов сообщил некоторую эластичность государственным финансам. Проведение в Мадрид воды из Лосойи, обстраивание и оборудование Пуэрта-дель-Соль (главной улицы и центра города), основание Академии моральных и политических наук, учреждение Статистического комитета, открытие сельскохозяйственной выставки в Мадриде — все это свидетельствовало об уме и рвении Нарваэса. Но суровый характер управления создал ему такую непопулярность, что 4 октября 1857 года королева его уволила.

После рождения принца Астурийского, дона Альфонса (28 ноября), королева совершила путешествие в Валенсию и Аликанте. Она возвратилась в Мадрид, чтобы присутствовать при освящении Лосойского водопровода. В этот самый блистательный день своего царствования она сумела понять, что ей не следует слишком далеко заходить по пути реакции. Она снова призвала О'Доннеля, вернувшегося на этот раз к власти с однородным министерством и с вполне определенной программой. Страна послала ему послушные кортесы, провинциальные депутации и муниципальные советы, и таким образом пришло к власти при самых благоприятных предзнаменованиях наиболее плодотворное министерство всего царствования.

О'Доннель и Либеральный союз.

О'Доннель понимал, что благоволение королевы для него безусловно необходимо. Он не заводил уже речи о продаже церковных имуществ; иезуиты были водворены в великолепном монастыре Сан-Маркос де Леон; сестра Патросинио снова появилась при дворе и начала основывать монашеские обители во всех королевских резиденциях; О'Доннель со свечой в руке лично участвовал в церковных процессиях, а в 1861 году отказался признать Виктора-Эммануила королем Италии. [Из угождения папе Пию IX. — Прим. ред.] По отношению к демократам он выказал жестокость: осудил на смерть республиканца Сикста Камару и сослал на галеры 400 андалузских крестьян, виновных в организации коммунистического восстания. [Это было восстание крестьян, желавших (что было первым поводом) закрепить за собой арендные участки, откуда их сгоняли в больших количествах. — Прим. ред.] Зато он отнесся с величайшей предупредительностью к графу Монтемолину и его брату, дону Фернандо, схваченным 2 апреля 1860 года войсками, которые генерал-капитан Ортега пытался увлечь в карлистское восстание. Ортега был расстрелян, но Монтемолина и его брата лишь пригласили подписать отречение от своих прав (23 апреля) и затем выпустили на свободу. 15 июня оба принца заявили, что они считают это отречение недействительным. Но в декабре 1860 года и в январе 1861 года они умерли один за другим в Триесте от тифа, а дон Хуан Бурбонский, последний представитель этой ветви, был отвергнут карлистами, которые признали королем его двенадцатилетнего сына дона Карлоса. Таким образом, карлизм перестал быть опасным — по крайней мере на несколько лет.

Во внутренних делах О'Доннель придерживался политики концентрации. Имея в кортесах сплоченное большинство, получившее кличку “ирландской бригады”, он раздавал высшие должности своим родственникам и любимцам и не обращал никакого внимания на возмущение оппозиции. Хотя финансовое положение далеко нельзя было назвать блестящим, а дефицит достиг 740 миллионов, общественные работы получили необыкновенное развитие. Испания покрылась железными дорогами, построенными на французские капиталы французскими инженерами. В 1867 году длина испанской железнодорожной сети достигла 6000 километров. В главных городах построены были газовые заводы. В Мадриде, Барселоне и Валенсии возникли финансовые компании; в горном деле применены были научные методы эксплуатации; порты были улучшены; водоизмещение судов торгового флота достигло 400000 тонн; торговые обороты возросли с 250 миллионов франков в 1848 году до 896 миллионов в 1864 году.

Не ограничиваясь содействием экономическому развитию страны, О'Доннель хотел еще доставить ей престиж военной славы. Вместе с Францией он участвовал во взятии Сайгона и Турана. Он снова присоединил республику Сан-Доминго к Испании и воспользовался набегом ангерских мавров, чтобы объявить войну Марокко.

Марокканская кампания.

Война с Марокко была личным делом О'Доннеля, но Испания не извлекла из нее ничего, кроме пустой славы. Впрочем, еще до начала кампании ясно было, что такой исход неизбежен. Испугавшись угроз Англии, О'Доннель заранее дал обязательство воздержаться от всяких территориальных приобретений. Это донкихотство министра обошлось Испании в 8000 человеческих жизней.

Война была объявлена 12 ноября 1859 года и началась блокадой Танжера, Лараша и Тетуана. Двумя наиболее уязвимыми пунктами Марокко являлись Танжер и Тетуан, но испанскому флоту не удалось подвезти достаточные силы ни к одному из этих пунктов. О'Доннель удовольствовался тем, что сосредоточил в Сан-Рокском лагере, недалеко от Гибралтара, 44000 человек и 3000 лошадей и перебросил их в Сеуту, откуда они вдоль морского побережья должны были двинуться на Тетуан. Сам он принял главное начальство. Эчагуэ Забала и Рос де Олано командовали корпусами, Прим — резервом и Алкала Галиано — кавалерией.

Кампания открылась 19 ноября занятием древнего мавританского дворца, известного под названием Эль-Серальо. Испанцы построили перед ним два редута: Изабелла II и Принц Альфонсо. Отбив 23 и 24 ноября атаки марокканцев, испанцы 25 ноября были сами отброшены к Эль-Серальо; но 26-го прибыл О'Доннель в сопровождении Прима и Забалы, снова овладел редутами и приказал возвести третье укрепление, названное Король Франсиско. 9 ноября была отбита общая атака марокканцев. 12-го высадился с третьим корпусом Рос де Олано, и в последних числах декабря все атаки марокканцев разбились о стойкость испанских войск.

1 января 1860 года испанская армия перешла в наступление и овладела долиной Кастильехос, причем Прим, попавший в опасное положение вследствие своей кипучей отваги, был спасен подоспевшим на выручку Забалой. Марокканцы отступили на крутую обрывистую гору Монте-Негрон, господствовавшую над морем; испанцы обошли позицию Монте-Негрон, но подвигались вперед медленно и с большими трудностями. Будучи отрезаны от Сеуты и не получая продовольствия от флота вследствие бури, свирепствовавшей на море, они в течение трех дней оставались без пищи. Отбив 10 и 12 января атаки мавров, испанская армия обогнула наконец мыс Негрон (14 января) и расположилась против Тетуана на берегах Гуад-эль-Гелу. 31 января марокканцы под начальством брата мароккского султана тщетно пытались пробиться сквозь испанские линии. 4 февраля испанцы в свою очередь атаковали неприятеля и на следующий день вступили в Тетуан, где захватили 146 орудий. 17 февраля Мулей-Аббас предложил мир. Испанцы потребовали уступки всей территории между Сеутой и Тетуаном и 200 миллионов реалов.

Военные действия возобновились 23 февраля. 11 марта арабы предприняли бесплодную атаку на Тетуан, а 23 марта снова были разбиты в большом сражении при Гуад-эль-Расе. Но О'Доннель, смущенный встреченным сопротивлением, подписал мирный договор, по которому Марокко обязывалось уплатить всего 100 миллионов реалов контрибуции. Зато Испания пожала по крайней мере моральные плоды своих усилий: вся Европа дивилась мужеству испанских солдат, а одно время речь даже шла о допущении Испании в число великих держав, но этот проект, выдвинутый Францией, был отклонен в результате происков Англии.

Падение О'Доннеля.

Наполеон III пытался вовлечь Испанию в мексиканскую войну, но Прим подписал с Хуаресом конвенцию в Ла-Соледаде и предоставил французскому генералу Лоренсезу одному идти на Пуэблу. Наполеон III был крайне раздражен этой, как он выразился, изменой. Поведение Прима вызвало в Испании оживленные толки. Прогрессисты усмотрели в этом инциденте удобный случай для нападения на министерство, политика которого с каждым днем становилась все более реакционной. Умеренные, руководимые Гонзалесом Браво, не забыли Викальваро и не слишком ревностно поддерживали министра. После нескольких месяцев борьбы О'Доннель вышел в отставку (2 марта 1863 г.), а вместе с ним исчез и Либеральный союз, который, по словам Кальво Асенсио, “не имел ни традиций, ни принципов, ни истории, а годился лишь для того, чтобы питать самые наивные надежды, давать приют людям усталым и удовлетворять жадные аппетиты”.

Распадение Либерального союза.

Годы, последовавшие за падением О'Доннеля, были отмечены все прогрессировавшим возвращением двора к абсолютистским идеям. Эта безрассудная политика в конце концов стоила Изабелле трона после пяти с половиной лет междоусобной борьбы и насилий.

Кабинет Мирафлореса Конча еще пробовал управлять легальным порядком, но партии, так долго сдерживавшиеся твердой рукой О'Доннеля, возобновили борьбу с удвоенной энергией. Министерство, вынужденное распустить кортесы, добилось от избирателей послушной палаты, но прогрессистская партия вся целиком воздержалась от голосования и разоблачила перед избирателями недостатки избирательной системы. С самого открытия сессии (4 ноября 1863 г.) абсолютисты начали борьбу с кабинетом. Присуждение к каторжным работам на галерах нескольких пасторов реформатской церкви в Андалузии вызвало яростные протесты по всей Испании. 17 января 1864 года кабинет Мирафлореса уступил место министерству Арасолы, приятному королеве и пользовавшемуся поддержкой Прима и прогрессистов. По истечении шести недель министры, не добившись роспуска кортесов, подали в отставку, и Прим окончательно рассорился с королевой. Реакция обострилась с назначением кабинета Мон-Кановаса, который попросту вернулся к конституции 1845 года в ее первоначальной форме. По случаю открытия Северной железной дороги король совершил путешествие в Париж; там ему посоветовали вести более умеренную политику, что он поспешил позабыть; камарилья снова сделалась всемогущей, прогрессисты преследовались с сугубой строгостью, и 3 мая 1864 года дон Салюстиано де Олозага объявил, что “традиционные препятствия, которые мешают испанской свободе, должны быть разбиты”. Попытки пронунсиаменто 6 июня и 6 августа были сурово подавлены. Прим был сослан под надзор полиции в Овиедо, Контрерас — в Корунью. Все возрастающие трудности до такой степени испугали королеву, что она призвала к власти Нарваэса.

Военные диктатуры.

На первых порах Нарваэс старался управлять в конституционном духе. Он добился консервативных выборов и предложил своим противникам амнистию; но прогрессисты отказались разоружиться. Для борьбы с финансовыми трудностями придумали распродать часть коронных имений. Казна должна была получить 75 процентов продажной цены, королева довольствовалась 25 процентами. Кастелар, профессор Мадридского университета, возвысил свой голос среди хора похвал, прославлявших великодушие королевы. Он доказал, что Изабелла сохраняла свои дворцы и свои самые лучшие имения и перекладывала в свою приватную шкатулку четвертую часть стоимости некоторых имуществ, принадлежавших нации. Двор потребовал немедленного увольнения Кастелара. Ректор Монтальван ответил отказом. Двор сместил ректора; студенты устроили уволенному ректору восторженную серенаду (8 апреля 1865 г.); полиция разогнала манифестантов. На следующий день Мадрид забурлил; конная полиция атаковала толпу, девять человек было убито, сто ранено; муниципалитет принял сторону населения против правительства, и после двух месяцев борьбы Нарваэс вышел в отставку (21 июня).

Его заменил О'Доннель, который попытался вернуть королеву на путь либерализма; патер Кларет и сестра Патросинио были удалены от двора; отчуждение церковных имуществ было ускорено; Виктор-Эммануил признан королем Италии. Но О'Доннелю не удалось привлечь на свою сторону прогрессистов. Прим ясно давал понять, что они не остановятся ни перед какими препятствиями. Во многих местах вспыхнули военные бунты. Политические неурядицы осложнились финансовым кризисом. 22 июня 1866 года в Мадриде взбунтовались артиллерийские полки. О'Доннель подавил восстание и приказал казнить шестьдесят бунтовщиков, осужденных военным судом. Тем не менее двор счел его слишком снисходительным, и 10 июля О'Доннель должен был уступить место Нарваэсу.

Нарваэс хотел терроризировать оппозицию. Печать была связана по рукам и ногам; все оппозиционные корпорации были распущены. Когда кортесы осмелились протестовать, мадридский генерал-капитан граф Честе приказал занять их дворец войсками. Председатель кортесов Риос Розас хотел представить королеве адрес, но подвергся высылке; председатель сената Серрано последовал его примеру и тоже был выслан. Герцог Севильский заявил протест против “режима террора, господствовавшего в Мадриде” и лишился всех прав испанского принца. Герцог и герцогиня Монпансье пытались дать совет королеве и были отправлены в изгнание. Никогда двор не являл такого скандального зрелища, как в эту эпоху; королева позволила себе назначить своего фаворита дона Карлоса Марфори министром колоний. Интеллигентные элементы общества решительно отвернулись от династии. Гневный памфлет, озаглавленный Молния (El Relampago), 22 июня 1867 года бросил в толпу лозунг “Долой Бурбонов!”. Генерал Дульсе и герцог Монпансье примкнули к революционной партии.

5 ноября 1867 года скончался О'Доннель. Королева не послала на его похороны даже придворной кареты. Напротив, к чести Нарваэса следует сказать, что он шел в первом ряду за гробом и произнес прочувствованную речь на могиле своего соперника.

22 февраля 1868 года Пий IX присудил испанской королеве золотую розу. Это был мистический залог признательности и уважения. При дворе это событие было отпраздновано радостными демонстрациями, но нация отнеслась к нему безучастно или насмешливо. Смерть Нарваэса (23 апреля 1868 г.) отняла у Изабеллы последнюю опору.

Однако королева все упрямее цеплялась за свои идеи. Она выдала свою старшую дочь, донью Изабеллу, за графа Джирдженти, брата неаполитанского экс-короля, и назначила преемником Нарваэса — Гонзалеса Браво, абсолютиста, который старался разыгрывать роль гражданского диктатора: заключение в тюрьму генералов, изгнание в Лиссабон герцога и герцогини Монпансье, драконовские меры против печати — ничто не было упущено, чтобы придать этой диктатуре самый возмутительный характер.

Но в то время как королева выехала на морские купанья в Леквейсио, составился заговор, который должен был закончиться революцией. Королева догадывалась о существовании этого заговора и заранее радовалась. “Эта мелочная полицейская война мне наскучила, — говорила она. — Пусть произойдет что-нибудь серьезное, способное взволновать мою желчь... Тогда мы вытащим кинжал, схватимся с врагом лицом к лицу и насмерть!”

Сентябрьская революция 1868 года.

18 сентября 1868 года эскадра, стоявшая на якоре в гавани Кадикса под командой адмирала Топете, взбунтовалась при криках “Да здравствует народное верховенство!” На следующий день Топете занял Кадикс, Серрано двинулся на Севилью, а Прим с тремя фрегатами отправился поднимать порты Средиземного моря.

Одно время королева думала было отправиться в Кадикс, но гибралтарская флотилия присоединилась к инсургентам. Изабелла приняла отставку Гонзалеса Браво и облекла полномочиями дона Хозе Конча, который выехал в Мадрид и наспех организовал сопротивление.

В конце сентября Новаличес прошел через ущелье Деспенья-Перрос с 9000 штыков (пехоты), 1300 сабель (кавалерии) и 32 орудиями. С своей стороны Серрано имел в своем распоряжении 18 батальонов пехоты, 24 орудия и 800 человек кавалерии. Противники сошлись у Альколейского моста на расстоянии одного перехода от Кордовы. Новаличес совершил большую ошибку: он разделил свои силы на два отряда и двинулся к Альколее по обоим берегам Гвадалквивира. Обеим колоннам не удалось соединиться, сам он был тяжело ранен, а его заместитель Паредес отступил к Эль-Карпио; 2 октября Паредес сдался на капитуляцию и со всей своей армией присоединился к Серрано.

Мадрид уже три дня находился во власти инсургентов. Управление городом взяла в свои руки революционная хунта под председательством дона Паскуаля Мадоса; демократическая хунта раздала народу 40000 ружей. Изабелла могла, быть может, еще примириться с подданными, но для этого необходимо было принести в жертву Марфори. На это она, однако, не могла решиться и покинула Сан-Себастиан среди угрожающего молчания народа, увозя с собой патера Кларета и Марфори. В Биаррице она имела свидание с Наполеоном III, отдавшим в ее распоряжение замок По, где она временно поселилась и откуда обратилась к испанскому народу со страстным воззванием, встреченным на Пиренейском полуострове с полнейшим равнодушием.

Конституция 1869 года.

Сентябрьская революция вызвала во всей Испании неописуемую радость. Как и в 1854 году, всем казалось, что свобода спасена от грозивших ей опасностей. Но, к несчастью, как это всегда бывало в те времена в Испании, революция была понята только интеллигентными верхами общества. Масса оставалась в стороне или служила бессознательным орудием в руках смельчаков или насильников. Деятели сентябрьского переворота далеко не были согласны между собой. Одни стремились провозгласить республику, другие хотели сохранить монархию, лишь призвав новую династию, и в продолжение двух лет Испания истощала свои силы — сперва в ожидании конституции, а затем короля.

25 октября 1868 года революционное министерство декретом ввело всеобщее избирательное право, свободу совести, печати и обучения, свободу союзов и собраний. Учредительные кортесы были созваны на 11 февраля 1869 года; избирательная кампания сопровождалась довольно серьезными волнениями в Таррагоне, Бадахосе, Севилье, Кадиксе и Малаге. В Мадриде состоялись монархический митинг на эспланаде Королевских конюшен и республиканская манифестация в Кампо-де-ла-Леальтад. Избиратели послали в кортесы большинство прогрессистских депутатов; было также несколько республиканцев, несколько карлистов и только два или три умеренных.

11 февраля 1869 года Серрано торжественно открыл учредительные кортесы, которые облекли его званием главы исполнительной власти. Конституционная комиссия немедленно принялась за работу. Главная борьба разыгралась вокруг статьи, провозглашавшей религиозную свободу: 9000 петиций, покрытых 3 миллионами подписей, требовали, чтобы католичество оставалось единственной дозволенной религией. Несмотря на эту внушительную манифестацию, прогрессисты вписали принцип свободы культов в конституцию, принятую 1 июня и обнародованную 6-го. Члены династии Бурбонов лишены были права на престол и на занятие каких-либо общественных должностей.

Выработка конституции представляла собой большой шаг вперед, но еще надо было заставить нацию принять ее. Против нее высказывались бывшие умеренные, карлисты и республиканцы. В Малаге, Севилье и Аликанте вспыхнули восстания. Когда правительство стало применять суровый закон 17 апреля 1821 года, республиканское меньшинство протестовало и начало волноваться. Сарагоса, Валенсия и Барселона восстали. Пи-и-Маргаль заявил на заседании самих кортесов, что “каталонские и европейские рабочие подготовляют социальную революцию против остальных классов”. С другой стороны, правительство было раздражено поведением духовенства, открыто призывавшего к мятежу. Власти хотели принудить священников принести присягу на верность конституции. Значительное число духовных лиц отказалось от этой присяги, а в северной части Испании составилась сильная партия, ратовавшая за дона Карлоса, сына дона Хуана Бурбонского.

Кандидаты на испанский престол.

В избрании короля Прим усматривал средство для прекращения бедствий в стране. Претендентов на престол было немало, но те, которые соглашались принять корону, были нежелательны, а те, которых желали испанцы, отказывались от нее.

Несмотря на отречение королевы Изабеллы (в Париже 25 июня 1870 г.), сторонники ее сына дона Альфонса были пока еще довольно немногочисленны.

Герцог Монпансье не пользовался популярностью и обнаружил неуместную торопливость. Кроме того, он имел несчастье убить на дуэли 12 марта 1870 года своего двоюродного брата, герцога Севильского. Против него уже давно высказывалось французское правительство. Поэтому он был устранен бесповоротно.

Фердинанд Савойский, герцог Генуэзский, брат Виктора-Эммануила, уклонился от всяких переговоров относительно своей кандидатуры.

Дон Фернандо (Фердинанд Саксен-Кобургский), муж покойной королевы португальской, был кандидатом сторонников иберийского единства. [Т. е. сторонников унии Португалии и Испании. — Прим. ред.] Наполеон III благосклонно смотрел на эту кандидатуру, но дон Фернандо сперва начал уклоняться, говоря, что для него это — вопрос совести; 5 апреля 1869 года он по телеграфу отказался принять депутацию от кортесов. Прим, чрезвычайно обиженный, больше не настаивал. В действительности колебания дона Фернандо внушались не столько совестью, сколько заботой о собственных материальных интересах: он боялся в случае революции в Испании потерять доходы от цивильного листа, которые получал в Португалии. Кроме того, дон Фернандо был женат вторым браком на иностранке, г-же Генслер, которой прусский король пожаловал титул графини Эльдской, и он опасался, что испанцы окажут его супруге недостаточно почетный прием.

Потеряв терпение, Прим предложил корону дону Луису (Людовику I), португальскому королю, который ответил, что “он португальцем родился и португальцем хочет умереть” (28 сентября 1869 г.).

В мае 1870 года испанцы вторично обратились к дону Фернандо, который снова ответил отказом (15 мая). В июле сделана была новая попытка. 15 июля испанский посланник в Лиссабоне телеграфировал Приму, что Фернандо согласен. Казалось, все улажено, и 22 июля Прим официально предложил корону дону Фернандо, который ответил новыми требованиями. Переговоры тянулись до 30 июля, не приводя ни к какому результату, так как португальцы и слышать не хотели о соединении их страны с Испанией.

Во время переговоров с доном Фернандо одному берлинскому банкиру пришла в голову оригинальная мысль выдвинуть кандидатуру немецкого принца Леопольда Гогенцоллерн-Зигмарингенского. Прим послал в Берлин Саласара-и-Масаредо, поручив ему побеседовать с отцом принца Леопольда. Прусский король и Бисмарк сделали вид, что считают эти переговоры чисто личным делом принца Леопольда. “Если во Франции по этому поводу поднимут шум, — писал Бисмарк, — то мы просто спросим: чего вы от нас хотите? Неужели вы желаете навязывать готовое решение испанской нации и частному лицу — немцу?”

Эта злополучная и так некстати разглашенная кандидатура явилась поводом к франко-прусской войне. Затем в октябре 1870 года Прим велел запросить в Берлине, согласится ли принц Леопольд принять корону в том случае, если кортесы изберут его королем. Прусский король ответил, что в качестве главы Германского союза он не может вмешиваться в данное дело и что с этим вопросом следует обратиться к самому принцу. Бисмарк действовал смелее: когда итальянское правительство запросило его, правда ли, что принц Леопольд уже перестал быть кандидатом, то он отказался отвечать и не разрешил итальянскому агенту приехать в немецкую главную квартиру для свидания с принцем. Майор фон Ферзен даже явился к Приму просить содействия Испании в войне против Франции. Прим благородно отказал.

Спустя некоторое время Кератри, делегированный французским правительством национальной обороны, в свою очередь пытался вовлечь Испанию в войну против Германии. Переговоры зашли, кажется, довольно далеко, но не привели ни к каким определенным результатам. Во всяком случае кандидатура немецкого принца отпала. Тогда испанцы обратились к принцу Амедею Савойскому, на избрание которого державы выразили свое согласие. Кортесы выбрали его королем Испании 16 ноября 1870 года 191 голосом из 311. Дон Карлос и донья Изабелла 21 декабря заявили протест, и 30-го, в тот самый день, когда Амедей высаживался в Картагене, Прим был убит в Мадриде при выходе из кортесов. Гражданская война в Испании еще не закончилась.

Испанская литература и наука.

Народное образование было реорганизовано в 1845 году. Число университетов было уменьшено до десяти, находившихся в Мадриде, Барселоне, Севилье, Сант-Яго, Вальядолиде, Валенсии, Гренаде, Сарагосе, Саламанке и Овиедо. В 1860 году в них насчитывалось около 9000 учащихся. Сделаны были некоторые весьма осторожные попытки, направленные к установлению свободы преподавания. Профессор Мадридского университета Хулиан Санс дель Рио популяризовал для своих соотечественников сочинения немца Краузе. Филологическими науками занимались Карлос Арибай, Фернандес Герра, Августин Дуран и Гарцембуш, которые выпустили в свет новые комментированные издания Кеведо, средневековых испанских баллад (Романсеро), Кальдерона, Аларкона, Тирсо де Молина и Лопе де Вега. Но круг ученой публики был весьма ограничен, и серьезные журналы не могли привиться в Испании.

Юриспруденция нашла блестящего представителя в лице Иоакина-Франсиско Пачеко, Лекции по уголовному праву которого до сих пор считаются в Южной Америке классическим сочинением. Прекрасная книга Фермина Кабальеро, озаглавленная Поощрение сельского населения (Fomenta de la poblacion rural), является одним из лучших сочинений по политической экономии, появившихся в Испании. Географический словарь каталонца Паскуаля Мадоса полон интересных сведений.

Естественные науки развивались медленнее, чем филологические. Однако открытия, сделанные иностранными учеными, начали уже мало-помалу проникать в Испанию. Рамон Пельико напечатал прекрасное Руководство по геологии, а Касиано де Прадо предпринял подробное научное исследование нескольких провинций полуострова.

Гораздо более серьезные успехи сделала историческая наука. Историки старались соединить обстоятельность древних национальных летописцев с методами новейшей историографии. Вместе с тем они делали похвальные усилия сохранить беспристрастие. Наиболее объемистым, если не самым удачным сочинением является Всеобщая история Испании Модесто Лафуэнте, в которой важнейшие события национальной истории изложены в стройном порядке. Недостаток этого труда заключается в отсутствии философских взглядов и художественной формы. Гораздо увлекательнее написаны История испанской цивилизации Эухенио Тапиа, Жизнь Аргеллеса Эваристо Сан-Мигуэля и История царствования Карла III Антонио Феррер дель Рио, хорошо документированная, правильно освещенная и прекрасно рассказанная. Этого нельзя сказать об Истории гражданской войны Антонио Пиралы — беспорядочном нагромождении мелких фактов, относительную важность которых автор понимает очень редко.

Изящная литература продолжала развиваться под влиянием французского романтизма и выдвинула множество поэтов и драматургов, которые в целом представляют плеяду очаровательных и выдающихся умов, но которые почти все отличаются скорее техническим мастерством, чем творческим воображением, и характеризуются почти полным отсутствием искреннего вдохновения. Они писали исторические трагедии, как, например, Знатная дама (Rica hembra) Тамайя-и-Бауса, Князь Вианский доньи Гертруды Авеланеда, Филипп II Хозе-Мариа Диаса и Два фаворита Руби. Время от времени появлялись некоторые оригинальные опыты новейшей драматургии, например Брачный крест Эгиласа, Стеклянная крыша и Проценты Александра Лопеса де Айалы. Около 1850 года интерес публики к комической опере (Zarsuela) побуждает каталонца Кампродона писать оригинальные либретто или приспособлять для испанской сцены либретто иностранных авторов. Публика рукоплескала музыке Барбиери, Ариета, Гастамбида и Удрида, и комическая опера окончательно привилась в Мадриде.

Среди поэтов Рамон Кампоамор благодаря своей Скорби (Doloras), своим Стихотворениям (Poesias) и Всемирной драме (Drama universal) стал одним из самых популярных людей в Испании. Мануэль Паласио иногда напоминал Кеведо смелостью своих сатир. Арпао был певцом религии, и Антонио де Труэба дал, быть может, наивысший образец народной кастильской поэзии в своей Книге песен (Libro de los cantores).

Романисты были весьма многочисленны, но почти все они культивировали искусственный и несколько устарелый жанр исторического романа и романа приключений. Энрико Перес Эсрич написал 30 томов, Мануэль Фернандес-и-Гонзалес провел свои романы плаща и шпаги через все эпохи испанской истории. Тенденциозный политический роман также пользовался большой популярностью и нашел своего главного представителя в лице доньи Сесилии Боль де Фабер, известной в литературе под псевдонимом Фернана Кабальеро. Дочь обосновавшегося в Кадиксе гамбургского негоцианта, она была подругой королевы Изабеллы и употребила свой талант на службу абсолютистским и реакционным идеям своей августейшей покровительницы. Эта политическая тенденция вредит достоинству ее сочинений и придает им характер утомительного однообразия, но всякий, кто хочет хорошо познакомиться с эпохой Изабеллы II, должен прочесть книги Фернана Кабальеро, и наряду с ложными мыслями читатель найдет в них прелестные описания, порывы искреннего чувства и в особенности много андалузского остроумия и изящества.

В 1869 году появилась книга, написанная двадцатитрехлетним автором, Золотой фонтан (La Fontana de Oro) Бенито Переса Гальдоса. Это сочинение было первым томом целой серии национальных романов (Episodios nationales), в которых автор задумал изобразить политическую и социальную эволюцию своего отечества в XIX столетии. Перес Гальдос выступил в качестве совершенно определенного прогрессиста. Изданная в свет вскоре после сентябрьской революции, его книга явилась как бы боевым кличем и победоносным вторжением либерализма в литературу.

Наряду с романистами следует отвести важное место “полиграфам” [Под “полиграфами” автор понимает писателей, выступавших на разнообразных поприщах словесного творчества — науки, публицистики и т. д. — Прим. ред.], как, например, Кановас дель Кастильо — историк и полемист; Педро Антонио Аларкон — журналист драматург и романист; Эмилио Кастелар — экономист, историк, эстетик, романист и лектор.

Испанский язык словно нарочно создан для трибуны и кафедры. Залы кортесов и мадридского Атенея слышали таких чудесных ораторов, как консерватор Донозо Кортес, абсолютист и скептик Гонзалес Браво, честный и твердый Антонио Риос Розас и все корифеи прогрессистской партии — Олозага, Мариа Риверо, Руис Зорилья, Фигуэрас, Сальмерон, Пи-и-Маргаль и, наконец, Кастелар, оратор изумительный, истинное воплощение испанского красноречия.

Пресса также служила трибуной для всех этих людей, и хотя народное образование в Испании до нашей эпохи оставляло желать многого, в Мадриде в 1867 году насчитывалось 134 газеты, из них 17 политических и 32 литературных. Вестник (Heraldo) был органом умеренных, Эпоха (La Epoca) — органом Либерального союза, Голос народа (Clamor publico) — органом прогрессистов. Первые манифесты республиканской партии были опубликованы Кастеларом сначала в Обсуждении (La Discussion), a затем в Демократии (La Democracia). В провинции влиятельными глашатаями баскских и каталонских патриотов были Барселонский дневник (Diario de Barcelona) и Irurac bat, издававшийся в Бильбао.

Правда, во всех этих изданиях подвизалось больше риторов, чем действительно компетентных людей, а общественное сознание делало хотя и несомненные, но не столь быстрые успехи, как это следовало бы ожидать при столь многочисленных и даровитых его воспитателях. Серьезности — вот чего слишком часто не хватает блестящим разглагольствованиям литераторов, ораторов и журналистов этого периода. Прогресс испанской культуры постепенно доставит им в будущем недостающие качества. Пусть только Испания сохранит блестящие таланты своих сынов и в то же время решительно откажется от предрассудков, привитых ей теократическим воспитанием — и она станет наиболее самобытной и живой из латинских наций. [Это предсказание исполняется на наших глазах. Испанская литература, историческая и филологическая наука, широчайшее развитие политической публицистики — все это уже может похвалиться крупнейшими достижениями за последние 15—20 лет. — Прим. ред.]

II. Португалия

Португалия с 1847 до 1870 года.

В рассматриваемый период политическая жизнь Португалии отличалась почти такой же неустойчивостью, как и в Испании. Здесь совершались свои пронунсиаменто и государственные перевороты, и во главе кабинета сменилось двенадцать премьеров, не считая многочисленных перетасовок в личном составе отдельных министерств. В Португалии, как и в Испании, парламентарный режим, позаимствованный из-за границы, был явлением чисто искусственным, и весьма понятно, что в стране, где отсутствовало общественное мнение, правительству, которое по существу должно основываться на общественном мнении, было довольно трудно пустить корни. Идеи и принципы были для масс лишенными смысла формулами, просто служившими игрушкой или оружием в руках борющихся партий. Перебрасываемые как мячик справа налево, эти формулы утрачивали свою рельефность и теряли всякое значение. Общество перестало их понимать, а политики суетились перед невнимательной и скучающей нацией, помышлявшей единственно о материальном благополучии.

Португалия была “обширной Баратарией”, управляемой королем Санхо. [См. “Дон-Кихот” (Санчо Панса получает во владение остров Баратарию). — Прим. ред.] Всеобщий индифферентизм имел, по крайней мере, ту хорошую сторону, что он низвел политические партии до уровня простых котерий и таким образом помешал борьбе принять слишком острые формы. Страна не потрясалась ежеминутно революционными судорогами, и Португалия под патриархальным управлением патриотических и разумных монархов сделала значительные успехи. [В чем автор усматривает “патриотизм” и “разумность” португальских монархов — неизвестно. Португалия отстала от передовых стран и в материальном и в общекультурном отношении, и то обстоятельство, что реакция, царившая там в течение почти всего XIX века, долго была недоступна для успешных революционных нападений, было именно несчастьем для страны, которая низвергла старую монархию только уже в первые годы XX века. — Прим. ред.]

Салданья и Коста Кабраль.

Период, наступивший вслед за революцией 1847 года, отмечен в истории Португалии борьбой между маршалом Салданьей и Коста Кабралем. “Для не имевшего определенных убеждений Салданьи партии и программы представлялись простыми случайностями, а так как партии и программы постоянно возникали, росли и распадались вновь, то маршал к концу жизни последовательно имел почти столько же политических мнений, сколько лет”. Суровый и властный Коста Кабраль имел на своей стороне то преимущество, что он знал толк в государственных делах и обладал большим правительственным опытом. В продолжение двух лет (1847—1849) Салданья удачно боролся со своим противником, но в 1849 году Коста Кабраль одержал над ним решительную победу.

Как мудрый политик, Коста Кабраль пытался удержать старого солдата и привлечь его к своему делу, но голос самолюбия заглушил в Салданье соображения выгоды; он отказался от каких-либо компромиссов и перешел в оппозицию. Он употребил два года на расстановку своих батарей, втерся в доверие к самым выдающимся деятелям страны, как Феррер, Суре, Пестана и Геркулано, и провозгласил себя либералом с целью вернее одурачить либералов, которые надеялись найти в нем показного “парадного” вождя и управлять от его имени, льстя его самолюбию и щедро оплачивая его услуги. 17 апреля 1851 года Салданья поднял восстание в Опорто при поддержке богатого и прогрессивно настроенного фабриканта Викторино Дамасио. Двор не оказал никакого сопротивления, и 15 мая Салданья торжественно вступил в Лиссабон при бурных ликованиях толпы, приветствовавшей в его лице человека, призванного возродить страну.

Возрождение.

Коалиция, доставившая власть Салданье, представляла собой главным образом синдикат финансистов и дельцов. Салданья служил вывеской для известной предпринимательской фирмы, но вместо морального возрождения, которого требовал простодушный Геркулано, материальный прогресс был декретирован первосвященником нового культа Родриго и его диаконом Фонтесом. Португальское возрождение в общем итоге оказалось просто-напросто царством капитала. Фонтес определил сущность новой системы, сказав, что он “поручился бы за спасение страны, если бы можно было издать закон, вменяющий всем португальцам в обязанность путешествовать три месяца в году”.

Дон Педро V.

Смерть королевы доньи Марии (15 ноября 1853 г.) доставила корону дону Педро V, юному шестнадцатилетнему принцу, который сначала царствовал под опекой своего отца дона Фернандо (Фердинанда Саксен-Кобургского). Регент был человек образованный, с художественными наклонностями, проникнутый современным духом. Он философски относился ко всем передрягам португальской политики. Воспитание своего сына он поручил историку Геркулано, а затем для завершения образования послал будущего короля путешествовать по Франции, Англии, Швейцарии, Бельгии и Италии. Объявленный совершеннолетним в 1855 году, дон Педро обнаружил недюжинный ум и стремление к общественному благу, но его образованность слишком уж высоко ставила его над его народом, а путешествия, раскрывшие ему недостатки португальского общества, сделали его каким-то иностранцем в собственной стране. Хрупкость здоровья и врожденная склонность к мистицизму заставляли его предвидеть собственную раннюю кончину. Казалось, он не царствовал, а скорее лишь присутствовал при событиях своего царствования. Дон Педро видел, как историческая партия сменила партию возрождения; при нем пал Салданья (1856), из рук которого власть перешла к герцогу Луле, знатному вельможе, женатому на принцессе, революционному вождю и франкмасону, внесшему в революцию свои замашки большого барина и спокойную невозмутимость гидальго старых времен, затем к герцогу Авиле, а от него — к члену партии возрождения Терсейре. Король по-настоящему любил и уважал только герцога Луле.

Мужеством, проявленным во время опустошавших Лиссабон эпидемий холеры и желтой лихорадки, дон Педро приобрел огромную популярность. Его жена, красивая и добрая Стефания Гогенцоллерн-Зигмаринген, скоро сделалась не менее популярной, чем он. Но преждевременная смерть юной королевы еще более усилила меланхолию короля. Его обвиняли в клерикализме за то, что он ввел в Португалии женский монашеский орден Сестер милосердия. Он не чувствовал в себе достаточной энергии, чтобы решительно взять в свои руки бразды правления, как этого требовал народ; он скончался 11 ноября 1861 года. Смерть дона Педро вызвала сожаления всех его подданных; был момент, когда думали, что его убили, — и толпа устремилась на улицы Лиссабона, крича о крови и о мести.

Дон Луис I.

Дону Педро наследовал его брат дон Луис, герцог Опортский; он окружил себя новыми людьми, как Казаль, Серпа, Мартене, Сампайо, сообщившими португальской политике ярко выраженный прогрессивный характер. Сестры милосердия, на которых косо смотрели либералы и португальское духовенство, были изгнаны из страны. Король женился на дочери Виктора-Эммануила.

Торгово-промышленные интересы составляли предмет неусыпных забот для короля и его министров. В том самом году, когда началось движение по железнодорожной линии Бадахос — Лиссабон, внутри страны были отменены паспорта как для португальцев, так и для иностранцев. В 1866 году открылась в Опорто всемирная выставка. В 1867 году введена была метрическая система весов и мер. Территориальное деление страны было преобразовано с таким расчетом, чтобы дать простор стремлениям к децентрализации; обнародован был свод гражданских законов, а в 1868 году отменено рабство в португальских колониях.

Два важных вопроса привлекали к себе внимание правительства: вопрос об отношениях к Испании и вопрос финансовый. Мы уже видели, как был разрешен первый вопрос; второй тщетно ждал своего разрешения вплоть до конца XIX века.

Португалия вошла в долги во время войны за независимость (против Наполеона I). Гражданские войны тоже стоили ей очень дорого, а бремя, и без того тяжкое, было еще увеличено ростовщическими займами, заключавшимися доном Мигуэлем. В 1852 году государственный долг Португалии достиг уже 34470 миллионов мильрейсов. В это время он был конвертирован в трехпроцентную ренту, но рост общественных работ, казнокрадство и спекуляция довели его до 137998 миллионов в 1863 году. [34470 миллионов мильрейсов составляют около 155 миллионов франков золотом; 137998 миллионов мильрейсов — около 611 миллионов франков. — Прим. ред.] В то время как государственная задолженность возросла вчетверо, торговые обороты Португалии с трудом вернулись к цифре 1818 года (накануне потери Бразилии).

Герцог Луле пытался бороться с этим злом. Король подал хороший пример, добровольно сократив цивильный лист. Но когда он пожелал уменьшить число членов парламента, в стране поднялось сильное волнение. Когда был издан декрет о продаже церковных имуществ, старый маршал Салданья, бывший тогда посланником в Риме, подал в отставку, а 19 мая 1870 года вспыхнул военный бунт, повлекший за собой падение герцога Луле, роспуск кортесов и составление кабинета Салданьи, продержавшегося, впрочем, тоже очень недолго.

Португальская литература.

После глубоких политических потрясений, ознаменовавших в Португалии начало XIX столетия, наступило относительное спокойствие, позволившее писателям и мыслителям приступить к делу национального воспитания. Они принялись за работу с таким усердием, что литературное движение этого периода можно с достаточным основанием назвать третьим португальским ренессансом. [Первым португальским “возрождением” (ренессансом) считается XV—XVI век. Вторым — середина и вторая половина XVIII века (правление прогрессивного министра Помбаля). — Прим. ред.]

Родоначальником этого ренессанса явился талантливый писатель барон Альмейда-Гаррет, родившийся в Опорто в 1799 году. Гаррет провел десять лет (1823—1833) в Англии и Франции и по возвращении в отечество издал свой Очерк португальской истории и поэзии, послуживший как бы манифестом новой школы; из его многочисленных прозаических и стихотворных произведений укажем поэмы Донья Бранка и Камоэнс, драмы, комедии и Путешествие по родной стране, одну из популярнейших книг португальской литературы.

Антонио Фелисиано дель Кастильо (1800—1878), потерявший зрение на седьмом году отроду, написал много художественных и прочувствованных поэм, проникнутых свойственной португальскому духу меланхолией. Из них наибольшей известностью пользуются Ревность барда, Ночи в замке и Весна. Александр Геркулано-и-Араухо, родившийся в Лиссабоне в 1810 году, получил образование в Париже; стихами и историческими романами он готовился к серьезным историческим трудам: после создания таких художественных произведений, как Хозяин Жиль, Arrhas por foro d'Hespanha и Дама с козлиным копытом, он написал обширную, но, к сожалению, не доведенную до конца Историю Португалии, которая обеспечивает ему почетное место среди европейских историков XIX столетия.

Еще большей плодовитостью отличался Хозе да Сильва Мендес Леаль, который прославился как поэт, драматург, романист, историк, журналист и государственный деятель. Его драмы Белая звезда, Наследие канцлера и Педро пользовались длительным успехом. Его исторические исследования Два полуострова, и Национальные памятники заслуживают быть поставленными наряду с произведениями Геркулано.

Ребельо да Сильва, Хозе да Андраде, Корво да Камоэнс, Камилл Кастельо-Бранко, Франсиско Гомес да Аморим, Эрнесто Бистер, Абранчес, Тихейра да Васконсельос также сочиняли романы и драматические произведения. Латино Коэльо написал исследование о Маркизе Помбале и Политическую и военную историю Португалии. Оливейра Мартино также составил Историю Португалии и Современную Португалию, написанную в слишком страстных тонах, но чрезвычайно увлекательно.

Португальская пресса насчитывает в своих рядах много заслуженных писателей, а основанные королем доном Педро V Высшие курсы литературы в Лиссабоне также сыграли известную роль в литературном развитии страны.

Научная деятельность в Португалии, правда, отстала сравнительно с литературной. Тем не менее географические исследования могут похвалиться некоторыми успехами. Университет в Коимбре обладает прекрасной библиотекой и великолепными естественно-научными коллекциями. В Лиссабоне существует большая Медицинская школа, а астрономические обсерватории в Лиссабоне, Коимбре и Опорто снабжены полным набором инструментов. Португалец может получить серьезное и всестороннее образование, не покидая своей страны.

ГЛАВА X. АНГЛИЯ. 1846—1872

I. Россель и Пальмерстон. (1846—1852)

Министерство вигов и Роберт Пиль.

Распад консервативного большинства в июне 1846 года надолго расстроил правильное течение конституционной жизни. Во главе либерального министерства, опиравшегося на меньшинство, стал Джон Россель, который мог держаться только благодаря расколу в лагере своих противников, разделившихся на протекционистов и “пилитов” (сторонников Р. Пиля). Протекционистов первоначально возглавлял лорд Джон Бентинк, а позднее Стэнли и Дизраэли, характер и замашки которого внушали, впрочем, консерваторам некоторое недоверие. “Пилитами”, к числу которых принадлежал Гладстон, руководил их великий вождь сэр Роберт Пиль. Пока был жив Пиль, игравший в парламенте решающую роль и не выказывавший особенного желания вернуться к власти, до тех пор находившееся под его покровительством министерство могло быть спокойно. Но когда, неудачно свалившись с лошади, он умер (1850), либеральный кабинет, то и дело смущаемый поползновениями к независимости со стороны лорда Пальмерстона, почти диктаторски управлявшего министерством иностранных дел, претерпел несколько кризисов, наполовину явных, наполовину остававшихся в секрете.

Новые успехи свободной торговли.

Вопрос о хлебных пошлинах сделал Пиля сторонником “свободы торговли”, и он же побудил Росселя, и без того убежденного фритредера, продолжать дальнейшее движение в ту же сторону. В начале 1847 года хлеб продавался в Англии даже дороже, чем в какую-либо другую эпоху: по 102 шиллинга за квартер. Через два года беспошлинный ввоз хлеба, к общему удовольствию, установился надолго, если не навсегда, так как в сельском хозяйстве началась новая полоса технических улучшений. В том же 1849 году был отменен Навигационный акт, отчасти смягченный еще Каннингом, и с этого времени корабли всех наций получили право ввозить в Англию товары из всех частей света.

Успех фритредеров наряду с успехами демократии отразился на выборах 1847 года, пославших в парламент “максимальное число деловых людей и представителей средних классов, когда-либо собиравшееся в его стенах”. Джон Брайт, которому принадлежат приведенные слова, принял мандат от манчестерских либералов, дабы представлять более непосредственным образом “те великие принципы, с которыми связано славное имя Манчестера”. [Так называемая “Манчестерская школа” в политической экономии, достигнув победы на фронте борьбы за свободу торговли к середине XIX века, с тех пор больше всего энергии своей посвятила самой яростной защите принципа “невмешательства” в отношения между трудом и капиталом, т. е., другими словами, отстаиванию самой беспощадной, абсолютно ничем несдерживаемой эксплуатации рабочего его нанимателем. “Манчестерцы” упорно боролись против малейших попыток “фабричного” (рабочего) законодательства. Один из сторонников школы (Брум) заявил в парламенте, что ограничивать труд пятилетних детей — это значит насиловать свободу фабриканта. — Прим. ред.] Во время избирательной кампании он произнес радикальную речь: “Я не могу похвалиться ни благородной кровью, ни моими предками, которые честно работали, как и вы. Мои симпатии естественно принадлежат моему классу, и я гораздо больше стремлюсь возвысить его, чем возвыситься над ним”. Впрочем, он был буржуа, а не рабочий; он заявил, что, будучи депутатом от Дерхэма, он голосовал против десятичасового рабочего дня, “не желая отнять два добавочные часа у английского фабриканта”.

Голод в Ирландии и усилия Росселя.

Несмотря на энергичные и полезные мероприятия Пиля, кормившего за счет казны полмиллиона душ, положение Ирландии в 1846—1848 годах было ужасно. Вследствие нового неурожая картофеля, по словам министра, “голод XIII века постиг народ XIX века”. Голод подстрекал земледельцев против помещиков, тоже оказавшихся в нужде и потому, говоря по правде, еще более требовательных. К чести Росселя должно сказать, что он проявил в этих обстоятельствах гуманность, твердость и либерализм и, несмотря на кое-какие свои иллюзии и некоторую непредусмотрительность, облегчил страдания ирландцев, если не в пределах вообще возможного, то во всяком случае — в пределах возможного для него лично.

Злоупотребление общественными работами плохо помогало безысходной народной нищете. Очень многие работали впустую, например портили на казенный счет дороги под предлогом их починки, и в то же время уклонялись от серьезного хозяйственного труда на началах найма. Правительство восстановило принцип хозяйственного расчета. Зато оно усилило помощь нуждающимся на дому.

Впрочем, все средства были недостаточны, доколе численность народонаселения превосходила тот максимум, который мог кормиться от произведений почвы. [Автор тут повторяет лживые соображения английских мальтузианцев, не перестававших в течение всех сороковых годов твердить, что в ирландских ужасах виноваты сами ирландцы: их земля не может прокормить так быстро плодящуюся расу. Громадный остров, конечно, мог бы прокормить втрое больше людей, если бы девять десятых жителей Ирландии не были на положении нищих батраков или не менее нищих фермеров-“арендаторов” (ср. хотя бы показание О'Рурка — History of the great Irish famine of 1847). — Прим. ред.] Поэтому правительство отнюдь не смотрело на эмиграцию как на нежелательное явление, но, напротив, всячески поощряло ее и старалось ею руководить. Нищета и выселение быстро уменьшили число европейских ирландцев, но в то же время все возраставшая масса американских ирландцев, оставшихся заклятыми врагами своих прежних угнетателей, грозила Англии серьезными опасностями в будущем.

Поставленный между лендлордами и фермерами, Россель искал умиротворения с помощью двоякого рода средств: старался уменьшить нужду землевладельца в деньгах и сделать арендатора более независимым.

И действительно, в Ирландии лицом к лицу стояли два класса: с одной стороны помещики, обремененные ипотечными долгами, которые поглощали больше половины земельной ренты; с другой — фермеры, которым во всякое время грозило изгнание (eviction) без всякого возмещения за труд, потраченный на улучшение участков. [Автор умалчивает о третьем “классе” — богатых английских лендлордах, которые (как и их предки, начиная со времен Кромвеля и Вильгельма III) даже и не показывались в Ирландии, но выжимали все соки из фермеров через посредство “мидльменов”, т. е. “посредников”, бравших в аренду всю землю лендлорда и уже от себя искавших “фермеров”. — Прим. ред.] Поэтому министр предложил двойной билль, по которому имения, обремененные долгами выше известной нормы, подлежали продаже, а изгнанным арендаторам обеспечивалось вознаграждение за произведенные ими работы.

Руководящие тенденции английского общественного мнения в рассматриваемую эпоху еще не позволяли осуществить вторую часть этого проекта. [Т. е. парламент, в котором, кроме представителей недвижимой и представителей движимой собственности (землевладельцев, финансистов, купцов и т. д.), никого больше не было, конечно, не позволил предпринять ничего сколько-нибудь существенного в помощь фермерам. Да лорд Россель нисколько и не отстаивал этой “второй части” своего проекта, которую сообщил газетам и парламенту исключительно в демагогических целях, чтобы выставить себя защитником страждущих. В Ирландии это так и поняли. — Прим. ред.] Принята была только первая часть, получившая название Акта о задолженных имениях (Encumbered Estates Act). В своем урезанном виде этот закон, пожалуй, не заслуживал восторга, проявленного его автором, который предпринял даже специальное путешествие с целью обеспечить его применение. Старинные наследственные землевладельцы, которых традиционные связи со своими — также наследственными — арендаторами вынуждали к некоторой сдержанности, слишком часто уступали место пришлым спекулянтам, беспощадно эксплуатировавшим страну через посредство наемных агентов. Однако в результате упомянутого акта или, быть может, вследствие строгих мер министра внутренних дел лорда Грея число аграрных преступлений за двадцатилетний промежуток времени уменьшилось в десять раз.

Революция 1848 года и чартисты.

Эти трудные годы, сопровождавшиеся столькими смутами как на Британских островах, так и на континенте, чуть было не омрачились войной между Англией и Францией, настолько страсти были возбуждены вопросом об испанских браках. Пресса была полна оскорбительных статей и карикатур по адресу Луи-Филиппа и членов его семейства, а в высших сферах Россель, раздраженный немногим менее Пальмерстона, совместно с Веллингтоном разрабатывал план национальной обороны.

Февральская революция в Париже произвела на английское общество не столь дурное впечатление, как можно было бы ожидать при других обстоятельствах. Но это стремительное низвержение либерального правительства, построенного по английскому образцу, этот внезапный прыжок из слишком тесной ограды цензитарного режима в “черную бездну” всеобщего избирательного права претили английскому национальному духу. Поэтому, в то время как вторая французская революция (1830), аналогичная английской революции 1688 года, оказала непосредственное влияние на конституционное развитие Англии, третья французская революция (1848), подобно первой (1789—1799), обусловила скорее движение в сторону реакции. Верхняя палата отказалась тогда допустить евреев в парламент: всякое новшество встречалось теперь с крайней неохотой.

Это настроение с особенной яркостью обнаружилось во время следующего инцидента: вождь чартистов, полусумасшедший депутат Фергус О'Коннор, созвал в Кенсингтонском парке митинг-монстр, чтобы отнести в парламент колоссальную петицию, покрытую, по его словам, более чем пятью миллионами подписей. [Характеристика автора Фергус О'Коннора как “полусумасшедшего” не соответствует действительности и является клеветническим классово враждебным выпадом против одного из руководителей чартистского движения. — Прим. ред.] Правительство поспешило напомнить, что законом воспрещается подавать петиции скопом, и предложило всем желающим специальную, т. е. временную, констебльскую дубинку на 10 апреля. На этот призыв откликнулось 200000 охотников, что придало добровольной полиции характер настоящей национальной демонстрации против космополитического революционного движения. Что касается чартистской демонстрации, то она попала в смешное положение, когда оказалась гораздо малочисленнее добровольных констеблей и когда под петицией были обнаружены такие подписи, как Деревянная Нога, Хлеб-и-Сыр, Веллингтон и принц Альберт. [“Добровольная полиция” была проявлением самого серьезного страха собственнических кругов Англии в 1848 году. На демонстрацию чартистов английская буржуазия и аристократия смотрели с очень большой тревогой и ничего “комичного” в ней не усматривали. Неверны также и другие утверждения автора. Во-первых, демонстрация вышла огромной, хотя ей и не дали в полном составе пройти к центру и она разбилась по улицам и переулкам. Во-вторых, провокаторские подписи, поставленные именно затем, чтобы подорвать значение нескольких миллионов настоящих подписей, ровно ничего по сути дела не меняют. — Прим. ред.]

В Ирландии движение носило более серьезный характер, но не приняло столь широких размеров. Смит О'Брайан без успеха напал на полицейский пост. В Шотландии несколько более серьезное восстание в Глазго также закончилось неудачей. И в своей речи 5 сентября королева могла сказать: “Сила наших учреждений подверглась испытанию и вышла из него не ослабленной. Я старалась сохранить для народа, вверенного моим попечениям, пользование той умеренной свободой, которую он умеет так хорошо ценить”.

Пальмерстон и двор. “Civis romanus” (римский гражданин).

Происходившие на континенте события, сначала революционные движения, а затем торжествовавшая с 1849 года реакция, встречали неодинаковую оценку в английских высоких сферах: министерство иностранных дел и двор смотрели на вещи с диаметрально противоположных точек зрения, причем Россель не знал, что ему делать, находясь между радикализмом своего коллеги в европейских вопросах и консерватизмом в тех же европейских вопросах своей государыни. Пальмерстон ставил свой европейский радикализм выше своего английского консерватизма: “Пример Франции, — писал он, — взбудоражит все наше население, не участвующее в выборах, и вызовет вопли о расширении избирательного права, закрытой баллотировке и тому подобных пагубных вещах. Все равно, до поры до времени я кричу: да здравствует Ламартин!” Это восхищение длилось недолго, так как французская конституция 1848 года показалась ему “нежизнеспособной”, но он по-прежнему сохранял решительную враждебность ко всем попыткам королевской реставрации и выражал все большую симпатию президенту. Он оказывал также поддержку революционерам других стран, даже после подавления восстаний, и с удовольствием смотрел на слет эмигрантов в Лондоне.

Королева, недовольная его замашками, напоминавшими скорее диктатора, чем министра, обратилась к нему с следующим меморандумом, который первоначально сохранялся в тайне: “Королева требует, чтобы лорд Пальмерстон, во-первых, определенно указывал, что именно он предлагает в каждом данном случае, дабы она знала, чему она дает свою королевскую санкцию. Во-вторых, она требует, чтобы санкционированные ею мероприятия произвольно не извращались и не видоизменялись министром. Подобные поступки она впредь будет рассматривать как отсутствие чистосердечия по отношению к короне и полагает, что будет иметь право в силу своей конституционной власти наказать министра увольнением от должности. Она желает получать сведения обо всем, что происходит между министрами и иностранными послами, раньше чем воспоследуют какие-нибудь важные мероприятия, основанные на этих отношениях, желает вовремя получать доставляемые из-за границы депеши, заблаговременно видеть копии ответов, подлежащих ее утверждению, дабы она имела возможность как следует ознакомиться с ними прежде, чем они будут отосланы”. Этот документ имеет весьма важное значение в истории царствования королевы Виктории.

В том же году Пальмерстон пережил величайший из своих триумфов по части шовинистического красноречия. Уже давно он косился на греческое правительство, по его мнению, раболепствовавшее перед Россией и Францией. Он поднял страшный шум из-за Пасифико, состоявшего под английским покровительством гибралтарского еврея, дом которого был разграблен толпой в Афинах. Этот инцидент повел к дипломатическим осложнениям. Пальмерстон не только требовал уплаты вознаграждения потерпевшему, но занял угрожающую позицию, чуть было не закончившуюся общеевропейской войной. Во время дебатов, вызванных в палате этими действиями министра, он произнес экспромтом пятичасовую речь, заключение которой было встречено с энтузиазмом: “По примеру древних римлян, которые полагали, что слова Civis romanus sum (я — римский гражданин) обеспечивают им всеобщее уважение, англичанин, в какой бы стране он ни находился, может быть твердо уверен, что Англия повсюду следит за ним бдительным оком”.

Трения на церковной почве.

За последние двадцать и особенно за последние десять лет англиканская церковь уже не имела ни прежних привилегий, ни прежнего внутреннего мира. Католики еще в большей степени, чем диссиденты, воспользовались падением старых загородок. Они вербовали прозелитов в высшем обществе, а известная группа англиканцев, не сливаясь окончательно с католиками, приблизилась к ним в форме религиозного движения, получившего название “пюзеизма”. [Инициаторы движения были Ньюман, Пюзей и Кебль. Ньюман просто перешел в католичество. Пюзей и Кебль остались в англиканской церкви, но стремились всячески слить ее с католицизмом. Их направление (“высокая церковь”) восторжествовало в англиканстве. Аристократия и крупная буржуазия всецело примкнули к этому направлению. Оно им казалось наиболее желательным с точки зрения упрочения охранительных начал в социальной и политической жизни страны. Пюзеисты с особой ненавистью относились к пуританам и ко всем традициям церковной и политической революции XVII века. — Прим. ред.] В 1850 году папа рассудил, что пришло время открыто назначить католических епископов. Это вызвало сильнейшую реакцию в Англии.

Лорд Джон Россель и английский народ усмотрели в этом официальном установлении католической иерархии посягательство на права королевы и государственного протестантского епископата. Издан был в 1851 году оставшийся, впрочем, мертвой буквой закон, признававший недействительным всякое назначение этого рода и всякое дарение в пользу католических епископов. Королева, недовольная этим шумом, писала: “Я всегда была и всегда останусь искренней протестанткой, но меня огорчает дух нетерпимости, проявленный столь большим числом моих подданных на общественных собраниях”. Первый министр впоследствии объяснял, что он хотел только оградить национальную иерархию от всяких дальнейших покушений.

Кризис и Всемирная выставка (1851).

Во время обсуждения этого платонического закона чуть было не разыгрался министерский кризис. За последнее время землевладельцы и арендаторы добивались восстановления хлебных законов. Сельские тори, по-прежнему руководимые Дизраэли, потребовали, чтобы министерство пришло на помощь сельскому хозяйству, т. е. попросту восстановило покровительственные пошлины. Этой цели они не достигли, но им удалось добиться резолюции в пользу расширения избирательного права в сельских округах. Россель подал в отставку, но так как его противники оказались не в состоянии образовать кабинет, то он снова взял бразды правления в свои руки.

Поколебленное министерство было на этот раз спасено от крушения большим предприятием принца Альберта — первой Всемирной выставкой, которая должна была явиться как бы иллюстрацией благодеяний свободной торговли и всеобщего мира. Но именно ввиду этого характера выставки пугливые патриоты относились к ней с опаской. Полковник Сибторп, депутат, славившийся своими огромными усами, усмотрел в ней нашествие папизма и неверия и многие другие опасности: “Берегите, — говорил он, — ваших жен и детей, охраняйте ваше имущество и даже вашу жизнь!” По мнению этих пророков, Хрустальный дворец (где устроена была выставка) должен был разорить и обесчестить Англию. В действительности выставка доставила Англии, а равно и королевской чете, блестящий успех.

Кошут и 2 декабря; падение Пальмерстона.

Два обстоятельства усилили разногласия между двором и министерством иностранных дел. Пальмерстон выступил на защиту венгерского экс-диктатора Кошута, выдачи которого Австрия домогалась у турецкого султана. Прожив два года (под полицейским надзором) в Турции, Кошут приехал в Лондон. Прекрасно владея английским языком, он читал лекции, пользовавшиеся в Англии колоссальным успехом. Королева и принц-супруг были этим почти так же недовольны, как и австрийский посол. Снова очутившись в неловком положении, Россель согласился с королевой, что Пальмерстон, незадолго до того скомпрометировавший себя радикальной речью в пользу Кошута, не может без серьезного риска дать аудиенцию венгерскому изгнаннику. Но лишь с большим трудом ему удалось добиться этой уступки.

Отношения оставались очень натянутыми, когда в Париже разразился государственный переворот. Еще более обострились отношения в результате странной перемены ролей.

Теперь Пальмерстон со своей обычной нескромной порывистостью приветствовал французский цезаризм, тот самый цезаризм, против которого только что неодобрительно высказались как конституционно настроенный двор, так и демократия. В сущности, поведение Пальмерстона было вполне логично: великий англичанин терпеть не мог наследников Луи-Филиппа и всех вообще Бурбонов какой бы то ни было линии [Орлеанская фамилия, к которой принадлежал Луи-Филипп, была младшей линией династии Бурбонов. — Прим. ред.], реставрации которых сильно опасался. Кроме того, ему была прекрасно известна англомания Наполеона III, и он надеялся заключить с новым императором ряд соглашений, выгодных для Англии. Поэтому, в то время как английское правительство в целом отнеслось к декабрьскому перевороту холодно и почти враждебно, один только руководитель английской дипломатии шумно поздравлял французского посла. На эту недопустимую выходку остальные министры ответили исключением Пальмерстона из своей среды. Когда 3 февраля 1852 года собрался парламент, Ребук потребовал объяснений по поводу удаления министра иностранных дел. Отвечая на этот запрос, Россель предъявил пресловутый “меморандум” (королевы). Отставленный министр обнаружил в данном случае умеренность и такт, позволившие ему вскоре вернуться к власти. Но в то время все полагали, что его политическое поприще кончено.

Первое министерство Дерби и “погребение протекционизма”.

Вскоре Пальмерстону удалось отомстить Росселю. Последний представил проект закона об организации милиции, ссылаясь на опасность французского нашествия, ставшего будто бы возможным в результате недавнего перехода власти в руки Наполеона Бонапарта. Раскритикованный Пальмерстоном проект был отвергнут, а вместе с ним пало и само министерство. Сделана была попытка составить консервативный кабинет, но последний просуществовал недолго. Во главе его блистали два великих оратора: Стэнли, сделавшийся графом Дерби, и канцлер казначейства Дизраэли. Опасный портфель министра иностранных дел достался лорду Мальмсбёри вследствие его личной близости с будущим императором. Остальные члены кабинета были такими посредственностями, что за ним осталась кличка “министерство Кто-Кто”. И вот почему: новый премьер (лорд Дерби) явился с визитом к умирающему Веллингтону, который пожелал узнать имена его коллег. Эти имена были столь неизвестны, что старый вояка все время переспрашивал: “Кто? Кто?..”

Вдобавок оба главы кабинета расходились по основным вопросам: лорд Дерби принял власть с целью восстановить покровительственную систему, а Дизраэли твердо решился похоронить ее, к великой радости карикатуристов. Они изображали его то в виде хамелеона, то в виде прекрасной Розамунды, которой королева (с лицом Кобдена) подносит кубок Свободной торговли, то в виде похоронного служки, напившегося на похоронах госпожи Протекционной системы. Один из лидеров фритредерства, некий Вильерс, предложил палате резолюцию, которая равносильна была бесповоротному осуждению протекционизма и его защитников. Дизраэли никогда не согласился бы на это унижение, но Пальмерстон позолотил пилюлю, придав резолюции такую безобидную форму, что она могла быть принята всеми (ноябрь 1852 г.), кроме самых решительных протекционистов. В этой измененной резолюции просто отмечались благодеяния свободной торговли.

Эфемерный консервативный кабинет пал при обсуждении бюджета. Романист Дизраэли настолько серьезно потрудился над этой сухой материей, что его изображали в виде школьника, получающего награду за успехи в арифметике. Но ему не хватало делового опыта, и составленная им роспись рушилась под ударами другого литератора, эллиниста и богослова — Вильяма Гладстона. Так началась долгая парламентская дуэль этих двух людей (Дизраэли и Гладстона), которым предстояло оспаривать друг у друга власть в продолжение трех десятилетий.

1852 год закончился составлением коалиционного кабинета, куда вошли виги и “пилиты”; главными членами этого кабинета были: премьер лорд Эбердин, министр иностранных дел лорд Россель, министр внутренних дел Пальмерстон и министр финансов Гладстон.

II. Пальмерстон. (1853—1865)

Преобладание вопросов внешней политики.

Наступил 12- или 13-летний период, в продолжение которого только одна крупная фигура выделялась на первом плане — фигура лорда Пальмерстона. Партии были дезорганизованы, а при таких условиях личности всегда начинают играть более заметную роль. Изменилась ориентация общественной мысли. Еще вчера английская общественная мысль была исключительно поглощена заботами о мире и надеждами на всеобщее спокойствие и на улучшения в политической и социальной области; теперь в результате политики русского царя и императора французов английское общество прониклось воинственным духом. Ввиду этого дипломат-патриот сделался более чем когда-либо необходимым человеком. Он не долго оставался в министерстве внутренних дел и вскоре должен был взять в свои руки общее руководство английской политикой. За Крымской войной последовало усмирение Индии, затем Китайская война, далее итальянские дела, наконец, междоусобная война в Соединенных Штатах. Активно участвуя в войне или сохраняя насторожившийся нейтралитет, английский народ во всех случаях больше интересовался внешними, чем внутренними делами. Вопрос о коренных реформах, особенно таких, которые не нравились Пальмерстону, был отложен в долгий ящик. Однако эволюция английской конституционной жизни, хотя и шедшая замедленным темпом, не прекратилась совершенно, а в области нравов и законодательства произошли некоторые важные изменения.

Министерство Эбердина (1853); Крымская война и общественное мнение.

Мирное настроение, возбужденное Всемирной выставкой, еще не рассеялось. Все верили, что отныне не будет великих войн и что кровь англичан и жителей континента перестанет литься на полях битв. Тон задавали Кобден, Брайт и руководимая ими Лига мира, которой, как это было хорошо известно, сочувствовали почти все министры. Казалось, общая политическая конъюнктура представляет удобную почву для политики реформ. Россель, само собой разумеется, готовил парламентскую реформу; Гладстон начал составлять свои образцовые бюджеты. Даже неугомонный Пальмерстон, запертый пока в министерстве внутренних дел, провел там несколько мелких, но очень полезных реформ.

Но через несколько месяцев в воздухе запахло порохом. Царь Николай во время своей поездки в Лондон в 1844 году, а затем дипломатическими беседами и дипломатической перепиской был введен в заблуждение относительно намерений английских государственных деятелей и еще сильнее обманулся в чувствах английского народа. [В 1936 году вышла книга, основанная на неизданных документах английского архива министерства иностранных дел (Foreign Office): Темперлей, Дипломатия и Крымская война (Temperley, Diplomacy and the Crimean War), где говорится совсем иное о разговорах Николая I с английскими министрами в 1844 году. Лорд Эбердин вовсе не держал себя так, чтобы отбить у Николая I охоту впоследствии снова и снова вернуться к проекту раздела Турции между Англией и Россией. — Прим. ред.] Польские, итальянские и венгерские политические эмигранты восстановили народные массы против самодержца. До Крымской войны, как и во время ее демократические журналисты и карикатуристы неистовствовали против него. Премьер-министр, который терпеть не мог Бонапартов и не хотел войны, а также его пацифистски настроенные коллеги подвергались не лучшему обхождению. Единственным популярным министром был Пальмерстон, который хотел спасти турок и вел себя так, что война не на жизнь, а на смерть становилась неизбежной.

Увещания Брайта остались гласом вопиющего в пустыне: “Христианская нация, протестантский народ, поклоняющийся князю мира, неужели твое христианство только сказка, а твоя вера — сновидение?” Первые успехи союзников в Крыму вызывают энтузиазм, наступившая вслед за тем страшная зима — негодование. Корреспондент Таймса разоблачает бездарность администрации, убивающую больше английских солдат, чем русские пули. Влияние этой газеты достигает своего апогея, тираж ее доходит до 54000 экземпляров в день при цене номера в 5 пенни. [Около 20 копеек золотом. — Прим. ред.]

Министерство Пальмерстона и результаты войны (1855—1856).

Министерству Эбердина не хватало внутренней спайки, так же как и популярности. Пальмерстон, недовольный инертностью своих коллег и реформаторскими идеями Росселя, уже поколебал министерство угрозой подать в отставку; в феврале 1855 года оно было опрокинуто вотумом порицания, и единственный министр, пользовавшийся благоволением публики, естественно взял власть в свои руки. При всем том красноречивый выпад Брайта произвел сильное впечатление: “Слышите ли вы полет ангела смерти и шум его крыльев? Он схватывает свои жертвы повсюду: в замке, в доме, в хижине. От имени всех классов общества я обращаюсь к вам с торжественным призывом. Благородный лорд был уже министром до моего рождения. Он достиг почти предела человеческой жизни. И я умоляю его остановить своим словом потоки человеческой крови”.

Известно, что Крымская война в конце концов увенчалась успехом союзников, но английская армия далеко не играла там первой роли, а общественное мнение находило, что Парижский мир заключен преждевременно и что наложенные на Россию обязательства не стоили ни затраченных денег, ни пролитой крови.

Первое литературное поколение эпохи Виктории.

В этом месте английские историки обыкновенно прерывают нить повествования, чтобы кинуть общий взгляд на писателей, создавших в течение первых двадцати лет этого продолжительного царствования свои замечательные произведения. Скажем и мы несколько слов об этих писателях с политической и социальной точки зрения. Романисты и историки главным образом заслуживают нашего внимания.

Романисты, а также романистки этого периода отличаются демократическими и вместе с тем нравоучительными тенденциями. За ничтожными исключениями, они уже не переселяют своих героев в феодальную обстановку, а заставляют их действовать в новейшую эпоху или берут их из предшествовавшего поколения. Они не замыкаются в пределах аристократической среды, а изображают большей частью жизнь средних классов или народных масс. Если они и описывают иногда быт аристократии, то для того, чтобы выставить в отрицательном свете ее смешные черты и пороки. Такой характер имеют сочинения Теккерея и Диккенса. Страдания трудящихся классов, рабочего и мелкобуржуазного, вдохновили также мистрисс Гаскель и Шарлотту Бронте; аналогичная нота звучит у Бульвер-Литтона и Дизраэли, писателей из высшего общества и людей с честолюбивыми стремлениями.

Историки тоже прежде всего являются практиками и моралистами. Маколей — виг, реформист 1832 года и именно 1832 года, не более и не менее. Он надеялся довести изложение исторических событий как раз до этой великой даты. Если бы он прожил еще два десятка лет, то наверное успел бы осуществить свой план. Теперь его История Англии обрывается на 1700 годе, но в своих замечательных Опытах он слегка коснулся и истории XVIII века. Маколей, внесший в историю приемы оратора и страстного адвоката, после своей смерти вызвал против себя законную реакцию; но, критикуя его произведения, мы не должны забывать его огромной исторической осведомленности. Несмотря на различие мировоззрений, Карлейль похож на него в гораздо большей степени, чем это обычно полагают; каждый из этих двух историков имел своего излюбленного исторического героя: для вига Маколея — это Вильгельм Оранский, для пуританина Карлейля — Кромвель. [Не может быть никакого сравнения между Маколеем и Карлейлем с точки зрения научной ценности их произведений. Исторические работы Карлейля — это как бы блестящие импровизации, размышления вслух на исторические или, точнее, на историко-философские темы. Материал ему все равно откуда брать: попадется источник — берет из источника, попадется популярная книжка — берет и оттуда. Он — не исследователь, а философ, оратор, публицист. Что касается Маколея, то, конечно, он очень пристрастен, он частенько “подделывает историю в интересах партии вигов”, но материал у него (и архивный, и печатный, и документальный, и мемуарный) огромный, и он этот материал умеет всесторонне исследовать. Его исторические труды дают колоссальный искусно подобранный и изложенный фактический материал. — Прим. ред.] Грота можно было бы скорее всего назвать радикалом-утилитаристом. Никто до него не сумел так хорошо проанализировать борьбу партий в Афинской республике; в нем, как и в Маколее, сразу можно узнать англичанина, жившего парламентской жизнью.

Такое же соединение богатой философской оригинальности с чисто национальным практическим духом наблюдается у такого философа-социолога, как Джон-Стюарт Милль, и у многих других философов, критиков и поэтов. Елизавета Броунинг ополчалась на защиту бедных детей и отстаивала непризнанные женские права. Один только крупнейший поэт эпохи выделяется аристократической природой своего духа и своих сюжетов. Теннисон, возведенный в пэры за свои литературные заслуги, иногда воспевает бедняков и их суровое самопожертвование, но прежде всего он в гармонических стихах воссоздает средневековое рыцарство. Что же касается просто талантливых писателей этого периода, то перечисление их заняло бы у нас слишком много места.

Роспуск палаты, вызванный Китайской войной, и подавление восстания в Индии.

Пальмерстоновский патриотизм отыгрался за счет кантонского наместника Е, который велел задержать китайское судно, незаконно поднявшее британский флаг. По этому поводу в обеих палатах произошли серьезные дебаты. Старый лорд Линдхёрст ответил отрицательно на простой вопрос Е: “Достаточно ли китайскому судну поднять британский флаг, чтобы превратиться в английское судно?” Но бывшему канцлеру и лорду Дерби не удалось сгруппировать торийское большинство в верхней палате. В палате общин атакой против министерства руководили во имя своих принципов передовые либералы и сторонники мира, принадлежавшие к манчестерской школе. Консерваторы оттенка Дизраэли присоединились к ним и оставили кабинет в меньшинстве.

Тогда Пальмерстон распустил палату и обратился к стране с манифестом по поводу “наглости варваров” (т. е. китайцев). Он вернее своих противников уловил настроение масс. Избиратели не только высказались в его пользу, но провалили всех лидеров партии мира.

Ужасные события, которыми сопровождалось восстание в Индии и которые вдобавок излагались с преувеличенными подробностями, вызвали в Англии не только совершенно основательное негодование, но и приступы настоящего бешенства. Что же касается результата восстания, т. е. упразднения Ост-Индской компании, то оно отнюдь не объяснялось, как некоторые говорили, капризом премьера, а было вызвано требованием общественного мнения.

Орсини и кризис 1858 года.

Бомбы, брошенные перед Парижской оперой 14 января 1858 года итальянским заговорщиком Орсини, хорошо известным в Лондоне и высоко ценимым английской публикой в качестве политического лектора, убили не императора французов, а британское министерство. Напечатанные по бестактности Монитера приветственные адреса императору, называвшие Англию лабораторией политических убийств, страшно возмутили общественное мнение, а представленный министерством и направленный против иностранных эмигрантов билль произвел впечатление какой-то пошлости. [Обо всех этих обстоятельствах, об Alien bill и падении кабинета Пальмерстона есть превосходная статья Е. Маркса “Поражение министерства Пальмерстона” (Соч., т. XI, ч. 1, стр. 118) и у А. И. Герцена интересные главы в “Былом и думах” (“Два процесса” и другие статьи за 1858 год). — Прим. ред.] “Непопулярность лорда Пальмерстона, — писал принц Альберт, — превосходит всякое вероятие. Смешно слышать, когда старые его поклонники начинают говорить о нем. В палате общин ему почти не дали раскрыть рта”. Министр защищался с величайшей резкостью, которая не принесла ему никакой пользы. Он был низвергнут большинством 19 голосов. Одни тори могли принять власть во время этого небывалого затмения его престижа.

Консервативная интермедия.

Второе министерство Дерби-Дизраэли положило под сукно билль об иностранцах и осуществило две важные реформы. Оно отменило для депутатов обязательство владеть земельной собственностью. Этим оно покончило с освященной обычаем плутней, выражавшейся в том, что многие кандидаты заведомо ложно именовали себя землевладельцами. А затем оно решило давно уже поставленный вопрос о допущении евреев в парламент.

Министр иностранных дел лорд Мальмсбёри и сама королева в письме к Наполеону III тщетно старались предотвратить итальянскую войну. Дело итальянского освобождения, очевидно для всех связанное с военной славой Бонапарта, еще не пользовалось особенной популярностью. Потерпев неудачу с этой стороны, консервативный кабинет обратился к неизбежному, но вместе с тем и неразрешимому вопросу об избирательной реформе. Дизраэли хотел использовать к собственной выгоде и к выгоде своей партии реформистское движение, но составленный им законопроект устранял рабочие массы от пользования избирательным правом. Патриарху избирательной реформы лорду Джону Росселю нетрудно было добиться провала этого законопроекта. Общие выборы 1859 года, состоявшиеся в атмосфере тревоги, возбужденной французскими победами в Италии, не дали консерваторам нужного большинства, и молодой виг из аристократического рода, маркиз Гартингтон, заслужил свои первые парламентские шпоры, низвергнув консервативный кабинет.

Последнее министерство Пальмерстона (1859—1865).

Для составления нового правительства по необходимости пришлось обратиться к старому дипломату-патриоту, хоть ему и исполнилось в то время уже 75 лет. Но ему нужны были выдающиеся товарищи — “министерство всех талантов” и едва ли не всех партий. В области внутренней политики премьера можно было считать консерватором. Бок о бок с ним очутились один знаменитый виг и один прославленный “пилит” — Россель в министерстве иностранных дел и Гладстон в министерстве финансов. Первый, конечно, поспешил внести очередной билль об избирательной реформе — обычное проявление его темперамента. Но в ту минуту он главным образом хлопотал об осуществлении принципа “Италия для итальянцев”; и в этой области ему несколько раз удалось восторжествовать исподтишка над Наполеоном.

Волонтеры и торговый договор 1860 года.

Император французов, к которому Пальмерстон так хорошо относился и из-за которого он дважды лишился власти, со времени присоединения Ниццы и Савойи внушал министру только недоверие. И Пальмерстон спешил прежде всего принять меры против возможного французского нашествия, организовав фортификационные работы и сформировав корпус волонтеров.

Это не помешало министерству Пальмерстона заключить с Наполеоном III торговый договор, но последний был делом не столько премьера, сколько Гладстона и Кобдена. Не имея никакого официального титула, Кобден, незадолго до того отклонивший портфель министра торговли, пользовался за последние годы огромным политическим влиянием, а в Тюильри он был принят как уполномоченный английского народа по экономическим делам. Ни английский народ, ни его парламентские представители не были безусловно единодушны в своем одобрении этого договора. Фабриканты, задетые в своих интересах, старые противники свободной и манчестерской школы, шовинистически настроенные моралисты, испуганные опасностью, которой бордоские вина [В Средние века шпоры давались рыцарю лишь после первого участия в бою. Отсюда это ходячее выражение. —Прим. ред.] угрожали британским добродетелям, — составили коалицию, но не могли устоять перед ораторским талантом канцлера казначейства Гладстона.

Понижение налога на бумагу.

Продолжая неуклонно эволюционировать в сторону передового либерализма, Гладстон предложил отмену налога, некогда введенного не столько с фискальными, сколько с полицейскими целями. Обложение бумаги высоким пошлинным сбором делало безусловно невозможным нарождение дешевых газет, и тем не менее многие лица, даже исповедовавшие либеральные принципы, считали полезным поддерживать стоимость газет на возможно более высоком уровне, полагая этим предохранить прессу от неизбежной демагогии и низкой распущенности нравов. Кроме того, налог, уплачиваемый владельцами бумажных фабрик и перелагаемый ими на публику с ростовщическими процентами, не столько стеснял их, сколько давал им возможность быстро обогащаться, и представители их интересов в парламенте предпочитали сохранить эту монополию. [По этому договору сильно снижались пошлины на французские вина, ввозимые в Англию. — Прим. ред.]

Поэтому, хотя многие государственные люди, сознававшие огромное воспитательное значение периодической печати, стремились удешевить газеты и таким образом сделать их общедоступными, предложенная Гладстоном реформа прошла при самом ничтожном большинстве голосов. Ввиду этого лорды, следуя призыву 90-летнего старца Линдхёрста, сочли себя вправе отвергнуть законопроект. Вопрос социальной политики осложнился конституционным вопросом: имеет ли право наследственная палата восстанавливать налог, отмененный избирательной палатой? Передовые писатели заговорили о том, что надо разогнать лордов и выбросить в Темзу обломки “золотой палаты”. Однако нация оказалась далеко не столь страстной: она обсуждала вопрос очень оживленно, но не теряя хладнокровия. На многочисленных митингах, состоявшихся по этому поводу, ораторы избегали выражений, оскорбительных для пэров. При этом молчаливо предполагалось, что последние больше не позволят себе подобных выходок. И, действительно, реформа прошла в следующем году.

Партии и американская междоусобная война (1861—1865).

Это поколение, так много помышлявшее о хозяйственных интересах, пережило тяжелый кризис во время войны между северными и южными штатами Северной Америки. Высшие и средние слои английского общества, на словах исповедовавшие аболиционистские принципы, фактически склонялись на сторону южных, рабовладельческих штатов. Это обстоятельство объясняется несколькими причинами: во-первых, англичане не верили в искренность северян, зная их крайне пренебрежительное отношение ко всякому человеку, имевшему у основания ногтя черное пятно. [Вопрос об “искренности” северян тут не имел ни малейшего значения. Английская буржуазия делала все зависящее, чтобы обеспечить победу южан, которые уж вполне “искренно” и открыто отстаивали рабство. Для капиталистической Англии речь шла о том, чтобы оторвавшиеся от Соединенных Штатов южане образовали самостоятельное, богатое сырьем и бедное мануфактурами и фабриками государство, которое попало бы всецело в руки Англии и как рынок сырья, и как рынок сбыта, и как удобное и выгодное место вложения свободного капитала. Тут и у либералов не хватало “либерализма” для настоящей борьбы против консерваторов. — Прим. ред.] A затем южные плантаторы были джентльмены и добывали (быть может, средствами несколько предосудительными) хлопок, необходимый для нормального течения английской экономики. Юг, придерживавшийся принципов свободной торговли, открывал обширный рынок для английских товаров, тогда как северные федералисты старались развить собственную индустрию и являлись сторонниками протекционизма.

Оплошность одного американского офицера чуть было не сыграла роль искры, брошенной в пороховой погреб: на английском судне, шедшем в Европу, он арестовал уполномоченных, посланных южным правительством для дипломатических переговоров. К счастью, президент Линкольн поспешил выразить свое порицание поступку этого офицера. Принц Альберт, лежавший уже на смертном одре, оказал своему приемному отечеству последнюю услугу, упросив смягчить выражения депеши, составленной в очень резком тоне. Но англичане допустили еще более серьезное нарушение нейтралитета, позволив вооружить на Биркенхедских верфях военный крейсер для южных штатов. Грозная “Алабама” нанесла огромный ущерб торговому флоту северян. Тем временем “хлопковый голод” причинял жестокие страдания промышленному населению Ланкашира. Но рабочие держались превосходно, отказываясь возвысить свой голос против антирабовладельческой демократии, защитницы правого дела.

Дебаты о Дании.

Пальмерстон со старческим упрямством решительно высказывался против всякого расширения избирательного права, “потому что я не дурак”, — говаривал он грубо. Решив не омрачать его последних дней, нация согласилась, подобно премьеру, сосредоточить все свое внимание на вопросах внешней политики. В то время в Европе совершались два серьезных события: во-первых, Польша истекала кровью в последнем восстании; во-вторых, обе великие германские державы (Австрия и Пруссия) старались раздавить Данию. Английское общественное мнение, несомненно благосклонно настроенное в пользу Польши, проявляло, однако, столь же мало желания, как и сам Пальмерстон, открыто выступить на ее защиту, даже сообща с Францией.

Напротив, Англия даже и без содействия Франции готова была вмешаться в датские дела, и общественное мнение гневалось на министерство иностранных дел главным образом за его неустойчивую политику, которая способна была внушить симпатичной маленькой стране тщетные надежды. 4 июля 1864 года Дизраэли напал на министерство, обвиняя его в том, что оно компрометирует честь Британии. “Мы не должны сначала угрожать, а затем отступать перед решительными действиями. Мы не должны вводить в заблуждение своих союзников, внушая им ожидания, которых мы не хотим исполнить. Нам говорят, что наше отечество не имеет союзников, а потому не в силах что-либо предпринять. Подобные слова не должны произноситься, ни даже мыслиться английским министром”. Тогда старый “Пам” [Пальмерстон. — Прим. ред.] произнес свою последнюю большую речь, одну из самых искусных своих речей, причем он говорил не столько о Дании, сколько о финансовых талантах Гладстона и об опасности возвращения консерваторов к власти. Этими словами он привлек на свою сторону прогрессивных либералов и добился незначительного, но все же достаточного большинства.

Симптомы пробуждения либерализма (1864).

В последний год пребывания Пальмерстона у власти застой во внутренних делах не был уже столь безусловным, как прежде. Главный товарищ Пальмерстона по министерству, Гладстон, все больше склонялся к радикализму; он подал сигнал для восторженного приема Гарибальди, которого приветствовали все англичане, одни — как патриота, другие — как революционера, а третьи — как врага римского папы. [Это совершенно неверно: напротив, именно Гладстон как единственный член кабинета, говоривший по-итальянски, взял на себя неприглядную миссию экстренно выжить Гарибальди из Англии и убедить итальянского героя сделать это “добровольно”. А удалить Гарибальди Пальмерстон пожелал затем, чтобы угодить Наполеону III, который начинал раздражаться овациями по адресу Гарибальди в Англии. Гладстон отправился к Гарибальди и стал его убеждать немедленно уехать из Англии, потому что в Англии климат очень сырой и Гарибальди может заболеть. А когда Гарибальди наконец понял, в чем дело, и спросил Гладстона: “Я сегодня должен уехать?” — то Гладстон ответил: “Зачем же так торопиться? Можете уехать завтра утром”. И Гарибальди уехал. — Прим. ред.] При обсуждении одного предложения, внесенного сторонниками избирательной реформы, Гладстон произнес следующие многознаменательные слова: “Те, кто хочет исключить из участия в выборах тридцать девять рабочих из сорока, должны доказать негодность, неспособность и испорченность рабочего класса. Всякий человек, не признанный опасным или неправоспособным, имеет право участвовать в проведении в жизнь конституции”. По поводу одного предложения, касавшегося ирландской церкви [Речь идет об англиканской церкви в Ирландии, которая, как государственная церковь, содержалась за счет ирландского народа, исповедующего в подавляющем своем большинстве католическую религию. — Прим. ред.], он сказал, что последняя обслуживает только ничтожную часть населения. Оба эти вопроса должны были в близком будущем выдвинуться на первый план.

Выборы 1864 года дали либеральной партии много новых депутатов, в том числе философа Джона-Стюарта Милля. Фракция, руководимая Брайтон, усилилась, равно как и фракция, руководимая Гладстоном.

Всемогущему министру Пальмерстону трудно было бы справиться с новой палатой. Но счастливая звезда избавила его от этого испытания и пресекла его поприще в самом разгаре популярности. Крепкий восьмидесятилетний старик, который еще за несколько дней галопом скакал на коне, внезапно стал слабеть, немного похворал и умер.

III. Вторая реформа и великое либеральное министерство. (1865—1872)

Перестройка партий и успехи рабочего движения.

Парламент, личный состав которого был в значительной степени обновлен, вернулся к традиционной, но скомпрометированной расколом 1846 года системе двух больших, мощно организованных и дисциплинированных партий, либеральной и консервативной. Великим вождем прогрессивной либеральной партии безусловно сделался бывший “пилит” Гладстон, под руководством которого подвизался фритредер Брайт рядом с новыми деятелями, как Форстер и Стансфильд. В верхней палате на защиту либеральных принципов выступали старик Россель и герцог Аргайль — два славных представителя старого вигизма. Торизм, располагавший огромной силой в палате лордов, где им руководил граф Дерби, значительно усилился в палате общин, где во главе консервативной партии стоял Дизраэли. К ней примыкали такие депутаты, как сэр Стаффорд Норткот, Хэг Кэрнс, Гетарн Гарди и лорд Роберт Сесиль — будущий маркиз Сольсбёри.

И, однако, это была уже не прежняя Англия. За последние двадцать или двадцать пять лет численность и сила рабочего класса одинаково выросли. Наступил момент, когда следовало бы по необходимости предоставить людям физического труда официальное место в старом конституционном здании и отменить оскорбительные и репрессивные законы, еще тяготевшие над ними. Эти две формы прогресса рабочего класса — прогресс экономический и прогресс политический — были тесно связаны между собой, и каждая форма одновременно являлась и причиной и следствием.

С 1844 года эволюция нравов и законодательства совершалась в пользу рабочих. Начав лучше одеваться и питаться благодаря росту заработной платы, начав даже (вещь прежде небывалая!) откладывать сбережения на черный день, рабочие таким образом облегчали задачу общественной благотворительности и судебных установлений; за двадцатилетие число лиц, наказанных по суду или требовавших вспомоществования, уменьшилось на целую треть. А с 1832 года число цензитарных избирателей низшего разряда возросло также на одну треть.

Рабочие союзы (1832—1871).

Мы уже видели, как мало сочувствия к народу и к беднякам проявляли средние классы, в руках которых очутилась власть после первой парламентской реформы. Буржуазия, промышленная и всякая иная, а также отражавшее ее интересы либеральное правительство объявили в 1833 году, что всякий рабочий союз представляет собой противозаконное сообщество заговорщиков. Дело шло о подавлении тред-юнионизма, организованного Робертом Оуэном в федерацию масонского типа. [Пока тред-юнионы не были формально признаны законом, каждый мировой судья и каждый член прокурорского надзора (атторней) мог в любом округе возбудить против членов этих ассоциаций судебное преследование. Понятно поэтому, что тред-юнионам местами и временами приходилось действовать, соблюдая некоторую конспирацию и не выступая открыто. Но ни в малейшей степени “масонского типа” никогда эти рабочие союзы не приобретали. — Прим. ред.]

Со времени проведенных сэром Робертом Пилем реформ рабочие мирно улучшали свое положение путем соглашений с хозяевами. [“Мирное” улучшение своего положения рабочие проводили прежде всего упорной стачечной борьбой против хозяйской эксплуатации. Промышленный расцвет Англии в начале второй половины XIX века давал рабочим возможность в ряде случаев очень успешно проводить и кончать стачки и вырывать у хозяев уступки. — Прим. ред.] Но прежде всего они хотели столковаться между собой по ремеслам и районам, затем объединить различные профессиональные и районные союзы, и этой цели им удалось достигнуть вопреки воле господствующих классов. Все разумные государственные люди признавали, что наступило время предоставить широким слоям рабочего класса парламентское избирательное право.

Министерство Росселя — Гладстона и избирательная реформа.

Раньше чем приступить к разрешению вопроса первостепенной важности, либеральное министерство должно было реорганизоваться. Эта операция, произведенная с большим трудом, имела скоропреходящий характер. Премьером сделался престарелый граф Россель, министром иностранных дел — Кларендон; Гладстон остался министром финансов, а в палате общин руководящая роль досталась Форстеру, Гошену и Лайарду. Тронная речь обращала внимание парламента “на изменения, которые надлежит внести в избирательное законодательство, дабы укрепить наши свободные учреждения и способствовать повышению благосостояния страны”.

Но проект Гладстона не отличался достаточной широтой как раз в той области, которая нуждалась в реформе. Понижение ценза не было настолько значительным, чтобы допустить к избирательным урнам большое число рабочих. Эти полумеры раздражали всех понемногу и вызывали дробление партий на фракции, ни к чему не приводившее и порождавшее только смуту в умах. Противники демократии рукоплескали суровым речам Лоу, который, сам будучи перебежчиком из либерального стана, объединил вокруг себя других перебежчиков, испуганных победным шествием масс. “Как некогда Давид в пещере Адулламской, — сказал ему Брайт, — вы обратились с призывом ко всем недовольным”. Либеральные диссиденты получили кличку адулламитов. В конце концов билль был провален, и кабинет пал в результате поправки, внесенной одним министерским депутатом.

Третье министерство Дерби — Дизраэли и агитация.

В последний раз красноречивый граф и честолюбивый романист бок о бок становились у власти, роковым образом вынужденные сделать тот самый шаг, за который они так страстно упрекали некогда Роберта Пиля, а именно — порвать с традициями консервативной партии.

Поскольку часть консервативного кабинета и в том числе его глава упорно пытались закрывать глаза на эту необходимость, публика [Не “публика”, а рабочий класс, в особенности в Лондоне, Бирмингаме и Манчестере, рядом очень внушительных митингов ясно заявил свою волю. — Прим. ред.] решила дать им наглядный урок. Началась агитация в пользу избирательной реформы, носившая на этот раз более пролетарский, чем буржуазный характер, и организованная сначала в Лондоне, а затем во всех графствах секретарями тред-юнионов. Митинг в Трафальгарском сквере объявил палату, избираемую меньшинством населения, нарушением духа конституции, заклеймил ту надменность, с которой иные консерваторы или лжелибералы говорили о рабочем классе, и потребовал предоставления избирательного права всем совершеннолетним мужчинам, имеющим постоянное местожительство.

Так как правительство имело бестактность воспротивиться второму собранию, назначенному в Гайд-парке, то народ взломал решетки и Лондон на несколько часов принял вид города, охваченного восстанием. Министры, вместо того чтобы упорствовать в своей ошибке, предпочли с уважением отнестись к старинным шумным вольностям. [Министры долго совещались, раньше чем пришли к заключению, что попытка немедленных репрессий может привести к революции и что нужно, во-первых, терпеть и дальше эти “шумные вольности”, а во-вторых, следует поскорее провести избирательную реформу. — Прим. ред.]

Вторая избирательная реформа (1867).

Дизраэли, которого преклонный возраст и усталость графа Дерби делали фактическим главой кабинета, понимал смысл народного волеизъявления. В течение некоторого времени он забавлял палату и всю страну посредством остроумного приема, состоявшего в том, что министерство до поры до времени не вмешивалось в дебаты, выжидая, пока идейное брожение приведет к какому-либо определенному результату. Не зная заранее, каков именно будет этот результат, Дизраэли на всякий случай держал в кармане несколько проектов, с тем чтобы в нужный момент вытащить наиболее подходящий (“проект № 1”, “проект № 2”, “проект № 3”). Оказалось, что проект, который он в конце концов навязал и либералам и своим друзьям консерваторам, по своему либерализму далеко оставлял за собой все вносившиеся дотоле предложения, если не считать всеобщего избирательного права радикалов и чартистов. Поэтому карикатуристы изображали Дизраэли в виде жокея, обгоняющего на своей лошади “Reform-Bill” жокея Гладстона и даже жокея Брайта и берущего таким образом первый приз. Эти карикатуры вполне соответствовали истине. Ограничения падали одно за другим, и в окончательном своем виде закон, хотя и оставивший неприкосновенными главные основы английской избирательной системы, все же создал английскую, прежде всего рабочую демократию.

Действительно, с одной стороны, сохранилось различие между городским и сельским населением, причем то и другое было представлено в парламенте далеко не равномерно: 125 депутатов от графств представляли 12 миллионов человек, тогда как 158 депутатов — 7 миллионов; 230 депутатов от небольших городов представляли 3 миллиона человек, а 130 депутатов от крупных городов — 11 миллионов. Многие обитатели страны, в особенности большинство сельского населения, лишены были избирательного права. С другой стороны, последние “гнилые местечки” были уничтожены в пользу графств и возросших городов.

Даже в сельских округах понижение ценза до 12 фунтов арендной платы для краткосрочных арендаторов и до 5 фунтов для собственников или долгосрочных арендаторов увеличило число избирателей на одну треть. А в городах предоставление избирательного права всем лицам, уплачивающим налог для бедных или вносящим за квартиру не менее 10 фунтов в год, увеличило число избирателей втрое.

Фении и ирландская церковь.

После того как требования великобританского населения были удовлетворены (число избирателей в Шотландии увеличилось в еще большей пропорции, чем в Англии), на первый план выдвинулись ирландские вопросы, снова получившие с 1867 года самое серьезное значение. Собственно говоря, все время огонь тлел под пеплом, а в истекший период сложилось в глубокой тайне грозное народное общество Феникс. Его участники, получившие кличку фениев, с преобладанием анархического [Ничего общего с анархистами ирландские фении не имели. Фенианство было одним из проявлений и одной из форм (недолго существовавшей) ирландского национально-освободительного движения. — Прим. ред.] элемента над католическим, значительно усилились во время американской междоусобной войны, где ирландские офицеры и солдаты играли блестящую роль. По восстановлении мира многие из них под вымышленными именами возвратились на родину или даже в Англию, чтобы вступить в борьбу с наследственным врагом. Попытка восстания закончилась казнью нескольких инсургентов; желая освободить других, содержавшихся в Лондоне в Клеркенвильской тюрьме, столичные фении сделали попытку взорвать эту постройку.

Эти покушения убедили Гладстона в необходимости не подавлять Ирландию, а дать удовлетворение религиозным и экономическим требованиям ирландцев. Депутат Милль говорил: “Если капитан корабля постоянно наказывает своих матросов, а школьный учитель — своих учеников, то это доказывает, что оба они не умеют быть начальниками”, — и эту притчу он применял к политике английского правительства в Ирландии. Гладстон видел в привилегиях англиканской церкви на этом острове старое злоупотребление, которое прежде всего необходимо было искоренить.

Министерство Дизраэли (1868).

Этому вопросу суждено было послужить камнем преткновения для консерваторов. В феврале 1868 года лорд Дерби по нездоровью вышел в отставку, и во главе министерства официально стал Дизраэли, добившийся наконец после тридцатилетних усилий поста премьера. Так как Россель (в либеральной партии) окончательно распрощался с властью, то отныне в первом ряду борцов остались только Дизраэли (консерватор) и Гладстон (либерал). В продолжение пятнадцати лет во главе правительства неизбежно должен был стоять или тот, или другой.

30 марта Гладстон перешел в наступление, предложив ряд резолюций, клонившихся к лишению протестантской епископальной (англиканской) церкви в Ирландии характера государственного учреждения; осуществление этой меры привело бы Ирландию к американскому режиму разделения церкви и государства. Так как после продолжительных дебатов большинство высказалось за предложение Гладстона, то кабинет прибегнул к роспуску палаты. К этой мере следовало во всяком случае обратиться в самом непродолжительном времени: надо было испробовать на деле новую избирательную систему.

Образование великого министерства Гладстона.

Избиратели, призванные к политической жизни консерваторами, высказались за либералов, — впрочем, не все и не повсюду, ибо Дизраэли удалось организовать демократический торизм, которому суждено было сыграть впоследствии серьезную роль. С этого момента замечаются успехи консерваторов в промышленных центрах Ланкашира, где прежде средние классы неизменно выбирали вигов. Сам Гладстон потерпел там поражение и прошел в Гринвиче. Зато во всем королевстве он получил внушительное большинство в 120 голосов. Общественное мнение полагало, что за второй избирательной реформой, как и за первой, должен последовать ряд либеральных законов и, по общему мнению, честь проведения этих реформ, равно как и ответственность за них, по праву принадлежит главному штабу либеральной партии.

Не дожидаясь бесполезного парламентского боя, Дизраэли уступил власть Гладстону и его заместителю Форстеру (декабрь 1868 г.). Брайт принял портфель министра торговли; лорд Кларендон, герцог Аргайль, Лайярд, канцлер Гэтерлей, наряду с вышеупомянутыми министрами, были главными членами этого выдающегося кабинета, который много обещал и еще больше сделал.

Ирландские законы (1869—1870).

Прежде всего необходимо было решить приостановленный до поры до времени церковный вопрос. Правительство не предлагало сразу уничтожить “установленную” в Ирландии (англиканскую) церковь, но хотело лишь отнять у нее официальные привилегии и поставить ее в одинаковое положение с пресвитерианской и католической церквами, к которым принадлежало большинство населения. Закон оставлял англиканской церкви значительную часть ее земельных имуществ и все постройки; другая часть церковных имуществ предназначалась на пособие остальным двум ирландским церквам, на поддержку благотворительных учреждений и на выплату вознаграждения некоторым лицам, терявшим известные права.

Этот законопроект подвергся яростным нападкам в обеих палатах, где оппозиция называла его грабительским. Если убежденные англиканцы с такой энергией защищали “экзотическое растение, требовавшее таких издержек и тем не менее бесплодное”, то лишь потому, что они опасались, как бы церковь в Англии не подверглась той же участи, что в Ирландии. “Вы отвергаете, — воскликнул лорд Дерби, — великий принцип, гласящий, что англиканская церковь есть государственная церковь нашей страны, — этот основной принцип нашей конституции. Вы делаете решительный шаг в сторону уравнения всех сект”.

Карикатуристы изображали англиканских священников обоих островов (Англии и Ирландии) в виде сиамских близнецов; хирург Гладстон собирается своим ножом отделить их друг от друга и успокаивает встревоженного Джона Буля насчет последствий этой операции. Неизвестно, успокоилась или нет палата лордов, но она вслед за палатой общин решилась пропустить реформу, причем умирающий лорд Дерби сделал последнее усилие для защиты ирландских протестантов, которые “так же, как и вы, привязаны к протестантской вере, которые за эту веру проливали свою кровь под знаменами Вильгельма Освободителя [Имеется в виду Вильгельм III Оранский, король Англии (1689—1702), окончательно лишивший ирландское население принадлежавшей ему еще кое-где земли и жестоко расправившийся с ирландским восстанием 1689—1690 годов. — Прим. ред.], — этих людей, которых вы призвали для колонизации Ирландии и которые превратили в цветущую провинцию пустыни Ольстера”.

Кроме того, в целях экономического умиротворения Ирландии Гладстон провел в 1870 году земельный билль (Land Act). [См. т. VII, гл. II “Соединенное королевство Великобритании и Ирландии”.]

Закон о народном образовании.

После того как избирательная реформа совершилась, один противник ее сказал: “Ну вот, рабочие, маленькие люди — иначе говоря, большинство — призваны к политической жизни; нам остается теперь только просветить нашего хозяина”. Проникнутый этой мыслью, министр Форстер 17 февраля 1870 года внес законопроект, устанавливавший обязательное посещение школы детьми от пятилетнего до двенадцатилетнего возраста. Правительство вверило власть местным школьным комитетам (school board), избираемым плательщиками налогов. Родители могли посылать своих детей или в комитетские школы (board schools), нейтральные в религиозном отношении, или в частные, преимущественно конфессиональные, школы (voluntary schools), если только государственная инспекция признает школьные помещения здоровыми, а преподавание в них удовлетворительным. Комитеты могли требовать, чтобы в бедных местностях преподавание было совершенно бесплатным; но по возможности, кроме местных налогов и государственной субсидии, отпускавшейся также вольным школам, устанавливался особый налог на постройку и содержание школ.

Нонконформисты (протестантские сектанты разных толков) требовали, чтобы общественные школы носили безусловно светский характер, так как религиозное воспитание, которым они дорожили не меньше кого бы то ни было, должно, по их мнению, даваться в церквах. Но англиканское большинство палаты ни в коем случае не согласилось бы на проведение этого радикального плана. Поэтому придумана была средняя мера: учитель был обязан читать детям библию, а священнослужитель преподавал религиозные догматы, но в часы, свободные от классных занятий. Закон о начальном образовании (Education Act) возбудил много споров, но не подлежит сомнению, что он дал сильный толчок просвещению народа.

Военные чины (1871).

До сих пор офицер, выходя из полка, передавал свой чин преемнику, подобно тому как во Франции передается контора нотариуса, и также — за деньги. Купив сам свой чин за известную сумму, он, естественно, старался перепродать его с максимальной прибылью. Эта система поддерживала в английской армии аристократический или, лучше сказать, плутократический дух и лишала видов на будущее офицера-бедняка. Военный министр Кардуэлл предложил отменить этот обычай и установить производство в чины только по заслугам; выплата вознаграждения лицам, интересы которых нарушались новым порядком, принималась на счет казны. С трудом проведенная в палате общин, эта реформа была отвергнута палатой лордов.

Тогда Гладстон решился сделать серьезный шаг, а именно позволил себе обойтись без участия парламента. Корона, говорил он, установила в свое время этот порядок, не обращаясь к законодательному содействию палат. Поэтому она вправе уничтожить дело собственных рук. И премьеру удалось убедить королеву прибегнуть к этому непредусмотренному использованию королевской прерогативы.

Тайная подача голосов (1872).

Другим злоупотреблением, носившим чисто национальный характер, являлась система открытой баллотировки. После ряда реформ (в перспективе рисовалась уже третья реформа), даровавших избирательное право широким массам экономически зависимых избирателей, невозможно было оставить в силе старый порядок устного голосования. Предоставление избирательного права рабочему, которого хозяин, в случае подачи им голоса за кандидата противной партии, мог на следующий день лишить куска хлеба, звучало горькой насмешкой.

Закон о баллотировке (Ballot Act) установил закрытую баллотировку, окружив ее целым рядом предосторожностей в целях обеспечения действительной тайны голосования. Принята была система, изобретенная в демократической колонии Виктории в Австралии. Избирательное бюро печатает общий бюллетень, на котором написаны имена всех кандидатов. Избиратель получает один экземпляр этого бюллетеня и, удалившись в закрытое помещение, отмечает карандашом желательное ему имя (или имена). Все усилия оппозиции в обеих палатах не могли помешать принятию этого важного закона.

Великое либеральное министерство успело за короткое время демократизировать школу, армию и избирательную систему.

ГЛАВА XI. КОРОЛЕВСТВА БЕЛЬГИЯ И НИДЕРЛАНДЫ. 1848—1870

После 1839 года королевства Бельгия и Голландия окончательно разделились. Период войн и переговоров закончился в Нидерландах; интерес представляет только внутренняя история. Она характеризуется в обоих королевствах преобладанием либеральных партий.

I. Королевство Бельгия

Либералы у власти.

Общие выборы 8 июня 1847 года создали в палате либеральное большинство и побудили короля назначить чисто либеральное министерство под председательством Шарля Рожье. Это было ново: с 1830 года установился обычай брать министров одновременно из обеих партий, и огромное большинство депутатов одобряло этот способ, именовавшийся “политикой единения”. Единение оказалось под угрозой в 1842 году, когда бельгийские палаты приняли единогласно против трех голосов закон, делавший религиозное обучение в начальной школе обязательным и передававший его в ведение церкви. Либералы, недовольные новым законом, сплотились, чтобы привлечь на свою сторону большинство избирателей. Либеральный союз — общество, основанное в 1841 году, — созвал в 1846 году съезд либеральных ассоциаций в брюссельской ратуше по инициативе “великого мастера” бельгийских франкмасонов Дефака (советника кассационной палаты). Собрание приняло следующую программу: 1) избирательная реформа в смысла понижения имущественного ценза и введения дополнительного образовательно-профессионального ценза “в пределах, установленных конституцией”; 2) действительная независимость гражданской власти (по отношению к церкви); 3) организация народного образования — высшего, среднего и низшего — под исключительным руководством гражданской власти, причем последней должны быть предоставлены все конституционные возможности для успешной конкуренции с частными учебными заведениями, а у служителей культа отнималось право всякого вмешательства в народное обучение, организованное гражданской властью; 4) отмена реакционных законов; 5) увеличение числа депутатов и сенаторов до пропорции 1 депутат на каждые 40000 населения и 1 сенатор на 80000; 6) улучшения, которых безусловно требует положение рабочих и неимущих классов. Эта программа, принятая либеральными кандидатами, восторжествовала на выборах 1847 года. Леопольд I не принял никаких мер, чтобы помешать либеральной пропаганде. После съезда 1846 года Луи-Филипп советовал ему закрыть Либеральный союз. Бельгийский король отказался следовать политике сопротивления; он предоставил избирателям свободно высказаться и после выборов 1847 года назначил кабинет из либерального большинства.

Отклики революции 1848 года.

Либеральному министерству Шарля Рожье пришлось улаживать затруднения, возникшие в результате французской революции 24 февраля 1848 года. Либералы решили поддержать короля и конституцию. Один из них воскликнул в парламенте: “Чтобы совершить кругосветное путешествие, свободе нет нужды проезжать через Бельгию”. Бельгийский народ остался безучастным. Лишь несколько республиканцев, явившихся из Франции с оружием и знаменами, пытались занести в Бельгию революцию; войска помешали им перейти границу: эта стычка известна под названием “Risquons tout” [“Рискнем всем”.] (28 марта 1848 г.). Таким образом, Бельгийское королевство избежало революции, но оно испытало последствия кризиса, вызванного ею. Множество рабочих осталось без работы, бельгийские бумаги пали на 50 процентов. Чтобы поддержать порядок, правительство реорганизовало гражданскую гвардию. Оно истребовало кредит в 1300000 франков на общественные работы, для поддержки безработных заключило два займа — в 12 и 25 миллионов, наконец, установило принудительный курс для билетов двух главных банков на сумму до 50 миллионов.

Понижение ценза для всех выборов.

В то же время министерство Рожье выполнило одно из главных обещаний 1846 года, именно избирательную и парламентскую реформы. Ценз был понижен до 20 флоринов, или 42 франков 32 сантимов прямых налогов (12 марта 1848 г.), и число городских избирателей возросло с 16 360 до 33600, тогда как число сельских избирателей увеличилось только на одну треть. Эта реформа была очень выгодна для либеральной партии, опиравшейся главным образом на города. Некоторые умеренные либералы находили ее даже чересчур демократичной. “При таком цензе, — сказал Фрер-Орбан, — у вас будут слуги, а не независимые избиратели”.

26 марта был издан закон, в силу которого ни один чиновник не мог быть избран в парламент. Другой закон сократил до 42 франков 32 сантимов ценз для избирателей в коммунальные и профессиональные советы и до шести лет — продолжительность коммунального мандата. Все эти реформы были немедленно введены в действие; сенат, палата депутатов, профессиональные и коммунальные советы были распущены и затем избраны на основании законов 1848 года. В новой палате насчитывалось 85 либералов против 23 католиков. В сенате обе партии уравновешивали одна другую.

Организация высшего и среднего образования.

Министерство Рожье старалось осуществить и другой важный пункт либеральной программы, именно организацию народного образования. Оно не отменило закона 1842 года о начальном обучении. Его вмешательство в высшее образование выразилось только в издании закона об экзаменационных комиссиях (4 июля 1849 г.). Этот закон утвердил свободу высшей школы: оба свободных факультета — брюссельский (либеральный) и лувенский (католический) — сохранили свою независимость; комиссия, экзаменовавшая кандидатов на университетские степени, составлялась наполовину из профессоров свободных факультетов, наполовину из профессоров государственных факультетов, но все члены ее назначались правительством. Это последнее постановление вызвало протесты католиков. Но особенно горячо они восстали против закона, касающегося средней школы (1850). Правительственный проект, который и был принят, увеличил число государственных школ и в отношении этих школ, а равно школ, учрежденных городами по аналогичному плану, отказывал духовенству в тех правах, которыми оно пользовалось в отношении начальных школ по закону 1842 года. Католическая церковь административным путем добилась того, чего не давал ей парламент. В 1853 году педагогический совет средней школы города Антверпена включил в свой устав дополнительные статьи, согласно которым в стенах заведения должна была преподаваться лишь религия, являющаяся религией большинства учеников (т. е. католическая), католическое духовенство получало голос в административном бюро (совете) школы, и преподаватели были обязаны сообразоваться с его указаниями при выборе школьных книг, равно как в своих речах и поведении. Антверпенский устав был одобрен малинским архиепископом. Министерство де Брукера предложило предоставить всем коллежам свободный выбор — принять или отклонить этот устав, и его предложение встретило благоприятный прием в палате (1854). Отныне, коллеж, желавший иметь католического капеллана, обязан был удалить священнослужителей всех других культов, принудить к молчанию преподавателей-некатоликов и подчиниться впредь надзору духовенства.

Удаление либералов от власти; переходное министерство (1853—1865).

Либеральное правительство отменило штемпельный сбор с газет (1848), понизило почтовый тариф, создало пенсионную кассу и национальный банк (1849), ускорило постройку железных дорог, начатых в 1843 году, и другие общественные работы. Скоро оно почувствовало нужду в новых источниках дохода. В 1848 году правительство представило палатам проект налога на наследства, который был принят только в 1851 году, да и то пришлось прибегнуть к роспуску сената, чтобы добиться его согласия. В 1851 году министерство Рожье потребовало новых налогов на пиво, ягодную водку и табак, что сделало его непопулярным. После частичных выборов 1852 года, оказавшихся благоприятными для католиков, кабинет Рожье в 1853 году уступил место министерству, составленному из умереннейших либералов во главе с де Брукером. Новое правительство очень ухаживало за католиками; мы видели, что оно провело через палаты Антверпенский устав. Кабинет Рожье изменил либеральной политике предшествовавшего кабинета по отношению к французским политическим эмигрантам. Чтобы добиться возобновления между Бельгией и Францией торгового договора 1845 года, министерство провело (1853) закон, карающий за оскорбление иностранных государей. С этих пор в Бельгии начались осуждения и изгнания эмигрантов.

Католическое правительство (1855—1857).

Выборы 1854 года еще более увеличили число католических депутатов. В следующем году кабинет де Брукера вышел в отставку, и король вручил власть министерству, исключительно католическому, опиравшемуся на слабое и нерешительное большинство. Католики 1855 года не были либеральнее католиков 1831 года. Министерство выразило порицание профессору университета, оспаривавшему божественность Христа. Один католический депутат требовал — правда, безуспешно — отставки другого профессора, провинившегося в том, что он похвалил реформацию. Епископ Гентский запретил правоверным католикам посещать высшие курсы в этом городе, потому что они были организованы государством. Главным предметом распри между обеими партиями был проект, представленный правительством под именем закона о свободе благотворительности и получивший у либералов название закона о монастырях (1856). Согласно этому проекту всякое благотворительное или учебное заведение, основанное по дарственной или наследственной записи, могло на основании королевского указа приобретать права гражданского лица и оставаться в ведении, даже наследственном, лиц, указанных жертвователем или завещателем, вне всякого контроля со стороны общественных властей. Либералы настаивали на сохранении status quo в отношении к благотворительным учреждениям, т. е. на предоставлении этим учреждениям юридических прав не иначе, как по закону, и на подчинении их надзору со стороны бюро общественного призрения. Они находили, что результатом законопроекта будет увеличение богатства и влияния черного духовенства (монашества), и без того чрезмерно могущественного. Бельгийские монастыри не переставали расти после прекращения французского владычества. В 1846 году они были столь же многочисленны и многолюдны, как перед тем временем, когда Иосиф II ограничил их число (779 монастырей с 11968 монахами и монахинями). [В 1866 году их число было почти вдвое больше (1314 монастырей о 18162 монахами и монахинями).] Прения в палате были крайне бурны. Либералы, составлявшие меньшинство, устроили в Брюсселе и еще в нескольких городах ряд манифестаций, завершившихся враждебными криками против отдельных лиц и битьем стекол.

Король объявил сначала, что будет поддерживать министерство против “бунтовщиков”. Но когда коммунальные выборы дали перевес либералам, Леопольд назначил либеральное министерство, которое распустило палату и получило большинство 70 членов против 37 (1857).

Власть снова переходит к либералам (1857—1870).

Либералы удерживали в своих руках власть тринадцать лет; это самый продолжительный из всех периодов их господства в Бельгии. Их политическим лидером остается все время Шарль Рожье, глава кабинета 1857 года. Смерть Леопольда I (10 декабря 1865 г.) и вступление на престол его сына Леопольда II не произвели никакой перемены в политике. Новый король держался традиций своего предшественника и правил через посредство парламентского большинства.

Либеральный кабинет провел реформы, направленные по большей части к улучшению материальных жизненных условий. Таковы: отмена внутренних таможенных пошлин, принципиально подготовленная в 1847 году и осуществленная в 1860, понижение железнодорожного тарифа, уничтожение дорожных сборов (1866), новое сокращение почтового тарифа (1868), замена налога на соль увеличением акциза на водку (1870). Были пересмотрены торговое и уголовное уложения, рабочим дарована свобода союзов и стачек (1867). Кроме того, министерство намеревалось ввести в коммунальные и областные выборы дополнительный образовательный и профессиональный ценз, но обсуждение этой частичной избирательной реформы длилось четыре года (1866—1870), так что министерство потеряло большинство в тот момент, когда его проект, ставший законом, должен был вступить в действие.

Раскол и поражение либералов.

Либеральная партия представляла собой лишь союз партий, враждебных ультрамонтанству. Со времени либерального съезда 1846 года обнаружился раскол между умеренными, или доктринерами, и радикалами. После победы 1857 года на сцене появляется оппозиция: против доктринеров восстает новая группа, которую называют “молодыми”, “передовыми” или прогрессистами; последнее название и удержалось за ней. “Молодые” были такими же конституционалистами, как и доктринеры, у них была та же программа, но они были радикальнее в вопросах, касавшихся народного образования и избирательной реформы. Они требовали прекращения надзора церкви над школами, отмены закона 1842 года и Антверпенского устава (1853), обязательного обучения (1859), понижения возраста избирателей до двадцати одного года и ценза до 15 франков (1865). При обсуждении законопроекта об образовательно-профессиональном цензе, внесенного министерством, некоторые из “молодых” объявили себя сторонниками всеобщей подачи голосов (1866—1867). “Молодые” требовали также отмены ставших в 1858 году более суровыми законов, карающих за оскорбление иностранных государей [Преследования за “оскорбление иностранных государей” направлялись фактически исключительно против французов-эмигрантов, нападавших на Наполеона III. В Бельгии знали, что Наполеон III подумывает о присоединении Бельгии к Французской империи, и очень боялись подать ему повод к этому. Все требования французской политики в этот период исполнялись беспрекословно. — Прим. ред.], и большей свободы печати. Первым депутатом “молодых” был Луи Дефре, победивший одного из либеральных министров на выборах в Брюсселе в 1858 году. В палате их было немного, и на первых порах они имели мало сторонников вне столицы, однако число их достаточно возросло, чтобы угрожать доктринерскому большинству. Падение кабинета было ускорено и другими раздорами, возникшими среди его сторонников. Писатели и публицисты ввели в моду (Wonderjaar Анри Консьянса, 1837) фламандский язык, на котором говорила половина обитателей королевства, по который долгое время считался крестьянским жаргоном. С 1840 года начинают раздаваться голоса, требующие уравнения в государственных актах фламандского языка с французским. Либералы в большинстве относятся враждебно к фламандскому языку как наречию католических крестьян, но католики становятся руководителями фламандского движения, важность которого с 1857 года все возрастает.

Часть либералов восстала против проекта увеличения армии, внесенного министерством из боязни перед Наполеоном III. В Антверпене либералы и католики, недовольные укреплениями, возведенными вокруг города, объединились против министерства.

Уже на выборах 1864 года либеральная партия одержала верх перевесом лишь двух голосов, и кабинет должен был распустить палату, чтобы приобрести достаточное большинство. Последнее несколько возросло в 1866 и 1868 годах (73 против 51). При новых выборах в июле 1870 года либералам изменили два главных фламандских города — Антверпен и Гент, и несколько передовых валлонских городов — Шарлеруа, Суаньи, Вервье. Они потеряли двенадцать мест. Кабинет Рожье уступил место католическому министерству.

Экономическое развитие Бельгии. Свобода торговли.

Бельгийская промышленность и торговля изумительно развились после заключения окончательного мира с Голландией: Геннегау и Маасская долина, где добывалось большое количество каменного угля и минералов, покрылись доменными печами и бумагопрядильными фабриками, Антверпен сделался одним из величайших портов северной Европы. Либеральная партия, опиравшаяся на промышленную и торговую буржуазию, способствовала экономическому подъему рядом мероприятий, из которых главными были законы, установившие свободу торговли. В этом отношении история бельгийской либеральной партии напоминает историю либеральной партии в Англии. В период с 1845 по 1847 год бельгийское правительство вследствие болезни картофеля и плохого урожая хлеба отменило ввозные пошлины на съестные припасы. Но отмена ввозных пошлин на промышленные продукты была всецело делом либеральной партии. Она провела эту реформу в 1862—1863 годах, руководясь примером Англии и Франции.

В 1863 году пошлина, взимавшаяся голландцами при устье Шельды согласно договору 1839 года, была выкуплена в результате международного соглашения. Необходимость платить эту пошлину заставляла иностранные суда избегать Антверпенского порта. Чтобы привлечь их сюда, бельгийское правительство возвращало им сумму уплаченной пошлины, но бюджетная ассигновка на этот предмет возросла с 500000 франков в 1840 году до 1600000 франков в 1858 году. Наконец эта пошлина была 19 июля 1863 года выкуплена за 36278566 франков, из которых 12 миллионов было внесено Бельгией, 9 — Англией, а остальное — прочими нациями, имевшими торговые сношения с Антверпеном. В результате этот город, мертвый в продолжение двух веков, снова оживился и разбогател, как во времена Карла V. Антверпен и главные бельгийские города соединились друг с другом, а также с чужими странами сетью железных дорог, построенных и эксплуатируемых государством.

С 1840 по 1871 год число пассажиров и товаров, перевозимых бельгийскими железными дорогами, грузы судов, входящих в бельгийские порты, и торговый оборот королевства увеличились в десять раз.

II. Нидерландское королевство

Либеральная партия.

После отделения Бельгии бывшие Соединенные провинции удерживают имя Королевства Нидерландского и сохраняют режим основного закона 1815 года. До 1848 года Королевство Нидерландское представляет собой конституционную монархию, в которой король сильнее парламента. Представительное собрание, созываемое под старым названием генеральных штатов, состоит из двух палат: верхней, члены которой назначаются пожизненно королем, и нижней, члены которой избираются ежегодно провинциальными штатами, избираемыми в свою очередь плательщиками податей. Генеральным штатам принадлежит лишь часть законной власти: они принимают или отвергают законопроекты, представляемые правительством, но не имеют права изменять их; они вотируют регулярный бюджет на десять лет, а чрезвычайный — на два года; назначение офицеров в армии, монополии и все управление колониями остаются вне их контроля и зависят исключительно от короля. Король управляет через министров, которых назначает и увольняет по своему произволу; он один несет ответственность, и министры не могут быть свергнуты вотумом палат. Режим этот вызвал протест либеральной партии, которая требовала, по примеру Бельгии, преобразования конституции законным путем. Нидерландская либеральная партия сформировалась после заключения окончательного мира с Бельгией. В 1844 году ее вождь Торбеке, профессор государственного права в Лейденском университете, напечатал Замечания об основном законе. В том же году во время сессии генеральных штатов восемь депутатов нижней палаты потребовали пересмотра конституции; в последующие годы идея пересмотра получила широкое распространение.

Либеральная партия требовала, чтобы верхняя палата избиралась провинциальными штатами, нижняя — непосредственно плательщиками податей, чтобы заседания генеральных штатов происходили публично, чтобы в законодательстве штаты располагали большей инициативой и правом изменять проекты, вносимые правительством, чтобы ответственность короля, фактически осуществимая только путем революции, была заменена ответственностью министров перед парламентом, т. е. чтобы они были обязаны выходить в отставку, когда против них выскажется большинство депутатов. Либералы требовали также уничтожения раздельности сословий в провинциальных штатах и правительственного контроля над коммунальными властями. Они обещали свободу печати, бюджетную экономию и уменьшение военных расходов, сильно отягчавших бюджет со времени войны с Бельгией.

Конституция 1848 года.

Либералы привлекли на свою сторону часть депутатов нижней палаты. Во время сессии генеральных штатов 1847—1848 годов с целью испытать свои силы они попытались провалить бюджет, предложенный правительством, но католические депутаты Лимбурга и Брабанта, обещавшие свои голоса оппозиции, в последнюю минуту переменяли решение, и бюджет прошел 34 голосами против 24. Зато проект избирательной реформы, предложенный министерством и своей недостаточной широтой вызвавший протест либералов, был отвергнут большинством 31 голоса против 27. Заседания были так бурны, как никогда с самого 1830 года. Король Вильгельм II был поражен успехами либеральной партии. Февральская революция 1848 года и революционно-республиканская агитация в Европе окончательно побудили его уступить парламентской оппозиции. Помимо своего министерства он образовал комиссию, которой был поручен пересмотр конституции. Членами ее были назначены Торбеке и еще три либерала. “Перед вами, — сказал Вильгельм, беседуя с одним дипломатом о столь внезапном повороте всей своей политики, — государь, ставший в течение двадцати четырех часов сторонником конституционной реформы”. Генеральные штаты были созваны с двойным числом депутатов, и это учредительное собрание приняло новый основной закон, который и был обнародован в октябре 1848 года.

Ответственность короля была переложена на министров; ни один королевский указ не должен был приводиться в исполнение, если он не контрассигнован соответственным министром. Были обещаны законы, гарантирующие более справедливый порядок при производстве в офицерские чины; было обещано менее произвольное управление колониями. Члены верхней палаты избирались провинциальными штатами на девять лет из числа крупнейших податных плательщиков. За членами верхней палаты сохраняется вознаграждение в 3000 флоринов в год, положенное по конституции 1815 года. Верхняя палата состоит из 39 членов. Члены нижней палаты избираются путем прямого голосования плательщиками, вносящими минимум прямых налогов, колеблющийся между 20 флоринами в деревнях и 160 — в крупнейших городах; они должны быть не моложе 30 лет, от них не требуется ценза, они получают 2000 флоринов в год. На каждые 45000 жителей полагается один депутат; число депутатов должно меняться после каждой переписи. Число депутатов поднялось с 68 в 1849 году до 80 в 1869 году (прежняя палата насчитывала только 56 членов). Нижняя палата выбиралась на четыре года и возобновлялась наполовину каждые два года. Король имел право распускать ее. Особый закон лишал пассивного избирательного права военных, состоящих на действительной службе, духовенство и чиновников в районе их службы. Прерогативы генеральных штатов были расширены. С этих пор нижняя палата приобрела право производить расследования, вносить законодательные предложения и поправки. Бюджет должен был вотироваться ежегодно. Заседания парламента стали открытыми.

За избирательной и парламентской реформами последовало еще несколько либеральных мероприятий. Была отменена предварительная цензура для газет, обещано законодательное расширение свободы собраний и союзов, а также повсеместное учреждение начальных школ.

Партии в генеральных штатах.

В январе 1849 года произошли первые выборы с прямой подачей голосов; сессия открылась 1 февраля. Большинство принадлежало либералам, и их вождю Торбеке было поручено сформировать первое ответственное нидерландское министерство. С тех пор устанавливается почти парламентский режим: власть почти неизменно в руках большинства; однако по временам король вмешивается, чтобы поддержать кабинет, оставшийся в меньшинстве, и распустить палату. Тогда же организовались партии, числом четыре: 1) либеральная партия — коалиция умеренных и радикалов, сплошь монархистов, преданных конституции 1848 года и расходившихся по вопросу о своевременности или неотложности тех или иных реформ; 2) консервативная, включавшая в свой состав большинство дворян и часть буржуазии, стоявшая за самовластный и аристократический режим, который существовал до 1848 года, и враждебная всякой новой реформе; 3) “историко-христианская”, основанная кальвинистскими ортодоксальными священниками и руководимая Груном ван Принстерером [Свое название эта партия мотивировала двумя соображениями: во-первых, историческое христианство — это именно то, которое исповедуют кальвинисты, основывающиеся исключительно на Библии и Евангелии, где ни слова не говорится ни о папстве, ни о главных католических догматах; во-вторых, кальвинизм исторически связан с национальной борьбой Нидерландов против католического испанского гнета в XVI веке и с освобождением Нидерландов от испанского владычества. Кальвинисты в Голландии отличались узкой нетерпимостью, черствым и тупым непониманием какого бы то ни было социального или политического прогресса и яростной ненавистью к социализму. — Прим. ред.]; 4) католическая партия, которая опиралась на одну треть нидерландского населения, сосредоточенную главным образом в Брабанте и Лимбурге.

Главными двумя партиями были либеральная и консервативная. Союзниками первой являлись католики, которых она защищала против нетерпимости историко-христианской партии, а последняя действовала заодно с консерваторами. Борьба возгорелась по многим вопросам. Либералы хотели вместо косвенных налогов на предметы первой необходимости (налог на помол, топливо и т. п.) увеличить прямые налоги; консерваторы были против этого из боязни подоходного налога. Либералы требовали увеличения ассигнований на общественные работы, быстрого сооружения железных дорог и телеграфных линий; консерваторы хотели, чтобы правительство действовало медлительно и бережливо. Почти все либералы стояли за свободную торговлю, консерваторы же держались за прежний покровительственный тариф. Колониальные реформы, реорганизация армии, начальные школы, права католиков — таковы были дальнейшие пункты разногласий. Либералы не всегда были согласны между собой, особенно — по вопросу о колониальной системе и об армии, и в их партии иногда происходил раскол, а иногда они ссорились со своими временными союзниками, католиками.

Апрельское движение 1853 года.

Первое министерство Торбеке (1849—1853) дополнило реформы 1848 года. Минимальный избирательный ценз в больших городах был понижен с 160 до 120 флоринов. Были вотированы законы, преобразовавшие провинциальные штаты и коммунальные советы в соответствии с либеральной программой. Каждая из одиннадцати провинций получила штаты, избираемые теми же избирателями, что и нижняя палата, на девять лет и возобновлявшиеся по третям каждые три года. Разделение по сословиям было уничтожено. Депутаты получали вознаграждение. Это были те штаты, которые, как мы видели, избирали членов верхней палаты. Они руководили общественными работами в своих провинциях и взимали подати под контролем центрального правительства. Штаты собирались дважды в год, а в промежутках между сессиями были представлены шестью своими членами, которых выбирали из собственной среды и которые составляли так называемую депутацию штатов. В штатах и депутациях председательствовал королевский комиссар или губернатор. Общины управлялись советами, избираемыми на шесть лет и обновлявшимися по третям каждые два года; они избирались гражданами, платившими налог в размере не ниже половины ценза, дававшего право быть избирателем в нижнюю палату. Совет избирал старшин (welhouder), облеченных исполнительной властью; бургомистр, заведовавший полицией, назначался правительством. Бюджеты городов утверждались депутацией штатов и правительством. С введением этих реформ местное управление Нидерландов стало во многих отношениях походить на местное управление Бельгии. Эти реформы, установившие контроль центральной власти и заменившие традиционное привилегированное чиновничество административным механизмом, основанным на выборном начале и устроенным по единообразному плану, вызвали сильный, но безуспешный протест консерваторов (1848—1851).

Оппозиция консерваторов оказалась более успешной, когда министерство задумало провести закон, подчинявший контролю государства благотворительные учреждения. Католики, кальвинисты и евреи, желавшие сохранить свои благотворительные комитеты, приюты и больницы, отдельные для каждого вероисповедания и автономные, объединились против проекта, и генеральные штаты отвергли его (1852). Бельгийская либеральная партия при аналогичных обстоятельствах действовала удачнее. Уже пошатнувшееся вследствие этой неудачи министерство Торбеке не могло добиться от штатов требуемого им увеличения налогов. Теперь его падение стало лишь вопросом времени и было ускорено столкновением между кальвинистами и католиками. Папа Пий IX в бреве от 3 марта 1853 года восстановил архиепископство Утрехтское и прежние нидерландские епископства, упраздненные после Реформации. Кабинет Торбеке как раз в это время вел переговоры с римской курией об отмене конкордата, заключенного во время унии с Бельгией. Кабинет был, видимо, удивлен папским бреве и жаловался, что папа не предупредил его заранее о восстановлении епископства, однако, верный либеральным принципам и желая сохранить поддержку католических депутатов, не предпринял никаких решительных шагов. Кальвинисты восстали против проекта реорганизации епископств, и король стал получать множество петиций, умолявших его “не утверждать санов и достоинств, дарованных в Нидерландах иностранным государем”.

С большей еще силой антикатолическое движение проявилось в апреле во время посещения королем Амстердама: петиции, адреса, манифестации удвоились. 15 апреля король в своем ответе одной кальвинистской депутации выразил порицание поведению кабинета. 20 апреля министры вышли в отставку, уступив место умеренным либералам. Новое министерство попыталось остановить апрельское движение, удовлетворив наполовину и католическую и кальвинистскую партии. Оно заявило, что не располагает никаким законным средством помешать назначению католических епископов, но добилось того, что архиепископ Утрехтский и три епископа поселились в маленьких католических местечках, а не в кальвинистских городах, по которым назывались их епархии. Только епископу Рермонда, католического города, разрешено было жить в своем главном городе. Чтобы дать более очевидное удовлетворение кальвинистам, министерство провело закон, требовавший королевского разрешения для отправления любого культа и обязывавший священнослужителей давать присягу на верность и послушание (ноябрь 1853 г.). В итоге католическая партия организовалась в Нидерландах почти так же, как и в Бельгии — под руководством папы, без конкордата и помимо национального правительства. Начиная с 1853 года, сила католической партии в Нидерландах постепенно возрастает.

Школьный закон 1857 года.

Выборы, произведенные в июне 1854 года, ознаменовались усилением министерского большинства и католического меньшинства (15 членов из 68) и поражением историко-христианской партии. Новый кабинет продолжал реформу податной системы, начатую до него. С июля 1847 года сбор с помола, дававший ежегодно полтора миллиона флоринов, частично упраздняется и заменяется увеличением персональных налогов и акциза на спиртные напитки. В 1855 году уничтожены были последние остатки этого сбора, а пошлина на корабельные грузы заменена добавочным обложением алкоголя и сахара. Умеренное министерство вернулось к политике Торбеке и сделало попытку поставить благотворительные учреждения под контроль администрации. Закон, устанавливавший этот надзор в очень неопределенной форме, был вотирован в 1854 году, несмотря на оппозицию конфессиональных (вероисповедных) партий [Т. е. католической и историко-христианской (кальвинистской). Прим. ред.]. Затем, согласно обещанию, данному в 1848 году, министерство внесло проект организации начальных школ. Действовавший доселе закон о начальном обучении относился еще к 1806 году; он принципиально устанавливал, что в общественные школы имеют доступ все дети без различия исповеданий. Смешанную школу защищало и министерство в проекте, представленном в 1855 году. Историко-христианская партия и часть консерваторов решительно высказывались против нее, ибо они хотели, чтобы государственная начальная школа была протестантской. Католики примкнули к правительству против кальвинистов. После двухлетних споров и агитации министерству удалось провести закон 1857 года, обязывавший общины содержать неконфессиональные публичные школы. Заведующий школой не должен “делать или позволять ничего несогласного с уважением, которое каждый обязан оказывать религиозному чувству людей иной веры”. Закон заявляет, что общественная школа имеет целью “развивать умственные способности детей”, а также, прибавляет он, “воспитывает их во всех христианских и социальных добродетелях”. Расходы по содержанию школы покрываются коммунальным бюджетом; коммуна вправе взимать школьный налог; начальное обучение платное, и государство помогает коммунам своими субсидиями. Учителя назначаются коммунальным советом, инспектор — государством. В теории эта организация сходна с английской; на практике обязанность воспитывать детей в духе христианских добродетелей была перетолкована коммунальными советами в том смысле, что они превратили общественную школу в школу католическую или кальвинистскую — смотря по вероисповеданию коммуны. С этой целью католические депутаты изменили либералам, которых поддерживали в 1857 году, и соединились с историко-христианами.

Рабство в Вест-Индии. “Система земледельческих культур” в Ост-Индии.

Начиная с 1853 года колониальные вопросы занимают видное место в прениях генеральных штатов. Либералы требуют: 1) уничтожения рабства в Гвиане и на Антильских островах; 2) контроля парламента над бюджетом колониального управления; 3) уничтожения “системы культур” (барщинный труд туземцев) в Ост-Индии (архипелаги Зондский и Молуккский). Большинство депутатов было против рабства, на защиту которого выступили лишь некоторые из консерваторов, но возникли разногласия по вопросу о вознаграждении, причитавшемся плантаторам, и о степени свободы, которую можно даровать освобожденным. В 1854 году штаты приняли закон, обещавший освобождение рабов не позднее 1 января 1860 года и суливший плантаторам вознаграждение в 15 миллионов флоринов. В 1859 году обещание не было еще выполнено; министр колоний ежегодно представлял штатам проект, который ими отвергался. Наконец в 1862 году второму министерству Торбеке удалось провести закон, объявлявший, что рабство должно быть упразднено не позднее 1 июля 1863 года, определявший вознаграждение плантаторам и учреждавший надзор за освобожденными. Закон был принят большинством голосов против двух. Он давал свободу 36000 рабов в Гвиане (общая цифра народонаселения — 53000 человек) и 11000 на Антильских островах (общая цифра народонаселения — 31000 человек).

Контроль генеральных штатов над управлением Нидерландской Индии был в принципе установлен в том же году, но в действительности — лишь во время второго министерства Торбеке (1864).

Разрешение третьего колониального вопроса, касавшегося “системы культур”, тянулось дольше, было труднее и послужило поводом к нескольким министерским кризисам. Под “системой культур” понимали режим, установленный после 1830 года губернатором Ван дер Бошем. Ван дер Бошу было поручено расширить производство тропических культур; он не мог достигнуть этого путем частной инициативы, так как на Яве не существовало рабства и малайцы не хотели производить ничего, кроме риса, необходимого для их собственного потребления. Губернатор задумал распространить на сахар и индиго систему, применявшуюся в XVIII веке в отношении перца и кофе. Взамен поземельного налога он отобрал одну пятую часть земель, обрабатывавшихся под рис, и так как туземцы должны были шестьдесят дней в году отбывать барщину, он заставлял их в это время возделывать и убирать колониальные продукты на отнятых у них землях. Правительство сдавало в аренду земельные участки вместе с барщинными рабочими предпринимателям, которые обязывались кормить рабочих и по определенной таксе уступали местной администрации весь свой урожай. Производившиеся таким образом кофе, перец, сахар, индиго, чай и табак продавались в Амстердаме и приносили правительству большие барыши. В среднем расходы по управлению Ост-Индией окупались с излишком в 30 миллионов флоринов, который шел на покрытие дефицита в голландском бюджете, вызванного войной с Бельгией и расходами на общественные работы. Администрация ухитрялась даже сберегать часть этого излишка для образования запасного фонда.

Этот излишек в 30 миллионов флоринов, столь полезный для нидерландского бюджета, был главным аргументом тех, кто защищал status quo; к этому еще добавляли, что малайцы без принуждения не пожелают работать, не будут больше ничего покупать у метрополии, так как перестанут получать заработную плату, что рынок тропических продуктов, образовавшийся в Амстердаме, потеряет свое значение и что национальная торговля неизбежно пострадает. Таковы были доводы консерваторов и умеренных. С другой стороны, либералы-демократы требовали отмены “системы культур”, потому что принудительный труд противоречил их принципам и потому что он вел к злоупотреблениям. Они указывали, например, что правительство отобрало у населения более трети плодородных земель, что предприниматели заставляют барщинных рабочих работать более шестидесяти дней, не кормят их, не платят им денег, что, наконец, колониальные доходы и барщина поглощаются метрополией, вместо того чтобы идти на улучшение быта туземцев, на общественные работы и школы. Они заявляли, что такая эксплуатация недостойна цивилизованного государства.

Сторонники реформы одержали верх после долгих усилий и в несколько приемов. Сначала консервативное министерство, сменившее умеренный кабинет 1853 года, было свергнуто в 1861 году либералами за свой отказ преобразовать “систему культур”. В следующем году министр колоний в кабинете Торбеке, сменившем консервативное министерство, должен был подать в отставку после провала законопроекта о свободе земледельческого труда. В 1866 году весь кабинет Торбеке вышел в отставку, так как король простым указом обнародовал новое уголовное уложение для Ост-Индии, вместо того чтобы передать его предварительно на обсуждение штатов. Назначенное вслед за этим умеренное министерство вскоре пало, не справившись с вопросом о культурах. В сменившем его консервативном министерстве (1866—1868) портфель министра колоний трижды переходил из рук в руки. Наконец либералы, вернувшись к власти, включили в 1869 году в бюджет будущего года статью, по которой колонии обязывались уплатить метрополии 10107749 флоринов, т. е. сумму, как раз достаточную, чтобы сохранить равновесие в бюджете. Остававшийся излишек должен был идти на общественные работы в колониях. В 1870 году барщина была отменена для всех культур, к которым она еще применялась, кроме кофе. [Голландская администрация и голландские плантаторы жесточайше эксплуатировали туземцев на всех островах Индонезии, принадлежавших Голландии, и в то же время похвалялись, что “рабства в Индонезии нет, а есть только некоторые обязанности туземцев”. Туземцев, отказывавшихся работать, публично секли ременной девятихвосткой и иногда засекали до смерти. Одним из первых голландских писателей, поднявших голос в защиту индонезийских туземцев, был Дауэс Деккер, написавший знаменитый роман “Макс Хавелаар”. Деккер писал под латинским псевдонимом Мультатули (multa tuli (лат.) — “я много перенес”). — Прим. ред.] Эти реформы имели важные последствия для бюджета. Доходы с Ост-Индии понизились гораздо значительнее, чем того ожидали. Как мы видели, правительству был совершенно необходим излишек колониального дохода в 10—11 миллионов флоринов ежегодно для поддержания равновесия в бюджете. Между тем в 1868 году излишек сократился до 2,5 миллиона флоринов. Министр финансов покрыл дефицит сбережениями от прежних излишков, но теперь нужно было предвидеть ежегодный дефицит и изобрести новые налоги, что делало весьма затруднительным положение правящей партии.

Либералы у власти наперекор королю.

Пока шел спор о “системе культур”, кормило правления переходило несколько раз из рук в руки. Второй кабинет Торбеке (1862—1866) стал на место консервативного правительства. Он завершил фискальную реформу, налог на топливо и съестные припасы был заменен повышением акциза на спиртные напитки. В 1862 году был установлен пониженный таможенный тариф по примеру Франции и Англии, намечены значительные общественные работы, как то: очистка реки в Роттердаме, прорытие прямого канала от Амстердама к морю с целью увеличить торговлю двух главных нидерландских портов (1865), сооружение государством 888 километров железных дорог (за счет излишка колониальных доходов), рассчитанное на десять лет, эксплуатация национальных железных дорог частными компаниями (1863). Эти проекты, как слишком обременительные для казны, вызвали противодействие со стороны консерваторов. Большинство высказалось в пользу Торбеке, но, считаясь с нерасположением к нему двора, он в 1866 году подал в отставку по мотивам личного характера. Король назначил консервативное министерство (Ван Зюйлена) и, чтобы обеспечить за ним большинство, прибегнул к роспуску нижней палаты (28 сентября 1866 г.); либералы сохранили лишь незначительное большинство. Сверх того, конфессиональные партии соединились против консервативного кабинета, потому что он не хотел высказаться против школьного закона 1857 года и принципа смешанной общественной школы. 26 ноября 1867 года оппозиция, воспользовавшись случайным предлогом — переговорами относительно Люксембурга, отказалась вотировать бюджет министерства иностранных дел. Министры подали в отставку, но Официальная газета объявила, что “его величество король соблаговолил уведомить совет министров, что он не имеет никакого повода лишать кабинет своего доверия, вследствие чего не принимает его отставки” (21 декабря). Тотчас была распущена нижняя палата. Лозунгами январских выборов 1868 года явились как вопрос о прерогативах парламента, так и вопрос о школьном законе 1857 года. Победа осталась за либералами. Король не решился в третий раз распустить палату; он принял отставку министерства Ван Зюйлена (апрель) и вручил власть либеральному кабинету, в состав которого Торбеке не вошел (июнь). Министерство 1868 года высказалось за сохранение смешанных школ; в 1869 году оно уничтожило штемпельный сбор с книг и газет. Его либеральное большинство несколько возросло на частичных выборах 1869 года.

В Бельгии либеральной партии пришлось вступить в борьбу со сплоченной католической партией, в Голландии — с коалицией консерваторов. Главными предметами спора в обоих государствах явились избирательная реформа и школьный вопрос. В Голландии был введен парламентский режим; в Бельгии он функционировал с 1831 года так же неизменно, как в Англии.