Яков Кротов. Эссе. Вспомогательные материалы: мистика.

Эвелин Андерхилл

МИСТИЦИЗМ

К оглавлению

 

Глава II

ПРОБУЖДЕНИЕ ДУШИ

Пробуждение трансцендентного сознания. – С психологической точки зрения пробуждение означает обращение. Как правило, оно случается неожиданно. – Неизреченное откровение. – Пантеистское видение мира как имманентного ему Божества. – Общие черты мистического обращения. – Примеры. Типичный мистик – св. Франциск Ассизский. – Св. Катерина Генуэзская – Г-жа Гийон. Ее психический склад ее молодость и обращение. – Ралмен Мерсвин; Сузо. – Экстатическое обращение. – Паскаль – Брат Лоуренс. – Восприятие Божественной Реальности в природе. – "Преображенный мир. – Уолт Уитмен. – Ричард Джеффрис. – Ричард Ролл. – Небесная песнь. – Обращение может быть двух типов: (1) расширяющее трансцендентное и (2) личностное имманентное. Особенности того и другого. – Любовь как решающий фактор. – С пробуждения души начинается процесс трансцендирования.

Рассмотрение последовательности мистических состояний в их последовательности естественно начать с события крайней важности – пробуждения трансцендентного сознания.

С психологической точки зрения такое пробуждение представляет собой яркое проявление феномена обращения [conversion] и в то же время сильно напоминает глубокое и неизгладимое переживание, которое специалисты по психологии религии называют "освящением" [sanctification]. [1] Мистическое пробуждение – это нарушение равновесия души, за которым следует переход сознания с низкого на более высокий уровень и – что необходимо для начала процесса трансцендирования – смещение интереса от субъекта к объекту, оказавшемуся теперь в центре внимания человека. Однако не следует смешивать и тем более отождествлять мистическое пробуждение души с религиозным обращением; последнее чаще всего понимают как внезапное добровольное принятие богословских догм, которые раньше либо отвергались Я, либо воспринимались как общественные условности, допущенные в прихожую сознания, но не оказывающие никакого влияния на его настоящую жизнь. Для внешнего наблюдателя процесс мистического пробуждения души выглядит почти так же, однако его фактическое протекание и достигаемые результаты относятся к реальности более высокого порядка.

"Обращение, – говорит Старбек, чьи слова описывают скорее мистическое пробуждение, чем религиозный феномен "возрождения", поощряемый американским протестантизмом, – это в первую очередь удар по эгоистическим представлениям. Ведь первое рождение личности происходит в ее собственном маленьком мирке. Поэтому в течение всей своей жизни человек руководствуется глубоко укоренившимися инстинктами самосохранения и самоутверждения, которые он унаследовал от своих древних предков. Весь мир вокруг себя он организует так, словно его личность – центр вселенной". Таким образом, обращение есть "воздействие на индивидуальное сознание высшего вселенского сознания. Как правило, это случается внезапно и оказывается для человека великим откровением. В этом и заключается основная черта обращения: из маленького, ограниченного мира личностного существования человек внезапно попадает в огромный мир вселенского бытия. Великое целое поглощает его маленькую индивидуальную жизнь". [2]

Обращение как таковое влечет за собой внезапное или постепенное пробуждение интуиции, пребывавшей ниже порога сознания, преображение всего поля сознания и выработку нового отношения Я к миру. "Речь идет о приобретении нового мировоззрения, – говорит Пратт, – о самой быстрой ломке привычных представлений, которую человек вообще может пережить". [3] Однако у мистика эти процессы протекают намного ярче, потому что мистическое пробуждение неразрывно связано со стремлением к Абсолюту, которое является отличительной чертой мистического характера. Появление этого стремления оказывает решающее влияние на все аспекты жизни человека. Мистическое пробуждение чаще всего случается у религиозных, глубоко верующих людей. Ралмен Мерсвин, св. Катерина Генуэзская, Джордж Фоке, Люси-Кристина – все они были воспитаны в религиозной атмосфере и всегда считали себя христианами. И тем не менее они пережили то глобальное изменение мировоззрения, которое наступает с прозрением души человека.

Пробуждение мистического сознания представляет собой, как правило, постепенный процесс, не отмеченный никакими значительными событиями. Мягко, почти незаметно для себя душа проскальзывает из старой вселенной в новую. Однако согласно свидетельствам мистиков такие случаи представляют собой скорее исключение, чем правило, поскольку всякое рождение сопровождается болью. Другой тип мистического пробуждения, яркий пример которого дает нам Джордж Фокс, вообще не имеет ничего общего с обычным понятием обращения. Постепенное возрастание ясности, присутствие которой в душе поначалу может показаться незаметным, периодически сопровождается болезненными метаниями разума, внутренней борьбой – всем тем, через что надо пройти, чтобы стать на путь очищения. Таким образом, обращение и очищение идут рука об руку и в конце концов приводят к достижению безмятежного состояния озарения. Одна из записей, сделанная Джорджем Фоксом в его "Дневнике" в 1647 году, дает нам целый список такого рода "проявлений", которые свидетельствуют о возрастании трансцендентального восприятия в не достигшем еще гармонии сознании, о стремлении обрести ясность видения.

"Хотя мои труды и волнения, – говорит он, – были велики, они не были непрерывны, и мне случалось переживать просветы, когда я ощущал небесную радость и, казалось, пребывал в лоне Авраама... Так, во всех глубочайших страданиях, во всех величайших искушениях, которые постоянно преследовали меня, Господь поддерживал меня своим милосердием. Я обнаружил, что во мне горят две жажды: одна – к сотворенному миру, в поисках поддержки и силы; другая – к Господу, к Творцу... Казалось, две противоборствующие стороны сосредоточились во мне... Однажды, когда я в одиночестве возвращался домой с прогулки, Божественная Любовь внезапно окутала меня. Ощущение было настолько сильным, что я не был в состоянии что-либо делать, кроме как восхищаться величием этой любви. Это состояние снизошло на меня благодаря Вечному Свету и Силе, и я ясно увидел их... Но затем – увы! – мне было суждено более отчетливо, чем когда-либо раньше, увидеть также и свои ошибки, испытания и искушения". [4]

Характерные для внутренней жизни мистика колоссальные перепады между радостью и страданием у Фокса сменяются большим количеством менее значительных колебаний. "Две жажды" – обыденного и духовного сознания – проявлялись в нем поочередно. Всякий шаг навстречу видению Реальности вызывал у Фокса ответную реакцию. Каждый раз зарождающиеся духовные силы быстро истощались, и поэтому вполне понятно, что колебания маятника души при этом становились слабее. "Я то возносился к Тебе в созерцании Твоей божественной красоты, то внезапно низвергался от Тебя долу и погружался в прежнее состояние мое, подавляемый тяжестью порабощавших меня чувственных привычек плоти и крови", – этой фразой св. Августин навеки запечатлел тайну такого состояния. [5]

Тем не менее, насколько мы можем судить по имеющимся у нас свидетельствам из первых рук, мистическое обращение, как правило, представляет собой единственное и внезапное переживание, четко выделяющееся на фоне предшествующей и последующей долгой и изнурительной борьбы. Обычно эта борьба подразумевает острое внезапное постижение великолепия окружающего мира или какого-либо одного его аспекта или же, наоборот, осознание "божественной скорби в сердце вещей" – одним словом, всего того, что раньше не было доступно восприятию. Эти переживания, как мне кажется, невозможно выразить никакими словами, ведь они по своей сути настолько впечатляющи, что в сравнении с ними воспоминания о предшествующей жизни просто меркнут. Сознание внезапно изменяет свой ритм, и новые аспекты вселенной пленяют его. Клубящийся туман рассеивается, и проявляются – пусть даже на мгновение – четкие очертания Вечных Гор. "Постигший это знает, о чем я говорю, и преисполнен уверенности в том, что у души может быть и другая жизнь". [6]

Обретение душой нового видения, как правило, случается неожиданно, и при этом она ясно осознает, что оно приходит извне, а не изнутри. В результате создается впечатление, что это переживание имеет сверхъестественную природу. Типичным примером в данном случае является, конечно, св. Павел – достаточно вспомнить о том, что его внезапно ослепил свет и он пережил экстаз, за которым последовало полное преображение жизни. Между тем, изучив свидетельства мистиков, которые оставили после себя подробные описания своего состояния до обращения, мы увидим, что это – внезапное на первый взгляд – переживание на самом деле является результатом долгого периода беспокойства, неопределенности и душевных потрясений. Глубинное естество человека ищет выход из темницы, и его пробуждение представляет собою удавшийся наконец побег из нее после многочисленных безуспешных попыток обрести свободу. Темперамент человека, его окружение, смутное, но неотступное ощущение присутствия сверхчувственной реальности, которую не удается найти и в то же время невозможно забыть, – все это "готовит" человека к обращению. [7]

И вот после долгих лет созревания подсознательная интуиция достигает поверхности сознания, и глаза открываются новому свету – знаменательно, что реальное видение ослепительного сияния неизменно сопутствует духовному преображению. Когда оно случается, становится незначительным все, что было присуще прошлой жизни: бури и потрясения, неясные стремления и колебания. В лучах такого внезапного прозрения "все вещи кажутся сотворенными вновь". С этого переживания и начинается формирование мистического мировоззрения. Такого рода обращение имеет, по словам де Санктиса, три отличительные особенности: ощущение освобождения и победы, убежденность в близости Бога и чувство огромной любви к Нему. [8] Его можно описать как внезапное, сильное и радостное восприятие божественной природы вселенной, небесной красоты и блеска той жизни, которую внезапно обрела душа. "Внезапно моему внутреннему видению, – свидетельствует французская созерцательница Люси-Кристина, повествуя о начале своей мистической жизни, – открылись слова "Только Бог". Это переживание было одновременно Светом, Влечением и Силой. Свет показал мне, что в этом мире я могу принадлежать лишь Богу, и только тогда я по-настоящему поняла это. Влечение подчинило и усладило мое сердце. Сила же вдохнула в меня великую решимость и даровала возможность закончить начатое". [9]

Приведу для сравнения несколько примеров подобных мистических обращений, цитируя, по мере возможности, подлинные свидетельства тех, кто прошел через это переживание, а если таких свидетельств не осталось, то ближайшие аутентичные пересказы. Рассматривая совокупность всех таких примеров, можно будет проследить присущие им общие черты, в которых явственно проступают и общие закономерности подобных переживаний.

Среди выбранных мною примеров первым по хронологии и, возможно, по значимости следует рассмотреть случай, происшедший с великим поэтом и бесконечно влюбленным в Абсолют созерцателем св. Франциском Ассизским. Поскольку св. Франциск прожил недолгую жизнь и написал очень мало, а вся его биография отличается простотой и ясностью, многие исследователи и не подозревают, что он был настоящим мистиком – возможно, единственным мистиком, который сумел превратить невыразительные и убогие обстоятельства своей чувственной жизни в совершенные выражения Реальности.

Обращению, которое произошло со св. Франциском в 1206 году, когда ему было двадцать четыре года, предшествовала длительная и упорная борьба между обыденной жизнью и настойчивым зовом духа. Говоря современным языком, его внутренний мир не был целостным. Это был способный юноша, исполненный жизненных сил, подлинный художник, наделенный тонким эстетическим вкусом. Его привлекали и воинская доблесть, и развлечения. Отдаваясь им без оглядки, он, как говорится в одном из жизнеописаний, "преступнейшим образом транжирил и безвозвратно терял свое время". [10] Между тем какая-то смутная неудовлетворенность преследовала его. Посреди веселья на него внезапно стали нападать приступы тоски – безуспешные попытки проявления трансцендентального сознания, все еще заключенного в темницу, но уже готового выйти на поверхность и полностью подчинить себе жизнь юноши. "Даже в неведении, – говорит все тот же Фома Целанский, – он двигался к совершенному знанию. Он любил прекрасное, потому что в душе был поэтом и музыкантом и инстинктивно избегал контактов с уродством и пороками. Но иногда в его характере давала о себе знать какая-то странная черта, и тогда он весь преображался. Он общался с нищими, ухаживал за прокаженными, проявляя при этом милосердие и кротость". [11]

Однажды, после нескольких лет, проведенных св. Франциском в состоянии, о котором его жизнеописание упоминает как о "попытках избежать Десницы Господней", он прогуливался в окрестностях Ассизы. "Оказавшись неподалеку от небольшой заброшенной церкви, – я опять цитирую "Вторую жизнь" Фомы Целанского, – ведомый Духом, он вошел внутрь, чтобы помолиться. Упав ниц перед распятием в искренней молитве, он был сражен необычным знамением; он вышел из церкви, осознавая себя совершенно другим человеком".

Это яркий пример первого этапа обращения. Борьба между двумя противоположными жизненными идеалами здесь достигает предела. Внезапный и несомненно "иррациональный" импульс, исходящий из глубин, достигает поверхности сознания и толкает человека к решительным действиям. Человек подчиняется этому импульсу, и в результате у него начинает быстро развиваться трансцендентальное чутье. Такое "необычное знамение" приводит к внезапному и неконтролируемому изменению сознания субъекта, так что он буквально обнаруживает себя "совершенно другим человеком". Он оказывается словно пробужденным от долгого сна. За этим следует кристаллизация нового, поначалу смутного постижения Реальности в форме видений и голосов, которые помогают понять мораль и непосредственно приложить истину к пробужденной душе. "И как только это озарение настигло его, изображение Иисуса Христа на распятии обратилось к нему и заговорило нарисованными устами. "Франциск, – сказал Христос, – пойди и восстанови дом Мой, ибо, как видишь, пришел он в упадок". И Франциск задрожал от удивления и благоговения перед этими словами. Он решил исполнить то, что от него требовалось, потому что чувствовал обязанность сделать это. Однако нам не подобает говорить о происшедшем, ибо он чувствовал, что изменения в нем произошли неизреченные..." Начиная с этого времени, он "не покладая рук трудится над восстановлением этой церкви. И хотя сказанные ему слова относились к восстановлению Божественной Церкви, за которую Христос заплатил Своей Кровью, он не спешил приниматься за эту высокую миссию, но, начиная с вещей плотских, двинулся в направлении духовных". [12]

В один миг в глазах св. Франциска вся вселенная претерпела великое преображение. Сомнений и неопределенностей больше не было. И тогда он понял, что вместе с этим неописуемым озарением в его жизни произошел коренной перелом. Ни на секунду не усомнился он в необходимости следовать властному голосу, доносящемуся из высших областей реальности и требующему принесения в жертву мирских ценностей.

Сравним теперь переживание св. Франциска с опытом другого великого святого и мистика, который очень успешно сочетал активную жизнь и созерцание. Человек весьма религиозный с детства, Катерина Генуэзская была подготовлена к обращению долгими годами одиночества и тоски – результатом своего неудачного замужества. Подобно св. Франциску – хотя скорее в печали, чем в радости, – она находилась в бесконечных метаниях между миром, не приносившим ей успокоения, и религией, которая ей не помогала. В конце концов она погрузилась в состояние великой подавленности, испытывая отвращение к себе и ко всей своей жизни.

Ее освобождение также было внезапным. В 1474 году, когда ей было двадцать шесть лет, "в день после праздника св. Бенедикта, по примеру своей сестры, монахини, Катерина отправилась в монастырь, чтобы исповедаться тамошнему священнику. Однако, придя туда, она никак не могла решиться предстать перед ним. "Просто войди и представься, – сказала ей сестра, – и ты увидишь, что это по-настоящему религиозный человек". Священник этот был действительно очень набожным. Она вошла и, став перед ним на колени, вдруг ощутила, как сердце ее неожиданно сжалось от неизмеримой божественной Любви. И тут она с такой ясностью увидела убогость и ошибочность своей жизни, а также все величие доброты Бога, что чуть было не лишилась чувств. Ощущение этой бесконечной любви и своих прошлых заблуждений повергло ее в состояние полной отрешенности от суетных вещей мира сего. И тогда в порыве пылкой любви Катерина внутренне воскликнула: "Довольно суетного мира! Довольно греха!" Если бы в этот момент она обладала тысячей миров, она не задумываясь отвергла бы их все... Она вернулась домой облагороженная и глубоко тронутая той огромной божественной любовью, которая безмолвно низошла на нее. Осознание собственного ничтожества было настолько велико, что Катерина была сама не своя. Сдавленно стеная, она затворилась в самой уединенной комнате. И только тогда она обрела дар речи, но из ее уст вырвалось лишь: "О Возлюбленный! Может ли быть так, чтобы ты проявил ко мне великую любовь, и я в одно мгновенье поняла все то, что не в состоянии выразить целый мир?"; Вслед за осознанием Абсолюта Катерину посетило видение Христа, несущего Крест, которое еще больше усилило ее любовь и самоотверженность. "И снова вскричала она: "О Возлюбленный! Довольно грехов! Довольно грехов!" И тогда ее отвращение к себе стало невыносимым". [13]

О таких переживаниях фон Хюгель говорит: "Если доказательством реальности таких феноменов считать их частую повторяемость и огромное духовное значение и удовлетворение от них, то можно сказать, что вместе с Благой Вестью, которую душа этой печальной и усталой двадцатишестилетней женщины обрела в монастырской часовне, она пережила нечто по-настоящему реальное и важное". [14] Несомненно, что для св. Катерины, так же как и для св. Франциска, это происшествие стало началом абсолютно новой жизни. Изменились их интересы и полностью преобразилось все сознание. Она "в одно мгновение поняла то, что не в состоянии выразить целый мир". С души Катерины словно сняли великое бремя, причем так внезапно, что на его месте осталась рана. При обращении она впервые почувствовала Любовь, которой окутана наша жизнь, и тогда вся энергия и рвение ее целеустремленной натуры откликнулись на этот зов.

Г-жа Гийон свое обращение в мистическую жизнь описывает в первой части своей "Автобиографии", в восьмой главе, которая носит весьма характерный подзаголовок: "Как святой Подвижник помог мне достичь невероятных результатов на пути поиска Бога в своем сердце". Интересно, что переживание это очень походит на историю св. Катерины. Оно тоже последовало за периодом душевных потрясений, которые были связаны с неудачным замужеством. Но неуравновешенному, рассеянному и сентиментальному темпераменту г-жи Гийон недоставало той чуткости и того благородства, того аристократизма в религиозном рвении, которые были присущи св. Катерине. К тому же непонятный и собственно внушающий омерзение интерес к отталкивающим проявлениям человеческой натуры, в которых есть основания заподозрить автора, бросает тень на описание ею процесса лично своего духовного развития. [15]

Ценность свидетельств г-жи Гийон для изучающего мистицизм отчасти кроется в слабостях ее довольно поверхностного сознания, которые неизменно сопровождают ее почти во всех перипетиях духовной жизни и благодаря которым мистическое развитие этой женщины является идеальным "объектом для исследования" в области психологии религии. Оставаясь верной своему великому принципу пассивности, или квиетистского "умиротворения", г-жа Гийон правдиво описала все непроизвольные побуждения своей души, благодаря чему мы имеем возможность наблюдать за их динамикой независимо от влияния интеллекта и волевых факторов. Таким образом ветер, который "дует, где хочет", проносился через ее душу, и душа реагировала на него скорее как флюгер, чем как ветряная мельница. Г-жа Гийон отдавалась любому потоку, порой она принимала сквозняк за божественное дыхание и весьма дорожила собственным мнением. Однако в описаниях ее мистического пробуждения к подлинной жизни даже этот беспорядочный, полуистерический стиль приобретает определенное величие. [16]

С детства в г-же Гийон обнаружился почти патологический интерес ко всему, что связано с религией. В двенадцать лет она прочла жития и сочинения свв. Франциска Сальского и Жанны Франсуазы де Шанталь. Затем она обратилась к своему духовному наставнику с просьбой научить ее искусству "умной молитвы" (mental prayer), и когда тот отказал ей, попыталась научиться сама, хотя и безрезультатно. [17] В том же возрасте, в котором св. Катерина почувствовала себя рожденной для последования св. Августину, г-жа Гийон возжелала стать монахиней монастыря Богоявления. Однако такого рода желания двенадцатилетних девочек редко воспринимаются всерьез, поэтому не вызывает удивления факт отказа ей в этом, описанный в главе "Крестные муки от г-на родителя". Став с возрастом девушкой весьма привлекательной наружности, она вышла в свет и за короткое время узнала на себе все мирские соблазны. Ее беззаботная жизнь закончилась, когда некто Жак Гийон стал ее мужем; вплоть до самой свадьбы она даже не знала имени своего жениха. "Весь город ликовал по поводу нашей свадьбы, и посреди всей этой радости одна я ощущала печаль... Но едва лишь я вышла замуж, как мое детское желание стать монахиней снова охватило меня с непреодолимой силой". [18]

С самого начала ее семейная жизнь, начатая столь рано, не сложилась. Вскоре она бросилась искать утешения в религии. "Испытывая страстную потребность в любви и убедившись, что вокруг нет никого, кто был бы полностью ее достоин, она обратила свою любовь к Богу", – коротко высказался Герье. [19] Однако, как и многие другие созерцатели, она не находила в религии полного удовлетворения. Г-жу Гийон преследовало ощущение, что нечто проходит мимо нее, что нечто очень важное остается в ее жизни невостребованным. Это нечто она связывала с молитвой умиротворения [20] – "практикой обретения божественного присутствия", которую описали ей мистически настроенные друзья. Г-жа Гийон настойчиво старалась следовать их советам, но постоянно терпела неудачу. "Нет таких ухищрений, к которым я не прибегала в усилиях обрести Тебя, но так и не смогла достичь того, что Ты даешь в совершенной простоте". [21]

Через два года, когда г-же Гийон исполнилось девятнадцать, эта внутренняя борьба в конце концов завершилась. Долгожданное осознание пришло к ней точно так же, как и к св. Катерине, – внезапно, почти чудесно и при поразительно схожих обстоятельствах. Это осознание было результатом всего нескольких слов, которыми она обменялась с монахом-францисканцем, по воле какой-то "тайной силы" поселившимся ненадолго по соседству и к которому ей посоветовали обратиться. Он был отшельником, который не любил выслушивать женские исповеди, и, казалось, был не особо доволен ее визитом. Впоследствии он вспоминал свое раздражение, вызванное ее появлением и "наполнившее его странным предчувствием". "Он нехотя вышел ко мне и долгое время молчал. Я все же не побоялась заговорить с ним и в нескольких словах рассказала о трудностях, сопровождавших мои поиски. Он ответил сразу же: "Г-жа, в Ваших поисках Вы не используете то, что находится внутри Вас. Научитесь искать Бога в своем сердце, и Вы найдете его". Сказав это, он ушел. На следующее утро монах очень удивился, когда я вновь пришла к нему рассказать о действии, которое его слова возымели на мою душу. Было ощущение, что стрела, вонзившаяся в мое сердце накануне, проникает в него все глубже и глубже. Само сердце мое представляло собой одну сплошную рану, полную любви и удовлетворения, рану столь сладостную, что мне хотелось, чтобы она никогда не заживала. Слова монаха помогли мне найти то, что я искала многие годы, притом найти в собственном сердце. О Господь, Ты всегда был в моем сердце, и чтобы ощутить Твое присутствие, мне нужно было всего лишь обратиться внутрь себя. О Бесконечное Благо, ты всегда находилось подле меня, но я не находила тебя, хотя в поисках сбилась с ног!" Подобно св. Катерине, г-жа Гийон в одно мгновение овладела искусством молитвы и постигла тайну созерцания. "Начиная с момента, о котором я поведала здесь, моя молитва освободилась от образов, и разум больше не контролировал ее. Я ощущала радостную причастность Воле и молилась, вкушая Бога так сокровенно, чисто и просто, что молитва вовлекала сокрытые способности души в великую безмолвную сосредоточенность". [22]

Обратимся теперь к менее известному мистику, который также оставил после себя красочное описание вступления на Мистический Путь. Ралмен Мерсвин жил в Страсбурге и был богатым, набожным и уважаемым торговцем. В 1347 году, когда ему было тридцать шесть лет, он отошел от дел, стремясь всецело посвятить себя религии. В это время в германской католической церкви набирало силу новое течение, которое под влиянием великих рейнских мистиков Сузо и Таулера обрело название "Друзей Бога". Сам Мерсвин был последователем Таулера. [23]

Однажды осенним вечером, "в канун праздника св. Мартина", закончив все свои дела, Ралмен Мерсвин в одиночестве бродил по саду и размышлял. Внезапно перед его глазами возник образ распятия. В этом видении, однако, не было ничего, что можно назвать необычным. Мысли ревностных католиков, находящихся под воздействием идей школы Таулера, часто принимают такое направление, особенно во время прогулок в одиночестве. На этот раз образ Креста, видимо, пробудил какие-то подсознательные силы, которые накапливались длительное время. Внезапно Мерсвин почувствовал глубокое отвращение к миру и к своей "свободе воли". "Обратив взор в небеса, он торжественно поклялся полностью пожертвовать собственной волей, личностью и достоянием во имя служения Господу". [24]

Этот акт полного отвержения себя, словно снявшего с души бремя мира, повлек за собой пробуждение чистого мистического восприятия. "Ответ свыше пришел мгновенно. Все вокруг озарилось ярким светом, и в ушах зазвучали необычайно сладостные божественные голоса. Какая-то невиданная сила оторвала его от земли и несколько раз пронесла над садом". [25] Странные зрительные эффекты, голоса и ощущение полета часто сопровождают переход на другой уровень сознания. Известны случаи, в которых то или иное ощущение отсутствует, однако чаще всего наблюдаются они все. Когда впоследствии Мерсвин пришел в себя, его сердце, в порыве глубокой любви к Богу, переполнилось новым сознанием божественной реальности. Это вдохновило его на аскетическое подвижничество, которое он считал абсолютно необходимым для очищения души. Начиная с этого времени, его мистическое сознание неуклонно развивалось. Это сознание заметно отличалось от той искренней набожности, которая первоначально заставила его отойти от дел и посвятить себя религиозным исканиям. Ведь недаром он называет переживание, через которое он прошел в саду, обращением и именно с него начинает отсчет своей подлинной жизни.

Обращение Сузо, великого современника Мерсвина, представляется не таким внезапным. О первой стадии этого обращения в своей автобиографии Сузо высказывается неопределенно: "Он ощутил в себе первые ростки нового сознания в возрасте восемнадцати лет". [26] В то время он, как и св. Франциск, был полон беспокойства и неудовлетворенности. Им владело предчувствие чего-то чрезвычайно важного, но пока не найденного. В силу своего темперамента он глубоко гуманен и вместе с тем одухотворен: он страстно стремится к чувственной красоте, но не довольствуется ею. Этот человек долго не мог "обрести себя". Полное прозрение наступило только после периода очищения, – периода столь длительного, что ему, похоже, нет аналогов во всей истории западного мистицизма. "К Богу его устремляло то, что, обращаясь к вещам, которые особенно влекли его, не находил он в них ни счастья, ни успокоения. И казалось ему, что только нечто доселе неизвестное может вернуть покой его сердцу... И Бог освободил его от страданий и даровал ему полное обращение. Братья по вере были потрясены таким внезапным преображением, ибо никто из них ничего подобного не переживал. Каждый толковал на свой лад, но никто так и не смог понять причины этого обращения. Именно Бог Своим скрытым светом помог ему обратиться к себе". [27]

Это обращение увенчалось мощным всплеском пробужденных трансцендентальных сил. Сузо, который вполне мог бы стать великим и тонким художником, если бы его гений не нашел выхода в святости, в течение всей жизни переживал видения невероятной наполненности и красоты. Часто эти видения всплывали из подсознания, не нарушая течения обычной жизни. Однако это не более чем визуализация пылкого устремления к истине и предчувствие божественной реальности. Между тем великое экстатическое видение или, скорее, осознание, которое открыло Сузо принципиально новое понимание мира, во многих отношениях отличается от всего описанного Сузо ранее. Это видение сопровождалось характерным переживанием экстаза в его классической форме, детальное и красочное описание которого является весьма ценным документом мистической жизни. Маловероятно, чтобы Сузо когда-либо видел нечто большее. Возможно, что все его дальнейшее совершенствование представляло собой лишь естественное приспособление к Реальности, которую он постиг тогда.

"Вскоре после обращения, в праздник св. Агнессы, когда в поддень все монахи были в трапезной, случилось так, что Слуга поднялся на клирос. Он был один и забрался на самую последнюю скамью. Тяжелые думы тяготили его сердце. Он сидел мрачный и всеми покинутый, ибо не было рядом никого, кто мог бы его утешить. И тут в его душу вошел восторг, и душа покинула плоть. И тогда он увидел и услышал то, чего никто не изречет".

"То, что увидел Служитель, ни формой, ни содержанием не походило ни на что сущее. Это переживание сопровождалось ощущением огромного счастья, словно бы он вдруг увидел все самые восхитительные образы в мире. Его жаждущее сердце обрело успокоение, душа исполнилась удовлетворением, все молитвы и чаяния были, наконец, вознаграждены. Монаху оставалось лишь созерцать это Сверкающее Великолепие, ничего кроме этого. Он забыл и себя, и окружающий мир. День это был или ночь? Он не знал. Это было проявление благости Вечной Жизни в ощущениях тишины и покоя. И сказал он тогда: "То, что я видел, может быть лишь Царствием Небесным. Никакие испытания не устрашат того, кто стремится навсегда обрести такую великую радость"".

Сузо описал также физические ощущения, которые сопутствовали его переживанию.

"Этот экстаз длился около часа. Он не мог сказать, оставалась ли его душа во плоти все это время. Но когда он пришел в себя, ему показалось, будто он вернулся из другого мира. Его плоть испытала столь сильное воздействие во время этого мгновенного исступления, что, казалось ему, даже умирающий не переживает подобных мук. Никогда раньше не испытывал он столько страданий в столь короткое время. Со стоном, подобно человеку, теряющему сознание, Служитель упал на пол. Потрясенный до основания души, он воскликнул: "О Боже мой, где я был и где я сейчас?" Потом опять: "О радость моего сердца, никогда моя душа не позабудет этого часа!" Он пошел прочь, чувствуя при этом, что движется, подобно механизму, лишь его плоть. Все пережитое им внешне никак не проявлялось. Но его сердце и душа соприкоснулись с чудом. Небесное сияние пронизывало самые глубины его естества. Ему казалось, что он парит в воздухе. Все способности его души были преображены небесной радостью. Он был подобен сосуду, в котором еще долго витает запах хранимых прежде благовоний".

Заключительная фраза приведенного отрывка позволяет сделать вывод, что испытанное Сузо является тем первым звеном, с которого началась для него длинная цепь мистического развития.

"Состояние небесного счастья, – говорит он, – которое испытывал Служитель в течение нескольких дней, возбудили в нем страстное стремление к Богу". [28]

В мистической активности, как и в любой другой сфере деятельности души, важную роль играет сильная воля, которая присуща лишь тем, кто живет богатой эмоциональной жизнью.

Сузо был ученым с призванием священнослужителя. Прежде чем живописать свое обращение, Сузо штудировал Мейстера Экхарта, изучал труды Дионисия и св. Фомы Аквинского. Поэтому не удивительно, что для его взглядов характерна близость к категориям мистической теологии. Однако богатство языка, которым передан экстаз обращения, объясняется не только этим. Свои произведения Сузо писал, скорее всего, с целью назидания. Для сравнения я хочу привести два свидетельства мистического обращения, в которых влияние теологических учений практически не ощущается. Оба они написаны во Франции и разделены промежутком всего лишь в несколько лет. Речь идет об описаниях встречи с Реальностью двух совершенно различных людей. Одно из них – тайный документ, в котором великий гений поведал о своем двухчасовом экстазе в словах, предназначавшихся лишь для него самого. Другое описание представляет собой прямое и безыскусное свидетельство полуграмотного крестьянина. Первое – это, конечно же, знаменитая "Памятка", или "Амулет" Паскаля, а второе – "Повествование брата Лоуренса".

"Памятка" Паскаля представляет собой клочок пергамента, на котором вокруг неровно нарисованного пылающего креста написано несколько удивительных фраз. Это все, вокруг чего мы можем лишь строить догадки относительно одного из самых загадочных в истории мистицизма экстатических откровений. После смерти Паскаля слуга обнаружил зашитую в его камзол копию этого документа, который к настоящему времени утерян. Паскаль всегда носил ее с собой как напоминание о пережитом им восхитительном посвящении в божественную Реальность. Бремон указывает, что духу Паскаля пробудился, по его собственному утверждению, одиннадцатью месяцами ранее, "d'une manier douce et obligeante". [29] Однако подлинное обращение пришло лишь вместе с озарением, описанным в "Памятке". Это переживание положило конец длительному периоду душевных мук, во время которого безразличие ко всем сферам жизни было отягощено полной неспособностью ощутить притягательную силу божественной Реальности – единственного, к чему стремился великий дух Паскаля. "Памятка" гласит:

L'an de grace 1654
lundi, 23 novembre, jour de Saint Clement, pape
et martyr, et autres au martyrologe,
veille de Saint Chrysogone, martyr et autres,
depuis environ dix henres et demie du soir jusques
environ minuit et demie,
Feu. [30]

"От десяти с половиною до полуночи с половиною – Огонь". Вот, собственно, и все, что содержится в этом описании, однако для посвященного этого вполне достаточно, чтобы восстановить впечатление от пережитого. Далее следует лишь повествование о радости и уверенности, которую принесло с собой это безымянное откровение, это продолжительное ослепительное соприкосновение с Реальностью. Повествование это – вереница удивленных восклицаний, резких, отрывистых, спонтанно записанных слов. Очевидно, что Паскаль-художник находился в явном замешательстве. Непреодолимые эмоции, охватившие его, он назвал Огнем Любви. Огонь Любви раскрыл ему свои тайны, пробудив ответное пламя смирения в его душе.

Dieu d'Abraham, Dieu d'lsaac, Dieu de Jacob,
Non des philosophes et des savants.
Certitude. Certitude. Sentiment. Joie. Paix. [31]

"Но не Бог философов и ученых!" – восторженно восклицает этот великий философ и ученый, мгновенно обратившийся от знаний к любви.

"Oubli du monde et de tout hormis Dieu", [32] – снова говорит он, внезапно увидев, что вселенная представляет собой одну Трансцендентную Реальность. И затем: "Le monde ne t'a point connu, mais je t'ai connu. Joie, joie, joie, pleurs de joie". [33] Сравните эти цитаты с классическими произведениями Паскаля, с четкостью и определенностью его "Мыслей", с иронией и блеском его "Писем к провинциалу". Эти короткие отрывочные фразы, с помощью которых выдающийся мастер языка описывает свое удивление и радость, походят скорее на детский лепет. В истории мистицизма найдется очень мало примеров обращения, которые были бы одновременно столь убедительны и ярки, как тот, о котором свидетельствует этот "Амулет". Великий ученый и стилист, не знавший себе равных в философских дискуссиях, оставил на этом клочке пергамента всего несколько скромных невыразительных слов. Однако эти слова несут в себе страсть, запечатленную в бессвязных восклицаниях любви, и воспоминание об уверенности, покое и радости – той великой, всепроницающей радости, которая сопутствовала его экстатическому осознанию Бога.

"Mon Dieu, me quitterez vous?" – снова говорит он. Огонь, по-видимому, начинает угасать, экстаз подходит к концу. "Que je n'en sois pas separe eternellement!" "Неужели Ты покинешь меня? Да не разлучусь я с Ним вовеки!" – невыносимая мысль об оставленности Богом, которая, как выразился Фома Ак-винский, могла бы лишить Видение Райского Блаженства его славы, не знай мы, что оно пребудет вечно. [34] Однако рапсодия окончена, видение Огня развеялось, и остаток "Памятки" содержит скорее размышления Паскаля о пережитом, чем его описание. Кончается "Памятка" максимой, характерной для всего мистицизма. Отречение от мира – словами Паскаля, "Renonciation, totale et douce", [35] – видится ему как единственный путь, позволяющий вынести длительную разлуку с Реальностью. [36]

Паскалево видение Света, Жизни и Любви было высоко экстатичным. Это было неописуемое и непередаваемое переживание, отдаленное представление о котором мы можем получить по нескольким дошедшим до нас бессвязным словам. Неискушенный в философии современник Паскаля брат Лоуренс тоже постиг Трансцендентную Реальность, которая "не есть Бог философов и ученых", в одном мгновенном проблеске интуиции – удивительно непосредственной, недогматичной и неэкстатичной по своей сути, но в то же время бессмертной по своим последствиям. Лоуренс был молодой крестьянин, после службы в армии нанятый лакеем в одну известную французскую семью и весьма удручавший господ своей неотесанностью. В возрасте между пятьюдесятью и шестьюдесятью годами он примкнул к ордену кармелитов как брат в миру. Его письма, "духовные афоризмы" и беседы этого периода были опубликованы в 1691 году посмертно. "Он рассказывал мне, – говорит анонимный участник этих бесед, которым, как предполагается, был господин Бофор, занимавший в 1660 году должность главного викария кардинала Ноайского, – что Бог оказал ему единственную милость, даровав обращение в возрасте восемнадцати лет. Однажды зимой он увидел дерево, лишенное листьев. Осознание того, что пройдет совсем немного времени и листья снова распустятся, а затем появятся цветы и плоды, позволило ему достичь ясного понимания Провидения и Силы Божьей, которое с тех пор никогда не покидало его душу. Это понимание сделало его настолько отстраненным от мира и зажгло в нем такую великую любовь к Богу, что все последующие сорок лет он сомневался, может ли к ней что-либо прибавиться". [37]

То, что наблюдения над окружающей природой могут приводить к онтологическим заключениям, служа средством единения души с Абсолютом, – не редкость в истории мистицизма. Таинственная жизненная сила деревьев, молчаливое волшебство леса, загадочный и неумолимый цикл его жизни – все это в огромной степени способствует освобождению человеческой души и удивительно соответствует ее чаяниям и невыразимым влечениям. Эта жизнь, не испытавшая на себе разрушающего воздействия человеческого разума, может слиться с "великой жизнью всего сущего" и ощутить в ее могучем ритме весть об истинном и вневременном Мире "всего, что было, есть и пребудет вечно". Все проявления растительной жизни от "цветка в замшелой стене" до "лесов Вестермейна" легко становятся для людей определенного склада "воплощениями Бесконечности". Изучая жизнеописания различных мистиков, начинаешь отчетливо понимать, что вкладывал Штейнер в эти слова: "Растения – это те природные феномены, качества которых в высшем мире ничем не отличаются от их качеств в мире физическом". [38]

И хотя этот вывод не убедителен, факт остается фактом. Для некоторых мистиков цветочное одеяние мира является удивительным средством восприятия, неиссякаемым источником экзальтированной радости, истинным облачением Бога. Нужно ли добавлять, что все подобное всегда считалось невероятным с точки зрения здравого смысла. "Дерево, самый вид которого может вызвать у одного слезы радости, – говорит Блейк, который сам в огромной степени обладал даром такого рода восприятия трансцендентных реалий, – в глазах другого – всего лишь некий предмет, загромождающий ландшафт и препятствующий свободному продвижению". [39]

Этот пример восприятия Божественности природы, истинного и священного смысла той неисчерпаемой и не знающей покоя жизни, в которую мы погружены, – более характерная черта озарения, но не обращения. Многие известные примеры такого рода могут быть отнесены именно к разряду озарений. Иногда, впрочем, как в случае с братом Лоуренсом, бывают и исключения. Несотворенный Свет проявляет себя в сотворенных вещах. Такое характерное имманентное постижение Абсолюта свойственно в основном двум типам людей. К первому относятся необразованные люди, живущие близко к природе, для которых ее символы более понятны, чем символы церковные или научные. Другие же – люди смешанного или чисто мистического типа, скорее поэты, чем созерцатели; для них Абсолют, как правило, "не имеет образа". "Это было похоже на выход в иной мир, в новое состояние бытия, – говорит о своем обращении автор описания, цитируемого Старбеком. – Обычные предметы казались возвышенными. Мое духовное видение было настолько ясным, что я видел красоту в каждом объекте вселенной. Лес был наполнен небесной музыкой". "О, как я изменился! Все стало новым. Изменились мои лошади, мои свиньи!" – с наивным восхищением восклицает другой. [40] "Когда утром я вышел работать в поле, – говорит третий, – слава Божья проявилась во всех видимых Его творениях. Мы косили овес, и каждый стебель, каждый колос был окружен радужным светом и сиял славой Божьей". [41]

Среди наших современников Уолт Уитмен, пожалуй, более других был наделен глубинным ощущением этой славы, "редкостного, невыразимого Света, затмевающего все вокруг". [42] Свидетельства его существования и единичные случаи его проявления можно обнаружить в различных литературных произведениях всего мира. Внезапное появление этого ощущения знаменует собой пробуждение мистического сознания в Мире Становления и подразумевает резкие перемены в устоявшемся привычном мировосприятии. Кинематограф человеческой жизни каким-то образом изменяет свой ритм, и человек начинает воспринимать новые и более реальные аспекты внешнего мира. После этого первого побега за рамки условной вселенной душа достигает глубокой уверенности в существовании великой и истинной жизни, которая окружает, поддерживает и объясняет ее собственное существование. Поэтому Ричард Джеффрис, вспоминая себя в том же возрасте, в котором Сузо и брат Лоуренс достигли внезапного пробуждения, говорит: "Мне было не больше восемнадцати, когда внутренний и эзотерический смысл стал являться мне во всей видимой вселенной. Я был растерян и поглощен бытием, вернее, существованием вселенной... и, теряя тем самым свою индивидуальность, стал частью целого". "Я чувствую, что пребываю на грани какой-то неведомой жизни, полной чудес, и почти касаюсь ее. Где-то рядом таятся силы, которые, если бы я смог приобщиться к ним, придали бы жизни людей необычайную полноту". [43]

Что же это была за "удивительная жизнь", о которой так много говорят мистики и которую Ричард Джеффрис ощутил в момент озарения, но все же умудрился потерять?

Эта причастность к глубоким реалиям Мира Становления, к безграничному бытию божественной целостности – которую современные психологи назвали "космическим сознанием", [44] – является неотъемлемой чертой мистического путешествия, но все же не его конечной целью. "Космическое сознание" представляет собой лишь половину мистического сознания, а именно – слияние со второй из Трех Божественных Сил, Словом, "извечно пребывающим во всем". Джеффрис, как и многие другие мистики, находился на грани трансцендентной жизни. "Небесная дверь", по выражению Ролла, для него не распахнулась настежь, а лишь приоткрылась. Джеффрис успел лишь взглянуть на великий мир, простирающийся за ней. Он оказался не в силах порвать узы своего эгоизма и войти в жизнь на независимом духовном уровне.

Ролл, соотечественник Джеффриса, живший в экстатической любви и понимании сути вещей примерно шестью столетиями ранее, – последний мистик, чье мистическое пробуждение мы сейчас рассмотрим. Он, как и его духовный брат св. Франциск, подобно многим великим созерцателям, пережил период предварительной борьбы и колебаний между мирской жизнью и смутно различимой, но возрастающей духовностью, между поверхностным и глубинным Я. "Мое младенчество было безмятежным, детство суетным, а юность порочной", [45] – говорит Ролл. В другом месте он продолжает: "Младенчество духовной жизни пришло ко мне, когда я мог жить в изобилии и оставаться несчастным. По милости Творца в тени обратились все вожделения плоти моей, и достойные устремления возобладали душой, которая, освободившись от мелочного, обратилась к небесному". [46]

Тем не менее подлинное "изменение жизни" явно отличается от этих подготовительных переживаний. Ролл связывает их с ощущением "тепла", поскольку именно в таком виде страсть души дает о себе знать поверхностному сознанию. "Подлинным теплом называю я воспламенение разума Любовью Нескончаемой и горение сердца не надеждою, но истиной. Сердце поистине объятое огнем дарует ощущение сжигающей любви". [47] Сжигающее тепло не является лишь душевным переживанием. Оно дает нам возможность исследовать еще одну необычную, но не единственную разновидность психофизического параллелизма – физическое ощущение психических мук и потрясений, сопровождающих "Новое Рождение". [48]

"Безмерно удивился я, – говорит Ролл в своем прологе, – когда ощутил, что сердце мое горячо, как воск, и воистину пылает, не воображаемым, а ощутимым огнем. Огонь этот ворвался в мою душу, принеся с собой великое утешение. И по незнанию своему, пораженный таким обилием тепла, я стал ощупывать себя, стараясь отыскать телесную причину этого пламени. Но обнаружил я, что причина моего горения таится глубоко внутри, и не плотской любовью или страстью вызвано оно, а является великим даром Творца". [49]

Далее он приводит более подробное описание.

"Почти три года прошло со времени начала перемен в моей жизни и в разумении, прежде чем отверзлись небесные врата и я узрел Лик Твой и тот путь, на котором следует искать Любовь. И только через год после открытия сих врат ощутил я в своем сердце жар Вечной Любви. Я находился в часовне, где восторженно молился и размышлял о высоких вещах, когда внезапно мною овладел радостный жар непознанного. Поначалу терзался я сомнениями о том, что есть это непознанное, но теплота и радость, которую я обрел в нем, убедили меня, что творениям они принадлежать не могут, но лишь самому Творцу". [50]

Ко всему, что цитировалось выше, стоит добавить отрывок, содержащий, как мне кажется, самое красочное описание духовной радости, которое можно найти в мистической литературе. Использовав, очевидно, отрывок из св. Августина – поскольку соловей не йоркширская птица, – это описание идеальной мистической жизни, которой Ролл посвятил себя, в нескольких строках являет нам обаяние его души, его поэтическое дарование и его способность страстно любить.

"В начале подлинного моего обращения и великого дерзания мне казалось, что я подобен малой птичке, которая, тоскуя, поет о своем возлюбленном и тоска которой кончается, когда ее возлюбленный наконец приходит. И тогда она поет и радуется, радуется и поет, сладостно и тепло. Чтобы соловей всю ночь пел, говорят, дана ему песня, и поет он во славу и к радости возлюбленного своего. С какой же неизреченной сладостью пою я своему Иисусу Христу, который есть господин моей души во всей этой жизни, ибо она подобна ночи по сравнению с грядущим днем". [51]

Оглядываясь назад на несколько примеров, собранных здесь вместе, можно найти в них подобия и различия, которые представляют интерес с психологической точки зрения. Вполне возможно, что каждый из рассмотренных примеров оказывал влияние на последующее развитие мистической традиции. В каждом случае мы можем ясно проследить первую реакцию человеческой души, сердца и разума на прорыв новой истины, называемый "мистическим обращением". Реакция эта очень важна и дает нам ключ не только к дальнейшему развитию мистики, но и к пониманию основной природы человеческого сознания.

Мы говорили, что по мере прохождения всех этапов своего развития сознание расширяется не в одном, а в двух направлениях. Направления эти представляют собой два магистральных пути постижения Реальности и могут быть названы вечным и временным, трансцендентным и имманентным, абсолютным и динамическим аспектами Истины. Они подразумевают двойственное понимание Бога, который есть одновременно и Бытие, и Становление, близкое и далекое. Здесь мы сталкиваемся с парой противоположностей, которые должны быть сведены к единому целому на заключительном этапе мистического развития. Но первое Пробуждение мистического чутья, первое раскрытие в душе сверхчувственных способностей обычно сопровождается появлением лишь одной из этих форм восприятия. Пробуждение одной из этих форм обычно предшествует пробуждению другой: послание свыше приходит по кратчайшему пути – линии наименьшего сопротивления. Стало быть, мистическое обращение души тяготеет к одному из двух типов. В соответствии со своей предрасположенностью человек склонен следовать по пути отождествления Реальности с объектами – местом, личностью или состоянием, – которые, как мы уже имели возможность убедиться, описываются системами мистических символов.

Таким образом, душа прежде всего постигает великолепие внешнего мира – переживает масштабное, бесформное, неописуемое видение, которое как бы освобождает душу из оков этого мира и наделяет ее подлинным, хотя и несколько неопределенным осознанием мира иного. Завеса падает, и Лик Божий воспринимается и как трансцендентный, и как имманентный по отношению к сотворенной вселенной. В центре подобного переживания находится не случайное прикосновение любви, преображающее душу, а чудесное сияние преображенного мира. И тогда реакцией души на такое переживание является скорее ощущение благоговейного трепета и радости, чем глубинной привязанности. Такого рода было обращение Сузо и, в меньшей степени, брата Лоуренса. Переживание Света Ралменом Мерсвином и мистическое восприятие Бытия вселенной, переданное Ричардом Джеффрисом и многими другими, также имеют подобное происхождение.

Чтобы это переживание было законченным, чтобы душа могла "выйти из тюрьмы собственного Я" и встать на Мистический Путь, она должна не только пройти через озарение, но и приложить некоторые сознательные усилия. Она должна перерасти стадию метафизического восторга и осознания повсеместного великолепия и выработать собственный ответ на постигнутую Реальность. Между душой и Абсолютной Жизнью должна быть установлена определенная личностная связь. Быть просто зрителем Реальности не достаточно. Пробудившийся субъект не просто постигает трансцендентную жизнь, но и участвует в ней. Для этого требуется по-настоящему радикальное и полное изменение системы жизненных ценностей. У Джеффриса мы не видим таких сознательных усилий и героического стремления начать новую жизнь, поэтому ему и не удалось воплотить в себе "славу, которая была ему явлена". В случае же Сузо мистическое пробуждение "возбудило в нем еще более страстное стремление к Богу".

Во многих случаях радикальное личностное преображение, которое оказывается возможным благодаря великому и неизреченному постижению Реальности, происходит под влиянием господствующих религиозных представлений. Часто оно проявляется в сознании в виде видений и голосов. Последние могут быть объективированными, как в случае св. Франциска, который пережил видение говорящего Распятия, или же воображаемыми, как видения Креста в переживаниях Ралмена Мерсвина и св. Катерины Генуэзской. Почти всегда способ проявления сокровенного постижения Божества каким-то образом связан с благодатью и скорбью, пребывающими в сердце вещей и свидетельствующими о великой пропасти между Совершенной Любовью и несовершенным миром. Между тем видение Трансценденции, идущее рука об руку с этим постижением, разрешается в душе восторженной радостью. "Биение Сердца Господнего казалось настоятельным приглашением, звучавшим так: "Войди и покайся, войди и примирись, войди и утешься, войди и будь благословен. Войди, любовь моя, и вкуси того, что Возлюбленный может дать своей любимой... Войди, суженая моя, и насладись Ликом Божьим"". [52]

Именно это личностное прикосновение и великая притягательность непосредственного Присутствия, а не великий свет и Видение Райского Блаженства, пробуждают в душе страстный и героический отклик. Не какой-то внутренний экстаз, а то, что фигура на Распятии, назвав по имени, обратилась к нему: "Восстанови Мою Церковь", заставило св. Франциска, с легкостью и пренебрежением к мирским ценностям, воспринять обращение в буквальном смысле и немедленно приступить к работе. Он принялся носить камни и, позабыв об удобствах и общественном мнении, стал своими руками восстанавливать разрушенные стены.

Порой можно встретить описания обращения, в которых полностью отсутствует видение великолепия окружающей жизни и пронзительное постижение трансцендентного духовного мира. В таких случаях душа, пробуждаясь, обращается к чему-то внутреннему, а не внешнему – к имманентному, а не трансцендентному Богу, к личным, а не космическим связям. Тот, кто смотрит вовне, обретает откровение Божественной Красоты, тогда как тот, кто смотрит внутрь, ощущает лишь рану Божественной Любви – еще один аспект "тройной звезды". Мистики с эмоциональной натурой, такие, как Ричард Ролл и г-жа Гийон, оставили нам яркие описания этого переживания, св. Катерина Генуэзская, пожалуй, дает самый яркий пример такого обращения. Это внутреннее откровение мучительно и внезапно, оно освобождает душу из крепких тисков личностного Я и явственно показывает ничтожество конечной индивидуальности. Таким образом, это откровение, как следует из жизнеописания св. Катерины Генуэзской, представляет собой "рану Неизмеримой Любви". В этих словах словно запечатлелась интонация речи этой святой. "О, эта рана, дарующая блаженство! – восклицает пораженная г-жа Гийон. – Мне хотелось, чтобы она никогда не заживала". Ролл называет это переживание "великим теплом", которое должно зажечь Огонь Любви. "Если палец поднести к огню, он чувствует тепло. Подобно этому и душа, охваченная Огнем Любви, чувствует великое тепло". [53]

В описанных случаях страстная и всесильная Любовь приходит на смену тому радостному трепету, который принято считать характерной реакцией на обращение у людей трансцендентного склада. У великих мистиков, наделенных глубокими и сильными темпераментами, эта любовь быстро, почти мгновенно, из эмоциональной становится волевой. Ведь стремление этих людей следовать зову Абсолюта является не столько эмоциональной реакцией, сколько волевым действием. Иногда это действие носит такой глубокий и всеобъемлющий характер, что вызывает радикальные перемены не только во внутренней, но и во внешней жизни. "Божественная Любовь, – говорит Дионисий, – охватывая человека, возвышает его над самим собой, причем так, что отныне он принадлежит не себе, а лишь Возлюбленному своему". [54]

Клятва самоотречения, данная Мерсвином, страстные и решительные слова св. Катерины Генуэзской: "Довольно мира! Довольно грехов!", наивный и мгновенный порыв св. Франциска, который буквально понял веление приступить к восстановлению церкви, – все это свидетельства подлинности происшедших изменений. С помощью образов чувственного восприятия они символизируют спонтанный отклик человеческой души на новые внешние стимулы и ее первые попытки приспособиться к условиям, которые диктуются этими стимулами. Все это завершает процесс обращения, который представляет не столько проникновение в поверхностное сознание новой истины, сколько рождение и начало жизни – разрушение всего старого и построение нового. Между личностью и Абсолютом устанавливается непрекращающаяся обратная связь. На сцену выходит Дух Жизни, и первым словом, которое он учится произносить, есть слово "Авва" – "Отец". Дух Жизни устремляется к своим истокам, к Бытию в его наивысшем проявлении. Поэтому его устремления направлены на действия, позволяющие чувствовать свою неотделимость от жизни. Дух этот осознает себя членом могучей звездной семьи свободных и созидающих сынов Божьих, которые все вместе причастны к существованию в этом необъятном Космосе и оглашают его просторы "радостным ликованием".

Таким образом, даже в самом начале подлинная созерцательная жизнь созидательна и органична – уже на стадии обращения она являет нам свою глубину и широту. Мы видим, что и на трансцендентном, и на феноменальном уровнях неуклонно выполняется основной закон жизни – закон действия и противодействия, силы и энергии. Пробуждение души знаменует собой ее переход на новый, более созидательный уровень бытия, к новым, более тесным взаимоотношениям с Реальностью, к новой, подлинной работе, которую она призвана свершить.