СТАЛИН И МЫ С РЕЛИГИОВЕДЧЕСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ
Оп. в сб.: Осмыслить культ Сталина. М., 1989. С. 402-426.
Термин "культ личности Сталина" отражал всю "половинчатость" породившей его эпохи - эпохи хрущевских идеологических и политических реформ. С одной стороны, он совершенно верно указывает на важнейший аспект созданной при Сталине идеологической системы. При этом "инстинктивно" найдено очень верное слово "культ", указывающее на религиозную природу этой системы. С другой стороны, термин этот явно призван был внушить людям, что то, с чем боролось хрущевское реформаторство, - относительно случайное, какая-то досадная аберрация. Один, пусть очень важный, аспект сталинской идеологической системы- культ его личности - здесь выхвачен из контекста, который Хрущев трогать не решался и даже его нв осознавал.
Между тем сейчас совершенно ясно, что культ личности Сталина неотделим от целого ряда других "культов". Так, представление о непогрешимости Сталина было логически неотделимо от представления о том, что партия - всегда права (папа непогрешим только потому, что церковь - тело Христово). Культ личности Сталина неотделим от религиозного отношения к личности великого создателя нашего государства Ленина. Он исторически возник из этого отношения и базировался на нем (Сталин - это Ленин сегодня). Он неотделим от догматически-начетнического отношения к трудам Маркса, Энгельса и Ленина, и от многого другого. Одним словом, культ Сталина - лишь один из аспектов целостной и стройной религиозно-догматической системы, сложившейся в его время, а система эта, в свою очередь - лишь кульминация, крайнее и законченное выражение, расцвет религиозно-догматических тенденций в нашей идеологии, зародившихся задолго до Сталина, более того, изначально присутствующих в ней и отнюдь не исчезнувших со смертью Сталина.
Эти религиозно-догматические тенденции, этот религиозный аспект нашей идеологии требует всестороннего и пристального религиоведческого анализа. Мы должны перейти от констатации (негодующей или злорадной) отдельных элементов сходства нашей идеологии и традиционных религий к спокойному и систематическому их сравнению, вычленению как общих закономерностей, так и особого, принципиально не схожего. Без этого, на наш взгляд, мы никогда не сможем разобраться в самих себе, е логике нашего развития. Настоящая работа, естест-
402
венно, не является таким полным и всесторонним анализом, но это подступ к данной теме, набросок такого анализа*.
*
Прежде чем приступить к попытке сопоставления нашей идеологической структуры и эволюции со структурой и эволюцией традиционных религий, мы должны попытаться определить основу такого сравнения. Сравнивать какие-либо леленил можно лишь постольку, поскольку в каком-то своем аспекте эти явления тождественны, входят в одну категорию явлений и подчиняются общим законам этой категории явлений, по-разному проявляющихся в них. В чем же заключается глубинное тождество нашей идеологии и традиционных религий, обуславливающее их принадлежность к одному классу явлений и делающее их сравнение не метафорическим, а реальным? Это - то, что и религии и наша идеология есть объекты веры.
Вера - это то отношение к какой-либо идее (или комплексу идей), когда ценность ее - не в ее соответствии реальности» внешнему опыту, а в том, что она удовлетворяет нашим внутренним, человеческим потребностям, придает смысл и значение нашим жизням. Идеи, не обладающие такой ценностью, значение которых - чисто "инструментальное", без жалости и сожаления отбрасываются, как только выясняется их несоответствие данным опыта. Наука имеет дело с такими идеями, или, вернее, с любыми идеями, но в таком их "инструментальном" аспекте представляет собой организацию таких идей. Она постоянно критикует и постоянно проверяет. Но идеи, ставшие объектом веры, сопротивляются критике - и критике других, и "критике" реальности. По отношению к таким идеям начинают действовать совершенно иные механизмы - не механизмы их проверки, а механизмы их защиты от проверки. "Дорогую" идею человек не отдаст на поругание первому попавшемуся факту- скорее он закроет глаза на этот факт, выработает систему поведения, гарантирующую от того, чтобы подобные факты попадались ему на глаза, а если уж это никак не получается, то все равно не отбросит идею, а бережно ее переинтерпретирует. Гибель такой идеи означает личный кризис и обязательно - поиск новой идеи. И то же самое - на уровне общества, где действуют уже не личные, а социальные механизмы защиты веры (четко фиксированная догма, поддерживающая эту догму, обладающая идеологической дисциплиной организация, структурирующий чувства людей культ) и где утрата веры - кризис не личный, а общественный. И именно факт веры, а не сосуществует сильное психологическое противодействие такому анализу и сравнению. Со стороны приеерженцее нашей идеологии оно связано с тем, что такое сраенение является как бы ее унижением - идеология передовая, научная сравнивается с идеологиями дреаними, архаичными, "реакционными". Но такое же противодействие исходит и со стороны всех тех, кто или религиозен или, во всяком случее, питает большое почтение к традиционным религиям. Для теких людей подобное срав-неие тоже оскорбительно, только оскорбительно для религий.
Автор, однако, убежден, что исследователь может добиться результатов роано настолько, насколько он может освободиться от своих пристрастий, не дааать им влиять на ход его мысли. Во всем последующем изложении он старался быть максимально объективным.
403
держание этой веры делают столь разные идейные явления, как, например, буддизм и христианство, явлениями одного порядка и подлежащими ведению одной научной дисциплины. Учение Христа и учение Будды едва ли не противоположны, но оба они - объекты веры, и соответственно по отношению к обоим им действуют общие механизмы защиты веры, модифицированные в каждом случае разным содержанием веры. Культ личности основателя здесь очень разный, но это - культ личности основателя, канон Священного писания разный, но это - канон и т.д.
И этот же факт веры делает возможным сопоставление нашей идеологии с христианством, мусульманством, буддизмом и т.д. Марксизм - это научная теория, ставшая объектом веры. И вера эта - не "квази-вера|:, а реальная вера, за которую люди героически отдавали свои жизни, не менее героически, чем христианские или любые иные мученики, и за которую они убивали не в меньших масштабах, чем те же самые христиане или мусульмане. Как научная теория, он должен рассматриваться в ряду других теорий, критиковаться, проверяться, развиваться. Но как объект веры он подчиняется общечеловеческим законам веры и должен рассматриваться и изучаться в ряду других вер с целью как лучшего уяснения этих общечеловеческих закономерностей, предстоящих перед нами в новом и очень интересном воплощении, так и лучшего уяснения наших исторических судеб.
Но если общие закономерности веры каждый раз модифицируются спецификой содержания ставших объектами веры идей, значит, первой нашей задачей является выяснение этой специфики содержания.
Какого рода идеи могут стать объектом веры?
Очевидно, на личном, индивидуальном уровне объектами веры могут стать практически любые идеи. Что только не придает смысл индивидуальным жизням, не интегрирует (худо-бедно) человеческие личности и не защищается на индивидуальном уровне теми же защитными механизмами исключения противоречащей информации, которые в больших масштабах действуют в больших человеческих коллективах! Дикарь может верить в то, что именно данный амулет помогает ему преодолеть окружающие опасности, и это будет давать ему силу жить и бороться. Человек может верить в то, что он великий талант, который в конце концов пробьет себе дорогу. Женщина может верить в то, что ей обязательно встретится в конце концов великая любовь. Все эти разнородные идеи дают силы жить, интегрируют личности, и люди так просто их не отдадут, а будут бороться за них. Большие группы людей и надолго, естественно, могут сплотить лишь большие и общезначимые идеи, способные внести смысл в жизнь многих. Но большие ли это идеи или малые, "дикарские" или современные, любая возникшая вызывающая веру идея всегда отливается в определенную форму, обладает определенной "структурой содержания". Что же это за форма?
Рассмотрим ситуацию столкновения человека (или группы людей) с идеей, становящейся объектом веры. При всей кажущейся простоте этого акта на самом деле он обладает очень сложной структурой. Прежде всего, он делит время пополам - на время ("личное" время биографии или "общее" время истории) до него и время после. Человек не знал сво-
404
его призвания - теперь он его узнал. Дикарь не имел амулета - теперь он его достал. Бог не являл людям истину- теперь он ее явил. Люди не знали закона разеития человечества - теперь этот закон открыт. При этом прошлое, время до обретения веры, естественно, оценивается негативно. Это - действительно мучительное время, ибо жить без веры -трудно, но появление веры ретроспективно еще более окрашивает его в черные тона. Это- время страданий и заблуждений. Но обретение веры не только делит время на время до него и после него. Оно еще делит и прошлое и будущее.
Обретение веры - это еще не обретение счастья, это лишь обретение пути к его достижению. Вера дает жизни смысл, стройность, упорядоченность, человек знает теперь, как идти к прекрасному будущему, с чем и с кем бороться. Но это будущее - впереди. Призвание уже понято, но признания еще нет. Путь к спасению души ясен, но блаженство рая -за гробом. Путь построения счастливого и справедливого общества - открыт, но это общество должно еще быть построено. Следовательно, будущее еремя также членится на время от акта обретения веры до достижения счастья и время после достижения счастья. Сейчас время -всегда переходное, время борьбы и страданий.
Но также членится и прошлое. Признать прошлое просто плохим -это значит признать плохим и сам факт нашего появления на свет. Но дать смысл жизни можно, лишь утверждая ценность этой жизни. Поэтому акт возникновения веры подразумевает, что до мрачного времени, непосредственно предшествовавшего появлению веры, было еще какое-то смутное хорошее время - золотое детство, и то добро, к которому должна привести вера, - это как бы возвращение этого изначального добра "на новом высшем этапе", так что оно уже не сможет быть утрачено.
Мы видим, таким образом, четырехчастное деление времени, создаваемое обретением веры. Оно может невероятно усложниться, оно может присутствовать сразу на многих уровнях (как история души индивида и история мира),-но оно возникает всегда, когда возникает вера. Был когда-то хороший изначальный период (первый рай), затем наступил очень плохой период, затем появилось знание того, как освободиться от зла, и сейчас * период переходный, будет победа и счастье (второй и окончательный рай). В религиях, не имеющих исторических основателей, возникающих эволюционным путем в туманной предыстории, как индуизм, эта схема присутствует в относительно завуалированном виде (в структуре мифов, в картинах мира, создаваемых отдельными, возникающими при свете истории, "сектами"), но в религиях, имеющих исторических основателей, она присутствует в яркой и обнаженной форме. Наличие этой общей схемы создает возможность сравнения разных религиозных учений, каждое из которых наполняет эту схему своим уникальным содержанием, по-разному определяя то "спасение", которое они сулят людям, и указуя разные пути его достижения.
Как наша идеология укладывается в эту схему веры?
Естественно, научное содержание теории (или совокупности теорий) марксизма прямого отношения к этой схеме не имеет. Эти теории должны рассматриваться в научном контексте- проверяться, уточняться, критиковаться, сталкиваться с другими теориями и интегрироваться с ними. Но марксизм с самого начала обладал не только научным значением. Титаническая научная работа, проделанная основателями марк-
405
сизма, совершалась не только ради познанил истины. Она совершалась еще и для того, чтобы найти смысл жизни и истории для людей, осознавших, что религиозные и философские системы прошлого - обман и самообман, оказавшихся в духовном вакууме и остро переживающих несправедливость окружающего мира, уже не уравновешиваемую идеей загробного воздаяния. Удивительно красиво и ярко, с истинно пророческой страстностью пишет об этом сам К. Маркс: "Упразднение религии, как иллюзорного счастья народа, есть требование его действительного счастья. Требование отказа от иллюзий о своем положении есть требование отказа от такого положения, которое нуждается е иллюзиях... Задача истории, следовательно - с тех пор как исчезла правда потустороннего мира, * утвердить правду посюстороннего мира"1. И далее: "Критика религии завершается учением, что человек - высшее существо для человека, завершается, следовательно, категорическим императивом, повелевающим ниспровергнуть все отношения, в которых человек является униженным, порабощенным, беспомощным, презренным существом"2. И это - идеи отнюдь не только молодого К. Маркса. Поздний Ф. Энгельс в своей работе "К истории первоначального христианства" совершенно так же рассматривает отношение марксизма и религии - христианство, возникающее при разложении античного мира - это как бы античный аналог социализма, возникающего при разложении буржуазного мира. "Дело лишь в том, что христианство, - а в силу исторических предпосылок это и не могло быть иначе, - хотело осуществить социальное переустройство не в этом мире, а в мире потустороннем, на небе, в вечной жизни после смерти, в "тысячелетнем царстве", которое должно-де было наступить в недалеком будущем"3. Мысль здесь выражена иными словами, но это та же мысль - "тысячелетнее царство" - это иллюзорный социализм, социализм - это реальное "тысячелетнее царство".
Это стремление к реальным, а не иллюзорным, земным, а не потусторонним счастью и справедливости для измученных людей, для "страждущих и обремененных" буржуазного общества, к земному раю и было духовным источником деятельности основоположников марксизма. Естественно, что интеллектуальные итоги их деятельности, их теория, указующая путь к этому раю, приобретала для них и их последователей колоссальное личное, экзистенциальное значение, становилась объектом веры, а следовательно, воспроизводила логику веры, общечеловеческую схему веры - с тем большей четкостью, что воспроизводилась она бессознательно4.
1К. Маркс. "К критике гегелевской философии права". - К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч.,т. 1,с.415.
2 Там же, с. 422.
3К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т.22, с. 468.
4 Здесь надо сделать две оговорки. Во-первых, бессознательность эта заключается не в том, что они не осознавали аналогий их учения и христианства, напротив, они осознавались прекрасно, но как аналогия реальности и ее мечтательного предвосхищения, а не как аналогия двух еер. Во-вторых, хотя воздействие христианской мифологии на их мысль очевидно (и сознательное и бессознательное, и лрямое и косвенное), общность схемы все же вытекает не из этого воздействия, а из самого факта возникновения веры - ведь эта схема присутствует и там, где никакого воздействия иудео-христианской традиции быть не могло, например в буддизме.
Человечество утрачивает первобытный коммунизм (который совершенно не случайно именуется так жв, как и завершающий историю коммунизм, это - "первый рай") в результате появления частной собственности (аналог грехопадения). Начинается эпоха эксплуатации человека человеком и господства ложных форм сознания. Учение Маркса и Энгельса впервые открывает законы общественного развития, показывает неизбежность конца эпохи страданий и путь к новому прекрасному обществу (аналог откровения). Начинается "переходная эпоха", когда вооруженный знанием истины пролетариат ведет борьбу с силами зла. Его победа неминуема, и уже скоро наступит время, когда частная собственность будет ликвидирована и соответственно "отпадет вся эта история с ее судорогами и страданиями"1, появятся новые прекрасные люди, которым не нужен будет ни религиозный самообман, ни лицемер-нал мораль буржуазии. И если у самих Маркса и Энгельса, при всем их сознании грандиозности своих открытий, естественно, нет самовосхваления, то их ученики делают из них фигуры прямо-таки божественные. Вот поразительный по богатству религиозных мотивов и "прозрачности" религиозной схемы текст К. Каутского: "Маркс умер как раз на пороге той эпохи, когда, наконец, начали поспевать плоды, посеянные им в бурное, безотрадное время... Последовал период непрерывного подъема пролетариата, резко отличающийся от того времени, когда Маркс-одинокий, мало понятый, но много ненавидимый мыслитель - боролся против целого мира врагов за распространение своих идей в среде пролетариата. Эти условия могли бы привести в отчаяние и лишить надежды всякого человека, но у Маркса они не отнимали ни гордой уверенности, ни бодрого спокойствия. Он так высоко поднимался над своей эпохой, видел настолько дальше своего времени, что он уже ясно различал обетованную землю, о которой и не подозревала громадная масса его современников. В своей грандиозной научной системе, в своей глубокой теории чврпал он всю силу своего характера... Из этого же источника должны черпать силу и мы, марксисты. И мы только тогда можем быть уверены, что е предстоящей тяжелой и великой борьбе мы... разовьем максимум сил и энергии, на которую только способны... И знамя освобождения пролетариата, а вместе с ним и всего человечества, развернутое Марксом... - это знамя победоносно водрузят на развалинах капиталистической твердыни борцы, которых он воспитал"2. Текст этот говорит сам за себя и в комментариях не нуждается.
Новое научное содержание организуется древней и вечной схемой, как содержание современного реалистического романа организуется той же сюжетной схемой, которая конструировала древний эпос. Но как наличие общей сюжетной схемы не означает тождества романа и зпоса, так наличие общей идейной схемы не означает тождества марксизма и традиционных религий. Различил здесь очень большие, и как мы можем говорить лишь об основных соответстеиях (на самом деле их значительно больше и их вычленение - задача колоссальной сложности), так же мы можем указать лишь на основные, "на поверхности лежащие" различил.
Прежде всего, став объектом веры, марксизм не перестал быть научной теорией, апеллирующей к разуму и фактам, делающей, как лю-
1К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч.,Т-46,4.11,а 123.
2 К. Каутский. Карл Маркс и его историческое значение. М., 1923, с.46-47. Курсив мой. -ДФ.
407
бая теория, эмпирические верифицируемые предсказания. Его существование - двойственно. Как научная теория, он подлежит верификации, зависим от верификации, он должен обогащаться и развиваться - все эти идеи непосредственно заложены в нем, четко проговорены его основателями и отказаться от них нельзя. В отличие от христианства или мусульманства, учений о загробном, потустороннем мире, делающих относительно неверифицируемые предсказания, он не может провозгласить свою независимость от опыта и требовать веры. Как объект веры, он наоборот, должен защищаться от верификации и всегда оставаться неизменным, самому себе равным. Две его "ипостаси" находятся в постоянном и разительном противоречии друг с другом. Между ними - постоянное напряжение и соответственно- постоянное напряжение существует между ним и реальностью.
Во-вторых, марксизм не просто научная теория, а теория социального развития. Он не мог стать верой, требующей индивидуальной перестройки, борьбы с самим собой и обещающей за это индивидуальную же награду. Он мог стать лишь верой, требующей социальной перестройки, социальной борьбы и обещающей не индивидуальное, а социальное "спасение", причем победа е этой социальной политической борьбе-это подтверждение его истины.
• *
Как есть общечеловеческая "схема веры", каждый раз наполняемая разным содержанием, так есть и общие законы социального бытия и эволюции веры, модифицируемые разным содержанием веры, разной "средой обитания" и разными историческими обстоятельствами.
Любое победоносное учение всегда возникает на фоне определенного духовного движения. Его основатель- один из многих учителей, проповеди которых схожи. Гаутама Будда был один из многих индийских проповедников того времени, как и он, противопоставляющих свой путь к спасению, открытый для всех, ритуализму и кастовости традиционного брахманизма. Иисус - один из многих учителей, бродивших по Палестине, имена большей части которых канули в Лету. Магомет появляется на фоне широкого пророческого движения в арабских племенах. Учение марксизма также возникает на фоне более широкого движения к коммунизму, принимавшего самые разные формы, классифицированные в "Манифесте Коммунистической партии". Упадок традиционных религиозных вер порождает стремление к новым идейным системам, основанным на науке и стремящимся положить конец нищете и бесправию народных масс и установить "рай на земле". Ф. Энгельс писал, сравнивая коммунистическое движение и раннее христианство: "...борьба с всесильным вначале миром и вместе с тем борьба новаторов между собой- одинаково присущи как ранним христианам, так и социалистам... массовые движения на первых порах по необходимости сумбурны: сумбурны в силу того, что всякое мышление масс вначале противоречиво, неясно, бессвязно; сумбурны они, однако, и в силу той роли, какую на первых порах еще играют в них пророки. Эта сумбурность выражается в образовании многочисленных сект, борющихся друг с другом по меньшей мере с такой же ожесточенностью, как и с общим внешним врагом..."1 И как Гаутама, Магомет, Иисус - это одни из многих, но ока-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч.,Т.22.С.478. 408
завшиесл лучше других, наиболее адекватно воплощающие общие духовные потребности своего времени, так и Маркс и Энгельс, очевидно, выше своих "конкурентов", не обладавших их уникальным сочетанием пророческой страстности и высокой энциклопедической научности.
Когда из массы схожих проповедников выделяется один, привлекающий к себе внимание, духовное движение начинает кристаллизироваться вокруг него, он становится как бы центром притяжения. Раньше люди искали веру, теперь они обретают ее. И здесь начинается процесс, происходящий с любой ставшей объектом веры религиозной системой -процесс "рутинизации харизмы".
Основатель учения - никогда не "догматик". Это - пророк, творческая личность, нонконформист. И его учение в своем первоначальном виде, естественно, носит на себе отпечаток его личности. Его слова ярки, мощны, но не образуют логически четкой и непротиворечивой догматической системы. Это - слова "имеющего власть", а не "книжника" и "фарисея". Из слов Иисуса с одинаковыми основаниями выводились самые разные следствия. В них зародыш не одной, а всей суммы последующих христианских теологических систем. К основоположникам марксизма это применимо ничуть не меньше. Маркс и Энгельс были живые люди с сильной творческой мыслью, "бьющей ключом", обуреваемые переполнявшей их страстью, выливавшейся в ярких пророческих образах. Естественно, что очень многие положения их многочисленных работ противоречат друг другу, очень многие положения допускают самые разные истолкования. В этом богатстве мысли - их сила, но именно это богатство - то, что должно быть "изжито" и утрачено. Свобода и сила их мысли вызывают веру, но вера эту же свободу и силу мысли уничтожает. Вера предполагает, что истина - одна, создатель учения обладает ею в полном объеме и не допускает мысли, что он может противоречить сам себе (истина сама себе не противоречит). Следовательно, она ставит задачу -превратить интуицию основателя в четкую, ясную, не допускающую разных толкований догму, которая должна строиться на основании его слов, поэму превратить в школьный учебник, недвусмысленно ответить на вопрос: "Что хотел сказать поэт в этом стихотворении?" В случае с марксизмом задача эта еще более усложняется тем, что Маркс и Энгельс - ученые, их теории * научные теории, предполагающие верификацию и развитие. Поэтому процесс догматизации может происходить лишь бессознательно. Догма ни в коей мере не должна называться догмой. Тем не менее еще при жизни основателей этот процесс начинает идти полным ходом, вызывая ужас их самих перед их последователями, добросовестно стремящимися свести их интуиции к четким и ясным формулам. Начинается тот великий процесс, который превратил сочинения Маркса и Энгельса в учебник диамата и истмата.
Процесс догматизации неизбежно должен иметь свой организационный эквивалент, ибо создание догмы - это создание идеологической дисциплины и, следовательно - создание организации, способной установить такую дисциплину. Авторитет основателей - харизматический авторитет, люди верят им не потому, что они занимают какие-то места в иерархиях, а, наоборот, потому, что они - вне иерархий, бросают вызов всем иерархиям. Но догматизация их учения предполагает создание бюрократических иерархий. Аморфные кружки учеников должны также перерасти в иерархическую церковь, как страстная проповедь основателя должна превратиться в догму. При этом характер этой иерархичес-
409
кой организации, естественно, каждый раз модифицируется характером догматизирующегося учения. Мусульманская община - это не христианская церковь и не буддийская сангха. Естественной организационной формой, которую принял марксизм, учение о социальном переустройстве, предполагающее приход к власти и проведение социальных преобразований, был международный союз партий. И как марксизм - это и научная теория, имеющая инструментальное значение, и объект веры, так и марксистские партии - это и "инструментальные" организации, цель которых - проведение определенной политики, и организации сакральные, цель которых - укрепление и защита веры, марксистский аналог церкви.
Процесс "рутинизации харизмы" - догматизации и построения обладающей идеологической дисциплиной организации - общий процесс, совершавшийся везде, куда попадали семена революционного марксистского учения. Но различные национальные условия по-разному модифицировали этот процесс.
Марксизм возникает в Западной Европе, и его основатели видели в нем прежде всего учение, выражающее интересы пролетариата наиболее развитых стран. Между тем именно в этих странах условий для победы марксизма и его превращения в "государственную церковь" не сложилось. Процесс догматизации здесь быстро сменяется процессом "размывания" догматического марксизма. Процессы эти могут быть переплетены: Каутский одновременно и "догматизатор", один из "отцов церкви", и "ревизионист". Это связано с рядом факторов. Во-первых, не произошло того абсолютного обнищания пролетариата, которое казалось неизбежным в середине XIX века, и соответственно отступают эсхатологические настроения, страстное ожидание "конца света", вызываемое невыносимыми жизненными условиями. Во-вторых, дехристианизация также не развивалась такими быстрыми темпами, как это можно было представить в середине века. Западные формы христианства смогли приспособиться в той или иной мере к новым обстоятельствам, обрести относительную устойчивость и соответственно- тот религиозный вакуум, который мог бы быть заполнен новой верой, оказался не так велик. В-третьих, парламентские режимы этих стран и возможность легального функционирования марксистских партий неизбежно вызывают идейные сдвиги- упор на мирную и легальную борьбу, постепенное отступление "эсхатологии", замена идеи "внезапного" революционного наступления справедливого общества идеей его постепенного построения, усиление прагматизма и идеологической терпимости. Эта трансформация марксизма имеет свою параллель в аналогичной трансформации, которую претерпевали в странах буржуазной демократии христианские церкви. (Путь от раннего марксизма к Миттерану, германским социал-демократам и английским лейбористам аналогичен, например, пути католической церкви от Пия IX к Иоанну Павлу II или от мрачных кальвинистских и лютеранских догматиков к современному либеральному протестантизму.) Таким образом, "церковные" тенденции здесь оказываются относительно слабыми и быстро уступают место другим тенденциям.
410
Совершенно иначе пошло развитие марксизма в России - стране, где нищета и бесправие народных масс были неизмеримо больше, чем на Западе, где не было парламентских институтов и где ригидность и нетерпимость господствующей (и одновременно подчиненной самодержавию) церкви привели к фактической дехристианизации народных масс. Здесь естественно развиваются именно революционно-эсхатологические тенденции марксизма, здесь сильнейшая тенденция к догматиза-ции и построению сплоченной железной дисциплиной и "железной" догмой партии. В построенной на аналогах социалистического движения и раннего христианства работе "К истории первоначального христианства" Энгельс пишет, сравнивал будущую революцию с принятием христианства Константином I:"... вопреки всем преследованиям, а часто даже непосредственно благодаря им, и христианство и социализм победоносно, неудержимо прокладывали себе путь вперед. Через триста лет после своего возникновения христиан
Она "выдыхается" и потому, что сил уже больше нет, и, как ни закрывай глаза на расхождение реальности и догмы, оно проникает в сознение; и потому, что происходят громадные социальные сдвиги, несущие за собой важные изменения е сознании. Триумф религиозного марксизма был связан с подъемом низов русского общества, с приходом к социальной активности, к культуре, к власти темной неграмотной массы - платоновских героев. Но постепенно ликвидируется неграмотность, города "переваривают" миллионы хлынувших в них крестьян. Платоновский полуграмотный фенатик отходит в прошлое.
Победа ранее гонимой веры и ее догматическое окостенение означают выдвижение на первый план другого типа личности. Мученики и герои "катакомбного" периода, страстные и потому недисциплинированные, уже не нужны и даже опасны. На поверхность еыходит совершенно иной тип - бюрократически-иерархического политика и карьериста. Не случайно, что с победой христианства совпадает возникновение монашества - страстным религиозным "энтузиастам" не было места в ноеой церкви, они стремились уйти от нее, и иерархия давала им возможность уйти, самоизолироватьсл и использовала их колоссальный авторитет. Но у нас при социальной заостренности нашей веры не было места монастырям. Место монастырей заняли концлагеря, в которых систематически уничтожаются все действительно горящие марксистско-ленинскими идеями идеалисты. Одновременно слияние государственной и идеологической иерархий вело к тому, что прагматические критерии при оценке статуса в ней и при карьере (хороший работник) подтачивали критерии идеологические: наверх шли не столько догматики-идеалисты, сколько, в худшем случае - карьеристы, в лучшем случае - просто чест-
422
ные работники, преданные Родине и партии, т.е. Сталину, верящие в марксизм, но видящие в нем скорее просто символ этой преданности, чем действительно источник вдохновения. Эти люди более или менее довольны существующим, и марксистская эсхатология мало говорит их уму и сердцу. Они тоже устали от террора и мечтают о стабильности.
В результате при формально-тотальной победе идеологии она очень быстро становится "внутренне пустой". Но "природа не терпит пустоты", и пустота начинает заполняться идеологией, прямо противоположной марксистской, - идеологией русского великодержавного шовинизма с сильными "традиционалистскими" оттенками. Если христианство, мусульманство и другие религии развиваются медленно, постепенно, то наша идеология проходит цикл своего развития с невероятной скоростью. Сталин - деятель еще "катакомбного" периода нашего идеологического развития, человек, проводивший экспроприации и бежавший из ссылки, так сказать один из "первых христиан". И он же - ренессансный папа, обратившийся к античному наследию, ибо он тоже на самом пике догматизации нашей идеологии обращается (бессознательно, не видя здесь противоречил) к идеологии побежденной, отринутой и, в отличие от еретических форм марксизма, не угрожающей его власти. Великий марксист сам ощущает пустоту своей догматизированной идеологии и начинает рядиться в одежды Ивана Грозного, а патриарх и митрополиты становятся постоянными участниками всех кремлевских торжеств. Это "опустошение" идеологии, неверие самого вождя и "классика марксизма" в свои собственные догмы видно и во внешней политике, где эпоха "крестовых походов" кончилась и чисто государственные соображения все более превалируют над интересами "веры и церкви". Если изначально наше государство мыслилось всего лишь ядром будущего всемирного государства, то Сталин при всей своей агрессивности, даже тогда, когда может, не выходит за рамки старой российской империи. Сталин ищет новые "подпорки" для своего трона и созданной им социально-политической системы, но это лишь усиливает идеологическое напряжение, ибо к противоречиям мифа и реальности добавляются противоречия между различными компонентами сталинской идеологической эклектики и противоречие его образа, его идеологии и его культуры с ленинскими идеологией, образом и культурой, которые уже нельзя "замазать" никакой экзегетикой. "Сталин - это Ленин сегодня" все более начинает выглядеть "анти-Лениным".
Мы еще плохо знаем сталинскую эпоху, и нам трудно сказать, в какой мере можно говорить о нарастании в 40-е и в начале 50-х годов идеологического кризиса. Но очевидно, что "на верхах" было всеобщее ощущение, что так дальше нельзя, и смерть Сталина с облегчением восприняли все его соратники (вплоть до его главного палача Берии, от которого, возможно, исходили первые попытки бросить тень на фигуру Сталина). Логика нашего догматического развития прерывается. По этой логике после периода борьбы за праео считаться истинным учеником и наследником Ленина и Сталина должен был победить "икс", который стал бы "Сталиным сегодня", как Сталин был "Лениным сегодня" и который должен был осуществить переход к коммунизму1. Вместо этого наступило "разоблачение культа личности".
1 Для этого он должен был бы отменить деньги, перейти к каким-то формам распределения "по потребностям", объявить репрессивный аппарат не государством, а каким-нибудь общественным самоуправлением и т.д. - задача, разумеется, труд-нал, но е принципе реализуемая.
423
Эпоха Хрущева - крайне противоречива. В какой-то мере при нем продолжает действовать механизм догматизации. Он, если и не воплощение Ленина, то все же "истинный ленинец". Его доклады изучаются как идеологический источник. И он строит коммунизм, который должен наступить "при жизни этого поколения" (хотя строит без особого напряжения). Но одновременно при нем возникает сильная тенденция к тому, что можно назвать "реформацией" нашей марксистской веры. В какой-то мере происходит движение от "предания" к "писанию", движение назад, к источнику идеологии, Ленину (а в относительно узком круге "интеллектуалов" - и к Марксу, Энгельсу и к Гегелю). И как в христианской реформации, в форме движения назад осуществляется движение вперед и к большей свободе, ибо источник идеологии освобождается от позднейших интерпретаций и вновь допускает разные прочтения, "Разоблачение культа личности" расшатывает идею единого прааильного пути и партии, которая не может ошибаться. Возникает относительная терпимость- и "внутриидеологическал", и к другим идеологиям. При этом тенденции к аозрождению элементов дореволюционной символики и идеологии, характерные для 40-х - начала 50-х годов, отходят на задний план и относительная идейная терпимость сопровождается гонением на церковь (как бы возаращается антиклерикализм 20-х годов).
Но достаточно посмотреть на фотографии Никиты Сергеевича, чтобы понять, что марксистский Лютер из него выйти не мог. Он был порождением той бюрократической идеологически-государственной иерархии, которая не могла создать никакого института, сохраняющего индивидуалистических, самостоятельно мыслящих и чувствующих, преданных идее людей, и систематически уничтожала их. И слой, который поддержал Хрущева и принял его идеологию, стремился не столько к возрождению революционного духа ленинской эпохи, духа преобразований, строительства нового общества, сколько к стабильности. Он отверг Сталина не столько потому, что тот объективно возрождал ценности, противоречащие идеалам революции, сколько потому, что при сталинском терроре его представители не могли ощущать себя в безопасности. За словами о аозрождении ленинских идеалов скрывалось стремление к олигархизации и спокойному наслаждению жизненными благами. Хрущевская реформация была "вялой", бессильной, и 1963, а затем 1968 г., наносят ей роковые удары.
70-е годы проходят под знаком полной деградации марксистской мысли, превращающейся в набор формул, смысл которых давно и прочно утерян. Реальные духовные процессы идут помимо марксистской традиции и скорее являются продолжением и развитием той тенденции к возрождению дореволюционной идеологии, которая возникает еще при Сталине, но теперь от создания эклектического привеска к догматизированному марксизму переходит к выработке относительно ясных и четких, противостоящих официальной догме идеологических форм. Формально господствующая идеология становится такой же дряхлой, склеротичной, по-старчески добродушной и бессильной, но так же держащейся за свою формальную власть, как воплощающий ее лидер.
Перестройка вноеь в какой-то мере возрождает реформационную линию развития, прерванную в 1968 г., естественно приводит к обраще-
424
нию к Ленину, к той эпохе развития нашей идеологии, когда была живая партийная жизнь и жиеал марксистская мысль. XIX партконференция, на которой изумленная Россия епервые слышала споры и где впервые за многие годы решения принимались большинством, а не единогласно -это как возвращение к ленинским партийным форумам. И одновременно, через такое возвращение, осуществляется процесс, через который в XX веке проходят (разными темпами и в разных формах) все догматические системы - процесс дедогматизации, усиления терпимости, подключения к экуменическому диалогу. XIX партконференция - возвращение к партийным форумам ленинской эпохи и одновременно - это как бы наш аналог 2-го Ватиканского Собора. Но здесь нас подстерегают очень большие трудности и опасности.
Будем смотреть правде в глаза - у нас осталось не так много сил, чтобы выполнить громадную идейно-теоретическую работу по критическому анализу нашей идеологии. Для этой работы нужна реальная заинтересованность. Но для большинства - и народа и интеллигенции - формулы догматического марксизма уже утратили какой-либо смысл и привлекательность. И действительно, утверждение, что мы олицетворяем тот высший формационный уровень, к которому должно прийти все человечество, - социализм, который должен сменить капитализм, - очевидный бред. О пролетарской революции и говорить не приходится - уже нет того пролетариата, который мог бы ее произвести. Куда проще и естественнее просто отбросить всю эту ветошь, из-за которой были пролиты реки крови, чем разгребать авгиевы конюшни нашей догматики. Но разгребать их все-таки нужно. И нужда эта - как политическая и социальная, так и духовная и интеллектуальная.
Интеллектуальная и духовная - прежде всего потому, что марксизм - это не просто система догматических и устаревших ответов на разные вопросы. Это еще и система вопросов, которая в некотором роде имманентна современному человечеству. И как христианские исходные понятия обладают значением независимо от их мифологической оболочки (пусть Адама и Евы не было, но первородный грех все-таки есть), так же обладают великим значением идеи марксизма, который недаром стал в XX веке верой чуть ли не половины человечества. Пусть нет "пятичлен-ки" формаций. Но есть глубочайшая потребность современного человека найти логику и стадиальность (и эта стадиальность, несомненно, есть) всемирно-исторического процесса, понять, откуда и куда мы идем. Пусть обобществление средств производства (если это можно назвать обобществлением) ни к чему хорошему не привело, и мы не столько сейчас мечтаем о коммунизме, сколько мечтаем о заимствовании различных элементое западной капиталистической экономики. Но мы не можем не стремиться к строю, в котором не будет противоречий между человеком и социумом, где человек не будет во власти "объективных" и нечеловеческих законов социума (и не можем не соотносить этого стремления с постижением логики всемирно-исторического процесса). Все это может не очень волновать американцев, которые (худо-бедно), но черпают духовные силы в религии и имеют право свысока смотреть на весь остальной, более бедный и менев свободный мир. Но в нашей стране,
425
где даже децентрализация может совершаться лишь централизованно и освобождение от господства плана - планомерно, эти вопросы - реальные и животрепещущие. Мы не можем не строить некоего нового мира и, следовательно, должны тщательно изучать, что в предшествующем строительстве привело к тому, что здание, пока оно не рухнуло, пришлось срочно перестраивать. Без этого тщательного анализа всего плана строительства мы рискуем, по Салтыкову-Щедрину, разрушить старое здание, построенное на песке, и начать строить новое на том же песке.
И это - вторая причина, по которой старая догма заслуживает не отбрасывания, а тщательного анализа, цель которого - извлечение из нее "рациональных зерен". Когда старая догма просто "выкидывается на помойку", признается печальным заблуждением, досадной аберрацией, возникает очень реальная опасность повторить все "по новой". Оказавшийся в идейной пустоте человек начинает судорожно искать, за что ухватиться, и вновь попадает в "ловушку веры". Не разобравшись в прошлом, он не может увидеть, как это прошлое возвращается к нему в новом облике. Протестантские общества, в которых шла глубочайшая и всестороннейшая критика средневековой религии, обошлись без новых форм религиозности и сопутствующих им инквизиции, "крестовых походов" и т.д. Но там, где христианство было просто отброшено, как чепуха, опровергнутая современной наукой, средневековье вернулось в новом и неожиданном наряде "научной идеологии".
Но это же - и политическая опасность. Самое страшное, что может у нас произойти, - это отнюдь не возрождение старого сталинизма, который давно и прочно мертв; самое страшное - это если люди, не выдержав открывающейся духовной свободы и неопределенности, потянутся за новыми прочными ориентирами и все повторится еще один раз. И пусть это повторение будет уже в очень ослабленном (в стране - другой уровень образования, в мире - другой духовный климат и т.д.) виде, но зато оно будет в стране, до отказа наполненной ядерными боеголовками, а к чему это может привести - лучше не думать на ночь. О том, что такал опасность реальна, говорит мощь начавшихся националистических движений, в которых можно ощутить всю слепоту и силу веры, которая, казалось бы, исчезла в нашем обществе.
На разных этапах своей эволюции идеологии могут выполнять очень разную роль. Сейчас, во времена Иоанна Павла II и борьбы протестантских церквей за мир и демократию, мы забываем, что христианство в период своего тотального господства в средневековом обществе - это религия инквизиции, религиозных войн, изгнания евреев и мусульман из Испании и т.д., и т.п. И, как это ни парадоксально, сейчас идеология, создавшая Гулаг, не только может стать важнейшим инструментом демократизации, но более того - ее сохранение и оживление представляется автору единственным путем, на котором мы гарантированы от новых Гулагов. Но оживить ее - это значит развернуть ее тотальную и всестороннюю критику.
