Карен Хорни

НАШИ ВНУТРЕННИЕ КОНФЛИКТЫ

К оглавлению

Часть 2

Следствия неразрешенных конфликтов

Глава 9

Страхи

В поисках более глубокого смысла какой-либо невротической проблемы мы можем легко потерять терпение в лабиринте ловушек. Это вполне естественно, т. к. мы не можем надеяться, что понимаем невроз, не понимая его запутанной природы. Поэтому время от времени полезно отступать в сторону, чтобы не потерять перспективу.

Мы проследили развитие защитной структуры шаг за шагом. Мы видели, как создается одна система защиты задругой, пока не будет построена сравнительно устойчивая организация. И элементом, который нас особенно поражает во всем этом, является тот бесконечный труд, который тратится невротиком на организацию защиты, труд, настолько огромный, что мы снова удивляемся, что же именно побуждает его идти столь трудной дорогой и столь чреватой личными издержками. Мы спрашиваем себя, что это за силы, которые делают защитную структуру такой жесткой и трудной для изменения. Не является ли побудительной силой всего процесса создания защиты обычный страх перед разрушительной мощью базисного конфликта?

Аналогия может указать путь к ответу. Подобно всякой аналогии она не является точным соответствием и поэтому может использоваться только при самых общих условиях. Допустим, человек с темным прошлым попал в некоторое сообщество. Конечно, он будет жить в страхе, что его прежний образ жизни будет раскрыт. С течением времени его положение укрепляется; он приобретает друзей, устраивается на работу, заводит семью. Создавая с любовью свое новое положение в обществе, он сталкивается с новым страхом — страхом потерять все приобретенные блага. Гордость за свое благополучие отвращает его от своего неприглядного прошлого. Он жертвует большие суммы денег на благотворительность и своим бывшим товарищам, чтобы стереть все воспоминания о своей прошлой жизни. Тем временем изменения, произошедшие в его личности, втягивают его в новые конфликты; в результате начатая им на ложных предпосылках новая жизнь становится в конце концов скрытым основанием его расстройства.

Аналогично и в организации защиты, созданной невротиком: базисный конфликт продолжает существовать, но в превращенной форме. Ослабленный в одних аспектах, он усиливается в других. Однако происходящие конфликты, обусловленные порочным характером этого процесса, становятся все более принудительными. Обостряет их в большинстве случаев то, что каждый новый акт защиты ухудшает отношение невротика к самому себе и к другим — почва, из которой, как мы видели, вырастают все конфликты.

Кроме того, как только новые элементы, независимо от того, иллюзией чего они являются — любви или успеха, достигнутого обособления или эффективного идеализированного образа, — начинают играть важную роль в его жизни, рождается страх совершенно нового вида — страх потерять эти сокровища. И все это время его возросшее отчуждение от самого себя лишает его все больше и больше способности работать над собой и, следовательно, устранять свои трудности. Наступает пассивность, сменяя целенаправленное развитие в качестве ведущего мотива.

Несмотря на свою жестокость, защитная структура является чрезвычайно хрупкой и сама порождает новые страхи. Один из них — страх, что созданное с ее помощью равновесие будет нарушено. В то время как эта структура создает у невротика ощущение равновесия, само это равновесие легко может быть расстроено. Сам невротик не осознает этой угрозы, однако он не может избавиться от ощущения, что она существует и в самых различных формах. Опыт научил его, что он может быть выведен из равновесия любым незначительным обстоятельством, что он впадает в ярость или восторг, становится подавленным, утомленным, сдержанным тогда, когда менее всего этого ожидает или предчувствует.

В результате подобных настроений в нем возникает чувство неопределенности, чувство того, что он не может положиться на самого себя, как если бы он катался по тонкому льду. Его неуравновешенность может также выражаться в его походке или позе или в отсутствии навыка в чем-либо, требующего физического равновесия.

Самым конкретным выражением рассматриваемого вида страха является страх стать безумным. Когда он достаточно выражен, он может стать основным симптомом, вынуждающим невротика искать психиатрическую помощь. В подобных случаях такой страх вызывается также вытесненными влечениями к совершению самых различных «сумасшедших» поступков, большей частью деструктивного характера и без всякого чувства ответственности за них.

Однако страх перед безумством не должен истолковываться в том смысле, что невротик действительно может стать безумным. Обычно этот страх преходящ и возникает только в случае сильного страдания. Самыми сильными возбудителями такого страха являются неожиданная угроза идеализированному образу и растущее напряжение -— вызванное большей частью бессознательной яростью, — которые подвергают избыточный самоконтроль опасности.

Например, женщина, которая убеждала себя быть спокойной и отважной, сразу же впала в панику, когда, находясь в трудной ситуации, испытала острое чувство беспомощности, дурного предчувствия и сильного гнева. Ее идеализированный образ, объединявший ее личность наподобие стального обруча, внезапно лопнул и вызвал страх, что она распадается на части.

Мы уже говорили о панике, которая может охватить обособленную личность, когда она вытащена из своего убежища и вынуждена очень близко находиться с другими (например, служить в армии или жить с родственниками). Этот ужас также можно выразить как страх перед безумием; в этом случае элементы психоза действительно могут иметь место. В процессе анализа подобный страх может возникнуть, если пациент, который шел на все, чтобы создать искусственную гармонию, неожиданно поймет, что он расколот на части.

Страх перед безумием наиболее часто усиливается бессознательной яростью. Ослабнув, этот страх трансформируется в опасение, что невротик в условиях отсутствия самоконтроля способен на оскорбление, нанесение побоев и даже убийство. Невротик будет поэтому опасаться совершить некоторый акт насилия во время сна, опьянения, анестезии или сексуального возбуждения.

Сама ярость может быть осознанной или даже проявиться в виде навязчивого влечения к совершению насилия, не связанного с каким-либо аффектом. С другой стороны, ярость может быть полностью бессознательной; в этом случае все, что невротик чувствует, это внезапные приступы смутной паники, сопровождаемые, возможно, выделением пота, головокружением и страхом упасть в обморок, указывающие на глубинный страх, что импульсы насилия, вероятно, вышли из-под контроля. Там, где бессознательная ярость экстернализируется, невротик может испытывать страх перед грозами, привидениями, ночными ворами, змеями и т. п., т. е. перед любой внешней и потенциально деструктивной силой.

Но все-таки страх перед безумием сравнительно редок. Он представляет наиболее бросающееся в глаза проявление страха утраты равновесия. Обычно этот страх действует более скрытым образом. Он проявляется в неясных, неопределенных формах и может быть усилен любым изменением установившегося порядка жизни. Невротики, подверженные такому страху, могут почувствовать себя глубоко расстроенными от перспективы совершить путешествие, переехать в другое место, сменить работу, нанять новую горничную или от чего-нибудь еще. Везде, где возможно, они пытаются избежать подобных изменений. Угроза стабильности, порождаемая этим страхом, может стать фактором, сдерживающим пациентов от участия в анализе, особенно если они нашли способ существования, позволяющий им функционировать достаточно уверенно. Когда они обсуждают целесообразность анализа, то озабочены вопросами, на первый взгляд достаточно разумными: «Не разрушит ли анализ их брак?», «Не сделает ли он их временно нетрудоспособными?», «Не вступит ли он в противоречие с их религией?».

Как мы увидим, такие вопросы часто вызваны беспомощностью пациента; он не считает анализ заслуживающим интереса из-за возможного риска. Кроме того, имеется и реальное опасение, лежащее в основе его озабоченности: он нуждается в гарантии, что анализ не нарушит его равновесия. В подобных случаях мы можем с уверенностью предполагать, что такое равновесие особенно губительно и что анализ окажется трудным.

Может ли аналитик дать пациенту гарантию, в которой тот нуждается? Каждый анализ обязательно приводит к временным расстройствам. Тем не менее аналитик может попытаться понять причины подобных вопросов, объяснить пациенту, чего он на самом деле боится, и убедить его, что, хотя анализ и разрушит его нынешний баланс, он одновременно даст ему возможность достигнуть равновесия на гораздо более прочном основании.

Другой разновидностью страха, рожденного защитной структурой, является страх перед разоблачением. Его источником являются претензии, которые участвуют в развитии и поддержании самой защитной структуры. Они будут описаны ниже при анализе ослабления моральной целостности личности невротика, вызванной неразрешенными конфликтами. Здесь лишь укажем, что невротическая личность всегда желает казаться как самой себе, так и другим, совсем иной, чем она реально является, — более гармоничной, более рациональной, более великодушной, более могущественной или более безжалостной.

Обычно трудно определить, боится ли невротик больше оказаться разоблаченным самим собой или другими. В своем сознании он более всего опасается, что будет разоблачен другими, и чем больше он экстернализирует свой страх, тем больше тревожится о том, чтобы другие не раскрыли его реальное «Я». В такой ситуации он может заявить, что то, что он думает о себе, не имеет никакого значения; он может без промедления раскрыть некоторые свои недостатки, если имеется хотя бы одна возможность скрыть все остальные.

На самом деле это не так, это всего лишь способ, которым он осознанно реагирует и который указывает на степень присутствующей экстернализации.

Страх перед разоблачением может проявиться у невротика в виде смутного чувства, что он является обманщиком, но также может быть приписан какому-нибудь конкретному качеству, лишь косвенно связанным с тем, что реально представляет предмет беспокойства.

Невротик может опасаться, что он не выглядит таким же умным, компетентным, хорошо образованным, притягательным, каким, по его убеждению, он на самом деле является, передвигая, таким образом, страх на те качества, которые ему присущи в незначительной степени. Так, один пациент вспомнил, что в период ранней юности его преследовал страх, что первое место в классе он занимал благодаря обману. Каждый раз, когда он переходил в другую школу, он был уверен, что уж на этот раз обман обязательно раскроется, и страх оставался даже тогда, когда он снова занимал первое место. Это чувство ставило его в тупик. Но он оказался не способен обнаружить его причину. Он не смог проникнуть в суть проблемы, потому что шел по ложному следу: его страх перед разоблачением никак не был связан с его умственными способностями, а представлял только перенос на эту сферу его активности.

В действительности этот страх был связан с бессознательной претензией пациента быть хорошим парнем, не заботящимся о своих оценках, тогда как на самом деле им владело навязчивое и деструктивное влечение к победе над другими. Эта иллюстрация позволяет сделать важное обобщение: страх оказаться обманщиком всегда связан с некоторым объективным фактором, но обычно не с тем, который предполагает сам невротик. Симптоматично, что самым известным проявлением такого страха служит краска от стыда или страх покраснеть от стыда. Поскольку претензия на то, что страх будет обнаружен, является бессознательной, то аналитик совершит серьезную ошибку, если, отмечая страх пациента перед разоблачением, предпримет поиск и некоторого переживания, которого, по его мнению, невротик стыдится и которое скрывает. Но пациент не может скрывать что-либо подобное. В результате пациент станет еще больше бояться, что в нем обязательно существует нечто особенно плохое, что он бессознательно стремится утаить.

Подобная ситуация ведет к самоосуждающему разбирательству, а не к конструктивной работе. Пациент, вероятно, углубится в подробности о сексуальных эпизодах или деструктивных влечениях. Но страх перед разоблачением останется, т. к. аналитик не понимает, что пациент поражен конфликтом и что проводимая им работа касается только одного его аспекта.

Страх перед разоблачением может быть спровоцирован любой ситуацией, которая для невротика чревата испытанием. Обычно сюда относится поиск новой работы, новых друзей, посещение новой школы, экзамены, собрания и любое другое действие, которое могло бы сделать его заметным, даже если оно предполагает не больше, чем участие в дискуссии. Нередко то, что сознанию представляется как страх потерпеть неудачу, на самом деле представляет страх перед разоблачением и не может быть уменьшен успешным результатом. Невротик просто почувствует, что на этот раз он «пролетел», но что его ждет в следующий раз? А если он потерпит неудачу, то это только еще больше укрепит его в том, что его всегда обманывали и что этот случай не является исключением.

Первым следствием такого ощущения является застенчивость, особенно в любой новой ситуации. Вторым — осторожность, если имеется реальная возможность стать любимым и дорогим. Невротик будет размышлять, осознанно или бессознательно: «Они сейчас меня любят, но если бы они действительно знали меня, они испытывали бы другие чувства». Понятно, что такой страх играет определенную роль в процессе анализа, чья главная цель состоит в том, чтобы «докапываться».

Каждый новый шаг требует нового множества защитных действий. Те защитные действия, которые воздвигнуты против страха перед разоблачением, распадаются на противоположные категории и полностью зависят от структуры характера невротика.

С одной стороны, существует тенденция избегать любых ситуаций испытания, а если их нельзя избежать, то быть сдержанным, самоконтролируемым и носить непроницаемую маску. С другой стороны, существует бессознательная тенденция стать настолько совершенным в искусстве обмана, что страх перед разоблачением становится бессмысленным.

Последний аттитюд является не только защитным: изощренный обман используется также невротиками агрессивного типа, ведущими двойную жизнь, в качестве средства влияния на тех, кого они стремятся эксплуатировать; любая попытка поставить их намерения под сомнение будет поэтому встречена хитроумной контратакой. Здесь я имею в виду агрессивных личностей. Позже мы увидим, каким образом эта особенность вписывается в полную структуру характера невротика.

Мы поймем страх перед разоблачением, если ответим на следующие два вопроса: «Какой тип невротика боится разоблачения?» и «Чего именно он боится в случае разоблачения?». На первый вопрос мы уже ответили. Чтобы ответить на второй, нам следует дополнительно проанализировать еще один вид страха, порождаемый защитной структурой, — страх перед пренебрежением, унижением и осмеянием. Если слабость защитной структуры вызвана страхом перед нарушением сложившегося равновесия, а бессознательный обман рождает страх перед разоблачением, то страх перед унижением рождается из заниженного чувства собственного достоинства. Мы же касались этого вопроса в другой связи. Как создание идеализированного образа, так и экстернализация представляют попытки невротика восстановить дискредитированное самоуважение, но, как мы видели, обе тактики понижают его еще больше.

Если мы посмотрим с более общей точки зрения на то, что происходит с чувством собственного достоинства в процессе развития невроза, то столкнемся с двумя парами колебательных процессов. Если уровень реального чувства собственного достоинства невротика падает, то повышается уровень воображаемого чувства гордости — гордости за то, что он такой хороший, такой агрессивный, такой неповторимый, такой всемогущий или такой всезнающий.

В другом колебательном процессе мы находим действительное « Я » невротика карликовых размеров, уравновешенное раздутым значением других до гигантских размеров. Затемняя значительные области своего «Я» посредством вытеснения и подавления, идеализации и экстернализации, невротик теряет из виду самого себя; он чувствует себя, если не становится таковым в действительности, наподобие тени, не имеющей веса или вещественной субстанции.

Между тем потребность невротика в других и его страх перед ними делают их не только более страшными, но и более необходимыми для него. Поэтому центр тяжести его личности находится ближе к другим, чем к себе, и он уступает им те права, которые на самом деле принадлежат только ему. Цель этого состоит в том, чтобы придать оценкам других, касающихся его «Я», не свойственное им высокое значение, принижая одновременно значения собственной самооценки. А это предоставляет мнению других безграничную власть над поведением невротика.

Рассмотренные выше процессы все вместе объясняют чрезвычайную уязвимость невротика перед пренебрежением, унижением и насмешкой. Эти процессы составляют такую большую часть каждого невроза, что сверхчувствительность в этом отношении — самое обычное явление. Если нам известно многообразие источников страха перед пренебрежением, то нам станет понятно, что устранить или хотя бы уменьшить его представляет нелегкую задачу. Он может уменьшаться только в той степени, в какой излечивается невроз в целом.

В целом действие этого страха состоит в отделении невротика от других и установлении между невротиком и другими враждебных отношений. Но самым важным является способность этого страха отнимать всякую надежду на спасение у тех, кто им страдает. Такие невротики действительно не смеют ожидать ничего от других или ставить высокие цели самим себе; они не отваживаются приближаться к людям, которые кажутся лучше, чем они, в каком-либо отношении; они не рискуют высказывать свое мнение, даже если могут внести реальный вклад; они не осмеливаются проявлять творческие способности, даже если обладают ими; они не отваживаются сделать себя привлекательными, чтобы произвести впечатление, найти лучшую должность и т. п. Соблазнившись возможностью двинуться в любом из указанных направлений, они воздерживаются от всякого движения из-за ужасной перспективы быть осмеянными и прячутся за маской сдержанности и достоинства.

Более незаметным, чем рассмотренные, является страх, который можно считать конденсацией не только тех видов страха, которые были проанализированы, но и всех других страхов, возникающих в процессе развития невроза. Это — страх перед любым изменением самих себя. Пациенты реагируют на идею изменения выбором любого из двух противоположных аттитюдов. Они либо оставляют свою проблему в полной неопределенности, полагая, что их изменение произойдет некоторым чудесным образом в отдаленном будущем, либо пытаются измениться слишком быстро, с почти полным отсутствием понимания своей проблемы. В первом случае они молчаливо допускают, что беглого знакомства со своей проблемой или признания своей слабости должно быть достаточно для позитивного изменения; мысль, что для своей самореализации они должны прежде всего изменить свои аттитюды и влечения, вызывает у них шок и лишает их спокойствия. Они не могут удержаться от анализа законности этого утверждения, но в то же время бессознательно пытаются все-таки отвергнуть его. Противоположный аттитюд выражается в бессознательной претензии на изменение. Частично он находит выражение в благих пожеланиях, вырастающих из нетерпимости невротика к любому своему несовершенству; однако этот аттитюд определяется также бессознательным ощущением невротика своего всемогущества, согласно которому одного лишь желания избавиться от проблемы достаточно, чтобы это произошло на самом деле.

За страхом перед изменением стоят сомнения, как бы оно не привело невротика к еще худшему состоянию — утрате идеализированного образа, превращению в отвергнутое «Я», потере индивидуальности и своего убежища; ужас перед неизвестным, перед возможностью утратить приобретенные к этому времени способы защиты безопасности и удовлетворения потребностей, особенно способов погони за фантомами, обещающими решение; и наконец, страх оказаться неспособным к изменению — страх, природу которого мы лучше поймем, когда приступим к обсуждению невротической безнадежности.

Все рассмотренные виды страха возникают из неразрешенных конфликтов. Но т. к. мы должны подвергнуться их действию, если хотим все-таки достигнуть целостности своей личности, то они выглядят необходимым препятствием в нашем движении к самим себе. Они представляют, так сказать, чистилище, через которое нам следует пройти, прежде чем сможем достигнуть спасения.

Глава 10

Обнищание личности

Анализировать результаты неразрешенных конфликтов означает, по-видимому, вступать на малоисследованную территорию, не имеющую четко выраженных границ. Возможно, мы могли бы достигнуть ее, вступив в дискуссию об определенных симптоматических расстройствах — депрессии, алкоголизме, эпилепсии, шизофрении, надеясь тем самым лучше понять природу этих конкретных расстройств.

Однако я предпочитаю исследовать эту проблему с более общей и удобной для себя точки зрения и ставлю следующий вопрос: «Как влияют неразрешенные конфликты на наш энергетический потенциал, нашу целостность и наше счастье?» Я выбираю этот путь, потому что убеждена, что нельзя понять значение ни одного симптоматического расстройства без понимания фундаментального человеческого основания. Тенденция современной психиатрии — искать более совершенную теоретическую формулировку для объяснения существующих синдромов — вполне естественна с точки зрения практического врача, чья работа и заключается в их лечении. Но поступать так означает такую же вероятность не достигнуть значимого результата, не говоря уже о ненаучности подобной стратегии, подобно тому как инженер-строитель пытается строить верхние этажи здания еще до закладки фундамента.

Некоторые из элементов, входящие в наш вопрос, уже упоминались и здесь нуждаются только в дальнейшем развитии. Некоторые содержатся в нашем предшествующем обсуждении; некоторые должны быть добавлены. Наша цель состоит не в том, чтобы оставить читателя с неясным представлением о вреде неразрешенных конфликтов, а в том, чтобы достаточно ясно и исчерпывающе нарисовать картину того разорения, которое они наносят невротику.

Жизнь с неразрешенными конфликтами означает прежде всего опустошающую трату человеческой энергии, вызванную не столько самими конфликтами, сколько окольными способами избавиться от них. Когда личность невротика расколота в своей основе, то он не может искренне тратить свою энергию ни на что другое, как на преследование двух или более несовместимых целей. Это означает, что он либо распыляет свои усилия, либо быстро сводит их на нет. Первое истинно для невротиков, чей идеализированный образ, подобно образу Пер Гюнта, соблазняет их верить, что они могут преуспеть во всем.

Женщина с таким идеализированным образом хочет быть идеальной матерью, отличной поварихой и хозяйкой, хорошо одеваться, играть выдающуюся социальную и политическую роль, быть преданной женой, участвовать в общественной жизни и вдобавок активно работать над собой. Нет необходимости подчеркивать, что этого нельзя выполнить; она обязательно потерпит неудачу, пытаясь достигнуть все эти цели, а ее усилия — безотносительно к тому, насколько она потенциально одарена, — окажутся напрасными.

Более показателен случай с фрустрацией какой-либо цели, когда несовместимые мотивы блокируют друг друга. Мужчина хочет быть хорошим другом, но при этом настолько доминирующим и требовательным, что его потенции в данном направлении никогда не реализуются. Другой мужчина хочет, чтобы его дети преуспели в этом мире, но его стремление к личной власти и стремление быть во всем справедливым вступают в противоречие друг с другом и блокируют его желание. Третий хочет написать книгу, но испытывает сильную головную боль или смертельную усталость всякий раз, когда не может сразу же сформулировать то, что он хочет сказать. В этом примере ответственность за неудачу лежит на идеализированном образе; т. к. автор является выдающимся писателем, то почему блестящие мысли не должны струиться из-под его пера наподобие кроликов, выпрыгивающих из волшебной шляпы фокусника?

И когда они не рождаются, то он взрывается от ярости на самого себя. Четвертый может иметь ясное представление о реальной ценности того, с чем он хочет выступить на собрании. Но он желает не только выступить так, чтобы произвести самое сильное впечатление и оставить позади всех остальных ораторов, он также хочет понравиться и избежать антагонизма и одновременно предчувствует насмешки из-за экстернализации презрения к самому себе. В результате он не способен думать вообще, и заслуживающие внимания мысли, которые он мог бы высказать, никогда не будут сформулированы. Пятый мог бы быть хорошим организатором, но из-за своих садистских наклонностей , вступает в конфликт со всеми окружающими. Нет необходимости увеличивать примеры, потому что каждый из нас найдет их достаточное число, если посмотрит на себя и тех, кто вокруг него.

Имеется очевидное исключение из этой неопределенности. Иногда невротики проявляют удивительную целеустремленность: мужчины могут жертвовать все, включая и собственное достоинство, ради амбициозно го намерения; женщины могут желать исключительно одной любви; родители могут посвятить себя только своим детям. Такие невротики производят впечатление полной искренности. Но, как мы видели, на самом деле они гонятся за миражом, который, как им кажется, дает решение их конфликтов. Видимая искренность представляет искренность отчаяния, а не проявление целостности личности невротика. '

Не одни только конфликтующие потребности и импульсы расходуют и растрачивают впустую энергию невротика. Другие факторы защитной структуры обладают этим же эффектом. Подавление отдельных сторон базисного конфликта вызывает затемнение целых зон личности невротика. Затемненные участки все еще достаточно активны, чтобы препятствовать друг другу, но они не могут быть использованы конструктивно. Таким образом, данный процесс приводит к потере энергии, которая в ином случае могла быть использована для самоутверждения, совместной деятельности или установления дружественных отношений. Стоит упомянуть и еще один фактор — отчуждение невротика от своего «Я», который лишает его двигательной силы. Он может быть хорошим рабочим, может быть способен к значительному усилию под внешним давлением, но он полностью лишается всяких сил, будучи предоставлен самому себе. Это означает не только то, что он не может сделать ничего конструктивного или приятного в свое свободное время, но также и то, что как минимум все его творческие силы могут быть растрачены впустую.

Большей частью разнообразные факторы объединяются и порождают большие области диффузного подавления. Чтобы разобраться и в конечном счете устранить какой-либо один из источников подавления, нам обычно следует возвращаться к нему снова и снова, рассматривая его со всех точек зрения, которые мы обсудили.

Пустая трата энергии или ее неверное направление могут происходить из-за трех главных расстройств, характерных для неразрешенных конфликтов. Первое из них — это общая нерешительность. Она может распространяться на все — от мелочей до вопросов, имеющих величайшее личное значение. Она может выражаться в непрерывном колебании, есть ли с этой тарелки или с той, покупать ли этот чемодан или тот, идти ли в кино или слушать радио. Она может проявиться в неспособности решиться на занятие какой-либо должности или на какой-либо решительный шаг в своей карьере; сделать выбор между двумя женщинами; решиться на развод; принять решение — умереть или продолжать жизнь. Решение, которое должно быть принято и которое являлось бы твердым, представляет для невротика тяжкое испытание и может довести его до состояния паники и изнурения.

Хотя нерешительность невротиков может бросаться в глаза, сами они часто не осознают ее, потому что каждое их усилие избежать принятия решения является бессознательным. Они медлят; они никак не могут собраться; в своих решениях они полагаются на случай или же перекладывают их на кого-нибудь другого. Они способны затемнить предмет обсуждения до такой степени, которая не оставляет никакого базиса для принятия решения. Точно так же бесцельность, следующая из всего этого, не является очевидной для самого невротика. Многочисленные бессознательные уловки, используемые для того, чтобы скрыть неспособность к принятию решений, объясняют сравнительную редкость, с которой аналитики слышат жалобы на то, что в действительности свидетельствует об их расстройстве.

Другим типичным проявлением распыления усилий невротика является общая неэффективность его действий. Здесь я не имею в виду неумение в какой-либо конкретной области, которое могло быть вызвано отсутствием навыков или интереса к предмету деятельности. Также здесь речь не идет о нерастраченных усилиях, которые Уильям Джеймс описывает в одной весьма интересной статье, указывая на тот факт, что энергия появляется тогда, когда не поддаешься первым признакам усталости или давлению внешних обстоятельств1.

1 См .: fames, W. Memories and Studies / W. James. — Green: Longmans, 1934.

Неэффективность в рассматриваемом контексте является следствием неспособности невротика использовать свою основную энергию из-за внутренней амбивалентности своих мотивов. Это выглядит так, как если бы невротик попытался бы проехать на автомобиле с нажатой тормозной педалью; автомобиль неминуемо стал бы терять скорость. Иногда это сравнение является буквальным. Все, чего невротик пытается достигнуть, делается намного медленнее, чем позволяют его способности и трудность самой задачи. Не потому, что он проявляет недостаточное усилие; напротив, он вынужден прилагать неимоверные усилия во всем, чем он занимается. На это у него могут уходить часы — например, чтобы написать простой счет или управлять несложным механическим устройством.

Невротик может бессознательно противиться всему, что он воспринимает как принуждение; он может стремиться к совершенствованию каждой мельчайшей детали; он может быть взбешен на самого себя — как в вышеприведенном примере — из-за неспособности справиться со своими обязанностями с первой попытки. Подобная неэффективность проявляется не только в медлительности; она может также проявиться в виде неуклюжести или забывчивости. Горничная или домашняя хозяйка не будет хорошо выполнять свои обязанности, если втайне полагает, что занимает неподобающее себе положение, т. к. при своей одаренности она должна выполнять умственную работу. Их неэффективность не ограничится, как правило, данной конкретной деятельностью, а распространится на все их усилия. С субъективной точки зрения это означает работу в условиях сильного напряжения, с неизбежно быстрым истощением и потребностью в продолжительном сне. Любая работа в таких условиях разрушает человека точно так же, как разрушается автомобиль, если он движется с включенными тормозами.

Внутреннее напряжение — как и неэффективность — проявляется не только в работе, но также в весьма значительной степени в контактах с людьми. Если невротик захочет быть дружелюбным, испытывая одновременно отвращение к этой идее, т. к. воспринимает ее как необходимость добиваться расположения, будет вести себя высокомерно; если он захочет чего-нибудь попросить, зная, что мог бы потребовать это, будет вести себя жестко; если он захочет утвердить себя и одновременно подчиниться, начнет колебаться; если захочет установить контакты с кем-либо, но предчувствует отказ, будет вести себя нерешительно; если он захочет вступить в сексуальную связь, но одновременно желает фрустрировать своего партнера, станет равнодушным и т. д. Чем более распространена амбивалентность мотивов, тем более напряженна жизнь невротика.

Некоторые невротики осознают подобное внутреннее напряжение; значительно чаще они начинают осознавать, только если специальные условия усиливают его; иногда состояние напряженности поражает их своим контрастом с теми немногими случаями, когда они могут отдыхать, чувствовать себя в покое, быть самими собой. За усталость, порождаемую внутренним напряжением, они обычно винят другие факторы — особую конституцию, большой объем работы, бессонницу. Верно, что любой из этих факторов может иметь некоторое значение, но намного более слабое, чем обычно предполагается.

Третьим характерным расстройством, имеющим значение для нашего обсуждения, является общая вялость. Страдающие ею пациенты иногда обвиняют себя в том, что они ленивы, но на самом деле они не способны обладать этим качеством и наслаждаться им. Они могут иметь осознанную неприязнь к усилиям любого рода и могут рационализировать ее, утверждая, что вполне достаточно, что они обладают идеями и что реализация «деталей», т. е. выполнение всей работы, является уделом других. Неприязнь к напряжению может также проявиться в виде страха, что оно могло бы их погубить. Этот страх понятен, если учесть, что они знают о своей быстрой утомляемости; и он может быть усилен советами врачей, которые придают нервному истощению весьма поверхностное значение.

Невротическая вялость представляет паралич инициативы и действия. В общем, она является следствием сильного отчуждения от себя и отсутствия целенаправленного управления поведением. Длительное переживание неудовлетворенного напряжения делает невротика полностью равнодушным, хотя иногда наступают периоды лихорадочной деятельности.

Из отдельных факторов, способствующих вялости, самыми влиятельными являются идеализированный образ и садистские наклонности. Необходимость совершить последовательное и реальное действие может быть воспринято невротиком как унижающее свидетельство, что он не соответствует своему идеализированному образу; одновременно перспектива сделать что-нибудь, хотя бы самое обычное, настолько устрашает его, что он предпочитает блестяще решить возникшую проблему в своей фантазии. Мучительное презрение к самому себе как необходимое следствие идеализированного образа лишает невротика уверенности, что он может сделать что-нибудь стоящее, зарывая тем самым в зыбучий песок всякое побуждение к деятельности и радость от ее выполнения.

Садистские наклонности, особенно в вытесненной форме (инвертированный садизм), вынуждают невротика отказываться от всего, что напоминает агрессию, в результате чего может последовать более или менее полный психический паралич. Общая вялость представляет особую угрозу, потому что распространяется не только на действия, но и на чувства также. Количество энергии, которое тратится невротиком из-за своих неразрешенных конфликтов, неизмеримо велико.

Поскольку неврозы так или иначе представляют продуют конкретной цивилизации, то подобная преграда человеческим дарованиям и качествам представляет серьезный обвинительный акт данной культуре.

Жизнь с неразрешенными невротическими конфликтами влечет не только распыление усилий, но и двусмысленность в вопросах морального характера, т. е. двойственность моральных принципов и всех чувств, аттитюдов и поведения, на которых держатся отношения невротика с другими и которые влияют на его развитие. И как распыление усилий ведет к бесполезной трате энергии, так и двойственность в моральных вопросах ведет к потере нравственной последовательности и искренности или, другими словами, к ослаблению нравственной целостности. Подобное ослабление порождается противоречащими друг другу позициями, занимаемыми невротиком, а также его попытками скрыть все эти противоречия.

Несовместимость моральных ценностей проявляется в базисном конфликте. Вопреки всем попыткам гармонизировать эти ценности все они продолжают одновременно влиять на поведение невротика. Однако это означает, что ни один из моральных принципов не принимается и не может приниматься всерьез. Идеализированный образ, несмотря на то что включает элементы истинных идеалов, в основном является подделкой, и самому невротику или неподготовленному наблюдателю так же трудно отличить реальный образ от идеализированного, как трудно отличить фальшивую банкноту от настоящей. Как мы видели, невротик может верить — вполне добросовестно, — что он следует идеалам, может критиковать себя за каждый очевидный промах, порождая тем самым впечатление добропорядочного следования своим стандартам; либо он может отравлять себя мыслями и разговорами о ценностях и идеалах. Мое утверждение, что невротик тем не менее не воспринимает свои идеалы серьезно, означает, что они не имеют для его жизни обязывающей силы. Он использует их, когда ему легко или выгодно это, беззастенчиво отказываясь от них в противоположном случае. Мы наблюдали примеры такого поведения в нашем обсуждении зон слепоты и фрагментаризации — примеры, которые были бы немыслимы для людей, серьезно относящихся к своим идеалам. Если бы эти идеалы были подлинные, так же невозможно было бы легко от них отказываться, как в примере с человеком, который совершенно искренне объявляет о своей преданности какому-либо делу, но, поддавшись искушению, оказывается предателем.

В общем, характерными признаками ослабления нравственной целостности личности невротика являются уменьшение искренности и увеличение эгоцентризма. Интересно отметить в этой связи, что в текстах по дзен-буддизму искренность приравнивается к чистосердечности, что совпадает с тем заключением, которое мы получаем на основе клинического наблюдения — именно что ни один человек, расколотый изнутри, не может быть искренним.

Монах: «Я понимаю, что когда лев хватает свою жертву, будь то кролик или слон, он проявляет свою силу полностью; умоляю, скажи мне, в чем эта сила?»

Учитель: «В духе искренности (буквально — в силе отсутствия обмана)». Искренность, т. е. отсутствие обмана, означает «проявление целостности своего бытия», технически известное как «действующая целостность бытия... в котором ничего не скрывается, ничего не выражается двусмысленно, ничего не растрачивается впустую. Когда человек ведет подобный образ жизни, говорят, что он — золотоволосый лев; он — символ мужества, искренности, чистосердечности; он — божественный человек»1.

1 Suzuki, D.T. Zen Buddhism and Its Influence on Japanese Culture. The Eastern Buddhist Souity (Kyoto). 1938.

Эгоцентризм представляет моральную проблему, поскольку заставляет других быть средством удовлетворения личных потребностей невротика. Вместо того чтобы считать других подлинно человеческими существами и относиться к ним соответствующим образом, невротик видит в них только средство достижения своих целей. Они обязаны быть спокойными или нравящимися для ослабления собственной тревожности невротика; они должны производить впечатление, чтобы поднять уровень его самоуважения; их следует обвинять, потому что невротик не может брать вину на себя; они должны быть проигравшими, потому что невротик должен быть победителем и т. д. Конкретные способы проявления указанных нарушений нравственной целостности меняются от индивида к индивиду. С большей частью из них мы уже сталкивались при рассмотрении других вопросов, и здесь нам необходимо лишь более систематически изложить суть дела. Я не буду пытаться входить во все детали. Это сложно хотя бы по той причине, что мы еще не обсуждали садистские наклонности и вынуждены отложить их анализ по той причине, что они представляют конечную стадию развития невроза. Начнем с самого очевидного.

Каким бы ни было течение невроза, бессознательные претензии всегда являются его фактором. Хорошо известными являются следующие.

Претензия на любовь. Разнообразие чувств и усилий, охватываемых термином «любовь» или субъективно ощущаемых как любовь, поражает. Он может обозначать паразитические ожидания со стороны человека, который чувствует себя слишком слабым или опустошенным, чтобы жить своей собственной жизнью1. В более агрессивной форме любовь может выражать желание эксплуатировать партнера, извлечь выгоду из его успеха, престижа и власти. Этот термин может обозначать потребность завоевания кого-нибудь и празднования победы над ним или потребность соединения со своим партнером, чтобы жить с ним, возможно ради удовлетворения садистских влечений. Он может подразумевать потребность быть обожаемым для подтверждения идеализированного образа невротика.

1 См.: Хорни, К. Самоанализ. Глава 8 «Систематический самоанализ случая болезненной зависимости».

По известной причине, из-за которой любовь в нашей цивилизации редко представляет подлинное чувство, жестокое обращение и предательство доминируют. Поэтому мы и живем с ощущением, что любовь превращается в презрение, ненависть или равнодушие. Но любовь не колеблется в столь больших границах. Дело в том, что чувства и усилия, побуждающие к псевдолюбви, так или иначе становятся явными. Нет необходимости говорить, что эта претензия действует в отношениях между родителями и детьми, между друзьями так же, как и в сексуальных связях.

Претензия на доброту, неэгоистичность, симпатию и т. п. сродни претензии на любовь. Она характерна для подчиненного типа и усиливается определенной разновидностью идеализированного образа точно так же, как потребностью подавлять агрессивные влечения.

Претензия на интерес ко всему и знание всего самая заметная у тех невротиков, которые отчуждены от своих эмоций и убеждены, что жизнью можно управлять с помощью одного разума. Они вынуждены претендовать на то, что все знают и всем интересуются. Но эта претензия проявляется также, хотя и более скрытым образом, у тех, кто, по-видимому, предан какой-либо профессии и, не осознавая этого, использует этот интерес как средство достижения успеха, власти или материального благополучия.

Претензия на честность и справедливость наиболее распространена среди представителей агрессивного типа, особенно в сочетании с садистскими наклонностями. Они разоблачают претензии на любовь и дружбу у других и убеждены, что т. к. не подвержены распространенному лицемерию изображать благородство, патриотизм, благочестие или что-нибудь еще в таком же роде, то особенно честны. На самом деле они также лицемерят, но по-своему. Отсутствие у них распространенных предубеждений может представлять слепой негативистский протест против любых традиционных ценностей. Их способность говорить «нет» может оказаться не проявлением силы, а желанием осмеять и унизить. Желание эксплуатировать по степени значимости может стоять сразу же за эгоизмом, законность которого они открыто признают.

Претензию на страдание следует обсудить более детально из-за противоречащих друг другу точек зрения по ее поводу. Аналитики, строго следующие теориям Фрейда, разделяют вместе с обычными людьми убеждения, что невротик желает чувствовать себя оскорбленным, беспокоящимся, обладает влечением быть наказанным. Данные, подтверждающие идею о том, что невротик нуждается в страдании, хорошо известны. Но термин «желает» в действительности обозначает множество интеллектуальных прегрешений самих аналитиков.

Авторы, которые выдвигают эту теорию, недооценивают тот факт, что невротик страдает от гораздо большего числа причин, чем осознает, и что обычно он начинает осознавать свое страдание только тогда, когда начинает выздоравливать. Более важно то, что они, по-видимому, не понимают, что страдание от неразрешенных конфликтов неизбежно и абсолютно независимо от желаний невротика.

Если невротик позволяет своей личности расколоться на части, то он, конечно, наносит этот ущерб себе не потому, что желает себе вреда, а потому, что к этому его влечет внутренняя нужда. Если невротик страдает от самоунижения и подставляет обе щеки, то он по крайней мере бессознательно, ненавидит такое поведение и презирает себя за это; но он в таком ужасе от своей агрессивности, что вынужден впасть в другую крайность и позволить оскорблять себя тем или иным способом.

Другим характерным обстоятельством, способствовавшим формированию идеи о склонности невротика к страданию, является склонность к преувеличению или драматизации любого несчастья. Верно, что с помощью страдания можно чувствовать и обнаруживать скрытые мотивы. Страдание может скрывать просьбу о внимании или прошение; оно может бессознательно использоваться с целью эксплуатации; оно может быть выражением вытесненной мстительности и использоваться тогда как орудие приведения в действие санкций. Но учитывая внутреннюю зависимость всех этих функций, они являются единственными способами, открытыми невротику, достижения определенных целей. Также верно, что невротик часто приписывает своему страданию ложные причины и, таким образом, создает впечатление, что он страдает без достаточных оснований. Так, он может быть безутешным в своем несчастье и видеть его причину в своей «виновности», тогда как на самом деле он страдает от несоответствия своему идеализированному образу. Или он может чувствовать себя потерянным, оставшись один без любимого человека, и хотя он приписывает это чувство своей глубокой любви, в действительности же, т. к. расколот в своей основе, он не может перенести свое одиночество. Наконец, он может исказить свои аффекты и верить, что страдает в тот момент, когда на самом деле весь переполнен яростью.

Например, женщина может думать, что она страдает, если ее любовник не прислал письмо к указанному сроку, но в действительности ее раздражение вызвано желанием, чтобы все происходило точно в соответствии с ее желаниями, или чувством унижения от отсутствия внимания. В этом примере страдание бессознательно предпочитается осознанию ярости и невротических влечений, ответственных за нее, и приобретает особое значение, потому что позволяет скрыть двойственность, присущую любовной связи этой женщины. Однако ни из одного из приведенных примеров не следует, что невротик испытывает потребность в страдании. Реально следует только то, что невротик испытывает бессознательную претензию на страдание.

Новой разновидностью ослабления нравственной целостности личности является развитие бессознательного высокомерия. Напомню, что я понимаю под этим безосновательное приписывание невротиком самому себе качеств, которыми он не обладает или обладает, но в меньшей степени, чем на самом деле, и его бессознательную претензию на этом основании предъявлять требования и унижать других. Невротическое высокомерие бессознательно в том смысле, что невротик не осознает ни одной фальшивой претензии. Различие в данном случае проходит не между сознательным и бессознательным высокомерием, а между высокомерием, которое бросается в глаза и которое скрывается за сверхскромным и извиняющимся поведением. Это различие состоит в степени проявляемой агрессивности, а не в степени выражаемого высокомерия. В одном случае невротик открыто требует исключительных прав; в другом он обижается, если их не дают ему добровольно. Что отсутствует в каждом из этих случаев, это можно было бы назвать реальной скромностью, т. е. признанием — не только на словах, но и с эмоциональной искренностью— недостатков и несовершенства людей в целом и своего в частности. Согласно моему опыту, каждый пациент испытывает отвращение к мыслям и слухам о своих возможных недостатках. Это особенно справедливо для пациентов со скрытым высокомерием. Он скорее безжалостно отчитает себя за то, что проглядел что-то, чем допустит вместе со св. Павлом, что «наше знание фрагментарно». Он скорее осудит себя за легкомысленность и лень, чем допустит, что не может быть продуктивным все время. Надежнейшим симптомом скрытого высокомерия является очевидное противоречие между самообвинением, с его извиняющимся аттитюдом, и внутренним раздражением к любой критике или пренебрежению со стороны других. Часто требуется тщательное наблюдение, чтобы обнаружить эти раздражающие чувства, потому что очень вероятно, что сверхскромный тип вытеснит их.

Но в действительности он может быть как нуждающейся, так и откровенно высокомерной личностью. Его критика других не менее уничтожающа, хотя внешне она выглядит как самоунижающее восхищение. Тем не менее втайне он требует такого же совершенства от других, как и от самого себя, что означает, что ему недостает подлинного уважения к конкретной индивидуальности других.

Другой моральной проблемой является неспособность невротика занять определенную позицию и связанную с ней ненадежность. Невротик редко занимает позицию в соответствии с объективными качествами личности, идеи или причины, скорее он основывается на своих эмоциональных потребностях. Поскольку они противоречивы, то одна нравственная позиция легко может быть заменена на другую. Поэтому многие невротики легко колеблются, как бы бессознательно подкупленные соблазном получить еще больше любви, престижа, признания, власти и «свободы». Это относится ко всем личным отношениям невротика — как индивида, так и члена группы. Они часто не могут позволить себе какое-нибудь чувство или мнение о другой личности. Какая-нибудь совершенно пустая сплетня может изменить их мнение. Какая-нибудь неприятность или оскорбительное равнодушие или то, что ощущается ими в качестве таковых, может стать достаточным основанием, чтобы бросить «очень хорошего друга». Какая-нибудь неожиданная трудность может превратить их энтузиазм в равнодушие.

Они могут менять свои религиозные, политические или научные взгляды в зависимости от какой-нибудь личной привязанности или чувства обиды. Они могут отстаивать какую-нибудь точку зрения в личном разговоре и изменить ее при малейшем давлении со стороны авторитетного специалиста или группы, часто не осознавая, почему они изменили свое мнение или что они изменили его вообще.

Невротик может бессознательно избегать очевидного колебания, не принимая немедленного решения, «не становясь ни на чью сторону», оставляя открытой каждую альтернативу. Он может рационализировать этот аттитюд, указывая на действительные трудности ситуации, или может побуждаться компульсивным требованием «справедливости».

Без сомнения, подлинное стремление к справедливости очень ценно. Также верно, что честное желание быть справедливым создает дополнительные трудности в занятии ясной позиции во многих ситуациях. Однако справедливость может быть компульсивной частью идеализированного образа и ее функция тогда состоит в том, чтобы сделать процесс занятия позиции необходимым, позволяя невротику одновременно чувствовать себя «помазанным» быть выше борьбы предубеждений.

В этом случае существует тенденция оказаться неспособным убедиться, что эти две точки зрения в действительности не так уж и противоречат друг другу или что оба спорщика могут быть правы. Только псевдообъективность мешает невротику признать основные результаты в любом спорном вопросе.

По этой причине существуют большие различия среди разных типов невроза. Самую сильную целостность личности следует искать у тех по-настоящему обособленных личностей, которые остались в стороне от водоворота невротического соперничества и невротических привязанностей и которых не легко соблазнить «любовью» или амбициозной целью. Кроме того, их аттитюд постороннего наблюдателя часто позволяет им достигать значительной объективности в своих суждениях.

Но не каждая обособленная личность может занимать определенную позицию. Невротик может испытывать такую неприязнь к участию в спорах или принятию какого-либо опасного своими последствиями решения, что даже мысленно он не формулирует ясно свою точку зрения и либо путается в своих проблемах, либо в лучшем случае различает добро и зло, обоснованность и необоснованность, не приходя при этом ни к какому собственному убеждению.

Агрессивный тип, с другой стороны, как кажется, противоречит моему утверждению, что невротик испытывает трудность в выражении своей точки зрения. Особенно если он склонен к ригидной справедливости, то кажется, что он обладает неординарной способностью к формулировке последовательных мнений, к их защите и верности им. Но это впечатление обманчиво. Этот тип выглядит последовательным слишком часто из-за своего упрямства, а не из-за того, что он обладает подлинными убеждениями. Поскольку упрямство служит так же для подавления всех внутренних сомнений невротика, то его мнения часто носят догматический или даже фанатический характер. Кроме того, его может соблазнить перспектива власти или успеха. Его податливость ограничена пределами, очерченными его стремлением к подчинению и признанию.

Отношение невротика к ответственности может быть противоречивым. Отчасти это вызвано тем фактом, что само это слово имеет множество значений. Оно может обозначать добросовестность в выполнении служебных обязанностей и обязательств. Является ли невротик ответственным в этом смысле, зависит от конкретной структуры характера невротика; это свойство не присуще всем невротикам.

Ответственность за других может на самом деле обозначать чувство ответственности за собственные действия в той мере, в какой они оказывают воздействие на кого-то другого; но оно может быть также эвфемизмом, скрывающим желание господствовать над другими.

Ответственность, подразумевающая принятие на себя вины, может выражать ярость от несоответствия невротика своему идеализированному образу и в этом смысле не иметь ничего общего с ответственностью как таковой.

Если нам самим ясно, что именно подразумевается под принятием ответственности за себя, то мы поймем, как трудно, если возможно, невротику допустить такое принятие. Оно означает прежде всего фактическое признание — самим собой и другими, — что именно является моей интенцией, моими словами или моими действиями, и готовность принять все их следствия. Принятие ответственности за себя противоположно лжи или переносу вины на других. Принять ответственность за себя в указанном смысле было бы для невротика нелегко, потому что, он, как правило, не осознает, что он делает и почему он делает это, и обладает сильной потребностью не знать всего этого. Вот почему невротик часто пытается уклониться от принятия ответственности за себя с помощью отрицания, забывания, приуменьшения, неверного истолкования чувств, неумышленного удовлетворения других побуждений и состояния беспомощности. И поскольку он стремится исключить или освободить себя от принятия ответственности, он с готовностью допускает, что его жена, его коллега, его аналитик ответственны за любую возникающую трудность.

Другим фактором, который часто способствует развитию неспособности невротика принимать следствия своих действий или даже видеть их, является скрытое чувство всемогущества, позволяющее, как ему кажется, делать все, что ему нравится, и всегда добиваться успеха.

Осознать неизбежные последствия означало бы разрешить это чувство. Последний фактор, который имеет отношение к рассматриваемой проблеме, на первый взгляд, похож на интеллектуальную неспособность мыслить в терминах причины и следствия. Обычно невротик создает впечатление, что он способен мыслить только в терминах вины и наказания. Почти каждый пациент чувствует, что аналитик осуждает его, тогда как в действительности аналитик всего лишь противостоит его проблемам, трудностям и их следствиям. Вне аналитической ситуации невротик может чувствовать себя наподобие преступника, всегда находящегося под подозрением и преследуемого и поэтому постоянно находящегося в обороне. На самом деле это экстернализация внутренних психических процессов. Как мы видели, источником, из которого эти подозрения и атаки рождаются, является его идеализированный образ. Именно этот внутренний процесс обнаружения ошибки и защиты плюс его экстернализация делает почти невозможным для невротика понимание причинно-следственных связей, субъектом которых он сам является. Но там, где личные проблемы не затрагиваются, он может быть столь же прозаическим, как и любой другой. Если улицы становятся мокрыми, потому что идет дождь, невротик не спрашивает, чья это ошибка, а принимает эту причинно-следственную связь.

Когда мы говорим о принятии ответственности за себя, то подразумеваем также способность бороться за то, что, по нашему убеждению, справедливо, и готовность принимать следствия, если наше действие окажется неверным. Это становится очень трудным, если личность невротика расколота конфликтами. За какое из конфликтующих внутренних влечений он должен или мог бы бороться? Ни одно из них не представляет того, в чем он действительно нуждается или в истинности чего он убежден. Реально он мог бы бороться только за свой идеализированный образ. Однако этот образ исключает возможность для невротика быть неправым. Поэтому, если его решение или действие создает проблему, он фальсифицирует суть дела и приписывает ответственность за неблагоприятные последствия на кого-то другого.

Сравнительно простой пример иллюстрирует эту проблему. Мужчина, возглавляющий организацию, страстно добивается неограниченной власти и престижа. Ничего не может быть сделано или решено без него; он не может убедить себя отдать часть функций тем, кто благодаря своей специальной подготовке смог бы лучше решать специальные проблемы. По его мнению, не существует ничего, чего он не знает в совершенстве. Кроме того, он не желает, чтобы кто-нибудь еще воспринимался или стал таким же важным, как и он. Его ожиданиям в отношении самого себя не суждено будет оправдаться разве только из-за недостатка времени и энергии. Но этот человек желает не только доминировать; одновременно он угодлив и испытывает потребность в том, чтобы быть сверхчеловечески добрым.

В результате своих неразрешенных конфликтов он обладает всеми теми симптомами, которые мы описали, — вялостью и повышенной потребностью во сне, нерешительностью и медлительностью — и поэтому не может рационально организовать свое время. И поскольку он воспринимает свое участие в назначенных встречах как невыносимое принуждение, он втайне испытывает радость, заставляя людей ждать; кроме того, он совершает множество незначительных дел просто потому, что это льстит его тщеславию. Наконец, его потребность быть любящим семьянином отнимает у него много времени и мыслей. Естественно поэтому, что дела в его организации идут не очень хорошо; но, не замечая никаких пороков за собой, он перекладывает вину на других или на неблагоприятные обстоятельства.

Позвольте мне еще раз спросить, за какую часть своей личности мог бы считать себя ответственным герой приведенной иллюстрации? За тенденцию к доминированию или за тенденцию к подчинению, умиротворению, поиску чьего-либо расположения? Прежде всего ни одно из этих влечений не осознается им. Но даже если бы он осознавал, то не смог бы поддержать одно из них и отказаться от другого, потому что обе тенденции носят компульсивный характер. Кроме того, его идеализированный образ не позволяет ему видеть в себе ничего, кроме идеальных достоинств и неограниченных способностей. Следовательно, он не способен принять ответственность за те последствия, которые неизбежно следуют из действия его конфликтов. Поступить так означало бы облегчить страдания из-за знания того, что он так страстно желает скрыть от самого себя.

В общем, невротик бессознательно испытывает особую неприязнь к принятию ответственности за последствия своих поступков. Он закрывает глаза даже на самые очевидные последствия. Неспособный самостоятельно избавиться от своих конфликтов, он настаивает, опять бессознательно, что он, могущественный во всем, способен их разрешить. Он верит, что последствия неразрешенных конфликтов могут застать врасплох других, но для него они не представляют никакой опасности. Он должен поэтому продолжать уклоняться от признания всеобщности законов причинно-следственных связей. Если бы он хотя бы на мгновение признал их всеобщность, то узнал бы много полезного. Эти законы продемонстрировали бы ему в доступной форме, что его образ жизни никуда не годится, что, несмотря на всю его бессознательную хитрость и обман, он не может даже пошевелиться без подчинения законам, управляющим нашей психической жизнью с той же неумолимостью, как и в физической сфере'.

Фактически ответственность в полном объеме невротика интересует мало. Он видит — или туманно чувствует — только ее негативные аспекты. То, чего он не видит и научится ценить лишь со временем, это то, что, пренебрегая ответственностью, он разрушает свое горячее стремление к независимости. Он надеется достигнуть независимости посредством вызывающего отказа от всех обязательств, тогда как на самом деле принятие ответственности за себя и на себя является необходимым условием реальной внутренней свободы.

Чтобы не признавать, что его проблемы и его страдания порождаются его же внутренними трудностями, невротик применяет любой из следующих трех способов, а часто и все три. Невротик может использовать без каких-либо ограничений экстернализацию, и тогда все, начиная от пищи, климата, телосложения, унаследованного от родителей, жены, судьбы, обвиняется заданное конкретное несчастье.

Невротик может также принять аттитюд, что поскольку он никогда не совершает ошибок, то несправедливо, если какое-нибудь несчастье произойдет с ним. Несправедливо, если он заболеет, постареет или умрет, будет несчастлив в браке, будет иметь проблемного ребенка или его работа окажется непризнанной. Этот способ мышления, который может быть осознанным или бессознательным, неверен вдвойне, т. к. исключает не только личное участие невротика в преодолении своих трудностей, но и все факторы, независимые от невротика, но имеющие отношение к его жизни.

Тем не менее этот способ мышления обладает своей логикой. Это типичное мышление изолированного существа, которое центрировано исключительно на самом себе и чей эгоцентризм не позволяет ему посмотреть на себя как на маленькое звено большой цепи.

1 См .: Yutang, L. Between Treas and Laughter, op. cit. В главе «Карма» автор выражает удивление отсутствием понимания таких психических законов в западной цивилизации.

Он считает само собой разумеющимся, что должен взять самое лучшее в данное время, в данной социальной системе, но протестует против того, чтобы быть связанным с другими при совершении добрых или плохих дел. Поэтому он и не может понять, почему должен страдать от всего, в чем лично не замешан.

Третий способ связан с отказом невротика признать всеобщность законов причинно-следственных связей. Следствия неразрешенных конфликтов представляются ему в виде изолированных происшествий, не связанных с ним или его проблемами. Например, ему может казаться, что депрессия или фобия возникают в нем из-за голубого цвета. Подобное заключение могло, конечно, стать следствием его психологического невежества или недостаточной невнимательности.

Но в процессе анализа мы можем наблюдать, что пациент оказывает самое упорное сопротивление знакомству с любыми подробностями своих связей. Он может остаться недоверчивым или забыть их; или он может почувствовать, что аналитик, вместо того чтобы быстро избавить его от беспокоящих расстройств — для чего его и пригласили, — перекладывает «вину» на него и искусно сохраняет свою репутацию. Так, пациент может познакомиться с факторами, имеющими отношение к его вялости, но закрыть при этом глаза на очевидный факт, что его вялость замедляет не только процесс анализа, но и все, что он делает. Другой пациент может узнать о своем агрессивно-унижающем поведении, но не сможет понять, почему он так часто ссорится и почему его не любят. То, что эти трудности существуют в нем самом, — это для невротика одно, а его действительные повседневные проблемы есть нечто совсем другое. Подобное отделение своих внутренних проблем от их последствий на собственную жизнь является одним из главных источников склонности невротика к фрагментаризации.

Противодействие признанию следствий невротических аттитюдов и влечений большей частью глубоко скрыто, и аналитик легко может проглядеть его по той простой причине, что для него подобная зависимость полностью очевидна. Это представляет печальный факт, потому что если пациент не начнет отдавать себе отчет в том, почему он не осознает последствий и оснований, по которым он их не осознает, то он, по всей вероятности, не сможет понять, насколько сильно он препятствует своей собственной жизни . Способность осознавать последствия является самым могущественным лечебным аналитическим фактором, потому что создает у пациента установку, что, только изменяя себя, можно когда-либо достигнуть свободы.

Но если невротика нельзя считать ответственным за его претензии, высокомерие, эгоцентризм, уклонение от ответственности, то можем ли мы вообще рассуждать в терминах нравственных категорий? В качестве аргумента могу указать, что нас, как врачей, должна интересовать только болезнь пациента и ее лечение, а его моральные принципы не входят в сферу нашей профессиональной деятельности. Могу также указать, что одной из великих заслуг Фрейда стало отбрасывание «моралистического» аттитюда, в защиту которого, как кажется, я выступаю!

Подобные аргументы кажутся научными, но являются ли они истинными? Можем ли мы полностью исключить при обсуждении человеческого поведения суждения о справедливом и несправедливом? Если аналитики решают, что подлежит аналитическому исследованию, а что нет, то не поступают ли они в согласии с теми суждениями, которые сознательно отвергают? В таких суждениях, включающих нравственные критерии, содержится тем не менее определенная опасность: очень вероятно, что они сформулированы либо на слишком субъективной, либо на слишком традиционной основе.

Так, какой-нибудь аналитик может чувствовать, что нет необходимости анализировать ухаживания мужчины, а ухаживания женщины, наоборот, заслуживают самого серьезного исследования. Или если он убежден, что сексуальные влечения не должны ничем сдерживаться, то он может решить, что верность партнеру независимо от того, идет ли речь о мужчине или женщине, требует тщательного анализа.

В действительности подобные суждения должны формулироваться на основании конкретных особенностей невроза пациента. Вопрос, который следует решить в этом случае, состоит в том, имеет ли аттитюд, принятый пациентом, губительные последствия для его развития и для его отношений с другими людьми. Если имеет, то такой аттитюд ложный и требует, чтобы с ним начали энергичную работу. Основания заключений аналитика должны быть ясно изложены пациенту, чтобы дать последнему возможность принять самостоятельное решение по рассматриваемой проблеме. Наконец, не содержат ли вышеприведенные аргументы той же ошибки, которая присуща мышлению пациента, именно что нравственность — это только вопрос здравого смысла, а не в первую очередь фактический вопрос, касающийся последствий? Возьмем невротическое высокомерие в качестве примера. Оно является фактом независимо оттого, испытывает ли невротик ответственность за него или нет. Аналитик убежден, что высокомерие представляет проблему, которую пациент должен осознать и в конечном счете преодолеть. Отстаивает ли аналитик этот критический аттитюд, потому что узнал в воскресной школе, что высокомерие — это грех, а скромность — добродетель? Или его мнение обусловлено тем фактом, что высокомерие — ложный аттитюд и ведет к неблагоприятным последствиям, тяжесть которых неминуемо ложится на пациента — снова безотносительно к его ответственности. Эти следствия в случае с высокомерием тем не менее исключают возможность для пациента познать самого себя и таким образом препятствуют его личному развитию. Кроме того, пациент с аттитюдом высокомерия склонен к несправедливости по отношению к другим, а это также порождает определенные последствия — не только периодические конфликты с другими, но и отчуждение от других людей в целом. Все это, однако, только усугубляет его невроз. Из-за того, что моральные принципы пациента частично представляют следствие его невроза, а частично этот невроз поддерживают, аналитику ничего не остается, как учитывать их в своей работе.

Глава 11

Безнадежность

Несмотря на свои конфликты, невротик может иногда испытывать чувство удовлетворения, может радоваться вещам, к которым он чувствует себя расположенным. Но это состояние счастья зависит от слишком многих условий, чтобы быть частным событием. Он не испытает никакого удовольствия, если, например, одинок или если он не разделяет удовольствия с кем-либо еще; если он не является ведущей личностью в данной ситуации или если он не получает всеобщего одобрения. Его дальнейшие шансы сужаются тем, что условия, обеспечивающие состояние счастья, часто очень противоречивы.

Невротик может быть доволен тем, что другой человек берет на себя функции руководителя, и одновременно возмущаться этим обстоятельством. Жена может радоваться успеху мужа и одновременно завидовать ему в связи с этим. Она может испытывать удовольствие от того, что устраивает вечеринку, но из-за необходимости организовать ее безупречно она устанет еще до ее начала. И когда невротик достигает временного счастья, то оно очень легко нарушается его многочисленными страхами и его общей уязвимостью.

Кроме того, житейские неудачи в жизни невротика занимают непропорционально большое место. Любая малейшая неурядица может вызвать у него состояние депрессии, т. к. доказывает его общую негодность — даже тогда, когда она вызвана факторами, находящимися вне его контроля. Любое безобидное критическое замечание может вызвать его беспокойство или тягостные размышления. В результате невротик обычно более несчастлив и неудовлетворен, чем это оправдано обстоятельствами.

Эта ситуация, достаточно удручающая сама по себе, усугубляется еще больше, если принять во внимание следующее обстоятельство. Люди могут, по-видимому, выносить величайшие страдания, пока имеется надежда; но невротические затруднения постоянно порождают некоторое состояние безнадежности, причем чем более серьезны эти затруднения, тем сильнее состояние безнадежности.

Чувство безнадежности может быть глубоко скрыто: чисто внешне невротик может быть поглощен своими фантазиями или планированием условий, которые могли что-нибудь улучшить. Если бы только он женился, имел большую квартиру, другого прораба, другую жену; если бы только она была мужчиной, чуть старше или моложе, чуть выше или не такой высокой, тогда все было бы в полном порядке. Иногда избавление от некоторых беспокоящих факторов действительно оказывается полезным. Однако более часто подобные надежды только экстернализируют внутренние трудности и обречены на то, чтобы никогда не сбыться. Невротик ожидает от внешних изменений только добра, но неизбежно каждый раз переносит себя и свой невроз в новую ситуацию.

Надежда, которая основывается на внешних обстоятельствах, больше распространена среди молодежи; это является одной из причин, почему анализ очень молодого невротика менее прост, чем можно было бы ожидать. По мере того как люди становятся старше и надежды одна за другой исчезают, они все больше стремятся посмотреть внимательно на себя как на возможный источник страдания.

Даже когда чувство безнадежности в целом бессознательно, заключение о его существовании и его силе можно сделать на основании различных симптомов. Ими могут быть эпизоды из истории жизни, показывающие, что реакция пациента на неприятности имела силу и длительность, явно непропорциональные их источнику. Например, невротик может испытать полную безнадежность в результате безответной любви в юности, от предательства друга, несправедливого увольнения с работы, неудачи на экзамене. Естественно, следует сначала понять те особые причины, которые могли стоять за столь неадекватной реакцией. Но дополнительно к этим особым причинам обычно обнаруживают, что неудачный опыт спускает воду из намного более глубокого колодца безнадежности. Аналогично озабоченность возможной смертью или раннее появление мыслей о самоубийстве — с аффектом или без него — указывают на крайнюю степень безнадежности даже тогда, когда внешне невротик излучает оптимизм. Общая легкомысленность, полное отрицание возможности рассматривать что-либо серьезно — в пределах аналитической ситуации или вне ее, — как и быстрое замешательство при столкновении с трудностью, представляют другой симптом.

Очень многое из того, что Фрейд определил как негативную терапевтическую реакцию, означает следующее. Новое аналитическое исследование, которое, каким бы мучительным оно ни было, предлагает решение проблемы невротика, может спровоцировать замешательство и нежелание пациента еще раз испытать страдания. Иногда это выглядит так, как если бы пациент отказывался верить, что он способен преодолеть данную трудность; в действительности в этом выражается отсутствие надежды одержать когда-либо победу. В этих условиях вполне закономерно для невротика жаловаться на то, что новое исследование причиняет ему боль или пугает его, и выражать негодование тем, что аналитик лишает его душевного равновесия.

Поглощенность предвидением или предсказанием будущего также является знаком безнадежности. Хотя внешне это выглядит как тревога о жизни в целом, о том, чтобы не быть захваченным врасплох, о совершенных ошибках, следует отметить, что в подобных случаях взгляд в будущее постоянно окрашен пессимизмом. Подобно Кассандре, многие невротики предвидят в основном несчастье и очень редко — что-то хорошее. Эта сосредоточенность на темной стороне жизни, а не на светлой вынуждает подозревать состояние глубокой личной безнадежности, безотносительно к тому, насколько умно оно рационализируется.

Наконец, существует хроническое депрессивное состояние, которое может быть настолько скрытым и подкрадывающимся незаметно, что оно не воспринимается как депрессия.

Невротики, обремененные этим недугом, могут функционировать достаточно успешно; они могут быть веселыми и приятно проводить время, но им может требоваться несколько часов по утрам, чтобы встряхнуться, прийти в себя, как бы снова помириться с жизнью. Жизнь настолько обременительна, что они едва ли воспринимают ее как таковую, никогда не жалуются на нее, но их душа постоянно находится в упадке.

В то время как источники безнадежности всегда носят бессознательный характер, само это чувство может осознаваться достаточно ясно. Невротик может быть переполнен чувством собственной гибели. Или он может сформировать аттитюд покорности к жизни в целом, не ожидая от нее ничего хорошего, чувствуя только, что необходимо быть терпеливым. Или он может выразить аттитюд покорности в философских терминах, говоря, что жизнь в своей основе трагична и только глупцы обманывают себя рассуждениями о неизменной человеческой судьбе.

Уже в предварительной беседе с пациентом можно получить впечатление об охватившей его безнадежности. Он не желает идти на минимальную уступку, испытать даже незначительное неудобство, допустить самый легкий риск. Он может создать видимость полного потакания своим слабостям. Однако проблема состоит в том, что он не видит никакой убедительной причины идти на уступки тогда, когда не ожидает получить от них ничего. Подобные аттитюды заметны и без анализа. Невротики продолжают находиться в совершенно неудовлетворительном состоянии, которое можно было бы улучшить незначительным усилием воли и инициативы. Но невротик может быть настолько парализован состоянием своей безнадежности, что весьма посредственные трудности кажутся ему непреодолимыми препятствиями.

Иногда случайное замечание выдает это состояние. Пациент может ответить аналитику простым утверждением, что некоторая проблема еще не решена и требует дальнейшей работы. Но уже вопрос: «Не думаете ли Вы, что это безнадежно? » — обнаруживает чувство отчаяния невротика. И когда невротик начинает осознавать свое отчаяние, он обычно не может его объяснить. С большой вероятностью будет считать его следствием различных внешних причин, начиная со своей работы или супружества и кончая политическим положением. Но это состояние никак не связано с каким-либо конкретным или временным обстоятельством. Невротик чувствует себя потерявшим надежду изменить что-либо в своей жизни, когда-либо стать счастливым или свободным. Он чувствует себя навсегда отрезанным от всего, что могло бы сделать его жизнь осмысленной.

Возможно, Серен Кьеркегор дал самое глубокое объяснение проблемы безнадежности. В книге «Смертельная болезнь» он утверждает, что любое отчаяние в своей основе представляет отчаяние когда-либо стать самим собой. Философы всех времен подчеркивали первостепенное значение быть самим собой и чувство отчаяния от невозможности достигнуть такого соответствия. Это составляет центральную тему дзен-буддизма. Из современных писателей я процитирую только Джона Макмэрри: «Какое другое значение может иметь наше существование, как не быть целиком и полностью самим собой?»1.

Безнадежность с ее глубочайшими корнями в отчаянии когда-либо стать искренней и целостной личностью представляет основной продукт неразрешенных конфликтов. Возрастающая шкала невротических проблем ведет к этому состоянию. Основным является ощущение запутанности в конфликтах, наподобие птицы в сетях, без ясной возможности освободить когда-либо себя. Ко всему этому добавляются попытки решения конфликтов, которые не только неудачны, но и в значительной степени увеличивают отчуждение личности от самой себя. Повторные переживания только усиливают чувство безнадежности невротика, что его таланты никогда не будут реализованы либо потому, что снова и снова усилия распыляются слишком во многих направлениях, либо потому, что трудности, неизбежные в любом творческом процессе, удерживают невротика от дальнейшего поиска. Это может касаться также и любовных дел, заключения брака, установления дружеских отношений, которые распадаются одно за другим.

1 Macmurray,]. Rcaden and Emotion/J. Macmurray. — London: Faber, 1935.

Следующие одна за другой неудачи действуют столь же удручающе, как и в опыте с лабораторными крысами, когда приученные прыгать в специальное окно за пищей, они прыгают снова и снова только для того, чтобы убедиться, что оно закрыто.

Оказывают влияние и безнадежные попытки невротика добиться соответствия своего реального «Я» со своим идеализированным образом. Трудно сказать, не является ли это одним из самых могущественных факторов, порождающих безнадежность. Нельзя тем не менее сомневаться в том, что в процессе анализа, когда пациент начинает осознавать, насколько он далек от той совершенной личности, какой представляет себя в своем воображении, безнадежность уступает место состоянию полного облегчения.

Невротик ощущает себя безнадежным не только потому, что отчаивается когда-либо достигнуть тех фантастических высот, какие ему рисовало его воображение, но и потому, что он реагирует на осознание чувством глубокого презрения к самому себе, губительным для надежды чего-нибудь достигнуть в своей жизни — как в любви, так и в работе.

Решающими среди факторов, способствующих развитию безнадежности, являются все те процессы, которые смещают центр тяжести личности с нее самой, не позволяют ей быть активным двигателем своей собственной жизни. Результатом действия подобных факторов становится то, что невротик теряет веру в самого себя и в свое развитие как личности; он стремится махнуть на все рукой — аттитюд, который, хотя и может остаться незамеченным, по своим последствиям настолько серьезен, что должен быть назван психической смертью.

Как говорит Кьеркегор: «Однако вопреки этому факту (своему отчаянию)... он может тем не менее... полноценно существовать, быть человеком, для видимости заниматься чем-то временным, вступить в брак, завести детей, завоевать почет и уважение — и, возможно, никто не заметит, что в некотором более глубоком смысле у него отсутствует «Я». Немного шума поднимется из-за такой вещи, как пропавшее «Я»; ибо «Я» является такой вещью, по поводу которой свет менее всего склонен наводить справки. Ибо из всех ситуаций, наиболее опасных для человека, является как раз та, когда окружающие замечают, что он обладает «Я». Самая большая угроза, опасность потери собственного «Я», может наступить настолько незаметно, как будто вообще ничего не произошло; любая другая утрата — армии, ноги, пяти долларов, жены и т.д., вне всякого сомнения, будет замечена»1.

Из своего опыта работы наблюдателем я знаю, что проблема безнадежности не очень ясно представляется аналитиком и поэтому не исследуется надлежащим образом. Некоторые из моих коллег в такой степени были подавлены безнадежностью пациента, которую они признавали, но не видели в ней проблемы, что впадали в состояние безнадежности сами. Несомненно, что такой аттитюд является губительным для анализа, т. к. безотносительно к тому, насколько хороша техника или насколько смела попытка анализа, пациент чувствует, что аналитик в действительности махнул на него рукой. Подобный аттитюд губителен и за пределами аналитической ситуации. Никто не может конструктивно помочь другу или товарищу, кто сам не верит в возможность осуществления своих предложений.

Иногда коллеги совершали противоположную ошибку — не придавали безнадежности пациента достаточно серьезного значения. Они чувствовали, что пациент нуждается в ободрении и не отказывали ему в этом — что похвально, но явно недостаточно. Когда такое происходит, то пациент, даже если он высоко ценит намерения аналитика, получает полное подтверждение своему раздражению, поскольку в глубине души осознает, что его безнадежность — это не то состояние, от которого можно избавиться поддержкой, оказываемой с самыми лучшими намерениями.

Kierkegaard, S. Op. cit.

Для того чтобы взять «быка за рога» и приступить к непосредственному анализу проблемы, сначала необходимо на основании косвенных симптомов, которые приводились выше, установить, что пациент действительно ощущает себя потерявшим всякую надежду и степень, в которой это чувство выражено. Затем следует понять, что состояние безнадежности пациента вызвано его внутренними трудностями. Аналитик должен осознать и ясно доложить пациенту, что его ситуация безнадежна только потому, что он упорствует в сохранении своего статус-кво и считает его неспособным к изменению.

В упрощенной форме проблема в целом иллюстрируется сценой из «Вишневого сада» Чехова. Семья, столкнувшись с банкротством, в отчаянии от мысли о необходимости покинуть имение со своим любимым вишневым садом. Предприниматель высказывает здравое предположение о строительстве небольших жилых домиков на территории имения для сдачи в аренду. Из-за своих ограниченных взглядов члены семьи не могут поддержать такой проект, и поскольку не существует никакого другого решения проблемы, они остаются без всякой надежды. Они спрашивают в отчаянии, как бы не слыша сделанного предложения, может ли кто-нибудь посоветовать или помочь им. Если бы их наставник был аналитиком, он сказал бы: «Конечно, ситуация сложная. Но то, что делает ее безысходной, так это ваше отношение к ней. Если бы вы подумали, как изменить ваши требования к жизни, тогда не было бы и чувства безнадежности».

Убеждение, что пациент может действительно измениться, а это означает, что пациент может реально разрешить свои конфликты, является тем фактором, который определяет, сможет ли терапевт взяться за решение проблемы невротика и сможет ли он решить ее с разумными шансами на успех.

Именно здесь мои разногласия с Фрейдом становятся особенно заметны1. Психология Фрейда и лежащая в ее основе философия существенно пессимистичны. Они выражают его взгляды как в отношении будущего человечества, так и в отношении терапии2. В соответствии со своими теоретическими допущениями Фрейд может быть только пессимистом.

1 См .: Freud, S. Civilization and its Discontents / S. Freud // International Psychoanalytical Library. Vol. VII. Leonard and Virginia Woolf. — 1930.

2 См .: Freud, S. Analysis Terminable and Interminable / S. Freud // International Journal of Psychoanalysis. — 1937.

Человеком движут инстинкты, которые в лучшем случае способны модифицироваться посредством «сублимации». Инстинктивные влечения человека неизбежно фрустрируются обществом. «Я» человека мечется беспомощно между требованиями инстинктов и «Сверх-Я», которое само может быть только модифицированным. «Сверх-Я» первоначально представляет запрещающую и деструктивную инстанцию. Истинных идеалов не существует. Потребность реализации личного «Я» в своей основе «нарциссическая». В своей сущности человек — деструктивное существо, и «инстинкт смерти» побуждает его либо уничтожать других, либо заставлять их страдать.

Все эти взгляды оставляют слишком мало места для позитивного отношения к изменению личности и ограничивают ценность потенциально многообещающей созданной Фрейдом терапии. В противоположность Фрейду я верю, что невротические компульсивные влечения не являются инстинктивными, а выражают дезорганизацию человеческих отношений; что их можно изменить, когда дезорганизующие факторы устраняются, а порожденные ими конфликты можно действительно разрешить. Это не означает, что терапия, основанная на отстаиваемых мною принципах, не имеет никаких ограничений. Предстоит проделать большую работу для того, чтобы определить эти границы. А это означает, что мы имеем очень хорошие основания верить в возможность радикального изменения личности невротика.

Почему же тогда так важно осознавать и решать проблему безнадежности пациента? Во-первых, потому, что наш подход является плодотворным при анализе специальных проблем, наподобие депрессий и склонности к самоубийству. Верно, что мы можем избавить пациента от депрессии одним фактом обнаружения конфликта, от которого он страдает, не касаясь его проблемы безнадежности в целом. Но если мы хотим помешать возвращению депрессий, то состояние безнадежности должно стать предметом анализа, потому что представляет более глубокий источник, из которого рождаются депрессии. Также нельзя противостоять скрытой депрессии, если нельзя достигнуть этого исходного источника.

Сказанное истинно и для условий, провоцирующих самоубийство. Мы знаем, что такие факторы, как острое отчаяние, открытое неповиновение и мстительность, порождают суицидальные импульсы; однако предотвратить самоубийство после того, когда импульс стал явным, часто уже невозможно. Минутное внимание к менее драматическим симптомам безнадежности и проблеме пациента в нужное время создают возможность предотвращения многих самоубийств.

Самым важным фактом является то, что безнадежность пациента становится препятствием в лечении любого серьезного невроза. Фрейд склонялся называть все, что мешает развитию пациента, сопротивлением. Но едва ли правомерно безнадежность считать разновидностью сопротивления. В процессе анализа мы сталкиваемся с контригрой сил, действующих в прямом и обратном направлениях. Сопротивление представляет обобщающий термин для всех тех внутренних сил пациента, которые действуют, чтобы сохранить статус-кво пациента. Мотив пациента к развитию, с другой стороны, рождается из его конструктивной энергии, которая побуждает его двигаться к внутренней свободе. Это та движущая сила, благодаря которой мы работаем и без которой не смогли бы ничего сделать. Это та сила, которая помогает пациенту преодолевать сопротивление. Она делает его ассоциации продуктивными, давая аналитику шанс более глубокого понимания. Она дает пациенту внутреннюю силу вынести неизбежную боль созревания. Она усиливает его готовность рисковать при отказе от аттитюдов, дававших ему чувство безопасности, и формировании новых.

Аналитик не может тянуть пациента, пациент должен сам хотеть идти. Но именно эта бесценная сила парализуется состоянием безнадежности. И при неспособности признать ее как проблему и взяться за ее решение аналитик лишает себя своего лучшего союзника в битве с неврозом пациента.

Безнадежность пациента не является той проблемой, которую можно решить каким-либо одним объяснением. Существенная выгода состоит уже в том, что вместо того чтобы быть подавленным чувством своей гибели, которое, как полагает пациент, неустранимо, он начинает осознавать его как проблему, которая так или иначе может быть решена. Этот шаг делает его свободным настолько, чтобы начать движение вперед. В этом движении будут, конечно, подъемы и спуски. Пациент может чувствовать себя оптимистом, даже сверхоптимистом, если приобретает нужную ему интуицию, но снова поддается отчаянию, как только случаются более серьезные расстройства. Каждый раз камень преткновения должен анализироваться заново.

Но воздействие, которое отчаяние оказывает на пациента, ослабнет, как только он поймет, что действительно может измениться. В этом случае движущий мотив пациента обязательно усилится. В начале анализа этот мотив может представлять обычное желание избавиться от своих наиболее беспокоящих симптомов. Но по мере того как пациент начинает осознавать свои кандалы и получает представление о том, что значит чувствовать себя свободным, этот мотив становится сильнее.

Глава 12

Садистские наклонности

Люди, находящиеся в тисках невротического отчаяния, ухитряются продолжать «свое дело» тем или иным способом. Если их способность к творчеству не была слишком сильно нарушена неврозом, то они способны вполне сознательно примириться с укладом своей жизни и сконцентрироваться в той области, в которой они могут иметь успех. Они могут стать участниками социального или религиозного движения или посвятить себя работе в организации. Их работа может приносить пользу: тот факт, что им не хватает «огонька», может перевешиваться тем обстоятельством, что их не нужно подгонять.

Другие невротики, приспосабливаясь к конкретному образу жизни, могут перестать подвергать его сомнению, не придавая ему, правда, особого значения, а просто выполняя свои обязанности. Джон Марквонд описывает такой образ жизни в романе «Так мало времени». Именно это состояние, я убеждена, Эрих Фромм описывает как «дефектное» в противоположность неврозу!. Однако я объясняю его как результат невроза.

1 См .: Fromm, E. Individual and Social Origins of Neurosis / E. Fromm // American Sociological Review. — Vol. IX. — 1944. — № 4.

Невротики могут, с другой стороны, отказаться от всех серьезных или перспективных занятий и полностью переключиться на проблемы повседневной жизни, пытаясь хоть немного испытать счастья, находя свой интерес в каком-либо увлечении или случайных радостях — вкусной пище, веселой выпивке, непродолжительных любовных увлечениях. Или они могут все предоставить судьбе, увеличивая степень своего отчаяния, позволяя своей личности распадаться на части. Неспособные выполнять последовательно любую работу, они предпочитают пить, играть в азартные игры, заниматься проституцией.

Разновидность алкоголизма, описанная Чарльзом Джексоном в «Последнем уикенде», обычно представляет последнюю стадию подобного невротического состояния. В этой связи было бы интересно исследовать, не оказывает ли бессознательное решение невротика расколоть свою личность существенное психическое содействие развитию таких известных заболеваний, как туберкулез и рак.

Наконец, невротики, потерявшие надежду, могут превратиться в деструктивные личности, пытаясь одновременно восстановить свою целостность, живя чужой жизнью. По моему мнению, именно в этом заключается смысл садистских наклонностей.

Так как Фрейд считал садистские влечения инстинктивными, интерес психоаналитиков был большей частью сосредоточен на так называемых садистских извращениях. Примеры садистских стремлений в повседневных отношениях, хотя и не игнорировались, все-таки строго не определялись. Любой вид настойчивого или агрессивного поведения мыслился как модификация или сублимация инстинктивных садистских влечений. Например, Фрейд рассматривал в качестве подобной сублимации стремление к власти. Верно, что стремление к власти может носить садистский характер, но для личности, которая рассматривает жизнь как борьбу всех против всех, оно может просто представлять борьбу за выживание. В действительности такое стремление не обязано быть садистским вообще. В результате отсутствия четкости в определениях мы не имеем ни исчерпывающей картины тех форм, которые садистские аттитюды могут принимать, ни одного критерия для определения, какое влечение является садистским. Слишком большая роль отводится интуиции автора в определении, что точно может быть названо садизмом, а что нет. Такая ситуация вряд ли способствует эффективному наблюдению.

Простое действие нанесения вреда другим само по себе никак не свидетельствует о наличии садистской тенденции. Человек может быть втянут в борьбу личного или общего характера, в ходе которой он может наносить ущерб не только своим врагам, но и своим сторонникам также. Враждебность по отношению к другим может быть также реактивной. Человек может чувствовать себя обиженным или испуганным и хотеть ответить более резко, что, хотя и не пропорционально объективному вызову, субъективно находится с ним почти в полном соответствии. Однако на этом основании легко и обмануться: слишком часто называлось оправданной реакцией то, что на самом деле представляло проявление садистской наклонности. Но трудность в различии между первым и вторым не означает, что не существует реактивной враждебности. Наконец, существуют все те виды наступательной тактики агрессивного типа, который воспринимает себя борцом за выживание. Я не стану перечислять эти садистские агрессии; их жертвам может наноситься определенный ущерб или вред, но последний представляет скорее неизбежный побочный продукт, чем прямой умысел. Проще выражаясь, мы могли бы сказать, что, хотя те виды действий, которые мы имеем здесь в виду, носят агрессивный или даже враждебный характер, они не являются предосудительными в обычном понимании. Не существует никакого сознательного или бессознательного чувства удовлетворения от самого факта причинения вреда.

Для сравнения рассмотрим некоторые типичные садистские аттитюды. Нагляднее всего они проявляются у тех, кто открыт для выражения своих садистских наклонностей, независимо от того, осознают они наличие таких влечений или нет. Далее везде, где я говорю о невротике с садистскими наклонностями, я имею в виду невротика, чьим доминирующим аттитюдом является садизм.

Индивид с садистскими наклонностями может обладать желанием порабощать других людей, в частности своего партнера. Его «жертва» должна стать рабом супермена, существом не только без желаний, чувств или собственной инициативы, но и вообще без всяких требований к своему господину. Эта тенденция может принять форму воспитания характера — так профессор Хиггинс из «Пигмалиона» воспитывает Лизу. В благоприятном случае она может иметь и конструктивные последствия, например тогда, когда родители воспитывают детей, учителя — учеников.

Иногда такая тенденция присутствует и в сексуальных отношениях, особенно если партнер-садист является более зрелым. Иногда она наблюдается в гомосексуальных отношениях между старым и молодым партнерами. Но даже в этих случаях рожки дьявола станут видны, если раб даст хоть какой-нибудь повод к самостоятельности при выборе друзей или удовлетворении своих интересов. Часто, хотя и не всегда, садистом овладевает состояние навязчивой ревности, которая используется как средство мучения своей жертвы. Садистские связи этого вида отличает то, что сохранение власти над жертвой вызывает у садиста гораздо больший интерес, чем его собственная жизнь. Он скорее откажется от своей карьеры, удовольствий или выгоды от встречи с другими, чем предоставит своему партнеру какую-либо независимость.

Способы удержания партнера в рабстве являются типичными. Они изменяются в очень ограниченных пределах и зависят от структуры личности обоих партнеров. Садист сделает все, чтобы убедить партнера в значимости своей связи с ним. Он будет выполнять определенные желания партнера — хотя и очень редко в степени, превышающей минимальный уровень выживания, выражаясь физиологическим языком. При этом он будет создавать впечатление уникального качества услуг, которые он предлагает своему партнеру. Никто другой, скажет он, не смог бы дать партнеру такого взаимопонимания, такой поддержки, такого большого сексуального удовлетворения и так много интересного; в действительности же никто другой не смог бы ужиться с ним. Кроме того, он может удерживать партнера явным или неявным обещанием лучших времен — ответной любви или супружества, более высокого финансового статуса, лучшего обращения. Иногда он подчеркивает свою личную потребность в партнере и апеллировать к нему на этом основании. Все эти тактические маневры довольно успешны в том смысле, что садист, будучи одержим чувством собственности и желанием унизить, изолирует своего партнера от других. Если партнер становится достаточно зависимым, то садист может начать угрожать бросить его. Могут применяться также и другие методы унижения, но они настолько самостоятельны, что будут обсуждаться отдельно, в другом контексте.

Конечно, мы не сможем понять, что происходит между садистом и его партнером, если не примем во внимание характерные особенности последнего. Часто партнер садиста относится к подчиненному типу и, следовательно, испытывает страх перед одиночеством; или он может быть человеком, который глубоко вытеснил свои садистские влечения и поэтому, как будет показано позже, совершенно беспомощен.

Взаимная зависимость, возникающая в подобной ситуации, пробуждает негодование не только в том, кто порабощает, но и в поработителе также. Если потребность в обособлении у последнего доминирует, то он особенно возмущен подобной сильной привязанностью партнера к своим мыслям и усилиям. Не осознавая, что он сам создал эти стягивающие узы, он может упрекать партнера за то, что тот крепко держится за него. Его желание вырваться из таких ситуаций в такой же степени выражает страх и негодование, в какой служит средством унижения.

Не все садистские желания направлены на порабощение. Определенный вид таких желаний направлен на получение удовлетворения от игры на эмоциях другого человека как на некотором инструменте. В своей повести «Дневник обольстителя» Серен Кьеркегор показывает, как человек, который ничего не ожидает от своей жизни, может быть полностью поглощен игрой как таковой. Он знает, когда проявить интерес и когда быть безразличным. Он крайне чувствителен в угадывании и наблюдении реакций девушки в отношении самого себя. Он знает, как пробудить и как сдержать ее эротические желания. Но его чувствительность ограничена требованиями садистской игры: он полностью безразличен к тому, что эта игра могла значить для жизни девушки. То, что в повести Кьеркегора представляет результат осознанного, хитроумного вычисления, довольно часто происходит бессознательно. Но это та же самая игра в притяжение и отталкивание, с очарованием и разочарованием, радостью и горем, подъемом и понижением.

Третьей разновидностью садистских влечений является желание эксплуатировать партнера. Эксплуатация не обязательно носит садистский характер; она может иметь место просто ради получения выгоды. При садистской эксплуатации выгода также может приниматься во внимание, но она часто носит иллюзорный характер и явно не пропорциональна усилиям, потраченным на ее достижение. Для садиста эксплуатация становится по праву разновидностью страсти. Единственное, что принимается во внимание, — это переживание триумфа победы над другими. Специфически садистский оттенок проявляется в средствах, используемых для эксплуатации. Партнер вынужден прямо или косвенно подчиняться резко возрастающим требованиям садиста и вынужден испытывать чувство вины или унижения, если не способен выполнить их. Человек с садистскими наклонностями всегда может найти оправдание для того, чтобы чувствовать себя недовольным или несправедливо оцененным и на этом основании стремящимся к еще большему повышению требований.

«Эдда Габлер» Ибсена иллюстрирует, каким образом выполнение таких требований часто побуждается желанием нанести ущерб другому человеку и поставить его на свое место. Эти требования могут касаться материальных вещей или сексуальных потребностей или помощи в профессиональном росте; они могут быть требованиями особого внимания, исключительной преданности, безграничной терпимости. В содержании таких требований нет ничего садистского; то, что указывает на садизм, это ожидание, что партнер должен всеми доступными способами наполнить эмоционально пустую жизнь. Это ожидание также хорошо иллюстрируется постоянными жалобами Эдды Габлер на чувство скуки, а также ее потребностью в волнении и возбуждении. Потребность питаться, подобно вампиру, эмоциональной энергией другого человека, как правило, полностью бессознательна. Но вполне вероятно, что эта потребность лежит в основе стремления к эксплуатации и является той почвой, из которой предъявляемые требования черпают свою энергию.

Природа садистской эксплуатации становится еще более ясной, если мы учитываем, что одновременно с ней существует тенденция к фрустрированию других дюдей. Было бы ошибкой утверждать, что садист никогда не хочет оказывать какие-нибудь услуги. При определенных условиях он может быть даже великодушным. То, что типично для садизма, это не отсутствие желания идти навстречу, а гораздо более сильный, хотя и бессознательный импульс к противодействию другим — уничтожению их радости, обману их ожиданий. Удовлетворенность или жизнерадостность партнера с непреодолимой силой провоцирует садиста на то, чтобы тем или иным способом омрачить эти состояния. Если партнер радуется предстоящей встрече с ним, он стремится быть угрюмым. Если партнер выразит желание вступить в половое отношение, он окажется холодным или бессильным. Возможно, он даже не способен или бессилен делать что-либо позитивное. Исходящее от него уныние подавляет все вокруг. Процитирую Альдоса Хаксли: «Он не должен был делать ничего; для него достаточно было просто быть. Они свернулись и почернели от обычной инфекции». И чуть ниже: «Что за изысканное изящество воли к власти, что за элегантная жестокость! И какой изумительный подарок для того заражающего всех уныния, которое подавляет даже самое бодрое настроение и душит всякую возможность радости»1.

Такой же важной, как и только что рассмотренные, является тенденция садиста к пренебрежению и унижению других. Садист удивительно проницателен в обнаружении недостатков, нащупывании слабых мест своих партнеров и указании им на это. Он интуитивно чувствует, где его партнеры обидчивы и где им можно нанести удар. И он стремится использовать свою интуицию безжалостно в унизительной критике. Такая критика может быть рационально объяснена как честность или желание быть полезным; он может убедить в искренней обеспокоенности относительно компетентности или целостности другой личности, но впадает в панику, если искренность его сомнений окажется под вопросом. Подобная критика может также принять форму обычной подозрительности. 1

Huxley, A. Time Must Have a Stop / A. Huxley. — London: Chatto and Windus, 1944.

Садист может сказать: «Если бы только я мог доверять этому человеку!» Но после того, как он превратил его в своих снах в нечто отвратительное — от таракана до крысы, как может он надеяться доверять ему! Другими словами, подозрительность может быть обычным следствием мысленного пренебрежительного отношения к другому человеку. И если садист не осознает своего пренебрежительного отношения, он может осознавать лишь его результат — подозрительность.

Кроме того, здесь, по-видимому, более уместно говорить о придирчивости, чем просто о некоторой тенденции. Садист не только не направляет свой прожектор на реальные недостатки партнера, а в гораздо большей степени склонен экстернализировать свои собственные ошибки, формируя таким образом свои возражения и критические замечания. Если садист, например, расстроил кого-нибудь своим поведением, то он сразу же проявит беспокойство или даже выразит презрение к эмоциональной неустойчивости партнера. Если партнер, будучи запуганным, не совсем откровенен с ним, то он начнет упрекать его за скрытность или ложь. Он будет упрекать партнера за зависимость, хотя сам сделал все, что в его силах, чтобы сделать его зависимым. Подобное пренебрежение выражается не только с помощью слов, но и всем поведением. Унижение и деградация сексуальных навыков может быть одним из его выражений.

Когда любое из названных влечений фрустрируется или когда партнер платит той же монетой и садист ощущает себя подчиненным, эксплуатируемым и презираемым, то он способен впадать временами в почти безумную ярость. В его воображении никакое несчастье не может быть достаточно большим, чтобы причинить страдание обидчику: он способен пытать его, избивать, резать на части. Эти вспышки садистской ярости могут, в свою очередь, вытесняться и приводить к состоянию сильной паники или к какому-нибудь функциональному соматическому расстройству, указывающему на увеличение внутреннего напряжения.

В чем же тогда смысл садистских влечений? Какая внутренняя нужда заставляет человека вести себя с такой жестокостью? Предположение, что садистские влечения выражают извращенную сексуальную потребность, не имеет никакого фактического основания. Верно, что они могут выражаться в сексуальном поведении. В этом отношении садистские влечения не являются исключением из того общего правила, что все наши типичные аттитюды обязательно проявляются в нашей манере работать, в нашей походке, в нашем почерке. Также верно, что многие сексуальные действия сопровождаются определенным возбуждением или, как неоднократно мною отмечалось, всепоглощающей страстью.

Однако заключение, что состояния радостного возбуждения сексуальны по своей природе, даже когда не воспринимаются в качестве таковых, основывается только на допущении, что каждое возбуждение само по себе сексуально. Однако не существует ни одного свидетельства, доказывающего эту посылку. Феноменологически ощущения садистского возбуждения и сексуального удовлетворения совершенно различны по своей природе.

Утверждение, что садистские импульсы вырастают из устойчивого детского влечения, имеет некоторое основание в том, что дети, которые обычно жестоко относятся к животным или другим детям, испытывают при этом явное возбуждение. Следуя этому поверхностному сходству, можно было бы сказать, что начальная жестокость ребенка — это всего лишь чистое проявление садистской жестокости. Но на самом деле она не только не является чистым проявлением: жестокость взрослого имеет принципиально другую природу. Как мы видели, жестокость взрослого обладает определенными характеристиками, отсутствующими в жестокости ребенка. Последняя, по-видимому, является сравнительно простой реакцией на чувство подавленности или униженности. Ребенок утверждает себя, вытесняя свою месть на более слабых. Специфически садистские влечения более запутанны и рождаются из более сложных источников. Кроме того, подобно всякой попытке объяснять более поздние особенности прямой зависимостью их от ранних переживаний рассматриваемая попытка оставляет основной вопрос без ответа: «Какие факторы объясняют постоянство и развитие жестокости? ».

Каждая из рассмотренных гипотез сосредоточивается только на одной стороне садизма — сексуальности в одном случае, жестокости в другом — и не объясняет даже эти характерные особенности. То же самое можно сказать и об объяснении, предложенном Эрихом Фром-мом1, хотя оно и ближе к истине, чем остальные. Фромм указывает, что невротик с садистскими наклонностями не желает уничтожать того, к кому он привязывается, т. к. не может жить своей собственной жизнью и нуждается в партнере для симбиотического существования. Это наблюдение вне всякого сомнения верно, но все же оно недостаточно ясно объясняет, почему невротик компульсивно побуждается к вторжению в жизнь других людей или почему это вмешательство принимает именно те конкретные формы, которые мы наблюдаем.

Если мы рассматриваем садизм как невротический симптом, то нам, как и всегда, следует начинать не с попытки объяснения симптома, а с попытки понять структуру личности невротика, порождающей этот симптом. Когда мы смотрим на проблему с этой точки зрения, то начинаем понимать, что явно выраженные садистские влечения развиваются только у того, кто испытывает чувство бесполезности своей собственной жизни. Поэты интуитивно чувствовали это базисное состояние задолго до того, как мы оказались способны зафиксировать его со всей основанной на клинических испытаниях скрупулезностью. Как в случае с Эд-дой Габлер, так и с Соблазнителем возможность сделать что-либо с собой, своей жизнью была более или менее бесполезным делом. Если при этих обстоятельствах невротик не может найти свой путь к тому, чтобы подчиниться судьбе, он по необходимости становится крайне возмущенным. Он чувствует себя навсегда исключенным, выведенным из строя.

1 См .: Fromm, E. The Fear of Freedom / E. Fromm. — London: Kegan Paul, 1941.

По этой причине невротик начинает ненавидеть жизнь и все, что в ней является позитивным. Но он ненавидит ее, сгорая от зависти к тому, кто отказывается от того, чего он сам страстно желает. Это горькая, с элементами разочарования, зависть человека, который чувствует, что жизнь проходит мимо. «Завистью к жизни» назвал ее Ницше.

Невротик также не чувствует, что другие имеют свои заботы: «они» сидят за столом в то время, когда он голоден; «они» любят, творят, радуются, чувствуют себя здоровыми и свободными, родом откуда-то. Счастье других и их «наивные» ожидания, удовольствия и радости раздражают его. Если он не может быть счастливым и свободным, почему они должны быть такими? Говоря словами главного героя «Идиота» Достоевского, невротик не может простить им их счастья. Он должен подавлять радость других.

Его аттитюд иллюстрируется историей о безнадежно больном туберкулезом учителе, который плюет на бутерброды своих учеников и приходит в восторг от своей власти подавлять их волю. Это был сознательный акт мстительной зависти. У садиста тенденция к фрустрации и подавлению настроения других является, как правило, глубоко бессознательной. Но его цель так же пагубна, как и цель учителя: перенести свое страдание на других; если другие расстроены и унижены в такой же степени, как и он, то его страдание смягчается.

Другим способом, которым невротик облегчает свои страдания от испытываемой им грызущей зависти, является тактика «кислого винограда», исполняемая с таким совершенством, что даже опытный наблюдатель легко обманывается. Фактически его зависимость настолько глубоко похоронена, что он сам обычно высмеивает любое предположение о ее существовании.

Его сосредоточенность на тягостной, обременительной и уродливой стороне жизни выражает таким образом не только его ожесточенность, но в гораздо большей степени его заинтересованность в доказательстве самому себе, что он не является совсем пропащим человеком. Его бесконечная придирчивость и принижение всех ценностей частично вырастают из этого же источника. Он, например, обратит внимание на ту часть красивого женского тела, которая не является совершенной. Входя в комнату, его глаза будут прикованы к тому цвету или той части мебели, которые не гармонируют с общей обстановкой. Он обнаружит единственный недостаток во всех других отношениях хорошей речи. Аналогично все, что несправедливо или ошибочно в жизни других людей, их характерах или мотивах, приобретает угрожающее значение в его голове. Если он опытный человек, то припишет этот аттитюд своей чувствительности к недостаткам. Но проблема состоит в том, что он обращает свой прожектор только на темную сторону жизни, оставляя все остальное без внимания.

Хотя невротик и преуспевает в смягчении своей зависимости и ослаблении своего негодования, его аттитюд девальвации всего позитивного порождает, в свою очередь, чувство разочарования и неудовлетворенности. Например, если он имеет детей, то думает прежде всего о заботах и обязательствах, связанных с ними; если он не имеет детей, то чувствует, что отказал себе в самом важном человеческом переживании. Если он не имеет сексуальных связей, то чувствует себя потерянным и озабочен опасностями своего воздержания; если имеет сексуальные связи, то испытывает унижение и стыдится их. Если у него имеется возможность совершить путешествие, то он нервничает из-за неудобств, связанных с этим; если он не может путешествовать, то находит унизительным оставаться дома. Поскольку ему и в голову не приходит, что источник его хронической неудовлетворенности может находиться в нем самом, то он чувствует себя вправе внушать другим людям, как они нуждаются в нем, и предъявлять им все большие требования, выполнение которых никогда не может удовлетворить его.

Мучительная зависть, тенденция к девальвации всего положительного и неудовлетворенность как итог всего этого объясняют в известной мере достаточно точно садистские влечения. Мы понимаем, почему садист побуждается к фрустрации других, причинению страдания, обнаружению недостатков, предъявлению ненасытных требований. Но мы не можем оценить ни степень деструктивности садиста, ни его высокомерное самодовольство до те пор, пока не рассмотрим, что делает его чувство безнадежности с его отношением к самому себе.

В то время как невротик нарушает самые элементарные требования человеческого приличия, в то же самое время он скрывает в самом себе идеализированный образ личности с особенно высокими и устойчивыми моральными стандартами. Он один из тех (о них мы говорили выше), кто, отчаявшись когда-либо соответствовать таким стандартам, сознательно или бессознательно, решили быть настолько «плохими», насколько это возможно. Он может преуспеть в этом качестве и демонстрировать его с видом отчаянного восхищения. Однако такое развитие событий делает пропасть между идеализированным образом и реальным «Я» непреодолимой. Он чувствует себя совершенно негодным и не заслуживающим прощения. Его безнадежность становится более глубокой, и он приобретает безрассудство человека, которому нечего терять. Поскольку такое состояние достаточно устойчиво, то тем самым для него фактически исключается возможность иметь конструктивные аттитюды в отношении самого себя. Любая прямая попытка сделать такой аттитюд конструктивным обречена на провал и выдает полное незнание невротиком своего состояния.

Отвращение невротика к самому себе достигает таких размеров, что он не может смотреть на себя. Он должен защищать себя от презрительного отношения к самому себе только посредством усиления чувства самодовольства, выполняющего роль своеобразной брони. Самая незначительная критика, пренебрежение, отсутствие особого признания могут мобилизовать его презрение к самому себе и поэтому должны быть отвергнуты как несправедливые. Он вынужден поэтому экстернализировать свое презрение к самому себе, т. е. начать обвинять, ругать, унижать других. Это, однако, бросает его в утомительный порочный круг. Чем больше он презирает других, тем меньше он осознает свое презрение к самому себе, и последнее становится более сильным и безжалостным, чем более он ощущает свою безнадежность. Борьба против других является поэтому вопросом самосохранения.

В качестве примера этого процесса служит описанный ранее случай с женщиной, которая обвиняла своего мужа в нерешительности и захотела чуть ли не буквально разорвать себя на части, узнав, что на самом деле она была в ярости от своей собственной нерешительности.

После всего сказанного мы начинаем понимать, почему садисту так необходимо унижать других. Кроме того, мы теперь способны понять внутреннюю логику его компульсивного и часто фанатичного стремления переделывать других и как минимум своего партнера. Поскольку он сам не может приспособиться к своему идеализированному образу, то это должен сделать его партнер; и та безжалостная ярость, которую он испытывает в отношении самого себя, направляется на партнера в случае малейшей неудачи последнего. Невротик может иногда задавать себе вопрос: «Почему я не оставлю своего партнера в покое?» Однако очевидно, что подобные рациональные соображения бесполезны, пока существует и экстернализируется внутренняя битва.

Садист обычно рационализирует давление, которое он оказывает на партнера, как «любовь» или интерес к «развитию». Нет необходимости говорить, что это не любовь. Точно так же это и не интерес к развитию партнера в соответствии с замыслами и внутренними законами последнего. В действительности садист пытается переложить на партнера невыполнимую задачу реализации его — садиста — идеализированного образа. Самодовольство, которое невротик был вынужден развивать в качестве щита против презрительного отношения к самому себе, позволяет ему делать это с щеголеватой самоуверенностью.

Понимание этой внутренней борьбы позволяет нам также глубже осознать другой и более общий фактор, необходимо присущий всем садистским симптомам: мстительность, которая часто просачивается подобно яду сквозь каждую ячейку садистской личности. Садист не только является мстительным, но и обязан им быть, потому что направляет свое неистовое презрение к самому себе вовне, т. е. на других. Поскольку его самодовольство мешает ему увидеть свою причастность к возникающим трудностям, то он должен почувствовать, что является именно тем, кого оскорбили и обманули; поскольку он не способен увидеть, что источник его отчаяния находится в нем самом, то он должен считать других ответственными за это состояние. Они погубили его жизнь, они должны ответить за это, именно они должны быть согласны на любое обращение с ними. Именно эта мстительность больше, чем любой другой фактор, убивает в нем всякое чувство симпатии и жалости. Почему он должен испытывать симпатию к тем, кто испортил его жизнь и к тому же живет лучше, чем он? В отдельных случаях желание отомстить может быть осознанным; он может осознавать его, например, в отношении к своим родителям. Тем не менее он не осознает, что это желание представляет всеобъемлющую черту своего характера.

Невротик с садистскими наклонностями, каким мы его видели до сих пор, — это невротик, который из-за того, что ощущает себя исключенным и обреченным, выходит из себя, с яростью и слепой мстительностью набрасываясь на других. Мы теперь понимаем, что, заставляя страдать других, он стремится облегчить собственные страдания. Но едва ли это можно считать полным объяснением. Одни только деструктивные аспекты поведения невротика не объясняют всепоглощающей страсти большинства садистских действий. В таких действиях должна заключаться какая-то позитивная выгода, выгода, которая представляет для садиста жизненную необходимость. Это утверждение, как может показаться, противоречит допущению, что садизм является результатом чувства безнадежности. Как может потерявший надежду человек надеяться на что-либо позитивное и, что самое важное, стремиться к нему с такой поглощающей страстью?

Суть дела, однако, состоит в том, что, с точки зрения садиста, существует нечто важное, чего следует добиваться. Принижая достоинство других, он не только ослабляет невыносимое чувство презрения к самому себе, но в то же самое время развивает в себе чувство превосходства. Когда он подчиняет жизнь других удовлетворению своих потребностей, то испытывает не только возбуждающее чувство власти над ними, но и находит, хотя и ложный, смысл жизни. Когда он эксплуатирует других, то обеспечивает также себе возможность жить эмоциональной жизнью других, уменьшая тем самым чувство собственной пустоты. Когда он разрушает надежды других, то испытывает приподнятое чувство победителя, которое затемняет его собственное чувство безысходности. Это страстное желание мстительного триумфа является, возможно, самым сильным мотивирующим фактором садиста.

Все действия садиста направлены также на удовлетворение потребности в сильном возбуждении. Здоровый, уравновешенный человек не нуждается в подобных сильных волнениях. Чем он старше, тем меньше у него потребность в таких состояниях. Но эмоциональная жизнь садиста пуста. Почти все его чувства, за исключением гнева и желания победы, подавлены. Он настолько мертв, что нуждается в сильных возбуждениях, чтобы почувствовать себя живым.

Последним, но не менее важным обстоятельством является то, что отношения с другими дают возможность садисту почувствовать силу и гордость, усиливающие его бессознательное ощущение всемогущества. В процессе анализа аттитюд пациента к своим садистским наклонностям претерпевает глубокие изменения. Когда он впервые осознает их, то, по всей вероятности, критически оценивает их. Но это критическое отношение не является искренним; скорее это попытка убедить аналитика в верности принятым нормам. Периодически он может иметь вспышки ненависти к самому себе. Тем не менее, в более поздний период, когда он находится на грани того, чтобы отказаться от садистского образа жизни, он может внезапно почувствовать, что теряет что-то очень ценное. В этот момент впервые он сможет испытать осознанное приподнятое настроение от своей способности общаться с другими так, как ему нравится. Он может выразить озабоченность, чтобы анализ не превратил его в презираемое слабовольное существо. Очень часто такая озабоченность имеет основание: лишенный власти заставлять других служить своим эмоциональным потребностям, садист воспринимает себя как жалкое и беспомощное создание. Со временем он начнет осознавать, что чувство силы и гордости, которое он извлекал из своих садистских устремлений, представляет жалкий суррогат. Оно представляло для него ценность только потому, что реальная сила и подлинная гордость были недостижимы.

Когда мы понимаем природу той выгоды, которую садист предполагает извлечь из своих действий, то видим, что не существует никакого противоречия в том, что потерявший надежду невротик может фанатически стремиться к чему-либо еще. Однако не еще большую свободу или еще большую степень самореализации он стремится обрести: все делается для того, чтобы его состояние безнадежности оставалось неизменным, и он не надеется на подобное изменение. Все, чего он добивается, это поиск суррогатов.

Эмоциональная выгода, которую получает садист, достигается за счет того, что он живет чужой жизнью — жизнью своих партнеров. Быть садистом означает жить агрессивно и большей частью деструктивно за счет других людей. А это представляет единственный способ, которым человек с таким сильным расстройством может существовать. Безрассудство, с которым он добивается своих целей, является безрассудством, рожденным отчаянием. Не обладая ничем, что он может потерять, садист может только выигрывать. В этом смысле садистские влечения обладают позитивной целью и должны рассматриваться как попытка восстановить утраченную целостность.

Причина, по которой эта цель так страстно преследуется, состоит в том, что празднование победы над другими дает ему возможность избавиться от унизительного чувства поражения.

Деструктивные элементы, присущие садистским желаниям, не могут тем не менее остаться без какого-либо отклика со стороны самого невротика. Мы уже указывали на усиление чувства презрения к самому себе. В равной мере важной реакцией является рождение тревоги. Частично она представляет страх перед возмездием: садист боится, что другие начнут обращаться с ним так, как он обращается с ними или как намеревается обращаться. Осознанно эта тревога выражается не столько как страх, сколько как само собой разумеющееся мнение, что они «заключили бы с ним нечестную сделку», если бы смогли, т. е. если бы он не препятствовал им, находясь в постоянном наступлении. Ему следует быть бдительным в предвидении и предупреждении любой возможной атаки настолько, чтобы быть практически защищенным от любого планируемого против него действия.

Это бессознательное убеждение в собственной защищенности часто играет важную роль. Оно дает ему ощущение полной безопасности: его никогда не обидят, его никогда не разоблачат, с ним никогда не произойдет несчастный случай, он никогда не заболеет, он не смог бы в действительности даже умереть. Если тем не менее люди или обстоятельства наносят ему ущерб, то его псевдобезопасность разбивается вдребезги, и он с большой вероятностью впадает в состояние сильной паники.

Частично тревога, испытываемая невротиком с садистскими наклонностями, представляет страх перед своими собственными взрывоопасными деструктивными элементами. Садист ощущает себя человеком, несущим бомбу с мощным зарядом. Необходима постоянная бдительность, чтобы сохранить контроль над этими элементами. Они могут проявиться во время выпивки, если он не слишком опасается расслабиться под влиянием алкоголя. Подобные импульсы могут начать осознаваться при особых условиях, представляющих для садиста соблазн.

Так, садист из романа Э. Золя «Зверь человеческий», увидя привлекательную девушку, впадает в панику, т. к. это пробуждает в нем желание убить ее. Если садист становится свидетелем несчастного случая или какого-либо акта жестокости, то это может вызвать приступ страха из-за пробуждения собственного желания уничтожения.

Эти два фактора — презрение к самому себе и тревога ответственны большей частью за вытеснение садистских импульсов. Полнота и глубина вытеснения колеблются. Часто деструктивные импульсы не осознаются. Вообще говоря, удивительно, сколько существует садистских импульсов, о существовании которых невротик даже не подозревает. Он осознает их только при случайном жестоком обращении с более слабым партнером, при возбуждении от чтения о садистских действиях, при наличии явно выраженных садистских фантазий. Но эти спорадические проблески остаются изолированными. Большая часть повседневного отношения к другим садистом не осознается. Его застывшее чувство симпатии к самому себе и другим является тем фактором, который искажает проблему в целом; до тех пор, пока он не избавится от состояния окоченелости, он не сможет эмоционально переживать то, что он делает. Кроме того, оправдания, приводимые для маскировки садистских влечений, часто настолько искусны, что обманывают не только самого садиста, но и тех, кто поддался их воздействию. Мы не должны забывать, что садизм является конечной стадией развития сильного невроза. Следовательно, характер оправдания зависит от структуры того конкретного невроза, из которого рождаются садистские влечения.

Например, подчиненный тип будет порабощать партнера под бессознательным предлогом требования любви. Его требования будут маскироваться под личные потребности. Из-за того, что он так беспомощен, или настолько полон страха, или настолько болен, его партнер просто обязан делать для него все. Так как он не может быть одиноким, его партнер обязан быть с ним всегда и везде. Его упреки будут отражать в бессознательной форме страдания, которые ему якобы причиняют другие люди.

Агрессивный тип выражает садистские влечения почти без маскировки, что, однако, не означает, что он осознает их в каком-то смысле больше, чем другой тип невротика. Он не колеблется в проявлении своего недовольства, своего презрения, своих требований и при этом воспринимает свое поведение полностью оправданным и абсолютно искренним. Он будет также экстернализировать отсутствие уважения к другим и факт их эксплуатации и будет запугивать их в недвусмысленных выражениях, как плохо они обращаются с ним.

Обособленная личность удивительно ненавязчива в выражении садистских влечений. Она будет фрустрировать других скрытым образом, создавая у них чувство беззащитности, если их покинет, и впечатление, что они стесняют или нарушают ее душевное спокойствие, и испытывая тайное наслаждение от того, что они позволяют дурачить самих себя.

Однако садистские импульсы могут быть вытеснены очень сильно, и тогда возникает то, что можно было бы назвать инвертированным садизмом. В этом случае невротик так сильно боится своих импульсов, что бросается в другую крайность, чтобы не допустить их обнаружения самим собой или другими. Он будет избегать всего, что напоминает настойчивость, агрессию и враждебность, и в результате окажется глубоко и сильно заторможенным.

Краткий комментарий даст представление о том, что следует из указанного процесса. Бросок в другую крайность от порабощения других означает неспособность отдавать какие-либо распоряжения, причем значительно менее обязательные, чем при занятии ответственного положения или руководстве. Эта неспособность содействует развитию сверхосторожности при оказании воздействия или при необходимости высказать совет. Она подразумевает вытеснение даже самой обоснованной ревности. Добросовестный наблюдатель отметит только, что у пациента возникает головная боль, расстройство желудка или какой-нибудь другой симптом, если обстоятельства развиваются против его воли.

Бросок в другую крайность от эксплуатации других выдвигает на первое место тенденции к самопринижению. Последние проявляются не в отсутствии смелости выразить какое-либо желание или даже иметь его; не в отсутствии смелости выразить протест против оскорбления или даже почувствовать себя оскорбленным; оно проявляется в стремлении считать ожидания или требования других лучше обоснованными или более важными, чем свои собственные; оно проявляется в предпочтении скорее подвергнуться эксплуатации, чем отстаивать свой интерес. Такой невротик находится между двух огней. Он страшится своих импульсов, направленных на эксплуатацию, и презирает себя за свою нерешительность, которую он считает трусостью. А когда он подвергается эксплуатации, что с ним происходит обязательно, то он попадает в неразрешимую дилемму и впадает в депрессию, или у него развивается какой-нибудь функциональный симптом.

Аналогично вместо фрустрирования других он будет заботиться, чтобы не разочаровать их, быть деликатным и великодушным. Он пойдет на все, чтобы избежать всего, что могло бы предположительно задеть их чувства или каким-либо образом унизить их. Он будет интуитивно стремиться сказать или что-нибудь «приятное» — например, замечание, содержащее высокую оценку, для повышения их самоуважения. Он имеет склонность автоматически брать вину на себя или быть чрезмерным в своих извинениях. Если он вынужден делать замечание, то делает это в самой мягкой форме. Даже тогда, когда с ним обращаются крайне пренебрежительно, он не выскажет ничего, кроме «понимания».

Вместе с тем он очень чувствителен к унижению и мучительно страдает от него.

Противопоставление эмоций, будучи глубоко вытесненным, может вызвать у садиста чувство, что он не в состоянии понравиться кому-либо. Так, невротик может искренне верить — часто вопреки бесспорному свидетельству, — что он не нравится представителям противоположного пола, что он должен довольствоваться «остатками с обеденного стола». Говорить в этом случае о чувстве унижения означает всего лишь использовать другие слова для обозначения того, что невротик так или иначе осознает и что может быть обычным выражением его презрения к самому себе.

В этой связи представляет интерес факт, что идея о своей непривлекательности может представлять бессознательное отвращение невротика к искушению сыграть в захватывающую игру в завоевание и отвержение. В процессе анализа постепенно может выясниться, что пациент бессознательно сфальсифицировал всю картину своих любовных отношений. В результате произойдет любопытное изменение: «гадкий утенок» начинает осознавать свое желание и способность нравиться людям, но восстает против них с чувством негодования и презрения, как только этот первый успех все воспринимают серьезно.

Полная структура личности со склонностью к инвертированному садизму обманчива и трудна для оценки. Ее сходство с подчиненным типом поразительна. Фактически если невротик с открытыми садистскими наклонностями обычно принадлежит агрессивному типу, то невротик с инвертированными садистскими наклонностями начинал, как правило, с развития преимущественно влечений подчиненного типа.

Вполне правдоподобно, что в детстве он испытал сильное унижение и его силой заставили покориться. Возможно, что он сфальсифицировал свои чувства и, вместо того чтобы восстать против своего притеснителя, полюбил его. По мере того как он становился старше — вероятно, в подростковом возрасте, — конфликты стали невыносимы, и он нашел убежище в обособлении. Но, испытав горечь поражения, он больше не мог оставаться в изоляции в своей башне из слоновой кости.

По всей видимости, он вернулся к своей первой зависимости, но со следующим различием: его потребность в любви стала настолько невыносимой, что он был готов платить любую цену за то, чтобы не оставаться одному. В то же самое время его шансы найти любовь уменьшались, потому что его потребность в обособлении, которая все еще действовала, сталкивалась с его желанием связать себя с кем-либо. Изнуренный этой борьбой, он становится беспомощным и развивает в себе садистские наклонности. Но его потребность в людях была такой сильной, что он вынужден был не только вытеснить свои садистские влечения, но и, впав в другую крайность, замаскировать их.

Жизнь с другими в таких условиях создает напряжение, хотя невротик может и не осознавать его. Он стремится быть напыщенным и нерешительным. Он должен постоянно играть какую-то роль, которая постоянно противоречит его садистским импульсам. Единственное, что требуется от него в этой ситуации, — это думать, что он действительно любит людей; и поэтому он оказывается в шоке, когда в процессе анализа узнает, что у него вообще нет никакого сочувствия к другим людям или, по крайней мере, маловероятно, что у него такие чувства есть. С этого момента он склонен считать этот очевидный недостаток за бесспорный факт. Но в действительности он только отказывается от претензии на проявление позитивных чувств и бессознательно предпочитает скорее вообще ничего не ощущать, чем сталкиваться со своими садистскими импульсами. Позитивное чувство к другим может начать проявляться только тогда, когда он осознает эти импульсы и начинает преодолевать их.

В этой картине, однако, имеются определенные детали, которые укажут опытному наблюдателю на присутствие садистских влечений. Прежде всего, всегда присутствует скрытый способ, с помощью которого, как можно увидеть, он запугивает, эксплуатирует и фрустрирует других. Обычно существует заметное, хотя и бессознательное презрение к другим, чисто внешне отнесенное к их более низким моральным стандартам.

Наконец, существует ряд противоречий, прямо свидетельствующих о садизме. Например, невротик в одно время терпеливо мирится с садистским поведением, направленным на него самого, а в другое демонстрирует крайнюю чувствительность к самому незначительному доминированию, эксплуатации и унижению. В конце концов, невротик формирует впечатление о самом себе, что он — «мазохист», т. е. испытывает удовольствие от того, что его мучают. Но поскольку этот термин и лежащая в его основе идея ошибочны, то лучше от него отказаться и взамен рассмотреть ситуацию в целом.

Будучи крайне заторможенным в утверждении самого себя, невротик с инвертированными садистскими наклонностями в любом случае будет легкой мишенью для оскорблений. К тому же, из-за того что он нервничает из-за своей слабости, он действительно часто привлекает внимание инвертированных садистов, одновременно восхищаясь и ненавидя их, — точно так же, как и последние, чувствуя в нем послушную жертву, притягиваются к нему. Таким образом, он сам ставит себя на путь эксплуатации, фрустрации и унижения. Далекий от радости по поводу такого жестокого обращения, он тем не менее подчиняется ему. А это открывает ему возможность жить со своими садистскими импульсами как импульсами, исходящими от других, и, таким образом, никогда не сталкиваться с собственным садизмом. Он может чувствовать себя невинным и морально возмущенным, надеясь одновременно, что когда-нибудь он возьмет верх над партнером-садистом и отпразднует свою победу.

Фрейд наблюдал описанную мной картину, но исказил свои открытия необоснованными обобщениями. Подгоняя их к требованиям своей философской концепции, он посчитал их за доказательство, что независимо от своей внешней порядочности внутренне каждый человек необходимо деструктивен. Фактически же состояние деструктивности представляет результат конкретного невроза.

Мы прошли долгий путь от точки зрения, которая считает садиста сексуальным извращенцем или которая использует детально разработанную терминологию, чтобы доказать, что он никчемный и порочный человек. Сексуальные извращения сравнительно редки. Деструктивные влечения также нечасты. Когда они происходят, то обычно выражают какую-то одну сторону общего аттитюда к другим. Деструктивные влечения нельзя отрицать; но когда мы понимаем их, то за явно нечеловеческим поведением различаем страдающее человеческое существо. А это открывает нам возможность добраться до человека с помощью терапии. Мы находим его отчаявшимся человеком, стремящимся восстановить тот образ жизни, который разрушил его личность.

Заключение .

Разрешение невротических конфликтов

Чем больше мы осознаем, какие бесконечно опасные конфликты разрушают личность, тем более настоятельной является потребность их подлинного разрешения. Но поскольку, как мы теперь понимаем, этого нельзя сделать ни с помощью принятия рационального решения, ни с помощью увертки, ни посредством силы воли, то как это может быть вообще сделано? Существует лишь один путь: конфликты разрешаются только изменением тех внутренних условий личности, которые привели к их возникновению.

Это — радикальный и трудный путь. Ввиду трудностей, присущих изменению нас самих, совершенно понятно, что нам следует основательно поработать, чтобы найти эффективный способ разрешения. Возможно, по этой причине пациенты, так же как и другие, так часто спрашивают: достаточно ли понимать свой базисный конфликт? Ответ очевиден — нет.

Даже когда аналитик, ясно осознавая, уже в самом начале анализа, насколько сильно расколота личность пациента, способен помочь ему осознать этот раскол, такое понимание не дает никакой непосредственной выгоды. Оно может принести определенное облегчение в том смысле, что пациент начинает видеть реальную причину своих трудностей вместо того, чтобы пребывать в тумане мистических объяснений, но он не может применить свое знание к своей жизни. Понимание того, как разделившиеся части его личности действуют и сталкиваются друг с другом, не делает невротика менее расколотым. Он воспринимает эти факты просто как необычное сообщение; оно кажется правдоподобным, но невротик не может осознать его последствия для себя.

Невротик вынужден игнорировать сообщение аналитика посредством многообразных бессознательных уловок. Бессознательно он будет настаивать на том, что аналитик преувеличивает значение его конфликтов; что он был бы в полном порядке, если бы не внешние обстоятельства; что любовь или успех избавили бы его от страданий; что он может избежать своих конфликтов, держась от людей подальше; что хотя обычные люди считают, что нельзя служить сразу двум господам, он, с его неограниченными способностями и умом, смог бы так служить. Или он может почувствовать, снова бессознательно, что аналитик — шарлатан или дурак с хорошими намерениями, симулирующий профессиональный оптимизм; что он обязан знать, что пациент дезорганизован сверх всякой меры, а это означает, что на все советы аналитика пациент отвечает с чувством собственной безнадежности.

Подобные мысленные недомолвки указывают на тот факт, что пациент либо продолжает цепляться за свои конкретные попытки решения конфликтов — причем для него они более реальны, чем сами конфликты, — либо он теряет базисную надежду в свое выздоровление. Все эти попытки и их последствия должны быть тщательно проанализированы еще до того, как можно с пользой взяться за анализ базисного конфликта.

Поиск более легкой дороги сделал актуальным другой вопрос, который приобрел вес из-за подчеркивания Фрейдом важности генезиса: достаточно ли связать конфликтующие влечения — как только их осознали — с их источниками и ранним проявлением в детстве? К тому же имеется и ответ — нет, большей частью по тем же самым причинам.

Даже самые подробные воспоминания о своих ранних переживаниях лишь в незначительной степени делают отношение пациента к самому себе более снисходительным и терпимым. Эти воспоминания никоим образом не делают его действующие конфликты менее разрушительными.

Исчерпывающее знание о раннем влиянии окружения и вызванных изменениях в личности ребенка, хотя и обладает небольшим прямым терапевтическим значением, все же имеет отношение к нашему исследованию условий, при которых развиваются невротические конф-ликты1. Прежде всего речь идет об изменениях в отношениях ребенка к самому себе и другим, которые действительно вызвали эти конфликты. Я описала такое развитие в предшествующих публикациях2 и в предыдущих главах этой книги.

Выражаясь кратко, ребенок может оказаться в ситуации, которая угрожает его внутренней свободе, его спонтанности, его чувству безопасности, его уверенности в себе самом, короче, подлинному центру его психического существования. Он чувствует себя изолированным и беспомощным, и, как результат, его первые попытки связать себя с другими определяются не его реальными чувствами, а стратегической необходимостью. Он не может просто любить или не любить, доверять или не доверять, выражать свои желания или протестовать против желаний других, а должен автоматически придумывать способы борьбы с людьми и манипуляции ими с минимальным ущербом для себя. Типичные черты характера, которые развиваются при этом, можно суммировать как отчуждение от себя и других, чувство безнадежности, крайнюю восприимчивость и враждебную напряженность в своих личных отношениях, колеблющуюся от обычной осторожности до явной ненависти.

Пока такие условия действуют, невротик, по всей видимости, не может обойтись без любого из своих конфликтующих влечений. Наоборот, внутренняя необходимость, из которой они вырастают, становится еще более напряженной в процессе невротического развития. Тот факт, что псевдорешения увеличивают дисгармонию его отношений с другими и самим собой, означает, что реальное решение становится все менее и менее достижимым.

1 В общем признано, что такое знание имеет вместе с тем и большое профилактическое значение. Если мы знаем, какие внешние факторы способствуют развитию ребенка, а какие факторы сдерживают его, то открывается путь к предупреждению быстрого роста неврозов в будущем.

1 См .: Homey, К. New Ways in Psychoanalysis. Ch. 8 и «Самоанализ», гл. 2.

Целью терапии, следовательно, может быть только изменение самих условий. Невротику следует помочь вновь обрести самого себя, начать осознавать свои реальные чувства и желания, создать свою систему ценностей, привести свои отношения с другими в соответствии со своими чувствами и убеждениями. Если бы мы могли достигнуть этого с помощью некоторого волшебства, то конфликты были бы устранены без всякого прикосновения к ним. Но поскольку волшебства не существует, нам следует знать, какие шаги должны быть предприняты, чтобы вызвать желательные изменения.

Поскольку каждый невроз — независимо оттого, насколько он драматичен и насколько безличными кажутся его симптомы, — представляет некоторую дезорганизацию характера личности, то задача терапии состоит в том, чтобы проанализировать структуру характера невротика в целом. Поэтому чем более ясно мы можем определить эту структуру и ее индивидуальные отклонения, тем более точно мы сможем очертить контур той работы, которую следует проделать. Если мы представляем невроз как защитное сооружение, воздвигнутое вокруг базисного конфликта, то аналитическая работа грубо может быть разделена на две части.

Первая часть состоит в том, чтобы подробно исследовать все бессознательные попытки решить базисный конфликт, предпринятые данным конкретным пациентом, вместе с их воздействием на его личностную структуру в целом. Обычно это подразумевает изучение всех следствий господствующего аттитюда пациента, его идеализированного образа, экстернализацию последнего и т. д. без учета их специфической связи с глубинными конфликтами. Было бы ошибкой считать, что эти факторы невозможно понять и нельзя с ними работать еще до того, как в центр внимания попадут конфликты. Хотя эти факторы и развились благодаря потребности гармонизировать конфликты, они живут своей особой жизнью, оказывают свое влияние, обладают своей силой.

Вторая часть охватывает работу с самими конфликтами. Это означает не только помощь пациенту в осознании их общей логики, но и помощь в понимании, как они конкретно действуют, т. е. каким образом несовместимые влечения пациента и порожденные ими аттитюды сталкиваются друг с другом в конкретных обстоятельствах. Например, как потребность в подчинении, усиленная инвертированным садизмом, мешает пациенту победить в игре или превзойти своих конкурентов тогда, когда его влечение к победе над другими становится непреодолимой потребностью. Или каким образом аскетизм, произрастающий из самых разных источников, препятствует потребности в симпатии, привязанности и снисхождении к самому себе. Как правило, следует объяснить невротику, что он колеблется между крайними противоположностями; например, как он переходит от состояния сверхстрогости к состоянию сверхмягкости; или каким образом его экстернализированные требования к самому себе, возможно усиленные садистскими влечениями, сталкиваются с его потребностью во всеведении и всепрощении и каким образом, вследствие этого он колеблется между осуждением и прощением всего, что делает его партнер; или как он колеблется между самонадеянной претензией на обладание всеми правами и чувством, что он вообще не обладает никакими правами.

Эта часть аналитической работы обычно включает также интерпретацию всех возможных компромиссов, которых пациент пытается достигнуть, таких как объединение эгоцентризма с великодушием, покорения с любовью, подчинения с жертвенностью. Эта часть работы включает также помощь пациенту в прояснении, как именно его идеализированный образ, его экстерна-лизация и т. п. выполняют функцию псевдоизбавления от конфликтов, их маскировки, ослабления их разрушительной силы. В итоге, эта часть работы подразумевает помощь пациенту в полном осознании своих конфликтов — их общего воздействия на личность невротика и их конкретной ответственности за его симптомы.

В целом, пациент оказывает разные виды сопротивления в каждой из частей указанной аналитической работы. Пока анализируются его попытки решения конфликтов, пациент сосредоточен на защите субъективных Ценностей, неотъемлемых от его аттитюдов и влечений, и поэтому вступает в борьбу против любой попытки проникнуть в их действительную природу. В процессе анализа своих конфликтов пациент в первую очередь заинтересован в доказательстве, что его конфликты вообще не являются конфликтами, и поэтому затемняет и преуменьшает реальную несовместимость своих конкретных влечений.

Что касается последовательности, в которой следует браться за анализ, то совет Фрейда имеет и, вероятно, всегда будет иметь первостепенное значение. Касаясь принципов, действительных для медицинской терапии, Фрейд подчеркивал важность двух соображений при любом подходе к проблемам пациента: объяснение, предлагаемое аналитиком, должно быть эффективным и не должно наносить вреда. Другими словами, аналитик должен учитывать ответы на следующие два вопроса: «Может ли пациент вынести объяснение в данное конкретное время?» и «Имеет ли данное объяснение значение для пациента, и позволяет ли оно ему мыслить конструктивно? ». При этом очевидно, что нам все-таки не хватает реальных критериев, какое именно объяснение пациент способен вынести и что конкретно способствует пробуждению его конструктивного понимания.

Структурные отличия личности одного пациента от личности другого слишком велики, чтобы допускать какие-либо догматические предписания временной последовательности объяснений. Однако мы можем принять в качестве руководящего принципа, что определенные проблемы не могут решаться успешно и без чрезмерного риска до тех пор, пока не произошли конкретные изменения в аттитюдах пациента. В соответствии с этим принципом мы можем указать ряд мер, которые следует применять постоянно.

Бесполезно открывать глаза пациенту на существование какого-либо существенного конфликта, пока тот склонен искать фантомы, обещающие ему спасение. Пациент должен сначала понять, что такие поиски бесплодны и вступают в противоречие с его жизнью. Выражаясь кратко, попытки решения конфликтов должны анализироваться до того, как будут исследоваться сами конфликты. Я не имею в виду, что следует старательно избегать всякого упоминания о конфликтах. Степень осторожности такого подхода зависит от хрупкости невротической структуры личности в целом. Некоторые пациенты могут впасть в панику, если на их конфликты указано преждевременно. Для других такое открытие не будет иметь никакого значения, проскользнет мимо их внимания без всякого отклика. Однако, логически рассуждая, нельзя ожидать, что пациент испытывает какой-нибудь жизненный интерес к своим конфликтам, пока он привязан к своим частным решениям и бессознательно рассчитывает на то, что «пройдет мимо» них.

Другой темой, которую следует осторожно обсуждать, является идеализированный образ пациента. Нас увело бы слишком далеко от темы книги обсуждение здесь условий, при которых можно анализировать определенные стороны этого образа на достаточно ранней стадии. Однако здесь желательна осторожность, т. к. идеализированный образ представляет только часть того, что для пациента представляет реальность. Может быть, еще более важно то, что идеализированный образ есть тот единственный элемент, который гарантирует пациенту некоторый уровень самоуважения и удерживает его от того, чтобы утонуть в презрении к самому себе. Пациент должен получить некоторую меру реальной уверенности в самом себе до того, как он сможет нейтрализовать разрушительное воздействие своего образа.

Работа с садистскими влечениями в самом начале анализа, конечно, бесполезна. Частично причина этого кроется в крайней противоположности, с которой эти влечения проявляются в идеализированном образе. Даже в более поздний период их осознание часто наполняет пациента ужасом и отвращением. Однако имеется более определенная причина, чтобы отложить эту часть анализа до тех пор, пока пациент не стал менее отчаявшимся и более изобретательным: он не способен интересоваться преодолением своих садистских влечений в тот период, когда он еще бессознательно убежден, что жить жизнью другого — единственное, что ему осталось.

Тот же принцип упорядочения допустимых объяснений можно использовать тогда, когда его применение зависит от конкретной структуры характера личности невротика. Например, у пациента, у которого преобладают агрессивные влечения, — т. е. у того, кто презирает чувства как признак слабости и восхищается всем, что указывает на проявление силы, — данный аттитюд со всеми его последствиями должен стать примером тщательного анализа в первую очередь. Было бы ошибкой отдать приоритет какой-либо одной стороне потребности пациента в признании его как личности, даже если эта потребность очевидна для аналитика. Пациент обычно возмущается по поводу любого движения такого рода и воспринимает его как угрозу своей безопасности. Он чувствует, что должен быть настороже в отношении желания аналитика сделать его «сентиментальным». Только тогда, когда он обладает значительно более сильной волей, он способен быть терпимым к своим влечениям к подчинению и самоунижению.

С таким пациентом также необходимо некоторое время избегать анализа проблемы безнадежности, поскольку очень вероятно, что он воспротивится допущению такого чувства. Безнадежность обычно имеет для него дополнительное значение отвратительной жалости к самому себе и означает признание позорного поражения. Обратно, если доминирует влечение к подчинению, то все факторы, входящие в «движение к людям», должны стать предметом тщательного анализа еще до того, как начнется анализ какого-нибудь влечения к подчинению или мщению. Кроме того, если пациент видит в себе гения или искусного любовника, то было бы абсолютно пустой тратой времени приступать к анализу его страха стать презираемым и отвергаемым и еще более бесплодным был бы анализ его презрительного отношения к самому себе.

Иногда сфера анализа в самом начале очень ограничена. Так происходит, в частности, тогда, когда высокая степень экстернализации объединяется со строгой самоидеализацией — уникальным состоянием, отличающимся от всех других способов защиты личности невротика.

Если определенные симптомы свидетельствуют о подобном состоянии пациента, то аналитик сэкономит массу времени, отказавшись от всех объяснений, которые даже отдаленно намекают на то, что источник проблем пациента находится в нем самом. Тем не менее в этот период вполне допустим анализ отдельных сторон идеализированного образа, таких, например, как чрезмерные требования, предъявляемые пациентом к самому себе.

Знакомство с динамикой структуры характера невротика поможет аналитику более быстро и более точно уловить, что именно пациент желает выразить в своих ассоциациях и, следовательно, с чем необходимо иметь дело в данный момент. На основании малозначительных симптомов аналитик сможет представить и предсказать любую сторону личности невротика и тем самым сможет направить свое внимание на те черты характера, проявление которых ожидается на самом деле. Положение аналитика подобно положению молодого врача, который, узнав, что пациент кашляет, потеет по ночам и устает во второй половине дня, рассматривает возможность заболевания легочным туберкулезом и действует согласно данным своего осмотра.

Если, например, поведение пациента носит апологетический характер, если он готов восхищаться аналитиком и обнаруживает в своих ассоциациях тенденцию к самопринижению, то аналитик вспомнит все факторы, относящиеся к «движению к людям». Он исследует возможность доминирования у пациента этого аттитюда; и если найдет дополнительное подтверждающее свидетельство, то попытается работать с этим аттитюдом во всех возможных направлениях.

Аналогично если пациент неоднократно рассказывает о переживаниях, в которых он чувствовал себя униженным, и демонстрирует, как он оценивает аналитика в свете этих переживаний, то очевидно, что необходимо браться за анализ страха пациента перед унижением. И аналитик выберет для объяснения тот источник страха, который в данное время наиболее доступен. Например, он может связать страх с потребностью пациента в отстаивании своего идеализированного образа при условии, что отдельные части этого образа в некоторой мере уже прояснены.

Кроме того, если пациент ведет себя безразлично в аналитической ситуации и говорит о чувстве обреченности, то аналитик должен взяться за анализ этого чувства настолько быстро, насколько это возможно в данный момент. Если же это необходимо сделать в начале анализа, то аналитик может только указать на значение чувства обреченности, т. е. указать на то, от чего пациент сам отказался. Он попытается объяснить пациенту, что его состояние безнадежности вызвано не реальной ситуацией, а его отношением к ней, что следует осознать и определенным образом изменить.

Если чувство отчаяния появляется в более поздний период, то аналитик должен связать его более конкретно с чувством бессилия пациента освободиться от своих конфликтов или достигнуть рано или поздно соответствия своему идеализированному образу.

Предложенные способы анализа оставляют достаточно места для интуиции аналитика и оценки того, что происходит с пациентом. Они представляют ценные, даже необходимые средства анализа, которые аналитик должен стремиться совершенствовать, насколько это в его силах. Но тот факт, что иногда приходится пользоваться интуицией, не означает, что процесс анализа происходит исключительно в сфере «искусства» или что для него достаточно одного применения здравого смысла. Значение структуры характера личности невротика делает дедукции, основанные на нем, строго научными и открывает аналитику возможность провести анализ точным и ответственным способом.

Тем не менее из-за бесконечных индивидуальных отклонений в структуре характера личности невротика аналитик может иногда следовать только методом проб и ошибок. Когда я говорю об ошибках, я не имею в виду такие грубые ошибки, как приписывание мотивов, чуждых пациенту, или неспособность понять основные невротические влечения пациента. То, что я подразумеваю, представляет весьма распространенную ошибку — предлагать объяснения, которые пациент еще не готов ассимилировать.

Если грубых ошибок можно избежать, то от ошибки преждевременного объяснения не всегда можно застраховаться. Мы можем тем не менее быстро научиться распознавать такие ошибки, если будем очень внимательны к тому, как пациент реагирует на объяснение и, соответственно, учитывать эту реакцию. Мне кажется, что было уделено чрезмерное внимание факту «сопротивления» пациента — при принятии или отказе от объяснения — и слишком мало внимания тому, что именно эта реакция означает. Это вызывает сожаление, потому что именно такая реакция однозначно указывает на то, над чем аналитику следует досконально поработать еще до того, как пациент будет готов иметь дело с проблемой, указанной аналитиком.

Следующий случай может служить иллюстрацией. Пациент осознавал, что в своих личных отношениях проявляет глубокое отвращение в ответ на любое требование партнера. Даже самые законные просьбы расценивались как принуждение, а самая заслуженная критика как оскорбление. В то же самое время сам он не стеснялся требовать исключительной преданности и выражать свои критические замечания совершенно откровенно.

Другими словами, он осознавал, что предоставляет себе всевозможные привилегии и отказывает при этом во всем своему партнеру. Ему стало ясно, что этот аттитюд должен испортить, если не разрушить, его личные отношения и вступление в брак. До этого момента он был очень активен и продуктивен в своей аналитической работе. Однако, после того как он осознал последствия своего аттитюда, его активность на сеансе резко снизилась: пациент был немного угнетен и осторожен.

Анализ тех немногих ассоциаций, которые проявились, указал на сильное стремление пациента к уединению, что находилось в резком контрасте с его более ранним страстным желанием установить хорошие отношения с любимой женщиной. Импульс к уединению был выражением невыносимости для него перспективы совместной жизни: он понимал идею равенства полов чисто теоретически, на практике же он ее отвергал. В то время как его депрессия представляла реакцию на открытие, что он попал в неразрешимую дилемму, тенденция к уединению означала, что пациент нащупывает какое-то решение. Осознав бесплодность уединения и увидев, что нет никакого выхода, кроме изменения своего аттитюда, пациент стал интересоваться, почему взаимность так неприемлема для него.

Ассоциации, появившиеся сразу же после этого момента, указывали на то, что на уровне эмоций он различал только две альтернативы — обладать всеми правами или не обладать никакими правами. Он выражал опасение, что если уступит какие-либо права, то никогда не сможет сделать то, чего хотел, и постоянно будет должен выполнять желания других. Это, в свою очередь, открыло возможность для проявления влечений к уступкам и самопринижению, которые, хотя и присутствовали раньше, никогда не наблюдались во всей своей полноте и силе. По ряду причин его уступчивость и зависимость были так велики, что он был вынужден построить искусственную защиту из самонадеянной претензии на исключительное обладание всеми правами. Отказаться от этой защиты в то время, когда его уступчивость представляла еще сильную внутреннюю потребность, означало бы для него потерю всякой индивидуальности. До того как он смог увидеть возможность изменения деспотического решения своей проблемы как таковую, необходимо было начать работу с его влечением к подчинению.

На основании всего сказанного в этой книге ясно, что нельзя решить терапевтическую проблему за один сеанс; к ней необходимо возвращаться снова и снова с разных позиций. Причина этого в том, что любой единичный аттитюд вырастает из множества источников и выполняет новые функции в процессе развития невроза.

Так, например, аттитюд умиротворения и соглашательства в большой степени является неотъемлемой частью невротической потребности в любви и должен анализироваться тогда, когда аналитик приступает к работе над ним. Критический анализ данного аттитюда должен быть возобновлен тогда, когда начнется исследование идеализированного образа. С этой точки зрения потребность в умиротворении выглядит как требование пациента относиться к нему, как святому. То, что этот аттитюд включает также потребность избегать напряжения, станет ясно тогда, когда начнется обсуждение обособленности пациента.

Компульсивная природа рассматриваемого аттитюда станет более ясной, когда страх пациента перед другими и его потребность защищать себя от садистских импульсов посредством инвертирования попадает в поле зрения. В других случаях чувствительность пациента к принуждению может сначала рассматриваться как защитный аттитюд, вырастающий из обособления невротика, затем как проекция его собственного страстного желания власти и позднее, возможно, как выражение экстернализации, внутреннего принуждения и других влечений.

Любой невротический аттитюд или конфликт, выявляемый в процессе анализа, должен объясняться в его отношении к личности невротика в целом. Именно такой подход был назван всесторонним анализом. Такой анализ включает следующие шаги: оказание помощи пациенту в осознании всех явных и скрытых проявлений данного конкретного влечения или конфликта, в признании их компульсивной природы, в достижении понимания как его субъективной ценности, так и его неблагоприятных последствий.

Когда пациент обнаруживает признаки невроза, он стремится избежать его исследования, пытаясь прежде всего ответить на следующий вопрос: «Как это случилось?» Независимо от того, осознает ли он свои аттитюды, пациент надеется решить свою частную проблему, обратившись к истории ее происхождения. Аналитик должен удержать его от этого бегства в прошлое и поощрить его сначала к исследованию того, что произошло на самом деле; другими словами, к знакомству с неврозом как дезорганизацией всей личности.

Пациент должен узнать конкретные способы проявления невроза, приемы, которые он использует, чтобы скрыть его, и свои личные аттитюды. Если, например, страх пациента перед подчинением стал очевидным, он должен понять степень, с которой он возмущается, боится и презирает в самом себе любую разновидность самопринижения. Пациент должен осознать все формы контроля, которые он бессознательно организовал с целью исключения из своей жизни любой возможности подчинения и всего, что связано с влечением к подчинению. Затем он поймет, насколько явно расходятся аттитюды со всем, что служит этой одной цели; как он потерял восприимчивость к другим до такой степени, что не осознает их чувства, желания и реакции; как это сделало его крайне невнимательным; как это вынудило его отказаться от любого проявления любви к другим, так же как и от всякого желания быть любимым ими; как он пренебрежителей к нежным чувствам и доброте других; как он стремится автоматически отвергать просьбы; как в личных отношениях он чувствует себя вправе быть угрюмым, критическим и требовательным и отвергает право партнера на любое из этих отношений.

Или если чувство всемогущества пациента попало в центр исследования, то недостаточно, что он осознает, что обладает этим чувством. Он должен понимать, что все задачи, которые он себе ставит, не выполнимы; например, что он способен очень быстро написать блестящую статью по запутанному вопросу; что он надеется быть непосредственным и остроумным, несмотря на свое истощение; что в процессе анализа он надеется решить какую-нибудь проблему, столкнувшись с ней впервые.

Затем пациент должен осознавать, что он побуждается к действию в согласии с конкретным влечением независимо от, а часто и вопреки своим желаниям или самым лучшим интересам. Он должен осознать, что принуждение действует неразборчиво, обычно независимо от фактических условий. Он должен понять, например, что его придирчивость в качестве аттитюда направлена как на друзей, так и на врагов; что он обвиняет партнера независимо от того, как последний себя ведет: если партнер любезен, то он подозревает его в чувстве вины за что-либо; если партнер отстаивает свои права, то он стремится господствовать; если партнер уступает, то он слабый человек; если партнер любит быть с ним, то он слишком доступный; если партнер все отвергает, то он скупой и т. д.

Или если обсуждаемый аттитюд выражается в нерешительности пациента быть ли желаемым или желающим, то пациент должен осознать, что этот аттитюд существует вопреки всем свидетельствам против. Понимание компульсивной природы влечения подразумевает также осознание реакций на его фрустрацию. Если, например, возникшее влечение пациента связано с его потребностью в любви, то он должен понять, что чувствует себя потерянным и испуганным от любого проявления неприятия или уменьшения дружелюбия, независимо от того, насколько оно тривиально или насколько малозначителен для него данный человек.

В то время как первый из указанных шагов показывает пациенту глубину его проблемы, второй шаг — интенсивность сил, породивших ее. Оба шага пробуждают интерес к дальнейшему исследованию.

Когда наступает время исследования субъективной ценности конкретного влечения, то пациент часто сам страстно желает сообщить информацию. Он может указать, что его сопротивление и вызов власти или всему, что напоминает принуждение, было вынужденным и необходимым для спасения жизни, т. к. в противном случае он был бы поглощен доминирующим партнером; что представление о своем превосходстве помогло или еще поможет сохранить себя вопреки отсутствию самоуважения; что его обособление или его аттитюд «мне все равно» предохраняют его от того, чтобы испытывать боль разочарования. Верно, что подобные ассоциации выдвигаются для защиты, но они также и разоблачают позицию пациента. Они информируют нас о причинах, по которым этот аттитюд был приобретен в первую очередь, тем самым показывая нам его историческую ценность и позволяя лучше понять развитие пациента.

Но кроме этого, они позволяют понять действующие функции данного влечения. С точки зрения терапии эти функции представляют первоочередной интерес. Ни одно невротическое влечение или конфликт не является только остатком от прошлого — привычкой, которая, так сказать, однажды возникнув, сохраняет свое устойчивое существование. Мы уверены, что такое влечение вызвано настоятельной внутренней потребностью существующей структуры характера личности невротика. Простое знание, почему возник невроз, может иметь только второстепенное значение, поскольку то, что нам следует изменить, это силы, действующие в данный момент времени.

Большей частью субъективная ценность любого невротического состояния определяется его противодействием некоторой другой невротической тенденции. Исчерпывающее понимание таких ценностей дает указание, как следовать в каждом конкретном примере. Если, например, мы видим, что пациент не может отказаться от чувства всемогущества, потому что оно позволяет ему ошибочно принимать потенциальное за реальное, свои восхитительные проекты за действительное воплощение, значит, необходимо исследовать степень влияния воображения на его реальную жизнь. А если пациент позволяет демонстрировать, что его образ жизни необходим ему для того, чтобы обезопасить себя от неудач, то наше внимание должно быть направлено на факторы, которые ведут его не только к предвосхищению поражения, но и к постоянному страху перед ним.

Самый важный терапевтический шаг состоит в том, чтобы помочь пациенту увидеть обратную сторону медали — последствия его невротических влечений и конфликтов, отнимающие у него все силы. Некоторая часть этой работы была рассмотрена ранее; следует добиваться того, чтобы картина анализа была законченной во всех отношениях. Только тогда пациент действительно почувствует потребность изменения самого себя. Так как каждый невротик побуждается отстаивать статус-кво, требуется достаточно мощная побудительная причина, чтобы перевесить тормозящие силы.

Однако такая побудительная причина может родиться только из его желания достигнуть внутренней свободы, счастья, личного роста и из осознания, что каждое невротическое затруднение препятствует ее проявлению. Так, если невротик испытывает стремление к унизительной критике самого себя, он должен осознать, насколько это понижает его самоуважение и оставляет его без надежды; насколько оно вынуждает его чувствовать себя ненужным, провоцирует дурное обращение с ним, что, в свою очередь, вынуждает его быть мстительным; насколько оно парализует его волю и способность к работе; насколько он, чтобы не свалиться в пропасть презрения к самому себе, вынужден развивать защитные аттитюды, такие как самовозвеличивание, самоотчуждение, и чувство нереальности самого себя, неотъемлемое от его невроза.

Аналогично, когда конфликт стал видимым в процессе анализа, пациент должен осознать его влияние на свою жизнь. В случае конфликта между тенденциями к самопринижению и потребностью одерживать победы следует понять все ограничивающие запреты, присущие инвертированному садизму. Пациент должен понимать, каким образом он реагирует на каждое движение, направленное на самопринижение, вызванное презрением к самому себе и яростью к партнеру, перед которым он до этого раболепствовал; и каким образом, с другой стороны, он реагирует на каждую попытку одержать победу над кем-нибудь с отвращением к самому себе и страхом перед возмездием.

Иногда случается, что пациент, даже когда он начинает осознавать весь спектр неблагоприятных последствий, не проявляет никакого интереса к устранению данного конкретного аттитюда. Кажется, что, наоборот, сама проблема исчезает из общей картины невротизма. Почти незаметно пациент отталкивает ее в сторону, ничего не достигая при этом. Учитывая, что он наблюдал весь тот вред, который причинял себе, отсутствие его реакции является примечательным фактом.

Однако, если аналитик не очень проницателен в распознавании подобного вида реакции, отсутствие интереса у пациента может остаться незамеченным. Пациент принимается за другую тему, аналитик следует за ним, пока они снова не оказываются в тупике. Только значительно позднее аналитик поймет, что изменения, произошедшие с пациентом, несоизмеримы с объемом проделанной работы.

Если аналитик понимает, что иногда можно ожидать подобную реакцию, он спросит себя, какие действующие внутри пациента факторы препятствуют последнему принять тот факт, что данный аттитюд с его шлейфом вредных последствий должен быть изменен.

Обычно имеется ряд таких факторов, и разбираться с ними можно только постепенно. Пациент может быть парализован бессмысленностью анализа возможности изменения. Его желание победить аналитика, фрустрировать его, позволить ему одурачить себя может быть сильнее его эгоизма. Его тенденция к экстернализации может быть еще так велика, что вопреки осознанию всех последствий пациент не может использовать это открытие в отношении самого себя. Его потребность чувствовать себя всесильным может быть еще так сильна, что, хотя он и понимает недостижимость последствий, он делает мысленную оговорку, что окажется способным добиться их. Его идеализированный образ может быть еще таким жестким, что он не может согласиться ни с одним из своих невротических аттитюдов или конфликтов. Он испытывает ярость против самого себя и почувствует себя обязанным устранить данное препятствие просто потому, что осведомлен о нем.

Важно осознавать эти возможности, потому что если проглядеть факторы, которые ограничивают желание пациента измениться, то анализ легко может выродиться в то, что Хьюстон Петерсон называет «mania psychologica» — психологией ради самой психологии. Убедить пациента в необходимости согласиться на изменения в этих обстоятельствах представляет явную победу аналитика. Даже если ничего не изменилось в самом конфликте, пациент испытывает чувство глубокого облегчения и начнет подавать сигналы о своем желании выпутаться из той сети, в которую попал. Как только это благоприятное состояние для аналитической работы возникло, изменения не замедлят себя ждать.

Нет необходимости подчеркивать, что вышесказанное не предназначено служить очерком по аналитической технике. Я не пыталась рассмотреть ни все действующие в процессе анализа отягчающие факторы, ни все способствующие выздоровлению факторы. Я не исследовала, например, ни одну из тех трудностей или выгод, которые возникают из-за того, что пациент связывает свои защитные и наступательные свойства с поведением аналитика, хотя это представляет элемент исключительной важности.

Описанные мною шаги обозначают только те существенные процессы, которые должны анализироваться всякий раз, когда конфликт становится видимым. Часто невозможно следовать в указанном мною порядке, поскольку проблема может оказаться недоступной для пациента даже тогда, когда она становится центром аналитической работы. Как мы видели в примере с самонадеянным присвоением прав, одна проблема может способствовать обнаружению другой, которая должна анализироваться первой. Если учитывается каждый шаг, их порядок несуществен.

Конкретные симптоматические изменения, происходящие в результате аналитической работы, обычно изменяются в соответствии с проблемой анализа. Когда пациент осознает бессознательную и бессильную ярость, его состояние паники может ослабнуть. Депрессия может усилиться, когда он понимает дилемму, в которой оказался. Однако каждая часть добросовестно проделанного анализа также вызывает некоторые общие изменения в отношениях пациента к другим и самому себе, изменения, которые происходят независимо от той проблемы, с которой проводится всесторонняя работа.

Если бы мы взяли такие несхожие проблемы, как преувеличение роли сексуальных связей, убеждение, что реальность будет соответствовать чьим-либо желаниям, и сверхчувствительность к принуждению, то обнаружим, что их анализ изменяет личность пациента во многом одинаковым образом. Независимо от того, какие из перечисленных проблем анализировались, враждебность, безнадежность, страх и отчуждение от себя и других будут уменьшаться.

Рассмотрим, например, как уменьшилось самоотчуждение в каждом из указанных случаев. Невротик, переоценивающий сексуальные связи, чувствует себя живым только в сексуальных контактах и фантазиях; его победы и поражения ограничены сексуальной сферой; естественное качество, которое он ценит в самом себе, — это сексуальная привлекательность. И только тогда, когда он понимает ограниченность подобного состояния, он начинает интересоваться другими сторонами жизни и, таким образом, обретать свою целостность.

Невротик, для которого реальность ограничена проектами и планами, созданными его воображением, потерял из виду самого себя как действующее человеческое существо. Он не видит ни своих ограничений, ни своих реальных достоинств. В процессе аналитической работы он перестает принимать возможное за свершившееся; обретает способность не только видеть, но и чувствовать себя тем, чем он в действительности является. Невротик, который сверхчувствителен к принуждению, стал забывчивым в отношении своих желаний и убеждений и убежден, что он способен выполнять волю только других. Когда это состояние проанализировано, невротик начинает понимать, чего он в действительности хочет, и, следовательно, оказывается способным к достижению собственных целей.

В процессе каждого анализа, независимо от вида и источника, начинает выходить на первое место и делать пациента на какое-то время более раздражительным вытесненная враждебность. Однако каждый раз, когда невротический аттитюд устраняется, уменьшается и иррациональная враждебность. Пациент будет менее враждебным, когда вместо экстернализации поймет свою личную ответственность в возникновении проблемы. Он станет также менее уязвимым, менее слезливым, менее зависимым, менее требовательным и т. д.

Враждебность уменьшается главным образом за счет уменьшения безнадежности. Чем более сильным становится человек, тем меньше он ощущает, что ему угрожают другие. Рост силы обеспечивается из разных источников. Центр тяжести невротика, который смещался ранее в сторону других, сосредоточен теперь на нем; он чувствует себя более активным и начинает развивать множество своих собственных ценностей. Постепенно в его распоряжении будет все больше энергии: освобождается та часть энергии, которая ранее требовалась на вытеснение определенной части его «Я»; он становится менее заторможенным, менее парализованным страхами, презрением к самому себе и безнадежностью. Вместо того чтобы слепо подчиняться, или бороться, или давать выход садистским импульсам, пациент может занять рациональную позицию и стать более устойчивым.

Хотя из-за разрушения устоявшихся способов защиты тревожность пациента временно повышается, каждый удачный шаг аналитической работы обязательно снижает ее, потому что пациент начинает меньше бояться других и самого себя.

Общим результатом этих изменений становится улучшение отношений пациента с другими и самим собой. Он становится менее изолированным; в той степени, в какой он становится более сильным и менее враждебным, другие постепенно перестают быть для него угрозой, с которой необходимо бороться, которой необходимо манипулировать или которую необходимо избегать. Он может позволить себе иметь дружественные чувства по отношению к другим. Его отношения с самим собой улучшаются в той степени, в которой он отказывается от экстернализации и в которой исчезает презрительное отношение пациента к самому себе.

Если мы исследуем изменения, которые происходят в процессе анализа, то увидим, что они касаются тех реальных условий, которые вызвали исходные конфликты. В то время как в процессе развития невроза все стрессы усиливаются, терапия выбирает противоположный путь. Аттитюды, которые возникли из необходимости противостояния внешнему миру в состоянии беспомощности, страха, враждебности и изоляции, становятся все в большей степени бессмысленными и ненужными.

Действительно, почему следует устраняться или жертвовать собой ради тех, кого мы ненавидим и кто нападает на нас, как только мы признаем себя равными с ними? Почему необходимо безудержно стремиться к власти и признанию, если мы обладаем чувством внутренней безопасности и можем жить и бороться с другими без постоянного страха быть раздавленными? Почему следует с тревогой уклоняться от контактов с другими, если мы способны любить и не боимся вступать в борьбу за свои права?

Чтобы проделать такую работу, требуется время; чем более запутан и забаррикадирован невротик, тем больше времени требуется. То, что требуется желание для быстрой аналитической работы, это совершенно очевидно. Мы хотели бы видеть все больше людей, извлекающих пользу из всего, что может предложить анализ. И мы понимаем, что какая-то помощь лучше, чем отсутствие помощи вообще. Верно, что неврозы значительно различаются своей силой и лицам со слабо выраженным неврозом можно оказать помощь за сравнительно короткий период времени.

В то время как некоторые из экспериментов в быстрой психотерапии многообещающи, большая часть из них, к сожалению, основана на благих пожеланиях и выполнена с полным незнанием тех могущественных сил, которые действуют в неврозе. Я убеждена, что в случае сильных неврозов аналитическую процедуру можно сократить только посредством такого улучшения нашего понимания структуры невротического характера, которое потребует меньше времени на поиск объяснения.

К счастью, анализ не является единственным способом разрешения внутренних конфликтов. Сама жизнь все еще остается очень эффективным терапевтом. Опыт невротика может оказаться достаточно действенным, чтобы вызвать необходимые личностные изменения. Это может быть вдохновляющий пример какой-нибудь выдающейся личности; или обычная трагедия, которая, близко столкнув невротика с другими людьми, выведет его из изоляции эгоцентризма; или дружеская связь с личностью, настолько близкой по духу, что манипулирование ею или избегание ее не является для невротика необходимым. Иногда последствия невротического поведения настолько сильны или так часто повторяются, что они изменяют характер невротика и делают его менее боязливым и жестким.

Терапия, проводимая самой жизнью, никем, однако, не контролируется. Ни лишения, ни дружеские связи, ни религиозный опыт не могут быть устроены таким образом, чтобы удовлетворять потребностям данного конкретного индивида. Жизнь в качестве терапевта безжалостна; обстоятельства, которые полезны одному невротику, могут полностью подавить другого. Кроме того, как мы видели, способность невротика осознавать последствия и извлекать из них уроки, чрезвычайно ограничена. Поэтому анализ можно считать благополучно завершенным, если пациент приобретает способность учиться на своем опыте, т. е. если он способен исследовать свою роль в возникающих проблемах, понимать ее и применять полученное знание в своей жизни.

Знание той роли, которую конфликты играют в неврозе, и понимание, что их можно разрешить, вынуждает заново определить цели аналитической терапии. Хотя многие невротические расстройства относятся к медицинской области, невозможно определить эти цели в медицинских терминах. Так как даже психосоматические заболевания являются в сущности предельным выражением внутренних личностных конфликтов, то цели терапии следует определять в терминах личности.

Учитывая последнее обстоятельство, мы можем сформулировать следующие главные цели терапевтического анализа. Во-первых, пациент должен приобрести способность принимать ответственность на себя, в смысле восприятия себя активной, сознательно действующей силой своей собственной жизни, способной принимать решения и отвечать за их последствия. С этим связано принятие ответственности в отношении других, готовность осознавать обязательства, в значимость которых он верит, независимо от того, связаны ли они с его детьми, родителями, друзьями, сослуживцами, коллегами, сообществом или страной.

Во-вторых, пациент должен стать внутренне независимым, что отличается как от открытого пренебрежения мнением и убеждениями других, так и от их некритического принятия. Это подразумевает развитие у пациента возможности обосновывать свою личную иерархию ценностей и использовать ее в своей жизни. Что касается отношения пациента к другим, то такая цель предполагает уважение их индивидуальности и их прав и создает тем самым основу для подлинной взаимности. Такая цель совпадает с истинно демократическими идеалами.

Мы могли бы определить указанные цели в терминах спонтанности чувств, осознаваемости и живости восприятия независимо от того, идет ли речь о любви или ненависти, счастье или печали, страхе или желании. Это подразумевает способность как к выражению своих чувств, так и к их сознательному контролю.

В-третьих, из-за особой важности способность к любви и дружбе должна быть особенно выделена в этом контексте; любовь, которая не является ни паразитической зависимостью, ни садистским господством, а является, согласно Макмерри, «связью... которая не имеет никакой цели вне самой себя, потому что для людей естественно делиться своими переживаниями; понимать друг друга, находить радость и удовлетворение в совместной жизни; в выражении и открытии самих себя друг в друге»1.

Самой исчерпывающей и объединяющей формулировкой терапевтических целей является стремление к искренности: не притворяться, быть эмоционально искренним, быть способным к выражению всего себя в своих чувствах, работе, убеждениях. К этому можно приближаться только по мере разрешения конфликтов.

3 Macmurray, /. Rcaden and Emotion.

Эти цели не произвольны и не являются целями одной только терапии по той простой причине, что они совпадают с теми идеалами, которым следовали мудрецы всех времен. Такое совпадение не случайно, потому что эти цели представляют элементы, на которых основывается психическое здоровье. Нас оправдывает в постулировании этих целей то, что они представляют логическое следствие знания патогенетических факторов невроза.

Наша смелость в формулировке таких высоких целей основывается на убеждении, что личность человека может меняться. Это относится не только к ребенку, личность которого очень податлива. Все из нас сохраняют способность к изменению, даже в самых фундаментальных отношениях, пока существуем. Это убеждение подтверждается опытом. Анализ представляет одно из самых могущественных средств, способствующих радикальным изменениям, и чем лучше мы понимаем силы, создающие невроз, тем выше наши шансы достигнуть желаемого изменения.

Вполне вероятно, что ни пациент, ни аналитик полностью никогда не достигнут этих целей. Они представляют идеалы, к которым необходимо стремиться; их практическое значение заключается в том, чтобы указывать направление нашей терапии и нашей жизни. Если нам не совсем ясно значение подобных идеалов, мы подвергаемся опасности поменять старый идеализированный образ на новый. Нам также следует понимать, что не во власти аналитика превратить пациента в безупречное человеческое существо. Аналитик может только помочь пациенту стать свободным в стремлении достигнуть таких идеалов. А это предполагает предоставление пациенту неограниченной возможности личностного роста и совершенствования.