|
Оп.: Отечественные записки. - № 3 (4) (2002)
Еще три года назад три из четырех высших государственных постов в России занимали люди, некогда бывшие членами и кандидатами в члены Политбюро ЦК КПСС. Сейчас бывшие советские партийные и государственные чиновники по-прежнему сохраняют свое влияние в парламенте и значительной части российских регионов. С одной стороны, такой медленной процедурой передачи власти достигается определенная преемственность и та эволюция, которая, по Е. Гайдару, безусловно лучше любой революции. С другой стороны, сохранение при власти людей со старыми стереотипами может препятствовать введению новых моделей управления и формированию новых общественных ценностей.
В партийно-государственной элите СССР существовала внутренняя идеология, во многом противоречащая официально декларируемым лозунгам. Эта идеология базировалась на целом комплексе мифов, в том числе мифов этнонационалистических. В этой статье мы рассмотрим историю возникновения, характер и назначение этих мифов.
Непрозрачность как основа мифотворчества
Чем объясняется появление этнонационалистических мифов? На наш взгляд, в СССР процедура принятия решений партийно-государственным аппаратом была, с одной стороны, формально забюрократизирована, с другой стороны, не соблюдалась (напомним здесь про явление, получившее название "телефонное право"). Влияние лоббистских групп было непропорционально велико. Чем более непрозрачным было то или иное ведомство для постороннего наблюдателя, тем большее значение приобретали действующие в нем лоббисты.
Два фактора, действующие одновременно (непрозрачный процесс принятия решений и запрет на публичное их обсуждение) порождали среди не информированных, но заинтересованных лиц мифологию, которая помогала понимать, как им казалось, "суть" происходящего. Ведь "происходящее" в партийно-государственном аппарате так разительно отличалось от того, что говорила официальная пропаганда и знали "обычные люди".
Двойные стандарты в работе аппарата ЦК КПСС и других центральных ведомств (одни по отношению к людям "с улицы" и другие по отношению к коллегам), обеспеченные различием доступа к информации, порождали двойственное отношение к идеологическим вопросам. С одной стороны, все чиновники центральных ведомств принимали участие в обязательных партийных собраниях, платили членские взносы и читали газету "Правда", с другой стороны, они имели собственные симпатии в вопросах политики и культуры, которые далеко не всегда совпадали со звучащими на партийных собраниях установками.
Личные общественно-политические и ценностные предпочтения в сочетании с необходимостью как-то объяснять практику, никак не сочетавшуюся софициозом (т. е., по сути, информационный голод), приводили к господству в партийно-государственном аппарате различных мифов. По ряду причин - социальных, в первую очередь, и политических, во вторую (о которых мы будем говорить ниже), одним из наиболее популярных мифов стал этнонационалистический миф о злокозненности евреев. Им пользовалась для объяснения внутриполитической ситуации в СССР значительная часть сотрудников партийно-государственного аппарата. Этнонационалистическая мифология была популярна и потому, что обладала достаточной универсальностью и способностью объяснить любой аспект происходящих событий с помощью простой схемы.
Теневая идеология, сотканная из мифов, рожденных в аппаратной среде, оказалась более жизнеспособной, чем официальная идеология, основанная на мифах, "опущенных сверху". Вместо того чтобы исполнять декларируемые лозунги и на деле проводить интернационалистскую (т. е. в неэтническую) политику внутри страны, партийный аппарат в целом снисходительно относился к деятельности движения русских националистов, а десятки сотрудников ЦК КПСС и других центральных ведомств принимали активное в нем участие.
Причины этнической ксенофобии в советском
партийно-государственном аппарате
Этнонационализм и, в частности, русский национализм в СССР был достаточно широко распространенным явлением. Организованные, хотя и довольно аморфные формы он принял только в 1960-е годы - как движение русских националистов. Основными создателями движения стали сотрудники партийно-государственного аппарата, а также представители творческой интеллигенции.
Превращение РКП(б) из дореволюционной и пореволюционной партии интеллигентов, верящих в возможность социального братства всех людей, вне зависимости от этнической принадлежности, в этнонационалистическую партию образца 1949-1953годов - интересный и сложный процесс, привлекавший внимание многих историков.[1] По нашему мнению, причинами подобной трансформации стали:
- политико-государственное устройство СССР, в котором главенствующую роль занимал относительно узкий круг чиновников, связанный внешними (дисциплина, секретность) и внутренними (неформальные и теневые отношения) обязательствами;[2]
- социальная трансформация 1920-1930-х годов, при которой в партию, а затем в партийно-государственный аппарат в большом количестве пришли малообразованные дети крестьян и рабочих;[3]
- личные этнонационалистические взгляды руководителя партии и государства И. Сталина.[4]
Социальные корни этнических мифов
В 1930-1940-е годы переселившиеся в города "крестьянские дети", стремясь повысить свой социальный статус и улучшить свое материальное положение, приняли активнейшее участие во всевозможных "чистках", при этом репрессиям в первую очередь подвергались люди, выделявшиеся из общей массы по социальным (происхождение, образование, наличие родственников за рубежом), политическим (членство в дореволюционных партиях и оппозиции, знакомство с"врагами народа") или этническим показателям.
В первое послереволюционное десятилетие партийно-государственный аппарат (как и все сферы, где требовались интеллектуальные усилия) был в значительной мере сформирован из лиц неславянского происхождения, в первую очередь евреев и кавказцев, заменивших уничтоженный прежний образованный слой. Неудивительно, что именно они с конца 1930-х годов стали объектом вытеснения с престижных должностей.[5] Для оправдания подобной практики был выработан (или адаптирован из прошлого) ряд мифов, которые имели широкое хождение в среде высшего и среднего чиновничества, но практически не передавались "в народ". "Народ", доверявший в своей массе пропагандистским схемам, не подозревал о "внутренней идеологии" партийно-государственного аппарата.
По мнению историка Г. Костырченко, основанному на изучении ранее закрытых фондов архивов ЦК ВКП(б) - КПСС и НКВД, переход к систематической политике этнической сегрегации, выразившейся в удалении сотрудников партийного государственного аппарата с важных и престижных должностей исключительно по признаку этнической принадлежности, начался в 1937-1938 годах. Руководство ВКП(б) и раньше имело особенность в тактических целях отказываться от своих лозунгов, что выражалось в отдельных, имевших место с начала 1920-х годов, акциях по этнической дискриминации. Систематическая дискриминация по этническому признаку имела место и во многих республиках. Однако в общегосударственном масштабе, как негласная государственная политика, этническая дискриминация стала применяться только с 1937 года. Именно тогда массовым депортациям из приграничных районов и арестам подверглись представители этнических меньшинств, "имевших государственность за пределами СССР". В частности, арестам и, зачастую, расстрелам подверглись 16 процентов всех живущих в стране поляков и 30 процентов латышей[6] - подавляющее большинство взрослого мужского населения. Представители этих этносов также были удалены из партийно-государственного аппарата и оборонного комплекса, а национальные школы для меньшинств закрыты. В 1938 году дискриминации подверглось еврейское население страны, составлявшее значительную часть партийно-государственного аппарата. Именно с этого года евреев перестали брать на работу в ЦК ВКП(б) и МИД и, наоборот, решительно начали удалять их из этих ведомств. Резко, в несколько раз, сократилось присутствие евреев в НКВД, ЦИК СССР, на министерских должностях. В ноябре 1938 года впервые в практике аппарата ЦК ВКП(б) появилась документация, где евреи упоминались в качестве "кадров", "засоряющих" учреждения.[7] Именно с этого момента, по мнению Г.Костырченко, началось формирование внутриаппаратной мифологии, которая должна была объяснить этническую дискриминацию государственными интересами.
Объяснение, предлагаемое Г. Костырченко, в котором вся ответственность за формирование мифа перекладывается на деятельность Отдела руководящих партийных органов (ОРПО), служившего кадровым центром ЦК ВКП(б) и Управления пропаганды и агитации, представляется мне несколько механистическим.[8] Тем более что сам автор в качестве источника своей информации указывает в основном документы ЦК ВКП(б), в то время как этнонационалистическая мифология распространялась в основном на вербальном уровне. Поэтому время возникновения большинства этнонационалистических мифов партийно-государственного аппарата мы можем определить лишь достаточно условно. Для нас важнее то, что все они сохранялись до распада СССР и служили тем идеологическим фундаментом, на котором базировалось движение русских националистов.
Поколение чиновников, выросшее в ксенофобии
Особый интерес для исследователя, изучающего уровень этнической ксенофобии в государственных органах, представляет аппарат ЦК КПСС - центр и руководящий штаб партийно-государственной машины, в котором некоторое время работали практически все руководители страны и высокопоставленные чиновники.
Согласно исследованию Ю. Жукова, в послевоенный период руководители партии озаботились крайне низким уровнем образования номенклатуры, что нашло свое отражение в постановлении "О росте и о мерах по усилению партийно-организационной работы" от 8 июля 1946 года. Почти 70 процентов членов ВКП(б) не имели даже среднего образования, и среди номенклатуры положение было немногим лучше.[9] Практическим решением по повышению квалификации партийных и государственных чиновников стало обучение сотен руководителей среднего звена (секретарей обкомов и горкомов, начальников управлений министерств) на курсах переподготовки при ЦК ВКП(б) и Высшей партийной школы. Многие из тех, кто в 1947-1952 годах получил в этих учебных заведениях свое первое (и последнее) систематическое образование, в 1950-1980-х годах занимали различные, в том числе очень высокие, посты в партийно-государственном аппарате.[10]
Естественно, что целью обучения в этих заведениях было не только повышение общего уровня знаний номенклатуры. Страна совершала серьезный поворот во внутренней и внешней политике, наращивала конфронтацию с Западом и поиск внутренних врагов. Студенты ВПШ и курсов переподготовки получали самые свежие негласные инструкции из уст людей, которые их готовили. Все это, по-видимому, сильно влияло на студентов, формируя у них ксенофобские стереотипы не только на рефлекторном (услышал мнение "инстанции" - выполнил), но и на мировоззренческом уровне. Разрозненные ксенофобские стереотипы становились системой ценностей, обрастая упомянутыми выше мифическими конструкциями.
Это, на наш взгляд, одна из причин того, что уровень этнической ксенофобии в партийно-государственном аппарате в 1950-1980-е годы оставался на высоком уровне. После инициатив Л. Берии в 1953 году (прекращение "дела врачей" и снятие преград для занятия должностей представителями титульных наций) и послаблений репрессированным народам в 1956-1962 годах никаких серьезных мер по ликвидации ксенофобских настроений в государственном аппарате принято не было.[11] В воспоминаниях очевидцев, работавших в аппарате ЦК КПСС, мы найдем достаточно свидетельств о ксенофобских настроениях многих руководителей страны: от Н. С. Хрущева и М. С. Горбачева[12] до чиновников различных уровней.
С другой стороны, большинство бывших работников ЦК, преимущественно славяне по этнической принадлежности, в своих воспоминаниях, как правило, упоминают о ксенофобии вскользь и крайне редко рефлексируют на эту тему.[13]
Мифотворчество как жанр
Сильной стороной мифотворчества в среде советских чиновников - в частности тех, кто принял участие в формировании движения русских националистов - был его исключительно устный характер. При подобной передаче мифа одновременно происходили кристаллизация "авантекста" (базовой фабулы мифа) в четкую и простую, лишенную ненужных подробностей схему, и адаптация его к новым реалиям. В результате получался очень живой, как принято именовать в фольклористике, "ойкотекст" (вариант легенды, действующий в данное время и в данном месте), при помощи которого можно было объяснить и систематизировать любое явление или событие - от международных переговоров до бытовых конфликтов. Аналогичным образом формировалось и такое явление вербальной культуры, как советский политический анекдот. Многие из этих анекдотов существовали десятилетиями, и рассказчик менял только имена действующих персонажей на актуальные.[14] Недаром для участников движения русских националистов набор антисемитских анекдотов зачастую служил паролем в незнакомой им среде. По отношению слушателей к рассказанным анекдотам определялась их позиция по отношению к этнонационалистической идеологии вообще, и если реакция была негативной, инцидент всегда можно было изобразить как неудачную шутку. Однако в целом антисемитский или антикавказский анекдот был лишь иллюстрацией к набору базовых мифов, разделяемых в той или иной степени всеми участниками движения русских националистов (о евреях, о русском государстве, о Сталине). Эти мифы подкреплялись комплексом уточняющих легенд.
В настоящее время нам неизвестен текст, который был бы общепризнан в среде русских националистов 1950-1960-х годов и в котором были бы достаточно полно представлены основные этнонационалистические мифы. Однако частично этот пробел восполняется двумя литературными произведениями русских националистов, опубликованными государственными издательствами: "Желтый металл" В. Иванова (М.: Молодая гвардия, 1956)[15] и "Тля" И. Шевцова (М.: Советская Россия, 1963)[16]. Оба автора впоследствии принимали активное участие в движении русских националистов и считались членами "русской партии", действовавшей с конца 1960-х годов.
Другим источником, зафиксировавшим этнонационалистическую мифологию и позволяющим оценить распространенность основных мифов, в том числе и в разных социальных группах, является аннотированный каталог "58-10. Надзорные производства Прокуратуры СССР по делам об антисоветской агитации и пропаганде". В этом каталоге содержатся краткие сведения примерно о 60 процентах всех заключенных,[17] которые были осуждены за антисоветскую агитацию и пропаганду в период с 1953 по 1991 годы. Хотя мы использовали данные в несколько более узком временном промежутке, с 5 марта 1953 года по 1 января 1987 года, исключенное нами количество дел, по которым проводился надзор прокуратуры, весьма незначительно по отношению к их общей массе.
Миф о евреях и кавказцах
Основной миф русских националистов в партийно-государственном аппарате, переданный движению русских националистов, выглядит так: все евреи (вместо слова "еврей" часто использовались эвфемизмы "сионист" или "троцкист") - заодно, они склонны к заговорам, обладают рядом негативных общих качеств, связаны круговой порукой и помогают своим по крови. При этом они сами ничего полезного не производят, а "едят русский хлеб". Они не любят русских, государство, в котором живут, и склонны к предательству, зачастую с помощью или по просьбе своих родственников на Западе. При случае они готовы бежать за границу со всем накопленным в России богатством.
Большая часть этого мифа, безусловно, была заимствована из дореволюционной эпохи (например, идея о евреях как о потенциальных предателях, которая вынудила царское правительство в первую мировую войну переселить несколько сот тысяч евреев из черты оседлости в Центральную Россию). Однако при его реанимации политической элитой в 1930-1940-е годы и использовании во внутриполитической пропаганде в 1948-1953 годах он претерпел существенную трансформацию. Важным отличием центрального советского мифа о евреях от дореволюционного была его расистская подоплека. Если до революции еврейство определялось в первую очередь по религиозному признаку, то в атеистическом СССР определение еврея и еврейства стало происходить по расистскому "принципу крови". Для желающих видеть себя русскими в глазах окружающих (в особенности, недоброжелательно настроенных) надо было иметь не только "правильную" запись в пятом пункте паспорта, но и "правильные" форму лица, имя и отчество, акцент и бытовые привычки.
Еще более значительная трансформация произошла в отношении советских теневых идеологов к кавказцам, особенно представителям христианских народов этого региона - грузинам, армянам, осетинам. Среди русских националистов полностью исчезает положительное дореволюционное отношение к "православным братьям", зато появляется устойчивое недовольство всеми "черными" и, в первую очередь, православными грузинами. На них практически полностью переносятся все отрицательные качества, в которых обвиняют евреев, за исключением скупости и потенциальной готовности к предательству в пользу иностранного врага.
"Кавказская" тема для нас факультативна, поскольку движение русских националистов со второй половины 1950-х и до середины 1970-х годов не видело в выходцах с Кавказа серьезных врагов. Однако в некоторых комментариях она нуждается. Миф о кавказцах в 1950-1980-е годы претерпел определенную эволюцию. В первой половине 1950-х годов, когда несколько выходцев с Кавказа (И.Сталин, Л. Берия, А. Микоян) входили в Политбюро, кавказцев обвиняли (как правило, вместе с евреями) в захвате политической власти в стране и эксплуатации русского народа. Писатель К. Симонов вспоминал, что еще в 1933 году среди учащихся его ФЗУ (фабрично-заводского училища) распространялась листовка "И заспорили славяне, кому править на Руси". В листовке на одном берегу реки были изображены Л. Троцкий, Л. Каменев и Г. Зиновьев, а на другом И. Сталин, А. Енукидзе и А. Микоян (или С. Орджоникидзе).[18] Позднее, в 1947-1952 годах, в Ленинграде один из членов КПСС "занимался рассылкой анонимных писем (было выявлено 29 писем), в которых писал, что русский народ в СССР находится в угнетенном состоянии, что "на многих участках господствуют евреи", "союз палачей Кавказа и жидов стал поработителем русских", "крестьянин ободран как липка палачами" и т. д. В анонимках также содержались призывы распространять эти письма-воззвания".[19] В романе В. Иванова эта идея изложена в виде истории о мошеннике "князе Цинандальском", влюбившем в себя желавшую "красивой жизни" русскую Дуню и безбожно вымогавшем у нее деньги.[20]
Мы составили таблицу арестов (в период с 5 марта 1953 года по 1 января1987 года) этнических русских, а также представителей национальностей, выступавших от имени русского народа (белорусов, украинцев, коми) на всей территории бывшего СССР за этнонационалистические акции: высказывания, выступления, письма, листовки и т. п.
По отношению к общей массе дел, описанных в каталоге (их около 3 500), количество дел, относящихся к русским националистам, весьма невелико. Правда, не все дела в каталоге описаны с одинаковой степенью подробности, и, возможно, значительная часть дел, заведенных за "клеветнические высказывания в адрес одного из руководителей государства" или "антисоветские письма", тоже относится к предмету нашего исследования, равно как она к нему, возможно, не относится. Однако для подсчета количественных показателей их, по нашему мнению, достаточно: почти 100 случаев зафиксированных выступлений составляют достаточную выборку. Из приведенной нами статистики видно, что даже по итогам всего исследования чисто антигрузинские ксенофобские инвективы заняли 18 процентов от общего числа ксенофобских выступлений, после чисто антисемитских - 35 процентов дел.[21] Однако если установим планку на середине 1954 года (после смерти И. Сталина и дела Л. Берии), количество зафиксированных антисемитских и антигрузинских выступлений оказывается одинаковым- по 12 случаев, в то время как все выступления в адрес других народов составляли не более 11 случаев. С середины 1954 года сознание русских националистов занимают, в основном, евреи.
В 1970-е годы идея эксплуатации русских кавказцами (и, в первую очередь, грузинами) вновь оказалась востребована русскими националистами. В то время как большие северные зарплаты тратились на колхозных рынках на столь необходимые жителям Русского Севера и Сибири витамины, привезенные из Грузии и Азербайджана, а "шабашники" из Армении и Чечни вели сезонное строительство в обезлюдевших деревнях Нечерноземья, зарабатывая огромные по советским меркам деньги, писатели-деревенщики, отражая расхожие стереотипы, обвиняли кавказцев в спекуляции (см.: В. Астафьев "Ловля пескарей", В. Белов "Кануны").
Однако основным для русских националистов мифом оставался антисемитский. Книги В. Иванова и И. Шевцова, в основе своей написанные в начале1950-х годов, наглядно иллюстрируют его, хотя были изданы уже после смерти Сталина и реабилитации "врачей-убийц". В обеих основной герой, молодой русский, прошедший фронт, ведет борьбу с группой немолодых, опытных и, естественно, не воевавших евреев. Из очевидных цензурных соображений в каждом из этих двух романов выведено по одному периферийному положительному персонажу-еврею. В недавнем интервью И. Шевцов открыто признал это: "Я его как громоотвод взял", - сказал он по поводу фигурировавшего в "Тле" молодого скульптора Якова Канцеля, "перееханного машиной за отказ сотрудничать с космополитами".[22]
Основной сюжет романа "Желтый металл" В. Иванова (инспектора-ревизора и плановика по профессии): создание евреями системы хищений золота с сибирских золотых приисков и перепродажа его за границу. В качестве негативных героев здесь выступают также грузины, староверы, татары, каждары (иранцы), малороссийский кулак и русские алкоголики.
Армейский журналист И. Шевцов общался с видными советскими скульпторами и художниками - лидерами позднесталинского изобразительного искусства (А. Герасимовым, Е. Вучетичем, Н. Томским, П. Кориным). В своем романе "Тля" он выразил их точку зрения на процессы, происходившие в советском изобразительном искусстве. Молодые и немногочисленные русские художники-"реалисты" противостоят опытным художественным критикам-евреям, симпатизирующим абстрактному искусству. Главный авторитет для евреев - художник Барселонский (пародия на И. Эренбурга), связанный с заграницей и некоторыми покровительствующими ему чиновниками. Вместе они организуют "травлю" русских "реалистов".
Легенда о "кремлевских женах"
Для иллюстрации основного мифа о евреях в период 1930-1950-х годов было выработано еще несколько дополнительных, менее значимых, но достаточно часто используемых легенд.
Среди них - легенда о "кремлевских женах". Суть ее состояла в том, что хотя благодаря И. Сталину евреев в аппарате власти, особенно в высших эшелонах, не осталось (некоторые считали тех или иных высших чиновников "скрытыми евреями", но это уже воспринималось как аппаратный "экстремизм"), "сионисты" по-прежнему "проводят свою политику" через жен членов Политбюро (в первую очередь, Л. Брежнева). Поскольку по кремлевскому этикету информация о личной жизни вождей всячески скрывалась, "специалисты" строили догадки об этническом происхождении супруг руководителей страны на основе имени (как однозначно "еврейское" рассматривалось, например, имя супруги Л. Брежнева Виктории Петровны) или внешнего вида.
Именно легендой о "кремлевских женах" этнонационалисты объясняли непостижимое для них безразличие многих высших чиновников к идеям русского[23] национализма. И именно поэтому "шовинист" (по утверждению А. Микояна) В.Молотов, женатый на известной государственной деятельнице еврейского происхождения П. Жемчужиной, в 1970-е годы считался в пантеоне этнонационалистов фигурой на порядок более уважаемой, чем Л. Брежнев или М. Суслов, еврейское происхождение жен которых обсуждалось, хотя никакими авторитетными источниками доказано не было.
Первое упоминание о существовании этой легенды относится к марту 1953 года. Согласно аннотированному каталогу "58-10. Надзорные производства Прокуратуры СССР:" от 7 марта 1953 года, некто Н. И. Слезкин (1909 г. р., русский, член КПСС, житель г. Смоленска и, что немаловажно, управляющий областным спиртовым трестом) записал в своем дневнике:
"всех евреев надо выселить из СССР", не любил Молотова "за то, что Жемчужная была женой его, она пыталась сделать покушение на тов. Сталина, что было разоблачено. Политика евреев сводится к тому, чтобы пролезть в правительство, путем даже выхода замуж за члена правительства, а затем совершать свои дела"".[24]
Как видно, уже на исходе сталинской эры легенда о "кремлевских женах" была достаточно широко распространена, чтобы овладеть мыслями члена провинциальной элиты.
В книге И. Шевцова легенда о "кремлевских женах" (без использования этого термина) была использована трижды. Положительным героям предлагалось жениться на отрицательных персонажах - еврейках. И в тот единственный раз, когда это удалось, положительный, но слабовольный герой "испортился" и стал "проводить линию" своей жены и ее родственников. Если верно утверждение автора, что роман был написан около 1952 года, и если основные сюжетные линии действительно не изменялись при последующих переизданиях, то миф о "кремлевских женах", возможно, сформировался в 1940-х годах. Несомненно лишь, что И. Шевцов был с ним знаком. В своих воспоминаниях он упоминает о встрече с писателем С. Н. Сергеевым-Ценским в 1958 году, на которой обсуждалась эта тема. И. Шевцов произносил на ней такие речи: "Институт жен - это одна из стратегий сионистов. Такое положение не только в искусстве и литературе, но и высших сферах власти".[25] Наиболее раннее из известных автору упоминание об использовании термина "кремлевские жены" содержится в воспоминаниях В. Ганичева, относящихся к его работе в журнале "Молодая гвардия" в середине 1960-х годов. Он признавал, что главный редактор этого журнала А. Никонов давал ему ознакомиться со списками "кремлевских жен". Это означает, что развитие легенды в это время зашло уже настолько далеко, что перешло с вербального на письменный уровень.[26] Один из наиболее активных русских националистов С. Семанов занимался составлением списка "кремлевских жен" во второй половине 1960-х годов. Копия его списка (без даты) с фамилиями "кремлевских жен" и раскрытых псевдонимов руководителей РКП(б) - ВКП(б) 1920-1930-х годов имеется в архиве автора.
Идея о злокозненном влиянии жен-евреек (реальных или мифических) - а затем и зятьев-евреев, и невесток-евреек - на общественно-политические взгляды этнически чистых в глазах русских националистов людей использовалась достаточно широко и в дальнейшем.
Эта идея нашла свое преломление и в творчестве самих русских националистов. Практически во всех произведениях, написанных в 1950-х - начале 1980-х годов, присутствует тема либо русско-еврейского соперничества за русскую женщину, либо русской жены-жертвы у отрицательного персонажа-еврея. В романе И. Шевцова это соперничество составляет одну из центральных линий повествования. Аналогичные наблюдения делает и М. Каганская, описывая научно-фантастическую литературу русских националистов 1970-х - нач. 1980-х годов.[27] Сексуальное соперничество между русскими и представителями других этносов вообще является постоянной темой работ русских националистов, начиная с В.Иванова, у которого этот сюжет был выражен настолько четко, что даже привлек внимание работников ЦК КПСС.
Легенда "о ташкентском фронте"
Суть легенды состояла в том, что пока все народы СССР, и в первую очередь, русские, воевали с фашистами, евреи отсиживались в тылу, занимали все "теплые местечки". Утверждалось, что евреи спаслись только благодаря русским и потому, во-первых, должны быть им вовек благодарны, а во-вторых, русских (т. е., в первую очередь, русских националистов) нельзя поэтому называть "антисемитами" и "фашистами" (т. е. однозначно "плохими людьми" в понимании среднего советского человека).
Легенда о "ташкентском фронте" была распространена в СССР очень широко и далеко не только в среде партийно-государственного аппарата. Вероятнее всего, она возникла не в аппарате власти, хотя та со своей стороны очень много сделала для ее дальнейшего формирования. Подоплека ее была такова: при стремительном наступлении немецких войск летом 1941 года первыми эвакуировались городские жители, примерно половину которых в украинских, белорусских и молдавских городах составляли евреи.[28] В местах эвакуации приют голодным, бедным и обремененным детьми беженцам заставили оказывать столь же нищее и полуголодное население, и так работающее день и ночь на государство. Плохо говорящие по-русски, с заметными "местечковыми" привычками, евреи-"беженцы" выделялись среди унифицированного чистками 1920-1930-х годов городского населения Урала, Сибири и Центральной Азии. Поэтому в азиатской части РСФСР и в городах центрально-азиатских республик, заселенных в тот период в значительной степени представителями славянских народов,[29] их появление вызвало довольно резкую негативную реакцию.[30] Кроме того, оказавшись в эвакуации на два-три месяца раньше, чем жители Центральной России, украинские, белорусские и молдавские евреи успели занять имевшиеся вакантные рабочие места и пустовавшие помещения. Следующие волны беженцев (преимущественно русских и восточных украинцев) попадали в гораздо худшие в плане работы и жилья условия, что также вызывало приступы антисемитизма.
Широкое распространение антисемитских настроений в тылу и через новые пополнения и излечившихся солдат в действующей армии привело к образованию устойчивой и по сей день легенды о "ташкентском фронте". Власти, со своей стороны, в рамках проводимой с 1942 года долгосрочной антисемитской кампании всячески замалчивали роль евреев в войне. Несмотря на то что по многим позициям (количеству награжденных, количеству Героев Советского Союза, количеству генералов[31]) евреи (не считая ассимилировавшихся и числившихся в анкетах русскими) занимали - в довольно странной борьбе за первенство в коллективном вкладе в Победу по этническому признаку - четвертое место среди всех народов СССР.[32]
Русские националисты весьма активно использовали легенду о "ташкентском фронте". Уже в романе И. Шевцова есть фраза одного персонажа-еврея, обращенная к другому: "Ты, Боря, в Ташкенте воевал".[33] В. Иванов пошел существенно дальше и обвинил евреев, поголовно, по его сюжету, скрывавшихся от войны в тылу и занимавшихся нелегальной коммерческой деятельностью, в создании агентурной сети, работавшей на фашистов. Будучи раскрытыми, они якобы сумели купить себе свободу, заплатив кому-то из окружения Л. Берии.
В дальнейшем участники движения русских националистов развили легенду о "ташкентском фронте", использовали ее для отрицания фактов антисемитизма в СССР и отклонения обвинений в свой адрес. При этом сознательно допускалась передержка. Советская армия оказывалась спасителем евреев, хотя очевидно, что подобной цели ни в какой момент она перед собой не ставила, а защищала территориальную целостность страны и существовавшую в ней политическую систему. Например, участник движения русских националистов поэт Н. Старшинов так опровергает Е. Евтушенко: "И это пишется о той армии, которая на три четверти состояла из русских солдат, которая спасла евреев от полного уничтожения их гитлеровцами!"[34]
Легенды о псевдонимах и врачах-убийцах
Суть легенды о псевдонимах состояла в том, что евреи прибегают к нечестной игре, принимая русские фамилии или нейтральные псевдонимы, чтобы проталкивать свои идеи. Если бы они не брали псевдонимы, то все "русские люди" знали бы, от кого что исходит.
Легенда о псевдонимах имеет под собой реальную основу и восходит к концу 1930-х годов, когда работавших в центральных СМИ журналистов-евреев заставили взять русские псевдонимы.[35] Во второй половине 1940-х - начале 1950-х годов одновременно с кампанией по разоблачению псевдонимов в литературной среде все большее количество евреев, работавших в различных сферах, вынуждено было брать псевдонимы или менять фамилии себе и своим детям на нейтральные или славянские. Особенно это касалось семей ассимилированных или стремящихся к ассимиляции, ведь от "правильной" фамилии зависела возможность сохранения престижного места работы, учебы в ВУЗе, позднее - поездки за границу.
Легенда о псевдонимах позволяла участникам движения русских националистов обвинять любого (как правило, за глаза) в том, что он является "скрытым" евреем, и переиначивать его фамилию на "еврейский" манер. Например, главного архитектора Москвы М. Посохина называли "Пейсохиным".
Легенда о врачах-убийцах (об отравлении И. Сталина) возникла сразу после смерти Сталина. По сути, это повторение пропагандистских установок периода "дела врачей" с экстраполяцией на смерть И. Сталина. Для массового сознания (не исключая и чиновников) публичное заявление о невиновности врачей и отмена награждения их разоблачителя поставили точку в этой истории. Однако среди части убежденных русских националистов легенда продолжала жить. Причем она проделала трансформацию - акцент был перенесен со смерти малопопулярных А. Жданова и А. Щербакова (в чем обвиняли "отравителей") на насильственную смерть кумира большинства русских националистов И. Сталина.
Легенды о евреях-революционерах
Во второй половине 1960-х годов, после резкого усиления в движении русских националистов (в котором участвовало довольно много сотрудников аппарата ЦК КПСС) антикоммунистической и промонархической фракции, появилась и постепенно распространилась в партийном аппарате новая легенда о евреях-революционерах, которые якобы в силу своих мистических и корыстных интересов развалили Российскую империю, были и остаются заинтересованы в уничтожении России и русской культуры. В легенде вся ответственность за негативные и кровавые моменты революции перекладывалась на евреев, а русский народ оказывался в роли невинной и обманутой жертвы.
Легенда о евреях-революционерах была позаимствована из русской эмигрантской литературы 1930-х годов и отчасти из нацистской пропаганды. Литературу, например, работу А. Дикого "Евреи в СССР", активно ввозил в СССР с Запада проповедник православных и монархических взглядов художник И. Глазунов, а затем и его окружение. Другим источником заимствования стали бывшие эмигранты, разными путями очутившиеся в СССР, репрессированные и после 1955 года постепенно выходившие на свободу. Среди них были В. Шульгин, ставший в 1960-1970-е годы объектом паломничества со стороны участников движения русских националистов, и лидер "младороссов" А. Казем-Бек, добровольно вернувшийся в СССР в 1948 году и долгое время проработавший в редакции "Журнала Московской Патриархии".
Миф о русском государстве
Помимо мифа о евреях, в среде русских националистов существовали и мифы, не имевшие отношения к еврейской проблематике, например расистский миф о русском государстве. Его суть в том, что СССР является законным наследником Российской империи - государства, созданного этническими русскими и для этнических русских. Согласно этому мифу, только этнические русские имеют право руководить этим государством в настоящее время, они должны составлять как минимум "квалифицированное большинство" во всех престижных сферах (управление, оборона, торговля, наука). В каждом конкретном случае, когда возникает альтернатива - занимать престижный пост русскому или человеку другой этнической принадлежности - предпочтение должно отдаваться "создателю государства" (как вариант, должна существовать система процентного представительства в соответствии с долей этноса в населении страны).
Миф о "русском государстве" безусловно противоречил не только историческим фактам, но и принципам существования Российской империи, в которой отношение к гражданам определялось в зависимости от их лояльности и вероисповедания. Однако к 1950-м годам мало кто помнил о полиэтничной элите и аппарате управления Российской империи, и молодые чиновники, да и интеллектуалы принимали на веру внушенные им в детском и подростковом возрасте тезисы сталинской пропаганды второй половины 1930-х - начала 1950-х годов, утверждавшей приоритет русского этнического фактора.
Миф о Сталине
Миф о Сталине являлся частью этатистского в своей основе сознания русских националистов. Суть мифа: был великий вождь И. Сталин, который построил могущественное государство за исторически короткий промежуток времени, безгранично любил русский народ и боролся с евреями. Смысл мифа: подобный же лидер нужен СССР и в настоящее время.
Миф о Сталине возник в среде молодых аппаратчиков, пришедших в ЦК ВКП(б) - КПСС в конце 1940-х - начале 1950-х годов (например, группа А.Шелепина). Они были обласканы Сталиным и сохранили к нему привязанность, несмотря на хрущевские разоблачения. Русских националистов, не прошедших школу партийно-государственного аппарата (молодых гуманитариев середины 1950-х годов, "деревенщиков" 1960-х), этим чиновникам пришлось еще достаточно долго убеждать в правильности мифа о Сталине. Если связанный с высшим эшелоном сталинской культурной элиты И. Шевцов на основе мифа о Сталине создает фигуру высокого государственного чиновника - отца, перед смертью завещавшего своей дочери бороться с абстракционистами и евреями, то очевидный антикоммунист В. Иванов низводит "кавказца" И. Сталина до роли грузинского проходимца, соблазняющего курортниц. Однако в течение второй половины 1950-х - начале 1980-х годов влияние мифа о Сталине все более усиливалось, и в итоге он практически вытеснил первоначально сильные у части русских националистов антисталинские настроения. В этом мифе И.Сталин как государственник смотрелся сильнее и выигрышнее, чем существовавшие руководители страны, а его замалчиваемые ЦК КПСС и Главлитом (Главным управлением по охране государственных тайн в печати при Совете министров СССР, т. е. цензурой) "отдельные ошибки" выглядели ничтожными на фоне очевидных пороков брежневского правления.
Распад СССР не привел к значительному изменению в мировоззрении бывших партийных и государственных чиновников. Лишь единицы из них смогли другими глазами взглянуть на свою прошлую деятельность и раскаяться в том, что были немаленькими шестеренками в машине бездушного государства. Основная же масса бывших высокопоставленных госслужащих, если не вышла на пенсию, то приняла новые правила игры, не осознав на деле сути происшедших перемен.
* Фрагмент из книги Н. Митрохина "Русская партия. Движение русских националистов в СССР.1953-1985 гг.", которая будет опубликована издательством "Новое литературное обозрение" в 2002 году.
[1] Наиболее полной монографией по этой проблеме, обобщающей все предшествующие труды и вводящей в научный оборот огромное количество новой информации, является работа: Костырченко Г. Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. М.: Международные отношения, 2001. Кроме того, см.: Агурский М. Идеология национал-большевизма. Paris, Ymca-press, 1980; Азадовский К., Егоров Б. Космополиты // Новое литературное обозрение. 1999. № 2; Айзенштандт Я. О подготовке Сталиным геноцида евреев. Иерусалим, 1994; БлюмА. В. Еврейский вопрос под советской цензурой. СПб.: Петербург. евр. ун-т, 1996; Бугай Н., Меркулов Д. Народы и власть: "Социалистический эксперимент" (20-е годы). Майкоп: Меоты, 1994; Бугай Н., Гонов А. Кавказ: народы в эшелонах (20-60-е годы). М.: Инсан, 1998; Бугай Н. Депортация народов - репрессивная мера государственной политики в сфере национальных отношений. 20-40-е годы // Крайности истории и крайности историков. М.: РНИСиНП, 1997. С.157-173; Булдаков В. Революция и человек // Крайности истории и крайности историков. М.: РНИСиНП, 1997. С. 21-40; Вишневский А. Серп и рубль: Консервативная модернизация в СССР. М.: ОГИ, 1998; Громов Е. Сталин: власть и искусство. М.: Республика, 1998; Гуревич Л. Тоталитаризм против интеллигенции. Алма-Ата: АО "Караван", 1992; Кирсанов Н. Национальные формирования Красной Армии в ВОВ 1941-1945 гг. // Отечественная история. 1995. № 4. С. 116-125; Костырченко Г. В плену у красного фараона. Политические преследования евреев в СССР в последнее сталинское десятилетие. М.: Международные отношения, 1994; Красовицкая Т. Ю. О сталинской формулировке нации в контексте времени и места ее существования // Крайности истории и крайности историков. М.: РНИСиНП, 1997. С. 129-145; Ланда Р. Мирсаид Султан-Галиев // Вопросы истории. 1999. № 8. С. 53-70; Люкс Л. Еврейский вопрос в политике Сталина // Вопросы истории. 1999. № 7. С. 41-59; Наринский М. Как это было // Другая война: Сборник. 1941-1945. М.: РГГУ, 1996. С. 32-60; Национальная политика России: история исовременность. М.: Русский мир, 1997; Невежин В. Синдром наступательной войны. Советская пропаганда в преддверии "священных боев", 1939-1941. М.: "АИРО-ХХ", 1997; Пихоя Р. СССР: история власти. 1945-1991. М.: Издательство РАГС, 1998; Силницкий Ф. Национальная политика КПСС в период 1917-1922 гг. N-Y , 1981; Фюре Ф. Прошлое одной иллюзии. М.: Ad Marginem, 1998; Цакунов С. Нэп: эволюция режима и рождение национал-большевизма // Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал. Т. 1. М.: РГГУ, 1997. С. 57-120; Davies S. Popular Opinion in Stalin's Russia. Terror, propaganda and dissent, 1934-1941. Cambridge: Cambridge university press, 1997. P. 73-93.
[2] Ваксер А. Персональные дела членов КПСС как исторический источник // Отечественная история. 1992. № 5. С. 91-104; Жуков Ю. Борьба за власть в руководстве СССР в1945-1952гг.// Вопросы истории, 1995. № 1. С. 23-39; Измозик В. Политический контроль в Советской России (1918-1928 гг.) // Вопросы истории. 1997. №7. С. 32-52; Козлова Н. Сцены из жизни "освобожденного работника" // Социс. 1998. № 2. С. 108-119; Левин М. Бюрократия и сталинизм // Вопросы истории. 1995. № 3. С. 16-28; Павлова И. Механизм политической власти в СССР в 20-30-е годы // Вопросы истории. 1998. № 11-12. С. 49-66.
[3] См. указ. выше работы В. Булдакова, А. Вишневского, Ю. Жукова, С. Цакунова.
[4] См. указ. выше работы М. Агурского, Е. Громова, Г. Костырченко.
[5] К 1953 году стали полностью "свободны от евреев", немцев, а также от других "подозрительных" национальностей следующие сферы: партийный и центральный комсомольский аппарат, Главное политуправление МО, МГБ, МИД, авиация, центральное радиовещание (после 1953 года - единственная сфера, куда евреев вновь допустили).
[6] Костырченко Г. Тайная политика Сталина. С. 132.
[7] Там же. С. 199, 203-208.
[8] Там же. С. 203-211.
[9] Жуков Ю. Борьба за власть в руководстве СССР в 1945-1952 гг. // Вопросы истории. 1995.
№ 1. С. 27.
[10] См., например: Высшие органы власти и управления и их руководители. 1923-1991 гг. / Сост. В. И.Ивкин. М.: РОССПЭН, 1999.
[11] О незавершенных реформах Л. Берии см.: Жуков Ю. Борьба за власть в партийно-государственных верхах СССР весной 1953 г. // Вопросы истории. 1996. № 5-6. С. 39-57; Зубкова Е. Маленков и Хрущев: личный фактор в политике послесталинского руководства // Отечественная история. 1995. № 4; Кокурин А., Пожаров А. "Новый курс" Л. П. Берии // Исторический архив. 1996. № 4. С. 132-164; Лаврентий Берия: "Через 2-3 года я крепко исправлюсь:": Письма из тюремного бункера // Источник. 1994. № 4. С. 3-14; Наумов В. Был ли заговор Берии? Новые документы о событиях 1953 г. // Новая и новейшая история. 1998. № 5. С.17-39; Рейман М. Н.С.Хрущев и поворот 1953 г. // Вопросы истории. 1997. № 12. С.165-168.
[12] По воспоминаниям помощника М. Горбачева В. Болдина, тот заявил, что Андропова отечественные и западные СМИ "не сожрали с потрохами", поскольку "он полукровка, а они своих в обиду не дают". В другом случае М. Горбачев отдал В. Болдину распоряжение по поводу своего помощника по международным делам А. Черняева: "У него в семье пятый пункт не в порядке, так что ты строго секретную информацию ему не посылай, может далеко "убежать"" (Болдин В. Крушение пьедестала. М.: Республика, 1995. С. 235, 376).
[13] См., например: Александров-Агентов А. От Коллонтай до Горбачева. М.: Международные отношения, 1994; Арбатов Г. Затянувшееся выздоровление (1953-1985). Свидетельство современника. М.: Международные отношения, 1991; Кремлевская хроника. М: ЭКСМО, 1994; Кодин М. Трагедия Старой площади. М.: Фонд содействия развитию социальных и политических наук, 1999; Крючков В. Личное дело. М.: Олимп; ТКО АСТ, 1997; Медведев В.
В команде Горбачева. Взгляд изнутри. М.: Былина, 1994; Ненашев М. Заложник времени. М.: Прогресс, 1993; Печенев В. Взлет и падение Горбачева. М.: Республика, 1996; Прибытков В. Аппарат. СПб.: ВИС, 1995; Смирнов Г. Уроки минувшего. М.: РОССПЭН, 1997; Суханов В. Советское поколение и Геннадий Зюганов. Время решительных. М.: ИТРК РСПП, 1999; Шахназаров Г. Цена свободы. Реформация Горбачева глазами его помощника. М.: Россика, Зевс, 1993; Черняев А. 1991 год: дневник помощника Президента СССР. М.: ТЕРРА, Республика, 1997; он же: Шесть лет с Горбачевым. По дневниковым записям. М.: Прогресс, 1993; Яковлев А. Горькая чаша. Ярославль: Верхне-Волжское книжное издательство, 1994. Даже Л. Оников, инициативный и либеральный сотрудник аппарата ЦК КПСС, описывая
в своей книге (Оников Л. КПСС: анатомия распада. Взгляд изнутри аппарата ЦК. М.: Республика, 1996) различные недостатки этого учреждения, применяет термин "национализм" только к антирусским высказываниям в среднеазиатских республиках. Это звучит странно, тем более учитывая интерес Л. Оникова к проблеме антисемитизма (подробнее см. далее). Интересно, что основной комплекс опубликованных мемуаров бывших сотрудников аппарата ЦК КПСС составляют воспоминания настроенных относительно либерально сотрудников Международного отдела ЦК и помощников Генеральных секретарей 1970-1980-х годов (в значительной мере эти категории пересекались). Значительно скромнее, по вполне объективным причинам, представлены воспоминания сотрудников других отделов ЦК, особенно периода 1950-1960-х годов.
[14] м., например: История СССР в анекдотах. 1917-1992. / сост. М. Дубовский. Смоленск: Смядынь, 1991.
[15] В 1957 году "Главлит вынужден был изъять эту книжку из обращения, так как в ней содержались хулиганские выпады в адрес грузин и других советских народов" (Записка отдела пропаганды и агитации ЦК КПСС по союзным республикам и отдела культуры ЦК КПСС). Идеологические комиссии ЦК КПСС. 1958-1964: Документы. М.: РОССПЭН, 1998. С. 76.
[16] По переизданию романа (с восстановленным предисловием): Шевцов И. Тля. Соколы. М.: Голос, 2000.
[17] 58-10. Надзорные производства Прокуратуры СССР по делам об антисоветской агитации и пропаганде. М.: Международный фонд "Демократия", 1999. С. 6.
[18] Симонов К. Глазами человека моего поколения. М.: АПН, 1988. С. 44-45.
[19] Ваксер А. Указ. соч. С. 97.
[20] См. также воспоминания А. Микояна, где тот обижается на Н. Хрущева, заподозрившего его в связях с Л. Берией в 1953 году только на основании того, что оба они являлись кавказцами (Микоян А. Так было. Размышления о минувшем. М.: Вагриус, 1999. С. 588).
[21] Возможно также, что такой большой процент дел (около трети), заведенных непосредственно на территории Грузии, обуславливается спецификой работы местного МГБ - КГБ. Вряд ли в других кавказских республиках местные жители, русские по происхождению, были очень скупы на выражение негативного отношения к представителям коренных для этих мест народов, но, видимо, отношение со стороны властей было к ним достаточно снисходительное.
[22] Васильев Ю. Тля масонская // Московские новости. 2000. № 50. 19-25 декабря.
[23] Микоян А. Указ. соч. С. 581.
[24] 58-10. Надзорные производства Прокуратуры СССР: С. 92.
[25] Шевцов И. Указ. соч. С. 455.
[26] См.: Величие и падение "Молодой гвардии" // Наш современник. 1997. № 9. С. 200.
[27] Каганская М. Миф двадцать первого века или Россия во мгле. Мюнхен // Страна и мир 1987. № 1. С. 131-140.
[28] Полян П. Накануне войны и геноцида. Советские евреи в переписи 1939 г. Париж // Русская мысль. 1999. 9-15.09.
[29] Славяне численно преобладали в населении трех из пяти столиц центрально-азиатских республик: Алма-Ате, Ашхабаде и Фрунзе. Весьма высока была их доля в населении Ташкента и Душанбе, а также других крупных городов - Чимкента, Самарканда, Ферганы и Ленинабада.
[30] Костырченко Г. В плену у красного фараона. С. 15-16.
[31] На 15.5.1945 г. среди генералов действующей армии евреев было 102 человека. Для сравнения: русские - 2272, украинцы - 286, белорусы - 157, армяне (5-е место) - 25, латыши - 19, поляки - 17, татары и грузины - по 12 (Источник. 1996. № 2. С. 148).
[32] Костырченко Г. В плену у красного фараона. С. 20.
[33] Шевцов И. Указ. соч. С. 86.
[34] Старшинов Н. Что было, то было: М.: Звонница-МГ, 1998. С. 370.
[35] Ефимов Б. Мой век. М.: Аграф, 1998. С. 147. Подобная практика продолжалась и гораздо позднее. О подобных прецендентах в редакции "Комсомольской правды" в 1960-е годы см. интервью автора с В. Борщовым.
"РУССКАЯ ПАРТИЯ"
Фрагменты исследования
http://nlo.magazine.ru/scientist/39.html
(Новое литературное обозрение, №39, 2006)
В перестроечное время (да и в 1990-е гг.) я прочел довольно много воспоминаний советских либеральных писателей и художников. Они красноречиво описывали неприятности, доставленные им органами “бдящими и стригущими” в предшествующую эпоху, наглядно иллюстрируя шестидесятнический тезис о сообществе хороших и либерально мыслящих людей, противостоящих “серой массе” партийных чиновников и консервативно настроенным коллегам по цеху, тупо исполняющим инструкции Суслова. О том, что “винтики” и “приводные ремни” партии могут не только иметь свои взгляды и идеи, но и реализовывать их согласованно, иметь неофициальных руководителей и координирующие органы, либеральные авторы предпочитали, очевидно, не задумываться.
Речь идет не только о том, что мемуаристам было неприятно писать о плохих, “нерукоподаваемых” персонажах. На наш взгляд, вольно или невольно авторы воспоминаний находились в плену мощного и устойчивого мифа о том, что либеральная партия в советском истэблишменте была единственной оппозицией существующему режиму.
Это устойчивое представление настолько же не соответствует действительности, как и утверждения об идейной монолитности центрального партийного аппарата в советскую эпоху. Мы будем говорить о наиболее консервативной альтернативе “усредненному” партийному курсу — движении русских националистов в СССР, или так называемой “русской партии”, которая имела своих сторонников как в партийно-государственном аппарате, так и в творческих союзах. Особенную активность она проявляла в Союзе писателей СССР в 1960 — 1970-е гг.
Формирование фракции
русских националистов в Союзе писателей
Разделение Союза писателей СССР на два противостоящих друг другу лагеря стало очевидно посторонним наблюдателям сразу после смерти Сталина. Весь последующий период — вплоть до 1992 г., когда были созданы два литературных объединения противоположной идейной и политической ориентации — Союз российских писателей (либеральный) и Союз писателей России (консервативный или почвеннический) — в специфической общественной субстанции, которая называется “литературной средой”, шла жесткая борьба. Само по себе подобное противостояние было достаточно необычным. Другие творческие союзы (например, Союз художников) также переживали периоды острых конфликтов в своей среде (связанные, например, со сменой поколений и творческих методов), однако ни в одном из них не зафиксированы группировки, существовавшие десятилетиями и ставившие перед собой политические задачи.
В СССР официально признанные писатели — или, несколько шире (включая литературных критиков, литературоведов, публицистов, пишущих для “толстых” журналов), — литераторы — образовывали специфическую и тесно спаянную между собой корпорацию, напоминающую, даже в мелких деталях, средневековый цех. Этому в немалой степени способствовало государство, которое, во-первых, в 30-е гг. принудительно согнало писателей в своеобразную “коммуналку”, а во-вторых, наделило их огромными привилегиями, которые способствовали поддержанию духа коллективизма 1. Многие писатели учились в одном учебном заведении, получали средства на жизнь из одного источника — Литературного фонда, жили в “писательских домах”, отдыхали на дачах в Переделкино или в “домах творчества”, пили и ели в одном месте — ресторане ЦДЛ, и даже похоронами членов ССП занимался один и тот же, не сменявшийся долгие годы человек. Естественно, что подобный общий образ жизни развивал корпоративный дух и крепил личные связи.
Государство оказало огромное влияние и на формирование менталитета советских писателей. Оно требовало от них отказа от “чистого искусства” или “искусства ради искусства” в пользу де-факто высокооплачиваемой пропаганды. Муссируемый сталинскими идеологами тезис (или их наивная вера) о писателях как об “инженерах человеческих душ”, вкупе с традиционной литературоцентричностью российского/советского образованного слоя, привели к тому, что литераторы поверили в свою возможность оказывать влияние на общество и власть. Это убеждение подкреплялось отсутствием в России глубокой традиции излагать свои мысли по политическим и социальным вопросам в иной форме, чем литературная (книги или публикации в “толстых журналах”). Писательская корпорация ощущала себя “совестью нации” и считала себя вправе не только поучать общество, но и выдвигать серьезные политические требования к власти. К слову, аналогичные процессы происходили в 1940—1960-е гг. и в научной среде, особенно причастной к созданию оружия массового поражения.
Благодаря “цеховому” духу и ментальности самостоятельной политической силы писательская корпорация в целом или отдельные ее фракции имели возможность выступать по отношению к внешнему миру в качестве высокоэффективного лоббиста, пусть зачастую и бессознательно отстаивающего свои интересы как в политической (в первую очередь, свобода самовыражения), так и в экономической сфере.
Благодаря этим качествам часть членов СП СССР, объединенных в широкую коалицию, именуемую нами “консерваторы”, сумела сначала стать равноправным партнером консервативных политических группировок 1950—1960-х гг. в деле распространения русского национализма в СССР, а затем, с конца 1960-х гг., стала основой т.н. “русской партии”.
К концу 1930-х гг. в ССП, а также в других творческих союзах, казалось, не осталось места для идейных разногласий. Большинство писателей соревновались в обслуживании и даже предупреждении желаний власти. Не желавшие это делать были лишены возможности печататься или репрессированы. Попали в руки НКВД и те, кто пытался отстаивать свои политические взгляды, расходившиеся со взглядами Сталина и его окружения, и те, кто проиграл в аппаратной борьбе.
После войны ситуация существенно изменилась — пропагандистские кампании шли, но массовых арестов в литературной среде не было, и “провинившихся” даже не слишком выталкивали из привычного круга общения — или, во всяком случае, опала была кратковременной и не приводила к серьезному разрыву социальных связей. В период “борьбы с космополитами” получилось, что относительно небольшая группа литераторов, выступавших за чистку по этническому признаку, противопоставила себя значительному числу членов СП с еврейскими корнями (в крупнейшей Московской организации ССП евреи, по анкетным данным, составляли на 1953 г. почти треть от общего числа членов) 2, полуевреев, имеющих евреев среди членов семьи, да и просто сохранившихся русских интеллигентов, считавших антисемитизм, даже по политическим соображениям, позорным для писателей. Однако в разгар конфликта, когда многие литераторы уже ждали ареста и высылки, умер Сталин. И к апрелю 1953 г. оказалось, что “космополиты” в большинстве своем остались на свободе, не слишком пострадали социально и даже стали требовать реабилитации. Естественно, что почувствовавшие в 1948—1953 гг. реальную угрозу собственной жизни “космополиты”, работавшие в качестве литературных рабов у своих “разоблачителей”, навсегда запомнили их имена и остро реагировали на рецидивы антисемитских настроений. Поскольку литераторов, не любивших антисемитов, было на порядок больше, в СП и окололитературной среде начало формироваться своеобразное “братство отверженных”. Крупнейший писатель того времени, один из основателей фракции русских националистов в ССП, Леонид Сергеевич Соболев (1898—1971) ставил наличие “групповщины” в литературной среде как важную проблему уже на II съезде Союза советских писателей (ССП), проходившем 15—26 декабря 1954 г. 3.
Этот конфликт, по данным историка М. Зезиной, работавшей с документами собраний московской писательской организации, перешел в открытую фазу в период с апреля 1955 г. по март 1956 г. Литераторы, обвинявшиеся в космополитизме, а также родственники репрессированных еврейских писателей потребовали тогда реабилитации и даже расследования конкретной вины некоторых литературных чиновников. Это немедленно вызвало упреки в “реваншистских настроениях” со стороны писателей, обличавших космополитизм 4.
В 1957 г. размежевание между литературными группировками начало приобретать институционализированные и признаваемые партийно-государственным аппаратом формы. Решение о создании СП РСФСР было принято вскоре после выступления Н.С.Хрущева на встрече руководителей страны с участниками Третьего Пленума правления ССП 13 мая 1957 г. — первого выступления, четко направленного против той части интеллигенции, которая ожидала либерализации в стране (Хрущев, по-видимому, разочаровался в политических реформах, был напуган антикоммунистической революцией в Венгрии и ростом недовольства среди студенчества и молодежи) 5. В декабре того же года прошел учредительный съезд нового союза, на котором его председателем стал “беспартийный большевик” Л. Соболев, а многие другие русские националисты или люди, сочувствующие этим взглядам, заняли административные посты. Центральный печатный орган СП РСФСР — газета “Литература и жизнь” — стал оппонентом любых либеральных начинаний в литературе, а принадлежащий союзу альманах (затем журнал) “Наш современник” стал одним из двух главных журналов движения русских националистов. Некоторые из подчинявшихся СП РСФСР местных писательских организаций и многие региональные журналы также попали под влияние русских националистов и стали проводниками их политики.
Либеральный лагерь с середины 1950-х гг. и до эпохи Горбачева в целом контролировал обстановку в Московской (крупнейшей в стране — треть от общей численности ССП) и Ленинградской 6 писательских организациях, а также оказывал сильное влияние на столичные литературные журналы и газеты. Его центральными органами были журналы “Новый мир” и “Юность”, а также “Литературная газета” (с 1959 г.). Из других журналов, подчиняющихся правлению ССП, либералам сочувствовал журнал “Октябрь” (до 1961 г.).
Говоря о влиянии и контроле писательских группировок за изданиями ССП, мы, конечно, не можем забыть, что все эти газеты и журналы подчинялись решениям ЦК КПСС и даже устным распоряжениям сотрудников профильных отделов “Старой площади”. Однако при всем том исполнение этих решений возлагалось на творческих людей, исповедовавших собственные общественно-политические взгляды. Они, почти не имея возможности заявлять о своих взглядах публично, могли в рамках дозволенного по-своему трактовать указания ЦК — расставляя акценты в зависимости от своих убеждений.
Группировка русских националистов, сложившаяся в ССП в середине 1950-х гг., первоначально состояла из двух основных частей. Во-первых, это были признанные писатели — как отличившиеся в борьбе с космополитами, так и те, кто молча поддерживал эти меры. Часть из них были красными патриотами-антисемитами [М.А. Шолохов (1905—1984), М.С. Бубеннов (1909—1983), А.В. Софронов (1911—1990), В.А. Закруткин (1981—1984), литературные критики К.И. Прийма (1912—1991) и М.С. Шкерин (р.1910)], часть — циничные и хорошо замаскировавшиеся белые и православные монархисты [С.В. Михалков (1913 г.р.), Л.М. Леонов (1899—1994), Н.П. Кончаловская (1903 г.р.), Н.П. Смирнов (1898—1978), С.Н. Сергеев-Ценский (1875—1958), позднее О.В. Волков (1900-1996)], часть — остатки уничтоженных социальных групп, полностью принявшие коммунистические идеи, но сохранившие русские националистические взгляды [Я.В. Смеляков (1913—1972), Л.С. Соболев (1898—1971), М.С. Шагинян (1888—1982)].
Вторую группу составляли недавние фронтовики, большая часть которых училась во второй половине 1940-х гг. в Литературном институте имени А.И. Герцена в Москве [М.Н. Алексеев (1918 г.р., окончил Высшие литературные курсы в 1956 г.), Ю.В. Бондарев (1924 г.р., окончил Литинститут в 1951 г.), В.С. Бушин (1924 г.р., окончил Литинститут в 1951 г.), М.М. Годенко (1919 г.р., окончил Литинститут в 1951 г.), Г.А. Исаев (1926 г.р., окончил Литинститут в 1955 г.), И.И. Кобзев (1924—1986, окончил Литинститут в начале 1950-х), М.П. Лобанов (1925 г.р., окончил МГУ в 1949 г.), А.Я. Марков (1920 г.р., окончил Литинститут в 1952 г.), Е.И. Осетров (1923—1993, окончил Литинститут в 1953 г.), В.А. Солоухин (1924—1997, закончил Литинститут в 1966 г., учился с 1946 г.), И.Ф. Стаднюк (1920—1994 ), Н.К. Старшинов (1924—1998, закончил Литинститут в 1965 г., учился с 1944 г.), Ф.Г. Сухов (1922—1992, закончил Литинститут в 1954 г.), В.Д. Федоров (1918—1984, закончил Литинститут в сер. 1950-х), И.М. Шевцов (1920 г.р., окончил Литинститут в 1952 г.), С.И. Шуртаков (1918 г.р., окончил Литинститут в 1951 г.)]. В середине 1950-х гг. именно эти бывшие фронтовики начали занимать административные посты (в частности, в СП РСФСР).
О степени близости русских националистов, закончивших Литинститут, — как личной, так и карьерной — свидетельствует в своих мемуарах М. Годенко. Начав свой рассказ с существовавших в Литинституте “колхозов” (неформальных групп, у которых общими были продукты и одежда), он пишет о своей паре в таком “колхозе” — С. Шуртакове:
Узы нашей дружбы не мешали дружить с другими. Василий Федоров, Михаил Алексеев, Юрий Бондарев, Виктор Кочетков <...> С Михаилом Алексеевым я работал в журнале “Москва” 7. Иван Стаднюк даже ревновал. Но я его успокоил: “Да, мы с Мишей близки. Но когда появляешься ты, я делаю шаг назад”. Иван принял объяснение. С Бондаревым не только учился, но и работал вместе в секретариате правления СП России. С Кочетковым связан всю творческую жизнь. И все-таки Семен Шуртаков, Сеня — первая привязанность, никуда от нее не денешься 8.
Появление среди русских националистов сплоченной группы бывших фронтовиков можно объяснить специфическими условиями, которые сложились в Литинституте в этот период. Институт был довольно малолюден — по воспоминаниям К. Ваншенкина, на пяти курсах одновременно училось немногим более ста человек 9. К писателям-фронтовикам, пришедшим в институт в послевоенные годы, применялись пониженные требования в учебе, руководство вуза достаточно спокойно смотрело на их бесконечные пьянки. В соответствии с “требованиями времени” недостаток серьезной научной подготовки, в том числе прививка навыков гуманистического мышления, заменялся регулярными идеологическими собраниями, пропускать которые, в отличие от лекций, поголовно состоявшие в партии и комсомоле фронтовики не могли 10.
Воспоминания Б. Сарнова показывают нам, какие установки давались в этот период в институте на комсомольских и партийных собраниях. Так, на заседании, посвященном борьбе с космополитизмом, ведущий — заведующий кафедрой марксизма-ленинизма проф. Леонтьев — сообщил:
В президиум поступила записка, <...> в которой утверждается, будто под видом борьбы с космополитизмом наша партия ведет борьбу с евреями. <...> Убедившись, что аудитория готова внимать его объяснениям, профессор начал той самой классической фразой, к которой прибегал обычно в таких случаях во время своих лекций: — Товарищ Сталин нас учит... И раскрыв специально принесенный из дому сталинский том, он торжественно прочел заранее заготовленную цитату: “Советский народ ненавидит немецко-фашистских захватчиков не за то, что они немцы, а за то, что они принесли на нашу землю неисчислимые бедствия и страдания”. И назидательно подняв вверх указательный палец, заключил: “Вот так же, товарищи, обстоит дело и с евреями” 11.
Однако дело было не только в националистической пропаганде. В социальном отношении фронтовики, учившиеся в конце 1940—1950-х в Литинституте, представляли собой молодых крестьянских парней, которым очень сильно “свезло” оказаться в столице в престижном вузе, гарантирующем дальнейшую карьеру. Из приведенного выше списка лишь два-три человека вернулись обратно в родные края, остальные предпочитали восхищаться ими, сидя в московских квартирах.
Однако для того чтобы прочно закрепиться в Москве в жестких условиях сталинского времени, надо было доказать свою полезность. Никто не должен был сомневаться в высокой литературной квалификации новых работников “идеологического фронта”, как не сомневались в своих талантах сами начинающие писатели. В этом отношении поколение “лейтенантов” попало в очень благоприятные условия — советские писатели довоенного времени либо были уничтожены, либо находились под подозрением 12. В ходе идеологической кампании 1948 года “добивали” раритетных наследников “серебряного века”. Поэтому спрос на “молодых” с незапятнанными репутациями был очень высок. Но все равно эксперты, критики, хранители непонятных традиций — то есть “судьи”, — к которым по загадочным для бывших крестьян причинам прислушивались “вершители судеб” из аппарата ЦК ВКП (б) и руководства СП, вызывали огромное раздражение. А людей, готовых высказать мысль, что все “критики” — евреи (что было, как правило, правдой) и они специально “закапывают” русских писателей, хватало всегда. В конце 1940-х — начале 1950-х эти люди ощущали свою полную безнаказанность. Литературным памятником этой эпохи осталась “Тля” И. Шевцова, в которой молодые московские художники ведут борьбу “за реалистическое искусство” с критиками-евреями, которым покровительствует знаменитый художник-модернист Барселонский (пародия на И. Эренбурга) 13.
Передача традиций русского национализма в Литературном институте сохранилась и в последующий период. Несколько заметных “рядовых бойцов русской партии” (по выражению Г. Гусева) учились в этом вузе уже во второй половине 1950-х (В. Горбачев, Н. Сергованцев). Часть студентов — русских националистов отличалась заметным радикализмом. Так, только в 1958 г. трое студентов института (Ю. Пирогов, Л. Сергеев, Д. Шевченко) были арестованы КГБ за деятельность, которую сочли откровенно “антисоветской”, при этом спектр их взглядов простирался от критики И. Эренбурга за космополитизм до составления “Думы русского националиста” с призывами к поголовному уничтожению евреев 14.
Свои действия, особенно в борьбе с “либералами”, русские националисты координировали с другой группой писателей, придерживавшихся “консервативных” взглядов, — В.А. Кочетовым, Н.М. Грибачевым, С.П. Бабаевским. Кочетов, Грибачев и немногие им подобные не были сторонниками этнической дискриминации, однако их крайний этатизм и антизападничество (в которых они сходились с большей частью русских националистов) приводили к мысли, что любые либеральные, особенно прозападные веяния ведут к разрушению “первого в мире социалистического государства”. Вот как вспоминал этот период Н. Грибачев:
С Кочетовым я столкнулся в коридоре, когда был объявлен перекур на одном таком заседании. И я, и он к тому времени уже нахватали достаточно синяков за “догматизм”. <...> <Кочетов> “Нашлись ретивые — нас с передовой линии во второй эшелон отодвинуть. <...> Во втором эшелоне не только парятся, там еще боевому делу учатся” 15.
Оценивая либеральных противников, Кочетов вполне справедливо заметил: “Делают вид, что целят в эстетику, а огонь ведут по идеологии” 16.
Сотрудничество русских националистов с “консерваторами”, подобными Кочетову, заставило многих историков (вслед за Р.А. Медведевым) выделить “сталинистов” или “ортодоксальных марксистов” в отдельную группировку, якобы равнозначную либералам и русским националистам 17. К этой группировке относили практически всех литераторов сталинского времени, придерживавшихся антилиберальных взглядов (Шолохова, Софронова, Соболева, Кочетова и других). Основным печатным органом этого направления был журнал “Октябрь”, который в 1961—1974 гг. редактировал В. Кочетов. Другим популярным журналом этого направления был “Огонек”, который возглавлял А. Софронов. К русским националистам (“почвенникам”) Медведев и идущие вслед за ним историки относили круг авторов “Молодой гвардии” (подробнее о нем ниже) — прежде всего упоминавшихся выше выпускников Литинститута и других гуманитарных вузов послевоенной поры. Однако вряд ли подобное разделение уместно. Признание заслуг Сталина по строительству советской империи и в борьбе с евреями было свойственно почти всем русским националистам, и найти в этом существенную разницу между С. Семановым и А. Софроновым сложно. У круга авторов “Молодой гвардии” были постоянные деловые контакты с упоминаемыми как “сталинисты” литераторами. Шолохов и вовсе был их духовным “гуру” на всем протяжении
1960-х — 1970-х гг., и именно из этих людей вышло значительное число “шолоховедов” (Ф. Кузнецов, В.О. Осипов, П. Палиевский, В. Петелин, С. Семанов). М. Алексеев и Ю. Бондарев, например, работали в секретариате СП РСФСР под непосредственным руководством Л. Соболева, а затем и С. Михалкова.
Таким образом, истинные “ортодоксальные марксисты” или, скорее, последовательные интерпретаторы “Краткого курса истории ВКП(б)”, были представлены в советской литературе в незначительном меньшинстве и представляли собой крайне левый фланг антилиберальной коалиции. По сути, вся их деятельность была сконцентрирована вокруг журнала “Октябрь”, который после смерти В. Кочетова в 1974 г. полностью потерял свое политическое лицо и вернулся к относительно либеральной линии. Передача политической традиции, свойственная всем реально существовавшим группировкам (и либералам, и русским националистам), в данном случае не произошла. Марксизм в стиле “Краткого курса” оказался нежизнеспособен и ограничился рамками одного поколения, поэтому к середине 1970-х гг. разговоры о “сталинистах” в литературной среде уже полностью потеряли смысл — или же “сталинистами” называли откровенных русских националистов.
Тем не менее, редакция “Октября” при Кочетове сыграла свою роль в качестве одного из центров по привлечению нового поколения русских националистов. Для начинающих авторов журнала устраивались “рабочие встречи” с такими известными писателями, как сам Кочетов, А. Прокофьев, Ю. Бондарев, И. Стаднюк, С. Бабаевский, А. Первенцев 18. Часть из них были русскими националистами. С Кочетовым и редакцией “Октября” сотрудничали такие члены “русской партии” и им сочувствующие, как В. Чивилихин, В. Шукшин, М. Шагинян, Н. Сизов, П. Строков, курировавший в журнале критику и публицистику, критики Н. Сергованцев, Д. Стариков, ““заходили на огонек” новомировцы Петр Палиевский и Олег Михайлов 19, в 1968—1969 гг. расставшиеся с Твардовским и полностью перешедшие в консервативный лагерь. Особенно много Кочетов сделал для В. Шукшина — не только печатал его в своем журнале и рекомендовал в “Молодую гвардию”, но и помог с получением квартиры в Москве.
В начале 1960-х гг. еще одна группа русских националистов — учеников Я. Смелякова — начала функционировать в редакции журнала “Знамя”. Ее инициатором стал поэт Станислав Юрьевич Куняев (1932 г.р., ныне главный редактор журнала “Наш современник”), и в нее вошли молодые поэты, многие из которых были студентами Литинститута, — А.К. Передреев (1934—1987), Н.М. Рубцов (1936—1971), В.Н. Соколов (1928—1997), И.И. Шкляревский (1938 г.р.). К этой же группе были близки известные русские националисты В. Кожинов и Д. Стариков. По самооценке С. Куняева:
В 1961—1963 гг., за моим столом и на диване, что стоял в дальней половине нашей журнальной комнаты, сложился некий небольшой, но очень любопытный духовный центр того, что позже стало называться русской партией. Такие очаги были во многих уголках Москвы: при обществе Охраны памятников несколько позднее возник так называемый “Русский клуб”, где витийствовали Петр Палиевский, Дмитрий Жуков, Олег Михайлов, Сергей Семанов; при журнале “Октябрь” полукровка Дмитрий Стариков и еврей Юра Идашкин успешно представляли русские интересы — недаром “Октябрь” был первым журналом, где в 1964 году была опубликована первая в Москве подборка стихотворений Николая Рубцова; в журнале “Молодая гвардия” под крылом Никонова возрастли Владимир Цыбин и Виктор Чалмаев, Владимир Фирсов и Анатолий Поперечный... Но нас не устраивали “молодогвардейский” или “октябрьский” кружки, поскольку и тот и другой находились под мощным присмотром государственной денационализированной идеологии <...> нам же хотелось жить в атмосфере чистого русского воздуха, полного свободы, и некоего лицейского царскосельского патриотического и поэтического содружества... 20
Лицейский дух, правда, участники группы понимали несколько своеобразно. Куняев, в частности, описывает случай в ресторане ЦДЛ, когда В. Соколов, желавший изгнать из компании за столом будущего министра культуры РФ, а тогда литературного критика Евгения Юрьевича Сидорова, женатого на еврейке, несколько раз нарочно обратился к нему как к “Евгению Абрамовичу” 21. В другом случае, в конце 1960-х, В. Кожинов на слова Евтушенко о себе как о “великом русском поэте” ответил: “Да какой ты русский поэт, ты всего лишь лакей мирового еврейства”, точно зная, что присутствующая тут же его жена-англичанка является еврейкой по этническому происхождению 22.
Русские националисты
в литературной среде в первой половине 1960-х
Расклад сил, сложившийся в литературной среде, и относительно стабильное существование группировки русских националистов были нарушены во второй половине 1961 г. На прошедшем в октябре XXII съезде КПСС из уст Хрущева прозвучала резкая критика Сталина, что значительно усилило процесс десталинизации и либеральные настроения в обществе. Одновременно, в ноябре 1961 г. резко возрос политический вес главного покровителя русских националистов (и, шире, консерваторов) А. Шелепина — он стал секретарем ЦК. Председателем КГБ СССР, который с 1920-х гг. стремился контролировать настроения в литературной среде, был назначен ближайший сподвижник Шелепина — Семичастный. С усилением группы Шелепина—Семичастного большую возможность для самостоятельной деятельности получил и первый секретарь ЦК ВЛКСМ С. Павлов, которому подчинялось издательство “Молодая гвардия”.
Возвышение Шелепина и Павлова усилило позиции группировки русских националистов в литературной среде. Шелепин и секретарь ЦК КПСС по идеологии Ильичев сумели спровоцировать Хрущева на борьбу с современным искусством, которое было символом либеральных надежд, возникших после ХХ и XXII съездов (выставка в Манеже 1 декабря 1962 г., создание и заседания Идеологической комиссии ЦК КПСС в ноябре—декабре 1962 г., встречи с интеллигенцией 17 декабря 1962 г. и 7—8 марта 1963 г.). Однако в качестве разумной и современной альтернативы “прозападным” настроениям они предложили не марксизм сталинского “Краткого курса”, а возвращение к традиционным ценностям. Именно эту идею с прямой подачи Ильичева озвучил на заседании Идеологической комиссии И. Глазунов — в его выступлении призывы к сохранению памятников русской истории перемежались с осуждением современного искусства. На Хрущева, в разгар проводимой им антирелигиозной кампании, подобные призывы впечатления не произвели, но и резкой критики новой идеи не последовало. Отсутствие прямого запрета со стороны “первого лица”, при сочувственном отношении идеологических органов, позволило русским националистам гораздо более прямо и предметно обсуждать интересующие их проблемы в печати, и в первую очередь — в журнале ЦК ВЛКСМ “Молодая гвардия” и газете “Комсомольская правда”. Это привело к существенной активизации литературной группировки, формировавшейся вокруг журнала и одноименного издательства. Особенностью “Молодой гвардии” и как издательства, и как журнала было то, что оно в советском полиграфическом бизнесе отвечало и за книги для молодежи, и за “литературу молодых”. Публикуя начинающих авторов по своему выбору, издательство могло “делать имя” и вовлекать в литературную среду необходимых для себя людей — в первую очередь тех, с кем руководители и редакторы “Молодой гвардии” сходились во взглядах. Естественно, что поскольку издательство и журнал контролировались “павловцами”, то немалая часть авторов являлись или становились русскими националистами. Из представителей старшего поколения, исповедовавших идеи русского национализма, наиболее близки издательству были М. Шолохов, Л. Леонов, М. Шагинян. Поэты Я. Смеляков и Н. Старшинов были сотрудниками издательства.
Воспользовавшись моментом временного (хотя и не полного) попадания в актуальный политический дискурс, консервативная коалиция, в которой русские националисты уже в этот момент играли ведущую роль, попыталась административными мерами изменить неблагоприятную для себя ситуацию в творческой среде.
В 1962 г. на встречах руководства страны с творческой интеллигенцией после выставки в Манеже консерваторы
жаловались на утрату прежних позиций в Московских отделениях союзов писателей и художников. “Мы в меньшинстве в Московском отделении, — говорил <В.А.>Смирнов. — Рыба тухнет с головы, Союз писателей — с Московской писательской организации”. По мнению Грибачева, назрела перестройка МОСП. Кочетов предложил вместо трех творческих союзов — писателей, художников и композиторов, создать единую организацию творческих работников и объявить новый прием. Подобная реорганизация, по его замыслу, давала возможность ослабить демократические тенденции в столичных отделениях 23.
Председатель Ленинградского отделения СП А. Прокофьев и вовсе в 1962 г. запретил выступления Е. Евтушенко у себя в городе, что по меркам 1960-х гг. было весьма неординарным поступком, поскольку подобные политические решения должны были принимать партийные органы 24.
Показателен в этой ситуации случай с уже упоминавшимся антиинтеллигентским, антисемитским и женоненавистническим романом “Тля” радикального русского националиста И. Шевцова. Написанный в 1952 г. в разгар борьбы с “космополитами”, роман готовился к изданию в издательстве “Молодая гвардия” и журнале “Нева”, но после смерти Сталина в свет не вышел. Шевцов вспоминает:
Вдруг неожиданно сверкнули “лучшие времена”: Хрущев в Центральном выставочном зале “Манеж” произвел разнос художников-мадернистов <так в тексте>. Вечером мне позвонил Вучетич и приподнятым голосом сообщил “грандиозную новость” <...> — Подробности лично! — возбужденно сказал он. — У меня сейчас Герасимов, Лактионов и другие товарищи, мы только что из “Манежа”. Немедленно приезжай. У тебя же есть роман о художниках. Сейчас он ко времени. <Я> извлек из архива рукопись, быстро написал эпилог и дня через три с рукописью зашел к директору издательства “Советская Россия” Е. Петрову, который слушал речь Хрущева в “Манеже”, и попросил его лично прочитать роман. На другой день мне позвонил Петров, сказал, что роман прочитал, и пригласил приехать заключить договор 25.
Однако в целом попытки русских националистов воспользоваться удобным политическим моментом для проведения кадровых перестановок и чисток в творческих союзах не привели к успеху. Показательно в этом отношении письмо, направленное руководителем секции прозы МО ССП С. Злобиным Хрущеву в 1963 г. В нем выражается удивление и негодование тем, что “на писательском активе в МК партии 18-го марта с.г. тов. Егорычев заявил, что эта группа <Соболев, Софронов, В. Смирнов, Н. Грибачев, В. Кочетов, В. Ермилов> пользуется наибольшим доверием руководства партии” 26. Таким образом, С. Злобин — заметный сотрудник идеологической сферы — выражает несогласие с позицией своего фактического куратора (правда, одного из многих) — первого секретаря МК КПСС. Сделать это в открытую мог только человек, чувствующий себя на своем месте достаточно уверенно.
Издательство “Молодая гвардия”
и кооперация “павловцев” с писателями
Итак, в середине 1960-х гг. в Союзе писателей СССР четко обозначились две противостоящие группировки — набирающая силу либеральная и консервативная. Обе группировки старались найти поддержку во властных структурах. Особенно были в этом активны консерваторы, которые со сталинских времен имели большой опыт удачной аппаратной борьбы и в 1960-е гг. уповали на те же методы.
Группировка, сложившаяся в ЦК ВЛКСМ вокруг первого секретаря Сергея Павловича Павлова, помогала консерваторам и в идеологической, и в финансовой сферах, осознавая свое идейное родство с ними. Члены группировки активно включились в полемику литературных консерваторов с либералами на страницах комсомольских изданий. Как “министерство по делам молодежи” с претензиями на абсолютный контроль за состоянием умов соответствующей возрастной группы ЦК ВЛКСМ был крайне недоволен растущим влиянием наиболее радикального и популярного направления либеральной литературы — “исповедальной прозы”, представленной такими авторами, как Аксенов, Гладилин, Розов, Евтушенко, Вознесенский, Окуджава. Имея все формальные основания вмешиваться в эту сферу, “комсомольцы” с 1961 г. обрушились на, по словам С.Павлова, “жалкую группку морально уродливых авторов”, публикующуюся к тому же в основном в молодежном журнале “Юность” 27. В 1963 г. грубые нападки С. Павлова в “Комсомольской правде” на публикацию в журнале “Новый мир” произведений Яшина, Некрасова, Аксенова, Солженицына, Войновича спровоцировали резкие протесты Твардовского в партийные инстанции. Главный редактор “Нового мира” был даже вынужден пригрозить, что оставит свой пост. Весной 1964 г. С. Павлов во время обсуждения кандидатур, выдвинутых на Ленинскую премию СССР, оклеветал наиболее реального претендента А.И. Солженицына, заявив, что тот был осужден не по политическому, а по уголовному преступлению 28. На Пленуме ЦК ВЛКСМ в декабре 1965 г. Павлов вновь “обвинил журналы “Новый мир” и “Юность” в том, что на их страницах пропагандируются не подлинные герои, а “политически аморфные личности, замкнувшиеся в скорлупу индивидуальных переживаний”” 29. “Комсомольская правда” отказалась публиковать оппонирующее взглядам Павлова “Открытое письмо” либерально настроенного писателя К.М. Симонова, и его жалоба по этому поводу секретарю ЦК КПСС по идеологии П. Демичеву осталась без удовлетворения.
Вместе с тем комсомольское (и стоявшее за ним партийное) руководство в течение довольно долгого времени не теряло надежды на перевоспитание молодых и популярных “западнических” литераторов. Они — в первую очередь Е. Евтушенко — также довольно активно публиковались издательством ЦК ВЛКСМ “Молодая гвардия”. Возможно, впрочем, что эти публикации были пролоббированы “антипавловской” фракцией в руководстве ЦК ВЛКСМ — и в первую очередь Б. Панкиным, который стремился противопоставить “павловским” выдвиженцам в литературе (например, поэту В. Фирсову) наиболее популярных “западников”.
Другой сферой, где сошлись интересы ЦК ВЛКСМ и консерваторов в Союзе писателей, стала редакционно-издательская деятельность, точнее, огромные возможности комсомола, предоставленные в распоряжение той части консервативной фракции СП, которая в наибольшей степени выражала русские националистические идеи.
Ключевым звеном в сращивании группировки Павлова с этнонационалистическими кругами в Союзе писателей стало издательство ЦК ВЛКСМ “Молодая гвардия”. Начало этого альянса мы относим к 1961 г., когда на пост директора издательства пришел заведующий сектором печати ЦК ВЛКСМ Юрий Серафимович Мелентьев (1932—1997). Сам Мелентьев так вспоминал об издательстве: ““Молодая гвардия” 60-х — это мощная концентрация идеологической, литературной, да и финансовой силы комсомола. Практически второе издательство в стране, а также по кадровой (а для своего времени и технической) оснащенности...” 30
Мелентьев был одной из ключевых фигур в группировке Павлова, и при его активном содействии издательство завязало и укрепило связи с рядом влиятельнейших писателей, поддерживающих идеи русского национализма, — Шолоховым, Леоновым, Смеляковым, Солоухиным. Сам он признавал, что “авторские гонорары в центральных издательствах были примерно одинаковы, поскольку они строго регламентировались тогдашним авторским правом. Если это учесть, будет понятно, что автор шел прежде всего туда, где в нем были более заинтересованы; притягательность зависела от атмосферы в издательстве” 31.
По мнению В.О. Осипова, главного редактора “Молодой гвардии” в 1962—1974 гг., именно по инициативе Павлова и Мелентьева в издательстве произошли большие изменения, направленные в первую очередь на работу с молодежью. Была создана редакция по работе с молодыми, регулярно стали проводиться “Всесоюзные совещания молодых литераторов”, особое внимание уделялось лауреатам Премии Ленинского комсомола 32.
Своей личной заслугой (а также других сотрудников издательства) Мелентьев считал, что сумел убедить журналистов “Комсомольской правды” В. Чивилихина и В. Пескова выпустить их первые книги в “Молодой гвардии” 33. Важной фигурой, найденной издательством, — точнее, рекомендованной ему в 1962 г. главным редактором ведущего консервативного журнала “Октябрь” В. Кочетовым, — стал писатель Василий Шукшин 34.
Культовой для “павловцев” фигурой был Шолохов. Контакты директора издательства с писателем были настолько тесны, что в 1965 г. Мелентьев вошел в свиту Шолохова, выехавшего на получение Нобелевской премии в Стокгольм.
Консерватизм Мелентьева на посту директора издательства, его противостояние тому, что мы называем сейчас литературой “шестидесятников” — более свободной и более “западнической”, — подчеркивает и знакомый с Мелентьевым с 1960 г. В.О. Осипов, говоря, что тот
призывал сохранять лучшие традиции просветительства, не подыгрывая искусам моды (безразборно внедрять, к примеру, “исповедальную прозу” или авангардизм в поэзии и книжной графике). И одновременно требовал избавляться от живучих догм прошлого, что кое-кому хотелось — столь же бездумно — сохранять и тиражировать 35.
Кстати, сама по себе эта цитата — великолепный образчик комсомольский демагогии. Сначала ее автор признает, что его начальник не любил что-то весьма конкретное, а потом говорит, что он одновременно боролся со всем плохим, но не уточняет, с чем именно.
Очевидны связи Мелентьева и с другим яростным противником “исповедальной прозы”, “смакующей семейные дрязги” 36, — главным редактором журнала “Октябрь” В. Кочетовым. Круг авторов издательства и журнала во многом совпадал. Такие авторы, как Б. Можаев, В. Чивилихин, В. Шукшин, М. Шагинян, печатались и там и там.
Люди, привлеченные в издательство Мелентьевым и сменившим его на этом посту Ю.Н. Верченко, на долгие годы предопределили курс “Молодой гвардии”. Пришедший в 1961 г. к Мелентьеву с предложением издать книгу для студентов В. Ганичев в 1968—1978 гг., занимал пост директора издательства. В. Осипов, познакомившись с Мелентьевым в 1960 г., в 1962 г. стал работать в издательстве в качестве главного редактора и доработал на этом посту до 1974 г.
Не оставлял Мелентьев своих выдвиженцев вниманием и в дальнейшем. Когда Ганичев, после снятия в 1980 г. “за русофильство”, работал главным редактором “Роман-газеты”, многие знакомые прекратили с ним общение:
Я в изоляции, многие не звонят, не заходят, но Мелентьев — рядом. Советует, комментирует те или иные публикации, приглашает в совместные поездки, не дает унывать. Предостерегает против прямолинейности, предлагает действовать взвешенно, учитывая, что определенные влиятельные силы внушают: самая большая опасность исходит со стороны русской идеи. Я не соглашаюсь, говорю о приближающейся катастрофе, если не обратимся к национальным святыням. Но это спор о тактике: сам Юрий Серафимович всегда брал сторону подлинных культурных ценностей России, разделяя мнение, самосознание истинно народной интеллигенции 37..
С 1965 по 1968 гг. линию Мелентьева на посту директора издательства продолжал его друг и коллега (познакомились в 1959 г. в аппарате ЦК ВЛКСМ) Юрий Николаевич Верченко (1930—1994). До своего назначения в издательство он занимал посты секретаря МГК ВЛКСМ (1957—1959) и заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК ВЛКСМ (1959—1963). Верченко также был одним из наиболее активных “павловцев”. Показательно, что назначение Ганичева в “Роман-газету” состоялось по его инициативе 38.
Если “коньком” Мелентьева было близкое знакомство с Шолоховым, то Верченко не без оснований гордился дружбой с первым космонавтом Ю.А. Гагариным. Согласно воспоминаниям Верченко, в немалой степени благодаря ему “с членами бюро ЦК ВЛКСМ у него <Гагарина> сложились хорошие отношения, его тянуло в наш дом” 39. Верченко познакомил Гагарина с писателями, которые поддерживали издательство “Молодая гвардия”:
С большой теплотой Юрий Алексеевич относился к Ивану Стаднюку. <...> по просьбе ЦК ВЛКСМ Юрий Алексеевич принял участие во встрече молодых писателей социалистических стран с Михаилом Александровичем Шолоховым. <...> Писатель пытливо рассматривал космонавта, с большим вниманием слушал Юрия Алексеевича. <...> Оба остались довольны этой беседой и подружились 40.
Другая важная фигура, находившаяся в поле влияния Верченко, — писатель М. Алексеев, один из наиболее влиятельных членов движения русских националистов в литературной среде. Сам Алексеев о Верченко говорит исключительно в восторженных выражениях:
В течение многих лет Верченко, который был моложе меня лет этак на пятнадцать, сам того не замечая, оказывался как бы моим наставником и в собственных моих писаниях, и в делах редакторских. Двадцать два года я был главным редактором журнала “Москва”. И все эти два с лишним десятка лет Юрий Николаевич не просто числился (как это случается довольно часто) членом редколлегии, но был лицом активно действующим. <...> В “Молодой гвардии” вышли, по сути, все мои книги, а при Верченко (по его инициативе) шеститомное собрание сочинений. <...> Как член редколлегии он помогал нам преодолевать цензурные тернии 41.
После ухода в 1968 г. Верченко с поста директора издательства на должность заведующего отделом культуры МГК КПСС (трудно не заметить связь между этим событием и отставкой Павлова с поста первого секретаря ЦК ВЛКСМ, а также с назначением Алексеева в 1968 г. на пост главного редактора журнала “Москва”, подконтрольного МГК) его сменил не случайный человек, а ближайший ученик идеолога “павловской” группировки А. Никонова, уже упоминавшийся Валерий Ганичев, который проработал на этом посту с 1968 по 1978 гг. Сохранив на своем месте второго человека в издательстве — главного редактора В. Осипова, он полностью обеспечил преемственность традиций “группы Павлова”. Новым человеком, связывавшим “павловцев” как с более молодым поколением русских националистов, так и с русскими националистами, участвующими в движении инакомыслящих, стал Сергей Николаевич Семанов — в 1969—1975 гг. заведующий редакцией популярной серии “Жизнь Замечательных Людей” 42, найденный и поставленный на этот пост лично Ганичевым. Семанов, в свою очередь, привлекал к работе над книгами серии большое число молодых, радикальных и антикоммунистически настроенных русских националистов (П. Паламарчук, О. Михайлов, Ю. Селезнев и др.). Естественно, что в издательстве со времен Мелентьева сохранялась традиция максимальной поддержки писателей-“деревенщиков”, а также Шолохова и его окружения (Закруткина, Калинина и других). В конце 1960-х “Молодая гвардия” стала и центральным издательством, где печаталась различная “антисионистская” литература таких известных антисемитских публицистов, как Бегун и Евсеев.
Таким образом, и в конце 1960-х, и в 1970-е гг. издательство в целом сохраняло линию поддержки движения русских националистов, хотя и не все редакции полностью ее разделяли. Продолжилась эта линия и после ухода из руководства издательства Ганичева, Осипова и Семанова. Директор издательства в 1978—1985 гг. В. Десятирик находился под полным влиянием почитавшегося еще “павловцами” активного русского националиста писателя Л. Леонова и, согласно своим воспоминаниям, отчитывался ему о делах издательства, когда тот звонил. А звонил Леонов часто 43. Активными русскими националистами были и главный редактор издательства в 1979—1983 гг. Николай Петрович Машовец (1947 г.р.) и Юрий Иванович Селезнев (1939—1984), заведующий серией ЖЗЛ в 1976—1981 гг., до своего ухода на пост первого заместителя редактора журнала “Наш современник” 44.
Влияние Никонова, Глазунова,
писателей на изменение идеологии группировки
Литераторы и другие творческие работники, близкие к издательству “Молодая гвардия”, сыграли существенную роль в изменении идеологии “павловской группировки” в ЦК ВЛКСМ. Как говорилось выше, первый секретарь этой организации С. Павлов был одним из самых заметных антизападников среди высокопоставленных советских чиновников. Разделявшие его взгляды руководители и сотрудники ЦК ВЛКСМ образовывали “павловскую группировку”, действовавшую в 1960-е гг. Постоянными составляющими идеологии группировки было радикальное антизападничество, преклонение перед “государственником” Сталиным, антисемитизм и романтическое отношение к отечественной истории. Два различных подхода к последнему аспекту давали две основные идейные концепции, исповедуемые участниками группировки.
Первая — советский или, точнее, красный патриотизм, замешанный на крайнем милитаризме: в советской истории было все прекрасно, но перед лицом коварного Запада необходимо вернуться к временам наибольшего сплочения советских людей — периоду ВОВ. Для этого молодежь надо учить воевать, причем не в будущем, а сейчас.
Эти взгляды Павлов активно развивал с конца 1950-х по, примерно, 1965 г. В рамках этой концепции создавалось движение бригадмила, формировалась концепция “военно-патриотического воспитания”. В аппарате ЦК ВЛКСМ эту концепцию поддерживали Верченко, Мелентьев, Ф. Чуев, В. Фирсов. Примечательно, что развивали ее люди, не принимавшие участия в ВОВ, да и вообще, похоже, не служившие в армии. Сторонники силового, “павловского” подхода к решению идеологических и социальных проблем во многих вопросах смыкались с так называемыми “сталинистами” или “национал-большевиками” в литературной среде — наиболее консервативной частью Союза писателей.
И. Глазунов в своих воспоминаниях ярко описывает идеологию этого направления:
В знаменитом Центральном доме литераторов <...>, равно как и в длинных коридорах многих журналов и газет я все чаще и чаще слышал, что тот или другой редактор или писатель-черносотенец. Я чувствовал, что это плохое и уничтожающее определение. <...> Некоторые <...> говорили, что Софронов — черносотенец, и у него из-под сталинской шинели видны казачьи лампасы. <...> Личная дружба связывала таких могучих представителей советской журналистики — редакторов журналов “Огонек”, “Молодая гвардия” и “Советский Союз”: Софронова, Котенко 45, Грибачева. Они образовали могучий клан, который их враги окрестили национал-коммунистами. <...> Для этого круга советской интеллигенции, сплоченного вокруг трех вышеназванных журналов, кумиром и защитником был Михаил Александрович Шолохов. К нему постоянно звонили в станицу Вешенскую за советами и помощью, а когда он приезжал в Москву, его встречали, как в свое время студенты Льва Толстого 46. Противники стремились <на них> навесить ярлык “черносотенцев”. Я помню, как не раз многие советские “черносотенцы” с искренним глубинным возмущением, подавляя в себе ярость, говорили мне: “Ты Ленина не тронь!... Гений Ленина и нашей партии сделал из нее передовую страну. Под руководством Сталина мы разгромили фашистские полчища и дошли до Берлина”. <...> “Я ненавижу всякий национализм и прежде всего сионизм”, продолжал стучать кулаком по столу один из моих благодетелей. “Если бы не советская власть, всех евреев Гитлер спалил в газовых камерах, и не случайно Сталин пил за великий русский народ, который мы любим больше, чем ты”. 47
Воспоминания И. Глазунова, в ту пору автора журнала “Молодая гвардия”, дают достаточно четкое представление не только о взглядах “национал-коммунистов”, но и об отличии их от взглядов сторонников второй концепции, существовавшей в “павловской группировке”, — православно-монархической по сути, но определявшей себя как “дело охраны памятников”. “Охрана памятников” истории и культуры рассматривалась не как цель, а как метод для патриотического, то есть антизападнического, воспитания. История СССР признавалась частью общей истории России (позднее эта часть концепции получила название “теории единого потока”), причем, за исключением периода сталинских побед в ВОВ, у советской власти находили мало заслуг. Напротив, приверженцы этой концепции сожалели о таких традиционных ценностях, как “православие” и “монархия”. При этом у радикалов наблюдался уклон к полному отрицанию заслуг советской власти (то есть, говоря языком советской пропаганды, “откровенному антисоветизму”) в пользу православно-монархических взглядов (Глазунов, Солоухин, группа Кожинова—Палиевского).
Идеологом, оказавшим наибольшее влияние на формирование второй концепции, был главный редактор журнала “Молодая гвардия” в 1959—1970 гг. Анатолий Васильевич Никонов (1922—1983).
Согласно воспоминаниям активиста “павловской группировки”, сотрудника отдела пропаганды ЦК ВЛКСМ Геннадия Михайловича Гусева, Никонов входил в число
людей, которым <Павлов> доверял и которые, естественно, влияли на его взгляды. <...> Он тоже привлекался к работе по составлению речей. Он не был “резолюционером” или “докладчиком” <составителем резолюций или докладов>, но он был человек оригинально мыслящий, и за это его ценил Павлов. А мыслил Анатолий Васильевич как русский человек. Он знал историю нашей страны гораздо лучше и полнее, чем все мы, хотя, казалось, я, например, прослушал полный курс в университете. Но у меня было советское знание истории, знание истории, над которым все время висела сакральная фраза, что новая эра в истории России началась 25 октября 1917 г. Для Никонова и ряда его друзей из писательской среды, с которыми я сошелся уже попозже — в конце 60-х, борьба с буржуазной идеологией и пропагандой не была борьбой за какую-то рафинированную и лишенную национальных оттенков советскую идеологию и мораль 48.
Точку зрения Гусева о Никонове поддерживает и М. Лобанов: “Историк по образованию, он не был “специалистом” в литературе, но у него имелось глубокое чутье на правду в ней, на народное и “антинародное”, как он говорил” 49. О влиянии Никонова на Павлова вспоминает и В. Ганичев: “Первый секретарь ЦК ВЛКСМ Сергей Павлов, человек живой, энергичный, под влиянием Анатолия Васильевича Никонова все больше и больше приобретал национальное самосознание” 50.
Главная заслуга Никонова перед “павловской группировкой” состояла в том, что он превратил журнал “Молодая гвардия” в центральный орган антизападнических сил, который сохраняет ту же направленность и спустя тридцать лет после его отставки. По воспоминаниям Ганичева, придя в журнал, Никонов избавился от всех “инакомыслящих” членов редколлегии, а затем начал приглашать в него тех, кто разделял его взгляды или был согласен стать его учеником. По словам Ганичева:
Я стал помощником и соратником замечательного человека. Он многое мне доверял, постоянно помогал, просвещал, давал читать “закрытую” для нас тогда литературу (русских философов, эмигрантов, “Протоколы сионских мудрецов” и т.д.), сообщал неизвестные факты. Так, с его помощью впервые познакомился я с реальной биографией Тухачевского, с документами семейства Брик, с перечнем и биографиями “кремлевских жен” <списки жен-евреек (реальных или мнимых) руководителей СССР. — Н.М.> и т.д. <...> Он был человеком державных устремлений <...> свою роль он видел в накоплении такого художественного и фактического материала в журнале, который произвел бы переворот в сознании людей (в том числе и руководителей страны), чтобы они увидели, кто подлинные враги и друзья России 51.
Многие из тех, кто со второй половины 1960-х до середины 1980-х гг. составлял костяк движения русских националистов, при Никонове были либо сотрудниками журнала [заместители Никонова: Ганичев, Сергей Викулов (с 1968 г. — главный редактор “Нашего современника”), Анатолий Степанович Иванов (1928 г.р., в 1968—1972 гг. — зам. главного редактора, с 1972 г. — главный редактор МГ), Сергей Александрович Высоцкий, из других сотрудников редакции: Виктор Васильевич Петелин (в 1968—1971 гг. — зав. отделом критики), Валентин Сорокин (зав. отделом поэзии), Михаил Лобанов (член редколлегии), Станислав Котенко], либо писали для него 52. Так, например, по личной инициативе Никонова И. Глазунов написал и опубликовал в “Молодой гвардии” свои воспоминания в 1965 г. 53. По оценке С. Куняева, “под крылом Никонова возрастли Владимир Цыбин и Виктор Чалмаев, Владимир Фирсов и Анатолий Поперечный” 54. Влияние Никонова как идеолога и проповедника русского национализма распространялось также за пределы его журнала — и в аппарате ЦК ВЛКСМ (так, о перемене своего мировоззрения после бесед с ним рассказывает Г. Гусев 55), и в некомсомольских структурах. По свидетельству того же Гусева, Никонов упоминал о своих хороших отношениях с такими известными покровителями “русской партии”, как члены Политбюро Д.С. Полянский и А.Н. Шелепин, а также с членом “русской партии”, помощником М.А. Суслова В.В. Воронцовым 56. Ганичев в интервью также подтвердил, что связи Никонова с Шелепиным были общеизвестны.
В, возможно, несколько утрированных воспоминаниях Ганичева подробно описан механизм взаимодействия Никонова с другими интеллектуальными лидерами “монархической” фракции “павловской группировки” и обмена знаниями между ними.
Так же и Москва, куда в 60-м году я приехал, вливала в меня частицы света. Внимательные и добрые люди приглашали в поездки и экскурсии в старинные русские города, рассказывали о сокровищах Древней Руси, водили по полуразрушенным и величественным храмам. В круге чтения появились книги о Боге, о святых отцах, о святых местах: как историк, это я усваивал, все больше понимал, что тут высшие ценности. <...> Помню, в тогдашнем журнале “Молодая гвардия” у спокойного и всегда уравновешенного главного редактора А.В. Никонова не менее спокойный и уравновешенный Солоухин изрекал: “М-да-а, надо бы про иконы, про иконы написать. Ведь там лик Божий, а не картина является”. <...> Анатолий Васильевич с удовлетворением внимал сему поучению <Солоухина — Ганичеву о смысле иконописания>, ибо как человек светский и общественный, он предпочитал, чтобы о святых и церковных делах говорили люди более сведущие. <Затем> В кабинет зашел Илья Глазунов... <...> Он обозначил новые темы живописи 60-х: духовно возвышенные и изломанные лики героев Достоевского, одинокие храмы, бредущие странники. Но это одна часть его деятельности. Другая просвещение. Он был неутомимым, выступая перед многочисленными аудиториями, вручая дореволюционные книги о России людям с умом, иронически пикируясь с ярыми советско-западными интеллектуалами, создавая клуб “Родина”... Илья Сергеевич поделился планами своей книги “Путь к себе”, где он хотел рассказать о себе, о познании Родины и о святых очагах России 57.
Художник Илья Глазунов был, вероятно, вторым по важности идеологом “павловской группировки”. Радикальный антикоммунист, он вместе с тем был и ловким карьеристом, использующим тягу советских людей (в том числе занимавших высокие посты) к полузапретному плоду. Недаром ассортимент первой выставки, принесшей ему известность, — от Достоевского до обнаженной натуры. Первое же его публичное выступление в защиту памятников архитектуры на совещании Идеологической комиссии при ЦК КПСС 26 декабря 1962 г. показало его в качестве перспективной фигуры 58. Однако в тот период он, играя в команде Ильичева, и не был востребован 59. Его влияние как идеолога росло по-другому — через аппарат ЦК ВЛКСМ, где он стал просветителем для членов “павловской группировки”. Его мастерская стала салоном, где антикоммунистические, монархические и эклектично-религиозные взгляды хозяина передавались гостям. Известно о достаточно близких отношениях Глазунова с секретарями ЦК ВЛКСМ П. Решетовым и Ю. Торсуевым. Благожелательно к нему относились С. Павлов и А. Никонов. Покровителем и лоббистом интересов Глазунова был В. Захарченко — главный редактор журнала “Техника — молодежи”, издававшегося в издательстве “Молодая гвардия” 60. Очень активны были контакты Глазунова с Ганичевым, который не только принимал участие в публикации статей и мемуаров Глазунова в “Молодой гвардии”, но и брал у художника почитать запрещенный “тамиздат” 61. Сотрудник отдела пропаганды МГК ВЛКСМ (в 1962—1965) и Комитета молодежных организаций (КМО) СССР (1965—1970), русский националист Ю. Луньков в 1960-е гг. тесно общался с И. Глазуновым (был соседом по дому) и частью членов “павловской группировки”. Описывая дом Глазунова, Луньков вспоминает:
У него был штаб, куда многие приходили. Хотя регулярных формальных собраний не было, почти каждый вечер у него кто-то сидел. Как-то сидим у него за столом, все члены партии, Торсуев, секретарь ЦК комсомола, и Глазунов говорит: “Я мечтаю о том времени, когда всех коммунистов повесим на фонарях”. В 60-е годы такое говорилось не часто. А все “ха-ха-ха” 62.
А вот, согласно тем же воспоминаниям, и реакция присутствовавшего на тех же встречах председателя КМО В. Ярового:
Поскольку он не был выдвиженцем из комсомольской среды, и может быть немного по крови евреем, он очень переживал и старался четко проводить “павловскую” линию. У него были прекрасные отношения с Глазуновым. Он, может быть в силу общей атмосферы, отпускал такие шутки типа, как: “Мечтаю пустить каток без тормозов в Афанасьевский переулок” <в котором, недалеко от ЦК ВЛКСМ, находилась синагога> 63.
Результаты влияния Глазунова на Решетова видны и из воспоминаний активного русского националиста В. Десятникова, исповедовавшего монархические взгляды и входившего в 1964—1969 гг. в “ближний круг” И. Глазунова:
Пришел участковый милиционер и запретил мне проживание в доме Е.В. Гольдингер, так как дом находится вблизи правительственной трассы: Кремль — проспект Калинина, — и нужно иметь ценз благонадежности — постоянную прописку. Требовалось, чтобы кто-то походатайствовал за меня, уверил, что я человек тихий и баловать с Советской властью не собираюсь. <...> Оставался последний шанс. Я написал письмо без указания адресата и ждал случая. Случай не заставил себя ждать. П.Н. Решетов, работающий заместителем заведующего Международным отделом ЦК КПСС <после ухода из ЦК ВЛКСМ>, пригласил художника Илью Глазунова, кинорежиссера Алексея Салтыкова и искусствоведа, меня то бишь, к себе домой на чашку чая, чтобы, как говорится, в непринужденной обстановке поговорить о мировых проблемах и, в частности, о положении русских в многонациональном советском искусстве. Разговор получился таким до предела откровенным, что если бы велся протокол, то всех приглашенных можно было бы оприходовать по статье о крайней неблагонадежности. И тем не менее Решетов письмо мое взял и велел на следующий день быть в ЦК. Из кабинета Решетов позвонил замзаву отделом административных органов ЦК КПСС.
— У меня на приеме один товарищ, талантливый историк русского и зарубежного искусства. Его звать Десятников Владимир Александрович. Ему помочь надо перепрописаться в Москве на подысканную им жилплощадь по Большому Ржевскому, дом 4, а милиция футболит его из угла в угол... Хорошо ли я знаю его? — При этом Решетов выразительно посмотрел на меня. — Не знал бы, не звонил. Кстати, ты у Сергия Радонежского был? Да не-е, в Загорске, в Лавре. Вот когда надумаешь, рекомендую Десятникова в поводыри. Да-да, я два года назад уже проделал этот маршрут. — Произнеся несколько междометий, Решетов поблагодарил собеседника и положил трубку. — Иди в паспортный стол, прописывайся, живи и спокойно работай. Если что не так, звони 64.
Результатом влияния (или просветительской деятельности) Никонова и Глазунова на аппарат ЦК ВЛКСМ и особенно членов “павловской группировки” стало создание в ЦК во второй половине 1960-х атмосферы господства более чем либерального отношения к монархизму и православию. Важнейшую роль в поддержке этих идей в это время играл В. Ганичев, в 1967—1968 гг. занимавший пост заведующего отделом пропаганды ЦК ВЛКСМ.
Бывший сотрудник ЦК ВЛКСМ А. Ципко вспоминает:
Аппарат ЦК ВЛКСМ конца 60-х был куда более “белым”, более свободным в идейном отношении, чем аппарат ЦК КПСС, куда меня пригласили Горбачев с Медведевым спустя двадцать лет. <...> Моя ностальгия по веховским временам, предреволюционной культуре, была близка этим комсомольским работникам как патриотам — они не были ни марксистами, ни атеистами, ни ленинцами. Им, как и мне, было жаль той России, которую разрушили большевики. Все они симпатизировали православию. <...> В компании, в своем кругу эти люди вели совсем белые разговоры. <...> Но я себя чувствовал не в своей тарелке, когда речь заходила о Сталине. Я всячески противился характерному для красных патриотов обожествлению Сталина как государственника, спасителя отечества и т.д.
В сентябре 1967 г. на банкете по поводу окончания семинара для руководителей делегаций областных комитетов ВЛКСМ Северо-Западного региона, проходившего на Соловках, “после четвертой рюмки коньяка”, в присутствии куратора от ЦК КПСС Бакланова, секретаря Архангелогородского обкома КПСС Ф.В. Виноградова и руководства ЦК ВЛКСМ Ципко “произнес тост в защиту России, “которую мы потеряли”, “за величие русской культуры, которая, как я говорил, “лежит сейчас под обломками левацких экспериментов””, и призвал “открыть для себя” имена Бердяева, Сергея Булгакова, Франка.
Никто меня не перебил, никто не “дал отпор”, никто не обрушился на упомянутых мною “реакционеров”. <...> Чтобы выжить в ЦК ВЛКСМ, достаточно было оставаться нормальным белым патриотом. Во время экскурсии на Соловки комсомольские начальники спокойно слушали мои ностальгические речи о той России, которую мы потеряли. Заведующий отделом пропаганды Ганичев шутил: “Ты у нас, Саша, проходишь в ЦК за белого специалиста. Если Ленин привлекал на работу “белых специалистов”, то почему нам нельзя для развода иметь одного веховца конца шестидесятых” 65.
Как видно из приведенной выше цитаты, симпатии к монархизму и православию не исключали у “павловцев” и сильных просталинских настроений. Позднее В. Ганичев формулировал их так: “Удивительное, прямо-таки фанатичное отстаивание интересов державы. Далеко не все государственные деятели боролись за интересы своих стран, как Сталин боролся за интересы СССР” 66. По оценке С. Семанова, касающейся, правда, 1970-х годов,
наибольшей склонностью в сторону Сталина отличались О. Михайлов, А. Никонов, С. Семанов, Г. Серебряков, В. Чалмаев, Ф. Чуев <...> осторожно высказывались В. Ганичев, В. Кожинов, А. Ланщиков, П. Палиевский, Ю. Селезнев и В. Чивилихин. Резко отрицательные суждения были у В. Астафьева, В. Белова, И. Глазунова, С. Викулова, М. Лобанова и В. Солоухина 67.
Появление молодых
православных антикоммунистов
Пока сотрудники аппарата ЦК ВЛКСМ под влиянием Никонова и Глазунова проникались идеями православия и народности и/или пытались скрестить свои этнонационалистические взгляды с коммунистической доктриной, на периферии “павловской группировки” появились люди, стоящие на откровенно “антисоветских” позициях и не скрывающие своего критического отношения к советской власти, частью которой “павловцы” себя все же считали. Молодые выпускники гуманитарных факультетов МГУ уже в конце 1950-х — начале 1960-х гг. увлекались эстетикой дореволюционной России, в политической сфере принимали монархизм как положительную альтернативу коммунизму и пытались в качестве мировоззренческой установки использовать русскую философию Серебряного века. В принципе, если бы не серьезное желание занять место в официальном истэблишменте, эти люди могли бы стать активистами зарождающегося диссидентского движения. Прямые контакты между описываемыми ниже группировками русских националистов и диссидентами-либералами существовали до конца 1960-х гг. Окончательный барьер между ними воздвигло отношение к советскому вторжению в Чехословакию.
Говоря об этом круге лиц, мы в первую очередь имеем в виду группу выпускников филологического факультета МГУ, закончивших учебу около 1955 г., и лиц, на которых они оказывали влияние. В отличие от фронтовиков, учившихся примерно в те же годы в Литературном институте, они происходили из достаточно интеллигентных московских и питерских семей, не воевали и были чуть моложе. Центральными фигурами в этой группе были литературоведы Вадим Валерьянович Кожинов (1930—2001, закончил филфак в 1954 г.) и Петр Васильевич Палиевский (1932 г.р., закончил филфак в 1955 г.). Также в группу входили поэт Станислав Юрьевич Куняев (1932 г.р., закончил филфак в 1957 г.), литературовед Олег Николаевич Михайлов (1933 г.р., закончил филфак в 1955 г.), литературовед и редактор Виктор Васильевич Петелин (1929 г.р., закончил филфак в 1953 г.), Сергей Николаевич Семанов (1934 г.р., закончил истфак ЛГУ в 1956 г.). По своим идейным воззрениям примыкали к группе и Феликс Феодосьевич Кузнецов (1931 г.р., закончил филфак МГУ в 1953 г.) и Виктор Андреевич Чалмаев (1932 г.р., закончил филфак МГУ в 1955 г.), однако их деятельность в качестве членов “русской партии” во многом развивалась самостоятельно 68. Кроме того, каждый из лидеров группы имел собственный круг общения и последователей (например, см. выше цитату из воспоминаний Куняева). В общем и целом в группу входили молодые люди, во-первых, литераторы, точнее, литературные критики и литературоведы, а во-вторых — историки, но с интересом к писательскому труду (как, например, С. Семанов). Весьма четко эту направленность описал В. Кожинов: “Меня все время интересовала именно история в зеркале литературы и языка. А собственно литературоведение не вызывало во мне такого внутреннего интереса, хотя давалась достаточно легко” 69.
Будучи профессиональными экспертами в литературной области — но читателями, а не писателями, — и горожанами, перед которыми вопрос успешной социализации не стоял столь остро, как перед “фронтовиками”, они до самого начала 1970-х гг. не видели в евреях (русско-еврейской интеллигенции) прямых конкурентов. Их национализм был в большей степени вызван идейными причинами, чем социальным заказом.
То же можно сказать и о другой группе антикоммунистически настроенных монархистов, сложившейся около 1962 г. вокруг И. Глазунова. В нее вошли, в частности, известный и влиятельный литератор В. Солоухин и функционер Министерства культуры СССР В. Десятников. Десятников был активнейшим участником движения за охрану памятников и имел обширные знакомства в этой среде.
Очевидно, что лидеры этих, равно как и других аналогичных групп несли в себе воспоминания, представления и надежды тех последних представителей дореволюционной интеллигенции, что, спасшись от сталинских чисток, доживали свой срок в безвестности. Сам Кожинов, вспоминая об этом периоде, утверждает: “В 60-е годы я стоял, если можно так выразиться, на белогвардейских позициях. Был такой круг людей, которые просто боготворили генерала Корнилова или Колчака. В частности, ездили на поклон к возлюбленной Колчака Тимиревой, которая дожила до конца 70-х годов” 70.. Другим объектом для поклонений и посещений был знаменитый монархист и черносотенец В.В. Шульгин, живший после освобождения из лагерей во Владимире.
Но даже эти игры в “белую гвардию” не вполне объясняют, что привело молодых филологов и историков к идеям русского национализма. Мы предполагаем, что дело в воспитании, которое получили в своих семьях лидеры этих группировок.
В качестве примера мы приведем несколько свидетельствующих об этом фрагментов из воспоминаний Кожинова. Дед Кожинова (умер в 1926 г.), закончивший Московский университет, дослужился до действительного статского советника, был крайним монархистом, даже критиковал Николая II за потворство революционерам: “Благодаря записной книжке деда, найденной мною среди старых вещей в 1946 году, я соприкоснулся с исконной Россией, как мало кто мог в те времена” 71. В 80-х гг. XIX века дед был домашним учителем в семье сына поэта Ф. Тютчева и преподавал даже будущему патриарху Алексию I (Симанскому), с которым, как и с потомками Тютчева, Кожинов познакомился в 1946 г.
Большую роль в моем становлении, когда мне было лет 14, сыграл Игорь Сергеевич Павлушков. Это был человек из богатой купеческой семьи, после революции, естественно, ничего у него не осталось. <...> Он многое рассказывал, читал стихи поэтов начала века, многие из которых были запрещены 72.
В 1950-е увлечения Кожинова вывели его на более высокий уровень. Он познакомился с крупным российским философом М.М. Бахтиным и стал популяризатором его работ. Кроме того, Кожинов также был близок к кругу не скрывавшего своих православных убеждений философа Алексея Федоровича Лосева (1893—1988), в числе учеников и последователей которого оказалось немало известных русских националистов (П.В. Палиевский, В.И. Скурлатов, а также А.В. Гулыга и Ю.М. Бородай, печатавшиеся в “Нашем современнике” в 1990-е гг.).
Похожим образом сложились взгляды и у И. Глазунова. По линии матери он — выходец из семьи служилого остзейского дворянства, проживавшего в Санкт-Петербурге-Ленинграде. “В семье Флугов берегли, как реликвию, фотографии, где рядом с их родственниками стояли царь Николай II и царевич Алексей” 73. По линии отца — из семьи удачливых купцов из Царского Села, придерживавшихся устойчивых монархических убеждений 74. Показательно, что один из дядей по этой линии в войну ушел с немцами и работал в типографии НТС (правда, общение дяди с племянником было исключено, но в 1960—1970-е гг. И. Глазунов установил свои контакты с этой организацией). Начиная с ранней юности, он постоянно интересовался “людьми из прошлого”, а немного повзрослев, попал в элитный круг московской и питерской интеллигенции 75. “У него наблюдался интерес к запрещенной культуре, — заметил старый друг. — Интерес к запретному привел к антисоветчине, определенным конфликтам с администрацией...” 76. Согласно дневниковым, позднее литературно обработанным записям В. Десятникова,
по возвращении в Ленинград Илья Глазунов познакомил меня со своими однокашниками — художниками Евгением Мальцевым, Леонидом Кабачеком и Рудольфом Карклиным. Из предельно откровенного разговора с Рудольфом Карклиным для меня многое прояснилось относительно формирования идейных убеждений Глазунова и его питерских сверстников. Начало всему было положено в их семьях еще до войны, когда живы были бабушки-дедушки, тетки-дядья — все те, кого именовали в строгие 30-е годы “недобитками”. Вот они-то — недобитые дворяне — все “бывшие”, общаясь между собой, обсуждая и вырабатывая “линию” поведения в условиях жесточайших репрессий, зароняли (даже помимо своего желания) в умы и души подрастающего поколения те проклятые вопросы, ответы на которые созрели задолго до нынешней поры, еще при жизни отца народов по кличке Гуталин. 77 <...> Я не знаю другого человека, кто, как Илья Глазунов, столь резко и непримиримо высказывается в адрес Ленина (“Володьки”, “Лысого”, “Лукича”, “Сифилитика”) и всей его “банды”, принесшей России неисчислимые беды. Лейба Бронштейн — Троцкий, Янкель Свердлов, Железный Феликс, Сталин — “Гуталин” и ныне правящий Никита — “Кукурузник” — все они вместе со своим вождем — “Лукичом”, по глубокому убеждению Глазунова, — слуги дьявола, “исчадие ада”. В борьбе с этой нечистью и их прихвостнями, как считает Илья, все средства хороши. Беды своей семьи — гибель родителей и родных — и беды поруганной и униженной России для Глазунова неразделимы. Цель и смысл своей жизни он свел воедино — служение Отечеству. Его девиз можно определить словами: “Кто не с нами, тот против нас”78.
Свою роль в идейном формировании Глазунова сыграла и женитьба на Н. Виноградовой-Бенуа, которая, по мнению Десятникова, отличалась “крайними политическими убеждениями” 79. Окончательную “шлифовку” взгляды Глазунова получили в семье его покровителя — сочувствующего русским националистам православного дворянина и крупнейшего советского литературного функционера С. Михалкова и его жены Н. Кончаловской, содержавшей салон, в который приходили русские националисты.
Почему Михалков принял такое участие в судьбе опального художника? Наверное, потому, что в душе ненавидел тот самый строй, который воспевал. ... <Он> ходил в церковь, крестил детей, хотя в стихах призывал сына следовать заветам партии Ленина 80.
В. Десятников тоже не испытывал симпатий к революции, поскольку был выходцем из казаков. Его дед по матери, лейб-гвардии казак Георгий Попов, служил в личном конвое Николая II, умер в тюрьме в 1952 г., будучи дважды осужденным по 58-й статье. После увольнения в конце
50-х гг. из армии Десятников, учась на искусствоведческом отделении истфака МГУ, много общался с такими носителями дореволюционных традиций, как реставратор П. Барановский, художник П. Корин, писатель Л. Леонов, вышедший из лагеря гелиобиолог А. Чижевский.
Первый контакт группы Кожинова—Палиевского со структурами, подконтрольными ЦК ВЛКСМ, зафиксирован нами около 1964 г. — они начали сотрудничать с близкой к ним по идейным взглядам группой Скурлатова—Лунькова—Кольченко, создавших и развивавших Университет Молодого Марксиста (УММ) при МГК ВЛКСМ. Одновременно к работе в УММ были привлечена группа молодых философов — учеников А.Ф. Лосева (Э. Ильенков, П. Гайденко, Г. Батищев). В 1965 г. группа Кожинова вошла уже в плотный контакт с аппаратом ЦК ВЛКСМ и в первую очередь с В. Ганичевым, который всячески сочувствовал людям монархического и “реставрационного” настроя. Именно по его инициативе члены группы были привлечены в журнал “Молодая гвардия” и одноименное издательство. Возможно, именно в 1965 г. и произошел окончательный выбор группы Кожинова—Палиевского в пользу русского национализма. Группа философов, например, на плотное сотрудничество с ЦК ВЛКСМ не пошла, несмотря на то, что некоторые из них, например Г. Батищев, считали себя православными.
Итак, со второй половины 1960-х гг. несколько антикоммунистических и монархических по своему настрою групп нашли защиту, покровительство и работу под крышей ЦК ВЛКСМ. Они сотрудничали с издательством и журналом “Молодая гвардия” (Семанов, Палиевский, Солоухин, Скурлатов и другие), ездили в соответствии со своими интересами в командировки от ЦК ВЛКСМ (Глазунов, Десятников). Непосредственным куратором этих людей был В. Ганичев, который в этот период превращается во влиятельную фигуру, фактического лидера движения русских националистов. По его собственной оценке, после того как он в 1968 году возглавил издательство “Молодая гвардия”, он привлек около тридцати человек для работы по пропаганде “национальной идеологии” 81. Объединение под крылом ЦК ВЛКСМ первоначально мелких и разрозненных группировок привело к образованию сильной и солидарно действующей команды, во многом определившей основные особенности развития “русской партии” в конце 1960-х — начале 1970-х гг. 82.
Форумом, где отрабатывались в словесных баталиях основные идеи этой команды, был существовавший в 1967—1972 гг. “Русский клуб”, действовавший под видом заседаний Комиссии по комплексному изучению русской культуры при Московском отделении ВООПиК, а их главным печатным органом (до 1970 г.) стал журнал “Молодая гвардия”.
Видный публицист “русской партии” и автор журнала “Молодая гвардия” Анатолий Петрович Ланщиков (1929 г.р., закончил филфак МГУ в 1962 г.) в своем выступлении 25 апреля 1969 г. в ЦДЛ на семинаре литературных критиков подвел черту под эволюцией “русской партии” в 1960-е гг.. Ланщиков говорил, что у нашей страны особый путь, что нельзя отрицать роль православия для развития русской культуры (как и католичества для европейской), говорил, что
почему-то в 30—40 лет людям приходится открывать Бердяева и Леонтьева, что об интеллигенции нет нормальный (т.е. критической) литературы 83.
Символическим актом, характеризующим и смену поколений русских националистов в литературной среде, и окончательный отход православных антикоммунистов из околокомсомольских СМИ от сотрудничества с либералами, стал факт написания М. Лобановым, О. Михайловым, В. Петелиным, Н. Сергованцевым и В. Чалмаевым письма против “Нового мира”. Согласованное с руководителями “Молодой гвардии” А. Никоновым и А. Ивановым, это письмо усилиями О. Михайлова и Н. Сергованцева появилось в итоге в “Огоньке”, под заголовком “Против чего выступает “Новый мир”?” 84. Но подписано оно было уже другими — М. Алексеевым, С. Викуловым, С. Ворониным, В. Закруткиным, А. Ивановым, С. Малашниным, А. Прокофьевым, П. Проскуриным, С. Смирновым, В. Чивилихиным и Н. Шундиком. Оказалось, что идеи молодых антикоммунистов вполне соответствуют взглядам как представителей среднего (фронтового) поколения русских националистов, так и их старших товарищей, отличившихся еще во времена Сталина.
“Деревенская проза”
Главным творческим приобретением русских националистов в 1960-е гг., позволившим им в 1970-е гг. заявить о себе как о самом громком и “магистральном” направлении в советской литературе, стали авторы “деревенской прозы”. Традиция “деревенской прозы” восходит, конечно же, не к “консерваторам”, а к либералам. Некоторые литературоведы отсчитывают ее от “Районных будней” В. Овечкина и “Рычагов” А. Яшина середины 1950-х, другие выводят ее из “Матрениного двора” А. Солженицына, опубликованного в 1963 г. С. Павлов и многие его идейные соратники воспринимали “деревенщиков” как либералов и открыто критиковали их. Однако среди “павловцев” не было полного идейного единства. Часть группировки во главе с А. Никоновым и И. Глазуновым, ставившая идею возрождения дореволюционной России во главу угла, оценила тоску “деревенщиков” по погибающему миру традиционной русской деревни.
Первая публикация книги автора “деревенского” направления — “Сельские жители” идейно близкого к русским националистам В. Шукшина — состоялась в издательстве “Молодая гвардия” в 1962 г. Стилистически близки к ним и опубликованные еще в 1958 г. “Владимирские проселки” В. Солоухина. Однако все же массовый приход “деревенщиков” в литературу начался чуть позже. В середине 1960-х, по мере усиления традиционалистской и монархической фракции среди “павловцев”, открылась настоящая охота на молодые таланты “деревенского направления”. Они выявлялись и вербовались на специальных мероприятиях для молодых литераторов, которые ЦК ВЛКСМ совместно с СП РСФСР проводил в провинции — например, на читинском совещании 1965 г., где московские литературные авторитеты и комсомольские начальники обнаружили таких авторов, как Валентин Григорьевич Распутин (1937 г.р.), Александр Валентинович Вампилов (1937—1972), Вячеслав Максимович Шугаев (1938 г.р.). Окончательно контакты движения русских националистов и “деревенщиков” упорядочил ученик А. Яшина и протеже Ф. Панферова С. Викулов, который по предложению председателя СП РСФСР Л. Соболева в августе 1968 г. стал главным редактором принадлежащего союзу малопопулярного журнала “Наш современник”.
С. Викулов “пригласил в журнал тех, кого знал и любил: Е. Носова (Курск), В. Астафьева, А. Знаменского (Краснодар), В. Лихоносова, Ф. Абрамова, Г. Троепольского, помнил и о земляках — Василии Белове, Александре Романове, Ольге Фокиной” 85.
Постепенно, во многом благодаря “деревенщикам”, журнал стал заметен. После отставки А.Т. Твардовского с должности главного редактора “Нового мира” большая группа “деревенщиков”, публиковавшихся там, перешла в “Наш современник”, что, безусловно, усилило его популярность. В. Астафьев, возможно, наиболее известный среди них литератор, вспоминает:
Журнал “Наш современник” воскресал из мертвых благодаря усилиям русских писателей, понимавших, что после разгрома “Нового мира” стремительно набирающим силу российским писателям, в первую голову периферийным, надо было где-то печататься, знакомиться и духовно объединяться. Сергей Викулов <...> оказался неплохим организатором и умеренным цензором 86.
Правда, после “Нового мира” некоторые порядки в “Нашем современнике” шокировали даже авторов “деревенской прозы”. Тот же Астафьев, включенный в силу масштаба своего творчества в члены редколлегии, на ее заседании в начале 1970 г. предупредил С. Викулова, что если в журнале будут антисемитские тенденции, то он выйдет из ее состава 87. Позднее, однако, Астафьев сам проникся антисемитскими и этнонационалистическими идеями настолько, что в середине 1980-х гг. стал основным фигурантом нескольких скандалов (протесты членов СП Грузии против его “Ловли пескарей”, вытекшая из этого “переписка с Н. Эйдельманом”, а также публичная поддержка движения “Память”).
Вторым московским изданием, активно привечающим “деревенщиков”, стал орган Московского отделения ССП журнал “Москва”, главным редактором которого в том же 1968 г. был назначен один из лидеров литературной фракции движения русских националистов писатель М. Алексеев. По информации Р. Медведева, это назначение состоялось, “несмотря на возражения парткома московских писателей” 88 и, можно предположить, не без участия “павловца” и духовного наставника М. Алексеева Ю. Верченко.
Из региональных литературных журналов “деревенщиков”, изображавших жизнь крестьян, как правило, на Севере России и в Сибири, чаще всего публиковал журнал “Север”, издававшийся в Петрозаводске. Его главный редактор, Дмитрий Яковлевич Гусаров, и некоторые члены редколлегии были убежденными русскими националистами. Из авторов, “открытых” “Севером”, в движении русских националистов стали известными Василий Иванович Белов (1932 г.р.), Дмитрий Михайлович Балашов (1927—2000), позднее Владимир Бондаренко (сотрудник “Севера” в 1970-е гг., в настоящее время зам. главного редактора газеты “День”).
Саратовский журнал “Волга” (особенно в 1965—1976 гг., когда его возглавлял Н. Шундик) и ростовский журнал “Дон”, где велико было влияние М. Шолохова и его друзей — В. Закруткина, А. Калинина и К. Приймы, также находились под контролем “русской партии”.
Между провинциальными журналами русских националистов и центральным изданием русской националистической группировки в СП, которым после 1970 г. стал “Наш современник”, поддерживались постоянные контакты. Наиболее талантливые авторы, “открытые” “Севером”, “Волгой” и “Доном”, начинали печататься в более престижном московском журнале, в свою очередь к провинциалам направлялись материалы, которые по разным причинам (недостаточно высокое качество, непроходимость для московской цензуры) не могли быть опубликованы в столице.
Терминология движения
русских националистов 1970-х — начала 1980-х годов
В период 1965—1971 гг. происходит превращение “павловской группировки” и других разрозненных групп русских националистов в единое общественное движение — “русскую партию”. Показателем того, что это движение стало единым, является набор специфических терминов, используемых или, как минимум, “правильно” понимаемых его участниками.
Первая группа терминов касалась самоназвания движения. Сами его участники с конца 1960-х гг. предпочитали использовать термин “русская партия”, а своих “однопартийцев” определять словом “русак” или “настоящий русский человек”. Для описания поведения или общественных взглядов в положительном контексте применялся также термин “русопятость”.
В то же время существовала группа терминов, определявших “русскую партию” извне. И. Глазунов в цитированных выше воспоминаниях отмечает, что в отношении Софронова и других употреблялось слово “черносотенец”. Литературовед М. Чудакова в опубликованном фрагменте собственного дневника передает разговор с двумя сотрудниками редакции “Нового мира” 1 февраля 1970 г.:
Попросила их определить термин “балалаечник”, неоднократно ими употребляемый. Они сказали: 1) Человек, делающий карьеру, рвущийся к власти; 2) человек, выбравший ради этого идею антиофициальную, достаточно безопасную и достаточно привлекательную для масс (общепонятную) 89.
Ю. Лошиц пересказывает обвинения в свой адрес в тот же период:
В “ЖЗЛ”-де свили гнездо почвенники, славянофилы, оттуда прет патриархальщина, заигрывание с христианством, великорусский шовинизм! Там у них процветает любование всем дореволюционным, предаются забвению принципы партийности и классового подхода 90.
С. Семанов говорит, что “из скромного, не шибко интересного комсомольского издания возникло, а потом окрепло и мощно расширилось то общественное движение, представителей которого наши недруги именовали “русистами”, “русофилами” и т.п.” 91. Он вспоминает, что его при назначении на пост главного редактора журнала “Человек и закон” в 1975 г. прямо назвали “русофилом” 92.
Среди членов “русской партии” не было однозначного отношения к этим терминам. Конечно, они всегда отвергали “чужие” названия своего движения, носящие явную политическую окраску и имевшую негативную коннотацию в русском языке: “фашисты”, “черносотенцы”, “антисемиты”. Однако менее политизированные термины разными участниками движения могли отрицаться, а могли и быть использованы:
В “Записке” <в ЦК КПСС, опубликованной в середине 90-х> вместо слов “патриот”, “националист” постоянно употребляется слово “русисты”.
<...> “Мы никогда себя так не называли” 93, “следует уточнить, упомянутые критики <в Молодой гвардии> не мнили себя “славянофилами”, их так окрестили “оппоненты”” 94.
Тот же Семанов в декабре 1970 г., после публикации в официальной прессе критической статьи о его, а также Ю. Иванова и В. Чалмаева, творчестве, написал стих, где использовал чужой термин хоть и в ироническом, но положительном для себя контексте: “Разогнали русофилов // русофилов разнесли // Ради счастья всех зоилов // Сионизма на земли” 95.
Вторая группа терминов, используемая членами “русской партии”, касалась “основного (главного) вопроса философии” [или просто “основного (главного) вопроса”] — отношения к евреям. Антисемитизм, свойственный практически всем членам “русской партии” [это называлось “правильной ориентировкой по основному (главному) вопросу”] 96 и являвшийся отличительной чертой этой организации, прикрывался группой терминов, предназначенных для внешнего употребления: “сионисты”, “троцкисты”, “русско-еврейские отношения” 97. Также широко использовались эвфемизмы типа “наши люди”, “они”, “их рук дело” и т.п. 98.
Вот пример использования этой группы терминов в изложении С. Семанова: когда 3 февраля 1970 г. он на заседании “Русского клуба” прочел лекцию “Борьба В.И. Ленина против троцкизма в области истории и культуры”, то
заседание было одним из самых многолюдных, до полусотни набралось людей, боевых и дельных, уж больно острой и злободневной была тема. <...> Обсуждение выдалось весьма крутым, ибо касалось, как мы тогда шутили, “основного вопроса философии”. После доклада сразу же Дмитрий Жуков поднялся и спросил: “А каково было отношение Троцкого к сионизму?” Ну ясно, о чем тут шла и пошла речь... 99
А вот пример, относящийся ко второй половине 1980-х:
<А.Н.>Яковлев показал мне донос, написанный на меня неплохим прозаиком, депутатом Василием Беловым, который требовал наказать и устранить меня из журнала <“Огонек”>, потому что я троцкист. Что понимал и понимает Белов в троцкизме, я не знаю. Думаю — ничего. Но он понимает, что именно надо писать партии, чтобы она занервничала и среагировала 100.
Члены группировки активно использовали легенду о “кремлевских женах” для характеристики подозреваемого ими в симпатиях к евреям человека. При этом называлось только неблагозвучное с точки зрения подозревающего имя или отчество супруги:
Он был нормальный “почвенный” антисемит. Корневой русский патриот. Каковым я не могу назвать Верченко, у которого и жена была Мирра Алексеевна, и окружение соответствующее 101.
Диспозиция начала 1970-х
Публицистическая и литературная деятельность журналов “Молодая гвардия” и “Наш современник” конца 1960-х гг. описана подробнейшим образом и не нуждается в пересказе 102. Однако на формирование движения русских националистов эта деятельность значительного влияния не оказала. Пробиваемые через цензурные рамки идеи являлись слабым отражением истинных взглядов их авторов. Круг их сложился еще в первой половине 60-х гг., уровень политической поддержки тоже. Хотя отставку Никонова с поста главного редактора журнала “Молодая гвардия” можно расценивать как наказание за проведение определенной политической линии (или как средство для снижения накала страстей в литературной среде), однако, вероятно, не меньшее значение имела и его принадлежность к “павловской группировке” (и, шире, к “шелепинцам”), которые именно в 1970 г. оказались окончательно вытеснены из сферы большой политики. Отставка Никонова и двух членов редколлегии не изменила существенно редакционной политики, хотя, конечно, журнал стал заметно “бледнее”. На место Никонова пришел малозаметный доселе, но твердый сторонник “линии Павлова” Ф. Овчаренко, сохранивший основной костяк редакции. То же произошло и в СП РСФСР — связанного со всеми консервативными группировками сразу “беспартийного коммуниста” и русского националиста Л. Соболева сменил более гибкий и мягкий русский националист С. Михалков. Не пострадали в 1970 г. редакции двух других органов “русской партии” — журналов “Наш современник” и “Москва”, а также издательств “Молодая гвардия” и “Современник”, в которых сохранилось назначенное в 1968 г. руководство.
Тем не менее после описанного выше отстранения “шелепинцев” и “павловцев” от политической власти сложился новый расклад сил, который определял развитие движения русских националистов на протяжении всех 1970-х гг. и в значительной степени в первой половине 1980-х. К 1972 г. основой движения стал Союз писателей РСФСР во главе с С. Михалковым (и секретарями М. Алексеевым и Ю. Бондаревым). Журнал “Наш современник”, подчиняющийся СП РСФСР, превратился в центральный орган движения. Кроме того, под контроль русских националистов перешли газеты “Советская Россия” (гл. редактор Московский, первый зам. гл. редактора в 1971—1984 гг. В.В.Чикин), “Литературная Россия” [гл. редактор Ю.Т. Грибов (1925 г.р.)], издательство СП РСФСР “Современник” [В.В. Сорокин (1936 г.р., директор в 1970—1978 гг.), главные редакторы при нем Ю.Л. Прокушев (1920 г.р.), Н.Е. Шундик (1920 г.р., директор в 1978—1980 гг.), “павловец” Г.М. Гусев (директор в 1980—1984 гг.), Л.А. Фролов (главный редактор с 1981 г., директор с 1984 г.)] и, в меньшей степени, издательство “Советская Россия” (главный редактор Н. Сергованцев). Под полный контроль движения перешли структуры правительства РСФСР, отвечавшие за развитие культурной сферы. Активный русский националист Н. Свиридов возглавил Комитет по печати РСФСР, “павловец” Ю. Мелентьев стал министром культуры РСФСР, “шелепинцы” В. Кочемасов и Е. Чехарин поочередно были заместителями председателя Совета министров РСФСР, отвечавшими за гуманитарную сферу. Из председателей Совета министров РСФСР идеям русского национализма сочувствовали Г. Воронов (пребывавший на этом посту в 1962—1974 гг.), затем, в конце 1980-х, — В. Воротников. Общественной организацией, созданной и руководимой русскими националистами, являлся ВООПиК.
На союзном уровне русские националисты были представлены следующим образом: в СП СССР работал “павловец” Ю. Верченко, который в 1970—1990 гг. занимал должность секретаря по организационно-творческим вопросам и играл важнейшую роль при кадровых назначениях. Движение контролировало самый популярный журнал страны — “Роман-газету”, который подчинялся правлению СП СССР и издавался тиражом более 2 млн экземпляров (главный редактор в 1978—1980 гг. Г. Гусев, с 1980 г. и по настоящее время В. Ганичев), “Воениздат” (директор В.С. Рябов), а также журнал “Молодая гвардия” и одноименное издательство. Внутри издательства оплотом русских националистов были серия “ЖЗЛ”, а также журнал “Техника — молодежи”. Председатель Госкомиздата СССР Б. Стукалин также был русским националистом, сочувствующим движению, и личным другом Л. Леонова. Политическое прикрытие русских националистов, как говорилось выше, осуществляли член Политбюро Д.С. Полянский, а также помощник Суслова В.В. Воронцов, помощник секретаря ЦК КПСС по идеологии (в дальнейшем министра культуры СССР), кандидата в члены Политбюро П.Н. Демичева Г.Г. Стрельников, зам. зав. отделом культуры ЦК КПСС З. Туманова, зав. сектором Ближнего Востока Международного отдела ЦК И. Милованов, в некоторых случаях — скрыто сочувствующий русскому национализму зав. отделом культуры ЦК КПСС В.Ф. Шауро.
На московском уровне русских националистов в Московском отделении СП представлял Ф. Кузнецов, литературным органом был журнал “Москва” (главный редактор в 1968—1990 гг. М. Алексеев), руководителем издательства “Московский рабочий” был русский националист Н. Елисов. Московское отделение ВООПиК определяло атмосферу в этой организации в целом.
В регионах ячейки “русской партии” были в Ленинграде, Петрозаводске (вокруг журнала “Север”), Вологде (вокруг В. Белова и О. Фокиной), Саратове (вокруг журнала “Волга”).
Организационными центрами движения русских националистов (или “русской партии”, как ее имеет смысл именовать после 1970 г.) были две группы. Одна, сформировавшаяся вокруг издательства “Молодая гвардия” и “Русского клуба” в ВООПиКе, представляла собой дружеский круг молодых православных и антикоммунистически настроенных гуманитариев (историки, филологи и литературоведы), политическим лидером которого был “павловец” В. Ганичев, а на интеллектуальное лидерство претендовали В. Кожинов, П. Палиевский и В. Чивилихин 103. Эта группа была связана с другими бывшими “павловцами”, такими, например, как окружение Глазунова (Солоухин, Захарченко, Десятников), или националистически настроенными сталинистами — Ф. Чуевым, В. Фирсовым. Вторая группа образовалась вокруг секретаря СП РСФСР и главного редактора журнала “Москва” М. Алексеева. В нее вошли представители старшего поколения русских националистов — бывшие фронтовики, занимавшие административные должности, а также часть “павловцев”, участвовавших в формировании мифа о ВОВ: инструктор отдела культуры ЦК КПСС, затем директор “Роман-газеты” и издательства “Современник” “павловец” Г. Гусев, писатель С. Крутилин (1921—1985), директор “Воениздата” В. Рябов, писатель Г. Семенихин (1919—1984), В. Чивилихин. Эпизодически на собрания группы приглашался В. Ганичев. Влияние бывших фронтовиков, заметное еще в начале 1960-х гг., значительно усилилось после 1965 г., когда власти начали формировать культ ВОВ, а ее участники стали основной опорой существующего строя. Регулярной формой встреч бывших фронтовиков было то, что Г. Гусев называет “алексеевские посиделки”, устраиваемые ежемесячно в гостинице “Украина”. На них происходил обмен текущей информацией и мнениями, принимались решения о поддержке “русских” (“наших”) писателей и даже определялись тиражи их будущих книг. Проводились подобные “посиделки”, как минимум, в период с 1973 по 1984 гг.
Своеобразным кадровым резервом для двух этих групп стало “Радонежье” — окружение писателя И. Шевцова, вокруг дачи которого в подмосковном поселке Семхоз в течение 1960-х гг. сложилось поселение писателей — русских националистов 104. Хотя сам Шевцов из-за своего радикализма и возникающих вследствие этого скандальных ситуаций не привлекался к разрешению “серьезных” проблем, обсуждавшихся в двух упомянутых кружках, его соседи в них участвовали и достаточно активно использовали богатые коммуникационные возможности Шевцова.
Две эти группы (Ганичева и Алексеева) составляли организационное ядро движения русских националистов, действовавшее в 1970 — первой половине 1980-х гг. Как оценивал позднее сам Ганичев: “В обществе все равно происходило духовное сгущение, твердело русское сопротивление, образовывалось ядро, влиявшее на ход событий” 105.
“Вожди” и коммуникаторы
В конце 1960-х — начале 1970-х гг. “русская партия” вступила в стадию организационного оформления как самостоятельная политическая и общественная сила: появились центры по выработке решений, лидеры (“вожди”) и даже “рядовые бойцы русской партии” (по выражению Г. Гусева). Однако при этом она продолжала оставаться неформальным, оппозиционным и достаточно аморфным образованием. В “русской партии” существовала реальная полифония взглядов. Лица, разделявшие два основных тезиса партии — “любовь к России (русским)” и “правильная установка по главному вопросу” (ненависть к евреям), — в остальных политических, социальных, эстетических и даже религиозных вопросах демонстрировали редкое разнообразие взглядов. Отсутствие привычных форм построения партии — заседаний парткомов, членских билетов, ритуальных голосований, свойственных КПСС, — приводило к подлинной внутрипартийной демократии и выдвижению в среде “русской партии” настоящих лидеров. Авторитет “вождей” подтверждался в ходе “ежедневного референдума” (хотя, как правило, их политический вес сохранялся достаточно долго — более того за весь период после 1972 г. и до середины 1980-х в обойму общепризнанных лидеров добавился, вероятно, лишь один — С. Куняев). Для того, чтобы попасть в число лидеров партии, даже не надо было занимать высокую должность (хотя она, в принципе, оценивалась положительно): так, например, В. Кожинов и П. Палиевский — общепризнанные вожди “Русского клуба” — были всего лишь преподавателями ВУЗов, а министр культуры Ю. Мелентьев пользовался куда меньшим доверием и авторитетом. Можно сказать, что каждый из членов “русской партии” имел собственный набор “вождей”, с чьим мнением он считался, хотя, в принципе, этот список почти всегда совпадал. Если кто-то пытался претендовать на роль лидера, но, по мнению остальных членов партии, не отвечал этим требованиям (как, например, Д. Жуков в “Русском клубе”), то прочие члены партии просто обходили его своим общением и “забывали” приглашать на общие собрания.
Не менее (а может, и более) важным социальным типом, необходимым для существования “русской партии” в специфических советских условиях, была фигура, называемая нами “коммуникатором”. “Коммуникатор” связывал между собой разрозненные группы членов “русской партии”, распространял, преимущественно вербально, новости, идеи, мнения, а также сам- и тамиздат. Как правило, это были общительные и приятные люди, которые в 1970-е гг. вытеснили такую важную для 1960-х гг. фигуру, как “идеолог” партии. “Идеологи” не были востребованы в 1970-е — начале 1980-х гг., поскольку в этот период персональный состав “русской партии” был стабилен, ее участники определились со своими ценностями и практически не вырабатывали новых идей (исключение — неоязычество, которое все же было уделом весьма ограниченного круга людей).
Из “коммуникаторов” по количеству контактов и, соответственно, степени успешности деятельности выделяются (в порядке уменьшения общественной значимости) В. Ганичев (общепризнанный “вождь” русской партии), И. Глазунов (хозяин популярного “салона” в своей мастерской), И. Шевцов, С. Семанов (контакты от участников движения инакомыслящих до помощников членов Политбюро), Г.М. Гусев (посредник между бывшими “павловцами” и литераторами), В.Н. Осипов (издатель и редактор самиздатского журнала “Вече”, связник между русскими националистами в движении инакомыслящих и участниками “Русского клуба”), В.И. Скурлатов (пропагандист “Влесовой книги”, участник различных неоязыческих группировок).
Особого внимания заслуживают В. Ганичев, И. Шевцов и С. Семанов.
Валерий Николаевич Ганичев (1933 г.р.) — активный участник и организатор “павловских” идеологических инициатив, рассчитанных на молодежь. В начале 1960-х — заместитель А. Никонова в журнале “Молодая гвардия”, затем — зав. отделом пропаганды ЦК ВЛКСМ в конце правления С. Павлова. С приходом Е. Тяжельникова на пост первого секретаря ЦК ВЛКСМ он стал директором издательства “Молодая гвардия”, в 1978—1980 гг. — главный редактор одной из наиболее популярных газет страны — “Комсомольской правды”, после краха политической карьеры — главный редактор журнала “Роман-газета”. С 1994 г. — председатель Союза писателей России, заместитель главы Всемирного русского народного собора — ежегодного общественно-политического форума, учрежденного и курируемого Московской Патриархией.
Еще в начале 1960-х гг. Ганичев попал под влияние антикоммунистических и православно-монархических группировок. Активно лоббировал их интересы. В то же время контактировал со всеми группами писателей—русских националистов, профессиональными “антисионистами”, националистически настроенными военными и ветеранами. Публиковал их всех в подведомственном ему издательстве. Принимал участие в интригах, связанных с аппаратом ЦК КПСС.
Иван Михайлович Шевцов — армейский журналист в ВОВ и послевоенный период. Специализировался на современной советской культуре. Был знаком и писал о крупнейших художниках и скульпторах сталинского времени, разделял их отрицательное отношение к абстрактному и современному искусству. Заместитель главного редактора журнала “Москва” в конце 1950-х — начале 1960-х гг. В дальнейшем ответственных должностей не занимал. После выхода в 1964 г. романа “Тля” получил широкую известность. В течение 1960—1970-х гг. был символом “неосталинизма” в литературной среде. В связи с этим до конца 1970-х гг. ему отказывали в приеме в Московскую писательскую организацию. В 1960 — начале 1970-х гг. имел в качестве персонального политического покровителя члена Политбюро Д.С. Полянского. Был вхож в различные кружки русских националистов, но предпочитал те из них, где симпатии к Сталину за его антисемитизм преобладали над “деревенским” (“патриархальным”) подходом к советской истории. Поддерживал отношения с русскими националистами в Московской Патриархии, в частности в Троице-Сергиевой Лавре. “В отличие от своих скучных книг, Шевцов очень живой и интересный человек” (С. Семанов).
Сергей Николаевич Семанов — в молодости профессиональный историк с либеральным мировоззрением. Заведующей редакцией серии “Жизнь замечательных людей” в 1969—1975 гг., в 1976—1981 гг. — главный редактор журнала “Человек и закон”, откуда уволен за связи с русскими националистами — участниками движения инакомыслящих. Покупал у них и распространял среди членов “русской партии” самиздат, собирал материалы по истории движения русских националистов. Один из руководителей “Русского клуба”. Друг В. Ганичева. Тесно был связан и с группировкой “антисионистов”. В 1970-х — начале 1980-х гг. имел обширные связи в политическом истэблишменте — снабжал самиздатом и консультировал пятерых помощников членов Политбюро, генерального прокурора СССР и других. Был важнейшей фигурой (помимо Ганичева) в деле организации политического прикрытия “русской партии” 106.
Потерпев к началу 1970-х гг. почти полное поражение в борьбе за влияние на реальную политику в стране, “русская партия” заняла твердые позиции в литературной и издательской среде. Здесь в 1970-е — 1980-е гг. ее основными занятиями стали лоббирование авторов своего круга [и политическое (цензурное), и экономическое] и борьба с либералами.
Экономические аспекты деятельности
“русской партии” в Союзе писателей
На формирование и функционирование фракции русских националистов в Союзе писателей (да и не только в СП, а пожалуй, и всей “русской партии”) повлияла не только разница мировоззренческих и идеологических взглядов их участников. Важную роль сыграли и экономические интересы.
Советское государство создало такую систему взаимоотношений с культурной элитой, при которой произведенная деятелями культуры продукция хотя и корректировалась, порой существенно, по желанию заказчика, но покупалась на корню, оптом, зачастую за огромные деньги и социальные льготы. При этом культурная элита практически не зависела от потребностей рынка — тех самых рядовых людей, которые, “голосуя рублем” в условиях открытого общества, определяют реальный спрос на произведения искусства. Поэтому борьба литературных группировок была обусловлена не только различием политических, эстетических, но и финансовых интересов входивших в них писателей. Русские националисты и другие “догматики” были, в целом, заинтересованы в сохранении системы жесткого государственного контроля и государственных заказов. Хорошо ориентируясь и зачастую находясь на ключевых постах в бюрократической системе, надзирающей за литературным (и, шире, творческим) процессом, они чувствовали себя достаточно уверенно и могли перераспределять колоссальные финансовые ресурсы в свою пользу. То, что их деятельность в этой сфере неизменно сопровождал успех, отмечает, в частности, И. Брудный, указывая на огромные тиражи книг писателей, принадлежавших к движению русских националистов, и государственные премии, полученные ими 107.
Сторонники либеральных взглядов, тоже использовавшие возможности системы государственного заказа, тем не менее стремились к ее разрушению. Свобода творчества для них, безусловно, была важнее, чем для “ортодоксов” (чему пример нонконформистская позиция и эмиграция некоторых популярных и успешных авторов этого направления — Аксенова, Владимова, Войновича, Галича, Максимова, Некрасова). Однако, кроме того, они (сознательно или нет) надеялись, что популярность их произведений у массового читателя и спрос на них воздадут сторицей за пропавший “госзаказ”. Эти надежды в период перестройки, ознаменовавшейся либерализацией издательской деятельности, оказались полностью оправданы, в то время как для членов “русской партии” в эти годы наступили настоящие “черные дни” — как в моральном, так и в материальном отношении.
Принятая в СССР в издательском деле практика потиражных отчислений была откровенно порочной. Отчисления автору производились не от количества проданных книг, а от количества изданных. Таким образом, в финансовом отношении главная задача писателя состояла не в том, чтобы написать хорошую, популярную книгу, а в том, чтобы пробить ее издание максимально возможным тиражом. Директор издательства “Молодая гвардия” в своих воспоминаниях приводит пример подобной деятельности:
Встречаешься с десятком авторов, которым редакции отказали включить их труды в издательский план. Звонки, письма... <...> Первое получил от Евгения Александровича Евтушенко. Издательство выпускало очередную его книгу, и молодому директору он напоминал: надеюсь, не считаете меня поэтом хуже Андрея Вознесенского, которому ваш предшественник поставил тираж 150 тысяч экземпляров. Рассчитываю на аналогичный... 108
Хотя Десятирик, принадлежавший к “русской партии”, вспоминает в качестве корыстолюбца плохого, с его точки зрения, “западнического” поэта, нетрудно представить, что подобным же образом “пропихивали” в издательство свои книги и другие авторы. Гусев, например, упоминает, что причиной его назначения на пост директора издательства “Современник” был полный развал работы. В частности, прежние руководители издательства, которые были членами русской партии, занимались “самиздатом”, то есть печатали свои книги в дружественных издательствах, взамен публикуя в “Современнике” работы директоров и главных редакторов других издательств 109. Неудивительно при таком положении дел, что малозначимые как писатели директора “Современника” Ю. Прокушев и Н. Шундик заняли в составленном Брудным списке писателей—русских националистов 18-е и 21-е места по величине тиражей за 1971—1982 гг., опередив гораздо более известных и популярных авторов — В. Чивилихина (19-е), А. Яшина (22-е), В. Лихоносова (26-е), Б. Можаева (27-е) 110.
Исходя из этого, мы можем отвергнуть построения Брудного о влиянии русских националистов на общество, основанные на данных о гигантских тиражах книг “деревенщиков” и других активистов “русской партии”. Книги действительно издавались, но затем годами пылились на полках в ожидании списания. Значительная часть “пристроенных” книг распихивалась по десяткам, если не сотням тысяч мелких библиотек ЖЭКов, воинских частей и домов отдыха, которые должны были потратить на что-то “художественное” определенные “фонды”. В таких условиях при правильном менеджменте возникал даже дефицит некоторых изданий, реальный интерес к которым у “голосующего рублем” читателя был невелик.
Лоббирование финансовых и иных корпоративных интересов группировки русских националистов занимало значительную (если не большую) часть времени, которого активисты группировки готовы были потратить на “русскую деятельность”. Примеров тому множество. Главный редактор издательства “Молодая гвардия” В.О. Осипов вспоминает, что в начале 1960-х гг. подготовил сборник публицистики Л. Леонова “Литература и время”, а монополист на рынке распространения продукции “Союзкнига” заказала всего 6 тысяч экземпляров: “В. Чивилихин много раз наедине и прилюдно — корит-бранит почему-то одного меня, главного редактора: “Позор! Издевательство над Самим, над Леоновым!” Увеличить число заказов тем не менее никак не удавалось” 111. Один из видных членов “русской партии”, публицист и литературный критик М. Лобанов пишет:
Я никогда не делал <ничего ради денег>, как, впрочем, и не навязывался сам издательствам, а обычно мне самому предлагали что-то написать (так было, в частности, с книгами об А.Н. Островском и С.Т. Аксакове в серии “ЖЗЛ”, изд. “Молодая гвардия”) 112.
А вот довольно типичная переписка главного редактора журнала “Север” Д. Гусарова с влиятельным членом “русской партии”, который в течение 15 лет был секретарем СП РСФСР, курским “деревенщиком” Евгением Ивановичем Носовым (1925 г.р.) за 1980 г.:
Мне недавно рассказали о твоем выступлении в защиту моего романа на редколлегии “Роман-газеты” <...> Обращаясь к тебе с письмом в ноябре, я рассчитывал лишь на твое “за”, а ты не только высказал его, но и произнес яркую речь на редколлегии. Теперь со мной уже заключен договор. Для меня это двойная радость — и роман выйдет в свет двухмиллионным тиражом, и не менее счастлив я, что не перевелись в нашей грешной литературе люди, которые готовы с достоинством и честью постоять за работу товарища.... Я тоже в меру сил вот уже тридцать лет исповедую такую линию, но такой решающий момент для себя испытал впервые. <...> Пьесу Васи Белова “Бессмертный Кащей” так и не удалось отстоять, хотя я с ней стучался в Москве в высокие двери и на словах была обещана поддержка 113.
Но если заказы на книги, издающиеся в серии ЖЗЛ или “Роман-газете”, было достаточно легко отдать “своим”, то во многих других случаях это было не так. Борьба велась вокруг огромных по советским меркам денег, получаемых писателями от публикации их произведений в СМИ (включая журналы), потиражных отчислений, при издании отдельными книгами, продажи прав за рубеж, государственных премий. Не важно, что писатели реально не могли потратить такие деньги; хотя значительная их часть уходила на алкоголь, рестораны и коллекционирование, основная масса накапливалась на счетах в сберкассах и, по всей видимости, в итоге “сгорела” в ходе галопирующей инфляции конца
1980-х — начала 1990-х гг., что, естественно, не усилило их симпатий к новой власти.
Вот как описывает свое финансовое положение М. Лобанов:
Никогда как сейчас не знал, что такое нищета, и был свободен от “власти денег”. <...> Деньги как бы сами собою шли ко мне. Солидная зарплата доцента Литинститута (работаю там с 1963 гг.), дополнительные заработки (внутренние рецензии в издательствах, отзывы как члена приемной комиссии Союза писателей и т.д.) да еще пенсия инвалида Отечественной войны — выходила зачастую немалая сумма в месяц. Ничего из этого я в сберкассу никогда не клал, деньги как-то расходились незаметно <...> А в сберкассу переводился гонорар с книг, так что за десятилетия набралось там накануне “реформ” девяносто тысяч рублей 114.
Свое нынешнее бедственное финансовое положение он объясняет, в конечном счете, происками евреев.
Большое недовольство членов “русской партии” вызывала имевшая политическую подоплеку практика государственного поощрения издания литературы, созданной представителями небольших этносов. Как правило, малоценные, но написанные “правильно” с идеологических позиций произведения авторов, попавших в список “национальных литераторов”, в большом количестве переводились и издавались на русском языке в центральных издательствах. Этот процесс обслуживало большое количество профессиональных переводчиков, многие из которых были членами СП. Зачастую им приходилось дописывать произведения за автором. Процесс перевода и литературного редактирования приносил участвующим в нем лицам большие дивиденды как в виде наличных денег, так и в виде всевозможных подарков, застолий, оплаченных принимающей стороной поездок в регионы и т.п. Вполне естественно, что переводами долгие годы занимались одни и те же люди, значительная часть которых принадлежала к либеральному крылу советской интеллигенции. Деньги от переводческой деятельности позволяли им спокойно заниматься своим творчеством, которое не могло быть опубликовано в СССР по идеологическим причинам.
В 1970-е — первой половине 1980-х гг. русские националисты захотели сменить объективно малоценных “представителей национальных литератур” и их либеральных по политическим взглядам соавторов в издательских планах как минимум российских издательств. Однако понимая, что при существующей идеологии это не реально (речь могла идти лишь о тактических победах), они пытались потеснить либералов с рынка переводческих услуг.
Жалобы на излишнее количество публикаций “национальных кадров” были свойственны многим русским националистам, но известно достаточно мало примеров борьбы за эти взгляды. По утверждению С. Куняева, именно переводческий вопрос стал основой для его выступлений в 1973 и 1977 гг. Рассказывая о подготовке к дискуссии “Классика и мы” в декабре 1977 г., на которой “русская партия” выступила против либералов, он постфактум мотивировал свое желание следующим образом: “Можно нанести удар по переводческой мафии, можно перераспределить часть изданий и средств на нужды русских писателей, особенно провинциальных” 115.
Важным финансово-политическим аспектом деятельности группировки было содействие присуждению “своим” литературных премий. Выдача премии в СССР являлась не только фактом признания высокого уровня литературного мастерства, измеряемым крупной суммой наличности, но и знаком внимания автору и даже творческому направлению, которое он представлял, со стороны власти. Именно по этому вопрос о присуждении или не присуждении А.И. Солженицыну Ленинской премии за 1963 г. вызвал столь значительную полемику. Решался, во-первых, вопрос о государственном признании лагерной прозы как таковой, а во-вторых — о зачислении Солженицына в ряды советского истэблишмента.
Для движения русских националистов вопрос о литературных премиях с начала 1970-х гг. был весьма важен. Большое количество государственных премий закрепляло статус “деревенской прозы” как легального и признанного литературного направления, а также позволяло выдвигать на новый уровень административного признания отдельных его представителей. Немаловажным являлся и финансовый аспект. Согласно списку, составленному Брудным, за период с 1971 по 1982 гг. двенадцать человек из тех, кого мы считаем русскими националистами, получили присуждаемую Совмином России Литературную премию им. Горького, одиннадцать — Государственную премию СССР, трое — Ленинскую премию, двое — премию ЦК ВЛКСМ. Некоторые из писателей получали премии не по одному разу, так что общее число премированных — двадцать человек.
Организацией “продвижения” премий занимался в основном аппарат Союза писателей России, а также высокопоставленные чиновники в аппарате правительства России и Госкомпечати России. В интервью помощник по культуре председателя Совета министров РСФСР В.И. Воротникова Г. Гусев рассказывает:
В 1987 году вся Комиссия по Государственным премиям проголосовала против книги публицистики С. Куняева “Огонь, мерцающий в сосуде”, где, в частности, была статья, критически рассматривающая творчество В. Высоцкого. Она и сейчас читается как задиристая, а тогда, на заре перестройки, ей воздавалась сплошная анафема. Тогда уже из Высоцкого делали героя, чуть ли не выразителя дум поколений. Вот Комиссия Куняева и завалила. Тогда я, зная Виталия Ивановича, придумал нестандартный ход — попросил его, прежде чем подписывать решение о премиях, прочесть “Огонь, мерцающий в сосуде”. На следующий день он в список, где фамилии Куняева не было, вписал ее четвертым или пятым пунктом. <...> Можно констатировать, что в области Государственных премий РСФСР он осторожно, но последовательно проводил линию поддержки русских писателей, драматургов, композиторов и других деятелей культуры. Конечно, если в театре или кино не было возможно найти какого-то чисто русского режиссера, то давали и какому-нибудь Хейфицу, но сначала старались поставить Масленникова или Никиту Михалкова. Вот это все время ощущалось — без визга, педалирования и повышения гласа 116.
Последняя атака на либералов.
Конец 1970-х — начало 1980-х гг.
Борьба с либеральным движением в культурной и, шире, общественно-политической сферах также была важным делом для членов русской партии.
Для членов “русской партии”, верящих в существование еврейского — или тождественного ему в их глазах либерального — заговора, было естественно организовывать отпор “проискам сионистов”. Деятельность движения русских националистов строилась (и во многом основана до сих пор) на конспиративной, точнее — заговорщицкой основе (личные устные договоренности, пренебрежение к писаному праву). Вне всякого сомнения, “еврейская угроза” была мифом, необходимым для оправдания деятельности самих русских националистов, действующих как заговорщики во враждебном и опасном для жизни окружении. Еще в романе Шевцова “Тля” автор описывал как центр заговорщицкой деятельности “либерально-еврейский” салон критика Иванова-Петренко. В этом салоне составлялись планы, кого из художников признать своим, а кого оклеветать, кому дать работу, а против кого организовать кампанию травли. Понятно, что автор вряд ли сам побывал в таких салонах, иначе он должен был бы упомянуть о них в своих подробнейших воспоминаниях. Зато в его мемуарах мы находим подробнейшие записи о салонах русских националистов в этот период, где именитые и не очень художники-консерваторы занимались именно тем, что приписывалось либералам 117. Подобные свидетельства оставил далеко не только один Шевцов. Н.П.Смирнов — писатель и представитель старшего поколения русских националистов — записывал в своем дневнике 1969 г. о слухах, распространяемых кругом “красных” писателей-националистов М. Бубеннова и М. Шкерина, что, дескать, К. Симонов организовал сбор денег в пользу Израиля и сам пожертвовал крупную сумму денег 118. Анализируя впоследствии опыт движения, один из наиболее активных членов “русской партии” в Ленинграде М. Любомудров пишет: “Борьба велась “тихо”, порой очень скрытно, бесшумно, в сложном переплете тайного и явного, замаскированного и открытого. Совершалось постепенное высвобождение отчизны из “плена вавилонского”” 119.
Миф о существовании “еврейского заговора” приводил русских националистов к мысли о физической опасности, грозящей им как “борцам за русское дело” со стороны мнимых “сионистов”. Тот же Шевцов еще в начале 1950-х выводит в своем романе “Тля” фигуру “полезного еврея” (используя нацистскую терминологию) Яши, который открыто объявил о разрыве с художниками-авангардистами и в тот же день погиб под машиной, которую не нашли.
Этот вымышленный сюжет получил свое продолжение спустя тридцать лет, после гибели под скрывшимся в неизвестном направлении автомобилем соратника Шевцова по антисионистской деятельности Е. Евсеева. Коллеги погибшего “антисионисты” В. Емельянов и А. Романенко написали и распространили листовку, где ответственность за преступление возлагалась на “сионистов”. Те же обвинения в адрес евреев были выдвинуты ими и после смерти В. Бегуна, скончавшегося от сердечного приступа 120. Более “солидные” участники движения русских националистов обычно не выдвигали таких обвинений письменно, хотя на вербальном уровне подобная мифология распространена достаточно широко. В 1979 г. сюжет с неизвестным автомобилем возникает применительно к одному из вождей “русской партии” С. Куняеву. Сотрудник “Нашего современника” записывает в своем дневнике: “Куняев послал в ЦК письмо <...>. А на другой день его сына, который выбежал на улицу за сигаретами, сбила машина. Куняев теперь везде ходит и всем рассказывает, что это происки сионистов” 121. “Сионистов” же обвиняли в покушении на одного из руководителей “Памяти” Е. Бехтереву в 1985 г., хотя следствие нашло виновницу и дало заключение о бытовом характере нападения 122. И, наконец, автор был свидетелем телефонного разговора между Г. Гусевым и С. Семановым по поводу убийства писателя и активиста “русской партии” Д. Балашова, в совершении которого следствие обвинило сына литератора. Собеседники сошлись на том, что, “как и в случае с Рохлиным”, “эти” использовали сценарий убийства, в котором вина будет возложена на члена семьи.
Другим характерным проявлением активности членов “русской партии” по отношению к либералам стала “борьба за писателей”. Русские националисты, создававшие для себя свой особый пантеон как в политике, так и в литературе, стремились доказать, что те или иные литераторы недавнего прошлого (как правило, крупные) разделяли именно их, а не либерально-западнические взгляды (при всей условности подобных трактовок). Это давало им возможность использовать их авторитет при решении насущных задач. С особой силой в 1960-е гг. развернулась борьба “за Маяковского” — официально признанного “главного” советского поэта, ставшего вновь популярным среди интеллигенции как символ назревших “революционных” перемен. Русские националисты стремились доказать, что Л. Брик и В. Катанян “присвоили” и неправильно интерпретируют наследие поэта и что надо отстранить “евреев” от В.В. Маяковского. Личную заинтересованность в этом проявлял один из главных лоббистов “русской партии” — помощник Суслова В. Воронцов, считавший себя “специалистом по Маяковскому” 123. В результате этой борьбы ему удалось поставить на пост директора музея Маяковского В. В. Макарова (1926 г.р.), которого С. Семанов характеризует как “доверенное лицо В.В. Воронцова” 124.
Другой популярной фигурой, вокруг которой развернулась борьба, стал М. Булгаков, в котором русские националисты видели правильного “белого”, смиренно принявшего советскую власть и достаточно талантливого, чтобы быть замеченным Сталиным. Публикация такого сверхлиберального по советским меркам текста, как “Мастер и Маргарита”, состоявшаяся в журнале “Москва” сразу после назначения туда главным редактором одного из вождей “русской партии” М. Алексеева, естественно, не была случайной. В конце 1970-х гг. объектом притязаний русских националистов стал А. Платонов. В. Матусевич, работавший в журнале “Наш современник”, свидетельствует, описывая празднование 80-летия писателя в октябре 1979 г.:
Очень уж хочется нашим национал-патриотам записать Платонова в свою команду. Вот и наш местный фюрер Володя Васильев <заместитель главного редактора журнала> пишет о Платонове в своей книге как о выразителе патриотических черт русского народа, его национальной исключительности. И книга эта, рецензентом которой был В. Чалмаев, получает премию ЦК ВЛКСМ 125.
С. Семанов в 1977 г. приводит свой список “русских” литераторов: “Шолохов, Платонов, Булгаков — за, а из них <выделено С.Семановым> кто? Олеша?” 126
Однако в целом борьбу русских националистов за идейное наследие популярных покойных писателей вряд ли можно назвать очень успешной. Им не удалось утвердить в массовом сознании мысль о “принадлежности” этих авторов к антизападному и традиционалистскому крылу в русской литературе (как это произошло в отношении, например, С. Есенина, Ф. Достоевского и, позднее, П. Васильева).
В 1970-е гг. тактика борьбы членов “русской партии” с “еврейским заговором” несколько изменилась по сравнению с предшествующим периодом. Как говорилось выше, прежде она была достаточно традиционна для бюрократической советской системы, исключающей институцианализированную общественную активность, — только аппаратные интриги, малочисленные собрания “своим кругом”, распространение слухов, доверительные беседы с сочувствующими, иногда письма в инстанции, а также, вполне вероятно, доносы в КГБ.
В 1970-е гг., во-первых, появился язык “борьбы”. С помощью профессиональных “борцов с сионизмом” в лексикон русских националистов стало входить все больше терминов, связанных с иудаикой. Убеждение в том, что еврей — это плохо, стало приобретать более конкретные и описанные в более четких терминах формы. Особенно активно использовалась идея о якобы расистской подоплеке иудаизма, которая экстраполировалась на советские реалии и оправдывала расизм “русской партии”. Участники собраний в “Русском клубе”, которые по сути были замаскированными националистическими митингами, по свидетельству С. Семанова, вели разговоры о необходимости создания “антимасонской ложи” 127. Активист “Русского клуба” М. Любомудров в приведенной выше цитате размышляет о выводе русского народа из “вавилонского плена”. Писатель В. Шугаев писал “размышления на ту же тему, которые назывались “Глазами гоя”” 128. “Гой” — термин, которым, по утверждению русских националистов, евреи меж собой называли всех неевреев, — особенно прижился в этой среде и в настоящее время используется в “патриотической” литературе без расшифровок и уточнений.
Вторым существенным изменением в тактике русских националистов в 1970-е гг. было принятие методов деятельности диссидентского движения, которое одновременно осуждалось ими как проеврейское и прозападное.
Адаптация диссидентских методик в деятельности “русской партии” связана с именем В.Н. Осипова — редактора самиздатского националистического журнала “Вече”, издававшегося в 1971—74 гг. Он был первым из русских националистов, кто принял сознательное участие в самиздатской деятельности — создал изначально неподцензурный журнал, организовал его распространение, в том числе передавал его для западных радиостанций. Довольно малая результативность самиздатской деятельности и высокая цена, которую приходилось за нее платить (за издание журнала Осипов получил в 1975 г. семь лет лагерей), сдерживали активность русских националистов на этом поприще. Однако интеллектуальные и социальные процессы развития общества приводили к тому, что даже те члены “русской партии”, которые не хотели расставаться со своим положением в истэблишменте, вынуждены были прибегать к самиздату и диссидентским методам борьбы. В 1970-е — первой половине 1980-х гг. члены “русской партии” опробовали почти все формы диссидентского противостояния власти, исключая публичные апелляции к ненавидимому ими Западу да уличное пикетирование. Однако из-за нежелания членов “русской партии” жертвовать своим общественным положением большинство этих акций было обречено на неудачу. С другой стороны, русские националисты, слепо копируя тактические приемы своих противников, не осознавали причин, которые вызвали их к жизни в диссидентской среде.
Самым анекдотичным в этом отношении был эпизод с провалившимся сбором денег для уволенного с работы С.Семанова. По воспоминаниям его друга С. Куняева:
Я знал, что в таких случаях делает еврейская общественность. Как она тайно и явно начинает защищать своих гонимых, составляет коллективные письма, собирает деньги в поддержку семьи и т.д. Я предложил друзьям Семанова воспользоваться тем же опытом 129.
Дело оказалось не только в том, что богатые писатели не пожелали поделиться со своим пострадавшим “за русское дело” коллегой, но и в том, что ему подобная помощь в тот момент и не была нужна. Сбор пожертвований в кругу диссидентов или им сочувствующих был вызван острой необходимостью. Участники правозащитного движения если и имели работу, то получали, в основном, небольшие “инженерские” зарплаты, и увольнение зачастую вело к краху семейного бюджета. В данном случае копирование “методов врага” ничего, кроме конфуза и споров среди членов “русской партии”, не вызвало, однако в других случаях оно было несколько более эффективно.
В качестве иллюстрации приведем еще две цитаты из воспоминаний С. Куняева о его деятельности в 1979 г. В одной главе он пишет:
Соперники же наши в своих акциях поступали совершенно иначе. <...> А мы действовали простодушно, открыто, по-русски. Следуя завету князя Святослава, предупреждавшего своих врагов: “Иду на вы!” 130
А в другой [очевидно заимствуя стиль у А. Солженицына (“Бодался теленок с дубом”)]:
Я понял: правильно сделал, оформив свое сочинение как письмо члена партии в родной Центральный Комитет, пусть все это выглядит как моя забота о судьбе культуры, идеологии и государства, чтобы не “сгореть дотла”, пусть оно выглядит официальным документом, а не как нелегальная листовка, пусть лучше меня прорабатывают в ведомстве Зимянина, а не Андропова. А пока прорабатывают — пусть письмо расходится по руслам и ручейкам патриотического Самиздата 131.
Примерно той же морали придерживался С. Семанов, стремясь продать свой сценарий Союзу кинематографистов:
Виноградов говорил с Монаховым и официально солгал ему, что я участвовал в фильме таком-то в Ленинграде, это я ему насоветовал, призывая учиться у них <авт.> наглости для пользы дела. Он очень правильный человек, сейчас таких все больше и больше 132.
Наиболее открыто противостояние членов русской партии и “либералов” проявилось в ходе событий 1978—1982 гг.
Вторая во времена правления Брежнева (после кампании 1967—1970 гг.) серия антилиберальных и скрыто антисемитских выступлений “русской партии” приходится на период с декабря 1977 по 1982 гг., достигнув своего пика в 1980—1981 гг. В этот время члены “русской партии” провели несколько самостоятельных идеологических акций, пытаясь изменить отношение властей к либерально настроенной части истэблишмента. По времени эти события совпадают с периодом руководства отделом пропаганды ЦК КПСС (с мая 1977 по декабрь 1982 гг.) сочувствовавшего русским националистам Е. Тяжельникова, бывшего первого секретаря ЦК ВЛКСМ. Вместе с другим покровителем “русской партии” рабочим секретарем по идеологии ЦК КПСС М. Зимяниным и заведующим отделом культуры ЦК КПСС В. Шауро Тяжельников осуществлял политическое прикрытие деятельности “русской партии” 133. При этом наиболее острые и скандальные акции русских националистов подвергались мягкому осуждению, в то время как антилиберальные инициативы в целом встречали одобрение. Объективно это совпадало с намерением власти усилить контроль над внутриполитической обстановкой, разгромить консолидировавшееся в период 1974—1977 гг. диссидентское движение, подогреть антизападные настроения в связи с прекращением “разрядки”.
Общая хронология антилиберальных акций в этот период выглядит так: 21 декабря 1977 г. — дискуссия “Классика и мы” в Московском доме литераторов. Впервые за несколько лет русские националисты (П. Палиевский, С. Куняев, В. Кожинов, Ю. Селезнев) открыто критиковали на официальном мероприятии либеральные и авангардистские тенденции в советском обществе. С. Куняев, который в 1977 г. занимал пост рабочего секретаря Московской писательской организации, позднее вспоминал об этой дискуссии как о заранее спланированной его группой акции 134.
Начало 1978 г. — М.А. Шолохов написал в ЦК КПСС письмо, в котором призывал к защите архитектурных памятников, протестовал против преследований русских националистов и выступал против прозападных и авангардистских тенденций в современной советской культуре 135.
Март 1978 г. — Министерство культуры СССР запретило постановку Ю. Любимовым оперы Чайковского “Пиковая дама” из-за значительных изменений в тексте, “затрагивающих национальное культурное наследие” 136. Это решение стало результатом акции, организованной русскими националистами из музыкальной секции Московского отделения ВООПиК 137.
1978 г. — лидер “русской партии” В. Ганичев занял пост главного редактора “Комсомольской правды”, одной из наиболее влиятельных и либеральных газет в стране.
1978 г. — публикация “антисионистской” монографии “Сионизм в системе антикоммунизма” сотрудника Института философии АН СССР и активиста “русской партии” Е. Евсеева, содержащей утверждения, что советская культура захвачена евреями, и обвиняющей главного редактора “Нового мира” С. Наровчатова в том, что он — “союзник сионистов”. 11 марта 1979 г. в ЦК КПСС состоялось обсуждение монографии, которое не привело к осуждению автора 138. Евсеев продолжил распространение своей книги среди советского истэблишмента и членов “русской партии”.
Декабрь 1978 г. — С. Куняев написал письмо в ЦК КПСС, в котором указал на “русофобские и сионистские” мотивы в произведениях, опубликованных в альманахе “Метрополь”. Вторая, расширенная версия письма отправились по тому же адресу в феврале 1979 г. 139. Немногим позднее появляется аналогичное по стилю, но более жесткое по персональным оценкам анонимное письмо “По поводу письма Станислава Куняева об альманахе “Метрополь””, подписанное “Василием Рязановым”, в котором в пособничестве “сионизму” обвинялись высокопоставленные чиновники отдела пропаганды ЦК КПСС — А.А. Беляев и В.Н. Севрук. В течение 1970-х гг. они вызывали недовольство русских националистов защитой либерально настроенных, но лояльных к властям литераторов, однако в данном случае их обвиняли в том, что они допустили в печать статьи участников сборника “Метрополь”. Одновременно авторы письма выражали негодование “наглядным примером преступной деятельности сионистской мафии” — отказом АН СССР избрать академиком С. Трапезникова, высокопоставленного партийного чиновника с твердой репутацией “сталиниста”, а также тем, что “факты злоупотреблений в т.н. “фонде Солженицына””, которые были якобы “вскрыты на процессе” над московским распорядителем фонда А.И. Гинзбургом, “почему-то не стали достоянием советской общественности”. Автор письма делал вывод, что “те, кто очень сильны, видать не заинтересованы в моральной дискредитации Гинзбурга” 140. Летом 1979 г. С. Семанов организовал рассылку “письма Рязанова” литераторам различной политической ориентации в Ленинграде и Киеве “через своих людей” 141.
Апрель—июнь 1979 г. — публикация в “Нашем современнике” романа В. Пикуля “У последней черты” (первоначальное название “Нечистая сила”), в котором евреям приписывалась активная и негативная роль в интригах, связанных с именем Распутина и повлекших за собой падение монархии. После серии статей либералов и партийных ортодоксов-интернационалистов против публикации продолжения романа Е. Тяжельников и В. Шауро, а также руководители СП СССР Г. Марков и Ю. Верченко защитили “Наш современник”, ограничились более строгой цензурой романа 142.
Середина октября 1979 г. — масштабная кампания, проводимая русскими националистами, побудила М. Суслова публично выступить с обвинениями В. Пикуля, Ю. Лошица и В. Астафьева в различных идеологических ошибках: Лошица в неверной интерпретации истории XIX века в биографии И. Гончарова, Астафьева в неправильном изображении советского общества 143.
Ноябрь 1981 г. — вышел в свет очередной номер “Нашего современника” со статьями В. Крупина, В. Кожинова, А. Ланщикова, С. Семанова. В опубликованном в этом номере рассказе “Сороковой день” В. Крупин первым из русских националистов публично выступил против вещательной политики отечественного телевидения 144. Номер, по сути получившийся программным, и выпускавший его первый заместитель главного редактора Ю.И. Селезнев были осуждены на специальном заседании президиума секретариата СП РСФСР 25 декабря 1981 145.
11 апреля 1982 г. — “Комсомольская правда” опубликовала письмо В. Астафьева и других писателей-деревенщиков “Рагу из синей птицы”, в котором осуждается отечественная рок-музыка, в частности группа “Машина времени” за неуважение к “национальным русским традициям” 146.
Апрель 1982 г. — в статье критика А. Кузьмина в “Нашем современнике” впервые был употреблен термин “русофобия” (приравниваемый в статье к термину “антисоветизм”) по отношению к современнику и соотечественнику — литературному критику В. Оскоцкому. За это журнал подвергся санкциям со стороны ЦК КПСС и СП СССР — были смещены со своих постов заместители главного редактора Ю. Селезнев и В.А. Устинов 147.
Цели и методы деятельности русских националистов в этот период откровенно описал в своих воспоминаниях. С. Куняев был “infant terrible” среди руководства “русской партии” и всего националистического истэблишмента и потому мог себе позволить делать то, что боялись делать другие “вожди”, — более откровенно высказываться, рассылать “Открытые письма”, пренебрегать установленными в аппарате СП СССР правилами поведения.
Куняев утверждает в своих воспоминаниях, что в конце 1960-х гг. понял, что для него не подходит обычное для членов “русской партии” времяпрепровождение — алкоголь, перемежаемый чтением и пением стихов Лермонтова и Есенина 148. Действительно, его выступления на протяжении 1970-х — первой половины 1980-х гг. показывали желание “русского человека” дать ответы на актуальные вызовы времени. Куняев выступал против потенциальных эмигрантов из СССР, за перераспределение денег от переводов, принял активнейшее участие в подготовке и проведении дискуссии “Классика и мы”, организовал донос в ЦК КПСС против выхода альманаха “Метрополь”, агитировал против творчества любимого многими, в том числе частью русских националистов, В. Высоцкого. Свои выступления сам Куняев объясняет так:
Конечно же (к чему лукавить!), мне не было дела до того, что печатают в “Метрополе” Белла Ахмадулина или Инна Лисянская, Арканов или Розовский, а тем более Попов с Ерофеевым. Но я решил <...> ударить по высшим идеологическим работникам ЦК, которых вольно или невольно подставили их любимчики. Я рисковал, но надеялся: а вдруг мне на этот раз удастся раздвинуть границы нашей “культурной резервации”, жизнью которой руководили Зимянин и Шауро, Беляев и Севрук, во имя наших русских национальных интересов? <...> Я рассчитывал ошеломить недосягаемых чиновников из ЦК, помочь нашему общему русскому делу в борьбе за влияние на их мозги, на их решения, на их политику 149.
Аналогичным образом оценивает и описывает свою деятельность в 1979 г. и Г. Гусев, рассказывая о том, как на должности главного редактора “Роман-газеты” не допустил к публикации роман А. Рыбакова “Тяжелый песок”:
Тогда “определенные круги”, как сейчас принято говорить, задумали эту оду еврейскому народу выдвинуть на Нобелевскую премию, роман был панегирически принят всей печатью, включая “Правду”. <...> Роман Рыбакова был достаточно талантлив — это не “Дети Арбата” — это выше рангом, хотя там достаточно прямолинейно-схематичная, в духе Торы, фабула. Так или иначе, это крепко сколоченная, профессионально написанная вещь. <...>
Мне удалось практически невероятное — не издать, когда мне дважды с просьбой об издании звонили помощники Генерального секретаря, трижды звонил председатель Госкомиздата СССР, со мной вел воспитательную работу Георгий Мокеевич Марков — председатель СП СССР. <...>
Они хотели, чтобы я это издал, ведь вещь, вышедшая тиражом 3,5 миллиона экземпляров в самостоятельном издании, — совсем другой табак, чем опубликованная в журнале “Октябрь” тиражом 100 тысяч. То есть “весь советский народ, не переводя дыхания, читает “Тяжелый песок”. И вдруг такое сопротивление, причем сопротивление типично русское — вроде бы никакого крика, а дело не делается, как песок в буксы <партизанский метод борьбы с железнодорожным транспортом противника во время ВОВ — Н.М.>.
Мне удалось сделать два неожиданных хода. Во-первых, найти дорогу аж к одному из помощников Андропова. Этот парень <И.Е. Синицын> сам был “пишущая тварь”, баловался писательством. Я с ним решил поговорить откровенно о том, что меня смущает в этом романе. Мне кажется, говорил я, это не будет понято русским читателем. Прошло уже 35 лет после Победы, а здесь поэтизируется и воспевается добровольное шествие на смерть. Там был гимн Холокосту — но не обвинение немцам. Холокосту, когда человек добровольно и чуть ли не с радостью идет на смерть. Все эти идеи там были замаскированы, но не очень — как труп, который забросали наспех еловыми ветками. Кстати — и это был едва ли не решающий парадокс в битве с “Тяжелым песком”! — меня решительно поддержал (по этим именно соображениям) тогдашний член редколлегии “Роман-газеты” Даниил Гранин, ныне заслуженный радикал-демократ...
В результате я получил от помощника Андропова рецензию с таким глубоким знанием предмета, что я даже поневоле засомневался, насколько русская фамилия у моего рецензента. И потом узнал, что не очень.
В романе было несколько зашифрованных мест — типа того, что главный герой родился в день первого Сионистского конгресса, или то, что этот же главный герой читает надпись на идиш, а слова при этом используются из запрещенного у нас в ту пору иврита.
С этой рецензией и этими находками я пошел к Георгию Мокеевичу Маркову и к Стукалину, спросил: “Что с этим делать? Имею я право на сомнение?” Они мне: “Ну, решайте сами, Геннадий Михайлович” 150.
Викулов, Ганичев, Гусев, Кожинов, Куняев, Палиевский, Семанов, Селезнев были основными творцами антилиберальной “кампании” 1977—1982 г. При этом собственные действия они оценивали гораздо шире, чем борьба за интересы своей литературной группировки. В дневнике Семанова встречаются оценки себя как действующего политика, подробные описания перестановок внутри политической элиты, “сказал Ганичеву, что нам осталось 3—4 года, потом будет уже много лет, чтобы занимать боевые посты” 151. Сходные самооценки можно найти в воспоминаниях и интервью с другими участниками этой фракции “русской партии”. Итоговую цель их усилий можно определить достаточно однозначно: за счет критики либералов и скрытых евреев, за счет декларирования необходимости агрессивного курса во внешней политике и прекращения разрядки восполнить кажущуюся идейную пустоту брежневского правления и занять ключевые посты в идеологической сфере. На большее “русская партия” всерьез не рассчитывала, но эта цель казалась ей реальной. При том для значительной части членов “русской партии”, особенно той фракции, которую мы характеризуем как “коммунистическая”, подобная политическая деятельность казалась опасной, и они не одобряли “полудиссидентских” методов того же Куняева, хотя и были согласны с ним по сути. Многие члены “коммунистической фракции” к концу 1970-х уже находились в пенсионном возрасте, занимали солидные посты и не имели сил и желания для участия в политических интригах.
Антилиберальная кампания “русской партии” в прессе была прервана в связи с кардинальными переменами в политическом руководстве страны. Ю. Андропов, занявший в апреле 1982 г. место Суслова в качестве куратора идеологической сферы, внезапно изменил свою позицию по отношению к “русской партии”. В течение 1960-х — 1970-х гг. со стороны КГБ не было отмечено никаких существенных карательных акций в отношении “русской партии”, да и вообще репрессии в отношении русских националистов применялись крайне скупо. Более того, существует достаточно свидетельств того, что высшее руководство КГБ благожелательно относилось к “русской партии”: активная помощь писателю Н.Н. Яковлеву в создании антимасонской книги “1 августа 1914” 152; заказ Д. Жукову в 1972 г. антисемитского фильма “Тайное и явное. Цели и деяния сионизма” 153; дружба руководителя 5-го управления КГБ СССР Ф. Бобкова с одним из “павловцев” Ю. Мелентьевым 154, а его сына — с активом “русской партии”, закончившаяся членством в редколлегии “Молодой гвардии” и журнале “Дружба”. Особенную активность в контактах с “русской партией” проявлял уже упоминавшийся выше помощник Ю. Андропова по Политбюро Игорь Елисеевич Синицын (1932 г.р.), чьи литературные произведения (под псевдонимом Егор Иванов) публиковались в издательстве “Молодая гвардия”. Более того, как минимум в одном случае Синицын по своей инициативе брал у Семанова в долг крупную сумму денег и, по всей видимости, не вернул их назад 155.
Период с апреля 1982 по февраль 1983 гг. — время активной деятельности Андропова на высших партийных и государственных постах — отмечен наиболее серьезной с 1970 г. кампанией борьбы с русским национализмом.
Сами русские националисты объясняют эту борьбу изначально “антирусской” позицией Андропова, обусловленной его “подозрительным” этническим происхождением. Однако дело было, видимо, в ином. Для сотрудников КГБ “национализм” в целом как явление во второй половине 1960-х — 1970-х гг. был одной из главных опасностей, грозящих внутренней стабильности в СССР.
Занимавший пост начальника 7-го главного управления КГБ СССР В.И. Алидин вспоминает о т.н. “кустовых” совещаниях для руководства областных управлений в Казахстане и Западной Сибири, которые он проводил в 1970 г. На них Алидин выступал с докладом, в котором особое внимание оперативников и следственных работников призывал обратить на (в порядке очередности): 1) “на тревожные явления, которые могут быть опасными для общества и советского государства”, 2) “политически опасных государственных преступников, попадающих под карательные действия закона”, 3) “воинствующий национализм и сепаратизм, которые попадают под статьи уголовного кодекса (особенно это характерно для западных областей Украины, республик Прибалтики, Армении и Грузии)” 156. Таким образом, даже в районах, удаленных на тысячи километров от потенциальных очагов “национализма”, борьба с ним стояла на третьем месте по значимости среди всех задач, ставившихся перед сотрудниками КГБ.
Не изменилась ситуация и в 1981 г., когда на Всесоюзном совещании руководящих работников органов и войск КГБ Ю.В. Андропов так определил список групп, противостоящих советской власти (видимо, в порядке потенциальной опасности): фрондирующая интеллигенция, националисты, ортодоксальные религиозники 157.
Однако после общесоюзной “антинационалистической” кампании 1972 г., вызвавшей большие чистки на Украине, в Грузии, Белоруссии и в других крупных советских республиках, в течение десяти лет у руководителя КГБ были “связаны руки”. Брежнев, не желавший (или не способный по состоянию здоровья) ссориться с региональными элитами, не допускал повторения репресий. Поэтому, когда Андропов занял пост генсека и получил практически абсолютную власть, он начал “наведение порядка” в том числе и с глобальной “антинационалистической” кампании. Первой ее жертвой стал покровитель “русской партии” — руководитель отдела пропаганды ЦК КПСС Е. Тяжельников, не способный, по мнению Андропова, обеспечить решение новых задач. Однако борьба с национализмом, в том числе и с русским, вовсе не означала, что симпатии руководства государства повернулись к либералам-западникам. Просто в период с 1978 по 1982 гг. властям в целом удалось разгромить символ “западного влияния” в СССР — организованное правозащитное движение, репрессировав или принудив к эмиграции основной костяк правозащитных групп. Остальные либералы, как в движении инакомыслящих, так и в истэблишменте, вынуждены были в большинстве своем отказаться от публичных акций, открытых публикаций на Западе или апелляций к мировой общественности. Так что “русская партия”, проявлявшая заметную активность в период гонений на либералов, стала лишь одним из объектов для “наведения порядка”, поскольку объективно мешала установлению андроповского “казарменного социализма” и как самостоятельное общественное движение, и как очевидное проявление “национализма”.
Кампания против “русской партии” велась по традиционной схеме подавления полулегальной неформальной общественной организации, апробированной КГБ еще в конце 1960-х гг. в борьбе с зарождающимся правозащитным движением. Она предусматривала применение репрессий против русских националистов в движении инакомыслящих [арест Л. Бородина 13 мая 1982 г., следствие и суд над А. Ивановым (Скуратовым), закрытие самиздатского журнала “Многая лета” в 1982 г.], разрыв их связей с истэблишментом (задержания на несколько суток С. Семанова, В. Новикова), проработочная кампания в истэблишменте (то есть среди членов “русской партии”) с выборочными внесудебными репрессиями. Жесткость репрессий против активистов диссидентской части движения русских националистов могла быть смягчена в обмен на публичное покаяние (прецедент 1980 г. с Д. Дудко), отказ от “криминальной” с точки зрения КГБ деятельности (редактор “Многая лета” Г. Шиманов) и активное сотрудничество со следствием [А. Иванов (Скуратов)].
Поскольку репрессии в отношении участников движения инакомыслящих — тема отдельная, мы сейчас остановимся на мерах, предпринятых КГБ в отношении “коммуникаторов” — фигур, связывавших “русскую партию” и русских националистов в движении инакомыслящих. Как говорилось выше, самой заметной из них был С. Семанов, главный редактор журнала “Человек и закон”. Он был уволен со своего поста еще в апреле 1981 г. за связь с А. Ивановым (Скуратовым) и получение от него самиздата. Несмотря на это, “Наш современник”, в ноябре 1981 г. опубликовал его статью в своем “программном” номере. В марте 1982 г., когда Андропов фактически стал секретарем по идеологии в Политбюро (официально это назначение состоялось в апреле), Семанова задержали на двое суток и устроили ему очные ставки с Ивановым, который в это время начал активно сотрудничать со следствием. Напуганный возможным обыском и арестом, Семанов на время свернул свою деятельность, чего власти, не заинтересованные в репрессиях против видного члена истэблишмента, задержание которого, к тому же, комментировалось западными радиостанциями, видимо, и добивались.
В целом кампанию (точнее, субкампанию) по борьбе с русским национализмом следует признать малоэффективной. Открытые и скоординированные выступления русских националистов прекратились, однако инфраструктура движения полностью сохранилась. Не были даже прерваны связи “русской партии” с русскими националистами, участвующими в движении инакомыслящих, поскольку центральная фигура, обеспечивающая контакты между этими группами, — художник И. Глазунов — в ходе кампании не пострадал. Более того, именно после кампании 1982 г. люди из окружения Глазунова и московской организации ВООПиК начали участвовать в деятельности “Общества книголюбов” Министерства авиационной промышленности, которое в 1986 г. было преобразовано в общественно-политическую организацию — патриотическое объединение “Память”.
“Общество книголюбов” было основано в 1980 г. инженером одного из предприятий Министерства авиационной промышленности Геннадием Фрыгиным и руководителем Московской городской организации ВООПиК Эдуардом Дьяконовым. Согласно исследованию В. Прибыловского, который является специалистом по ранней истории “Памяти”, Э. Дьяконов еще в конце 1970-х гг. был знаком с “патриотическим самиздатом”, в том числе с неоязыческим “антисионизмом” В. Емельянова. В 1978—1980 гг. Дьяконов был фактическим лидером группы “Витязи”, которая была создана в 1978 г. при МГО ВООПиК с целью отметить 600-летие Куликовской битвы. После того как группа выполнила свою задачу, приняв участие в масштабном праздновании юбилея, она распалась, и часть ее участников впоследствии примкнула к “Обществу книголюбов”.
Об идеологической ориентации членов Общества нагляднее всего свидетельствует тематика проводимых вечеров. В 1982—1983 гг. перед его участниками выступили едва ли не половина членов “русской партии”: В. Ганичев, Д. Жуков, В. Крупин, В. Кожинов, С. Куняев, Г. Серебряков, В. Сорокин, Ф. Чуев, Ф. Углов, И. Шевцов, близкие к партии по взглядам философ, ученик А. Лосева Ю. Бородай и Н.Н. Яковлев. На одном из устраиваемых Обществом вечеров В. Скурлатов делал доклад о “Влесовой книге”, на другом обсуждалось и демонстрировалось творчество К. Васильева. С 1984 г. в деятельности организации, которая с 1982 г. приняла название “Общество “Память””, начал принимать участие один из помощников И. Глазунова — Дмитрий Дмитриевич Васильев (1945 г.р.), который в 1985 г. фактически возглавил организацию 158.
Дальнейшее развитие русских националистических политических партий и организаций в СССР и современной России непосредственно связано с историей “Памяти”, которая подробно описана в целом ряде как политологических, так и исторических работ. Что касается самой “русской партии”, то ее активность в период с 1982 по 1991 гг. была сосредоточена на захвате и укреплении позиций в литературной среде, несмотря на то, что период “перестройки”, особенно на раннем этапе, предоставил ее членам уникальные возможности для участия именно в политическом процессе принятия решений.
|
