А. О. Маковельский

ИСТОРИЯ ЛОГИКИ

ГЛАВА VII

Логика Европы в эпоху Ренессанса (XV-XVI М.)

В XV—XVI вв. в недрах феодального общества Западной Европы стал зарождаться капиталистический способ производства. Появляются мануфактуры, в которых кооперирование многих рабочих с одновременной дифференциацией труда 'создает условия для роста производительных сил.

В развитии народного хозяйства Западной Европы Наступает мануфактурная стадия, ремесло перерастает в мануфактуру, зарождаются новые общественные классы — буржуазии и пролетариат.

Начальная стадия капитализма — эпоха первоначального накопления капитала, эта, по выражению Карла Маркса, «утреняя заря капитализма» — была временем бесчеловечного ограбления масс. Начавшие происходить в это время сдвиги в экономике приводят к изменениям в политической и культурной жизни общества: постепенно начинает ликвидироваться старая феодальная раздробленность и происходит объединение стран Европы в национальные государства. Одновременно формируются буржуазные нации, развивается национальное самосознание, в связи с чем у народов Западной Европы появляется стремление создавать свою национальную культуру, освободиться от господства римско-католической церкви, которая сама была крупнейшим феодалом, эксплуатировавшим массы, и вместе с тем служила идеологическим оплотом господства феодализма вообще. ,

В борьбе против феодализма и римско-католической церкви нарождается и развивается буржуазная идеология. Период формирования буржуазного мировоззрения ,в Западной Европе получил название эпохи Возрождения (французы называют эту эпоху Ренессансом, а немцы — Реформацией).

Развитие новых экономических, политических и культурных

290

процессов раньше всего происходит в Италии, которая в то время находилась на главных торговых путях, связывавших Запад с Востоком, затем на первое место выступают Англия и Нидерланды, позднее на этот путь вступает Франция и еще позже Германия.

В отличие от относительной застойности в экономической и умственной жизни, характерной для средневековья, нарождающаяся новая историческая эпоха характеризуется кипучей деятельностью и предприимчивостью. Буржуазия, которая в то время была прогрессивным восходящим классом, выдвигает, по выражению Энгельса, из своей среды «титанов мысли», порывающих со старыми традициями и установившимися авторитетами, с догматами и схоластикой.

Дух предприимчивости новой эпохи проявился в великих географических открытиях. В конце XV в. Васко де Гама открыл морской путь в Индию, а Христофор Колумб открыл Америку. В военном деле совершившийся в начале новой эпохи переворот был связан с изобретением пороха, пушки и ружья. Для развития науки и просвещения огромное значение имело изобретение в XV в. книгопечатания.

Новая историческая эпоха создает новую науку. Зарождается новое понимание задач науки, возникают новый взгляд на познание и новый идеал науки. В эпоху господства схоластики отсутствовал критический подход к научным проблемам, царил догматизм. Зависимость философии от религии ставила преграды свободному исследованию, сковывала научное мышление. Господствовала схоластическая наука со своими неизменными окостенелыми понятиями. Постепенно догматизм схоластической науки начинают расшатывать прогрессивные мыслители эпохи Возрождения. Но эта эпоха является переходной от феодализма к капитализму, и ее мировоззрение носит на себе печать этого переходного состояния. Переходный характер философии и науки сказывается в том, что старые и новые идеи часто переплетаются между собой у одного и того же мыслителя.

Новые плодотворные научные идеи пробиваются сквозь толщу схоластических и мистических взглядов. Типичным представителем, такого причудливого соединения смелой новой науч-ноц, мцрли со схоластикой и мистикой является Николай Ку-занскийЛ1401—14р4).

И по характеру поставленных им проблем и по способу их разрешения Николай Кузанский принадлежит еще к средневековой схоластике. Центральная проблема его философии — отношение бога к миру. В его философском мышлении догма еще не уступила полностью сврего места научному исследованию, она еще стоит на первом месте. Основной принцип его теории Познани?, — «знание незнания» (docta ignorantia). Николай Кузанский говорит, что понятие и слово приложимы только к.

291

зависимому и ограниченному бытию, они могут что-либо определять лишь в отношении к чему-либо другому (в его отличии от другого и в противоположении ему). Абсолютное непознаваемо. Бог не умопостигаем и не познаваем. Возникает как будто бы упрек Н. Кузанскому в агностицизме.

Однако, поставив абсолютное по «ту сторону» всякого познания, Николай Кузанский затем 'Приходит к мысли, что в конечном отражается бесконечное и что конечные вещи являются зеркалом бесконечного бытия, которое может быть познано через углубленное их познание. Он пользуется при этом следующим сравнением. Величины круга и многоугольника являются несравнимыми противоположностями, но, с другой стороны, многоугольник со все более увеличивающимся числом сторон служит средствам для познания величины круга, в который он вписан. И Николай Кузанский впервые приходит к определению: круг есть не что иное, как многоугольник с бесконечным числом сторон. В теорию познания у него впервые входит идея бесконечного приближения, которое всегда остается незавершенным, но все более и более достигает конечной цели познания.

Так возникает мысль, что человеческое познание идет к своей цели — к познанию абсолютной истины путем бесконечного процесса движения вперед. И в этой безграничности движения Николай Кузанский видит не слабость, а силу человеческого мышления. Именно в бесконечном поступательном движении вперед, в неисчерпаемости познания и заключается сила человеческого мышления. Наше познание идет от простых фактов к открытию причин и оснований (quia est) и от них к познанию сущности (quid est). Вместе с тем принцип «знания незнания» получает более глубокий смысл. Он теперь уже имеет не негативное, а позитивное содержание.

Николай Кузанский говорит, что движение мышления от познания причин к познанию сущности (motus mentis de «quia est» ad «quid est») 'является бесконечным процессом и потому он никогда не прекратится. Именно в нем и заключается неугасимая жизнь человеческой мысли. Она неугасаема, потому что истина достигается в бесконечном процессе развития знания. Но, с другой стороны (и в этом внутренняя противоречивость его философии), Николай Кузанский стоит на почве схоластики и признает, что в христианской догматике дана готовая законченная абсолютная истина и эта истина якобы дана человеку помимо всякой деятельности его мышления и научного исследования.

В связи с принципом «знание незнания» у Николая Кузан-ского стоит и его учение о «конъектурах» (догадках).

Конъектуры указывают на предположительный характер человеческого знания, означают относительность истин вследствие неисчерпаемости содержания предметов внешнего мира и изменчивости их. При этом ударение делается не на том, что абсолют-

292

ная истина недостижима, а на том, что мы непрерывно к ней все более приближаемся. Человеческому разуму дано не обладание знанием, а способность приобретать знание.

На чувственное познание и мышление Николай Кузанский смотрит как на разнородные по своему происхождению и своей природе способности: чистый рассудок сам из себя развивает все свое содержание, и он не нуждается ни в чем постороннем для логического обоснования своих положений. Вся полнота знания уже содержится в первых чисто интеллектуальных принципах. Чувственное познание, по учению Николая Кузанского, мы понимаем лишь постольку, поскольку мы в нем открываем категории собственного мышления. Почему человек столь жадно стремится к измерению вещей? Потому что сам человеческий ум есть живая мера (viva mensura). В самом человеческом духе лежит фундамент, на котором строятся линия, число, время. Человеческий интеллект есть, с одной стороны, отражение абсолютного, образ божества (dei imago), а с другой—он есть образец и прообраз всего эмпирического бытия. Человек есть микрокосм (parvus mundus).

Дискурсивное мышление, по учению Николая Кузанского, есть в своей основе упорядочение и классифицирование данных чувственного восприятия. Всякое знание эмпирического содержания затемнено материей, и потому все понятия, относящиеся к чувственному миру, суть скорее конъектуры, чем истины. Они не обладают достоверностью (sunt incertae). Таким образом, Николай Кузанский скатывается к агностицизму, к учению о непознаваемости материального мира. Учению о конъектурах он посвящает специальное сочинение («De conjecturis»).

Свой идеалистический взгляд на познание как на продукт чистого мышления Николай Кузанский пытается обосновать ссылкой на математику. Он говорит, что, создавая понятие круга, человеческий дух измышляет линию, все точки которой одинаково отстоят от одной общей центральной точки. Возникающий таким путем образ никогда не встречается в материальном мире, так как там не может быть точного равенства расстояний вследствие бесконечного многообразия линий в нем. «Круг в духе» есть образец и мера всех кругов, которые мы чертим. Логической необходимости точного понятия круга он противопоставляет случайность множества кругов в конкретном материальном мире.

Согласно Николаю Кузанскому, знание бесчисленного множества'эмпирических кругов основано на единой чистой математической дефиниции круга. Мышление развивает те «абстрактные формы», которые оно находит в самом себе и таким образом создает математические науки. На этом пути достигается полная достоверность знания, тогда как на пути чувственного поз-

293

нания мы приходим только к конъектурам. Так истолковывает Николай Кузанский процесс познания.

Николай Кузанский — номиналист. Согласно его учению, наше познание оперирует именами, но имена вещей не произвольны: они возникают закономерно из самого.нашего духа.

Развивая свое учение о познании, Николай Кузанский говорит о различии между чувственно воспринимаемыми и умопостигаемыми геометрическими фигурами. Всякий данный угол не дает истинного знания об углах вообще, потому что он является большим или меньшим углом, и, следовательно, угол может быть и иным, отличным от данного угла. В каждом данном угле имеется и необходимо истинное, присущее всем углам, и случайное, присущее только ему одному. То, что отличает угол вообще от всех других геометрических фигур и делает его именно углом, имеется в каждом отдельном экземпляре этого рода, будь тот или иной угол большим или меньшим. Разнообразных углов может быть бесчисленное множество. Когда отбрасываются все случайные различия величины углов, тогда раскрывается рациональная основа всех отдельных углов. Так мы познаем сущность угла, круга или треугольника, что недоступно чувственному созерцанию, которое связано с единичным примером и с его произвольно взятой величиной. В этих своих рассуждениях Николай Кузанский подходит и к понятию «бесконечно малого».

Он говорит, что не следует останавливаться на конечной и делимой величинах, «о следует идти дальше до неделимых моментов линии, времени и т. д. И подобно тому как мгновение есть субстанция времени, так покой есть субстанция движения. Когда точка изменяет свое место в пространстве, то это есть не что иное, как закономерная последовательность бесконечно многих различных положений покоя. Здесь Николай Кузанский предвосхищает мысли Декарта и Лейбница.

На первое место а научном познании он выдвигает категорию количества. Он говорит, что если исключить величину и множество, то ни одну вещь нельзя познать (magnitudine et multitudine sublota nulla res cognocitur).

Математическое мышление занимает первенствующее место в теории познания Николая Кузанского. Признавая логический закон противоречия осново'положением для рассудочной деятельности, он считает, что в высшей умственной области для разума (intellectus) закон противоречия уже не имеет такого значения. И математическое мышление он относит к деятельности разума. Не дискурсивное рассудочное мышление, а «интеллектуальное созерцание» (visus intellectualis) в состоянии познать связь между кривой и прямой линиями, на основе чего решается проблема квадратуры и происходит вообще измерение кривых. В своем сочинении «О совершенстве математики» («De mathematica perfections») Николай Кузанский говорит, что

294

следует искать совершенства математики в применении к ней принципа «совпадения противоположностей» (coincidentia oppo-sitorum).

Это совершенство математики главным образом состоит в приравнивании количества прямой и кривой.

Но эти два количества противоположны. Поэтому необходимо прибегнуть к интеллектуальному созерцанию, которое усматривает совпадение наименьшей хорды с наименьшей описанной ломаной. Вместо абстрактных понятий в математике, благодаря применению «интеллектуального созерцания», выступают очевидные конструкции, т. е. под математическими понятиями мыслятся закономерные образования, получаемые путем определенных правил. Например, «интеллектуальное созерцание» имеет своим объектом не какой-либо угол определенной величины, но «принцип углов» (principium angulorum), который охватывает все мыслимые углы, начиная с наибольшего и кончая наименьшим. В принципе угол мыслится как общее правило для всех вариаций углов. «Интеллектуальное созерцание» одновременно схватывает единство принципа и бесконечное разнообразие его проявлений.

В этих высказываниях Николая Кузанского имеется подход к диалектике, но, не справляясь с ней, скатывается на позиции пифагорейской мистики.

Николай Кубанский признавал четыре ступени познания. 1) чувственное восприятие, 2) рассудок, или дискурсивное мышление, разделяющее противоположности, 3) разум, ставящий противоположности в связь между собой и 4) мистическая интуиция, являющаяся непосредственным созерцанием совпадения противоположностей. Он подчеркивал роль чувственного опыта и математики в познании, указывая, что чувственный опыт является необходимым предварительным условием для развития высших ступеней познания.

Оценивая методологию Николая Кузанского в целом, можно сказать, что под мистической скорлупой в ней скрывалась живая творческая мысль. Отдельные высказанные им прогрессивные идеи получили развитие у последующих мыслителей.

Ученик Николая Кузанского и издатель его сочинений Ка-роль Бовилль, философ, математик и физик, в своих философских взглядах — настоящий схоластик, но в математике и естествознании он проникнут новыми идеями. Он был одним из тех сторонников эмпирического естествознания, которые подготовили новый взгляд на природу, возникший в эпоху Возрождения. Он стремился дополнить логику Аристотеля заимствованным у Николая Кузанского принципом «совпадения противоположностей». Он развил учение Николая Кузанского о микрокосме и макрокосме в том смысле, что человек (макрокосм) есть зеркало Вселенной. Человек, ио его учению, есть сердце и душа

295

Вселенной. У него еще средневековая антропоцентрическая точка зрения на мир: Вселенная (макрокосм) существует ради человека (микрокосма).

Учение Бовилля о познании исходит из аристотелевского положения, что наше познание является отражением объективного мира. Он говорит о невозможности для человеческого интеллекта почерпнуть из самого себя познание Вселенной: все свои знания о природе человек получает через посредство органов чувств. В мышлении нет ничего, чего раньше бы не было в чувственном восприятии. Мышление перерабатывает конкретный чувственный материал в абстрактные интеллектуальные образования.

Подобно Николаю Кузанскому образцом причудливого сочетания старых схоластических воззрений с новыми идеями может служить Томазо Кампанелла (1568—1639). Будучи еще тесно связанным с традиционным средневековым церковным мировоззрением и схоластической метафизикой. Кампанелла выступает на стороне Галилея с защитой свободы научной мысли. Со схоластической метафизикой, мистикой и магией он пытается соединить материалистический взгляд на познание природы, которое, по его убеждению, должно основываться на наблюдении и опыте. У него имеются чуждые средневековью, развившиеся затем в буржуазной философии, субъективно-идеалистические моменты в теории познания. Так, Кампанелла говорит, что человек никогда не в состоянии вырваться из круга своей субъективной ограниченности, вследствие чего у каждого человека своя собственная философия.

Вещи внешнего мира, по мнению Кампанеллы, различным образом воздействуют на органы чувств отдельных людей. Он подчеркивает индивидуальные особенности людей. Нельзя односторонне видеть в людях только те общие черты и признаки, которые присущи всем людям как индивидам, принадлежащим к одному и тому же общему роду. Надо, указывает Кампанелла, учитывать и индивидуальное своеобразие, отличающее каждого человека от всех остальных. Во всяком человеческом познании он усматривает следующую антиномию.

Познавать — значит бесконечное многообразие единичных случаев объединять в одной формуле. Но как можно быть уверенным, что при этой необходимой умственной операции абстрагирования не отбрасываются существенные моменты отдельных случаев? Нам кажется, что при отвлечении от частных признаков мы восходим к более высокой общности, тогда как на самом деле по мере все большего обобщения мы только теряем из виду то, что характеризует отдельные единичные вещи.

Таким образом, Кампанелла подчеркивает значение познания конкретного многообразия единичных вещей и указывает на трудности, которые кроются в учении об обратном отношении между содержанием и объемом понятий. Но он не в состоянии дать правильное диалектическое решение данной проблемы.

296

Кампанелла держится еще грубого понимания индукции как простого накопления многих наблюдений. Подобно Галилею, он говорит, что философия заключена в книге природы, которая лежит открытой перед нашими глазами, но, в отличие от Галилея, который считал, что эта книга природы написана линиями, треугольниками и кругами, Кампанелла полагает, что ее язык — чувственные восприятия. В этом выражается сенсуалистическая точка зрения его теории познания. В его теории познания центр тяжести переносится с объективной стороны на субъект познания.

В духе номинализма Кампанелла все абстрактное мышление сводит к восприятию сходства между содержаниями чувственных данных. Одинаковые воздействия, которые испытывает субъект, получают одинаковые названия, и, таким образом, слова являются носителями общности. Однако Кампанелла проявляет непоследовательность, когда в то же время, в духе платоновского реализма, заявляет, что родовые понятия изначально даны в уме бога как прообразы вещей.

Таким образом, то общее, которое мы открываем в вещак при сравнении получаемых от них ощущений, в конечном счете Кампанелла сводит к идеям божественного разума. Так, в этом вопросе он примыкает к Фоме Аквинскому. Интуитивное и дискурсивное познания, по учению Кампанеллы, находятся в неразрывной связи между собой. Само чувственное восприятие он понимает не как чисто пассивный процесс: он указывает, что в каждом чувственном восприятии заключается логическая операция — акт суждения, хотя вследствие скорости, с которой совершается этот акт, он не доходит до нашего сознания.

Рецептивная сторона и акт суждения составляют два необходимых момента восприятия, которых нельзя отделить друг от Друга.

Интересен взгляд Кампанеллы на математику. Он дает сенсуалистическое обоснование математических истин и считает большим преимуществом своего учения перед аристотелевским то, что ему якобы удалось дать математике чисто сенсуалистическое обоснование. Кампанелла говорит, что логика и математика не дают знания в собственном смысле этого слова, так как они не являются, подобно физике, познанием самой объективной действительности и ее причинных связей. Математика должна довольствоваться скромной ролью—'быть «служанкой физики». Геометр отвлекается от частных и случайных свойств тел и рассматривает только их общую количественную определенность, но в этом — его слабость, а не сила. Содержание математики весьма односторонне, тогда как идеал знания заключается в исчерпывающем, всестороннем познании предмета.

Таким образом, математика как будто обесценивается. Но далее Кампанелла указывает, что геометрия имеет предметом своего изучения особый реально существующий объект. Хотя по-

297

строения геометрии нигде в окружающем нас эмпирическом мире не осуществляются, будучи идеальными математическими построениями, однако геометрическим положениям соответствует некий вид бытия. А именно, все, что фактически существует, находится в каком-либо месте. Само по себе место является неподвижным и бестелесным. Наши умственные геометрические построения имеют своим субстратом чистое абсолютное пространство, и, таким образом, положения геометрии имеют реальную значимость, поскольку они относятся к этому бытию, которое является «базисом всякого существования» (spatium ciss basin ommis esse) и предшествует всем эмпирическим единичным вещам.

Истинность чистых математических построений основывается на том, что для них имеется реальный предмет — чистое абсолютное пространство. Истина есть то, что соответствует реальности. И если с этой точки зрения математические положения раньше обесценивались как не соответствующие эмпирическому миру вещей, то теперь их ценность восстанавливается, поскольку и для них находится реальный предмет в виде чистого абсолютного пространства. Пространство у Кампанеллы понимается как вечный неизменный математический мир. Таким образом, проблема объективной значимости математических истин сводится у него к вопросу о сущности пространства. Обоснованием истинности математики у Кампанеллы служит концепция чистого абсолютного пространства, которое существует само по себе как условие существования вещей материального мира.

Такая концепция пространства являлась разрывом с аристотелевской натурфилософией, которая господствовала в схоластике. Аристотель и следовавшие ему средневековые схоластики понимали пространство как поверхность, объемлющую тело и отграничивающую его от других прилегающих к нему тел. Этого аристотелевского взгляда на пространство держался еще Кар-дано. В эпоху Возрождения совершается постепенно переход от аристотелевского понимания пространства к концепции античных атомистов, согласно которой существует само по себе абсолютное пространство. Этот взгляд встречается уже у Телезио, он понимает пространство как первичную реальность, которая при всех движениях единичных вещей пребывает неизменно тождественной и которая в отличие от вещей материального мира не имеет качественных различий, но является абсолютно однородной во всех своих частях.

Времени, как и пространству, приписывается объективное самостоятельное существование. Таким образом, в противоположность учению Аристотеля, развивается концепция чистого пространства и чистого времени, что влечет за собой коренное преобразование аристотелевской физики. Хотя это преобразование совершается в механическом и метафизическом духе, для

298

тогдашнего состояния знаний это было прогрессивным явлением. Однако в эпоху Возрождения, в частности у Кампанеллы, самосущее пространство гипостазируется и превращается в некую духовную сущность. Вместе с тем учение о пространстве ставится в связь с учением о боге. По учению Кампанеллы, не бог находится в пространстве, а пространство находится в боге. Эта теория о пространстве была далее развита в XVII в. в Англии кембриджской школой платоников, и она оказала влияние еще и на Ньютона, также принимающего существование бестелесного пустого пространства, которое он считает особым органом (sen-soriume) бога.

В XV и XVI вв. в области логики появляется, с одной стороны, чрезвычайно обширная литература отцветающей схоластической логики, с другой стороны — ее критика, которая с течением времени все более и более растет и усиливается. Но антисхоластическая литература в XV—XVI вв. ограничивается критикой схоластической логики, еще не выступая с новыми положительными идеями ее преобразования. Эта критика не вносит еще нового содержания в логику, она лишь колеблет ее старое здание. Гуманисты в это время остроумно высмеивают «варварскую» терминологию схоластической логики (такие термины, как quid-ditas, haecceitas и им подобные).

Одним из более ранних произведений критической литературы, направленной против схоластической логики, было сочинение Лоренцо Баллы «Диалектические споры», которое, впрочем, отличается не столько серьезностью критики, сколько горячим пылом, с которым автор нападает на современную ему схоластическую логику. Автор хотел бы видеть в логике инструмент критики лженаучных учений и освобождения науки от них. Риторику, которая учит, как воздействовать на людей, он ставит выше сухой, бескровной диалектики. Все свое учение о доказательстве он заимствует у Квинтилиана.

Столетие спустя Людовик Вивес в своем сочинении «Против псевдодиалектиков» производит суд над схоластической логикой с педагогической точки зрения. Он говорит, что «диалектика» (т. е. средневековая логика) дает лишь мнимые бесплодные знания. Вивес говорит, что логика лишь постольку имеет ценность, поскольку она ставит себе скромную задачу служить средством и подготовкой к познанию самой действительности. Он высмеивает тех, кто превращает ее в самоцель. Это все равно, говорит он, как если бы сапожник вместо того, чтобы шить обувь, все время занимался бы шлифовкой своих инструментов. Вивес призывает обратиться непосредственно к опыту, чтобы приобрести подлинное знание природы. Должно изучать действительность и не заниматься схоластическими тонкостями. Это не значит, что следует отбросить теорию, но понятия только там имеют истинную ценность, где они служат приобретению и развитию

299

эмпирических знаний. Теория — необходимый момент в научном познании, но если она не основана на наблюдении, то не имеет никакой ценности.

Вивес критикует аристотелевское учение о категориях и говорит, что их число (десять) произвольно и принято Аристотелем под влиянием пифагорейцев. Главным недостатком логики Аристотеля Вивес считает то, что у нее нет предметного фундамента: она решает вопрос о критериях истины и лжи не на основе изучения отдельных частных наук. Та задача, которая поставлена в аристотелевской логике, может быть выполнена только совокупными усилиями всех отдельных наук.

Другой основной недостаток аристотелевской логики Вивес усматривает в том, что она дает «последние принципы», которые должны лежать в основе всякого знания, без всякого доказательства Такие безусловные понятия и суждения предлагаются Аристотелем чисто догматически, без попытки их как-нибудь обосновать Аристотель рассуждает следующим образом: так как должен быть какой-то конец доказательства, то поэтому должно принять некоторые аксиоматические основоположения, нужно просто верить в них. Но что может дать нам уверенность, что кажущаяся очевидность их не является чисто субъективной Если мы имеем здесь дело с согласием всех мыслящих людей, со здоровым человеческим рассудком, то ведь повседневный опыт говорит об изменчивости и относительности этого мерила.

Каждое время обладает своими основоположениями, которые им признаются первыми и невыводимыми. Точно так же по этому вопросу существуют разногласия между индивидуумами. Таким образом, здесь мы имеем дело с изменчивой нормой и потому здание наук, построенное на таком фундаменте, непрочно И если Аристотель для объяснения того, каким образом мы при ходим к последним принципам, ссылается на индукцию, то здесь явный круг в доказательстве. Ибо какая индукция может гаран тировать всеобщность и необходимость своих выводов?

В эмпирическом исследовании единичных случаев мы имеем дело с бесконечным многообразием, и здесь нигде нет твердогс результата. Мы получаем только кажущиеся и относительные об щие положения. Развитие науки доказало ошибочность многих взглядов на мир и на элементы, которые в течение столетий считались незыблемой истиной.

Такова критика логики Аристотеля и догматизма схоластической науки, даваемая Вивесом.

В XVI в. Петр Рамус выступил со своей реформой логики, которая не имела и не могла иметь прочного успеха ввиду своего несколько поверхностного понимания задач логики, но которая в свое время пользовалась большим успехом, будучи выражением господствовавших тогда взглядов. Сам Рамус сообщает, что изучение диалогов Платона привело его к убеждению в несостоя-

300

тельности и бесплодности схоластической науки и указало ему путь, на котором может быть достигнута истинная цель познания; эту цель он, как и Платон, видит в том, чтобы от чувственного познания подняться к созерцанию истинно сущего.

В противоположность Вивесу он видит в истинной диалектике «царицу и богиню» всех наук, господствующую над ними. Но истинная диалектика, по Рамусу, это — не аристотелевская философия и логика.

Рамус говорит, что всякая наука, прежде чем она начнет строиться, должна иметь перед собой идеальный образец, к достижению которого она должна стремиться. Для физики таким образцом является сама природа, задача физики — верно отражать ее Диалектика же до сих пор занималась произвольными измышлениями. Логика тоже должна обратиться к природе как руководительнице и учительнице. Между тем аристотелевская логика и силлогистика, господствовавшие до сих пор, мешали свободному развитию природных умственных сил человека, были оковами, насильственно наложенными на них и стеснявшими их деятельность. Должны ли мы и дальше терпеть это или следует сбросить эти оковы и освободить от них человеческий ум.->

В естественном развитии человеческого духа, по учению Ра-муса, первое место занимает язык: первые шаги умственного развития связаны с развитием речи. Рамус особо подчеркивает ценность математики Она вносит свет и ясность в человеческое познание. Без знания математики люди, подобно слепым, блуждают в темноте.

Отвергая логику Аристотеля, Рамус хочет приблизить логику к естественной «врожденной человеческому духу» логике и ищет ее у Цицерона и Квинтилиана, которых он высоко ценит. Следуя им, он объединяет логику с риторикой в одну науку и называет ее «искусством рассуждения».

Первая часть логики Рамуса заключает в себе учение о понятии и дефиниции, вторая часть — о суждении, умозаключении и методе. Первой части своей логики он дал название: «Об изображении». Он говорит, что прежде чем решать какой-либо вопрос, надо уяснить себе понятие о том предмете, о котором будет идти речь, и, исходя из этого, отыскать основание, на котором можно будет затем построить доказательство. Тут мы имеем дело с «изобретением», для каковой цели могут помочь риторические «общие места» (loci). Вторая же часть логики Рамуса учит, как построить доказательства для того или иного положения. В этом процессе построения доказательств Рамус различал три ступени: 1) сначала строится силлогизм, связующий основание с тезисом доказываемым или опровергаемым, и, таким образом, доказывается истинность или ложность тезиса; 2) затем строится научная система, представляющая собой цепь умозаключений, расположенных в надлежащем порядке, и, наконец,

301

3) все науки получают свое завершение в абсолютной идее (здесь Рамус следует Платону).

В XVI и XVII вв. рамизм имел значительный успех, и в университетах Западной Европы шли горячие споры между расистами и антирамистами. В протестантской 'Германии появилось компромиссное направление — полурамизм. Полурамисты стремились сочетать логику Рамуса с логикой Меланхтона, т. е. они хотели примирить рамистскую логику с аристотелевской.

Из полурамистов можно упомянуть марбургского профессора Гокления, по имени которого назван один из видов полисиллогизма Гоклений был автором ряда сочинений по логике Им же был составлен словарь «Философский лексикон, которым как ключом открываются врата философии» (1613 г.).

Против схоластического Аристотеля в эпоху Возрождения выступают и аристотелики, считающие, что схоластика извратила подлинное учение Аристотеля. Так, Петр Помпонаций (1462— 1524) противопоставляет томизму александризм, т. е. схоластическому извращению философии Аристотеля — то ее толкование, которое в древности было дано ей Александром Афродизийским. Разгорелась борьба между тремя направлениями в понимании аристотелевской философии — александризмом, аверроизмом и томизмом.

В этом споре главную роль играл вопрос о бессмертии человеческой души: томизм ошибочно приписывал Аристотелю учение о бессмертии человеческой души, александризм находил у Аристотеля признание смертности ее, а аверроизм, отвергай бессмертие индивидуальной души, учил о бессмертии единого безличного общечеловеческого разума и приписывал это учение Аристотелю. И томизму и аверроизму Помпонаций противопоставил материалистическое учение о человеческом мышлении, согласно которому мышление зависит от тела и прекращается с его смертью. Помпонаций учил, что познание начинается с чувственных восприятий вещей внешнего мира и на основе этого рассудок познает общее.

Маскируя свои материалистически-атеистические воззрения, Помпонаций возрождает имевшееся уже в арабской философии учение о «двоякой истине», согласно которому существуют две истины — философская и религиозная; что истинно в одной области, может быть ложно в другой.

В этом учении выражалось стремление размежевать область веры от области разума. Под флагом «двоякой истины» скрывалось стремление обеспечить философии известную самостоятельность и право на свободу мысли, прикрыть несогласие с догматами религии. Теория «двоякой истины» в этом смысле была направлена против господствовавшего в средине иска учения о единстве веры и разума с подчинением научного знаний религии. 'Однако под тем же флагом «двоякой истины» иногда скривилось и

302

стремление цримири,ть противоречия между философией и религией, прикрыть беспринципный эклектизм. Но для такой переходной эпохи, как Ренессанс, теория «двоякой истины» часто служила отражением внутренней раздвоенности человека переходного времери, который не был в состоянии вполне освободиться от груза старого мировоззрения и в сознании которого сосуществовали противоречивые элементы старого и нового мировоззрений.

Ученик Помпонация Дзабарелла в своем сочинении «О методах», оставаясь на почве аристотелевской логики и признавая силлогизм основным логическим инструментом, говорит о необходимости ввести в логику еще другой прием перехода от известного к неизвестному: разложение содержания понятий на многообразие его моментов и условий. По его мнению, задача логики заключается в соединении и взаимопроникновении этих двух методов познания. Аналитический прием приводит нас к условиям, которые необходимы и достаточны для объяснения явлений. А затем мы должны стремиться, наоборот, вывести данное явление из его условий. В этом заключается проверка и оправдание ранее проделанного анализа. Таким образом, то, что с точки зрения анализа является целью и концом, в действительности служит началом теоретического рассмотрения и доказательства.

В этом различении двух методов — композитивного (демонстративного) и резолютивного — у Дзабареллы речь идет о противоположности дедукции и индукции, и его заслуга заключается в том, что он устанавливает взаимосвязь между ними. Он указывает, что индукцию не следует мыслить как случайное накопление любых единичных фактов, необходимо еще дать ей оправдание. Это обоснование совершается путем мысленного анализа. При этом Дзабарелла проводит различие между резолютивным методом эмпирических наук и аналитическим приемом, который применяется в математике, поскольку в ней первичное и выводное знание, принцип и его следствия обладают одинаковой степенью достоверности.

В области математики элементы по своему логическому характеру равноценны, они взаимно обусловливают друг друга, и потому можно идти синтетически от предпосылок к их следствиям или, наоборот, аналитически — к принципам. В естествознании же применяется подлинно резолютивный метод: от фактов мы идем к открытию скрытой причины, здесь всегда мы сначала должны найти принципы, чтобы затем быть в состоянии из них объяснять явления природы и их действия. В естествознании резолютивный метод играет служебную роль по отношению к демонстративному, его целью является «открытие» (inven-tio), а не «научдое знание» (scientia). Здесь полного знания мы достигаем, когда, после того как от фактов мы дошли до оснований, мы снова возвращаемся к фактам, выводя их дедуктивно цз най-

зоз

денных принципов. Таким образом, наша мысль как бы описывает круг. Дзабарелла проводит различие между популярным наблюдением и научным опытом и в этом предваряет Галилея.

«Популярной индукции» через простое перечисление, которое не может дать достоверного вывода, поскольку не исчерпаны все случаи, Дзабарелла противопоставляет «доказывающую индукцию», в которой мы на особых отдельных примерах усматриваем всеобщий закон существенной взаимной связи явлений и затем открытый таким путем закон применяем для объяснения отдельных явлений.

Все это характеризует и учение Галилея о научном методе, но существенное различие между Дзабареллой и Галилеем заключается в том, что Галилей указывает на роль, которую играет математика в доказывающей индукции, чего нет у Дзабарел-лы. Примеры, которые приводит Дзабарелла, развивая свое учение о доказывающей индукции, не относятся к точным наукам, они заимствованы из натурфилософии Аристотеля и его метафизики. Но все же Дзабарелла уже становится на путь преобразования аристотелевского понятия об опыте, и у него уже мы встречаем понятие научного опыта.

Свое учение о резолютивном методе Дзабарелла развил в специальной монографии «О возвращении назад» (De regressu). Здесь Дзабарелла указывает на роль гипотезы при изучении явлений природы Он говорит, что приходится на время принимать гипотетически ту или иную причину, чтобы подвергнуть ее анализу и проверке. Путем исследования предполагаемой причины мы приходим к открытию истинной причины Дзабарелла отмечает роль анализа в установлении причин явлений: путем анализа отделяются существенные признаки от несущественных, и сложный комплекс причин разлагается на ряд отдельных компонентов с тем, чтобы выяснить дедуктивным путем следствия, вытекающие из них.

Дзабарелла дает новое решение вопроса о наивысших принципах знания, которые Аристотель считал недоказуемыми и не нуждающимися в доказательстве первичными истинами. Эти первые основные знания Дзабарелла рассматривает как гипотетические положения, которые находят свое доказательство в явлениях и фактах, объясняемых ими.

Отметим в заключение, что Дзабарелла выступал против смешения логики и онтологии Он требовал строгого разграничения предметов логики и физики и метафизики, указывая, что предметом логики является изучение мышления, а не объективно существующих вещей

Таким образом, в эпоху Ренессанса ряд ученых выступают с критикой основ аристотелевской логики Эта критика выходит за рамки критики схоластической логики. Она затрагивает основы логики самого Аристотеля.

304

В эпоху Ренессанса нападки на аристотелевскую логику делались и с идеалистических позиций. Так, Франческо Пико де Мирандола нападает на материалистические сенсуалистические элементы аристотелевского учения о познании. Пико утверждает, что показания чувственного восприятия недостоверны. Он говорит, что нет никакого критерия, при помощи которого можно было бы сделать выбор между противоречивыми показаниями различных ощущений. Показания ощущений изменчивы, так как они зайисят не только от воспринимаемого объекта, но и от изменяющихся состояний самого субъекта. Разумеется, в критике, даваемой Пико, не было ничего нового по сравнению с тем, что было сказано уже в древности о недостоверности данных чувственного восприятия, но его критика характерна для того времени, поскольку она входила в общий поток, направленный против аристогелизма с целью поколебать его.

Поход против Аристотеля объединяет в эпоху Возрождения представителей самых различных направлений. Скептик Мон-тэнь называет Аристотеля царем догматиков и схоластиков и оценивает все его учения как несостоятельные Петр Рамус защищает тезис: «Все, что сказано Аристотелем, ложно» Он не находит в логике Аристотеля ничего, заслуживающего внимания. Телезио говорит, что аристотелевская философия — лишь прикрытие незнания мудреными терминами и главный порок аристотелевского метода заключался в том, что он вместо точного наблюдения явлений природы хотел «командовать опытом», навязывая свои предвзятые положения.

Резкую критику схоластической логики и схоластической науки вообще дают гуманисты. Эразм Роттердамский зло высмеивал в своем сочинении «Похвала глупости» схоластиков, которые, по его мнению, мнят себя всезнающими и ведут пустые и бессмысленные речи об идеях, всеобщностях, формах, первичной материи, сущностях и других подобных «тонких предметах». Схоластическую науку бичует и другое выдающееся произведение гуманистической литературы этого периода: «Письма темных людей», где дается остроумная пародия на схоластические диспуты с их тончайшими дистинкциями, нагромождением искусственных дефиниций, паутиной всевозможных словесных ухищрений, с игрой понятиями и злоупотреблением силлогистическими выводами.

Борьба против схоластизированного Аристотеля стала лозунгом эпохи Возрождения Однако в таком виде Аристотель по-прежнему продолжает господствовать в идеологии римско-католической церкви, он получает также признание и в народившейся в это время протестантской церкви.

Аристотелевско-схоластическая философия со времени Реформации в Германии возрождается как «служанка теологии» в том виде, какой ей был дан Филиппом Меланхтоном (1497—

305

1560). Поэтому она получает название «филипповой философии» (philosophia Philippica), Схоластическая философия и логика господствовали в протестантских школах до появления философских систем Декарта и Лейбница. Они имели многих представителей, которые видели в аристотелевской философии и логике наивысшее достижение человеческого ума и усердно занимались изучением и комментированием сочинений Аристотеля, попутно ведя полемику с'противниками аристотелизма.

Сам Лютер вначале враждебно относился к схоластической философии и к Аристотелю, которого он называл «оплотом папизма». Лютер говорил о необходимости с корнем вырвать схоластическую философию и логику Но, лишь только лютеранство восторжествовало в Германии, само лютеранское учение превращается в мертвую догматику и ищет себе опоры в схоластике, лишь несколько видоизменяя ее в целях приспособления к протестантской религии Создание протестантской схоластики было делом Меланхтона Заявляя, что лютеранство никак не может обойтись без Аристотеля, Меланхтон принялся за обработку аристотелизма с целью приспособления его к лютеранскому вероучению

Последователи Меланхтона называли себя «чистыми аристо-теликами», претендуя на возврат к подлинному Аристотелю. На деле же этот так называемый чистый аристотелизм был приспособлением аристотелевских учений к протестантскому вероучению, причем Меланхтон к аристотелевским положениям эклектически присоединил отдельные элементы платоновской, стоической и еврейской философии.

В целом вся эта философия, идущая от Меланхтона, мало чем по существу отличалась от старого схоластицизма Протестантская церковь не могла построить систему своих догматов без философских понятий, и Меланхтон указывал, что из всех философов один только Аристотель вполне подходит для этой цели

Лютер изменил свое прежнее отношение к аристотелевской философии и рекомендовал изучать в школах логику и другие сочинения Аристотеля, но только без схоластических добавлений. Сам Меланхтон составил школьные учебники по философским дисциплинам, которые в течение продолжительного времени употреблялись в школах Германии и выдержали много изданий. В 1520 г вышло первое издание учебника логики Меланхтона. Система логики построена здесь следующим образом: сначала по «Введению» Порфирия излагается учение о пяти предикаби-лиях, за ними следует учение Аристотеля о 10 категориях (пре-дикаментах); во второй книге излагается учение о суждении (предложении) по сочинению Аристотеля «Об истолковании»; в третьей книге дается учение о доказательстве по «Аналитикам» Аристотеля; наконец, в четвертой книге излагается «Топика»

306

Аристотеля. Главное внимание уделено вопросам об определении, логическом делении и доказательстве. Источниками и средствами познания Меланхтон считает: 1) чувственный опыт, 2) принципы разума, 3) логические выводы и 4) божественное откровение, данное в священном писании; тезисы последнего он считает наивысшим критерием истины.

В понимании задач логики Меланхтон расходится с теми, кто считал ее философской наукой Он относит логику к Педагогическим дисциплинам По его мнению, логика не может быть орудием научного исследования, средством открытия новых истин, равным образом не является задачей логики обоснование положений науки или учений религии Признавая божественное откровение абсолютной истиной, Меланхтон считает, что догматы религии не нуждаются в доказательствах разума они стоят на своих собственных ногах, обладая сами по себе абсолютной достоверностью.

Задача логики, по Меланхтону, заключается в том, чтобы учить, каким образом материалу наук (и прежде всего теоло гии) придать форму, наиболее пригодную для обучения учащихся Логика, согласно Меланхтону, предлагает способы для расположения учебного материала в стройной последовательности и систематичности, с показом зависимости одних положений от других, из которых первые вытекают, с точными определениями и правильными логическими делениями и т. д Таким образом, для учащегося ценность изучения логики заключается в той помощи, которую оно оказывает при усвоении учебных предметов, научая, как должно давать определения, производить логические деления, как Оперировать с суждениями и строить доказательства. В таком понимании логика становится основой дидактики.

Из прежних логиков Меланхтон наиболее высоко ценил гуманиста XV в. Рудольфа Агриколу. О его логико-риторическом сочинении «О диалектическом изобретении» («De inventione dia-lectica») Меланхтон писал, что из новейших сочинений по диалектике нет ни одного, которое было бы лучше и обстоятельнее книги Рудольфа Агрикола в своей логике опирался на Аристотеля, Цицерона и Квинтилиана, а также на Боэция и Темистия В логике он шел по пути, проложенному Лоренцо Валлой, который первый в духе гуманизма создал учебник риторической логики.

В своем сочинении «Диалектические рассуждения против аристотелйков» Лоренцо Балла нападает на учение Аристотеля о категориях и ищет нормы логики и риторики у Цицерона и Квинтилиана. Лоренцо Балла был первым представителем воз-tffttfoiefi в эпоху Возрождейия риторической логики, а Петр Ра-мус завершает это направление в логике. В этом направлении сказалось увлечение гуманистов эпохи Возрождения теорией

307

красноречия (eloquentia). Выступая против схоластических тонкостей «варварской» терминологии, испорченного латинского языка («кухонной латыни»), гуманисты стремились освободить философию и логику от этой «уродливости» в терминологии, создать «естественную» логику, свободную от схоластических мудрствований.

В борьбе с лютеранством и кальвинизмом римско-католическая церковь создает орден иезуитов, который поднимает на щит старую схоластическую аристотелевско-томистскую философию, несколько приспособив ее к новым условиям. Видным представителем иезуитской схоластики был испанский ученый Суарец (1548—1617), плодовитый писатель, написавший обширные комментарии на сочинения Аристотеля. В XVII в. Суарец не только господствовал в университетах католических стран Западной Европы, но и в немецких протестантских университетах пользовался авторитетом наряду с Меланхтоном. Его последователи; называли его «папой и главою всех метафизиков». В особенности его авторитет процветал в испанских университетах.

В XVII в. иезуитские школы, в которых преподавались схоластическая аристотелевско-томистская философия и логика, получили широкое распространение не только в Западной Европе, но также в Польше, Украине, Белоруссии и даже появились в Москве, где имели успех среди знати. Когда в Москве учреждалась Славяно-греко-латинская академия, иезуиты опасались, что этот их конкурент переманит к себе знатную молодежь.

В эпоху Возрождения, наряду с разрушением средневекового мировоззрения, создается новая картина мира. Начало этому полагает великий польский ученый Коперник, который геоцентрической теории Птолемея противопоставил свою гелиоцентрическую систему. Это было революционным переворотом в мировоззрении. Вокруг него разгорелась ожесточенная борьба между религией и наукой. Был поставлен вопрос: чему должно более доверять — чувственному опыту и разумному мышлению или священному писанию? Это стало основным вопросом философии того времени. Произведение Николая Коперника «Об обращениях небесных кругов» вышло в 1548 г.

Следующий шаг делает Джордано Бруно (1548—1600) своим учением о бесконечности Вселенной. По учению Джордано Бруно, в бесконечной Вселенной бесчисленные миры возникают и уничтожаются и наша солнечная система является лишь одним из бесчисленных миров.

Джордано Бруно различает четыре ступени познания: ощущение (sensus), рассудок (ratio), разум (intellectus) и 4) самопознание духа. Познание начинается с ощущений, но ощущения дают нам ограниченное и несовершенное знание, которому нельзя слепо доверять. Рассудок, оперирующий логическими аргументами, подвергает чувственный опыт обработке и совершен-

308

ствует наше знание, наивысшее же познание Вселенной достигается при посредстве разума, который оперирует принципами. Только разум дает нам знание о бесконечности Вселенной. Мышлению принадлежит суждение и решение вопроса о том, что непосредственно не ощущается. Истина берет свое начало от ощущений, но это начало является слабым. Разум есть свет, который освещает все предметы, он есть как бы глаз, который все видит. Наши понятия суть лишь тени самой действительности, и безграничное развитие человеческого познания само есть отблеск бесконечной деятельности Вселенной.

Вместе с тем в мировоззрении Бруно, которое в основном является материалистическим, имеется и идеалистическая струя. Он говорит о существовании вечных идей, которые служат причиной вещей (ideae sunt causa rerum). Эти идеи существуют раньше вещей (ante res); сами вещи являются следами (vestigia) идей; понятия же нашего разума суть тени (umbrae) идей

В сочинении Бруно «О тенях идей» («De umbris idearum») сильно чувствуется влияние неоплатонизма. Подобно Платону и Плотину, Бруно признает чувственный и интеллигибельный миры и считает прекрасное посредствующим звеном между ними. Бруно развивает основные идеи диалогов Платона «Мир» и «Федр», когда говорит, что идея отражается в явлениях чувственного мира и что чувственно прекрасный образ зажигает в душе человека философский эрос. В художественном творчестве преодолевается противоположность между чувственным и интеллигибельным.

Бруно говорит о тесной связи между философией, с одной стороны, и поэзией, музыкой и живописью — с другой. Красота в природе, по Бруно, есть отблеск «духовности» Чувственное и интеллигибельное, опыт и разум у Бруно противостоят друг другу как разнородные, внутренне не связанные области, и связь между ними у него мыслится лишь в эстетическом плане.

Деятельность мышления, по Бруно, заключается прежде всего и больше всего в анализе. Чувственный опыт дает смутное целое, и мышление прежде всего разлагает это смутное целое на его основные определенные моменты, и затем эти отдельные моменты снова приводит к единству, в котором они ясно познаются в их взаимном отношении. Подобно тому как каждый отдельный член тела может быть по-настоящему понят, только если мы рассматриваем его как определенную часть организма в целом, так и каждая частица Вселенной может быть вполне понята, если мы будем рассматривать ее не изолированно, а в ее связи и отношении ко всем остальным частям Вселенной и ко Вселенной в целом.

В этом отношении Бруно отчетливо высказывает диалектическое учение о всеобщей связи, взаимозависимости и взаимообусловленности вещей и явлений природы. Свое учение об анализе

309

как основной функции мышления Бруно противопоставляет пла-тоно-аристотелевскому учению, которое придает главное значение подведению менее общих понятий под более общие.

Возьмем для примера математическое понятие о круге. Простое чувственное восприятие не может дать нам этого понятия. Чтобы получить точное понятие о круге и быть в состоянии отличить его от всех иных фигур, мы должны прежде всего составить себе понятие о точке, затем представить себе движение по определенному закону бесконечного множества точек вокруг одной, являющейся их общим центром. Так наше мышление постигает в одной общей формуле бесчисленное множество всевозможных кругов.

Против платоно-аристотелевского учения Бруно выдвигает

новое понимание задач науки. Они заключаются не в установле

нии вечных «форм», которые придают вещам материального

мира их определенность, а в открытии законов природы. Зако

ны, по которым природа совершает свой бег, представляют собой

то «общее», которое является главным предметом научного

знания. I

Джордано Бруно прославляет Коперника как духовного освободителя человечества, который разбил оковы, сковывавшие человеческий ум, и проложил путь к новому пониманию мироздания.

В эпоху Возрождения появляются еще только начатки опытной науки и зародыши математического естествознания, а вместе с тем и новой логики. В причудливой форме сочетаются у мыслителей этой эпохи новое со старым, трезвые естественные научные и математические взгляды с фантастическими богословскими представлениями. Трезвая научная мысль и мистика здесь мирно уживаются друг с другом. Провозглашая лозунг опытной науки и требуя изучения самой природы, мыслители эпохи Возрождения не владеют еще методами научной индукции и, исходя из отдельных наблюдавшихся ими фактов, .делают иногда поспешные выводы, перескакивают от отдельных фактов прямо к общим положениям и необоснованно восполняют с помощью фантазии пробелы своего знания.

Таковы системы Телезио, Парацельса, Кампанеллы и многих других ученых того времени. Несмотря на примесь фантазии и мистики, у них имеется ряд новых прогрессивных идей. Так, Телезио учит, что в природе господствует строгая естественная закономерность, законы природы вечны, неизменны и потому природу должно объяснять из нее самой, не прибегая ни к каким сверхъестественным силам.

Он критикует аристотелевско-схоластическую логику, указывая на недостаточность дедуктивно-силлогистических умозаключений для познания природы, которое может быть построено только на основе чувственного опыта путем применения индукции

310

и аналогии. Переход от единичного и частного к общим понятиям у человека основан, по ученик? Телезио, на действии психол^ги-ческого закона ассоциации по сходству.

У Томазо Кампанеллы новьге прогрессивные идеи также сочетаются со схоластической метафизикой и мистикой. Кампанелла выступает против схоластической книжной учености и требует изучать непосредственно природу. Книги, написанные людьми, утверждает он, полны ошибок и представляют собой мертвые снимки с живой природы. Пора перестать изучать природу по сочинениям Аристотеля, в основу познания природы надо положить чувственный опыт. Но вместе с тем он признает источником истинного знания и христианскую религию. Он говорит, что божественное откровение дано человеку в двояком виде: в библии и в природе.

Здесь следует упомянуть также великого чешского педагога Яна Амоса Коменского, испытавшего влияние Вивеса и Кампанеллы. Он — горячий защитник опытной науки. Еще до Локка он выступил с учением, что в разуме нет ничего такого, чего бы раньше не было в ощущениях. Его философская система «Пан-софия» основывается на следующей теории познания: первым источником человеческого познания являются чувственные восприятия, но так как их данные смутны и противоречивы, то необходима еще деятельность разума, однако и ее тоже недостаточно, и потому необходимо еще божественное откровение (священное писание).

По определению Коменского, чувственные восприятия — это окна души, через которые ей представляются и дают о себе знать существующие вещи; разум есть зеркало души, посредством которого образуются суждения о вещах, когда последние дают о себе знать через посредство чувственного восприятия; откровение же есть труба души, посредством которой познается то, чего нельзя постигнуть ни чувственным восприятием, ни разумом. Посредством этих трех орудий (ощущения, разума и веры) может быть достигнуто полное и совершенное знание Таким образом, у Амоса Коменского высокая оценка опытного знания сочетается с известной данью религии.

В эпоху Возрождения все громче раздаются голоса, требующие от вербализма схоластической науки с ее игрой понятий об ратиться к изучению природы путем наблюдения и эксперимента. Изменился взгляд на действительность, и вместе с ним появляются новое понимание и новая систематика понятий. Развертывается борьба за новые принципы научного исследования. Выковывается новое орудие познания — прикладная математика. Все это ведет к реформе логики.

Возникновение и развитие математического естествознания является существенно новым достижением науки эпохи Возрождения по сравнению с античностью и, средневековьем. Пионера-

311

ми математического естествознания были Леонардо да Винчи (1452—1519), Кеплер (1571—1630) и Галилей (1564—1641).

Леонардо да Винчи — многогранная личность: он велик и как художник, и как ученый, и как инженер-практик. Он известен и как скульптор, архитектор, математик, естествоиспытатель (астроном, анатом, геолог), философ и, наконец, как выдающийся инженер-изобретатель. Он внес усовершенствование в самопрялку и токарный станок, изобрел новые механизмы и физические приборы. Он известен своими изобретениями в гидротехнике и военной технике. Его ум занимала проблема воздухоплавания, и он производил наблюдения над полетом птиц, исходя из положения, что птица представляет собой «инструмент, движущийся по математическим законам». У него возникла идея парашюта, дающего человеку возможность безопасно спускаться с любой высоты.

Для истории теории познания и логики важное значение имеет высказанная Леонардо да Винчи идея о роли математики в познании природы. Ценность математики он усматривает не только 'в строгой достоверности ее положений, но и в том значении, какое имеет точная математическая формулировка законов природы.

Леонардо говорит, что математика со своим строгим научным методом разрушает все произвольные выдумки, разбивает софистические словесные ухищрения. Она раскрывает в вещах необходимость, которая является связью природы. Математика точно выражает закономерность телесных изменений и устраняет все сверхъестественное. Леонардо ведет борьбу против магии, которая еще имела многих приверженцев в ту эпоху.

Леонардо решительно отвергает всякое влияние духовных сил на материю. Ничто бестелесное не может воздействовать на движение материи. Он говорит, что никакое движение не может возникнуть из ничего, и объявляет абсурдом мысль о создании perpetuum mobile. О механике Леонардо говорит, что она является «плодом математики», который своими практическими результатами доказывает высокую ценность применяемого в науке математического метода.

После Леонардо да Винчи идеи математического естествознания развил дальше Иоганн Кеплер.

Теория познания Кеплера исходит из положения, что ощущения дают нам хаотическую массу впечатлений, которые не связаны между собой никакими отношениями, порядок же в них вносится разумом. Единство и порядок, по учению Кеплера, дух носит в себе и переносит их на чувственно воспринимаемые им вещи. Не восприятие, производимое глазом, дает нам познание геометрических фигур, а, наоборот, самую деятельность глаза можно понять только на основе этих геометрических образований; даже если бы не было чувственного глаза, дух сам бы из

312

себя строил постулаты по геометрическим законам, ибо познание количеств врождено душе.

В теории опыта Кеплер исходил из положения, что восприятие пространства, величины предметов и их удаленности от нас не дается нам с самого начала, а приобретается на основе определенной умственной деятельности. Пространственное расчлене-ьие и пространственный порядок Кеплер приписывает деятельности ума, для которого показания ощущений являются лишь исходным моментом. Знание отношений, по Кеплеру, есть дело чистого разума.

Подобно Канту, который утверждал, что в каждой отрасли знания имеется столько подлинной науки, сколько в ней есть математики, Кеплер придает математике универсальное значение в научном познании. По его мнению, природа человеческого разума такова, что он вполне постигает либо величину, либо опосредствованный величиной предмет. Мы понимаем материал лишь после того, как влили его в форму, которая делает его доступным для нашего разума. В этом плане Кеплер придает особое значение математической гипотезе. Она для него не есть простое вспомогательное средство в процессе научного познания. По мнению Кеплера, только математическая гипотеза впервые указывает путь к правильной постановке научной проблемы.

Особо необходимо отметить отношение Кеплера к Копернику. Первый издатель труда Коперника Андреас Осиандер рассматривал учение Коперника не как истину, а как простую гипотезу, значение которой сводится к облегчению математических вычислений в астрономии и ограничивается этим.

Совершенно иначе оценивает учение Коперника Кеплер. Он воспринимает его как новое миропонимание, как переворот во взглядах на Вселенную. Кеплер решительно и страстно выступает против Осиандера, разоблачая совершаемое последним извращение основных положений Коперника. Кеплер доказывает, что теория Коперника имеет своей главной задачей не упростить астрономические вычисления, но изменить наше понимание сил, господствующих во Вселенной. Развивая основную идею системы Коперника, Кеплер учит, что нет той противоположности между земным и небесным мирами, о которой говорили Аристотель и средневековые схоластики, но во всей Вселенной господствуют одни и те же естественные законы.

Здесь выдвигается требование, чтобы все явления природы, будь то движения планет или морские приливы и отливы, объяснялись на основе одних и тех же законов. Путь к открытию законов природы Кеплер видит в предварительном построении гипотез. Необходимость гипотез в науке Кеплер обосновывает тем, что непосредственно в чувственном восприятии нам никогда не даны основания явлений природы, которые постигаются лишь мышлением. Необходимо строить гипотезы для объяснения явле-

313

ний природы и проверять, насколько плодотворны эти гипотезы для последующих наблюдений.

В 1600 г. в Лондоне было опубликовано замечательное сочинение Уильяма Джильберта, которое положило начало опытному изучению магнетизма и электричества. Это сочинение впервые ввело в науку общее понятие притяжения. И Кеплер использовал теорию Джильберта для объяснения явлений морского прилива и отлива отношением притяжения, существующего между Землей и Луной. Введение в науку понятия всеобщего тяготения окончательно изгоняет из науки аристотелевско-схоласти-ческое представление о противоположности земных и небесных явлений и особой закономерности движений небесных тел, о противоположности вечных, неизменных небесных тел и изменяющихся преходящих вещей подлунного мира. Благодаря введению понятия всемирного тяготения восторжествовала идея об единой всеобщей математической закономерности, господствующей во всей Вселенной.

Хотя установление закона всемирного тяготения принадлежит Ньютону, но в сущности он уже заключался в открытых Кеплером трех основных законах движения планет.

Эти свои три знаменитых закона Кеплер установил индуктивно, путем тщательных наблюдений над движением планеты Марс и обобщения полученных данных. Главное сочинение Кеплера «Новая астрономия или небесная физика» положила основание небесной механике. Подлинным объектом научного знания, по Кеплеру, является математический порядок во Вселенной. Поэтому он ставит физику в тесную связь с математикой. Он разграничивает область физики от области математики следующим образом: математика — средство измерения и счета, физика же —наука об истинных причинах. Из различных разделов математики на первое место он ставит геометрию. Он пишет: «Где материя, там и геометрия» («Ubi materia ibi geometria»).

Новый путь в науке, который 'проложили Леонардо да Винчи и Иоганн Кеплер, нашел в эпоху Возрождения свое блестящее завершение в лице Галилео Галилея, который является основоположником механистического материализма, основывающегося на идеях математического естествознания.

Галилей — гениальный ученый, обогативший науку многими великими открытиями в астрономии, механике, физике, технике. Он сконструировал телескоп, увеличивающий в 30 раз наблюдаемые предметы, благодаря чему Солнце, Луна, планеты и Млечный путь предстали перед человеческим взором в новом, более точном, виде. Достигнутые Галилеем при помощи изобретенного им телескопа результаты явились опытным подтверждением коперниковской гелиоцентрической теории. Галилей заложил основы естествознания и развил идеи механистического материализма. Он создал две новые отрасли научного знания:

динамику и науку о сопротивлении материалов. Ему принадлежит много открытий в области механики (закон падения тел, теория математического маятника, вычисление траектории артиллерийского снаряда и т. д.).

Галилей вел борьбу против господствовавших в его время системы мироздания и схоластической философии и логики. Он вместе с Кеплером выступал против силлогистики. О схоластиках Галилей говорил, что они думают, будто философия есть книга, подобно «Илиаде», или «Энеиде», и истину надо искать не в мире, а путем сравнения книжных текстов.

Определяя свое отношение к Аристотелю, Галилей говорил, что он не против изучения сочинений Аристотеля, но нельзя слепо следовать ему, нельзя подписываться под каждым словом Аристотеля. Отрицательное отношение Галилея к силлогистике было вызвано той ролью, которую силлогистика сыграла в схоластической науке.

В основе применяемого Галилеем научного метода лежит мысль о полном соответствии между мышлением и действительностью, а в силу этого — и полное соответствие между математикой и природой.

Этот взгляд пронизывает все научное творчество Галилея, но он не пытается найти философское обоснование для этого положения и не ставит основного вопроса теории познания об отражении мышлением бытия.

В «Диалоге о мировой системе» Галилей обсуждает вопрос о применимости геометрических понятий и положений к предметам чувственного опыта. Этот вопрос раньше решался следующим образом: математические положения как абстрактные истинны, но в чувственно воспринимаемом физическом мире им нет точного соответствия. Галилей выступает против этого дуализма истины и действительности. Он считает ошибочным противопоставление математических истин действительности. Возражая против этого взгляда, он указывает, что, когда мы говорим, что какой-либо эмпирический предмет имеет определенную нагрузку, то утверждаем, что он удовлетворяет всем требованиям, которые заключаются в понятии этой математической фигуры.

Наука, по Галилею, состоит из положений, истинность которых не зависит от того, встречаются ли в нашем чувственном опыте условия, о которых в ней говорится. Вполне возможно, что тому или иному понятию математической теории ничего не соответствует в нашем чувственном опыте, но, однако, остаются в силе те выводы, которые с логической необходимостью делает математическая теория. Галилей проводил различие между чистой и прикладной математикой, причем чистая математика понимается им как совокупность гипотетических положений, вытекающих с необходимость^ из определенных предпосылок,

315

Примыкая к атомистике Демокрита, Галилей существенными признаками материи признает лишь пространственную форму и величину и, сверх того, ее движение. Познать сущность вещи — значит определить ее количественно: установить ее положение в пространстве и времени, выяснить характер ее движения. Что же касается того, является ли данная вещь теплой или холодной, белой или красной и т. д., то все это, по Галилею (как и по Демокриту), не относится к сущности данной вещи. В физике, согласно Галилею, все нужно свести к величине, форме и движению.

От научного метода Галилей прежде всего требует критического отношения ко всем авторитетам, сомнения в истинности установившихся традиционных взглядов. Это действительно было потребностью эпохи, освобождавшейся от оков схоластицизма. Галилей учит, что в научном исследовании необходимо сочетание двух методов: резолютивного (аналитического) и компози-тивного (синтетического), причем анализ, вскрывающий общие отношения, должен предшествовать синтезу. Сначала резолютивный метод, применяя эксперимент, изолирует простые элементы материального мира, а затем композитивный метод вновь ставит эти элементы во взаимную связь путем установления зависимости их величин в математической форме. Согласно Галилею, необходимо разлагать сложные явления на их элементы и изолированно исследовать каждый из этих отдельных элементов. Анализ заключается прежде всего в умственном разделении конкретных единичных явлений. Таким образом, здесь применяется абстракция в новом, плодотворном значении этого термина.

Критики Галилея говорили, что он, игнорируя особенности отдельных явлений, укладывает природу в систему общих математических отношений и чистых абстракций, что все богатство эмпирической действительности сводит к голым абстракциям, что все мыслимые случаи движений тел —.полет птиц, плавание рыб и т. д.— сводит к единой формуле. Но в том-то и заключается сила научного мышления Галилея, что он охватывает единой математической формулой все мыслимые случаи движения тел — и полеты птиц, и плавание рыб, и перемещение тел на земле, и движение тела, брошенного вверх, и падение тела вниз. Многообразные же сложные движения им рассматриваются как суммы простых движений. Великая научная заслуга Галилея заключается в сведении сложного многообразия природы к действию одних и тех же универсальных законов. Это было необходимым первым шагом в создании математического естествознания. Разумеется, сведение всего качественного многообразия движения материи к простому механическому перемещению в пространстве было упрощением действительности, но такое упрощение было в то время исторически закономерной необходимостью

316

в развитии научного знания. Необходимо было изучить простейшую форму движения материи, прежде чем можно было бы приступить к уяснению особенностей высших форм движения материи.

Галилей создал механическую физику и механистический материализм. В этом его великая историческая заслуга и его величие, но в этом же его историческая ограниченность и основной недостаток его воззрений.

В новом понимании научного знания у Галилея понятие математического отношения занимает первенствующее место. Это связано с новым пониманием движения. Если раньше у Аристотеля движение понималось как нечто, внутренне присущее каждой отдельной вещи самой по себе, то у Галилея вырабатывается понятие относительности движения. Уже учение Коперника о соединении в одном и том же теле двух различных движений находилось в противоречии с аристотелевской концепцией движения.

У Галилея новое понимание закона природы. Он считает главной задачей наук открытие законов природы, под законом же природы он понимает постоянное отношение между величинами движений. По-новому Галилей понимает и причинность. Согласно его учению, и причина и действие суть не что иное, как Движение, в основе же закона природы лежит принцип равенства причины и ее действия. Механическое понимание причинности и закона природы, данное Галилеем, было в свое время великим научным приобретением, которое дало мощный толчок развитию физики и естествознания вообще. Но вместе с тем мы должны отметить узость и ограниченность подобного — недиалектического понимания как причинности, так и закона природы.

Галилей положил начало новому пониманию теории индукции. По поводу мнения, что для достоверности своих выводов индукция должна исчерпать все частные случаи, Галилей говорит, что в таком случае индукция была бы либо вовсе невозможна, либо бесполезна: невозможна, поскольку число единичных случаев бесконечно, бесполезна в том случае, если число единичных случаев ограниченно. В первом случае индукция никогда не могла бы прийти к концу, во втором — результат был бы уже вполне дан в предшествующих посылках и таким образом индукция была бы пустой тавтологией. Высшей посылкой любой индукции не может быть отдельное единичное наблюдение, но ею должно быть общее суждение, выражающее общее математическое соотношение. Галилей говорит, что простое суммирование никогда не может обосновать и оправдать применимости полученного вывода ко всем возможным случаям.

Та связь, в которую были Галилеем поставлены математика и физика, не только оплодотворила физику, но привела к преобразованию и самой математики, к которой теперь были предъяв-

317

лены новые требования. Математике была поставлена задача служить орудием познания природы, и, отвечая на новые запросы, шедшие от развития естествознания, математика создает свои новые отрасли. Так, уже у Галилея появляются зачатки аналитической геометрии и учения о бесконечномалых. Под влиянием новых запросов развивается также проективная геометрия (в трудах Ж- Дезарга и Б. Паскаля), Джоном Непером создается таблица логарифмов, начиная с работ Франсуа Виетты, развивается алгебра, вводящая понятия об отрицательных и воображаемых числах. Новые открытия и новые понятия не сразу и не без борьбы завоевывают право гражданства в науке. Так, отрицательные числа вначале называли «абсурдными числами», а воображаемые числа Кардано называл «софистическими величинами», и вообще их относили к области «невозможного».

Таким образом, введенный Галилеем новый взгляд на задачи наук содействовал бурному развитию математики и физики, но подлинная причина роста математики и естествознания лежала в потребностях развивавшейся промышленности в связи с зарождением капиталистического способа производства в недрах феодального общества.

В целом историю логики эпохи Возрождения можно охарактеризовать как процесс освобождения ее от подчинения теологии и схоластики, разрыва со средневековой традицией и изживания тех уродливостей, которыми страдала логика периода расцвета феодализма. Однако на логике эпохи Возрождения лежит печать переходного времени, и даже лучшие умы и самые передовые мыслители эпохи Возрождения не в силах полностью сбросить с себя груз старых предрассудков. Даже у Коперника и Кеплера еще сохраняется влияние пифагорейской мистики, даже Галилей еще придерживается теории двойственной истины. Вообще у мыслителей эпохи Возрождения новые свежие прогрессивные идеи пробиваются сквозь обволакивающий их мрак и туман остатков старого мировоззрения.

Главная заслуга передовых мыслителей эпохи Возрождения в том, что у них наука (и, в частности, логика) повернулась лицом к природе, к жизни, к действительности. От призрачного мира схоластических сущностей и богословских рассуждений наука пробивает себе дорогу к самой природе. В целом развитие научного знания в эпоху Возрождения шло по двум основным линиям: эмпирического познания природы и создания математического естествознания.

Начиная с Роджера Бэкона в защиту исследования природы путем наблюдения и опыта возвышают свой голос ряд мыслителей эпохи Возрождения: испанские ученые Вивес и Уарте, признающие чувственный опыт единственным источником познания; Леонардо да Винчи, называющий опыт матерью всякой достоверности и признающий чисто умозрительные дисциплины лже-

Э1&

науками; Телезио, считающий природу единственным предметом науки и чувственный опыт единственным путем, который ведет к познанию природы.

Не довольствуясь признанием чувственного опыта фундаментом научного знания, наиболее передовые мыслители эпохи Возрождения говорили о значении точного наблюдения и эксперимента и о необходимости применения математических средств (числа, меры и геометрических понятий) для познания природы. Такими выразителями идеи математического естествознания и точных наук являлись Леонардо да Винчи, учивший, что только там в познании природы мы обладаем строгой достоверностью, где удалось выразить истину в математической формуле; Кеплер, признающий совершенным знание, укладывающееся в математические формулы, и называющий геометрию и алгебру двумя кры-лами, посредством которых человеческое познание поднимается до наивысших истин; Галилео Галилей, заявляющий, что природа есть книга, написанная математическим языком (треугольниками, квадратами, кругами и прочими геометрическими фигурами), и, чтобы научиться читать эту книгу, нужна математика.

Два выше охарактеризованных нами течения мысли эпохи Возрождения нашли свое завершение в начале XVII в у Франциска Бэкона и Рене Декарта. Бэкон создал систему эмпирической логики, его логика связана с естествознанием того времени, она отражает состояние научного знания и научной методологии в этой области. Но Франциск Бэкон недооценивал роль математики. Он не придавал математическим формулам того значения, какое они имеют в познании природы. В отличие от Франциска Бэкона Рене Декарт в своей философской системе развивает идеи математического естествознания и методологию точных наук.

ГЛАВА VIII

Логика во Франции б XVII

Ведущим мыслителем Франции первой половины XVII в. был Рене Декарт (1596—1650). Он поставил перед наукой задачу освободиться от всех традиционных воззрений, от веры в авторитет, от предвзятых и унаследованных от прошлого взглядов. Декарт хочет построить заново все здание науки с самого основания. Ради этого он провозглашает в качестве первого предварительного условия создания новой науки принцип всеобщего сомнения (de omnibus dubitandum). Это сомнение необходимо для критической проверки всего нашего знания и имеет своей целью отыскать абсолютно достоверную истину, сомневаться в которой было бы невозможно. Такую истину Декарт находит в положении: «Я мыслю, следовательно, я существую» («Cogito ergo sum»). Это положение Декарта говорит о самодостоверности сознания: я могу сомневаться во всем, могу сомневаться в существовании материального мира, но, поскольку я сомневаюсь, самый факт сомнения как факт сознания стоит вне сомнения. В самодостоверности фактов сознания Декарт находит точку опоры против абсолютного скепсиса. Отсюда он заключает о существовании самостоятельной духовной субстанции, атрибутом которой является мышление (сознание) и наряду с которой признается существование материальной субстанции с ее атрибутом — протяженностью.

Таким образом, Декарт строит дуалистическую философскую систему. Хотя Декарт и Фр. Бэкон стремились создать новую философию, не связанную никакими предвзятыми идеями, но они не в силах полностью освободиться от старого схоластического груза. Так, Декарт принимает учение о врожденных идеях, об идее бога и другие положения схоластической метафизики. Точно так же Фр. Бэкон, развив новый метод собирания и обобщения эмпирического материала, в конечном итоге ставит науке

320

задачу открывать «формы» вещей в старом схоластическом смысле этого слова. И Декарту и Бэкону в равной мере присуща и та историческая ограниченность, что оба они метафизики.

Основное расхождение между Декартом и Бэконом заключается в том, что Декарт односторонне стоит на позиции рационализма, а Бэкон на позиции эмпиризма. В XVII и XVIII вв. рационализм и эмпиризм противостояли друг другу как борющиеся между собой течения научной мысли, причем эмпиризм преимущественно развивался в Англии, а рационализм на континенте Европы. Таким образом, Бэкон был основоположником эмпиризма, Декарт — основоположником рационализма в философии XVII—XVIII вв.

Для Декарта образцом подлинно научного метода является математика. Математика указывает единственно правильный путь, ведущий к исследованию истины. Исходя из первых элементов, дедукция создает единую, непрерывную, нигде не нарушаемую цепь знаний. Все в природе происходит на основе математических закономерностей (в этом основное отличие Декарта от Бэкона). У Декарта дано построение учения о природе исключительно на началах механики. Чувственно не воспринимаемые корпускулы, к которым Декарт в конечном итоге сводит материю, есть в сущности геометрические понятия. Только дедукцию Декарт считал строго научным методом объяснения действительности, дающим вполне достоверные и несомненные истины. Хотя и к индукции он относился без пренебрежения, он считал полученные этим путем положения весьма сомнительными и недостоверными.

Декарт, подобно Бэкону, придает огромное значение методу исследования, считая, что суть дела — в выработке научного метода.

В «Правилах для руководства ума» четвертое правило озаглавлено: «Метод необходим для искания истины». Здесь Декарт рассуждает следующим образом: «Люди одержимы столь слепым любопытством, что часто направляют ум на неизвестные пути, без определенной надежды, но только чтобы посмотреть, не находится ли там случайно то, чего ищут. Словно человек, который был бы снедаем столь безумным желанием найти клад, что рыскал бы по всем дорогам, ища, не оставил ли такого какой-нибудь путешественник. Так изучают почти все химики, большинство геометров и много философов. Не отрицаю, что среди заблуждений— иногда выходила удача встретить какую-нибудь истину. Но за это не могу почесть их более искусными, а назову их только более счастливыми. Лучше вовсе не искать истины относительно какой-либо вещи, чем искать без метода. Изучение без порядка и разные темные размышления только мутят естественный свет и погружают ум во мрак, а кто привыкает ходить в темноте, у того так слабеет зрение, что он не может выносить днев-

321

ного света. Опыт подтверждает это. Как часто видим, что люди не учившиеся судят обстоятельнее и яснее, чем постоянно ходившие в школу. Под методом я разумею определенные и легко исполнимые правила, строгое соблюдение которых не дозволяет принимать за истину то, что ложно, и дает возможность уму, не истощаясь в бесполезных условиях, доходить до истинного познания вещей, насколько только можно его достигнуть. Так как выгода метода столь велика, что предаваться занятию науками без него скорее вредно, чем полезно, то мне представляется, что высшие умы с давнего времени уразумели его, будучи руководимы своею природою» '.

Критикуя старую (аристотелевскую) логику, Декарт писал: «Я заметил, что в логике ее силлогизмы и большинство других ее предписаний служат более к тому, чтобы изъяснять другому то, что нам известно, или даже, как искусство Луллия, чтобы говорить без собственного рассуждения о том, чего не знаешь, а не к тому, чтобы что-либо изучать. Правда, логика содержит немало правил, очень верных и очень хороших, но к ним привешено столько вредных и излишних, что разделить их столь же почти трудно, как вызвать Диану или Минерву из необделанного еще куска мрамора»2.

Логика, анализ геометров и алгебра — достоинства их без их недостатков — вот что должно войти в новую логику. «Я, вместо того большого числа правил, из каких слагается логика, думал-довольно мне четырех следующих правил, только бы я решился твердо и постоянно соблюдать их без отступления.

Первое: принимать за истинное лишь то, что с очевидностью познается мною таковым, т. е. избегать поспешности и предупреждения и принимать к суждению лишь то, что представляется так ясно и раздельно моему уму, что никаким образом не может быть подвергнуто сомнению.

Во-вторых: дробить каждую из трудностей, какие буду раз

бирать, на столько частей, сколько только можно, дабы их лучше

разрешить. I

В-третьих: всякие мысли по порядку начинать с предметов,

простейших и мельчайших, и восходить мало-помалу как по сту

пеням до познания более сложных, допуская, что есть порядок

даже между такими, которые естественно не предшествуют одни

другим. I i

В-последних: делать всюду перечни столь полные и обзоры столь общие, чтобы быть уверенным, что ничего не упущено»3.

Вопросу об истине и лжи (de vero et falso) Декарт посвящает четвертое из своих «Метафизических размышлений». Он устанавливает как всеобщее правило то, что все вещи, постигаемые

1 «Oeuvres de Descartes», L IV. Pans, p 45

2 Там же, стр. 19

3 Там же, стр. 20

322

нами вполне ясно и отчетливо, истинны. Ясность и раздельность — критерии истины. Есть лишь некоторая трудность в том, чтобы хорошо заметить, какие именно вещи представляем мы себе ясно и раздельно. В истинности удостоверяет нас ясное и отчетливое восприятие (clare et distincte percipere).

Далее Декарт строит теорию заблуждений: «Мои заблуждения... зависят от взаимодействия двух причин, именно — познавательной способности, существующей во мне, и способности выбирать, или моего свободного решения, т. е. от моего разума и вместе с тем от моей воли. Ведь посредством одного только разума я ничего не утверждаю и ничего не отрицаю, а лишь постигаю идеи вещей, которые могу утверждать или отрицать. А при таком взгляде на разум можно сказать, что в нем никогда не находится никакого заблуждения, если брать слово «заблуждение» в его собственном смысле». Причиной заблуждений, по Декарту, не является ни способность желать сама по себе, ни способность понимать или постигать. «Откуда же рождаются мои заблуждения? Очевидно, только от того, что воля, будучи более обширной, чем ум, не удерживается мной в границах, но распространяется также на вещи, которых я не постигаю»4,— пишет он.

Таким образом, у Декарта теория ошибок является чисто психологической.

Очевидность «естественного света» разума есть наивысшая и наиболее совершенная гарантия истинности, по Декарту, но наряду с этим в человеке есть слепой и безрассудный импульс, который его обманывает. Однако Декарт не дает критерия для строгого различения разума от этого слепого импульса, особенно поскольку он рассматривает естественный свет разума не только как непосредственную интуицию, но и как то, что достигается через продолжительное размышление. Ввиду отсутствия определенного критерия различения, то, что один называет естественным светом, другой может отнести к слепому импульсу.

Ошибка не может находиться в одном лишь чистом представлении идеи. Только наши суждения могут быть истинными или ложными Суждение, по Декарту, предполагает две способности: 1) разум, который постигает две идеи и их отношение, и 2) воля, решением которой эти идеи связываются друг с другом.

Декарт различает ложь формальную и материальную. Настоящая и формальная ложь может находиться только в суждениях, однако и в идеях может встретиться известная материальная лржь, именно, когда идеи так представляют то, чего нет, как если бы оно было чем-нибудь. Ложные идеи представляют вещи, не существующие в действительности.

Способность правильно судить и различать истину от лжи одинакова в людях. Все способны познать истину. Нужно только,

«Meditationes de Pnma Philosophia» (M. P.), t. IV, p. 61—63.

323

чтобы люди пользовались естественным своим разумом в его чистоте, освободили бы свой разум от ложных мнений, внесенных в него ошибками чувств и всяческими предрассудками, заимствованными из книг и чужих суждений. Естественное состояние (le naturel) разума, естественный свет его (lumiere naturel-le) — верный путеводитель в искании истины: «Я не могу подвергнуть сомнению истинность того, о чем свидетельствует естественный свет моего ума»5. В письме к отцу Мерсенна от 16 октября 1639 г. по поводу трактата Мерсенна об истине Декарт пишет: «Автор берет правилом для распознания истины общее согласие. Мое же правило — только естественный свет. В этом отчасти я сходствую с автором; ибо поскольку все люди имеют тот же естественный свет, то, казалось бы, все должны иметь одни и те же понятия. Но дело в том, что никто почти не пользуется надлежащим образом этим светом. Отсюда проистекает, что многие (например, все, кого мы знаем) могут согласно иметь ту же ошибку. И есть множество вещей, которые могут быть полезны естественным светом и о которых между тем никто и не думал. Чисто умственный инстинкт, присущий нам в нашем качестве человека,— это естественный свет или intuitas mentis, которому единственно, по моему мнению, надлежит доверяться». Против общего согласия как критерия истины Декарт пишет, что нас более убеждает обычай и пример, чем точное знание, и потому для мало-мальски трудных истин большинство голосов есть самое ничтожное доказательство, ибо гораздо вероятнее, чтобы нашел истину один человек, чем целый народ.

У каждого человека есть внутренний умственный свет, который дает ему возможность различать ложное от истинного. Зародыши истины вложены природой в ум человека, но мы заглушаем их в себе, слушая и читая каждый день множество заблуждений. Вначале древние философы не ставили вопроса об истине. Понятие истины привлекает внимание философов лишь после того, как они убеждаются в наличии заблуждений.

Пути отыскания истины, по Декарту, таковы: 1) интуиция, 2) дедукция, 3) индукция, 4) сравнение и аналогия. Для познания предметов человек имеет следующие способности: разум, воображение, память, ощущение. «Я нахожу в себе различные способности мышления,— пишет Декарт,— каждая из которых отличается от других своими особенностями; например, я нахожу в себе способность представлять и способность ощущать, Я не могу сомневаться, что обладаю какой-то пассивной способностью ощущать, т. е. воспринимать и узнавать идеи чувственных вещей» 6.

5 М P., t ill, p. 41—42

6 М Р, t. VI, p. 84

324

Что 'касается ощущений, то Декарт признает их смутным видом познания: «В действительности все эти ощущения голода, жажды, боли и т. п суть лишь смутные виды мышления, проистекающие и зависящие от сочетания и как бы от смешения духа с телом»7. Как рационалист Декарт полагает, что и тела, собственно говоря, познаются не ощущением или способностью представления, но одним только разумом и что они становятся известными не благодаря тому, что их видят или осязают, но благодаря тому, что их разумеют или постигают мыслью.

Ощущения или чувственные восприятия для Декарта только знаки, указывающие нам, какие вещи нам полезны или вредны, а не достоверное мерило для познания сущности внешнего мира. Отыскивая источник ошибочных суждений, Декарт входит в анализ чувственного восприятия: «Я нередко замечал на многих примерах, что существует разница между предметом и его идеей. Так, например, я нахожу в себе две совершенно различные идеи солнца. Одна ведет свое происхождение от чувств и должна быть помещена в разряд тех, которые я назвал приходящими извне; она показывает мне солнце чрезвычайно малым. Другая же идея почерпнута из доказательств астрономии, т. е. из известных понятий, рожденных вместе со мной, или же составлена мною самим каким бы то ни было образом, и благодаря ей солнце кажется мне в несколько раз больше земли»8.

Декарт отнюдь не относится пренебрежительно к фактам внешнего опыта. В наших идеях, кроме того, что принадлежит природе нашего ума и его способности мыслить, есть кое-что от опыта, ибо, согласно Декарту, только опыт заставляет нас судить, что такие-то и такие-то идеи, которые в данный момент предстоят нашему уму, имеют отношение к некоторым вещам, находящимся вне нас.

Декарт говорит, что для исследований явлений природы необходимо прибегать к наблюдениям и опытам. Он пишет о пользе производства опытов. Но, как видно из шестой части «Рассуждения о методе», Декарт расценивает опыт скорее как способ поверки выводов и средство для изучения частностей, нежели как источник научных открытий, а для установления начал и первых причин явлений он считал достаточным наблюдение простых явлений, которые мы ежечасно видим вокруг.

Для Декарта, Спинозы и Лейбница математика с ее научным методом была идеалом научного знания В геометрическом и алгебраическом анализах заключаются основы картезианского метода. Можно говорить о математическом происхождении картезианского метода. То, что отличает метод Декарта от геометрического анализа древних и от алгебры,— это всеобщность мето-

7 М Р , t. VI, р. 87

8 М Р , t VI, р 42,

325

да, который не замыкается в одной области математических наук, но распространяется на родственные дисциплины.

Декарт предлагал единый, универсальный метод для всех наук. По Декарту, рассудок «всегда одинаков» и поэтому может быть только один научный метод познания. Где же следует искать его? Прежде всего в той области знания, где мы в наибольшей степени имеем ясность очевидности и непрерывный процесс открытий. А такой областью знания в то время была математика. Истинный научный метод — это сам разум, действующий по своим законам. Этот метод сводится к отысканию во всем «простого» элемента, не сводимого ни к чему, ясного в самом себе и отличного от остального, имеющего очевидность. После того, как найдены такие элементы, должно восстановить при помощи синтеза реальность, предполагая порядок даже там, где мы его не замечаем. Надо показать, как такие несводимые элементы, соединяясь, образуют все остальные вещи.

Метод Декарта вырос из геометрического анализа древних и новой алгебры. Анализ у древних геометров был, с одной стороны, частью геометрии как науки, с другой стороны, был приемом математических открытий. Он заключался в следующем: прежде всего предложенный вопрос (теорема или проблема) рассматривается так, как если бы он был решен; он постепенно разлагается на свои элементы и его сводят к какому-нибудь другому положению, более простому, допущенному в качестве принципа или уже ранее открытому.

Таким образом, новые положения сводятся к положениям, уже ранее принятым.

По Декарту, не все знания одного порядка: они делятся на относительные и абсолютные. Абсолютное познается само по себе, относительное же— через абсолютное (т. е. вытекает из абсолютного) . Во всяком разряде знаний относительное — то, что может быть разложено и сведено к элементам более простым. Абсолютное — это простое, которое не допускает дальнейшего разложения, это все то, познание чего столь ясно и раздельно, что ум не может его разделить на большее число других вещей, познание которых было бы еще более раздельным. Таковы в материальных вещах понятия фигуры, пространства и движения, в вещах интеллектуальных, познаваемых внутренним светом,— понятия сознания, сомнения, незнания и в вещах, которые могут одинаково высказываться о телах и духах,— понятия существования, продолжительности, единства. Таковы же суждения, которые не могут быть сводимы к другим, более простым: две вещи, порознь равные третьей, равны между собой; две вещи, которые не могут быть отнесены одним и тем же образом к третьей, имеют также между собой некоторое различие.

Эти простые вещи (les natures simples) по существу отличаются от сложных вещей (les natures composees). Последние

326

Си ми по себе темны и нёизЁестнЫ, тогда как простые вещи, нй-оборот, облечены полной достоверностью. В них все верно нет ничего ложного. Мы их познаем не через изменчивое и часто ошибочное свидетельство чувств и не через суждения воображения, которые почти всегда иллюзорны, но через интуицию, столь очевидную, что самое наималейшее сомнение оттуда исключается. Здесь центр и жизненный узел картезианского метода. Из теории непосредственной и неоспоримой достоверности простых вещей вытекает то новое, что вносит картезианизм, а именно: устранение схоластических сущностей, этих мистических, скрытых сил, духов всякого рода, этих плодов воображения, этих абстракций, якобы превращенных в реальности. Они навсегда изгоняются из науки, чтобы очистить место для ясных понятий.

Метод Декарта в основном синтетический. Анализ, применяемый им, отличается от силлогистического анализа, который разлагает данную вещь на ее атрибуты. Напротив, метод Декарта есть непрерывный прогресс, постоянное расширение знания. Все его шаги суть синтезы, связь которых видна через интуицию. И в случае пробела в интуиции Декарт не прибегает к силлогизму, а обращается к другому приему,— к своей индукции (или перечню— enumeratio). Силлогизм ограничивается разложением понятий.

Только в математике Декарт находит ключ к истинному знанию. Лишь математика строит настоящую научную систему. Все остальные науки по сравнению с математикой суть полиматия, производящая интеллектуальное несварение, а не .подлинный рост знания.

Метод математики не только важен и плодотворен, это единственный истинный метод, ибо все знания в совокупности суть не что иное, как человеческий разум, который повсюду один и тот же, как бы ни были различны его объекты. Математика была для Декарта мерилом оценки научного достоинства, идеалом научности вообще, и он думал, что другие дисциплины могут претендовать на научность лишь постольку, поскольку их положения в состоянии достичь той степени очевидности, которой обладают положения математики.

Декарт делит знание на два вида: непосредственное и опосредствованное умозаключениями. Непосредственное знание Декарт называет интуицией. Таким образом, декартовский термин «интуиция» имеет особое значение. Интуитивно познается то, что непосредственно представляется нам самоочевидным, самодостоверным.

Примером интуиции является знаменитый афоризм Декарта: «Я мыслю, следовательно, я существую» («Cogito ergo sum»). Гюэ (Heut) и другие, возражавшие Декарту, говорили, что этот афоризм есть энтимема (сокращенный силлогизм). В ответах на эти возражения Декарт прямо отрицает, что его афоризм

327

есть силлогизм, и характеризует его смысл как непосредственное заключение.

По Декарту, осознание индивидуумом того, что он есть нечто мыслящее, не означает построения им какого-нибудь силлогизма. Когда кто-либо говорит: я мыслю, следовательно, я есть или существую, он не выводит путем силлогизма свое существование из того, что мыслит, но высказывается о нем как о вещи, само собой известной: он видит это простым воззрением ума (через интуицию). Если бы он выводил ее с помощью силлогизма, он должен был бы предварительно поставить большую посылку: все, что мыслит, существует. Напротив, самую посылку эту он узнает из того, что чувствует в себе: невозможно, чтобы он мыслил, не существуя.

О том же Декарт говорит в письме к Клерселье по поводу возражений Гассенди. Положение «я мыслю, следовательно, я есть» есть первый принцип философии Декарта. «Архимед требовал только одну твердую и неподвижную точку для того, чтобы сдвинуть с места земной шар; так точно и я, — говорит Декарт,— буду иметь право питать большие надежды, если мне посчастливится найти хоть одну достоверную и несомненную вещь» 9.

Декарт односторонне подчеркивал роль дедукции как научного метода. Дедукция слагается из ряда выводов, из которых каждый в отдельности основывается на очевидности или приводится к интуиции.

Дедукцию Декарт подразделяет на два вида — на аналитический и синтетический методы. Аналитическим методом он называет такой путь мысли, когда от данных фактов восходят к принципам; синтетическим методом — такой путь, когда движутся от аксиом к следствиям. Сам Декарт наибольшую научную ценность признает за синтетическим методом, хотя и добавляет, что аналитический метод чаще приводит к научным открытиям.

8 заключение отметим мысли Декарта о несовершенстве по

знавательной способности человека. Декарт указывает на исто

рическую ограниченность человеческого познания: «Разве то

обстоятельство, что мое знание увеличивается мало-помалу и

совершенствуется постепенно, не служит достоверным и непре

ложным доказательством его несовершенства. Сверх того, если

даже мое знание и будет увеличиваться все более и более, тем

не менее я всегда понимаю, что оно не может быть актуально

бесконечным, так как оно никогда не достигнет столь высокой

степени совершенства, чтобы не быть способным к дальнейшему

возрастанию...» 10. И далее: «Для конечного разума... многого не

постигнуть» п. «Моя природа не обладает полным и универсаль

ным познанием всех гаещей. Последнее же нисколько не

. ,

10 М. P., . , . .

11 М. P., t. IV, p. 64.

9 М. Р , 1 II, р. 26.

., t. Ill, p. 51.

328

удивительно, ибо человек, будучи по природе существом конечным, в состоянии обладать только знанием, совершенство которого ограничено» 12. «Бесконечное <по своей природе таково, что я, существо конечное и ограниченное, не в состоянии его полностью понять» 13.

В XVII в. во Франции учение Декарта о методе научного исследования развил выдающийся математик, естествоиспытатель и философ Блез Паскаль (1623—1662 г.). Его научная деятельность с 1655 г. протекала в монастыре янсенистов Пор-Рояля. В своих сочинениях Паскаль мастерски применял метод математической индукции, его работа «О духе геометрии» исследует роль определений и аксиом в доказательстве. В ней он устанавливает три правила научного доказательства: 1) ясное и точное определение термина, 2) наличие для доказательства начала или аксиомы, 3) подстановка определяющих элементов вместо определяемых.

Работы Паскаля оказали влияние на возникновение логики Пор-Рояля.

В 1662 г. вышла в свет логика, написанная двумя картезианцами: Антуаном Арно и Пьером Николем. Она известна под названием «Логика Пор-Рояля». Эта логика берет за основу взгляды Декарта на познание и присоединяет к ним некоторые положения аристотелевской логики в переработанном виде. Ее своеобразие в том, что в ней большое место занимает разработка психологии мышления, а вопросы логики трактуются в самой тесной связи с психологией. Введением в «Логику Пор-Рояля» служат два рассуждения, предпосланные к основной части в целях разъяснения позиции, занимаемой авторами в принципиальных вопросах логики.

В первом рассуждении (premier discours) говорится о значении правильного мышления. Правильность мышления и точность ума полезны не только в науках, они 'полезны вообще во всех жизненных амплуа, во всех делах людей. Всегда важно умение различать истину и ложь. Все же другие свойства ума имеют ограниченную область применения. Так, нужны специальные дарования ума, чтобы работать в области геометрии, астрономии, физики. Но люди родились не для того, чтобы измерять линии, исследовать отношение углов, изучать различные виды движения материи. Жизнь людей слишком коротка, время слишком дорого, чтобы заниматься столь малыми объектами.

Все люди должны во всех своих делах и словах быть справедливыми, и вот для этого они должны упражняться и получать образование. Между тем часто встречаются люди, которые принимают решения по вопросам, которых они не знают. Ошибки и

12 М. P., t. VI, р. 89.

13 М. P., t. Ill, p. 50.

329

заблуждения людей частью зависят от той меры рассудка, которую каждый получил от рождения. Но другая часть ложных суждений проистекает не из этого начала. Причина их нередко в поспешности ума и недостатке внимания, вследствие чего люди преждевременно судят о том, что знают пока еще недостаточно Затем известную роль играет тщеславие: иногда думают, что стыдно не знать, и предпочитают говорить и решать наобум, чем признать свое невежество.

Другая крайность, в которую впадает человеческий ум,— пир-ронизм Это — тоже своего рода тщеславие и отказ от исследования; и здесь тоже недостаток прилежания. Возобновить древний пирронизм пытался Монтень.

Эти два крайних направления ума, которые кажутся противоположными и из которых одно легко верит тому, что темно и недостоверно, а другое сомневается в том, что ясно и достоверно, имеют то общее, что оба они пренебрегают уделять возникшим вопросам столько внимания, сколько нужно для различения истины.

Скептики из Платоновской академии говорили, что невозможно найти истину, поскольку она не имеет примет, подобно тому как нельзя узнать разыскиваемого беглого раба, если нет отличительных примет, выделяющих его от других Это положение академиков — пустая тонкость (subtilite). Как нет других примет, чтобы отличить свет от тени, кроме самого света, который дает ощущать себя, точно так же лет других примет, чтобы признать истину, кроме самой ясности ее. Подобно тому как нельзя помешать глазам видеть, когда они открыты и на них действует свет солнца, так и душа узнает истину.

Почему возможна логика как наука? Люди иногда ошибаются в своих суждениях, а иногда не ошибаются, и после неверного рассуждения они способны признать свою ошибку Размышляя над тем, какому методу они следовали, когда они хорошо рассуждали и каковы были причины их ошибок, они в состоянии установить правила, как избегать ошибок в будущем

Но не следует слишком преувеличивать значение логики Некоторые философы утверждали, что их логика исправляет ошибки нашего мышления и дает правила, столь надежные, что они непогрешимо ведут нас /к истине и эти правила все столь необходимы, что без них нельзя ничего познавать с полной достоверностью. Вот похвальС которые они сами себе расточают. Однако применение этих правил ими самими как в логике, так и в других частях философии заставляет нас не верить их широковещательным обещаниям.

Но, с другой стороны, злоупотребление логикой не должно закрывать нам глаза на то полезное, что есть в ней «Логика Пор-Рояля» ставит своей задачей извлечь из прежней логики то, что есть в ней ценного, причем к этому прибавляются некоторые

330

новые учения, которые составляют наибольшую и самую замечательную часть ее. Эти новые добавления в основном представляют собой заимствования у Декарта и Паскаля.

Что касается прежних работ по логике, то «Логика Пор-Рояля» берет оттуда: 1) правила фигур силлогизма, классификацию терминов и идей и учение о суждениях (эти разделы старой логики признаются авторами «Логики Пор-Рояля» полезными); 2) учения о категориях и о «местах» (хотя авторы «Логики Пор-Рояля» считают эти учения бесполезными, однако они отводят им место в своей логике ввиду «их краткости и легкости»); 3) наконец, приводятся некоторые учения, довольно трудные и «мало полезные», как конверсия суждений, и демонстрация правил фигур. Авторы говорят, что они вначале сомневались, помещать ли их в свою «Логику», но затем решили внести, так как полагали, что самая трудность их не бесполезна. Есть желудки, которые могут переваривать только легкие и деликатные кушанья; точно так же есть умы, которые могут схватывать лишь истины легкие и разукрашенные цветами красноречия. И то и другое есть слабость. Для развития ума полезно упражнять его на трудностях.

Большое число вопросов, находившихся в прежним работах по логике, авторы «Пор-Рояля» выпустили, считая, что эти вопросы относятся скорее к метафизике, чем к логике

Второе размышление, входящее во введение в «Логику Пор Рояля», содержит ответы на .принципиальные возражения, сделанные против этой логики-. «Логика Пор-Рояля» носила заглавие «Искусство мыслить» («L'art de penser»). Возражая против этого заглавия, критики предлагали называть логику не искусством мыслить, а искусством хорошо рассуждать. Но это было бы сужением задач этой науки. Ведь она имеет своей целью дать правила не только для рассуждений, но для всех действий ума, и для понятий (идей), и для суждений, и для рассуждений, и именно слово «мыслить» (penser) охватывает все эти различные виды умственной деятельности. И простые идеи суть мысли (des pen-sees), и суждения—-мысли, и рассуждения—-мысли. Можно было в заглавии прибавить слово «хорошо» и сказать-«Искусство хорошо мыслить» («L'art de bien penser»), но это не является необходимым, поскольку слово «искусство» само по себе означает: способ хорошо делать что-либо.

По поводу даваемого в «Логике Пор-Рояля» заглавия следует сказать, что определение логики как искусства мыслить является слишком узким. Много спорили, что такое логика: наука или искусство? Западноевропейские средневековые схоластики обычно держались первого взгляда, Рамус и Декарт — второго. В действительности логика есть и наука и искусство: чтобы быть жизненной, она должна иметь в виду практику, но, прежде чем стать искусством, она должна быть теорией.

331

Другой упрек, который делался авторам «Логики Пор-Рояля», заключался в вопросе, почему ими взяты не самые обыкновенные примеры, а из различных наук. По этому поводу дается следующее разъяснение. Опыт показал, что из тысячи молодых людей, которые изучают логику, нет и десяти, которые знали бы что-нибудь из нее спустя шесть месяцев. Истинная причина этой забывчивости та, что вопросы, о которых трактуется в логике, сами весьма абстрактны, да притом они еще соединяются с неинтересными примерами. Человеку, изучавшему логику, никогда впоследствии не приходится иметь дела с ними. И, поскольку никогда на практике все заученное на уроках логики не возобновляется, все эти знания утрачиваются. Кроме того, обычные примеры, приводимые в учебниках логики, не показывают, что искусство логики могло быть приложено к чему-либо полезному. Логика не должна замыкаться в самой себе, ее дело — служить инструментом для других наук. Именно потому приводятся примеры из различных наук, что намерением авторов было так построить логику, чтобы с ее помощью научились судить о других науках и удерживать в памяти логические правила посредством примеров из других наук. Дело в том, что предписания логики сами по себе с лишком хрупки и утонченны, если не привязать их к чему-нибудь более ощутительному и интересному.

Что касается выбора примеров ошибок, то обычно в сочинениях по логике, он неудачен. Обычно логические ошибки, приводимые в учебниках, мало полезны и плохо запоминаются, так как они столь грубы и очевидны, что их не считают серьезными и думают, что в подобные ошибки невозможно впасть, притом часто они носят такой характер, что могут служить только для развлечения, а не для поучения. Поэтому лучше выбирать примеры логических ошибок из известных авторов. Но, конечно, было бы бесполезным обременять память фантазиями Гельмонта или Парацельса.

Авторы «Логики Пор-Рояля» специально говорят о расположении мыслей в надлежащем порядке (ordonner), имея в виду такое действие ума, посредством которого, получив об одном и том же предмете (например, о человеческом теле) - различные идеи, суждения и умозаключения, мы их располагаем способом, наиболее пригодным для познания этого предмета.

Авторы «Логики Пор-Рояля» заявляют, что если бы мы размышляли для самих себя, то было бы достаточно рассматривать наши мысли сами по себе, не облекая их в слова и другие знаки, но так как мы не можем сообщать наши мысли другим иначе, чем сопровождая их внешними знаками, то в логике необходимо рассматривать идеи, соединенные со словами.

Первым действием ума «Логика Пор-Рояля» считает образование идей, т. е. понимание (concevoir). Здесь особенно явственно выступает идеалистический исходный пункт этой логики.

332

Поскольку мы не можем (говорится в первой части «Логики Пор-РоялЯ») иметь никакого познания того, что вне нас, иначе как через посредство идей, которые в нас, то изучение наших идей есть самая важная часть логики, так как это — основание всего остального. Учение об идеях можно свести к пяти главным вопросам:

1) о природе идей и их происхождении, 2) об основном различии объектов, которые они представляют, 3) об их простоте и сложности (или об абстракции и детерминации), 4) об их объеме (т. е. об общности, частности и единичности) и 5) об их ясности и раздельности (а также о темноте и смутности).

О природе идей в «Логике Пор-Рояля» высказываются следующие положения. Слово «идея» принадлежит к тем словам, которые столь ясны, что их нельзя объяснить другими, так как нет ничего более ясного и простого. Идею следует отличать от воображения (imagination). Например, я не могу вообразить (imaginer) фигуру, у которой будет тысяча углов, и, однако, могу ее понимать (concevoir) вполне ясно и раздельно. Есть много вещей, которые мы понимаем вполне ясно, хотя их нельзя вообразить (например, «мысль», «да», «нет» и т. п.).

Что касается вопроса о происхождении идей, то здесь весь вопрос о том, все ли наши идеи происходят от внешних чувств (des sens). Придерживаясь в этом вопросе картезианских взглядов, «Логика Пор-Рояля» полемизирует с Гассенди, утверждавшим, что даже бога, которого мы не ощущаем нашими внешними чувствами, мы все же представляем себе в образе почтенного старика. Авторы «Логики Пор-Рояля» говорят, что абсурдно считать, что все можно представлять наглядно путем воображения Но эту правильную мысль они неправильно обосновывают. Они пишут, что можно воображать только телесное, но мнение, что все наши идеи телесны,— абсурдно, ибо ничего мы не понимаем более ясно и отчетливо, чем саму нашу мысль.

Переходя к вопросу об объектах, представляемых идеями, «Логика Пор-Рояля» делит их на три категории. Все, о чем мы имеем идеи, представляется в нашем уме или как вещь (la chose), или как способ существования вещи (maniere de chose), или как видоизменение вещи (chose modifiee).

Вещью называется то, что понимается как существующее само по себе и как субъект всего остального, что заключается в наших идеях. Иначе это называется субстанцией.

Способом существования вещи, или модусом (mode), атрибутом, качеством, называется то, что, будучи понимаемо как находящееся в вещи и не могущее существовать без нее, детерминирует вещь в ее бытии определенным образом.

Видоизменение вещи мы имеем в том случае, когда субстанция рассматривается как детерминированная известным способом.

333

Имена, которые обозначают вещи, называются существитель-ными (substantifs) или абсолютными (absolus), как, например, «земля», «солнце». Равным образом такими же именами обозначаются модусы, как, например, «теплота», «справедливость», «мудрость». Имена же, которые обозначают видоизменения вещей, называются прилагательными (adjectifs) или относительными (connotatifs), как, например, слова «круглый», «справедливый», «мудрый».

Но наш ум часто разделяет самую субстанцию в ее сущности на две идеи, из которых одну рассматривает как субъект, а другую как модус Так, человек рассматривается как субъект человечности, как «имеющий человечность» (habens humanitatem). Таким образом, получаются так называемые абстрактные субстанции, как, например, «человечность», «телесность», «разумность».

Таким образом, «Логика Пор-Рояля» сводит все объекты нашего мышления к трем наивысшим категориям: к субстанции (например, «тело»), модусу (например, «круглота») и модификации вещи (например, «круглое тело»).

Установив это учение о трех категориях объектов нашего мышления, «Логика Пор-Рояля» считает необходимым дать критику аристотелевского учения о десяти категориях.

Десять категорий Аристотеля относятся также к рассмотрению идей по их объектам, так как это различные классы, к которым Аристотель хотел свести все объекты наших мыслей, включая все субстанции под первую категорию, а все акциденции под девять остальных. Учение Аристотеля о категориях, согласно оценке, даваемой ему «Логикой Пор-Рояля», не только бесполезно, не только не служит образованию суждений, что является целью истинной логики, но, напротив, сильно вредит ему по двум причинам.

Во-первых, вред заключается в том, что на аристотелевскую таблицу категорий смотрят как на нечто твердо установленное, тогда как она является совершенно произвольной. Таблице категорий Аристотеля «Логика Пор-Рояля» противопоставляет философию Декарта, согласно которой во всех вещах мира следует видеть семь основных родов, перечисленных в следующем латинском двустишии:

Mens, mensura, quies, motus,

positura, figura Sunt cum materia cunetarum

exordia rerum

Другими словами, согласно философии Декарта, можно дать отчет о всей природе, рассматривая только эти семь объектов: 1) mens (дух, или мыслящая субстанция), 2) materia (тело, или протяженная субстанция), 3) mensura (величина), 4) positura

334

(расположение частиц материи относительно друг друга), 5) figu-га (фигура тел), 6) motus (их движение) и 7) quies (их покой).

Таким образом, здесь мы имеем более развернутую таблицу категорий, из которых первые две являются субстанциями, остальные пять — модусами.

Вторую причину вредности аристотелевского учения о десяти категориях, которая делает это учение опасным, авторы «Логики Пор-Рояля» усматривают в том, что оно приучает людей довольствоваться словами и воображать, будто они знают все, тогда как на самом деле они знают только слова, которые не образуют в уме никакой ясной и раздельной идеи Этот недостаток был присущ, например, Луллию и его последователям.

Примыкая к логике стоиков, «Логика Пор-Рояля» признает идеи двоякого рода- идеи вещей и идеи знаков. Когда рассматривается объект сам по себе, то идея о нем есть идея вещи. Когда же на какой-либо объект смотрят как на представителя другого объекта, то идея его есть идея знака.

Из различных возможных делений знаков «Логика Пор-Рояля» считает наиболее полезными следующие три деления.

I. Есть знаки вполне достоверные (как, например^ дыхание

есть знак жизни животного) и есть знаки вероятные (как, напри

мер, бледность есть только вероятный знак беременной женщи

ны). Большинство смелых, но не основательных суждений проис

ходит от того, что смешивают эти два вида знаков.

II. Есть знаки, связанные с самими вещами, как, например,

выражение лица, являющееся признаком переживаемой эмоции,

связано с ней или симптомы болезней связаны с болезнями, зна

ками которых они являются. Но другие знаки не имеют такой

прямой связи с вещами, которые они обозначают.

Это деление знаков позволяет установить следующие максимы (правила):

1. Нельзя умозаключать точно ни от присутствия знака к при

сутствию означаемой им вещи, ни от отсутствия знака к отсутст

вию вещи.

2. Возможно, чтобы одна вещь скрывала в себе другую, ибо

одна и та же вещь может быть в одно и то же время и вещью и

знаком: она может как вещь скрывать то, что она открывает как

знак.

III. Следующее деление знаков — на естественные (как, на

пример, изображенные знаки, которые или могут иметь некото

рое отдаленное отношение к представляемой вещи или не иметь

никакого отношения) и искусственные.

Слова суть условно установленные знаки мыслей.

Исследуя различие идей по иХ простоте и сложности, «Логика Пор-Рояля» прежде всего выясняет природу абстракции.

Мы можем рассматривать модус, не обращая внимания на субстанцию, модусом которой он является. Равным образом мы

335

можем модусы, которые вместе находятся в одной субстанции, рассматривать каждый в отдельности (например, отдельно длину, ширину и глубину). Умственная операция, заключающаяся в рассмотрении модуса отдельно от субстанции или сосуществующих в одной субстанции модусов, каждого в отдельноещ называется абстракцией. Но не следует считать абстракцией тот случай, если мы рассматриваем одну какую-либо часть вещи без других ее частей, где эти части реально разделены.

Третий способ познания вещей посредством абстракции бывает в тех случаях, когда одна вещь имеет различные аттрибуты и мы думаем об одном из них, не думая о другом, хотя между ними есть только умственное различие. Так, например, я думаю о декартовском: «Я мыслю, следовательно, я существую» — и могу при этом обращать внимание только на вещь, которая мыслит, не обращая внимания на то, что это я, хотя во мне «я» и «то, что мыслит» — одно и то же. И, таким образом, идея, которую я получу о мыслящем существе, будет в состоянии представлять не только меня, но и всех других мыслящих существ. Точно так же, нарисовав на бумаге треугольник, если я буду рассматривать его со всеми его случайными особенностями, то буду иметь идею только одного этого треугольника, но если я не стану обращать внимания на эти частные обстоятельства и примусь мыслить только о фигуре, ограниченной тремя равными линиями, то образованная мною идея будет представлять все равносторонние треугольники. Если я пойду еще дальше и не стану останавливать свое внимание на равенстве линий и буду рассматривать только то, что эта фигура ограничена тремя прямыми линиями, то тогда я образую идею, которая будет представлять все виды треугольников. Если, далее, не останавливаясь на числе линий, я рассматриваю только поверхность, ограниченную прямыми линиями, то идея, которую я образую, будет представлять все прямолинейные фигуры. Идя таким образом дальше, шаг за шагом, я могу дойти до самого общего понятия протяженности.

Из сказанного видно, что все абстракции представляют собой лестницу, в которой низшая ступень заключает в себе высшую с какой-нибудь частной детерминацией, а высшая ступень, будучи менее детерминированной, представляет бблыпее число вещей' Исходя из этого учения об абстракции и детерминации, «Логика Пор-Рояля» рассматривает деление идей на общие, частные и единичные.

Хотя все идеи, существующие в нас, сами по себе суть еди- ( ничные, тем не менее через посредство абстракций мы получаем разные виды идей, из которых одни представляют нам только одну вещь, а другие — множество их.

Идеи, которые представляют только одну вещь, называются единичными (singuliers), или индивидуальными, и то, что они представляют, называется индивидами. Идеи же, которые

336

представляют множество вещей, называются всеобщими, общими, родовыми (universelles, communes, generates).

Имена, обозначающие индивидуальные идеи, называются собственными именами (например, Сократ, Рим); имена, обозначающие общие идеи, называются общими и нарицательными именами (например, человек, город).

Общие слова бывают двоякого рода: 1) однозначные, которые связаны с общими идеями (например, человек, лошадь); 2) двусмысленные, когда один и тот же комплекс звуков связывается с различными идеями. Однако двусмысленная общность бывает двух родов: различные идеи, связанные с одним и тем же словом, или не имеют никакого естественното отношения друг к другу или имеют то или иное отношение (отношение или причины, или следствия, или знака, или сходства). В последнем случае эти двусмысленные слова называются аналогичными (например, здоровый воздух, здоровая пища, здоровое животное).

Общие однозначные слова связаны и с общими идеями. В общих идеях следует различать содержание и объем. Содержание идеи — ее атрибуты, которые не могут быть опущены без разрушения идеи. Объем идеи — те предметы, на которые простирается идея. При ограничении объема идеи она еще не разрушается, но получается частная идея.

Далее «Логика Пор-Рояля» переходит к изложению учения о предикабилиях (о пяти «родах сказуемого»). Держась правильного взгляда, что это учение вовсе не есть учение о родах сказуемых, а является учением об основных терминах, применяемых при логическом определении и логическом делении, авторы «Логики Пор-Рояля» не употребляют слова «предикабилии», а дают главе, посвященной этому вопросу, заглавие: «О пяти родах универсальных идей». Данный вопрос излагается здесь в духе картезианской философии и формулируется в ее терминах, но по существу никаких изменений здесь в традиционное учение о предикабилиях не вносится. Этими универсалиями являются: 1) роды, 2) виды, 3) дифференции (различия), 4) собственные признаки и 5") случайные признаки.

Каждый вид может быть выражен или одним словом (как, например, «тело», «дух») или двумя словами — соединением рода и дифференции. Последний способ обозначения вида есть то, что называется дефиницией (как, например, протяженная субстанция, мыслящая субстанция).

I Когда мы нашли дифференцию, которая образует вид, т. е. нашли главный существенный атрибут данного вида, который отличает его от всех остальных видов, и, рассматривая ближе его природу, находим в ней еще некоторый атрибут, необходимо связанный с этим первым атрибутом, то такой атрибут, который 'присущ этому виду и только ему, называется его собственным признаком.

337

При более широком понимании собственного признака он имеет четыре типа: 1) то, что присуще всему виду и только ему, и притом всегда; 2) то, что присуще всему виду, но не только ему одному (например, делимость есть собственный признак пространства, но делимо и время); 3) то, что присуще только данному виду, но не всему ему (например, быть врачом или философом присуще только человеку, но не всякий человек — врач и философ); 4) то, что присуще всему данному виду и только ему, но не всегда (например, седина присуща людям лишь в старости).

Затем «Логика Пор-Рояля» переходит к учению о сложных терминах. Иногда с одним термином соединяют разные другие термины, и это соединение образует в нашем уме целостную идею, о которой часто можно утверждать или отрицать то, чего нельзя утверждать или отрицать о каждом из этих терминов в отдельности Самое замечательное в этих сложных терминах заключается в том, что добавление к основному термину может быть двоякое экспликация и детерминация Это добавление называется просто только экспликацией (разьяснением), когда оно лишь развивает то, что уже заключалось в понятии идеи первого термина, или по меньшей мере то, что ему присуще как один из его случайных признаков (например, человек, который есть животное разумное; или человек смертный, или человек, который по природе своей желает быть счастливым) Эти добавления суть только объяснения, так как они нисколько не изменяют идеи, выражаемой словом «человек». Все добавления, которые при соединяются к именам, обозначающим индивиды, принадлежат к этому виду, так как индивидуальные термины берутся всегда во всем своем объеме, включая все, чем они могут быть

Другого рода добавления, называемые детерминацией, характеризуются тем, что прибавляются к общему слову, ограничивают его значение (например, «ученые люди»). И эти добавления иногда таковы, что они превращают общее слово в индивидуальное.

Далее, можно различать два вида сложных терминов- те сложные термины, в которых их сложность выражена, и те, сложность которых подразумевается Когда во Франции в данное время (т. е. во время написания «Логики Пор-Рояля») говорят «король», то термин этот по смыслу сложный, ибо под этим подразумевается царствующий король Франции Людовик XIV. Одни и те же слова в одной связи могут являться по своему смыслу сложными терминами, а в другом контексте — простыми.

В качестве особого вида терминов «Логика Пор-Рояля» выделяет термины «ошибочно двусмысленные», для которых приводится следующий пример' термин «истинная религия» по своему смыслу означает только одну единственную религию, но католики так называют свою религию, магометане — свою и т. д Сравни-

338

тельные термины тоже могут быть «ошибочно двусмысленными», как, например, такие «Величайший геометр Франции» или «самый ученый человек» и т. д. Хотя такой человек только один, но этот термин относят к нескольким, так как мнения об этом расходятся, хотя по истине такой термин может быть приложен только к одному лицу. Равным образом «ошибочно двусмысленным» термином являются слова. «Учение такого-то автора о таком-то предмете», ибо хотя на самом деле, например, учение Аристотеля о природе души должно иметь один определенный смысл, однако разные ученые понимают его различно. Так, Пом-понаций считает, что, по учению Аристотеля, душа человека смертна, а другие понимают это учение в данном вопросе иначе. Отсюда получается, что слова этого рода часто могут означать не то, что следует. Например, предположим, чго Филипп на самом деле не был отцом Александра Македонского, когда термин «сын Филиппа», будучи приложен ошибочно к Александру, будет обозначать лицо, которое на самом деле не было сыном Филиппа, хотя и считалось таковым.

В «Логике Пор-Рояля» центральное место занимает вопрос о ясности и раздельности идей в противоположность их неясности и случайности. Этот вопрос «Логика Пор-Рояля» трактует идеалистически Идея ясна, когда она производит на нас живое впечатление, но ясная идея может не быть раздельной. Тем не менее можно сказать, что всякая идея раздельна постольку, поскольку она ясна, и что спутанность идеи проистекает от ее неясности. Например, мы испытываем боль. Само чувство боли испытывается живо, и постольку оно является и раздельным. Но смутным при этом может быть локализация боли, и это же является неясным.

Следуя Декарту, авторы «Логики Пор-Рояля» признают ясными и раздельными идеи о самом себе и о всех состояниях нашего сознания, как, например, идеи о том, что значит судить, умозаключать, сомневаться, желать, воображать, чувствовать. К ясным идеям они относят также идеи протяженной субстанции и того, что ей присуще (фигура, движение, покой) Также ясно мы понимаем бытие, существование, длительность, порядок, число Все эти идеи настолько сами по себе ясны, что часто, когда желают их еще более разъяснить, этим только их затемняют.

Темными и случайными идеями авторы «Логики Пор-Рояля», как и все сторонники картезианской философии, считают идеи о чувственных качествах, о цветах, звуках, запахах, вкусах, тепле, холоде и т. п., равно как о голоде, жажде, телесной боли. Смутность этих идей, по учению картезианской философии, происходит от того, что мы свои собственные ощущения переносим в вещи внешнего мира. Так, говорят, что огонь тепел, снег холоден, сахар сладок. Таким образом, в этом вопросе «Логика Пор-Рояля» становится на позиции субъективного идеализма и ссылается

339

на древних скептиков и Аврелия Августина. Однако позиция «Логики Пор-Рояля» в данном вопросе не является последовательным субъективным идеализмом, но, подобно позиции Декарта, она в конечном счете дуалистична.

Одной из причин неясности и смутности в наших мыслях и в наших разговорах является связь идей со словами. Мы часто больше внимания обращаем на слова, чем на вещи. Хотя люди часто имеют различные идеи об одних и тех же вещах, они, однако, пользуются одними и теми же словами для выражения их (например, различные лица вкладывают разное содержание в понятие, выражаемое словом «добродетель»). Более того, одни и те же люди в различные периоды своей жизни смотрят на одни и те же вещи весьма различно и тем не менее употребляют одни и те же слова для обозначения этих вещей. В качестве примера двусмысленного употребления слов «Логика Пор-Рояля» приводит слово «ощущение»: так, слово «видеть» употребляют как для обозначения определенного факта сознания (зрительного ощущения), так и для обозначения соответствующих физиологических процессов в наших глазах и мозгу.

Таким образом, «Логика Пор-Рояля» дуалистически отрывает психический процесс ощущения от его физиологической основы, от процессов в органах чувств и центральной нервной системе, продуктом и функцией которых является ощущение.

Переходя к учению о дефиниции, «Логика Пор-Рояля» развивает положение о необходимости выработки языка науки. Наилучшее средство избежать той смутности в мыслях, которая порождается их связью со словами,— создать новый язык и новые слова, которые были бы связаны только с теми идеями, которые они должны представлять соответственно нашему желанию. Однако для этого нет необходимости составлять новые по звукам слова, так как можно пользоваться теми, которые уже находятся в употреблении, только нужно сделать так, чтобы они для нас не имели никакого другого значения, кроме желаемого.

Для установления такого единственного значения слова применяется словесная дефиниция. Авторы различают дефиницию словесную, или номинальную, и реальную дефиницию. В последней (например, «человек есть разумное животное») к определяемому термину («человек») присоединяют его идею («разумное животное»), тогда как в словесной дефиниции имеется в виду только значение самого словесного выражения (знака).

Но ту словесную дефиницию, о которой мы здесь говорим и которая нужна для точности в науках, не следует смешивать с той, которая говорит о значении слова в языке по обычному употреблению или по его этимологии. Словесные дефиниции произвольны, тогда как реальные дефиниции не являются таковыми. Дело в том, что каждому звуковому комплексу по его природе безразлично, какую идею обозначать, и я могу пользоваться им

340

для своей цели, как мне угодно; важно лишь, чтобы я прилагал этот словесный знак к одной вещи и не смешивал разные вещи под одним словом. Поэтому словесные дефиниции нельзя оспаривать, ибо они произвольны.

Иначе обстоит дело с реальными дефинициями, так как они могут быть ложными. Реальная дефиниция должна быть еще доказана, если она не ясна сама по себе как аксиома. Словесные же дефиниции ни в каком доказательстве не нуждаются.

В вопросе о дефинициях встречаются две большие ошибки.

Первая заключается в том, что смешивают словесные дефиниции с реальными и приписывают первым то, что присуще вторым. Так, дав ложные дефиниции не имен, а вещей, хотят затем, чтобы их рассматривали как принципы, которым нельзя противоречить.

Вторая ошибка заключается в том, что избегают словесных дефиниций, чтобы скрыть неясность употребляемых терминов. Вследствие этого многие диспуты превращаются в чисто словесные прения. Итак, большая польза словесных дефиниций заключается в том, что благодаря их применению дается точное понятие, о чем идет дело. Другая польза словесных дефиниций состоит в том, что часто нельзя иметь раздельную идею о какой-нибудь вещи, иначе как употребляя много слов ее обозначения. Неудобства повторять постонно этот длинный ряд слов, особенно в научных книгах, устраняется благодаря словесным дефинициям, при помощи которых этот длинный ряд слов заменяется одним термином.

Как пользоваться словесными дефинициями?

Во-первых, не следует стараться давать определение всем словам, так как часто было бы бесполезно, а иногда и просто невозможно. Бесполезно это делать, так как если идея ясна и раздельна, то все, слыша данное слово, образуют эту идею. Ведь цель дефиниции, заключающаяся в том, чтобы связать слово с ясной и раздельной идеей, здесь уже достигнута.

Невозможно дать дефиницию всем словам, так как для того, чтобы дать определение какому-нибудь слову, нужны другие слова, а для определения этих слов понадобятся опять слова и так далее до бесконечности.

Во-вторых, не следует изменять дефиниций, которые уже даны. Так, в математике мы имеем уже установившиеся дефиниции и не стоит их изменять.

В-третьих, когда приходится давать дефиницию, следует по возможности пользоваться общеупотребительными словами в их обычном значении. Что обозначают слова? Люди часто не замечают всего значения слова, т. е. часто слова обозначают более, чем кажется, и, желая объяснить значение слова, мы не учитываем всего того впечатления, которое производит это слово. Дело в том, что обозначать — значит не что иное, как вызывать в уме

341

идею, связанную с данным звуковым комплексом. Но часто бывает, что слово, кроме главной идеи, которая считается собственным значением его, вызывает несколько других добавочных идей. Например, кто-нибудь говорит: «Вы лжете»; собственно это значит. «Вы думаете иное, чем говорите», но обычно эти слова, кроме указанного смысла, вызывают еще идеи презрения и нанесения обиды.

Иногда эти добавочные идеи не связаны со словами в обычном употреблении их, но связаны только у тех, кто пользуется этими словами в данном случае. Таковы идеи, вызываемые тоном голоса, выражением лица, жестами и другими естественными знаками, которые связывают с нашими словами множество идей, видоизменяющих, увеличивающих или уменьшающих значение сказанных слов. Бывают добавочные идеи, связанные и с самими словами, это — добавочные идеи, которые вызываются у всех произносящих или выслушивающих данные слова. Так, одни слова неприятны и ненавистны, другие приятны; одни скромны, другие бесстыдны. Вот почему одни и те же мысли кажутся нам более живыми, когда они выражены образно, чем когда они высказаны просто, ибо в первом случае, кроме главной идеи, они выражают чувства говорящего. Удовольствие состоит более в том, чтобы чувствовать, чем приобретать познания.

Есть еще один вид идей — идеи «добавочные». Например, произносится слово «это» при указании на какую-либо вещь. Но слово «это» само по себе слишком обще и слишком смутно. И поэтому в этом случае наш ум идет дальше к раздельным идеям, относящимся к указываемому предмету. Таким образом, случается, что, понимая точное значение, соответствующее слову, мы не останавливаемся на нем, когда оно слишком смутно и слишком обще, но простираем свой взгляд дальше и принимаемся рассматривать в объекте другие его атрибуты и, таким образом, начинаем понимать его посредством более раздельных идей.

Что касается учения о суждении, то «Логика Пор-Рояля» критикует предшествовавшие ей системы логики, начиная с Аристотеля, за то, что они ограничивались изучением лишь немногих видов суждений, тогда как в действительности имеется значительно большее многообразие суждений. В частности, «Логика Пор-Рояля» указывает на познавательное значение таких видов суждений, как выделяющие суждения (например, только некоторые S суть Р) и исключающие суждения (например, все S, кроме одного, суть Р). Говорится и о разнообразии сложных суждений, выражаемых предложениями, связанными различного рода союзами.

О так называемых неопределенных суждениях «Логика Пор-Рояля» высказывает мнение, что их следует считать общими, если они встречаются в науках, и частными, если они высказаны о фактах или в рассказах.

342

«Логика Пор-Рояля» требует не смешивать словесную и реальную дефиницию. Словесная дефиниция произвольна и зависит от нас, реальная же дефиниция не зависит от нас, выражая то, что заключается в истинной идее вещи.

Реальные дефиниции, по учению «Логики Пор-Рояля», бывают двоякого рода: дефиниции в собственном смысле слова, выражающие природу вещи указанием на ее существенные признаки (род и дифференцию), и описания, которые дают познание о вещи, указывая на ее собственные акциденции, дающие возможность отличить данное понятие от всех других, но не раскрывающие его сущность.

Учению об умозаключении посвящена третья часть «Логики Пор-Рояля». Обычно эта часть (правила умозаключения) считалась самой важной в логике, и поэтому только ее разрабатывали с большой тщательностью. Авторы «Логики Пор-Рояля» сомневаются, действительно ли эта часть логики так полезна, как воображают. Они указывают, что большая часть ошибок у людей происходит скорее от того, что они рассуждают, исходя из ложных принципов, чем от того, что они рассуждают, плохо следуя своим принципам.

Необходимость умозаключений основана на той особенности человеческого ума, что он не всегда может решить вопрос об истинности или ложности суждений путем простого рассмотрения двух понятий (субъекта и предиката), составляющих данное суждение. Когда простого рассмотрения этих двух понятий недостаточно, чтобы судить, должно ли одно из них о другом утверждать или отрицать, тогда необходимо прибегнуть к третьему понятию, посредствующему между субъектом и предикатом обсуждаемого суждения. В этом заключается природа умозаключений.

В умозаключении решается вопрос об истинности или ложности какого-либо суждения; субъект этого суждения получает название «малого термина» («le petit terme»), а предикат — название «большого термина» («le grand terme»), так как субъект обычно имеет меньший объем, чем предикат. То третье понятие, к которому мы прибегаем, чтобы установить, какая связь — положительная или отрицательная — существует между меньшим и большим терминами, называется «средним термином». В умозаключение входят две посылки (praemissae) — большая (maje-ure) и меньшая (mineure) — и заключение. Но не всегда обе посылки бывают выражены явно. В таком случае мы имеем умозаключение, которое называется «энтимемой». Энтимема есть подлинный полный силлогизм в уме; этот силлогизм является лишь несовершенным, т. е. неполно выраженным, ибо одна из посылок подразумевается.

В умозаключении должно быть по меньшей мере три суждения. Но их может быть и больше, Умозаключения, состоящие из

343

многих суждений, в которых каждое последующее зависит от предыдущего, называется «соритом». Сориты являются самыми обычными рассуждениями в математике. Сорит можно свести к ряду (цепи) силлогизмов.

В «Логике Пор-Рояля» дается следующее деление силлогизмов на виды. Прежде всего силлогизмы делятся на простые (simples) и соединительные (conjonetifs). Простыми являются те силлогизмы, в которых средний термин в посылках соединяется лишь с одним из крайних терминов. Следовательно, сюда относится категорический силлогизм. Соединительными называются те силлогизмы, в которых средний термин соединяется с обоими крайними.

Так, в условных силлогизмах в большей посылке (условной) средний термин бывает всегда соединен с обоими крайними терминами.

Простые силлогизмы, т. е. те, в которых средний термин соединен отдельно с каждым из терминов умозаключения, бывают, в свою очередь, двух видов: некомплексные (incomplexes) и комплексные (complexes).

Некомплексные силлогизмы — те, в которых каждый термин соединен целиком со средним. В комплексных силлогизмах соединяется в посылке со средним термином лишь часть субъекта или предиката заключения. В умозаключения этого второго типа всегда входит сложное предложение. Вот пример (не из «Логики Пор-Рояля»):

Закон предписывает страховать служащих, Петров — служащий.

Следовательно, закон предписывает страховать Петрова

Из приведенного нами примера видно, что так называемые комплексные силлогизмы в сущности вовсе не являются силлогизмами, но в то же время они являются вполне правильными умозаключениями.

Таким образом, в этом своем учении «Логика Пор-Рояля» открывает несиллогистические дедуктивные умозаключения, подобно тому, как в том же XVII в. Франциск Бэкон разработал учение о несиллогистических индуктивных умозаключениях. В системах логики XVII в. преодолевается прежняя узкая теория выводов, признававшая достоверными выводами только силлогистические умозаключения. Недостатком систем логики XVII в. было то, что индуктивная и дедуктивная системы логики развивались обособленно, индукция и дедукция противопоставлялись друг другу, не видели их единства и неразрывной связи.

В XVII в. с новыми логическими идеями выступил бельгийский логик и философ Арнольд Гейлинкс (1626—1669). Гей-линкс был виднейшим представителем окказионализма, признававшего в вопросе об отношении души и тела теорию психико-физического параллелизма.

В своем труде «Logica Ftmdamentis suis, a quibus hactenus collapsa fuerat restituta» (издан в 1662 г.), он использует схему логических доказательств по образцу Евклида. Гейлинкс сформулировал серию теорем из области исчисления суждений.

Крупнейшим философом XVII в. был голландский мыслитель Бенедикт Спиноза (1632—1677).

Для Спинозы, так же как для Декарта, математика является идеалом научного знания. Это проявляется у него в самой форме изложения главного его произведения «Этика» («Ethica ordime geometrico demonstrata», 1677). Рационализм Декарта в спинозизме усиливается и доходит до веры во всемогущество разума: по мнению Спинозы, одним разумом может быть познано решительно все в силу рациональности самой действительности. Этим объясняется придаваемая Спинозой своему главному произведению форма Евклидовой геометрии. Спиноза начинает с определений, дополняет их аксиомами, (или постулатами), затем следуют теоремы или положения и, наконец, демонстрации или доказательства, посредством которых последующие положения выводятся из предыдущих, а последние —из самоочевидных истин. Сюда присоединяются еще королларии (выводы, непосредственно вытекающие из теорем) и схолии (более подробные объяснения доказательств).

Спиноза имел предшественников в отношении геометрического метода (ordo geometricum) своей этики еще в средние века, например Алана из Лилля.

Философия Спинозы, изложенная этим методом (ordine geometrico) , есть материализм за ширмой платоновского одеяния. В основе этого метода лежит метафизическая идея о вечной, неизменной истине, навеки нерушимой, как мир платоновских идей.

Следуя Декарту, Спиноза развивает учение о единстве научного метода. Человеческая природа не особое государство в государстве. Как каждый предмет природы она познается через приложение общих законов природы. Спинозовский единый универсальный научный метод есть рационалистический математический метод, а в области психологии он выливается в несколько упрощенную трактовку аффектов и поведения человека, как если бы дело шло о линиях или плоскостях.

345

Итак, в объяснении психологии человека и его поведения Спиноза прибегает к синтетико-математическому способу доказательства. Этим он хочет возвести свое учение в степень математической достоверности. Его «Этика» открывается рядом определений. Согласно Спинозе, прежде всего должны быть точно и ясно определены исходные понятия. Затем выставляются неоспоримые положения, аксиомы. Из этих определений и аксиом выводятся теоремы (propositiones). Так, из немногих исходных элементов чисто логически создается целое здание метафизики, физики и этики.

Уже в самом этом методе заложены основные метафизические мысли Спинозы. Если по этому методу из немногих исходных элементов можно вывести весь мир, то порядок в самом мире должен быть математическим. Как в математике все существующее в мире стоит в отношении основания и следствия, как из сущности математической фигуры вытекают все определения ее, так и в мире все единичные вещи вытекают из его первоосновы. Вследствие такого сближения с математикой у Спинозы причинное отношение совпадает с логическим отношением основания и следствия (у него не проводится различия между causa и ratio).

Что касается способов познания мира, то Спиноза выделяет две основные способности человека: 1) чувственное представление, воображение (imaginatio) и 2) способность познания истинной действительности (intellectus) единой всеобъемлющей субстанции.

Imaginatio есть способность к производству неадекватных смутных идей. Неадекватное представление не есть само по себе заблуждение, но оно становится таковым, когда, не сознавая его недостаточности, мы считаем его полным и истинным.

Что касается области адекватного знания интеллекта, то в ней Спиноза различает две ступени: 1) рациональное познание (ratio), познание посредством умозаключений, и 2) интуитивное знание (scientia intuitiva), достоверное само по себе. Последнее касается принципов, первое — того, что из них следует.

ГЛАВА IX

Логика в Англии 6 XVII

Естествознание, бывшее в пренебрежении в эпоху феодализма, становится главным предметом научных исследований и стоит в центре научных интересов эпохи. В связи с этим зарождается и развивается в Англии материалистическая философия.

Главными представителями английского материализма XVII в были Франциск Бэкон Веруламский (1561—1626), Томас Гоббс (1588—1679), Джон Локк (1632—1704) и Исаак Ньютон (1642— 1727).

Подобно Декарту, Бэкон ставит задачу коренного преобразования философии и науки. Оба они стремятся низвергнуть схоластическую науку и воздвигнуть новое здание научного знания, но, в отличие от Декарта, который строил это новое здание на основе философского дуализма и рационализма, у Бэкона фундаментом научного знания являются материализм и эмпиризм. Будучи родоначальником английского материализма, он стоит во главе метафизического материализма, получившего широкое развитие на Западе в XVII—XVIII вв. Его эмпиризм оказал настолько глубокое влияние на английскую философскую мысль, что во всем последующем развитии философии в Англии эмпиризм стал в ней господствующим течением. Но, отстаивая эмпирическую линию в философии и науке, Бэкон выступал против того крайнего эмпиризма, на позиции которого постепенно перешла философская мысль в Англии.

Выступая против рационализма, с одной стороны, и против крайностей эмпиризма, с другой, Бэкон говорит, что ученый не должен уподобляться ни пауку, ткущему паутину из самого себя, ни муравью, который только собирает и накапливает материал, но должен, подобно пчеле, собирать и перерабатывать собираемый материал, преобразуя его в научную теорию.

Таким образом, по Бэкону, подлинную науку нельзя создать, черпая только из своего собственного рассудка, не опираясь на

347

опытные данные, но, с другой стороны, для этого недостаточно простого накопления голых фактов. Лишь на основе тщательного и возможно полного изучения фактов опыта и их обработки путем применения строго научного метода может быть, по учению Бэкона, создана истинная наука.

Бэконом был задуман обширный труд под заглавием «Великое возрождение наук» («Instauratio magna»), но им были выполнены лишь две части задуманного произведения. Первая — «О достоинстве и приращениях наук» — представляет собой общий обзор всех отраслей научного знания, дает классификацию наук и заключает в себе суждения автора об отдельных науках. Эта часть свидетельствует, что Бэкон не всегда умел по достоинству оценивать важнейшие достижения современной ему науки: он недооценивал роль математики в познании природы и отвергал систему Коперника.

В вопросе об отношении науки к религии он стоит на позиции учения о двойной истине и говорит, что только маленькие глотки философии могут вести к атеизму, более же глубокое знание философии приводит к религии. Естествознание и все науки, за исключением исторических, Бэкон называет философией, философию же в собственном смысле слова он, по примеру Аристотеля, называет первой философией, или универсальной наукой.

Бэкон требует коренного преобразования наук, исходя из нового взгляда на их задачи. Наука должна иметь своей целью счастье людей, их могущество, господство над природой. Назначение науки — быть средством к достижению человеческой власти над природой. Человек может столько, насколько велико его знание (tantum potest quantum seit). Но для того, чтобы дать человеку господство над вещами, сама наука должна коренным образом измениться. Схоластическая наука — пустое занятие, не пригодное для жизни. Что нужно для ее преобразования? Нужно обрезать ей крылья и подвязать гири, чтобы удержать ее среди земных вещей. В чем заключается то могущество, которое наука призвана дать человеку? Создать и ввести в данное тело новое свойство или новые свойства — к этому сводится задача наук. Например, наука должна найти способы изготовления золота или продления жизни, возвращения сил молодости.

Высоко ценя астрономию, Бэкон думает, что наука о небесных светилах станет предсказывать засухи и наводнения, урожаи и неурожаи, землетрясения, войны и народные восстания. Он ставит науке практическую задачу дать человеку могущество над природой, но его представление об этом могуществе еще в значительной мере носит фантастический характер. Он еще не освободился полностью от наивных суеверных воззрений алхимии, астрономии и магии.

Хотя Бэкон на первый план выдвигает практические задачи науки, однако он не является сторонником узкого одностороннего

348

практицизма. Кроме знания плодоносного, он признает и знание светоносное, которое, раскрывая нам природу вещей, непосредственно в данное время не приносит еще никакой пользы, но в будущем может принести столь огромные плоды, каких нельзя еще предвидеть сейчас. Более того, Бэкон готов даже допустить правомерность человеческого стремления к свету знания ради самого этого стремления.

Итак, Бэконом поставлена задача создать новую науку, имеющую своей целью дать человеку власть над природой. Для выполнения этой задачи он считает необходимым направить все "науки на путь открытий и изобретений. А для этого нужно дать наукам орудие — логику изобретения. Бэкон говорит, что, пока отсутствовала такая логика, научные открытия и изобретения делались случайно, наличие же логики изобретения приведет к тому, что развитие наук пойдет по правильному пути, научные открытия и изобретения перестанут быть делом случая, они будут производиться систематически по определенному плану и по строго научному методу.

Так, ставится новая задача, разрешению которой посвящается вторая часть главного философского труда Бэкона «Великое возрождение наук». Эта вторая часть появилась под заглавием «Новый органон наук» («Novum Organum scientiarum») в 1620 г. Бэкон работал над этим произведением 20 лет и перерабатывал его 12 раз, прежде чем опубликовать. Как показывает самое заглавие, Бэкон противопоставляет свою логику логике Аристотеля- его «Новый Органон» должен заменить старый аристотелевский «Органон».

Бэкон обрушивается на Аристотеля, громит его философию и логику, видя в их господстве главную причину застоя наук, их бесплодности, засилия в философии и науках глубоко укоренившихся заблуждений, которые необходимо выкорчевать. Бесплодность и уродливость средневековой схоластической науки он объясняет тем, что в ней утвердилась диктатура аристотелевской философии и логики. Выражая свое презрительное отношение к Аристотелю, Бэкон говорит, что река времени вынесла на поверхность такой навоз, как учения Платона и Аристотеля, тогда как 'подлинно научные теории Демокрита были преданы незаслуженному забвению. На самом деле Бэкон был несправедлив по отношению к Аристотелю, он не знал подлинного Аристотеля, который был ему известен только в схоластизированном виде.

Бэкон ополчается против силлогистики Аристотеля, выдвигая против нее индукцию, и критикует индукцию Аристотеля как ненаучную, противопоставляя ей свою теорию научной индукции. Даваемая им критика силлогизма поверхностна. Он говорит, что силлогизм состоит из предложений, а предложения из слов, слова же являются обозначениями вещей; поэтому если выраженное в слове представление о вещи является смутным или неверным,

349

то весь силлогизм рушится, поскольку он построен на смутных и ошибочных представлениях о вещах. Но эта критика силлогизма не попадает в цель. Она справедливо указывает, что одной формальной правильности силлогистического вывода недостаточно для получения истинного заключения — для этого необходимо еще наличие верных посылок. Эта критика, однако, нисколько не затрагивает вопроса о познавательной ценности самой функции силлогизма, ее роли в процессе познания.

Историки логики отмечали, что Бэкон сам в своей критике силлогизма применяет силлогизм, опровергая фактически самого себя на практике. С Бэконом можно согласиться, лишь поскольку, разумеется, при посредстве одних только силлогизмов нельзя [построить науки и общие суждения, из которых исходят в силлогистических выводах, не должны быть произвольно принятыми.

В результате своей критики Бэкон выносит аристотелевско-схоластической логике суровый приговор: «Органон» Аристотеля не только бесполезен, но глубоко вреден для науки; он не только не является инструментом научного исследования и движения науки вперед к новым открытиям и изобретениям, но, наоборот, служит лишь закреплению заблуждений и тормозит развитие наук. По мнению Бэкона, самое большее, на что может претендовать логика Аристотеля,— научить методам ведения прений и способам убеждения людей. Но одно дело — искусство побеждать в словесных спорах и совершенно иное дело — побеждать природу, овладеть научными истинами, чтобы применять их на практике для блага человечества. Бэкон говорит, что о философии должно судить по ее плодам, по ее практической ценности. Та философия, которая не приносит ничего полезного и прекрасного, пуста и суетна, в особенности же если вместо виноградных гроздьев и олив она производит лишь шипы и колючки пустых споров. Именно такой, по мнению Бэкона, была аристотелевско-схоластическая философия.

Бэкон, подобно Декарту, считает, что для того, чтобы построить новое здание науки, нужно сперва разрушить старое здание и поэтому следует начать с сомнения и критического пересмотра всего прежнего достояния научного знания. Необходимо прежде всего освободить ум людей от старых заблуждений, очистить ум так, чтобы он, подобно чистому зеркалу, отражал мир таким, каким он есть на самом деле. Этому очищению ума, устранению всего того, что засоряло науку, посвящено начало «Нового Органона» Бэкона. «Разрушительная» часть (pars destruens) «Нового Органона», предваряющая «сознательную» часть, содержит в себе учение «об идолах» (призраках). Это учение занимает в логике Бэкона, по его собственному сравнению, такое же место, как учение о софизмах в логике Аристотеля.

Бэкон считает первым необходимым условием для создания подлинно научного знания освобождение человеческого ума от

350

призраков (идолов), которые скрывают от него подлинную природу вещей и препятствуют познанию истины. Бэкон учит, что есть четыре вида таких призраков: 1) идолы рода (idola tribus), заблуждения, присущие самой природе человека и потому свойственные всем людям; 2) идолы пещеры (idola species), зависящие от индивидуальных особенностей отдельных людей; 3) идолы рынка (idola fori), коренящиеся в привычном словоупотреблении, и 4) идолы театра (idola theatri), источником которых является вера в авторитеты. Самыми могущественными идолами, от которых наиболее трудно освободиться, Бэкон считает идолы человеческого рода, которые присущи всем людям по самой их природе.

К идолам человеческого рода Бэкон относит те искажения действительности, которые совершает человек, истолковывая природу по аналогии с собой. Человек склонен представлять себе окружающую природу антропоморфически, он привносит свою собственную природу во внешнюю природу и тем самым искажает отражение этой природы в своем уме. К таким идолам относится понятие целей, если ими объясняют явления природы. Необходимо изгнать аристотелевские «целевые причины» (causae finales) из физики.

Что касается идолов пещеры, зависящих от своеобразия индивидуальности людей, то Бэкон здесь имеет в виду то различие между умами людей, что они, преувеличивая различие между вещами, не замечают надлежащим образом сходства между ними, тогда как от других ускользает различие и они преувеличивают сходство между наблюдаемыми предметами. Для познания природы одинаково важно точно устанавливать как различие, так и сходство между вещами. Равным образом к идолам пещеры относится чрезмерная приверженность одних людей к старым взглядам, а других — ко всему новому. Необходимо изгнать из наук и идолов пещеры, не увлекаться чрезмерно ни старыми, ни новыми взглядами, не пренебрегать теми истинами, которые установлены древними, и, с другой стороны, не относиться с пренебрежением к новым научным открытиям.

Сущность идолов рынка, являющихся заблуждениями слова, Бэкон усматривает в самообмане: люди, не знающие самих вещей, воображают, будто они их знают, так как у них имеется чисто словесное знание, почерпнутое не из знакомства с самими вещами. Эту чисто словесную мудрость необходимо отличать от знания самих вещей, и замена знания чисто словесной мудростью служит причиной заблуждений, именуемых «идолами рынка».

Обильным источником заблуждений являются идолы театра. Это — ложные мнения, основанные на вере в авторитеты, в частности, сюда относятся учения различных философских школ. Все прежние философские школы, всю историю философии Бэкон уподобляет театру, где перед зрителями разыгрываются различ-

351

ные вымышленные истории. Все философские системы до сих пор изображали не действительный мир, а мнимый. Их содержание— лживые вымыслы.

Итак, для торжества подлинной науки, по учению Бэкона, нужно ниспровергнуть все авторитеты, разбить кумиры, которым человечество ранее поклонялось, отвергнуть всевозможные идолы, державшие в плену человеческую мысль, покончить с иллюзиями. Нужно вымести весь этот сор, чтобы очистить место для науки, свободной от всяких предвзятых взглядов и необоснованных мнений. Бэкон призывает расстаться с прошлым и начать строить все заново. Но при этом он считает необходимым, чтобы познающий ум не был предоставлен самому себе, но был заранее вооружен научным методом. Подобно тому как если бы люди в своей трудовой деятельности работали голыми руками без помощи орудий, они достигли бы ничтожных результатов, точно так же они достигли бы небольших результатов в науке, если бы в своих научных исследованиях не руководствовались бы правильным научным методом.

По Бэкону, задача логики заключается в разработке научного метода, указывающего правильный путь открытия истины. В его понимании логика должна стать логикой научных открытий и изобретений, служить инструментом для этой цели; при помощи его научные открытия будут производиться систематически и даже механически, с легкостью, без больших умственных усилий.

Преувеличивая роль метода, Бэкон недооценивает роль творческой изобретательности и личного дарования в научной деятельности. Для него все дело — в знании метода. Главное для развития наук, по его мнению, заключается в создании научного метода. Таким методом, по Бэкону, является индукция. Наука должна исходить от чувственных данных и от единичных фактов. Но часто ученые от этих единичных фактов сразу взлетают к самым общим положениям и из этих высших положений выводят средние. Этот путь ошибочен. Исходя от единичных фактов, следует восходить к обобщениям постепенно, шаг за шагом, без скачков. Лишь постепенно поднимаясь по лестнице со ступеньки на ступеньку, мы в конце концов достигаем надежных общих принципов.

Истинный научный метод, по Бэкону, исходит от единичных случаев, от них мы переходим к самым низшим обобщениям, затем к средним обобщениям и, наконец, от них к самым высшим всеобщим положениям. Самыми важными и самыми ценными в науке, по мнению Бэкона, являются средние положения, во-первых, потому что они имеют наибольшее практическое значение для жизни людей, для их счастья, а во-вторых, потому что на средних положениях основываются и высшие принципы науки— самые широкие обобщения Последние, по сравнению со средними положениями, являются бессодержательными.

352

Согласно логике Бэкона, сначала наблюдениями и экспериментами должно установить факты, а затем путем индукции от познания фактов переходить к познанию общих законов. Все общие положения, получаемые посредством обобщения фактов, Бэкон называет «аксиомами». Так, в 104-м афоризме «Нового Органона» он говорит об аксиомах самых общих (axiomata gene-ralissima), которые называются принципами, об аксиомах средних и низших (axiomata media и axiomata minora) и, наконец, об аксиомах самых низших (axiomata infima), которые, как он говорит, незначительно отличаются от голого опыта (experientia unda).

Должно сказать, что у Аристотеля слово «аксиома» (а= ), даже поскольку оно берется в логическом смысле, употребляется в трех значениях: 1) оно означает первые принципы отдельной науки (значение, которое термин «аксиома» имеет у математиков) ; 2) в специальном техническом смысле как последние принципы всякого знания (таков, например, у Аристотеля закон противоречия, 3) аксиомой иногда у Аристотеля называется всякое суждение (предложение).

Дело в том, что греческое слово «аксиома» происходит от глагола agiow, что значит «признавать» или «принимать что-либо за истинное», и по своему первоначальному смыслу слово «аксиома» означает любое предложение или суждение, принимаемое за истину, а затем в науках и философии аксиомой стали называть то, что самоочевидно и не требует никакого доказательства. Термин «аксиома» означал любое суждение у стоиков, у Цицерона, Плутарха, Диогена Лаэрция, Геллия, Галена. Также у Рамуса и его последователей аксиомой называлось всякое предложение или суждение. В отличие от рамистов у Бэкона аксиомой называется всякое общее суждение, тогда как рамисты и частные суждения называли аксиомами.

По учению Бэкона, после установления фактов наука должна перейти к установлению аксиом, т. е. общих положений, именно к обобщению данных опыта путем истинной индукции. Бэкон критикует индукцию Аристотеля и схоластиков, называя ее «индукцией через простое перечисление». Существенным ее недостатком Бэкон считал то, что в ней исключительное внимание уделялось положительным инстанциям, т. е. перечислению случаев, подтверждающих выводимое общее положение (аксиому), но не уделялось должного внимания поискам отрицательных инстанций. Между тем одна отрицательная инстанция опровергает общее положение, хотя множество случаев могло быть приведено для его подтверждения.

Аристотелевской индукции через простое перечисление (per enumerationem simplisem) Бэкон противопоставляет свою истинную индукцию через исключение (per rejectionem). Сущность истинной индукции, по учению Бэкона, заключается в том, что

353

посредством самого тщательного сравнения максимального множества фактических данных, относящихся к изучаемому явлению, познаются несущественные условия изучаемых явлений и они исключаются, так что в результате этой логической операции остаются лишь существенные условия.

Таким образом, истинная индукция состоит в исключении всего несущественного, в отбрасывании всего того, что отсутствует при отсутствии изучаемого качества. Необходимо накопить в возможно большей полноте материал и составить таблицы: 1) таблицу присутствия, охватывающую все случаи, в которых изучаемое свойство имеется налицо; 2) таблицу отсутствия, когда данное свойство отсутствует (разумеется, невозможно привести все бесчисленные случаи отсутствия данного свойства, достаточно ограничиться лишь указанием случаев, весьма сходных с теми, в которых исследуемое свойство присутствует), и 3) таблицу степеней или сравнения, охватывающую случаи, в которых изучаемое свойство присутствует в различной степени.

Составление таких таблиц Бэкон считает необходимым предварительным условием для применения индукции.

На основе материала, представленного в этих таблицах, отыскивается, какое свойство всегда сосуществует с исследуемым свойством и всегда отсутствует, когда отсутствует исследуемое свойство, а также вместе с последним увеличивается и уменьшается. Вместе с тем это искомое свойство должно представлять собой определенное видоизменение общего свойства тел, именно величины и формы образующих тело мельчайших его частиц, их расположения и движения. Это и будет истинная основная причина изучаемого свойства. Ее Бэкон называет «субстанциальной формой», заимствуя этот термин у схоластиков.

Таким образом, задачей индукции Бэкон считает отыскание субстанциальных форм вещей, под которыми он понимает сущность вещей и явлений, внутреннюю причину свойств вещей.

Понятие «формы» у Бэкона страдает неясностью. С одной стороны, он признает формы материальными, считая их не чем иным, как сочетанием мельчайших материальных частиц, движущихся по чисто механическим законам. С другой стороны, он говорит о душе как «о форме форм», и его учение о формах смыкается со схоластическими представлениями. Форма вещи у Бэкона есть подлинная природа вещи, как она есть в действительности, в отличие от того, какой вещь нам является. Но в понимании форм как сущности вещей у Бэкона основная материалистическая линия сочетается со схоластически-идеалистическими наслоениями.

В своем учении о формах вещей Бэкон возрождает атомистику Демокрита. Из всех предшествовавших ему философов он выше всего ставит Демокрита. Он хвалит Демокрита за то, что он занимался анализом самой природы, ее расчленением и

354

анатомизированием (dissectio atque anatomia mundi). Он видит в Демокрите основоположника той философии, которая требует изучения сложных вещей и явлений путем их расчленения, разложения на простейшие части.

То новое, что дает Бэкон в своей теории индукции, сводится в основном к двум положениям. Во-первых, желая устранить случайный характер выводов, получаемых по индукции, он рекомендует систематически собирать факты и составлять таблицы, стремясь к возможной полноте обзора фактов. Во-вторых, он требует, чтобы главное внимание было обращено на отрицательные инстанции, ибо, как бы много положительных фактов ни было собрано для защиты какого-либо общего положения, достаточно одного отрицательного примера, чтобы это общее положение было опровергнуто.

Бэкон подчеркивает особо важное значение отрицательных инстанций. Надо их отыскивать, идти им навстречу. Единственный надежный путь опытного знания, по Бэкону, лежит через отрицательные инстанции. Именно возможность отрицательных инстанций и делает опытное знание делом сложным и трудным. Бэкон говорит, что одним из могущественных «идолов человеческого рода» является склонность людей видеть в природе больше порядка, чем в ней есть. И в силу этого человеческий ум вообще более подчиняется влиянию положительных инстанций, нежели отрицательных.

Самому Бэкону была ясна недостаточность его индуктивного метода и те трудности, с какими было сопряжено его применение. В самом деле, для составления таблиц по методу Бэкона необходимо собрать чрезвычайно обширный материал, и притом никогда не может быть гарантии, что мы исчерпали все возможные случаи.

Таким образом, процесс бэконовской индукции чрезвычайно длительный, не дающий вполне надежных результатов. Поэтому у Бэкона возникла мысль о дальнейшем усовершенствовании его истинной индукции и он пришел к «идее прерогативных инстанций». Это — важнейшее открытие, которым Бэкон обогатил науку логики. Он ставит вопрос, нельзя ли процесс истинной индукции сократить и при этом получить выводы не менее, а еще более надежные. Бэкон делает открытие, что бывают случаи прерога-тивные, имеющие то преимущество, что в них исследуемое явление выступает в столь чистом и несмешанном виде, что представляется возможность быстро и легко различить случайное от существенного. Прерогативные инстанции дают возможность применить ускоренную индукцию, поскольку в этом случае отпадает необходимость составлять громоздкие таблицы и исходить из сравнения представленных в них многочисленных случаев. Немногочисленные Прерогативные инстанции вполне достаточны для надежного вывода.

355

Бэкон насчитывает 27 видов прерогативных инстанций. Перечисление их носит несистематический, беспорядочный характер, и приводимые прерогативные инстанции неравноценны. Среди них много таких, которые вовсе не могут претендовать на признание их прерогативными. Вместе с тем в даваемом Бэконом перечне прерогативных инстанций имеются весьма ценные.

Наибольшее значение имеют следующие бэконовские прерогативные инстанции: единичные (instantiae solitariae), переходящие (instantiae migrantes) и инстанции креста (instantiae cru-cis). Единичные инстанции, по учению Бэкона, бывают двух видов: во-первых, сюда относятся предметы, сходные между собой только в исследуемом свойстве и не имеющие никаких других общих свойств за исключением исследуемого, и, во-вторых, предметы, которые, наоборот, подобны другим предметам во всем за исключением исследуемого свойства.

Таким образом, бэконовские единичные прерогативные инстанции предвосхищают миллевские методы единственного сходства и единственного различия. Переходящие инстанции мы имеем тогда, когда исследуемое свойство то возникает, то исчезает, ослабевает и усиливается. Этот вид прерогативных инстанций предвосхищает миллевский метод сопутствующих изменений. Инстанциями креста Бэкон называет такие случаи, когда исследователь стоит как бы на перекрестке двух дорог и ему предстоит сделать выбор, по какой же из них пойти. Инстанция креста — это такой опыт, который имеет решающее значение для принятия одного из альтернативных положений и отбрасывания друго-^ го. Решение вопроса в этом случае зависит от постановки надлежащего эксперимента (experimentum crucis). Бэкон приводит ряд примеров подобного эксперимента.

Сам Бэкон пытался на практике применить свой метод истинной индукции и избрал предметом своего исследования явления тепла и холода. Он пришел к выводу, что «формой» (причиной) теплоты является вибрирующее движение мельчайших частиц материи и это движение передается от одних тел (более теплых) другим (менее теплым). Желая экспериментально изучить, каким образом холод действует на органическое тело, Бэкон стал набивать снегом куриц, простудился и умер.

Увлекаясь экспериментами, Бэкон не обладал таким дарованием экспериментатора, как Галилей и Декарт, и не обогатил естествознание никакими открытиями. Он верил во всемогущество научного метода, полагая, что его метод «мало предоставляет проницательности и силе ума», что этот метод почти уравнивает умы и способности, потому что он устанавливает подробно разработанные правила, которые остается только методически применять.

Бэкон считал, что его метод дает человеческому уму как бы циркуль и линейку, при помощи которых самая неопытная рука

356

может чертить без труда круги и прямые линии. В данном вопросе его взгляд совпадает со взглядом Декарта, который утверждал, что естественный свет разума одинаков у всех людей, превосходство же в научном исследовании одних перед другими заключается в том, что те, которые руководствуются знанием правильных логических приемов, лучше управляют своим разумом в деле открытия новых истин. Оба они — и Бэкон и Декарт — одинаково понимают логику как науку о научном методе, применение которого ведет к открытию новых истин.

Выдающееся место Бэкона в истории логики прежде всего определяется тем, что его логика построена на материалистической основе. Характеризуя философские воззрения Бэкона, Маркс назвал его родоначальником английского материализма, но при этом отмечал, что его учение кишит теологическими непоследовательностями. Материализм Бэкона был метафизическим, но еще не стал, как у Гоббса, механистическим. Об этом К. Маркс пишет: «У Бэкона, как первого своего творца, материализм таит еще в себе в наивной форме зародыши всестороннего развития. Материя улыбается своим поэтически чувственным блеском всему человеку» !. Поэтому в философии и логике Бэкона качество не сводится к количеству как у представителей механистического материализма. Но у него это проводится в ущерб значению математики в познании природы.

Идея опытного естествознания у Бэкона не поднимается до идеи математического естествознания. Он даже склонен был относиться отрицательно к применению математических методов в физике, считая, что, поскольку физика имеет" дело с качествами, а математика с количеством, ошибочно подходить к физическим явлениям с математическими формулами.

В разработке теории индукции Бэкону принадлежит огромная заслуга: он возродил и развил дальше демокритовско-эпи-курейскую теорию индукции, однако он не создал законченной теории научной индукции, заложив лишь ее фундамент. Заслугой Бэкона была борьба за свободу науки, за ее независимость от религии и теологии, от авторитетов всякого рода. Бэкон резко критиковал как догматиков, которые считали, что уже все исследовано и остается лишь обращаться к авторитетам, так и агностиков, отрицавших всякую возможность познания. Бэкон убежден в том, что человек способен познать объективную истину, причем он считает, что подлинная наука в его время делает лишь свои первые шаги. Ему не чужда идея развития науки.

Младший современник и друг Франциска Бэкона Томас Гоббс продолжал линию Бэкона в английской философии и создал систему материалистически-механической философии. Называя Гоббса систематизатором бэконовского материализма,.

'К. Маркс и Ф Энгельс Сочинения, т 2, стр 142—143

357

Маркс и Энгельс вместе с тем отмечали, что в учении Гоббса совершилось дальнейшее развитие материализма в направлении к одностороннему механическому мировоззрению. Как указывали Маркс и Энгельс, в философии Гоббса «чувственность теряет свои яркие краски и превращается в абстрактную чувственность геометра. Физическое движение приносится в жертву механическому или математическому движению; геометрия провозглашается главной наукой»2.

Но если таким образом материализм Гоббса стал односторонним, лишен того красочного многообразия, какое было у ма-мериализма Бэкона, и носит чисто рассудочный характер, зато, как отмечают К. Маркс и Ф. Энгельс, материализм «с беспощадной последовательностью развивает все выводы рассудка»3, в частности уничтожает «теистические предрассудки бэконов-ского материализма»4.

Если Бэкон развил дальше демокритовско-эпикурейскую логику, то Гоббс возродил и развил номиналистическую логику стоиков.

Отметим вкратце основные пункты сходства и различия между воззрениями Гоббса и Бэкона.

Что касается отношения к религии, то материалистическая философия Гоббса, как отметил К. Маркс, 'последовательнее учения Бэкона, она отрицает существование бога, Гоббс говорит, что люди выдумали богов вследствие незнания истинных причин явлений природы. Он объявляет религиозные представления антинаучными и абсурдными. Но это только в теории. А на практике Гоббс требует от каждого гражданина признавать господствующую государственную религию, верить в ее догматы, относясь к ним так, как к пилюлям, прописанным врачом: глотать их, не разжевывая (ибо если станешь их разжевывать, то узнаешь их подлинный вкус — их нелепость). Такое странное отношение к религии у Гоббса объясняется тем, что его материализм, как и материализм Бэкона и вообще английских мыслителей XVII в., квалифицируется классиками марксизма как «аристократический» (по выражению Энгельса).

Если в своих воззрениях на материю Фр. Бэкон примыкал к атомистике Демокрита, то, по Гоббсу, частицы, из которых состоит материя, не следует мыслить неделимыми. Гоббс отвергает аристотелевскую первоматерию, лишенную всякой формы. Он отрицает и пустое пространство, так как, по его учению, всякое бытие есть тело, Гоббс объявляет несостоятельным общее понятие материи, считая его абстракцией, которой не соответствует ничто в объективной реальности: реально существуют только отдельные конкретные единичные тела. Объективно телам

2 К. Маркс и Ф Энгельс Сочинения, т 2, стр. 143.

3 Там же.

4 Там же, стр. 144.

358

Присущи только Два свойства: протяженность и движение. Поэтому основными науками являются геометрия и механика.

Все, что происходит во Вселенной, все изменения в ней, по Гоббсу, сводятся к движению. Действие на расстоянии Гоббс, как и Декарт, отрицает. Движение передается телу каким-либо движущимся телом либо путем непосредственного соприкосновения, либо через среду. Гоббс — строгий детерминист. По его учению, в природе все детерминировано, в том числе и человеческое поведение и человеческая психика. Ощущение, по Гоббсу, в своей основе есть особый вид движения: когда на органы внешних чувств действуют движения каких-либо тел, то эти движения передаются мозгу, далее распространяются к сердцу и, наконец, оттуда идет обратное движение; это обратное движение и есть ощущение.

Таким образом, физиологическую основу ощущения Гоббс понимает как отраженное движение. Если у Декарта впервые встречается понятие рефлекса для объяснения поведения животных, которые мыслятся автоматами, не имеющими психики, то у Гоббса впервые понятие рефлекса применяется для объяснения психических процессов. Сами же по себе качества ощущений (цвета, звуки и т. д.), то мнению Гоббса, являются чисто субъективными; это — изменения, происходящие в самом воспринимающем субъекте и не отражающие объективной реальности. В признании субъективности качеств ощущений Гоббс идет дальше Галилея, однако не скатывается до субъективного идеализма Беркли, признавая объективное существование вне нас телесного мира, который своими воздействиями вызывает ощущение в нас. Но эти ощущения, по Гоббсу, не отражают объективной действительности так, как она есть на самом деле.

Начинаясь, с ощущений, человеческое познание, по учению Гоббса, переходит затем в стадию памяти, содержание памяти и представляет собой опыт. Но опыт не может дать знания, обладающего характером всеобщности. Наука, устанавливающая общие положения, возможна лишь благодаря тому, что человек обладает речью. А именно, в целях общения между собой и сообщения другим своих представлений люди стали сочетать с представлениями о предметах определенные знаки. В особенности в роли таких знаков стали выступать слова. При этом одно и то же слово применяется ко многим сходным предметам. Так, благодаря языку в распоряжении людей появились общие для многих сходных вещей знаки и вследствие этого стало возможным знание общего.

Согласно номиналистической концепции Гоббса, в самой объективной действительности нет общего, только слова служат носителями общего, всеобщность только в словах. Но наименования вещей словами есть дело людей. Одни и те же предметы по-разному называются у различных народов. Гоббс полагает,

359

что те или иные группы людей договорились так или иначе называть предметы. Таким образом, имена вещей — выдумка людей. Поскольку всеобщность присуща только словам, наука, устанавливающая общие положения, является искусственным изобретением людей. Первые истины в науке — произвольны, они всецело зависят от договоренности людей, как именовать те или иные предметы. Такова «теория произвола», на которой Гоббс строит свое учение о научном познании. Подлинный мир — мир единичных тел, тогда как все общее — только создание человеческого ума.

По учению Гоббса, наука идет дальше опыта, опыт доставляет только материал, который наука перерабатывает во всеобщие необходимые положения. Опыт легко может быть опровергнут новыми данными, наука же устанавливает неопровержимые истины. Наука достигает своей цели — всеобщего необходимого знания путем оперирования общими именами. Мышление есть не что иное, как связывание и разъединение имен, их сложение и вычитание. Мыслить — значит производить исчисление. Так, Гоббс предвосхищает идею математической логики, но эту идею он лишь мимоходом высказывает, не развивая ее.

В своей логике Гоббс придает большое значение определению понятий. Так как, по его учению, имена суть произвольно установленные по договоренности людей обозначения предметов для сообщения друг другу своих представлений о них, то необходимо, чтобы точно и твердо было установлено значение имен. А этому служит логическая операция определения.

Основными процессами мышления Гоббс считает сравнение, сочетание и разделение имен (идей). Суждение, по Гоббсу, есть такое сочетание имен, в котором первое и второе имя суть названия одной и той же вещи. В суждении вещь характеризуется своими качествами. Если бы мы не могли сочетать имена в предложения, то мы не были бы в состоянии познавать свойства (акциденции) вещей.

По учению Гоббса, истина не есть свойство вещей; она, как и ложь, только в речи. Истины еще нет и в именах, пока они берутся изолированно, каждое само по себе. Только когда имена соединяются в предложение, возникает суждение,, свойство которого— быть истинным или ложным. Так, если мы возьмем суждение: «Если кто-либо человек, то он живое существо», то оно истинно, потому что в нем предмету, именуемому «человек», дается еще другое соответствующее ему имя более широкого объема. Имена могут быть большего и меньшего объема соответственно тому, обозначают ли они более или менее широкий круг сходных предметов. Роды и виды относятся только к именам, только имена могут быть общими, и, следовательно, им может быть присуща большая или меньшая общность, больший или меньший объем. Роды и виды", будучи не более чем

330

именами, не имеют, по Гоббсу, того познавательного значения, которое им присывали Платон и Аристотель: в них не раскрывается сущность вещей. В этом Гоббс согласен с древними стоиками, с их критикой логики Платона и Аристотеля. - В логике Гоббса, как и в логике стоиков, на первый план выдвигаются условные суждения. Поскольку основной задачей научного знания ставится позиание причинной связи, условные суждения признаются наиболее подходящей для этого логической формой. Гоббс об этом пишет, что люди науки «могут более надежно умозаключить при помощи гипотетических предложений, чем при помощи предложений категорических»5. Так же, как стоики, Гоббс признает тесную, неразрывную связь между мышлением и языком, вследствие чего у него имена отождествляются с понятиями, а предложения с суждениями.

Логика Гоббса состоит из учения об именах (понятиях, идеях), предложениях (суждениях), умозаключениях (силлогизмах), истине и лжи и о научном методе.

В основе логики Гоббса, как в древности у стоиков и эпикурейцев, лежит теория знаков. Согласно этой теории, знаки бывают естественные (так, тучи являются знаком наступающего дождя) и искусственные, создаваемые самим человеком. Знаками последнего рода являются слова человеческой речи. Для Гоббса понятия человеческого ума суть не что иное, как имена.

Подобно тому как в древности у Демокрита логика входила в цикл физических сочинений, Гоббс включает логику в «учение о теле» в качестве первого его раздела.

Что касается логического закона тождества, то он выступает у Гоббса в качестве условия научной точности в виде требования, чтобы в рассуждении каждое слово всегда употреблялось в одном определенном значении. Гоббс считает выполнение этого требования первым условием достижения истины.

Гоббс говорит, что для научного употребления годятся только имена, имеющие постоянное определенное значение. В своей классификации имен Гоббс устанавливает особый класс «непостоянных» имен. Это — имена, которые имеют разное значение у различных людей и в разное время. Таковы, например, термины, обозначающие моральные понятия—'Понятия добра и зла, добродетелей и пороков.

В зависимости от интересов различных лиц и их вкусов одни и те же поступки одними называются хорошими, другими признаются дуряыми. Например, то, что один называет трусостью, другой — благоразумием. Так же обстоит дело и с понятиями о праве. Одни хвалят то, что другие порицают. Гоббс говорит о смутности, сбивчивости и противоречивости моральных, юридических и политических понятий, об их неустойчивости и измен-

8 Т. Гоббс Избранные сочинения. М — Л, 1926, стр. 30

361

чивости. Он указывает на разноречивость взглядов авторов, которые до него писали по этим вопросам. Он льстит себя надеждой, что ему удалось внести ясность и определенность в эти вопросы созданием «социальной философии», построенной математическим методом. Но Гоббс глубоко ошибался, думая, что возможно добиться единогласия в решении общественных вопросов — социальных, правовых и моральных и тем самым уничтожить раздоры и вражду в обществе, если применить строго научный математический метод и к этой области явлений. Ему и в голову не приходила мысль, что феодальное и буржуазное общество состоит из антагонистических классов, враждебно противостоящих один другому. Напротив, он учил, что общество состоит не из классов, а из отдельных индивидов, из которых каждый преследует только свои личные интересы.

Закон противоречия и закон исключенного третьего Гоббс признает самоочевидными аксиомами. Эти законы мышления в формулировке Гоббса в сущности говорят о несовместимости положительных и отрицательных имен — понятий, что они взаимно исключают друг друга и из каждой пары таких имен понятий одно всегда применимо к любой вещи.

Гоббс критикует онтологическую формулу закона противоречия: «Одна и та же вещь не может одновременно быть и не быть, считая ее темной, абсурдной и смешной, так как смысл этой формулы в сущности таков: все, что есть, существует или не существует.

Закон противоречия и закон исключенного третьего у Гоббса выступают как основные необходимые условия логического исключения. Они указывают, что нельзя слагать (соединять частицей «есть») положительные и отрицательные имена одинакового содержания (например, белый и небелый), но следует сделать выбор между соответствующими положительным и отрицательным именами.

Таким образом, у Гоббса законы противоречия и исключенного третьего являются законами образования правильных предположений (суждений) из имен (понятий).

В своем учении об именах Гоббс дает несколько классификаций имен по различным основаниям их деления.

По тому, что обозначается именами, Гоббс делит имена на названия тел (например, человек), названия акциденций, т. е. свойств тел (например, движение, разумность и вообще все абстрактное), названия явлений (например, чувственные качества, а также пространство, время) и, наконец, названия самих имен (названия второго порядка, когда мы говорим об имени как таковом).

Гоббс говорит, что существуют четыре рода имеющих имена вещей (rerum notinatarum): 1) тела (corpora), 2) акциденции (accidentia), 3) явления (phantasmata) и 4) сами имена

362

(nomina ipsa). Это есть то, что можно назвать учением Гоббса о категориях (самых широких классах всего существующего).

По качеству Гоббс делит имена на положительные и отрицательные (например, белый и не белый).

Затем Гоббс делит имена по степени общности. Имя может либо обозначать единственный предмет, либо прилагаться к целому классу сходных предметов, причем эти классы могут быть более и менее обширными. Роды и виды суть только общие имена более и менее широкого объема. Самые широкие по объему имена — «тело», «акциденция», «явление» и «имя». Что же касается общепринятых в логике категорий, то Гоббс считает их просто именами имен.

Слова «каждый», «все», «некоторые» и т. п. Гоббс считает не именами, а частью их, и соответственно тому, какая из этих частей имеется в том или ином имени, он делит имена на единичные, партикулярные и универсальные.

Гоббс делит также имена на односмысленные и многосмы-сленные (омонимы), на конкретные и абстрактные, абсолютные и относительные. Приводя эти классификации, он подчеркивает, что во всех этих делениях дается различие не вещей, а имен.

Есть у Гоббса еще деление имен на простые и сложные. Он указывает, что термин «имя» имеет различное значение в грамматике и логике (подобно тому как, например, слово «парабола» имеет различное значение в математике и риторике). В грамматике каждое имя представляет собой одно слово, тогда как в логике единое имя может быть выражено многими словами, обозначающими одну вещь. В логике сложное имя образуется из совокупности простых имен. Так, «тело» есть простое имя, «одушевленное тело» — сложное имя, «разумное одушевленное тело» — еще более сложное имя. Поскольку имя «человек» эквивалентно имени «разумное одушевленное существо», оно тоже представляет собой сложное имя.

Таким образом, сложное имя может быть выражено как многими словами, так и одним словом. Все дело тут в сложности или простоте того, что обозначается тем или иным именем.

Гоббс делит имена еще на первичные и вторичные, относя к первой группе имена вещей (человек, камень), а ко второй — имена имен (род, вид, предложение, умозаключение). Сначала в человеческом уме появляются первичные имена, позже вторичные.

Большое внимание в своей логике Гоббс уделяет учению об определении. Указывая, что определение устраняет двусмысленность, он пишет: «Существо определения кроется в отграничении, т. е. в фиксировании значения определяемых имен, в отграничении его от всех других значений» 6. Гоббс дает следую-

6 Т Гоббс. Избранные сочинения, стр. 60.

363

щее определение определения: «Определение есть суждение, предикат которого расчленяет субъект, когда это возможно, и разъясняет его, когда это невозможно»7.

Назначение определения — сделать представление о вещи ясным и понятным. Высказывания Гоббса об определении противоречивы. С одной стороны, определение должно быть не чем иным, как объяснением имени. В этом плане он высказывается за номинальное определение. И в таком аспекте он допускает и такие определения, которые указывают на род и видовое отличие. Такого рода определения, по учению Гоббса, отнюдь не раскрывают сущности вещей, а только служат разъяснению определяемого имени. Притом, не всегда указание на род и вид может служить определением, поскольку род и видовое отличие сами часто нуждаются в разъяснении. С другой стороны, Гоббс требует не номинального, а реального определения, когда говорит, что «все, что имеет причину и было произведено, должно быть определено посредством этой причины и способа возникновения» 8.

В общем, по мнению Гоббса, определения должны быть различными для разного рода понятий. Так, он говорит, что определение расчленяет вещь на ее части и поэтому его предикат ие может быть выражен одним словом. С другой стороны, иногда, по мнению Гоббса, для разъяснения данного имени просто прибавляется другое слово, имеющее то же самое значение. В этом случае мы имеем чисто номинальное определение. Такое определение, согласно Гоббсу, может быть дано и самым общим понятием.

Гоббс впервые ввел в логику генетическое определение, которое уже было в ходу в геометрии (например, определение круга как фигуры, образующейся при вращении радиуса вокруг центра) . Применяет он и определения путем перечисления частей, из которых состоит вещь.

Учение Гоббса об определении заключало в себе следующую трудность, которую оно не в состоянии было преодолеть. С одной стороны, по этому учению, определение совершенно произвольно и не подлежит никакому доказательству. С другой стороны, всякое определение есть предложение (суждение), которое как таковое, как сложение имен является истинным или ложным. Но ведь если оно совершенно произвольно, то не может быть речи об его истинности или ложности. Эта апория возникает у Гоббса из его крайней номиналистической точки зрения, отождествляющей имена и понятия. Ведь имена как слова могут быть весьма различны и могут изменяться и создаваться по воле людей, как это бывает, когда ученые создают научную терминологию или писатель занимается словотворчеством, тогда как

7 Т. Гоббс. Избранные сочинения, стр. 59.

8 Там же, стр. 58—59.

364

самые понятия о вещах детерминированы объективной реальностью, которую они отражают.

О логическом делении понятий Гоббс говорит, когда он рассматривает «схемы предикаментов». Он приводит примеры дихотомического деления, которое было принято в школе рами-стов, следовавших Платону в вопросе о делении понятий, но указывает, что нет необходимости всегда придерживаться дихотомии. Хотя дихотомическое деление на взаимно исключающие друг друга противоположности может быть проведено при любом логическом делении, но нередко такое деление будет нецелесообразным, искусственным. Так, например, для схемы предикаментов отношений подходит более трихотомия, чем дихотомия. А именно, отношения бывают отношениями величины (равенство и неравенство), отношениями качества (сходство и несходство) и отношениями порядка по месту и времени. Гоббс предупреждает, что в схемах предикаментов следует видеть не различия самих вещей, а только различия имен.

Приступая к учению о суждении, Гоббс прежде всего отмечает, что сочетания слов могут обозначать вопросы, желания, просьбы, обещания, угрозы, приказы, жалобы и выражения разных настроений. То, что говорится, может быть и абсурдным, не имеющим никакого смысла. Но в науке приемлем только один вид сочетания имен, именно тот, который называется предложением (высказыванием, утверждением, суждением). Предложение есть словесное выражение, состоящее из двух имен, связанных между собой связкой, причем посредством этого сочетания двух имен говорящий хочет выразить, что он и второе имя понимает как имя той же самой вещи, которая обозначается первым именем, или что первое имя содержится во втором.

Из даваемого Гоббсом определения предложения (суждения) видно, что он для правильности предложения считает необходимым соблюдение двух условий: 1) субъект и предикат суждения должны быть наименованиями одной и той же вещи, 2) субъект должен содержаться в объеме предиката. Что касается структуры суждения, то Гоббс мыслит ее трехчленной, состоящей из субъекта, предиката и связки «есть». По учению Гоб-бса, всякое предложение (суждение) есть утверждение, различие же между положительными (утвердительными) и отрицательными суждениями Гоббс понимает как различие в имени самого предиката — является ли это имя положительным или отрицательным. Например, суждение «человек не камень», по Гоббсу, нужно понимать как «человек есть не камень», а не как «человек не есть камень».

Гоббс дает несколько классификаций предложений. По качеству он делит их на положительные и отрицательные в зависимости от того, является ли предикатом положительное или отрицательное имя. По количеству он делит суждения на универ-

365

сальные (общие), партикулярные (частные), неопределенные (без указания количества) и единичные. Третье деление суждений— их деление на истинные и ложные (в зависимости от того, относятся ли субъект и предикат к одной и той же вещи и содержит ли предикат в себе субъект). Далее Гоббс делит суждения на первоначальные и непервоначальные, относя к первоначальным определения, которые произвольно устанавливаются людьми и служат принципами доказательства, будучи сами недоказуемыми. Непервоначальные же суждения — выводные, нуждающиеся в доказательстве.

Затем Гоббс делит суждения на истины необходимые и случайные. Необходимые истины Гоббс понимает как вечные, случайными же истинами он считает те, которые истинны лишь в одно время, будучи ложными в другое время.

Далее следует деление суждений на категорические и гипотетические (условные). Условные суждения выражают необходимые связи, категорические же — как необходимые, так и временные случайные связи. Поэтому всякое условное суждение может быть выражено и в форме категорического суждения, но не всякое категорическое суждение может быть передано в форме условного суждения.

Раздел о предложениях в логике Гоббса заканчивается учением о равнозначащих суждениях, куда входит то, что мы называем преобразованием суждений или непосредственными умозаключениями. Сюда у Гоббса входит и учение о логическом квадрате противоположностей.

В своей теории умозаключения Гоббс признает силлогизм основным видом выводов в науках. Силлогизм он определяет как рассуждение, состоящее из трех предложений, последнее из которых вытекает из двух первых. Гоббс по Аристотелю излагает правила категорического силлогизма. Вслед за Аристотелем он различает три фигуры категорического силлогизма. Что же касается модусов четвертой фигуры, он их считает дополнительными модусами первой фигуры, как учили перипатетики после Аристотеля. Но параллельно с этим Гоббс намечает и другое понимание силлогизма в том духе, как это впоследствии было развито в математической логике.

Гоббс высказывает взгляд, что все мышление в целом может рассматриваться как исчисление имен, как их сложение и вычитание. Прежде всего сложением и вычитанием является, по Гоб-бсу, образование сложных имен из простых. Прибавляя к простому имени «тело» последовательно имена «одушевленное» и «разумное», мы получаем более сложные имена «животное» и затем «человек». Таким образом, представление о человеке оказывается сложенным из предыдущих представлений. Но мы можем 'произвести и обратную операцию вычитания и из сложного имени получить менее сложное, наконец, простое имя. Так,

366

имея имя «квадрат», мы можем отбросить сперва признак равенства сторон и получим тогда просто прямоугольник, затем отбросить признак «прямоугольность» и получим тогда четырехугольник и, наконец, дойдем до простого имени «геометрическая фигура».

Таким образом, Гоббс на примерах показывает, что логическое ограничение понятий можно понимать как сложение имен, а обобщение понятий — как вычитание имен. Далее Гоббс учит, что всякое суждение надо рассмотреть как сложение двух имен (субъекта и предиката). И, чтобы провести эту мысль, он предлагает отрицательное суждение понимать как сложение какого-либо имени с другим отрицательным именем, относя отрицание не к связке «есть», а ко второму имени, связываемому с первым связкой «есть». И, наконец, силлогизм Гоббс трактует как сложение двух предложений, имеющих одно общее имя (средний термин). В конечном счете, по учению Гоббса, всякое суждение есть сложение двух имен, а всякий силлогизм есть сложение трех имен.

Как в самом объективном мире происходит только соединение и разделение тел и движений, так в науке мы имеем дело только со сложением и вычитанием имен.

Такова номиналистическая концепция мыслительной дея-^ тельности человека у Гоббса.

Поскольку Гоббс всю деятельность мышления сводит к исчислению, сложению и вычитанию, он говорит, что для того, чтобы научиться правильно рассуждать, занятия математикой предпочтительнее изучению правил логики. В математике дан универсальный научный метод в его самом совершенном виде.

Истинным или ложным, по Гоббсу, может быть только соединение имен, т. е. операция сложения или вычитания имен. Ошибки не может быть в ощущениях, которым присуща очевидность, ошибки не может быть и в представлениях, являющихся воспроизведением ощущений, ее не может быть и в именах самих по себе, поскольку последние даются вещам и акциденциям. Совершенно произвольно ошибка может быть только в операции сложения и вычитания имен.

Оригинальна у Гоббса теория логических ошибок. Она исходит из признания четырех классов имен: все, что имеет наименование, есть наименование либо тела, либо акциденции, либо явления, либо имени. Истинными могут быть лишь те предложения, в которых сочетаются между собой либо два имени тела, либо два имени акциденции, либо два имени явления, либо два имени имени.

Всякое другое сочетание будет ошибочным. Так, ошибочным будут предложения, в которых сочетается имя тела с именем акциденции, или с именем явления, или с именем имени. Например, ошибочным будет предложение «Зрение видит». Это—•

367

такая же бессмыслица, как «гулянье гуляет». Ошибочно предложение «тело есть протяжение», потому что здесь имя тела сочетается с именем акциденции. Однако сам Гоббс впадает в ошибку, когда на основе выдвинутого им общего критерия ошибочности суждений объявляет неверным предложение «цвет, свет, звук находятся в объекте», так как цвет, свет, звук — явления, а не тела и не свойства тел. Эта ошибка Гоббса вытекает из характера его общефилософского мировоззрения — из механического материализма, отрицающего объективное существование цвета, света, звука, считающего их чисто субъективными явлениями.

Логические ошибки Гоббс понимает не только как ошибки формального порядка, но и как ошибки по существу. В силлогизме он различает ошибки двоякого рода: ошибочным может быть или сложение имен в самих предложениях, являющихся посылками, или дальнейшая логическая операция, когда мы производим сложение самих посылок. Если ошибочны посылки, то силлогизм ошибочен по его материи, если же ошибка в той мыслительной операции, посредством которой мы, слагая три имени, получаем выводное предложение, то силлогизм ошибочен по своей форме. Таким образом, по учению Гоббса, логические ошибки бывают двоякого рода: во-первых, по материи суждения, коренящиеся в неправильном образовании суждений (когда не соблюдены два условия: субъект и предикат должны быть наименованиями одной и той же вещи и субъект должен содержаться в объеме предиката), и, во-вторых, формальнологические ошибки, причиной которых является несоблюдение правил силлогизма.

Из формальнологических ошибок Гоббс в особенности останавливается на учетверении термина в силлогизме, указывая на роль двусмысленных слов в возникновении логических ошибок.

Рассматривая софизмы древних, Гоббс приходит к заключению, что они большей частью являются ошибками ие по форме, а по материи.

У Гоббса много общего с Бэконом и Декартом. Все они — Бэкон, Декарт и Гоббс — борются против схоластической науки, противопоставляя ей идею новой науки, имеющей своей целью практические задачи — вооружить людей такими знаниями, которые дают господство над природой, предвидение явлений и возможность управлять ими в интересах человечества. Для Гоббса, как для Бэкона и Декарта, наука есть путь к силе и целью мышления, целью науки является практический успех. С точки зрения этих задач, они требуют коренной реформы наук. Особенностью Гоббса, по сравнению с Бэконом и Декартом, является то, что в то время как Бэкон и Декарт, говоря о практической цели науки, имеют в виду роль науки для развития техники, Гоббса преимущественно интересует значение науки для

368

успеха в управлении государством. Сам Гоббс считал себя основателем «социальной философии» (philosophia civilis). Этот особый интерес Гоббса к вопросам общественной жизни объясняется тем, что он жил в эпоху английской буржуазной революции.

Подобно Бэкону и Декарту, Гоббс первой задачей своей философии ставил создание нового научного метода, при посредстве которого наука была бы в состоянии успешно выполнять свою практическую цель. Подобно Бэкону и Декарту, научная методология занимает важное место в философии Гоббса. Но в этом вопросе он идет своей особой дорогой, отличной от Бэкона и Декарта.

Если, по Декарту, принципы наук постигаются непосредственно путем интеллектуальной интуиции, а по Бэкону они устанавливаются лишь индуктивным путем, (посредством обобщения фактов опыта, то Гоббс выступает с учением о произвольном характере первых истин, являющихся принципами наук. Подобно тому как впоследствии Фихте, Гоббс в теории познания является сторонником «теории произвола» (arbitrate Theorie). По его учению, сами принципы науки устанавливаются совершенно произвольно: они не более как условные определения имен. Он отрицает возможность научного установления самих принципов наук. Первые истины, по Гоббсу, даются вместе с 'наименованием вещей Что же касается основных принципов этики и политики, то они, согласно Гоббсу, устанавливаются произвольно государственной властью.

По учению Гоббса, только определения являются принципами наук и могут служить основами всех доказательств. Но в понимании сущности определения Гоббс запутывается в противоречиях. С одной стороны, он говорит, что определение должно соответствовать определяемому предмету, с другой стороны, что определения суть результат произвольного соглашения людей насчет наименования вещей. И, наконец, он с точки зрения механического детерминизма отрицает возможность произвольных поступков у людей. Эти три положения не вяжутся между собой.

Понятие причины есть центральное понятие научной методологии у Гоббса. По его учению, нет других причин в мире, кроме движения тел. Движение — единственная универсальная причина всего происходящего в мире. Всякое изменение в мире имеет своей причиной движение. Разнообразие всевозможных форм возникает из разнообразия движений. Но движение Гоббс понимает узко, механически. Он дает ему следующее определение: «Движение есть оставление одного места и достижение другого».

Понятие же причины у Гоббса таково: «Причина есть сумма, или агрегат, всех тех акциденций как действующего фактора, так и подвергающегося действию объекта, сочетание которых производит указанное действие. Действие должно наступить,

369

если имеются налицо все эти акциденции, если же одной из них не хватает, то действия не будет» 9. Пусть, например, изучается свет. Нужно выяснить его причину. Во-первых, нужно познать, что является источником света во внешнем мире, так как для появления света необходим специфический объект, из которого исходит свет. Во-вторых, необходима прозрачная среда, чтобы свет от своего источника достиг нашего органа зрения. Это — второе необходимое условие возможности света. В-третьих, необходимо здоровое состояние органа зрения, мозга и вообще нашего тела, воспринимающего свет. Причина света — движение, которое начинается в источнике света, проходит через среду и заканчивается в организме человека или животного. Внутреннее органическое движение есть конечная стадия всего этого движения.

Таким образом, под причиной Гоббс понимает всю совокупность условий, необходимых для возникновения какого-либо действия.

Каким же образом наука познает причины? В науке причины частей познаются раньше причины целого. Наука начинает с изучения отдельных свойств — с изучения простых элементов, которые содержатся в природе сложных индивидуальных вещей, являясь их частями. Эти простые элементы должны быть познаны разумом путем анализа.

О научном методе Гоббс говорит, что рациональная наука состоит в разложении предмета на его составные элементы и в синтетическом соединении последних. Таким образом, по Гоб-бсу, метод научного исследования слагается из аналитического и синтетического методов. Соответственно разнообразию исследуемых вещей приходится в большей мере прибегать то к аналитическому, то к синтетическому методу.

Научное исследование исходит из представления о предмете в целом, ибо восприятие посредством органов чувств и основанные на них представления памяти знакомят нас с предметом в целом. Научное познание, по учению Гоббса, идет следующим путем: сначала разложение изучаемой вещи на ее составные элементы, затем познаются причины этих простых элементов, каждого в отдельности, и, наконец, мы переходим к познанию действия этих причин в их сложном взаимодействии.

Таким образом, в научном исследовании на первое место выдвигается, как у Бэкона и в метафизическом материализме вообще, метод аналитический. Так, Гоббс говорит, что, подобно тому как для познания часового механизма необходимо разобрать часы и познакомиться с их частями, так и для изучения вопроса, что такое государство, следует сперва узнать, из чего оно состоит, т. е. исследовать свойства индивидов. Это даст

9 Т Гоббс Избранные сочинения, стр. 55. 370

ключ к пониманию политического механизма. Что же касается природы человека как индивида, то гоббсовский анализ сводит ее к четырем элементам физическая сила (vis corporea), опыт (experientia), разум (ratio) и страсть (affectus).

После того как завершен анализ, применяется синтетический метод выведения ряда положений из принципов данной науки. Этими принципами являются дефиниции, получаемые в результате анализа и подтверждаемые опытными данными.

В сущности у Гоббса метод исследования является в основном аналитическим, а метод доказательства (порядок изложения системы науки) — синтетическим. Строгую доказательную силу, по его мнению, имеют только дедуктивные выводы из общих принципов.

Подобно Декарту и Спинозе, Гоббс полагал, что в отношении метода геометрия должна служить идеалом для всех наук; так же, как геометрия, все прочие науки должны выводить все свои законы из немногих первых посылок — определений и аксиом. Подобным способом построено и учение Гоббса об обществе и государстве, и в этом заключается главная слабость его теории общества, построенной чисто дедуктивным методом. Гоббс полагал, что применение к общественным наукам этого метода придаст их положениям такую же точность и достоверность, какая присуща положениям математики. Этот самообман, в плену которого находились и Гоббс и Спиноза, объясняется тогдашним состоянием научного знания, когда лишь одна математика достигла высокого совершенства, остальные же науки пребывали еще в зачаточном состоянии, и перед ними стояла задача изучить в отдельности предметы и явления вне их всеобщей связи.

От метода научного исследования Гоббс отличает метод научного доказательства, который он называет методом обучения. Он дает следующее определение доказательства: «Доказательство есть силлогизм или ряд силлогизмов, построенных на определении имен и доведенных до последнего заключения»10. Гоббс говорит, что доказывать (или — что то же самое — учить) значит вести ум ученика по пути, пройденному собственным исследованием.

Следовательно, метод доказательства (или метод обучения), по Гоббсу, в основном совпадает с методом исследования. Однако имеются и некоторые немаловажные различия. Существенным различием является то, что при доказательстве отбрасывается все, что составляет первую часть научного исследования, т. е. пропускаются те логические операции, посредством которых мы от чувственных данных пришли к принципам. При доказательстве, по учению Гоббса, применяется исключительно синтетиче-

10 Там же, стр. 61.

371

ский метод. При доказательстве должно всегда исходить из уни-- нереальных суждений и дедуктивно путем силлогизмов делать выводы. Что касается самих универсальных суждений, являющихся, по Гоббсу, принципами наук, то они в силу своей природы не могут быть доказываемы, а только объясняемы.

Принципами наук, по Гоббсу, могут быть только определения. Никакие другие суждения, в том числе аксиомы и постулаты, не могут быть принципами. Аксиомы (вроде евклидовских) могут быть доказываемы, и уже потому они не являются принципами. Для них самих принципами служат определения. Постулаты также не являются принципами доказательства, они суть лишь принципы конструкции, т. е принципы практических проблем, а не знания.

Гоббс не является ни чистым эмпириком, ни чистым рационалистом. С одной стороны, в духе радикального эмпиризма он учит, что все без исключения представления человека, все его понятия, в том числе и математические, имеют своим источником чувственный опыт. С другой стороны, научное знание, его методологию он мыслит рационалистически, как систему, в которой все положения выводятся дедуктивно из принятых посылок. Однако эти первые посылки коренятся в опыте, поскольку все содержание наших представлений и понятий имеет эмпирическое происхождение.

Однако, несмотря на исходную сенсуалистическую точку зрения теории познания Гоббса, в его логике доминирует не эмпиризм, а рационализм. Критерием истины у него, как и у Декарта, является свет разума. Для истинного познания он считает необходимым «зажечь свет разума», установить маяк, указывающий правильную дорогу и предохраняющий от заблуждений. Таким маяком должна служить новая логика, дающая подлинно научный метод. Гоббс, подобно Бэкону и Декарту, стремится осуществить эту задачу построения новой логики.

По Гоббсу, одни науки познают вещи из их причин, другие же познают причины из их действий. К первой категории относятся науки, имеющие своим предметом то, что люди сами могут производить. Так, мы сами можем чертить линии и различные геометрические фигуры. Поэтому геометрия есть дедуктивная наука, идущая в своих построениях от оснований к следствиям. Подобным же образом наука об обществе и государстве тоже является чисто дедуктивной, потому что общественная жизнь создается самими людьми и сами люди являются здесь действующими причинами того, что происходит. Иначе обстоит дело с физикой, которая имеет дело с вещами, не зависящими от людей. Здесь приходится умозаключать от следствий к причинам и основываться на апостериорных доказательствах. Таким образом, в физике чувственное познание оказывается имеющим первостепенное значение.

372'

Рационализм и эмпиризм, дедукция и индукция, анализ и синтез одинаково имеют место в философии Гоббса, но они в ней остаются ие примиренными, создавая тем самым противоречие в его системе взглядов.

У Гоббса противоречием является то, что он, в противоположность Декарту, признает очевидность и самодостоверность ощущений и в то же время объявляет чувственные качества, с которыми знакомят нас ощущения (цвет, запах, в>кус и т. д.), чисто субъективными призрачными явлениями (phantasmata). Тут Гоббсу, как и всем представителям механистического материализма, не удается свести концы с концами. В сущности, объявляя чувственные качества призрачными явлениями, не отражающими реальной действительности, Гоббс тем самым подрубает сук, на котором сидит Если последовательно провести эту точку зрения, то вся его система рушится.

Остановимся теперь на логических взглядах Джона Локка. Его главное сочинение «Опыт о человеческом разуме» (1690 г.) состоит из четырех книг следующего содержания: 1) критика врожденных идей, 2) генезис идей, 3) об языке и 4) исследование возможности и границ человеческого познания. Поводом к написанию этого сочинения послужило следующее обстоятельство. Однажды у Локка собрались его друзья, и зашел спор об одном вопросе, причем спорившие никак не могли столковаться между собой и ни к чему не пришли. Задумавшись о причине безрезультатности опора, Локк пришел к мысли, что спорившие попали на ложный путь и что, прежде чем приступать к решению сложных отвлеченных проблем, необходимо исследовать вопрос о познавательных способностях человека.

Локк набросал свои соображения по этому вопросу и изложил их перед своими друзьями. Те просили его продолжать это дело, и таким образом было положено начало сочинению Локка «Опыт о человеческом разуме». Над ним Локк работал 20 лет.

Свою задачу Локк определяет как исследование о происхождении достоверности и объеме нашего знания об основах и степенях веры, мнения и согласия. Он полагает, что границы нашего разума чрезвычайно малы по сравнению с бесконечностью Вселенной. Чтобы правильно пользоваться разумом, его должно применять к познанию вещей, которые он^способен познать.

Таким образом, по своему содержанию главное сочинение Локка представляет собой решение гносеологической проблемы.

В первой книге «Опыта о человеческом разуме» Локк доказывает, что нет врожденных идей. Эта книга представляет собой полемику против Декарта.

Критикуя теорию врожденных идей, Локк считает, что самым главным аргументом защитников этой теории является утверждение, будто имеются некоторые теоретические и практические основоположения, которые признаются истинными рсеми без

373

исключения. Локк доказывает, что такого всеобщего признания нет; впрочем, если бы даже и было такое всеобщее согласие, то и оно еще не доказывало бы врожденности этих идей, так как такое согласие могло бы возникнуть и иным путем.

К теоретическим основоположениям, которые признавались врожденными, относили логический закон тождества' «Что есть, то есть» и закон противоречия: «Невозможно, чтобы одна и та же вещь была и не была». Однако, заявляет Локк, эти основоположения неизвестны не только детям, но и всем взрослым, не получившим научного образования; говорить же, что душа обладает известными идеями, но не знает их, это значит утверждать, что человек одновременно и знает и не знает их, это значит впадать в противоречие с самим собой Локк говорит, что об идеях, которые признаются врожденными, можно лишь сказать, что душа обладает способностью их познать, но это можно сказать обо всех познаваемых истинах. Идеи, которые считаются врожденными, ни на какой приоритет претендовать не могут. Многие другие истины мы познаем раньше, чем закон тождества и закон противоречия. Что горькое не сладко, что розга не вишня, это ребенок познает раньше, чем общее положение: «Невозможно, чтобы одна и та же вещь была и не была», которое Декарт признал врожденной идеей.

Раньше всего у ребенка появляются ощущения голода и жажды, тепла и холода, боли и т. п., а позже всего возникают у него такие абстрактные понятия, как тождество и различие, возможность и т. д. Как нет врожденных теоретических, так нет и врожденных практических идей. Это Локк доказывает, ссылаясь на разнообразие и противоречивость нравственных и религиозных взглядов у отдельных людей и народов. История человечества свидетельствует, что нет практических принципов поведения, которые бы всегда принимались всеми людьми. Идею бога, которую Декарт выдавал за врожденную всем людям, Локк критикует, указывая, что она имеется не у всех народов, а у тех, у которых она есть, весьма разнообразны представления' о боге.

Локк приходит к заключению, что врожденных идей вообще нет; душа новорожденного — это чистый лист бумаги, на котором опыт впервые начертывает свои знаки, все, что она имеет, приобретается путем опыта. Это учение, которое в новой философии стало носить имя Локка как своего родоначальника, на самом деле не было новым. Оно было в древности высказано Аристотелем в сочинении «О душе» и затем развито стоиками и эпикурейцами. У Аристотеля и стоиков встречается уже и сравнение души новорожденного с чистой, неисписанной доской (tabula rasa). В своем признании опыта единственным источником всякого знания Локк имел также предшественников в лице Фр. Бэкона и Гоббса. Заслуга Локка лишь в том, что он более подробно развил и обосновал это учение.

374

Дав в первой книге «Опыта о человеческом разуме» критику теории врожденных идей, Локк приступает во второй книге к исследованию генезиса и развития идей. Этот вопрос рассматривается им в психологическом плане (гносеологические выводы даются в четвертой книге). Источник всех идей — опыт. Все наше знание происходит от опыта и основано на нем. Опыт же бывает двух родов: внешний и внутренний, sensation и reflexion (ощущение и рефлексия). Объекты ощущения — материальные вещи внешнего мира, объект рефлексии — внутренняя деятельность и состояние нашей души. В душе нет ничего, что не сводилось бы к одному из этих двух источников. Идеи бывают простые и сложные. Только простые идеи бывают первоначальными, сложные же идеи образуются из простых. Простые идеи, составляющие фундамент всего нашего знания, доставляются душе ощущением (цвета, звуки, запахи и т. д.) и рефлексией (последняя знакомит нас с тем, что такое восприятие, мышление, сомнение, хотение и т. д.). Душа не может ни создавать, ни разрушать простых идей, они даются ей ощущением и рефлексией.

Идеи, находящиеся в душе, надо отличать от чувственных качеств в телах. Качества бывают первичные и вторичные. Первичны те качества, которые действительно присущи самим телам и от них не отделимы. Таковы величина, фигура, число, положение, движение и непроницаемость. Первичные качества, по учению Локка, суть качества реальные и наши идеи суть их копии. При посредстве этих идей мы представляем себе вещь так, как она есть на самом деле Но действие тел на наши органы чувств вызывает в нашей душе идеи цветов, звуков, запахов, теплоты и т. д. Это — качества вторичные, или субъективные. Их нет в самих телах, они существуют только в нашей душе. Так, нашему ощущению тепла соответствует только движение в самой вещи, которая ощущается нами как теплая. Вторичные качества, по Локку, не суть копии качеств самих вещей.

Признавая первоисточником наших знаний наравне с внешним опытом внутренний опыт (рефлексию), Локк отходит от сенсуализма и допускает непоследовательность в проведении материалистической линии в своей теории познания. Еще больший отход от материалистической позиции он совершает в своем учении о первичных и вторичных качествах, которое оставляет лазейку для субъективного идеализма. Эти отступления Локка от материализма послужили в дальнейшем исходным пунктом для развившегося в Англии в XVIII в. субъективного идеализма.

По учению Локка, простые идеи душа воспринимает пассивно, сложные же она самодеятельно образует из простых. Р1з простых идей как из материала душа созидает ряд новых идей, причем способами этой самодеятельности души являются соединение простых идей, их разделение, сравнение, различение и называние. Душа обладает также способностью обобщать ча-

375

стные идеи, образовывать общие идеи. Это называется «отвлечением». Способностью отвлечения человек отличается от животных. Способы образования сложных идей суть субъективные процессы мышления. Следовательно, сложность идей есть факт производный и субъективный. В собственном смысле данными опыта являются только простые идеи. Сложные идеи суть продукт закономерного развития душевной жизни.

По учению Локка, сложные идеи бывают трех видов: модусы, субстанции и отношения. Модусы — идеи вещей, не имеющих самостоятельно о существования и не заключающих в себе ничего устойчичого (например, воровство, краснота). Субстанции— идеи вещей, имеющих самостоятельное существование (например, человек, овца). Отношения—-идеи, возникающие из сравнения нескольких вещей между собой. Сюда принадлежат понятия причины и действия, временные и пространственные отношения, тождество и различие и т. д.

Общая идея субстанции, по Локку, есть идея о неизвестном «нечто», лежащем в основе свойств вещи. Давая себе отчет о нашем понятии чистой субстанции вообще, мы не найдем в этой идее ничего, кроме предположения о неизвестном носителе качеств. Идея телесной субстанции есть идея о неизвестном нам субстрате идей, получаемых нами извне. Духовная субстанция есть также неизвестный нам по своей сущности вид деятельности и состояния, который мы познаем во внутреннем опыте.

Так как у нас нет отчетливого познания субстанции, то невозможна метафизика как наука о сущности вещей. Мы не имеем ясного понятия ни о материальной, ни о духовной субстанциях. Так же обстоит дело и с понятием о бесконечной субстанции — богом. Так, непоследовательный материализм Локка делает уклон в сторону агностицизма. В сущности, по учению Локка, у нас нет прочного знания, кроме простых идей.

Всякий раз, когда мы пытаемся проникнуть дальше идей, получаемых нами от ощущений и рефлексии, мы тотчас же впадаем в темноту и неясность, затрудняемся и сбиваемся и не можем открыть ничего, кроме своей слепоты и своего невежества Так, наши идеи субстанций (в том числе и идеи бога) выходят за пределы нашего знания. В частности, о духовной субстанции Локк рассуждал так: может быть, душа материальна, может быть, она нематериальна; если материя обладает свойством притяжения (согласно учению Ньютона), то почему она не может обладать также свойством сознания? Локк склоняется к материалистическому решению вопроса об отношении сознания к материи, однако эту мысль он высказывает не категорически, а предположительно. Органом сознания Локк признает мозг.

Третью книгу «Опыта о человеческом разуме» Локк посвящает философии языка и, следуя Гоббсу, определяет слова как знаки представляемых ими предметов.

376

Четвертая книга «Опыта о человеческом разуме» Локка подводит итоги всему исследованию вопросов гносеологии о познаваемости мира, границах человеческого знания, достоверном и вероятном знании.

Локк различает три вида познания, которые по степени достоверности располагаются в следующем порядке: 1) интуитивное, 2) демонстративное и 3) сенситивное (чувственное).

Интуиция, по учению Локка, есть самый достоверный, ясный и отчетливый способ познания. Посредством интуиции мы познаем свое собственное существование.

В отличие от непосредственного интуитивного познания демонстративное познание есть знание опосредствованное, достигаемое путем логического доказательства. Образцом его является математика. Это знание по своей ясности и отчетливости уступает интуиции. Демонстративным способом, по мнению Локка, познается бытие бога.

Наименее совершенным является сенситивное познание, посредством которого мы имеем знание об единичных предметах внешнего мира. Посредством этого способа познания мы познаем существование вещей внешнего мира. Чувственное познание оказывается обладающим наименьшей степенью достоверности, и, таким образом, в своих конечных выводах теория познания Локка впадает в противоречие со своим началом, поскольку ее исходным пунктом служило положение, что чувственное познание является первоисточником и. фундаментом нашего знания.

В заключительной части теории познания Локка, изложенной в четвертой книге его «Опыта», рационализм превалирует над эмпиризмом. Таким образом, философия Локка в целом характеризуется колебаниями как между материализмом и идеализмом, так и между эмпиризмом и рационализмом.

По учению Локка, человеческое познание представляет собой умственную переработку простых идей, доставляемых ощущением и рефлексией, в сложные идеи—самодеятельностью души. Эта деятельность души состоит в соединении и разделении, в сравнении и различении, в абстрагировании и назывании. Все это — субъективные процессы мышления. Какое объективное значение они могут иметь? Для Локка эти операции имеют лишь психологическую значимость. В силу психологических закономерностей мы представляем себе мир так, как мы его представляем, хотя, может быть, он на самом деле иной. Для познания объективной реальности существенное значение имеет понятие субстанции (сущности, которая существует сама по себе). По Локку же, субстанция есть только предполагаемый нами неизвестный носитель ряда свойств; за вычетом этих свойств от понятия субстанции ничего не остается.

По учению Локка, в самих идеях нет ни истины, ни лжи. Истина и ложь только в суждении, которое является сочетанием идей.

377

Вместе с Декартом Локк не признает познавательной ценности силлогизма в научном исследовании и приписывает силлогизму только дидактическое значение при обучении наукам.

В общем высказывания Локка по специальным вопросам логики — о законах мышления, понятии, суждении и умозаключении— являются несколько фрагментарными.

Выдающимся представителем английского материализма и эмпиризма XVII в. был Исаак Ньютон (1642—1727). В его научной деятельности рельефно выступают как положительные, так и отрицательные стороны этого течения английской философской мысли. По своему мировоззрению Ньютон тесно примыкает к Фр. Бэкону и Джону Локку. Во взглядах на науку он придерживался господствовавшего в английском материализме взгляда, что основная задача науки практическая; она состоит в господстве человека над природой, в прогрессе техники, в решении вопросов, выдвигаемых развитием промышленности.

Как и другие передовые мыслители XVII в., Ньютон вел борьбу против схоластической науки и требовал изгнания из обихода науки «субстанциальных форм» и «скрытых качеств». Величие Ньютона — в его гениальных открытиях в области математики, механики, физики, астрономии. Его замечательный труд «Математические начала натуральной философии» (первое издание вышло в 1688 г.) был назван Лагранжем «величайшим из произведений человеческого ума»11. Содержание этого труда — математические основы физики.

Ньютон — гениальный представитель математического естествознания. Он одновременно с Лейбницем создает учение о 'бесконечно малых величинах. Его теория флюксий, положившая начало дифференциальному исчислению, была около 1666 г. кратко изложена ib его «Математических началах натуральной философии» и затем в 1704 г. в сочинении «О квадратуре кривых».

Ньютон —• творец классической мех-аники. Геометрию Ньютон рассматривал как часть механики — науки о движении. Он рассматривал математические количества не как состоящие из очень малых постоянных частей, а как производимые непрерывным движением. Так, в его изложении линии образуются не приложением частей, а непрерывным, движением точек, поверхности— движением линий, объемы — движением поверхностей, углы — вращением сторон, времена — непрерывным течением и т. д. Ньютон говорит, что все это имеет место и в самой действительности, в самой природе вещей, это можно наблюдать ежедневно.

Большой научной заслугой Ньютона является открытие закона всемирного тяготения и выражение им закономерностей природы в математических формулах.

11 Русский перевод А Крылова вышел в 1915 г. 378

На основе закона всемирного тяготения Ньютоном по-новому была разработана небесная механика, дано новое объяснение законов движения небесных тел. Для прогресса астрономии имело значение также сконструирование Ньютоном зеркального телескопа. По-иному, нежели Декарт, Ньютон строит физику. В отличие от Декарта, отрицавшего пустое пространство, корпускулярную теорию материи и теорию вихрей в объяснении движения материи Ньютон полагает в основу физики концепцию абсолютного пустого пространства, атомистическую теорию материи и объяснение движения материи всемирным тяготением.

Физика Ньютона исходит из признания абсолютного пространства, которое существует само по себе безотносительно к материи и пребывает всегда одинаковым и неподвижным. Равным образом Ньютон принимает «истинное» абсолютное время, которое так же, как и абсолютное пространство, существует само по себе, независимо от материи, и протекает всегда совершенно равномерно. Ньютон принимает абсолютное движение тела из одного его абсолютного места в другое, а также абсолютный «истинный» покой, который есть пребывание тела в одной и той же части абсолютного неподвижного пространства.

Ньютон метафизически отрывает пространство, время и движение от самой материи, считая их некими самостоятельными сущностями, а не формами существования материи. По его учению, материя сама по себе является косной, лишенной самодвижения. Поскольку движение приходит к материи извне, он допускает в качестве первоисточника движения «первый толчок», исходящий от бога. Метафизический, механистический материализм Ньютона приводит его к непоследовательности, к серьезным срывам в проведении материалистической линии в объяснении природы, к фидеизму и мистике. Под влиянием платонизма кембриджской философской школы Ньютон принимаемое им бесконечное абсолютное пустое пространство, являющееся вместилищем материи, рассматривает как орган самого божества, как его «чувствилище», посредством которого бог непосредственно воспринимает все вещи материального мира.

В физике на протяжении XVII—XIX вв. развернулась борьба между ньютонианством и картезианством. В объяснении природы механический принцип был более выдержан у Декарта, чем у Ньютона, поскольку картезианская физика не признавала действия на расстоянии. Полемика Ньютона с картезианцем голландским физиком Гюйгенсом о 'природе света была борьбой двух точек зрения: Гюйгенс сводил свет к волнообразным колебаниям эфира, Ньютон же был 'противником этой теории. Главная заслуга Ньютона в оптике заключалась в том, что он положил начало спектральному анализу.

В своих взглядах на научное познание Ньютон стоит на стороне эмпиризма Бэкона и Лежка против рационализма Декарта.

379

Задачу науки он видит в том, чтобы из явлений движения познавать силы природы и затем из них выводить остальные явления. Он требует, чтобы в научном исследовании начинали с наблюдений и экспериментов и с разложения сложных явлений на простые элементы. Согласно Ньютону, в науке аналитический метод должен предшествовать синтетическому. На основе данных, полученных от наблюдений и экспериментов, надо вывести общие положения, разложить сложные явления на простые и от действий умозаключать к их причинам, в частности из познания движений перейти к открытию их движущих сил. В процессе научного познания, по учению Ньютона, вначале открываются частные причины, от них переходят к нахождению более общих, и, наконец, приходят к познанию самых общих причин. Лишь после открытия общих причин следует перейти к синтетическому методу, который из причин выводит вытекающие из них явления.

В своей борьбе против схоластики и картезианства Ньютон бросил лозунг: «Физика, берегись метафизики» (термин «метафизика» здесь в смысле «цервой философии» Аристотеля, т е. в том смысле, в каком он употреблялся до Маркса). Но если в этом призыве заключалось предостережение беречься старой схоластической философии, то, с другой стороны, этот призыв звучит как совет физикам остерегаться всякой философии, т. е. как уклон в сторону позитивизма, который К. Маркс и Ф. Энгельс характеризовали как самую дурную философию

Собственные научные исследования Ньютона носят стихийно-материалистический характер, но провозглашаемая им позитивистская тенденция в физике открывала лазейку в фидеизм и мистику, чему Ньютон отдал дань в своем мировоззрении. Упрекая картезианцев в чрезмерной смелости их гипотез и говоря, что они запутались в своих гипотезах, Ньютон противопоставляет картезианству свой научный метод, заявляя: «Гипотез я не выдумываю» («Hypotheses поп fingo»). На самом деле в своих научных трудах Ньютон постоянно прибегал к построению гипотез и ему скорее следовало сказать: «Произвольных, не обоснованных, гипотез я не применяю».

Таким образом, если в теории Ньютон принципиально отгораживался в физике от всякой философии и в научном методе отвергал применение всяких гипотез, то на практике в своих исследованиях он выходил за рамки узкого эмпиризма, выступая как стихийный материалист и не чуждаясь гипотез.

Из английских мыслителей XVII в., которые придерживались рационалистического направления, заслуживает упоминания в истории логики Вальтер Чирнгауз (1651—1708), состоявший в переписке с Лейбницем и способствовавший формированию его философских взглядов. К истории логики относится его сочинение «Медицина ума» (1687 г.). Идеалом научного знания для Чирнгауза является математика со своим строго точным методом.

380

Сильное впечатление на него произвело письмо Декарта к Мер-сенну, в котором говорилось о возможности всеобщего философского языка. Размышляя, какой должен быть словарь этого языка, Чирвгауз 'пришел к мысли, что он дан в готовом виде в картезианской геометрии, где все 'пространственные формы представлены в точных алгебраических формулах. Он отсюда делает вывод, что то же самое должно быть сделано и в науках о природе. Достижение этого — высшая цель всякой науки.

Исходя из рационалистических принципов, Чирнгауз считает истиной то, что выводится из общих логических оснований. Понять какую-либо вещь, значит воссоздать ее в своем уме; подлинное научное понятие о вещи мы получаем лишь тогда, когда нам удается в уме образовать ее или, лучше сказать, породить.

Научно познать вещь, значит познать условия ее возникновения, постичь ее причины. Первыми основами наук являются дефиниции, но, чтобы они соответствовали своему назначению, т. е. чтобы они были дефинициями, творящими науку, они должны заключать в себе мысль о том, как та или иная вещь возникает. Полный анализ вещи совпадает с задачей ее синтетического воспроизведения.

Чирнгауз говорит, что нельзя отделять индукцию и дедукцию, что они нуждаются друг в друге и взаимно дополняют друг друга. Он рассматривает эксперимент как вспомогательное средство для образования понятия о вещи, способствующее правильному образованию этого понятия и, с другой стороны, подлинное понятие является ключом для дальнейших новых наблюдений. Таким образом, наблюдение и эксперимент приводят к правильному понятию о вещи, а последнее — к плодотворной постановке новых наблюдений и экспериментов, гарантируя их научный характер. Сперва мы чисто абстрактно и гипотетически устанавливаем в уме возможности возникновения какой-либо вещи, затем предстоит задача глубже познать условия этого возникновения. Для этого нужен опыт, который детерминирует наше понятие о вещи, однако опыт не может стать на место понятия и полностью заменить его.

Эксперимент сам нуждается в надлежащем теоретическом осмысливании, и только при этом условии он может дать результаты, которых не может дать простой опыт. Наблюдения с экспериментами и теоретическая работа мышления по образованию понятий о вещах взаимно оплодотворяют друг друга.

Объекты мысли Чирнгауз делит на три класса: чувственно-наглядные, рациональные, или математические, и физические, или реальные, вещи. Представления первого класса, т. е. содержания чувственности, даются нам извне помимо нашей воли, объекты же второго класса (рациональные или математические), по мнению Чирнгауза, суть чистые создания самого человеческого ума, которые якобы не нуждаются ни в каком внеш-

381

нем оригинале. Они представляют собой исключительно акт генетической конструкции. Получаемые этим путем объекты допускают различные способы возникновения. Так, окружность мож'но получить путем вращения прямой вокруг одной точки и путем сечения шара. Безразлично, 'прибегнем ли мы к тому или другому способу образования чисто математических понятий.

Третий класс объектов мысли у Чирнгауза — физические вещи, или реальные сущности (entia realia). В отличие от рациональных, или математических, чисто умственных объектов они возникают одним единственным способом и происходят от одной причины, и понятия об этих вещах не зависят от нас, но исключительно зависят от собственной природы самого предмета. Об этих понятиях правильнее было бы сказать, что они образуются не нами, а при нашем участии. Таковы все наши понятия о материальных вещах.

Недостаток этого учения Чирнгауза заключается в том, что он отрывает чувственные данные, математические понятия и физические вещи друг от друга, резко противопоставляет их друг другу, не видит связи между ними. Таким образом, у него появляется метафизический разрыв между опытом и разумом, между эмпирическим и рациональным познанием. Он тщетно ищет выхода из этого тупика. С позиций картезианского рационализма он признает 'принципами, «а которых 'покоится всякая дедукция, данные «внутреннего опыта». В конце концов он строит все здание научного знания на данных самонаблюдения. И высшим критерием истины Чирнгауз признает психологическую принудительность мыслить о предмете так, а не иначе. Утверждение и отрицание, по Чирнгаузу, суть не что иное, как высказывание о том, что мы что-либо внутренне в нашем сознании можем мыслить или не можем мыслить. Между бытием и небытием нет иной разницы, кроме различия между возможностью и невозможностью мыслить. И наивысшие логические законы (закон противоречия и др.), по Чирнгаузу, не имеют никакого отношения к объективной реальности, но являются такими законами нашего мышления, которые устанавливают, какие мысли у нас могут быть и какие не выполнимы.

Такой взгляд ведет к отрицанию объективной истины, к признанию истины релятивной, зависящей от субъекта, от особенностей его психологии. Стремясь избежать такого вывода, Чирнгауз утверждает, что в отличие от чувственности, которая бывает индивидуально отличной у разных людей, мышление является единым, общечеловеческим, всегда одинаковым у всех людей. Мышление всегда тождественно у всех людей и подчиняется всегда одним и тем же законам. Отсюда он выводит такой признак мышления, как его «сообщаемость» (мысли могут передаваться другим). Чирнгауз ставит себе в заслугу то, что он, в отличие от Декарта, понимает мышление как общечеловеческое.

382

Но, несмотря на это, его критерий истины остается субъективным, поскольку в понятие истины он не включает таких признаков, как соответствие объективной действительности, устанавливаемое практикой. Для него истина есть то, что всеми людьми мыслится с ясностью 'и необходимостью.

Чирнгауз из всех наук на первое место ставит физику, считая, что именно она дает подлинное знание всего сущего и является основой всех наук. Логика же и математика, как и все другие науки, кроме физики, имеют дело с законами не самой объективной действительности, но с созданиями нашего собственного ума. Логику Чирнгауз называет «медициной ума» и «общими 'правилами искусства 'нахождения истины». Отсюда видно, что он понимает логику как научную методологию и как средство предохранения от ошибок и заблуждений в процессе познания. В теории познания и логике Чирнгауз 'продолжает развивать рационалистическую линию Декарта и Спинозы.

Представителями рационализма в Англии в XVII в. были также Г. Чербери, Т. Дигби и кембриджская философская школа (Кедвортс, Норрис и др.).

Интерес для истории логики представляет теория суждения Дигби. Близкий по своим философским взглядам к Декарту, придерживавшийся картезианского дуализма между материей и духом, Дигби развивает учение, что основная функция сознания состоит в том, чтобы приводить в единство многообразное чувственное содержание. По его мнению, мышление не есть простое отображение внешней действительности, а представляет собой чистый духовный акт, состоящий в том, что разум бросает свой свет на окружающий человека мир. Сам по себе объективный мир, пока он не освещен сознанием, лежит в полной тьме. Он проясняется и приобретает определенные черты и формы, когда мы к нему подходим с основными понятиями разума. Но при этом категории мышления отнюдь не придают реальным вещам какой-либо чуждой им формы, они проясняют и развивают только то, что находится в самих этих вещах. Предмет познания не теряет свою собственную природу, когда он входит в сферу сознания, хотя он при этом достигает новой, более высокой, действительности.

Суждение Дигби рассматривает не как простое соединение двух понятий, а как подлинное единство. Уже всякое эмпирическое суждение, по его учению, представляет не простое сочетание двух: отдельных представлений, соединенных связкой «есть». Два представления, входящие в суждение, получают как бы одну общую жизнь, образуют одно органическое целое, взаимопроникают друг друга, становятся единым содержанием. Равным образом и сложные умственные образования характеризуются тем же единством.

ГЛАВА X

Логика в Англии в XVIII в.

Первым в ряду английских логиков XVIII в. отметим Джорджа Беркли. Его метод — психологический. Это тот самый метод, который применял Локк в своем учении о генезисе идей.

Локк положил основание психологии внутреннего опыта, но при этом он признавал и внешний опыт. Беркли же отвергает внешний опыт и строит всю свою философию на основе одного лишь внутреннего опыта, показания которого Локк считал самыми достоверными. Беркли обращается к непосредственному сознанию. Он говорит, что ставит своей целью «представить факты, голые факты и ничего, кроме фактов». О своем методе он говорит, что он состоит в том, чтобы замечать сходство и различие между идеями, для чего требуется лишь внимательное наблюдение того, что происходит в собственном духе. Беркли считает, что надо рассматривать самые идеи, которые суть конкретные факты душевной жизни, причем нужно по возможности отделить их от тех названий, с которыми они ассоциированы.

Свой метод Беркли применяет при изучении вопроса о пространстве в сочинении «Новая теория зрения» (1709 г.). Он стремится доказать, что нам лишь кажется, будто мы непосредственно видим тела в пространстве трех измерений, на самом ж,е деле видение пространства и тел в нем есть результат умозаключения, порождаемого постоянной ассоциацией зрительных ощущений с двигательными и ощущениями осязания. Беркли развивает генетическую теорию восприятия пространства и подменяет вопрос о реальности пространства чисто психологическим вопросом о генезисе представлений о пространстве. Беркли доказывает, что наше восприятие расстояний предметов от нас, величины предметов и т. д. является результатом установления привычных прочных ассоциаций между ощущениями зрения, осязания и движения. Только потому, что эта ассоциация очень

384

тесна, мы думаем, что расстояние предметов, их величину и положение в пространстве мы видим глазами, на самом же деле идея пространства — сложная идея и в ее образовании участвуют не одни только зрительные ощущения.

Данный Беркли психогенезис идеи пространства продвигает изучение этого вопроса. На практике его подтвердил вывод, что если бы удалось слепорожденного путем операции сделать зрячим, то он в первое время не отождествлял бы и не связывал бы своих зрительных ощущений с соответствующим своим опытом, ранее полученным посредством осязания. Так, когда прозревшему слепорожденному показывали бутылку на расстоянии метра от него, то на вопрос, что это за предмет, он отвечал —• может быть, это лошадь Но одно дело генезис восприятия пространства, а другое — вопрос об объективном существовании пространства и его отражении в нашем сознании.

Беркли впадал в логическую ошибку, т. е. подменял онтологический и гносеологический вопросы психологическим аспектом, и в результате этой логической ошибки пространство у него превращается в совокупность наших ощущений.

В своем главном произведении «Трактат о началах человеческого знания» Беркли применяет тот же метод, которым он исследовал пространство, к идее материи. Он ставит вопрос «Какие конкретные факты обнимают общий термин «материя»»? И отвечает, что этими конкретными фактами является только ряд ощущений. Что значит: «Стол, на котором я пишу, существует»? Это значит: «Я его вижу и осязаю». Бытие материальных вещей состоит только в их воспринимаемости.

Беркли не просто идеалист, считающий дух первичным, он — имматериалист, отрицающий самое существование материи То, что мы называем веществом, состоит из идей (ощущений).

Беркли — крайний номиналист. Он дает критику теорий общих отвлеченных идей. Локк видел отличие человека от животных в том, что человек способен образовывать отвлеченные идеи. Беркли доказывает, что способностью отвлечения и образования общих идей человек не обладает.

Можно ли представить себе такой треугольник, который был бы одновременно и остроугольным, и тупоугольным, и прямоугольным? Можно ли образовать идею человека, который в одно и то же время был бы ребенком и стариком, мужчиной и женщиной, велик и мал и т. д. Общая отвлеченная идея треугольника и т. п. невозможна уже потому, что она заключает в себе противоречивые, взаимно исключающие друг друга признаки. Мы имеем общие идеи лишь в том смысле, что одна какая-либо частная идея выступает в роли представителя всех других частных идей того же рода, причем мы не обращаем внимания на то, чем эти частные идеи различаются друг от друга. И слово становится общим не потому, что оно служило знаком одной

385

общей идеи (общих идей вообще не существует), а потому, что оно служит знаком нескольких частных идей.

По учению Беркли, материя, 'пространство, время и т. д. суть общие абстрактные идеи, а так как общих идей в нашем уме вообще не существует, мы только ошибочно воображаем, будто имеем их, то нужно искать те единичные конкретные факты, к которым на самом деле сводятся эти фикции.

Теорию общих отвлеченных идей Беркли заменяет теорией общих знаков. Указывая, что всякая наука имеет своей целью дать общее знание о многих конкретных предметах, он говорит, что для этого все науки прибегают к общим знакам, отмечающим множество частных идей. В науках мы употребляем символы вместо вещей. Человеческое знание имеет дело с общими знаками и составляемыми при их помощи общими теориями. Нет ничего в науках, кроме знаков и обозначаемых ими частных идей. В сочинении «Новая теория зрения» Беркли развил учение, что зрительные ощущения чисто субъективны, они суть лишь знаки для будущих или возможных ощущений осязания. Это — знаки, которые лишь сигнализируют нам о пользе или вреде, которые могут воспоследовать от соприкосновения с нами приближающихся к нам или находящихся возле нас предметов. Видение есть предвидение.

В «Трактате о началах человеческого знания» этот зрительный символизм превращается в универсальный символизм природы. И то, с чем нас знакомят осязание и прочие ощущения, также субъективно и знакомит нас только с тем, что нам полезно и вредно. Книга природы есть книга 'пророчества. Общим термином «материя», «пространство» и т. д., по учению Беркли, не соответствует никакая реальность. То, что мы называем этими терминами, суть словесные знаки для множества частных конкретных фактов.

Номинализм с его теорией знаков доходит в философии Беркли до апогея. Согласно Беркли, мы живем не в материальном мире, а в мире идей: мы едим и пьем идеи и одеваемся в идеи; дома, в которых мы живем, горы, реки, леса и т. д. — все это идеи. Но что такое сами идеи?

Они не знакомят нас с реальностью, они сами — только символы, знаки, сигнализирующие нам о возможной пользе или вреде для нас. В конечном счете, по учению Беркли, мы живем в мире символов, знаков, имеющих лишь практическое значение для нашего существования, но ничего не говорящих о самой действительности.

В теории познания Беркли выдвигается исключительно практика в ее субъективистском понимании. .Впоследствии в XX в. по этому пути пойдут американские прагматисты.

Исходя из учений Локка и Беркли Давид Юм (1711—1776) приходит к агностицизму и скептицизму. Оказали на Юма влия-

386

ние и античные скептики, у которых уже была дана та критика понятия каузальности, которая составляет центральное учение в философии Юма. В буржуазной истории философии Локк и Юм признаются крупнейшими фигурами в развитии английской философской мысли. Реакционная сущность юмизма и его теоретические ошибки глубоко вскрыты В. И. Лениным в его произведении «Материализм и эмпириокритицизм».

Вопросов теории познания и логики касаются два произведения Юма: «Трактат о человеческой природе» и «Исследование о человеческом разумении». Юм делает психологию основой философии. Следуя Локку, он принимает, что все наше знание возникает из впечатлений (impressions), которые бывают двоякого рода: ощущения и рефлексии (внешний и внутренний опыт). Юм проводит различие между впечатлениями (impressions) и идеями (ideas). Впечатления — те живые переживания, которые мы имеем, когда что-нибудь видим, слышим, осязаем, любим, ненавидим и т. п., а идеи — менее живые представления, которые бывают у нас, когда мы что-нибудь вспоминаем или воображаем. Все идеи суть копии впечатлений. Идеи отличаются от впечатлений по степени живости и яркости. Склад ума сводится, по Юму, лишь к способности соединять, перемещать, увеличивать или уменьшать материал, доставляемый нам впечатлениями. Весь материал, которым оперирует мышление, доставляется внешним и внутренним опытом. Ставя вопрос о критерии истинности наших идей, Юм говорит, что поскольку каждая идея по своему происхождению есть копия впечатлений, то в этом мы имеем простое и безошибочное средство для решения вопроса, законна та или иная из имеющихся у 'нас идей или это просто чистая фикция.

Наиболее важной из идей нашего ума является идея причинности. Что такое идея причинности? Это есть идея о необходимой связи между явлениями. Юм ставит вопрос: законна эта идея или она — чистая фикция? Согласно юмовскому критерию истинности идей, решение этого- вопроса сводится к вопросу: откуда происходит эта идея? копией какого впечатления она является? Для идеи необходимой связи между- явлениями, идеи причины и действия Юм не находит никакого оригинала в сфере впечатлений. То, что мы наблюдаем, есть только постоянная последовательность явлений. Мы видим, что известное явление следует за другим и что это повторяется вновь и вновь. И отсюда мы умозаключаем, что так будет всегда и впредь. Юм утверждает, что такое умозаключение основано только на привычке. В силу привычки мы ожидаем и в будущем той же последовательности явлений, какая наблюдалась в прошлом. Мы думаем, будто опыт дает нам право говорить о необходимой причинной связи между явлениями. Но, поскольку необходимая связь между явлениями не может наблюдаться и не имеет своего источни-

38?

ка в сфере впечатлений, она должна быть признана чисто субъективной идеей, продуктом привычки. Утверждая, что причинная связь не имеет опытного происхождения, Юм говорит, что равным образом она не может быть известна нам априори, так как действие совершенно не похоже на причину и путем анализа понятий какой-либо причины и ее действия невозможно понять, почему данная причина производит это действие. Итак, по учению Юма, идея причинной связи не имеет никакого объективного основания, она есть чисто субъективная уверенность в единообразном порядке природы, порождаемая привычкой. Но если до сих пор в течении явлений природы наблюдалась правильная последовательность, то в будущем порядок природы, говорит Юм, может измениться, нет никакой гарантии в вечной его неизменности.

Критика идеи причинности — центр философии Давида Юма. В тесной связи с этим стоит и критика Юмом идеи «я», понятия духовной субстанции.

Подобно тому как идея причинности есть фикция, точно так же, по учению Юма, фикцией является и идея субстанции (идея материи, идея души и идея бога). Мы знаем только наши сменяющиеся психические состояния и ничего более. Представление о душе, о нашем «я», как и представление о телесной субстанции, Юм объявляет фикцией, иллюзией. Покажите мне, говорит он, впечатление, из которого возникает идея личного «я». Все наши впечатления преходящи, изменчивы, текучи. Следовательно, нет «постоянного единого личного «я». Представление о таком «я», о душевной субстанции, есть иллюзия. Согласно Юму, то, что мы называем своим «я», есть не что иное, как связка или совокупность перцепций, следующих друг за другом с непостижимой быстротой и находящихся в постоянном течении.

Юмовское отрицание причинности ведет к полному отрицанию науки и прежде всего естествознания. Познание объективного мира является невозможным с точки зрения основных принципов его философии. Результат этой философии — абсолютная непознаваемость мира, агностицизм и полный скептицизм. Но Юм не отрицает достоверности математических наук: геометрии, арифметики, алгебры. Он утверждает, что очевидность математических положений основывается на интуиции и демонстрации. Они нисколько не зависят от существования каких-бы то ни было объектов. Не будь в природе ни одного круга или треугольника, математические теоремы все равно были бы верны. Равным образом Юм не оспаривает достоверности фактических истин. Но если мы идем дальше простого, голого констатирования фактов и беремся за установление причинной связи и делаем заключения к будущему, то наши положения будут только вероятными. Таким образом, по отношению к естественным и гуманитарным наукам Юм — пробабилист.

388

Против философии Юма выступила шотландская школа философов во главе с Томасом Ридом (1710—1796). Они выдвинули против Юма в качестве основного философского принципа «общечеловеческий здравый смысл» («common sense»). С этой точки зрения, шотландская школа признает нелепостью отрицание существования материя у Беркли и отрицание причинности у Юма. Рид ищет причину этих нелепостей в тех предпосылках, на которых они покоятся. А эти предпосылки он видит в положении Локка, послужившем исходным пунктом для философии Беркли и Юма, что душа человека появляется на свет совершенно пустой, подобно тому как тело рождается голым, и что все свое содержание душа получает из опыта.

Таким образом, по Риду, во всех нелепостях философии Беркли и Юма повинен эмпиризм. И свои возражения Рид направляет против учения о том, что все свое содержание психика получает из опыта. Он считает необходимым допустить, что самой душе присущи некоторые первоначальные истины, которые он называет аксиомами. Аксиома — такие суждения, которые являются самоочевидными истинами, принципами здравого человеческого рассудка. Они познаются путем интуиции. Эти первичные истины, составляющие, по Риду, основу здравого человеческого рассудка, являются необходимым условием всякого познания, и они одинаковы как у необразованного человека, так и у величайших мыслителей. В эти первичные истины надо просто верить. В основе фактических случайных истин, по Риду, лежит 12 таких первичных суждений, и эти последние дают нам критерий для того, чтобы различать истину от лжи в сфере фактического знания. В отношении познания необходимых истин (математических, логических, метафизических и т. д.) первичными суждениями являются математические, логические и другие аксиомы. К первичным суждениям, являющимся началами знания, Рид относит веру в существование внешнего мира, в существование познающего субъекта, положение о том, что всякое действие имеет свою причину, веру в единообразие и постоянство хода природы. Все это, по учению Рида,— изначальные принципы человеческой природы, не требующие доказательства.

Что касается природы этих первичных суждений, то Рид считает их простыми, едиными, непосредственно данными в своей целостности. Рид критикует учение Локка о суждении, согласно которому суждение образуется из сравнения двух идей, посредством которого устанавливается согласие или несогласие между ними, после чего эти идеи ставятся в связь между собой в утвердительном или отрицательном суждении. Считая акт суждения простым и единым, Рид высказывается против такой теории суждения, которая объясняет образование суждения из соединения двух представлений (субъекта и предиката). Выделение в суждении этих двух представлений, по Риду, есть результат по-

389

следующего анализа. Таким образом, в противоположность Локку Рид считает первичными не понятия, а суждения.

Учение шотландской школы о здравом смысле, о первичных недоказуемых суждениях, лежащих в основе человеческого знания, имело своей целью защищать веру в существование души и бога. В этом — его реакционная суть.

Плоский поверхностный характер философии шотландской школы виден уже из того, что, аппелируя к здравому смыслу, она в основу своих учений кладет инстинктивную веру. В сущности она возвращается к тем врожденным идеям (теоретическим и практическим), которые подверг материалистической критике Локк. Шотландская школа критикует Локка и Юма не слева, а справа, с реакционных позиций.

Далее