Леонид Прайсман
ТЕРРОРИСТЫ И РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ, ОХРАННИКИ И ПРОВОКАТОРЫ
К оглавлению
Глава 17
ШЕРЛОК ХОЛМС РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
В этот период у русской полиции были определенные успехи в борьбе с центральным террором: прекращение, благодаря Азефу, деятельности БО, уничтожение ЦБО. Террор, однако, в 1907 году продолжал бушевать по России; в первую очередь, это был местный террор. Настоящим бичом были многочисленные экспроприации, которые часто невозможно было отличить от обыкновенного воровства. Продолжались убийства видных представителей администрации. Особое внимание было обращено на представителей судебного ведомства.
Массовый террор и экспроприации осуществляли в основном представители многочисленных организаций эсеров-максималистов. В 1907 году в России и за ее пределами существовало 69 таких организаций.1 Но, как мы уже писали, после уничтожения Боевой организации максималистов и казни их главных вождей М.Соколова и В.Мазурина создать действенную Боевую организацию и осуществить акты центрального террора и крупные экспроприации им не удавалось. Их силы распылялись на мелкие экспроприации и убийства.
Убийства видных представителей администрации продолжал осуществлять Летучий боевой отряд Северной области под руководством Карла. Мы уже писали о нем и еще вернемся к нему. Отряд состоял из идеалистически настроенных фанатиков, которые не испатывали никакой любви к жизненным благам. Азеф, Савинков или Соколов, напротив, успешно прививали эту любовь своим боевикам и у бойцов Карла не было и тени настроения "революционных кавалергардов", которое было так распространено среди боевиков Азефа. Эти кристально чистые, лишенные пороков идеалисты были очень опасны и страшны - они были ревностными служителями страшного Молоха террора. Отряд Карла обращал особое внимание на представителей тюремного ведомства, не прощая им никаких нарушений прав политических заключенных. 17 января 1907 года боевиками отряда был убит начальник Дерябинской тюрьмы Гудима. 13 августа 1907 года незадолго до этого бежавший из Севастопольской гражданской тюрьмы 18-летний Николай Макаров по поручению Карла убил начальника Петербургской тюрьмы Иванова. Летом 1908 года было осуществлено убийство начальника Алгачинской каторжной тюрьмы Бородулина, который, как считали революционеры, первым применил телесные наказания к политкаторжанам. Отряд Карла планировал нанести удар по руководителям тюремного ведомства России: министру юстиции И.Щегловитому, петербургскому градоначальнику Д.Драчевскому и начальнику Главного тюремного управления А.Максимовскому. Основную роль в теракте против Максимовского сыграла Евлампия Рогозникова. Она обучалась в Перетбургской консерватории по классу рояля. У нее обнаружили прекрасный голос, и она перешла в класс пения. Благодоря ее способностям ей разрешили обучаться бесплатно. Ей прочили блестящую карьеру певицы, но она избрала другой путь. В 1906 году она была арестована, после второго ареста следователь по ее первому делу показывал на следствии, что Рогозникова, "привлекавшаяся по делу автономной группы террористов-экспроприаторов, обвинялась в хранении бомбы с целью взорвать Охранное отделение и в разузнавании привычек премьер-министра Столыпина с целью покушения на него."2 В тюрьме она сумела удачно имитировать сумасшествие и была переведена в психиатрическую больницу, из которой сумела совершить фантастический побег, во много благодаря тому, что даже в таком месте и в таких условиях, изображая буйнопомешанную, она осталась сама собой - многих больных привлекла её яркая жизнерадостная натура, и они помогли ей бежать.
После ряда приключений (она не смогла бежать вовремя, опоздала, ее никто не ждал на улице) она попала на конспиративную квартиру и оттуда уехала в Финляндию. Друзья, любимый муж уговаривали ее отправиться за границу, в Милан, и продолжить учиться пению, но она рвалась в террор и предложила свои услуги Карлу. В скором времени она была принята в организацию. Член Летучего боевого отряда Северной области В.Лебединцев (о нем смотри ниже) рассказывает, как Рогозникова пришла первый раз на конспиративную квартиру в Финляндии, где обычно "...царило мрачное настроение":"Она влетела как бомба, радостная, веселая, прыгала, скакала как ребенок, и старалась развеселить товарищей. Она говорила, что берется исполнить любое террористическое дело, какое ей будет поручено. В.В. вспоминал о том, как Рогозникова раз внезапно в то время, как он сидел на низенькой скамейке, погруженный в свою мрачную думу, вбежала в комнату и перепрыгнула через его голову."3 15 (28) октября, в понедельник (приемный день Максимовского) в 2 часа дня Рогозникова вошла в здание Главного тюремного управления. Вышедшему к ней чиновнику она заявила, что ей надо срочно видеть Максимовского. Она объяснила свою настойчивость тем, что брат ее мужа, В.Новоселов, заключенный пересыльной тюрьмы, нездоров, и она просит разрешения приносить ему питание из дома:"Я лично хочу просить об этом начальника Главного тюремного управления. Я знаю его доброту, он разрешит мне."4 Чиновник отправился к Максимовскому. Посетители и сотрудники управления вспоминали потом, что Рогозникова не возбуждала ничьих подозрений. Она вела себя очень спокойно, кокетничала и непринужденно разговаривала. Удивлял только сильный запах духов, от которых становилось нехорошо, и у присутствующих в комнате стала болеть голова.5
Хотя чиновник советовал Максимовскому не принимать посетительницу, он его не послушался.Рогозникова вошла в комнату, подошла к Максимовскому и в упор выстрелила в сонную артерию. Максимовский был тяжело ранен, отвезен в больницу и в 6:30 вечера скончался не приходя в сознание. Сразу после выстрела террористка бросилась к окну в большой приемной: по плану она должна была выбросить из окна револьвер на улицу, и это было сигналом, что покушение удалось. Получив сигнал, боевики должны были занять места у квартиры министра юстиции Щегловитого, петербургского градоначальника Драчевского и вице-директора ДП Курлова, так как не сомневались, что эти сановники немедленно выедут на место происшествия.6 Но Рогозникова была остановлена одним из посетителей, начальником одной из тюрем, пришедших к Максимовскому просить о смягчении наказания для двух его арестованных сыновей. Подбежавшие сотрудники управления отобрали у нее револьвер и из кармана вынули еще один с полной обоймой. Очевидцы вспоминали потом:"На вопрос державшего ее курьера: "Зачем вы убили такого хорошего человека?" Она ответила вопросом:"Кто ввел в тюрьмах розги для политических?"7
Она была совершенно спокойна. По словам одного из чиновников тюремного управления, "убийца смеялась".8 По словам другого - успокаивала окружающих:"Не бойтесь, милые, вы маленькие исполнители, вас я не трону".9 Но убийство Максимовского и план убийства нескольких сановников был только составной частью разветвленного плана террористов. Когда жены служителей тюремного управления приблизились к ней, чтобы ее обыскать, Рогозникова крикнула им:"Осторожнее! Вы взорвете себя! Пожалейте живущих здесь!"10 Власти несколько растерялись. Стало ясно, что Рогозникова вся обвешана динамитом, который при первом неосторожном прикосновении может взорваться, разрушить здание и похоронить всех присутствующих. По приказу Курлова городовые все время держали Рогозникову за руки. Бросились искать саперов или артиллеристов, которые могли бы разрядить взрывное устройство, но время было позднее, в Главном артиллерийской управлении не было специалистов. Тогда Курлов вспомнил, что заместитель начальника Петербургского охранного отделения Комиссаров в прошлом артиллерист, и вызвал его. Когда Рогозникова увидела Комиссарова и поняла, что ее подвергнут личному обыску прямо здесь, в здании управления, она потеряла свою веселую невозмутимость. По планам террористов ее должны были отвезти в здание Петербургского охранного отделения, и там она должна была поднять на воздух себя и всю охранку. Динамита на это бы хватило. Рогозникова пыталась протестовать, доказывая, что Комиссаров не имеет права подвергать ее личному обыску, что обыск должны были сделать в охранке, но это, естественно, не помогло. "Комиссаров предупредил держащих ее городовых, что при осмотре может последовать взрыв, и спросил, готовы ли они ему помочь? Городовые без колебания согласились. Рогозникова была положена на пол, и они держали ее руки и ноги".11
Комиссаров начал, наверно,самый опасный обыск, в котором ему когда-либо приходилось участвовать. Из протокола обыска:"По снятии кофты лифа и корсета на ней оказался бюстгальтер величиной от шеи до талии, причем спереди представлял из себя мешок из двусторонней плотной клеенки, который был набит по всей площади груди 13 фунтами экстрадинамита. Посередине груди был помещен детонатор, от которого отходил черный шнурок, настолько длинный, что охватывал талию на корсете с лифом и наружную кофту".12 Взрывное вещество начало разлагаться и именно поэтому в приемном зале Главного тюремного управления стоял запах крепких духов, от которого у многих болела голова.
Так почему же все-таки Тося, как друзья звали Рогозникову, не дернула за шнурок? В очерке о ней, написанном ее подругой А.Фридберг, (мы уже ссылались на него) утверждалось, что она не хотела многочисленных жертв, которые непременно были бы, взорви она здание управления. В доказательство она приводит текст записки, отправленной Рогозниковой из Охранного отделения:"Снаряд взорвать не могла, когда была возможность, потому что погибла бы совершенно непричастная публика."13 Но через одну фразу она о публике забывает и объясняет, почему не взорвала снаряд:"Когда же слетелось воронье, ничего сделать не могла. Я берегла снаряд для них...я напугала их с целью, чтобы они не трогали шнурка, который я могла достать зубами (меня за руки все время крепко держали). Но когда нужно было, сбили меня, и, как я ни билась, меня крепко держали. Передайте: все, что могла, сделала, и не удалось. Вот единственное, что больно".14
Видимо, когда Рогозникова увидела тех, за кем охотятся террористы, она моментально забыла о сотнях возможных жертв. Так что генерал Курлов, которого Фридберг пытается оспаривать, был совершенно прав, когда писал:"По-видимому, Рогозникова относилась совершенно равнодушно к тому, что такой взрыв в верхнем этаже огромного частного дома повлечет за собой массу человеческих жертв, так как кроме Главного тюремного управления в этом здании было много частных квартир."15
И опять все тот же больной вопрос о нравственности и морали. Трудно, наверно, найти среди русских террористов более обаятельного и привлекательного человека, чем попрыгунья Тося. И она готова была взорвать охранку с десятками людей и даже тюремное управление, что привело бы к еще большему числу жертв, не имевших никакого отношения к карательному аппарату империи. Вообще в деятельности Летучего боевого отряда Северной области поражает размах планов и полное безразличие к человеческим жизням. Не жалели как случайных очевидцев, так и собственно исполнителей. Это равнодушие было ещё сильнее, чем у лидеров максималистов Соколова и Мазурина. Все это особенно ярко проявилось в плане взрыва Государственного совета (см. ниже). На следствии и суде (Рогозникову судил военно-окружной суд) она держалась героически, отказавшись от подписи протокола, от защиты, от последнего слова. 17 октября 1907 года она была казнена.
У Азефа в 1907-1908 году наступил последний этап его увлекательной деятельности, закончившийся полным разоблачением. Как мы уже писали, Азеф решил вернуться к активной партийной работе. На 2-м съезде партии в феврале 1907 года в Финляндии Азеф вместе с Гершуни, в тени которого он предпочитал держаться, чтобы на него таким образом падала часть всемирной славы Гершуни, решил возглавить террористическую работу партии. Азеф знал, что Гершуни не представлял себе боевую работу без него, ЦК решил, что они вместе возглавят боевую деятельность. "В ЦК многие были против того, чтобы Гершуни замыкался только в узкой боевой деятельности, хотели, чтобы Гершуни уделял много внимания различным сторонам общепартийной жизни"16. В это время Гершуни рассматривали в качестве настоящего вождя. В результате, как писал Чернов, "...временно взял на себя эту (боевую) деятельность только один Азеф, который имел своим ближайшим помощником Карповича"17. Карпович к этому времени, как и Гершуни,бежал с Акатуйской каторги. Было решено, что Гершуни будет от ЦК курировать эту работу, и Азеф предпочитал постоянно с ним советоваться и всячески подчеркивал, что действует вместе с Гершуни. В скором времени Гершуни, у которого была саркома лёгких, стал чувствовать себя все хуже и хуже; он уехал из Финляндии за границу осенью 1907 года, а затем лёг на лечение в швейцарскую больницу. Натансон писал о том, что было кому поручено ЦК: " руководить боевыми делами и некоторыми общепартийными было оставлено Гершуни и Азефу...; сношения с боевыми элементами наших летучек - П.П.Крафту, а также Гершуни и Азефу, значит Азеф должен был вместе с Гершуни составить ядро будущей Боевой организации... Кроме того, Азеф еще специально заинтересовался организацией рассылки книг и решил установить книжное дело в смысле транспортном".18
В результате Азеф начал вести боевую работу самостоятельно. Роль Савинкова при Азефе, если так можно выразиться, играл Карпович, который по отношению к нему проявил столько слепой веры, доходившей до обожания, что переплюнул в этом даже Савинкова.
По инициативе ЦК, активно поддержанной Азефом, вновь создаваемая БО должна была сосредоточить свое внимание почти исключительно на подготовке убийства НиколаяII. Лидеры партии понимали, что революция закончилась, и считали, что только убив Николая они смогут повернуть колесо истории вспять, поднять массы на новую революционную борьбу. Естественно, новый план деятельности БО стал известен Герасимову через Азефа. Азеф хорошо играл на многих досках. Теперь он выглядел в глазах Герасимова и Столыпина (бывшего в курсе всех перипетий деятельности БО вообще и Азефа в частности) не только спасителем жизни Великих князей и Столыпина, но и самого императора. Герасимов писал:"Итак, я очутился лицом к лицу с опасным врагом. На карту было поставлено все. И я со своей стороны должен был решиться вести в бой все силы, все свое оружие и все имеющиеся у меня резервы. И прежде всего я решил обеспечить себе поддержку моего лучшего сотрудника, Азефа, которому часто удавалось вести целые группы революционеров, вопреки всем их планам, туда, куда он хочет. В данном чрезвычайном случае я решился на чрезвычайные шаги. Еще раньше партия социалистов-революционеров предложила Азефу взять на себя верховное руководство БО..., и я сам, скрепя сердцем, предложил Азефу принять это предложение партии. Он колебался. Эта двойная игра могла ему слишком дорого обойтись. Но в конце концов он выразил готовность пойти на это в согласии с моим желанием, разумеется, я получил перед тем санкцию Столыпина на этот рискованный шаг. Учитывая все исключительные трудности и опасности, связанные с этим предприятием, Азеф со своей стороны выдвинул условия, что ни один из членов из его террористической группы не должен быть арестован. На этой основе я заключил с ним договор, который звучал коротко и ясно: Азеф принимает на себя руководство БО и руководит всей подготовкой покушения на царя с тем, чтобы это покушение не могло быть проведено в жизнь. Под этим условием я гарантирую ему, что ни один из членов БО не будет арестован. Этот договор был обеими сторонами лояльно выполнен"19
Какой все-таки Азеф блестящий актер! Он сделал все от него зависевшее, чтобы вернуться в террор и возглавить БО, но сумел внушить далеко не наивному, хорошему сыщику Герасимову, что он это сделал только по его просьбе. Писавший об Азефе журналист П.Пильский недоумевал, как он мог заслужить доверие в революционном лагере таких людей, как Гершуни, он характеризовал Азефа следующим образом:"Но ничтожный, ожиревший, но обрюзгший, толстомясый, толстокожий, но опухший, с несколькими подбородками и заплывшими глазами, этот на редкость невежественный Азеф, всегда и неизменно молчавший на всех съездах и всех совещаниях...обожравшийся и развратный, умственно убогий и морально павший, столь упорно, доказательно и основательно подозреваемый, много раз почти уличенный"20. Описание верное, только когда оно касается внешности. Азеф, видимо, был умён, отличался практическими способностями, был необыкновенно талантлив.
Азефу хотелось вернуть в БО Савинкова. В июле 1907 года, когда Азеф вместе с Гершуни был в Швейцарии, они остановились в Шарбонтьере, где летом жила семья Азефа. В Монтре состоялась длительная встреча всех троих. Гершуни и Азеф уговаривали Савинкова вернуться в террор. Уговаривал в основном Гершуни, Азеф предпочитал как всегда отмалчиваться и поддакивать. Кроме того, у него было довольно сложное положение,так как совсем недавно он внушал Савинкову те аргументы против террора, которые последний теперь приводил. Савинков справедливо чувствовал, что в последнее время террористическая работа им не удавалась, и в то же время был вынужден признать, что группа Карла, к которой он относился с таким презрением, добилась успехов. Основной выход Савинков видел в новых технических средствах, но так как они не были пока изобретены, - в необходимости в несколько раз увеличить число членов БО: "Наблюдающий состав должен быть увеличен до нескольких десятков человек. Параллельно с ним должна быть создана группа, цель которой должна состоять в открытых вооруженных нападениях на основании собираемых ею при помощи партийных учреждений сведений. Во главе такой организации, включающей, конечно, и химиков, должен стоять сильный, практический и авторитетный морально центр."21
Азеф выдвинул против плана Савинкова главный аргумент, который в его устах звучал весьма основательно:"Если в организации будет...50-60 человек, то как не допустить провокации?"22 Гершуни вообще не понравился ни план, ни сам Савинков. После этой беседы он отозвался о Савинкове Чернову следующим образом:"Я не знаю, кем он был, я видел лишь, кем он стал. Мы можем считать, что его нет."23 Савинковские предложения были отклонены, а пойти работать в организацию на старых основаниях после неудачи последнего покушения Савинков не хотел. В октябре 1907 года на заседании ЦК в Финляндии он предложил свой план работы, но большинством голосов (4 против двух), в том числе и голосами Азефа и Гершуни, план был отвергнут. Интересно, что через много лет после описываемых событий, когда, казалось бы, Чернов должен был понимать, что Савинков был полностью прав, отказавшись вступить в БО Азефа, он писал:"...Савинков, гордый и самолюбивый, упорствовал и раздражался. Гершуни совсем на нем поставил крест, придя к выводу, что этот человек, ставший для партии "отрезанным ломтем" и в политическом, и в морально-психологическом смысле. Человек высоких требований, предъявляемых к жизни революционера, Гершуни не прощал Савинкову многих черт личной избалованности."24 Гершуни невзлюбил Савинкова с первого взгляда. В его ненависти к Савинкову был какой-то истерический оттенок. Так, уже будучи неизлечимо больным, он заклинал М.Натансона "никогда не иметь дело с Савинковым как человеком безнравственным, совершенно павшим и т.п".25
М.Натансон считал, что Азеф в этот период не хотел возвращения Савинкова в БО и старался его всячески дискредитировать как среди членов ЦК, так и среди боевиков. Он рассказывал, что говорил Азеф про Савинкова: "Савинков действовал bona fide лишь до того, пока он попался в Севастополе и не почувствовал веревки на шее, а когда он вернулся после Севастополя в Финляндию, это уже к августу 1906 года, то он уже не хотел работать, не хотел идти на виселицу, но был всё-таки настолько самолюбив, что не хотел, чтобы его отказ от боевой деятельности был приписан его нежеланию работать, а наоборот, старался свалить вину на ЦК".26
С нашей точки зрения, Азеф сначала искренне хотел, чтобы Савинков вернулся в террор. Он считал Савинкова своим лучшим учеником, знал, что Савинков ему предан. Азеф ценил его практические способности и по-человечески любил его, если он вообще был способен на такие чувства.27 Азеф неожиданно увидел, что человек, в котором он был абсолютно уверен, стал противодействовать его планам, ссылаясь при этом на его собственные - Азефа - прошлогодние аргументы. Вот тогда-то Савинков стал неудобен для Азефа, и он начал бешено выступать против него, о чем писал М.Натансон.
Азеф и Гершуни приступили к формированию новой организации. На острове в финских шхерах была создана химическая лаборатория. В разное время в ней работали В.Попова,С. Лазаркевич, М.Чернавский, Панов (Николай). Герасимов писал о том, что Азеф "подобрал себе группу террористов в составе до 10 человек."28 Кроме Карповича в эту группу входили М.Чернавский, В.Басов-Верхоянский. Остальные имена нам неизвестны, как неизвестно существовала ли вообще эта БО на самом деле или только в отчетах, представляемых Азефом Герасимову и Столыпину с одной стороны, и Чернову с Натансоном с другой. Впрочем, революционеры его не особенно торопили, так как понимали, что теракт против царя дело очень серьезное.
В это время Азеф стал активно заниматься и другими сферами жизни партии. А.Аргунов их перечисляет:"Взялся за устройство печатания, транспорта, деловых сношений с провинцией, контролирует деятельность провинциального организационного бюро."29 Он брался за такую работу, которая требовала больших организационных способностей, практической жилки, то есть тех качеств, которыми Азеф обладал, но, как справедливо писал Б.Николаевский:" Немалую роль в выборе работы,играли для Азефа и соображения совершенно иного порядка: расходы на издательскую деятельность, которую Азеф брал под свой контроль, были наиболее крупной статьей партийного бюджета после расхода на боевую деятельность, а Азеф всегда любил иметь дело с крупными суммами партийных денег."30
1907-08 годы стали роковыми для Азефа - угроза его разоблачения нарастала с каждым днем, пока, наконец, самые ближайшие его друзья по партии не могли больше сомневаться в его измене. Как мы знаем, Азефа пытались разоблачить и раньше, но сведения эти шли из полицейских источников, которым в партии не верили, считая, что полиция хочет таким путем вывести из строя неуловимого для нее главу БО, или из революционных источников, например, от студента Крестьянинова в 1903 году, или помощника Гершуни Мельникова. Но когда эти люди узнавали, что они подозревают, одного из столпов партиии, они довольно легко сами отказывались от своих обвинений. Началом конца для Азефа стал момент, когда в революционном лагере появился человек, который, прекрасно зная, что Азеф убил Плеве и Сергея Александровича, тем не менее поверил в его измену и взялся за необыкновенно трудную задачу - попробовать убедить в ней эсеровское руководство.
Этого человека звали Владимир Львович Бурцев. Он сыграл роковую роль в жизни нашего героя, поэтому в дальнейшем станет одним из главных действующих лиц нашего исследования. Он родился в 1862 году в семье штабс-капитана в форте Александровский Закаспийской области. Воспитывался у дяди в г.Бирске Уфимской губ. Семья была религиозной, но даже в ней Бурцев выделялся крайне религиозной экзальтацией, мечтая о поступлении в монастырь. Но вместо монастыря он попал в университет, сначала Казанский, а затем в Московский, в котором его экзальтированная религиозность нашла новый предмет поклонения: Бога заменил Желябов, православную церковь - "Народная воля". В дальнейшем он всегда называл себя народовольцем, хотя, видимо, он трактовал это понятие несколько широко. Участие в народовольческих кружках заката и падения "Народной воли" предполагало один путь, и Бурцев пошел по нему - первый арест в конце 1882 года за участие в студенческом кружке, после освобождения - продолжение той же деятельности и новый арест "за связь с народовольцами"31 в 1885 году, ссылка в Иркутскую губ., откуда он в 1888 году бежал за границу. Уже тогда сложились его политические взгляды, которым он остался верен всю оставшуюся жизнь. Эти взгляды он проповедовал в газете "Свободная Россия", которую он начал издавать в Женеве в 1889 году: террор для завоевания политической свободы, объединение либералов и революционеров для этой цели никаких крайних социальных экспериментов. Восстание в декабре 1905 года Бурцев назвал несчастьем, отрицательно отнесся он к Выборгскому воззванию, считая его слишком революционным. Но террористом, правда, террористом теоретическим (он никого на свете не убил и никогда не держал в руках огнестрельного оружия), был крайним.32
В 1897 году в Лондоне он начал издавать журнал "Народоволец", в котором упорно призывал к убийству русского царя. Вообще Бурцев всю жизнь отличался какой-то особенной, во много раз большей, чем у других революционеров, куда более крайних, чем он, ненавистью к Николаю II. Жена Н.Морозова писала, что Бурцевым владела "какая-то непонятная личная ненависть к Николаю II. Он считал его источников всех зол, не мог выносить его имени и находил, что необходимо покончить с ним, и эту свою навязчивую идею он проповедовал везде, где только мог."33 Такого сочетания крайнего терроризма в борьбе за политическую свободу с умеренными политическими взглядами в тогдашней России можно было встретить только у Азефа. В этом смысле Бурцев и его самая знаменитая жертва были очень похожи. Но это было единственное, в чем они были похожи. Для Бурцева, нравственная чистота революционера знамени была основой основ. Азеф же, по определению того же Бурцева, которое тот сделал после длительной беседы с ним во Франкфурте в 1912 году, был" личностью с моральной идиосинкразией". "Моральное начало в нем атрофированно. Просто - человеку не дано совести, и что это такое он искренне не знает."34
После разоблачения Азефа к нему пришла мировая слава. Его называли Шерлоком Холмсом русской революции, лучшие газеты мира заказывали у него статьи и просили дать интервью,предлагая любые деньги. "...через его руки прошли миллионы - в буквальном смысле слова. Прошли, но не задержались, он деньгами не интересовался и в них ничего не понимал."35 Он тратил их на свои издания, на разоблачения провокаторов, а большую часть просто раздавал, помогая любому эмигранту, который просил помощи. Они и выглядели совершенно по-разному: купечески тяжелый Азеф, всегда прекрасно одетый, и имеющий вид вечного студента, всегда неряшливый Бурцев. С.Минцлов после первой встречи с ним писал:"Немного выше среднего роста, худощавый, с несколько остроконечной головой, покрытой вихрами седоватых волос, человек этот находился в вечном младенчестве. Ходит всегда неряхой и имеет вид человека, не успевшего вымыться."36 Азеф любил женщин и был любим многими, несмотря на свою уродливую внешность, Бурцев, напротив прожил всю свою жизнь монахом и, видимо, как считали многие его знакомые, так никогда и не потерял девственности. Его единственное увлечение, француженка Шарлотта Бюлье, оказалась агентом Рачковского и по приказанию последнего заманила Бурцева летом 1892 года на борт паровой яхты в Марселе, которая должна была доставить его в Одессу, а дальше его ждала каторга. Только затянувшаяся штурмовая погода не позволила "любимой" - Шарлотте - отправить Бурцева в Россию. После этой истории Бурцев женщин близко к себе уже не подпускал никогда.
Страстная пропаганда террора и более чем страстная ненависть к русским монархам все время привлекали к Бурцеву внимание русской охранки и дипломатии. Охранке удалось добиться предания Бурцева английскому суду, и за призывы к убийству "лица, не состоявшего в подданстве Его Величества,"37 т.е. Николая II, Бурцев 11 феврвля 1898 года получил полтора года каторжных работ. Он был единственным русским революционером, получившим тюремный срок в Англии. Казалось бы, после русских тюрем английская каторга должна была выглядеть как санаторий, тем более что Бурцев был очень неприхотлив в быту, но английская тюрьма в конце 19 века была страшнее русской. Войдя в камеру, Бурцев увидел следующую картину:"Там я нашел тычком стоявшие три доски. На них перекинута была простыня, тонкое, как лист бумажное одеяло, и тонкий мочальный матрас...В камере имелись табурет и знаменитая параша. Меня заставили сейчас же лечь спать, но предварительно я должен был на ночь вынести в коридор матрас. Я провертелся всю ночь на голых досках, не сомкнул глаз. В голове было только одно: полтора года, 500 слишком дней каторжных работ."38 Он даже с сожалением вспомнил русские тюрьмы:"Я знал, что мне нельзя вставать и ходить по камере, что я так любил делать в Петропавловской крепости."39 Он даже пытался повеситься в тюрьме,и только в последний момент его спасли.
Приехав после Октябрьского манифеста 1905 года в Россию, он начал издавать журнал "Былое" и пытался установить связи с бывшими и настоящими охранниками, такими как Сергей Зубатов, видя основной смысл своей деятельности в борьбе с провокаторами:"Я и тогда считал, что основа русской реакции и главная ее сила заключались в ее политической полиции. Поэтому-то и борьба с ней стояла на первом плане."40 Разоблачение провокаторов стало основной целью жизни Бурцева. Кроме Азефа он разоблачил заведующего заграничной агентурой ДП А.Ландезена-Геккельмана; убийцу Судейкина, просидевшего 18 лет в Шлиссельбурге и установившего там связь с Охранным отделением Н.Стародворского; провокатора с 1893 года, известную эсерку Зинаиду Жученко (Генгросс). Это были наиболее знаменитые из сотен разоблаченных им провокаторов. После раскрытия Азефа на заработанные деньги он снял большую квартиру в Париже, в которой устроил настоящее бюро контрразведки русского революционного движения. Г.Лопатин, очень любивший Бурцева и помогавший ему в его разоблачениях, вспоминал:"Покоя не дают, пристают. На днях звонит кто-то по телефону. Подхожу. - Кто говорит? Раскаявшийся провокатор. Можно прийти? А потом молчание, и тот же голос боязливо добавляет - А в морду не дадите?"41
После разоблачения Азефа и других его коллег на Бурцева во всех революционных партиях смотрели с большим уважением как на эксперта в борьбе с провокаторами и звали его Шерлоком Холмсом русской революции или менее почтительно - ассенизатором революции. Многие его не любили, некоторые, видимо, из-за страха перед возможным разоблачением (процент агентов охранки во всех революционных партиях был колоссальным); большинство пережило страшные месяцы, когда их друзья, любимые оказывались провокаторами, и они вспоминали, что они переживали в эти периоды. А.Спиридович писал о чувствах, которые многие революционеры испытывали к Бурцеву:"Ненависть, глубокая и искренняя, была ему ответом со стороны партийной эмиграции за его розыскную деятельность"42. Мы не будем здесь подробно рассказывать об этой интересной личности, остановимся на некоторых моментах судьбы Бурцева: в начале Первой мировой войны он встал на позицию, выразившуюся в лозунгах "Война до победного конца" и "До победы - прекращение революционной борьбы", и отправился в Россию, где был арестован жандармами, сослан в Таруханский край, но быстро возвращен в Петербург после ходатайств союзных с Россией держав, уже глубоким стариком, в эмиграции, он провел всестороннее исследование "Протоколов сионских мудрецов" и написал книгу "Протоколы сионских мудрецов" - доказанный подлог"43.
Остановимся подробнее только на одном периоде его жизни. После февральской революции он стал решительным сторонником новой власти и страстно выступал против развития революции. В своей газете "Общее дело" он разоблачал большевиков, утверждая, что они готовят новую революцию на немецкие деньги, и периодически помещал в ней "Списки немецких агентов", которые украшали имена Ленина, Зиновьева, Литвинова и даже Максима Горького! Когда в июле 1917 года, незадолго до корниловского выступления, Савинков стал управляющим военным министерством, он назначил Бурцева начальником политического департамента своего министерства. Помимо ведения текущих дел, он дал Бурцеву только одно задание: собрать и подготовить материалы для обвинения Ленина и других руководителей большевиков в государственной измене. Какие-то материалы Бурцеву удалось собрать, но в скором времени он оставил после выступления Корнилова военное министерство вместе с Савинковым. Большевики запомнили Бурцеву его разоблачения. Он был арестован революционными матросами 25 октября 1917 года за несколько часов до взятия Зимнего дворца и таким образом стал первым заключенным при новой власти. Он, впрочем, не отчаивался, порядки в это время в Петропавловской крепости были либеральными. Он попал в одну камеру с С.Белецким, который в 1912-14 годах был директором ДП. Испытывая настоящую страсть к охранникам и провокаторам, желая выведать новые сведения, он буквально не отходил от него ни на секунду. Он даже спал с ним в одной кровати.
Его выпустили из тюрьмы в феврале 1918 года, с помощью знакомых финнов он бежал через Финляндию в Стокгольм, где тут же выпустил на трех языках (русском, шведском, французском) брошюру "Проклятье вам, большевики!!!" Он умер в Париже во время нацисткой оккупации всеми забытым нищим стариком. В.Зензинов вспоминал, как он встретил в последний раз Бурцева в начале 1939 года на одной из маленьких улочек Латинского квартала:"Как поживаете, Владимир Львович? - Прекрасно! Набрал мне Зелюк (типограф) целую брошюру об "Евгении Онегине" - бесплатно, - надеюсь скоро выпустить. И Вам пришлю. Обязательно раскритикуйте. - А теперь куда идете? Владимир Львович вдруг широко улыбнулся и разжал левый кулак, который все время держал перед собой - в нем оказалось 40 сантимов, Я пересчитал. - Вот, иду тут поблизости в знакомую колбасную, - мне там за это две сосиски дадут"44.Он умер в лечебнице для бедных в 1942 году. Дата смерти была установлена по надписи на надгробном камне.45
До начала разоблачительной кампании 1907 года Бурцев с Азефом не были знакомы, но знали друг о друге. Бурцев писал в воспоминаниях, что он случайно встретил Азефа в Цюрихе в 1893 году:"Указывая на него, один мой знакомый тогда сказал мне: - Вот крупная сила, интересный, молодой, энергичный, он - наш! - Вот грязное животное! - сказал мне другой."46 После таких разных отзывов (следует отметить, что они не противоречили друг другу) Бурцев не решился знакомиться с Азефом. На него, видимо, сильно подействовал этот отзыв: когда он издавал в Лондоне журнал "Народоволец" и получил письмо с положительной оценкой его журнала от Азефа, он, который "с тоской и жаждой искал всюду поддержки"47, на него не ответил. Роль Ньютонова яблока сыграла встреча Бурцева с Азефом летом 1906 года. Бурцев вышел из редакции "Былого" и пошел гулять по Английской набережной:"В этот раз я забыл даже посмотреть, есть ли за мной слежка или нет. Вдруг издали увидел, что навстречу мне на открытом извозчике едет Азеф со своей женой... С женой Азефа я был хорошо знаком, и я пришел в ужас от мысли, как бы она не вздумала со мной поздороваться. Я прекрасно сознавал, что если за мной идут сыщики и жена Азефа вздумала бы со мной поздороваться, то, конечно, эта наша встреча могла бы кончиться роковым образом."48 Все окончилось хорошо, но в голову Бурцева вскоре пришла очень простая мысль. Если он узнал его, то как могут не узнать филеры, ведь он так часто бывает в Петербурге.
"Этот вопрос с того дня приковал к себе мое внимание."49 Летом 1906 года происходили неудачные теракты, аресты среди террористов. Многие задавали себе вопрос: в чем причина? Бурцев считал, что он знает ответ: провокация в самом центре эсеровской партии. Скоро через Бакая (о нем ниже) он узнал о существовании в партии социалистов-революционеров провокатора Раскина. Бурцев решил, что этот провокатор - кто-то из окружения Азефа, и он даже дал знать Азефу, что в его окружение затесался провокатор и что поэтому его не арестовывают. Когда Азефу передали это сообщение, он с презрительной улыбкой сказал:"Этот Бурцев - маньяк, и ему везде видятся шпионы, провокации и измена...И он совершенно напрасно предупреждает меня: я сам знаю, кого бояться и чего остерегаться."50
Совет Азефа оказался роковым. Внимательно изучая биографию боевиков из окружения Азефа и сопоставляя все, что ему известно о них, а большинство из них он знал лично, Бурцев стал понимать, что ни одного из них он не мог бы ни в чем заподозрить. Кроме этого не совпадали некоторые факты. Бурцеву через своего агента в полицейском мире Бакая удалось выяснить, что отдельные террористические акты удавались боевикам только потому, что их агента в это время не было в Петербурге. Но все лица из окружения Азефа, которыми он занимался, находились во время терактов в Петербурге. Бурцев не находил ответа на свой вопрос, и тогда ему в голову пришла довольно простая, но ему самому показавшаяся безумной мысль: не является ли провокатором Раскиным сам Азеф? В своем интервью Пильскому, данном в 1917 году до выхода в свет его воспоминаний, Бурцев подробно рассказывает, как он пришел к этой мысли:"Все чаще думая о поведении этого нелегального, воистину зашифрованного человека, я стал многое не понимать. Непонятной была его ненужная смелость. Непонятна была эта постоянная готовность на риск. Загадочно стала его головокружительная удачливость. Но настойчиво вспоминая все, связанное с именем Азефа, приводя в связь факты, вдруг - именно "вдруг" - как пораженный, будто уткнувшись в тупик, встал перед одним совершенно загадочным явлением. Все последнее время все последние, причем строго законспирированные дела всякий раз проваливались, как только в них принимал участие Азеф, и тогда же вполне удачно проходило все, куда он не был посвящен. Когда эта мысль впервые мелькнула у меня в голове, я чуть не сошел с ума:"Не может быть". Одно подозрение такое, даже никому не высказанное, робко зашевелилось в душе, и то мне казалось кощунством. Азеф - и вдруг он, который и т.д. - и вдруг предательство, провокация, измена. Невозможно! Становились волосы дыбом. Я почти перестал спать. Не находил себе покоя. Ведь это так ужасно."51
Еще Алданов справедливо отмечал, что рассуждения Бурцева о ненужной смелости Азефа, о "постоянной готовности к риску" довольно поверхностны. Он заметил, что Герушуни и Лопатин вели себя куда с большим риском и даже наглостью по отношению к полицейским, и им это тоже довольно долго сходило с рук. Созданная после разоблачения Азефа в партии социалистов-революционеров следственная комиссия сделала выводы о том, что многие теракты этого периода, в которые был посвящен Азеф, прекрасно удавались.52 Так что Алданов был полностью прав, когда писал о рассуждениях Бурцева:" Схема ничего не доказывала"53. И тем не менее главного провокатора в партии эсеров Бурцев обнаружил верно.
В разоблачении Азефа очень большую роль сыграл Бакай. На его истории мы остановимся подробнее. Михаил Ефимович Бакай был по профессии фельдшером. При первой встрече с Бурцевым он заявил редактору "Былого"; что на службу в ДП он поступил случайно.54 На самом деле случайности никакой не было. В 1900 году он принимал участие в работе социал-демократических кружков в Екатеринославе. Он был арестован по делу социал-демократической газеты "Южный рабочий" Столыпин, выступая в Гос.Думе 11 февраля 1909 года, отвечая на запросы 51 и 52 по делу Азефа, заявил:"Бывший фельдшер М.Е.Бакай в 1900 году собственноручно подал докладную записку в Екатеринославское охранное отделение о своем желании поступить сотрудником в охрану."55 Он дал подробные и откровенные показания и выдал многих социал-демократов в Екатеринославе, Чернигове и других городах. Довольно быстро о его новой деятельности стало известно революционерам, тогда он уехал в Петербург и, благодаря поддержке Зубатова, поступал на службу в Варшавское охранное отделение. Охранником он оказался способным, и в 1906 году занимал пост чиновника по особым поручениям при Варшавском охранном отделении.
В мае 1906 года он пришел в редакцию "Былого" и буквально ошарашил Бурцева следующим заявлением:"Вы Владимир Львович Бурцев? Я вас знаю очень хорошо. Вот ваша карточка, я ее взял в ДП, по этой карточке вас разыскивали... По своим убеждениям я эсер, а служу в ДП чиновником особых поручений при охранном отделении."56 В такой судьбе ничего необычного в то время не было. Мы знаем многих охранников, начинавших свою карьеру в качестве революционеров:С.Зубатов, П.Рачковский, М.Гурович, А.Ландезен-Гартинг. Все сделали прекрасную карьеру, двум последним не помешало даже еврейское происхождение(естественно, они крестились). Но Бакай был первым из революционеров, ставших охранниками, а затем перешедших обратно в лагерь революции. Правда, первым решил вернуться к увлечениям молодости Меньшиков, отправивший в сентябре 1905 года письмо эсерам с разоблачением двух провокаторов - Татарова и Азефа. Но он был умнее, осторожнее Бакая и полностью раскрывать себя не собирался, тем более, что узнав, как отреагировали эсеры на его попытку разоблачения Азефа, он решил прекратить на время свои попытки установить с ними контакт.
Во время своей первой встречи с Бурцевым Бакай заявил, что пришел к нему с одной целью: Узнать, не может ли он быть чем-нибудь полезным освободительному движению57. "Он рассказал, что всегда чувствовал себя "чуждым человеком"58 в ДП, но "служил там по инерции, пока события последнего времени не раскрыли ему глаза", и он заявил также, что далее оставаться на службе у него не было сил.59 Он подчеркнул, что пришел в "Былое" только из одного желания помочь революционному движению и "...что он не имеет в виду каких-либо личных интересов", в денежном отношении он обеспечен прекрасно, и бюрократическая карьера у него обеспечена, если бы он желал продолжать службу."60
Но представители правительственного лагеря отмечали другие причины, побудившие Бакая предложить свои услуги революционерам. Столыпин говорил в Думе, что Бакай вместе с двумя аферистами шантажировал родственников арестованного, предлагая им освобождение за большую денежную сумму.61
Прекрасно информированный заведующий заграничной агентурой ДП А.Ландезен-Гартинг советовал развернуть в русской заграничной прессе кампанию по разоблачению Бакая и Лопухина:"...для чего сообщить все известные факты как о его прежнем сотрудничестве, так и о его чиновничьих подвигах по подлогам и освобождению арестованных за деньги."62
Нам кажется, что у Столыпина, а тем более у Гартинга была точная информация. Полицейская карьера Бакая заканчивалась. Начальство требовало, чтобы он подавал в отставку. Его могли отдать под суд за шантаж, но не хотели выносить сор из избы.
Какие бы соображения ни двигали Бакаем, для Бурцева он оказался настоящей находкой. Видимо, Бакай был сильно обозлен на свое прежнее руководство, если он предложил свою помощь и в "эсеровских практических делах"63, но Бурцев сразу отклонил это предложение Бакая и сказал,что, он как литератор и историк, интересуется только тем, "что связано с вопросом изучения истории освободительного движения и с вопросами, так сказать, гигиенического характера - выяснением провокаторства в прошлом и настоящем."64 Встречались они два раза в месяц. Бакай приезжал из Варшавы в Петербург и снабжал Бурцева исключительно интересной информацией. Так, он сообщил ему список агентов охранки в польских и еврейских революционных организациях, действших в Польше. Самым интересным было то, что в этом списке был властитель дум польской молодежи Станислав Бржозовский. Бакай сумел добыть копию записки жандармского ротмистра Петухова, неопровержимо доказывавшую, что еврейский погром в Седлеце в августе 1906 года был организован полицией, рассказал о провокаторе в боевой организации большевиков. Всякий раз все сообщения Бакая полностью подтверждались. В скором времени Бурцев ему уже полностью доверял. Сведения, которыми мог располагать Бакай, были довольно ограниченными: он мог помтавлять только то, что проходило через Варшавское охранное отделение, а также ту информацию, которую он получал у других охранников.
Мы не знаем, как возник первый разговор между Бурцевым и Бакаем о провокации в центре эсеровской партии и кто был его инициатором. Наверно, все-таки Бурцев,так как он об этом думал все время.В дальнейшем, когда Бурцев на разоблачении Бакая построит свою компанию против Азефа, ее главным недостатком будет то, что никакими прямыми уликами Бурцев и Бакай не будут располагать. Об этом писал сам Бурцев:"Прямых указаний на провокаторов в русских революционных партиях у Бакая было мало, но зато он дал много косвенных указаний, как вести о них расследования".65 Гартинг вообще был уверен, что основную роль в разоблачении Азефа сыграл Бакай. Он писал в ДП из Парижа в 1909 году:"Для меня ясно, что хотя теперь роль Бакая сознательно отводится на второй план, но он был душой всего следственного дела, так как он один знаком с системой розыска в наших охранных отделениях и сумел добытые данные суммировать и использовать"66. Все-таки при всей своей хватке, нюхе сыщика, занудливой последовательности, с которой он впивался в охранников и революционеров и буквально выуживал у них показания, непрактичный и наивный Бурцев был дилетантом, и сотрудничество с профессионалом Бакаем было для него очень полезным. Он учил Бурцева буквально всему, в том числе и терминам. Бурцев вначале просто не понимал некоторых обозначений, которые для чиновника охранки Бакая были совершенно естественны:"Я долго не мог уловить, что "сотрудник" означает провокатор."67 Правда, Бурцев был способным учеником. Во время суда Бурцева с эсеровским ЦК Бакай, раздосадованный тем, что судьи много не понимают, воскликнул:"Нет, вы этого не понимаете! Вот Владимир Львович, он рассуждает как настоящий охранник"68.
Уже в одну из первых встреч Бакай заявил Бурцеву:"Вчера закончился съезд эсеров в Таммерфорсе, приняты такие-то резолюции". А на вопрос Бурцева, откуда у него такие сведения, ответил: "Был у заведующего агентурой по БО социалистов-революционеров "Они" уже получили сведения о съезде"69. При проверке сведений у члена ЦК партии социалистов-революционеров Крафта выяснилось, что информация абсолютно точная:"...и для него, как и для меня, стало тогда ясно, что ДП в центре партии эсеров имеет хорошего осведомителя"70.Но Бурцев и раньше (причины мы указывали выше) считал, что в партии есть провокатор. Это только укрепило его подозрения. Бакай был также уверен, что в партии эсеров есть какой-то "важный провокатор"71, бывающий на их съездах. Бакай дал Бурцеву нить, которая могла привести к раскрытию провокатора. Он рассказал Бурцеву, что Е.Медников сообщил ему в Варшаве в 1904 году, "что туда должен приехать видный департаментский сотрудник среди эсеров Раскин, и он будет иметь свидание с инженером Д. Затем Медников сказал Бакаю, что свидание не состоялось, и что Д. почему-то не хотел увидеться с приехавшим агентом. "72 Бурцев вызвал инженера Д. из Варшавы в Петербург.
Но Д. был очень осторожен и, придя к Бурцеву, не назвал своего имени, заявил, что его послал Д. Бурцев не решился постороннему лицу сказать, зачем ему был нужен Д. Он смог с ним встретиться только летом 1908 года в Швейцарии, и быстро выяснилось, что Д. не захотел встретиться с человеком, рекомендованным Рубакиным, так как он, как заявил Д., "показался до такой степени подозрительным, что я его принял за шпиона и прогнал"73. Рубакин сразу вспомнил, кого он послал к Д.- Азефа. Но это происходило только летом 1908 года. А пока шел 1906 год, и Бурцев продолжал поиски провокаторов. Он пытался выведать нужную информацию у охранников, и послал Бакая к Н.Доброскоку в Петербург и к С.Зубатову во Владимир. Пользуясь тем, что Зубатов, недовольный очерком Гоца о нем, написал Бурцеву письмо в ноябре 1906 года, Бурцев затеял с ним переписку. Он активно уговаривал Зубатова писать воспоминания, статьи, хотел увидеться с ним, предлагал приехать во Владимир. В письмах Бурцев часто прибегал к грубой лести, подчеркивая разницу между Зубатовым и теми, с кем он вместе служил и кому служил:"Повторяю, у вас прекрасное перо. Пишите! Сидя в своей келье, вы можете делать бездну важного и нужного. Делайте. Отчальте вашу ладью "от них." Ваше исключительное положение, говорите Вы. Да! У Вас есть и неудобства, которых нет у нас, есть и удобства, о которых мы и мечтать не можем. Я верю, что, если вы захотите идти по новой вашей дороге, которая для вас теперь ясна, вы сделаете много хорошего, за что и Гоцы будут вам благодарны и иначе посмотрят на 80-90-е гг".74 Зубатов пытался несколько приостановить поток уговоров. 18 декабря 1906 года он писал Бурцеву:"Какой вы милый, страстный и увлекающийся человек. Вам бы надо именоваться не Владимир Львович, а Кипяток Львович. Выводы ваши совсем не соответствуют посылкам моего письма."75 Но остановить Бурцева было трудно. 23 декабря 1906 года он опять в письме уговаривал Зубатова:"Я говорю, что вы должны писать, писать, писать... А где вы будете печатать, для меня все равно. Брошюры с вашим именем разойдутся прекрасно. Мы все прочтем их и сделаем свои выводы. Я хочу быть вашим читателем - вот и все."76
Переписка шла по обычной почте, охранка вскоре была в курсе дела и, естественно, встревожилась. 21 января 1907 года Зубатов писал Бурцеву:"Неугомонный Владимир Львович! Наша переписка вызвала страшную тревогу в охранном мире; меня завалили запросами: что, как, почему? Положение мое становится трагическим... Знаете, бросимте наши сношения и не будем дразнить гусей, а то нам обоим не поздоровится."77 Бурцев согласился закончить переписку, но писать не перестал. Шел 1908 год. Охота на Азефа была в разгаре, и Бурцев понимал, что Зубатов, захоти только, может рассказать очень много. В марте 1908 года он писал Зубатову:"Если вы будете за границей, отыщите меня... Предупреждаю: меня занимает одно: история - и на современные темы я говорю очень неохотно,- это не моя специальность! Пока мы увидимся, прошу вас писать мне о"былом"."78 Зубатов прекрасно понимал, какого рода истории интересуют Бурцева, и решил поставить его на место. 21 марта 1908 года он писал ему: "...писать заметки или воспоминания по моей службе вообще я не считал и не считаю себя вправе. Мало того, агентурный вопрос для меня святая святых а его так легко задеть (и при этом кого-нибудь этим изобидеть) в своих воспоминаниях. Для меня сношения с агентурой - самое радостное и милое воспоминание.Большое и трудное это дело..."79 Но Бурцев продолжал давить на Зубатова даже после этой отповеди и не обращал внимания на отсутствие писем от него:"Неужели вы не пришли к тому заключению, что вы должны писать также воспоминания, как это делает теперь М.Бакай? Путь Бакая обязателен для всех вас, кто мог широко посмотреть на дело, а вы смогли."80
В своих письмах Бурцев поражает какой-то детской уверенностью, что все не полностью законченные негодяи из правительственного лагеря просто должны, обязаны разделять так называемые прогрессивные взгляды и переходить на сторону революции. Несмотря на молчание корреспондента, Бурцев продолжает преследовать его своими письмами. Для нашей темы очень интересно письмо Бурцева от начала мая 1909 года, когда Бурцев познакомился с показаниями Зубатова на процессе А.Лопухина:"Прочитал, Сергей Васильевич, сегодня в газетах ваши показания и... негодую, сожалею безмерно, отчего вы не приехали ко мне в Финляндию в 1907 году, в Париж в 1908, когда меня мучил вопрос об этом мерзавце Евно...Я писал вам, кажется, ясно"81.
Бурцев в своих расследованиях все время выходил на отставных и находящихся на службе офицеров и чиновников полиции, поэтому неудивительно, что власти насторожились, тем более после того, как до них дошло, что Бурцев обвиняет Азефа, престиж которого в это время в полицейских сферах стоял необыкновенно высоко. Хотя в этот период, осенью 1906 года - зимой 1907, Бурцев не говорил о своих подозрениях в отношении Азефа даже Бакаю, Азеф узнал об этом довольно быстро. Уже предупреждение Бурцева, переданное Азефу, о том, что около него есть провокатор, должно было насторожить главу БО. Но Бурцев не мог долго хранить эти подозрения втайне, и он поделился ими с одним известным эсером (Бурцев не называет его фамилии, только первую букву фамилии - Т.):"Он выслушал меня почти с испугом, с раскрытыми от неожиданности глазами, а когда я кончил, он сказал коротко:"Вы сумасшедший, Владимир Львович. Это - маньячество."82 Бурев пишет о том, что ДП хотел поймать его с поличным и стал посылать к нему агентов, якобы готовых продать документы. Но он не имел дел с лицами,возбуждавшими подозрения. По версии Бурцева, Бакая в это время уволили из Варшавского охраного отделения, мы полагаем, что он ушел сам. Он переехал в Петербург:"Здесь, на свободе занялся писанием своих воспоминаний." 83 ДП и Петербургское охранное отделение встревожились, и было с чего. Бакай знал слишком много как фактических данных, так, и это было главное, систему розыска, принципы работы с агентурой, методы расследования. Применяя свои знания, он мог выйти на многие тайны русской охранной службы. За ним началась слежка. Бурцев стал убеждать Бакая бежать в Финляндию, а оттуда за границу, обещая материальную помощь."С его поездкой за границу я связывал свою будущую борьбу с ДП."84 Но Бакай все никак не мог решиться:"Он все еще думал, что "его" не решатся арестовать"85 Была еще одна "своеобразная" причина, из-за которой Бакай не хотел уезжать. О ней он из Парижа писал Зубатову:"Пока не знаю французского языка, думаю, придется плоховато."86 Бакай уже собрался уехать, был с вещами на Финляндском вокзале, но, "увидев за собой многочисленную слежку, почему-то не уехал."87 В конце концов 31 марта 1907 года Бакай был арестован и помещен в Петропавловскую крепость. В тот же день был произведен обыск в редакции "Былого".
После ареста Бакая за Бурцевым началась усиленная слежка, и он почувствовал, что ему пора бежать. Все-таки царская Россия была довольно свободной страной, так как иначе невозможно понять рассказ Бурцева, как ему удалось осуществить свой побег:"Как редактору "Былого" мне нетрудно было выхлопотать разрешение выехать за границу по делам редакции, и мне скоро, в тот же день, выдали заграничный паспорт."88 С заграничным паспортом оторваться от филеров было уже делом техники, которой владели тогда все так или иначе причастные к подполью. Бурцев уехал за границу. Проведя немного времени в Париже, в Швейцарии и в Италии, он решил поселиться в Финляндии, то есть формально в пределах России, с русским паспортом, не переходя на положение эмигранта. Азеф на встрече в Бурцевым в 1912 году признался, что он готовил тогда его арест: "...гнусавя, неторопливо, ровным голосом, смотря как ни в чем не бывало мне в глаза, он мне сказал:"Н-да. А вы тогда... ловко улизнули от меня в Петербурге. А я вам уже приготовил тогда арест. Еще бы только один денек - и готово... Да вы взяли и уехали накануне...Н-да... Ловко."89
Бурцев жил в Финляндии. Его помощник Бакай провел полгода в Петропавлоской крепости и Петербургской пересыльной тюрьме, подвергаясь интенсивным допросам, затем он был сослан без суда, в административном порядке, в город Обдорск в Восточной Сибири. Бурцев решил попытаться устроить ему побег, но для организации подобного предприятия ему нужны были деньги, а у него их никогда не было, хотя и тогда, до разоблачения Азефа, он зарабатывал довольно много, в 1907 году - около 12 тысяч рублей.90 Он обратился к эсерам с просьбой о денежной помощи "для устройства побега человека, который может быть очень полезен в борьбе с ДП."91 Чернов дал Бурцеву часть денег, а часть денег Бурцев взял у В.Фигнер, причем,когда она узнала, на кого пошли эти деньги, она была очень возмущена.92 Она, как и многие другие считала, что заслуги Бакая не могли искупить его охранного прошлого даже после разоблачения Азефа.
Бурцев решил действовать. Ему удалось наладить переписку с Бакаем, когда тот в Петербургской пересыльной тюрьме ожидал ссылки в Обдорск. Он просил Бакая задержаться в одном из городов Западной Сибири. Узнав, что Бакай содержался в Тюмени, он послал к нему Софью Савинкову, сестру Бориса, для организации побега за границу. Бурцев должен был отдать деньги, занятые для отправки Савинковой. Ему должен был принести нужную сумму в его гостиничный номер В.Чернов. Бурцев сидел и ждал Чернова. Раздался стук в дверь. "Я сказал:" Войдите" Дверь отворилась, и на пороге вместо Чернова я увидел...Азефа! Я сразу все понял. Я понял, что он пришел по поручению Чернова,что он знает об устраиваемом мною побеге Бакаю... Я решил,что провалено все и что я всецело нахожусь теперь в руках Азефа."93
Эту встречу хорошо описал русский исторический писатель, блестящий знаток истории Алданов:"Он (Азеф) сделал то, что должен был сделать по Достоевскому: Азеф пришел к Бурцеву в гости, якобы по делу. Сцена поистине поразительная: Бурцев знал, что Азеф - предатель. Азеф знал, что Бурцев это знает. Пожалуй, у Достоевского такой сцены не найти. Пошел Азеф,вероятно, на разведку. А может быть, и для "ощущений".Ощущений у него в жизни было вполне достаточно. Но такого, вероятно, не было ... я рассказываю о его визите, потому что он чрезвычайно характерен: наглость Азефа так же граничила с чудесным, как и его самообладание. Вдобавок страшная карьера приучила его к риску. Он был игрок и по характеру, и по необходимости."94
Нужно сказать, что при этом фантастическом разговоре оба держались хорошо. Азеф заявил, что Чернов ему все рассказал,и он принес деньги. "Далее он стал с восторгом говорить о моей борьбе с ДП, о том, что я делаю огромное дело, без которого революционеры существовать не могут, что без нее немыслимы никакие революционные организации, что он будет настаивать на том, чтобы для этой борьбы мне были найдены большие средства и т.д. Я жаловался Азефу, что никто мне не помогает, что в партии эсеров не понимают моей работы, что все Черновы не практики, а теоретики, что с ними нельзя вести дела и что было бы очень хорошо, если бы в моей борьбе с ДП согласился вместе со мной принять участие такой революционер-практик,как он, Азеф."95
Азеф немедленно сообщил в ДП о готовящемся побеге Бакая, что было излишней мерой предосторожности с его стороны. Хотя полиция нагрянула на квартиру, в которой остановился выпущенный из тюрьмы Бакай в то время, когда там была Софья Савинкова, не растерявшийся Бакай представил ее как свою жену. Полиция, не найдя ничего подозрительного, отбыла восвояси, и Савинкова и Бакай в этот же день разными поездами выехали в европейскую часть страны. Через несколько дней они уже были у Бурцева в Терриоках, и Бакай сразу заявил: "В Тюмени меня должны были арестовать по телеграмме из Петербурга в Тобольск. Значит, в Петербурге кто-нибудь донес о том, что вы устраиваете мне побег."96 Это было новым подтверждением для Бурцева того, в чем он уже, впрочем, не сомневался. Азеф - сотрудник полиции. Бакая, несмотря на его сопротивление, Бурцев в тот же день отправил в Стокгольм и через несколько дней выехал вслед за ним. Но перед отъездом Бурцев не счел себя вправе более скрывать, теперь уже стопроцентную уверенность в измене Азефа. Одним из первых, с кем он решил поговорить на эту тему, был глава Летучего боевого отряда Карл Трауберг. Как писал Бурцев, К.Трауберг внимательно все выслушал и заявил ему, что его "предположение недопустимо - ... разговор на этом и прекратился"97. Но Бурцев был настойчив, и через неделю во время новой беседы "...Трауберг не только поколебался, но уже стал отчасти допускать возможность этой моей гипотезы."98 Бурцев вспоминает об их третьей встрече: "Трауберг стал говорить, что он почти уже не сомневается в том, что я прав в моих догадках и что со своей стороны он примет меры для расследования дела Азефа".99 Тогда же он рассказал Бурцеву о саратовском письме (см.выше). Вскоре после этого разговора Трауберг и некоторые члены его отряда были арестованы ( подробности см. выше).Тогда Бурцев вызвал в Выборг заместителя Трауберга Всеволода Лебединцева и повторил ему то, что он сказал Траубергу. "(Лебединцев) был очень взволнован тем, что я ему сказал."100 У него уже был неприятный опыт общения с Азефом, который от имени ЦК курировал его организацию, а помимо этого его близкий друг в Париже Ю.Делевский говорил ему о возможностях провокации в центре партии эсеров и советовал ему и его отряду держаться как можно дальше от ЦК партии и скрывать от них все детали планов. Делевский говорил об Азефе и отозвался о нем " как о человеке несимпатичном, от которого лучше держаться подальше."101 Поэтому Лебединцев признал "основательность" бурцевского обвинения.
Над Азефом явно сгущались тучи. Помимо компании Бурцева в ЦК поступали и другие сведения, указывавшие на него как на агента полиции. Сведения шли из кругов охранки. В Одессе заместитель начальника местного охранного отделения раскрыл тамошним эсерам несколько незначительных агентов охранки в их рядах. После этого он заявил им, что готов предоставить ЦК партии сведения "о провокаторе, стоявшем в центре партии"102 при условии, что к нему приедет за ними одно из четырех названных им лиц. ЦК заинтересовался этим делом, и было решено отправить на встречу с ним Н.Тютчева, который всегда несколько недолюбливал Азефа. У Тютчева, как он впоследствии рассказывал на допросе в судебноследственной комиссии по делу Азефа, "относительно Азефа уже был "некоторый червь сомнения". Он полагал, что именно об Азефе будет идти речь с охранником."103 Перед отъездом он узнал, что Азеф знает о предложении охранника и его, Тютчева,поездке. Но встреча не состоялась. Тютчев поехал в указанный ему южный город, куда был переведен работать в местную охранку бывший заместитель начальника одесского охранного отделения. Но он напрасно прождал его две недели. Охранник на встречу не явился. "Через некоторое время этот начальник охраны был арестован и увезен в Петербург, где ему предъявили обвинение в растрате казенных денег и прогнали со службы."104
Во втором случае все указывало на Азефа. Речь идет о так называемом саратовском письме или, точнее, нескольких саратовских письмах. Предупреждение о провокаторе было передано одним из филеров саратовского охранного отделения тамошним эсерам еще в сентябре 1905 года, потом этот филер еще два раза сообщал сведения об агенте полиции, и в результате было составлено саратовское письмо, полученное ЦК осенью 1907 года. В письме рассказывалось о том, что "один из виднейших членов партии социалистов-революционеров"105 является платным агентом ДП. Рассказывалось о совещании в Саратове видных работников партии социалистов-революционеров по вопросу создания крестьянской дружины. За участниками совещания была установлена слежка, которой руководил присланный из Петербурга Мельников Он рассказывал саратовским охранникам об одном из приехавших революционеров, "состоявшем на жаловании у ДП: "Получает 600 рублей в месяц".Охранники сильно заинтересовались получателем такого большого жалования и ходили смотреть его в сад Очкина (увеселительное место). Он оказался очень солидным человеком, прекрасно одетым, с видом богатого коммерсанта и вообще человека больших средств."106
Этого человека из Москвы в Саратов сопровождали два агента, звавшие его между собой "Филипповский". В конце концов участники съезда были предупреждены, что за ними следят,и они разъехались незаметно для местной охранки."21 августа ночью в охранку была прислана телеграмма с приказом прекратить наблюдение за съездом. Телеграмма указывала, что участники съезда предупреждены были писарями Охранного отделения. Такого рода уведомление могло быть сделано только на основании сведений, полученных от одного из участников съезда, и заставило предполагать, что сведения эти дал ДП Филипповский, уехавший из Саратова."107 Дальше в письме рассказывалось об аресте в марте 1906 года Азефа Герасимовым. В саратовском письме все, кроме ареста в Петербурге, о котором революционеры ничего не знали, прямо кричало об Азефе. Но стену доверия к Азефу это письмо сломать не могло. Чернов вспоминал потом, что в первую очередь обратили внимание на эту кажущуюся несуразность. Г.Лопатин, который прочитал саратовское письмо в октябре 1908г., рассказывал судебно-следственной комиссии по делу Азефа, о том потрясающем впечатлении, которое оно на него произвело: "... После того, как я прочел подлинник этого письма, казалось: как мыслимо после этого письма не оценить всего веса его и не произвести целого дознания по этому поводу".108
В письме указывалось на арест Азефа. А так как Герасимов провел эту операцию очень тонко, и никто из революционеров о ней не знал, то указание об аресте было важным доказательством "не давать веры письму."109 Но даже и эти несоответствия не позволяли членам ЦК хотя бы немного задуматься над этим сообщением. Один из них показывал следственной комиссии:"Когда я спрашивал себя, а что, если бы там не было таких грубых несообразностей и несовпадений (арест Азефа), было ли тогда что-нибудь иначе? И отвечаю: "Нет!" Для меня по самому существу все было до такой степени несообразно, до такой степени не вязалось с тем, что мне было известно об Азефе, что это было все равно, как если бы кто-нибудь мне сказал, что Михаил Рафаилович (Гоц) провокатор или что Гершуни провокатор...передо мной была фигура, которая вызывала безусловное доверие людей, которых я уважал и теперь уважаю, фигура, которая имела за собою факты, все эти дела Плеве, Сергея и т.п., все, чем была обязана БО, а в ее лице и партия, Азефу, а с другой стороны - какой-то документ, пришедший из саратовского полицейского источника. Смешно было предполагать, что у меня хоть на один момент проснулось желание серьезно разбирать этот документ."110
Для объяснения, откуда взялось это письмо, у эсеровского руководства была готовая версия с изложением полицейской интриги, выдвигавшаяся всякий раз, когда Азефа обвиняли в связях с полицией. Но теперь эту версию интерпретировали по-новому, используя свежую информацию - саратовское письмо. Говоря об аресте Азефа, Чернов писал:"...вероятно, кто-нибудь был арестован, и впоследствии они спохватились, а тогда им казалось, что они арестовали Азефа. И вот тогда они захотели использовать этот, как им казалось, арест Азефа, чтобы как-нибудь оклеветать его в наших глазах."111 Больше всех переживал и негодовал Гершуни. Слухи о провокации Азефа ухудшали его и без того тяжелое состояние и ускорили его смерть в швейцарском санатории весной 1908 года. На одном из заседаний ЦК осенью 1907 года Гершуни в глубоком волнении говорил:"Это все из-за того, что Ивана Николаевича (псевдоним Азефа) ни разу не арестовали. Сегодня обвинили его, завтра возведут такую же гнусность на меня, а послезавтра на третьего."112 Гершуни привязался к Азефу, как женщина, и рыдал в прямом смысле этого слова, когда до него доходили слухи о неверности его избранника:"Затем он спросил меня (Натансона), правда ли, что С. (Н.Тютчев) не вполне доверяет Азефу... Я ему сказал, что хотя С. ни передо мною, ни перед своими близкими друзьями, нигде не обвинял Азефа, но мне думается, что он ему не вполне верит. Гершуни стал рыдать, с ним сделалось что-то вроде припадка, и я должен был прекратить разговор."113
Гершуни считал, что есть только один способ защиты революционной чести Азефа. Уже буквально накануне смерти он говорил своим партийным друзьям, навещавшим его:"Я должен скорее ехать, говорите с профессорами, чтобы они скорее поставили меня на ноги. - Я ему сказал, что пройдет, вероятно, месяц.- Нет, я не могу, я должен быть скорее поставлен на ноги, потому что я вижу, что мне нужно скорее ехать с Иваном Николаевичем устроить устранение Николая. Я чувствую, что только этим фактом совместной работы на этом деле и совместной гибелью быть может можно его реабилитировать".114
Неплохая причина для убийства императора всероссийского - реабилитация Евно Азефа. Вообще об этом письме знала небольшая группа членов ЦК, но далеко не все члены. Аргунов, который с февраля 1907 по февраль 1908 находился в тюрьме, узнал об этом письме только во время разоблачения Азефа в конце 1908 года. Эсеровское руководство решило ничего не сообщать Азефу об этом письме. Не из недоверия к нему: Азефу доверяли как раньше, а чтобы его ничем не расстраивать ("...мы считали, что Азеф вообще очень нервный"115) в то время, когда "он организовывал "царское дело"116. Так как доверие к Азефу было стопроцентное, то и проверку организовали чисто формальную, только по причине того, "что всякое такое дело нужно расследовать"117. Один из эсеров был послан в Саратов, чтобы изучить обстоятельства дела на месте, но он был арестован еще до того, как успел начать следствие. Вскоре умер Гершуни, и о расследовании забыли. Следственная комиссия после разоблачения Азефа сделала вывод о том, что это письмо "заслуживало со стороны ЦК несравненно больше внимания"118. Интересно, что саратовское письмо не заставило ЦК партии отнестись более внимательно к компании Бурцева, а наоборот, укрепило их точку зрения, что все слухи о провокации Азефа - полицейская интрига.
Помимо Бурцева и саратовского письма сигналы о возможной провокации со стороны Азефа шли также от группы эсеров-эмигрантов, живших в Париже, от так называемой парижской группы партии социалистов-революционеров (еще одно название - "Группа инициативного меньшинства") во главе с Ю.Делевским и В.Агафоновым (Сиверским). В их кампании против провокаторства в центре партии одним из главных пунктов была причина трагедии Летучего боевого отряда Северной области партии социалистовреволюционеров, поэтому на судьбе этого отряда и его гибели мы остановимся более подробно.
Примечания.
1.Д.Павлов. "Эсеры-максималисты в годы первой русской револю
ции".стр. 194.
2. Цит. по: А.Фридберг. "Е.Рогозникова"//Каторга и ссылка. 1928г. н.29 стр. 176.
3. Цит. по: Ю.Делевский "Дело Азефа и 7 повешенных".//Голос минувшего на чужой стороне.Париж. 1926. н.4стр.135.
4.А.Фридберг. Указ. соч. стр.171.
5.Там же.
6.Курлов. Указ. соч. стр.90.
7.А.Фридберг.Указ. соч. стр. 173.
8.Там же.
9.Там же. стр. 174.
10. Там же.
11.П.Курлов. Указ соч.стр. 191.
12. А.Фридберг. Указ. соч. стр.175.
13. Там же.
14.Там же.
15. П.Курлов. Указ.соч.стр.91.
16. В.Чернов. "Из истории партии социалистов-революционеров. "//Новый журнал.н.100.стр.290.
17.Там же.
18.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1. Д.123.Л.46. Азефу удалось внушить свою страстную веру в новое чудо-оружие (летательный аппарат) Г.Гершуни. Он написал Гершуни письмо в Америку, где тот находился после побега. Гершуни всегда и во всем верил Азефу, поверил и на этот раз и был готов отдать на строительство аппарата все деньги, собранные в Америке (ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.126.Л.30). Но партия распорядилась этими деньгами иначе, а на создание нового аппарата Азефу было вручено 20 тыс. рублей из специальных пожертвований на развитие террора. Интересно, что М.Натансон, проверявший после разоблачения Азефа судьбу этих денег признал, что на самом деле пошли на создание нового летательного аппарата. А если Азеф и взял из них что-нибудь, то не более 2-х тысяч (ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.123.Л.70)
19.А.Герасимов. Указ. соч. стр. 113-114.
20.П.Пильский. "Охрана и провокация". Петроград.1917. стр.23.
21.Б.Савинков. Указ. соч. стр.302.
22. Там же. стр. 303.
23. Цит. по: Б.Николаевский. "История одного предателя". стр.244.
24.В.Чернов. "Перед бурей". стр. 278.
25.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.123.Л.47.
26.Там же.
27.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.126.Л.21.
28. А.Герасимов. Указ. соч. стр.114.
29. А.Аргунов. Указ. соч. стр. 80-81.
30.Б.Николаевский. Указ. соч. стр.241.
31.В.Зензинов. "В.Бурцев"//Новый журнал. Нью-Йорк. 1943. н.4
стр. 360.
32.С.Минцлов описывает свою встречу с Бурцевым на даче у одного из редакторов "Былого" Яковлева-Богучарского: "Последний страстный охотник и возился при нем с ружьем; Бурцев и говорит: "Пожалуйста, уберите сию штуку- я как истинный террорист весьма боюсь ее." С.Минцлов. "Петербургский дневник".//На чужой стороне.1924. н.8стр. 168.
33.Ю.Давыдов. "Бурный Бурцев"//Огонек.М. 1990.н.48. стр.22.
34.Цит. по: П.Пильский. Указ. соч. стр.40.
35.В.Зензинов."В.Бурцев".стр. 361.
36. С.Минцлов. Указ. соч. стр. 167.
37.В.Зензинов."В.Бурцев".стр. 360.
38.В.Бурцев. "В погоне за провокаторами".М.1989. стр.29.
39. Там же. стр. 32.
40. Там же. стр. 53.
41. В.Зензинов."В.Бурцев".стр.362.
42.Цит. по: Ю.Давыдов."Бурный Бурцев"//Огонек.н.47. стр.20.
43.В.Бурцев. "Протоколы Сионских мудрецов - доказанный под
лог".Париж.1938.
44.В.Зензинов. "В.Бурцев". стр. 363-364.
45.Конец, очень похожий на конец Азефа. Смерть на больничной койке в нищете и безвестности.
46.Бурцев. "В погоне за провокаторами".стр. 26.
47.Там же.
48.Там же. стр.67.
49.Там же. стр. 68.
50. П.Пильский .Указ. соч. стр. 38.
51. Указ. соч. стр.37.
52.Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа. стр.91.
53.М.Алданов. Указ. соч. стр. 178.
54.Бурцев. Указ. соч. стр.57.
55.П.Столыпин. Указ. соч. стр.200.
56. В.Бурцев. Указ. соч. стр.55.
57. Там же.
58. Там же. стр.57.
59.Там же.
60.Там же.
61. П.Столыпин.Указ. соч. стр. 201.
62.ГАРФ. Ф.324.оп.1д.10.л.86.
63.В.Бурцев. Указ. соч. стр.56.
64.Там же.
65.Там же. стр.63.
66.ГАРФ.ф.324.оп.1.д.10.л.85-86.
67.В.Бурцев. Указ. соч. стр.58.
68. Там же.стр. 142.
69. Там же. стр. 58.
70. Там же. стр.59.
71. Там же. стр. 63.
72. Там же.
73. Там же. стр. 108.
74. Б.Козьмин. Указ. соч. стр. 68.
75. Там же. стр. 69.
76. Там же. стр.75.
77. Там же. стр.77.
78. Там же. стр.89.
79. Там же. стр.91.
80. Там же. стр. 96.
81. Там же. стр. 97.
82. П.Пильский. Указ. соч. стр.38.
83. В.Бурцев. Указ. соч. стр. 63.
84. Там же. стр. 71.
85. Там же.
86.Б.Козьмин. Указ. соч. стр. 140.
87.В.Бурцев. "В погоне за провокаторами". стр. 71.
88.Там же. стр. 72.
89. П.Пильский. Указ. соч. стр.40.
90. С.Минцлов. Указ. соч. стр. 167.
91.В.Бурцев. В погоне за провокаторами. стр. 77.
92. В.Фигнер. Указ. соч. стр. 278.
93.В.Бурцев. Указ. соч. стр. 77.
94.М.Алданов. Указ. соч стр.179-180.
95.В.Бурцев. Указ. соч. стр.79.
96.Там же. стр. 76.
97.Там же. стр. 74.
98.Там же.
99.Там же.
100. Там же. стр.82.
101.Ю.Делевский. Указ. соч. стр. 130.
102. Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа. стр. 60.
103. Там же.
104. Там же.
105.Там же. стр. 61.
106.Там же.
107. Там же. стр. 62.
108. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.128.Л.141.
109. Заключение судебно-следственной комиссии по делу
Азефа. стр. 64.
110. Там же. стр. 65-66.
111. Там же. стр. 64.
112.Там же. стр. 68.
113.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.123. Л.48.
114.Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азе фа .стр. 68-69.
115.В.Чернов. "Из истории партии соцоциалистов-революционеров". //Новый журнал.н.101.стр.188.
116. Там же.
117. Там же.
118. Заключение судебно-следственной комиссии. стр. 69.
Глава 18
ГИБЕЛЬ ОТРЯДА КАРЛА
Мы уже рассказывали выше о действиях отряда Карла и о том, что его руководители отличались большим размахом при в своих планах и абсолютным равнодушием к человеческим жизням. Пожалуй, самым грандиозным замыслом отряда был план взрыва Государственного совета. Этот план был разработан одним из самых ярких деятелей в русского революционного движения Всеволодом Лебединцевым. Он родился в состоятельной дворянской семье в Одессе (его отец был председателем одесской судебной палаты, а дед - протоиереем Одесского собора). "В.Лебединцев был тип кающегося дворянина в самом лучшем смысле этого слова"1. Он отличался разносторонними талантами, был прекрасным музыкантом, художником, талантливым ученым-астрономом. "...до окончания университета (Петербургского) был приглашен в качестве астронома в Пулковскую лабораторию и принимал участие в астрономических экспедициях"2, но отказался от научной карьеры и ушел в революцию. Его аристократическая внешность и манеры "служили ему превосходным защитным цветом против полицейско-охранных заподозриваний.Так, дворник дома, в котором жил Лебединцев, был очень высокого мнения о благонадежности Лебединцева и открыто это высказывал"3. Под угрозой ареста он бежал за границу в Италию, в которой бывал и раньше и которую очень любил. Лебединцев свободно говорил на многих языках, в том числе и итальянском, которым он владел, как родным языком, только на севере его принимали за южанина, а на юге - за северянина. "Да и лицом он походил на красивого уроженца итальянского юга, только без резких угловатых черт."4
Став революционером, он решил, что не имеет права брать у родных больше ни копейки и стал жить, буквально голодая, на случайные заработки. Так он жил и когда возглавил отряд Карла, после его ареста. Близкий друг Лебединцева описывал его жизнь в Париже: "Приехав в Париж...он решил остаться тут только короткое время, необходимое для выполнения некоторой работы, которая облегчала ему возможность поездки в Россию. Это была литературная работа, за которую он получал 5 франков в день. Он жил на часть этих денег, а остальные откладывал, копя таким образом на поездку в Россию. Он постепенно сокращая свои потребности... Он попросту голодал"5, но при этом, когда шел на свидание, "он умел утюжить, как настоящий портной свой кастюм"6. Костюм был единственным, но Лебединцев всегда выглядел щеголем.
Он собирался ехать в Россию для того, чтобы присоединиться к террористам, и эсеровская партия была готова дать ему деньги, но он даже не хотел слышать об этом. Этот революционный аскет был человеком пылкого темперамента и пытался в Риме броситься с моста в Тибр после одного из своих многочисленных романов. Летом 1907 года Лебединцев отправился в Петербург по документам итальянского агронома Марио Кальвино, действительно существовавшего лица, который попросил в министерстве иностранных дел Италии паспорт на свое имя. Италианец пони мал, что русский революционер едет в Россию для своих особых дел, но пошел на это, потому что русская революция была в это время очень популярна в Европе, в том числе в Италии.
В.Лебединцев ехал в Россию с готовым планом грандиозного теракта. Два террориста должны были под видом иностранных корреспондентов проникнуть в здание Государственного совета и пронести, мужчина в портфеле, а женщина в муфте, бомбы, которые они должны были бросить в ту часть зала заседаний, в которой сидели правые члены Совета и приехавшие на заседание министры во главе со Столыпиным. План был тщательно продуман. Предполагалось, что в течение определенного времени два настоящих иностранца будут посещать заседания Госсовета под видом корреспондентов. Это должны быть абсолютно надежные, преданные русской революции люди. Они не должны даже догадываться о самом плане, а в день покушения их должны были заменить террористы. Лебединцев не сразу предложил свой план руководителю Боевого летучего отряда."Скромность моя помешала мне предложить свой проект сейчас же по приезде в Россию."7 Карлу план сразу очень понравился, но на переговорах с представителем ЦК, курировавшем отряд, а им был Гершуни, возникли осложнения. В результате, как довольно загадочно пишет Ю.Делевский:"...часть проекта была отвергнута, а другая утверждена."8 Нам остается только гадать, что же было в отвергнутой части. Может быть, план взорвать весь Государственный совет? Лебединцев был человек с размахом.
Помимо других своих талантов, Лебединцев был выдающимся конспиратором. Его гимназический друг В.Жаботинский, случайно встретив его в Петербурге, писал потом в романе "Пятеро":"...коренной одессит, мой соученик по гимназии, он выдавал себя за итальянца, говорил по-итальянски, как флорентиец, по-французски с безукоризненно подделанным акцентом итальянца... носил котелок и булавку в галстуке - вообще играл свою комедию безошибочно. Когда мы в первый раз где-то встретились, я, просидевший с ним годы на одной скамье (да и после того мы часто встречались еще недавно), просто не узнал его и даже не заподозрил, так точно он контролировал свою внешность, интонации, жесты."9
После одобрения плана ЦК Лебединцев в середине октября 1907 года приехал в Париж. Одной из главных целей его поездки был поиск двух иностранцев, которые должны приехать в Россию и действовать по его указаниям, не задавая лишних вопросов. В революционных кругах Парижа он нашел подходящих француза и француженку и вместе с ними отправился в Россию. В скором времени план был детально разработан, необходимые приготовления были сделаны. Лебединцев совсем не думал об организации спасения бросивших бомбу террористов и себя в том числе. Когда с ним заводили речь об этом, то он отвечал: "Денег нет". Иногда, впрочем, он высказывал соображения, что организация спасения может явиться помехой для успешного выполнения акта, отвлекая до некоторой степени мысли от самого удара. Себя лично он считал обреченным на смерть в связи с тем делом, которое он предпринимал. 30 октября 1907 года Лебединцев писал из Петербурга:"С моим делом пока все идет хорошо. Оно немного затянется, на неделю, дней на десять."10 Но через несколько дней, 4 ноября, он отправляет новое письмо совсем другого содержания:"Встретились менее всего ожидаемые трения со стороны "теоретической". Глупо и бессмысленно это. Но в конце концов, если трения эти окажутся непреодолимыми, мы попросту на них наплюем. Выход простой, логический и по существу для меня с товарищами весьма симпатичный."11 Что же произошло между 30 октября и 4 ноября? Почему политика ЦК партии вдруг изменилась?
Азеф узнал о намерении Лебединцева устроить бойню в Государственном совете еще до отъезда из Италии от одного из его друзей. Эту информацию Азеф от своего полицейского руководства скрыл. До осуществления плана было далеко, и Азеф вообще был крайне скуп на сообщения каких-либо сведения Герасимову, особенно в 1907 году, в разгар кампании Бурцева по его разоблачению. Николаевский пишет о том, что" вначале он дал свое согласие на выступление, но оттягивал его под всяким предлогом."12 Но у нас нет никаких данных о встрече между Карлом и Лебединцевым с одной стороны и Азефом с другой. Мы считаем, что отряд Карла по линии ЦК курировал Гершуни, а Азеф стремился в деятельность других боевых отрядов вмешиваться как можно меньше, учитывая компанию Бурцева. Информацию Герасимову он дать отказался, пойдя на заведомую ложь. На вопрос Герасимова о группе Карла он заявил,"...что он не подчиняется ЦК партии социалистов-революционеров, а действует, поддерживая связи с местным комитетом на свой страх и риск, и что ему, Азефу, собрать о ней (группе) сведения очень трудно, так как это может навлечь на него подозрения."13 Чернов писал о том, что "Гершуни советовался с Азефом по делу Максимовского"14, так что Азеф был в курсе дела, не встречаясь с Карлом. После убийства Максимовского Герасимов стал требовать от Азефа встречи с Карлом. Слишком сильно его беспокоили планы последнего. Азеф тоже хотел встретиться с ним, он знал, что план Лебединцева близок к осуществлению. Встреча состоялась в Финляндии, и данные, которые сообщил Азеф Герасимову, оказались очень интересными:"Но только от Азефа я получил подробное описание его примет, приблизительные указания на местность в Финляндии, где он живет. По словам Азефа, это был человек совершенно исключительной предприимчивости и смелости. "Пока он на свободе,- говорил мне Азеф,- вы не можете быть спокойным". В настоящее время он носится с планами взрыва Государственного совета. Никаких конкретных данных относительно этого предприятия Азеф сообщить не мог, но указал, что, по его сведениям, террористы имеют в виду бросить бомбу в тот сектор зала, где сидят правые члены Госсовета, - в том числе все министры...Он также обратил мое внимание на то, что покушение может быть совершено кем-нибудь из террористов, проникших в помещение под видом корреспондентов...Он же помог мне и проследить "Карла", который вскоре и был арестован на одной из дач в Финляндии"15.
Именно после встречи с Азефом планы Лебединцева стали встречать устойчивое сопротивление ЦК. Азеф - "либерал с бомбой" - был в ужасе от плана взрыва высшего законодательного органа власти Российской империи. Ему не составило большого труда убедить Г.Гершуни, что план слишком опасен, что могут погибнуть многие либеральные члены Государственного совета. В.Лебединцев вскоре почувствовал, что его план встречает сопротивление в ЦК. Ему объяснили, в чем дело. Именно тогда он написал письмо о "трениях" (см. ниже). По некоторым сведениям, Лебединцев после ареста Карла возглавил отряд и продолжал настаивать на осуществлении своего плана. В письме в Париж, написанном через две недели после ареста Карла, он писал:"Был момент, даже когда все было близко от полного раскола. Избегнуть этого удалось и теперь, поскрипывая, едем дальше, что все-таки не значит, что планы мои перестали быть выполнимыми. Они отодвинулись на два месяца, и это обстоятельство делает их лишь более шаткими."17 10 января 1908 года он пишет более бодрое письмо:"Мое предприятие находится все в том же положении, немного только упущено, и я так уверен в нем, как только можно быть уверенным. Все пойдет хорошо!"18
Но,видимо,другие члены отряда не разделяли его уверенности, и было решено вместо нападения на Государственный совет, нанести правительству менее громкий, но также достаточно ощутимый удар. Боевой отряд хотел отметить новый год убийством командующего войсками гвардии и петербургского гарнизона Великого князя Николая Николаевича и министра юстиции И.Щегловитого. Боевики рассчитали точно: великий князь и министр были обязаны явиться на новогодний прием к царю.
Лебединцев не сочувствовал новому проекту. Несмотря ни на что, он фанатично требовал осуществления своего собственного плана. В конце декабря он писал:"Все идет хорошо для другого дела, но хуже для меня. На будущей неделе это уже будет сделано, но я буду продолжать мою жизнь корреспондента, я не могу в нем принимать участие. Это окончательно решено. Я занимаюсь только моим ремеслом корреспондента."19 Глава Боевой организации, который в разгар подготовки основного проекта группы занимается только "ремеслом корреспондента" - это что-то странное. Возможно,группу на самом деле возглавляла Анна Распутина, а В.Лебединцев, наиболее яркий и инициативный ее участник, воспринимался многими как глава организации, хотя в конце концов все-таки принял участие в попытке осуществления этого теракта.
Хотя Азеф в это время был в курсе всех планов группы, информацию о новых планах Герасимов получил не от него. Ему об этом сообщил другой агент в партии социалистов-революционеров. Но он рассказал только когда и против кого должны быть направлены теракты. Для избалованного Азефом Герасимова этого было явно недостаточно.20 Герасимов бросился к своей палочке-выручалочке - к Азефу. Но последний только подтвердил, "что в ЦК, действительно, был разговор об этих планах, но что никакие подробности ему не известны. Наводить справки он отказался, опасаясь, что может вызвать против себя новые подозрения. Я оказался в очень трудном положении... в одном из наиболее трудных за всю мою жизнь."21 Как видим, без "секретных сотрудников" Герасимов был как без рук. Шерлок Холмс из него был плохой, но в то же время он понимал, что слишком многое поставлено на карту. Убийство Великого князя и Щегловитого ни царь, ни Столыпин ему бы не простили, да и времени оставалось мало - ему сообщили об этом буквально накануне Нового года. Поражает одно обстоятельство: Азеф заявил Герасимову, что разговор о важнейших покушениях велся в ЦК, а он рассказал о них Герасимову только в ответ на прямой вопрос со стороны последнего. А если бы агент не предупредил Герасимова, то два руководителя России были бы убиты на улице. При этом Герасимов ничем не выразил Азефу своего неудовольствия. Вроде бы все так и должно быть. А когда Азеф отказался наводить справки в ЦК об этом покушении, Герасимов даже не стал настаивать. Николаевский был совершенно прав, когда писал об отношениях Герасимова и Азефа:"Задача "бережения Азефа" стала в его глазах одной из главнейших задач охранной политики, и он ни в коем случае не склонен было толкать Азефа на рискованные шаги."22
Герасимов решил, что для спасения жизни сановников он должен прибегнуть к приему, к которому он уже прибегал и раньше. Прием был очень простой - посадить намеченных террористами жертв под добровольный домашний арест. На его просьбу в день Нового года остаться дома и не ездить к Николаю II великий князь и Щегловитый ответили решительным отказом. Только после того, как Столыпин и Николай просили их об этом, они решили не приезжать на новогодний прием. Но Герасимов пережил в этот день много тревожных минут. Так, до самого последнего момента он не был уверен, что Николай Николаевич останется дома:"Несколько раз он менял свои решения, то приказывая подать лошадей или автомобиль, то отменяя эти распоряжения."23 В конце концов он остался дома. Все наличные силы охранного отделения были выведены на улицу в этот день. По дороге, по которой Щегловитый и Николай Николаевич должны были ехать в Зимний дворец, было арестовано много людей:"Но на празднично оживленных улицах, в толпе нарядно одетых людей распознать террористов было совершенно невозможно... ведь террористы не носят мундира, и из числа арестованных никто не имел отношения к готовящемуся покушению."24
Первого января агент Герасимова сообщил ему, что Боевой отряд не отказался от покушения, оно только отложено. Домашний арест Щегловитого и Николая Николаевича был продлен, охрана их домов была усилена. Герасимов оставил все дела и днем и ночью занимался поиском террористов, но он вынужден был признать, что, несмотря на все усилия, "...все же не делал шага вперед".25 Он понимал, что помочь ему может только один человек - Азеф. При каждой встрече с Азефом он просил его сообщить хоть какую-нибудь деталь о заговорщиках. Он все время заводил разговор на эту тему, "но Азеф неуклонно отвечал отказами. Он ничего не знал и не мог узнать."26 В страшном напряжении были все: министр и великий князь, жившие под домашним арестом (в конце концов Николай Николаевич не выдержал напряжения и тайно уехал из города), боевики, которые целыми днями с бомбами и с динамитом дежурили у домов сановников, Герасимов и его помощники, сбившиеся с ног и ничего не находившие. В начале февраля во время очередной встречи Азеф в ответ на новые мольбы Герасимова рассказал, что "на одном из очередных заседаний ЦК было высказано нетерпение медлительностью акции, направленной против великого князя, и один из членов ЦК при этом заметил:"Дальше так не может продолжаться. Мы должны предложить Распутиной быстрее действовать."27
Азеф рассказал Герасимову, что это не революционная кличка, а подлинное имя одной старой революционерки. "Азеф считал, что, подобно другим террористам, она проживает под чужим именем по фальшивым документам, и что не имеет смысла выяснять официально ее местожительство."28 Герасимов был с ним полностью согласен. Азеф почти уговорил его, что по фамилии ее найти не удастся. Но так как Герасимов был опытным сыщиком, то привык проверять всю поступающую к нему информацию;"... больше для очистки совести я поручил агенту навести справку в полицейском адресном столе. К моему чрезвычайному изумлению, он через несколько часов сообщил мне, что эта самая Анна Распутина проживает под своим настоящим именем в Петербурге на Невском проспекте."29 Захватить весь отряд террористов, имея адрес его руководительницы, для такого опытного полицейского, как Герасимов, было делом техники. Но о подробностях этого захвата чуть позже.
Мы уже писали выше, что первую информацию о новых планах остатков группы Карла Герасимов получил не от Азефа. Азеф лишь подтвердил то, что Герасимов знал без него. Азеф упорно отказывался сообщать ему что-нибудь о террористах, хотя он в это время, курируя террористические группы по поручению ЦК, знал о группе Распутиной все. Во время встречи с Бурцевым 15 августа 1912 года во Франкфурте-на-Майне, Азеф заявил ему:"В разговоре с Герасимовым я нечаянно упомянул имя Распутиной. Я не знал, что может раскрыть Герасимов благодаря этому указанию. Распутина была повешена."30 Анализируя всю известную нам информацию, мы думаем, что это тот редкий случай, когда Азеф говорил правду. После ареста Карла он не давал никакой информации о деятельности группы Распутиной, несмотря на то, что был обязан раскрывать акты центрального террора, а группа готовила убийство царского дяди и министра юстиции. Назвав имя Распутиной, он попытался свести свою информацию на нет, убеждая Герасимова, что она не живет под своим настоящим именем. Почему Азеф так себя повел, ведь после покушения на Дубасова он исправно давал добросовестную информацию о все покушениях? Похоже, что это еще одна загадка Азефа.Может быть, сыграли свою роль слухи о том, кем он был на самом деле?
Герасимов сам явился на квартиру, в которой Распутина снимала комнату. Но он понял, что поторопился. В квартире в самом деле сдавалась комната рядом с комнатой Распутиной, но он был слишком хорошо одет, чтобы снимать в ней комнату . Он прислал вместо себя двух молодых агентов в студенческой форме, снявших комнату. В доме и на улице Распутина была взята под плотное наблюдение. "Ее поведение было на редкость своеобразно! Каждое утро приходила она в Собор Казанской Божьей Матери, покупала свечу, ставила там перед образом, опускалась на колени и погружалась в молитву. Нередко, подобно другим молящимся, она склонялась к земле, касаясь лбом церковного пола, оставалась в таком положении 10-15 минут. Столь усердные молитвы со стороны террористки были совершенно непонятны, и мои агенты, тщательно наблюдавшие за ней, впадали в смущение и только покачивали головами по поводу поведения Распутиной - пока они не начали замечать рядом с Распутиной в таком же коленопреклоненном состоянии и религиозной сосредоточенности других молящихся, мужчин и женщин, которые порой шептались с ней и принимали от нее разные предметы. Однажды таким образом был передан ею довольно объемистый предмет, возможно, что бомба."31 В скором времени все террористы, встречавшиеся с Распутиной, были установлены. Некоторые из них постоянно дежурили у квартиры Щегловитого и у особняка великого князя. Дежурили с бомбами в руках. В их числе и Лебединцев, весь упакованный в динамит. Нервы были напряжены до предела. Накануне ареста 14 февраля Лебединцев пророчески писал за границу:"Мой отъезд все откладывается...Теперь оказывается, что мне нужно ждать до завтра. Это завтра, будет ли оно последним, кто знает... Наконец, я больше не могу! Право, это не слабость с моей стороны, но мне необходимо хоть немножко вздохнуть. О, как я ненавижу эту расу нормальных людей!"32 С.Басов-Верхоянцев рассказывает, что Распутина за несколько дней до предполагаемого выступления приходила к некоторым из своих друзей проститься навсегда33. 20 февраля Герасимов отдал приказ о ликвидации группы. Было арестовано 9 человек, большинство на улице, все с оружием, у троих были бомбы:"Когда к двум из них хотели приблизиться мои агенты, чтобы их арестовать, к молодой девушке и юноше, сидящим на скамье в тихой и нежной беседе, недалеко от дома Щегловитого, другие агенты из охраны Щегловитого отговаривали их от этого шага:"Оставьте в покое эту влюбленную парочку! Они тут постоянно сидят и шепчутся между собой." Мои агенты не дали себя уговорить, подошли поближе и хотели их обоих взять. В этот момент молодая девушка молниеносно выхватила револьвер и выстрелила."34 Этой молодой девушкой была Лидия Стуре.
Во время ареста ей было 22 года. Она родилась в дворянской семье и была выпускницей одного из привилегированных учебных заведений - Елизаветинского института благородных девиц. В годы учебы в институте она была по-детски влюблена в императрицу-мать Марию Федоровну и надоедала своим подругам восторгами по поводу императрицы:"Когда вырасту, непременно буду защищать Марию Федоровну"35. В 1902 году она по окончании института уехала в Петербург и поступила на Бестужевские курсы. После событий 9 января она стала революционеркой, вступила в партию социалистовреволюционеров, выполняла различные партийные поручения, но все время стремилась попасть в БО. В конце августа 1905 года она была арестована за печатание прокламаций. П.Ивановская, сидевшая вместе с ней в доме предварительного заключения, писала о ней в своих воспоминаниях:"Нежная, хрупкая, совершенное дитя, смотревшее мечтательно своими большими синими глазами, по-детски чистыми, обрамленными длинными ресницами, вся худенькая, еще не сложившаяся, с узкими острыми плечиками...Лидия Петровна Стуре проводила ночи тревожно, без сна. Л.Стуре никому не жаловалась на свое положение, но ей, как птичке, не хватало воздуха, вольной стихии. Чтобы не быть схваченной из коридора на допрос, она отказалась от прогулок. При появлении на дворе кареты быстро сбрасывала с себя одежду и ложилась в постель:"Пусть несут меня, сама не пойду. Из кареты не выйду, в жандармерии не встану."36
Она уже тогда отличалась железным характером и объявила голодовку в тюрьме против обязательных чтений марксистской литературы, устраиваемых в течении всего дня социалистами-демократами. После манифеста 17 октября она была выпущена на свободу. Она продолжала рваться в террор, но Азеф, по ему одному известным соображениям, не хотел принимать ее в БО. Она очень мучилась оттого, что ее мечта никак не осуществляется, и говорила о самоубийстве.37 В 1907 году она была принята в отряд Карла. Незадолго до ареста в Финляндии ее видела Вера Фигнер. Судя по ее воспоминаниям, угловатый подросток превратился в красавицу:"Другая участница, прелестная ,изящная Лидия Стуре около того же времени заходила на несколько минут ко мне...В шубке,меховой шапочке, еще осыпанной снегом, высокая, стройная, с тонким правильным личиком, она была восхитительна."38
Как выяснилось на следствии, террористы предполагали, что в том случае, если бомбы, брошенные в кареты Великого князя или министра, не взорвутся, весь обложенный динамитом Лебединцев (он был арестован в таком состоянии) должен был бросится под колеса кареты и превратится в живую бомбу. Для любителя оперных итальянских жестов такая концовка жизни была бы очень эффектной.
Террористы были преданы военному суду, что во многом предопределило их приговор. Они были взяты с бомбами, что называется, с поличным на квартирах террористов во время обысков были обнаружены военные мундиры, а также план зала заседаний Государственного совета, на котором крестами были отмечены места, где сидели правые депутаты. Интересно, что Лебединцева судили под именем итальянского корреспондента Марио Кальвино.39 Охранка не открыла суду его настоящей фамилии, видимо для того, чтобы не раскрывать своих осведомителей. Председатель военного суда Никифоров "...предложил...Лебединцеву назвать свою настоящую личность, ибо "иначе сочтут, что вы происходите из Иудиного племени". Он получил от Лебединцева презрительный ответ."40 Интересно, что итальянское посольство стало предпринимать некоторые усилия, чтобы спасти от казни гипотетического итальянца. Лебединцева даже посетил в Петропавловской крепости секретарь итальянского посольства,"который просил сообщить ему, действительно ли он Марио Кальвино и вообще итальянец ли он, тогда будет сделано все, чтобы его спасти. Лебединцев встретил дипломата очень любезно, но отказался сделать какое бы то ни было заявление в ту или противоположную сторону. Итальянец тогда сказал, что ввиду сомнений посольство все же сделает все для его спасения".41 Дипломат был восхищен хладнокровием Лебединцева накануне казни и фразой, сказанной на прекрасном римском диалекте:"Gazie tante belle cose"42.
Семь человек из девяти арестованных были приговорены к смертной казни, в том числе: А.Распутина, Л.Стуре, В.Лебединцев, С.Баранов. Они были повешены в поселке Лисий нос в 25 километрах от Петербурга на берегу Финского залива. Представителей власти, присутствовавших на казни, было трудно удивить героическим поведением приговоренных, но на этот раз они были поражены. Прокурор рассказывал Герасимову:"Как эти люди умирали...Ни вздоха, ни сожаления, никаких просьб, никаких признаков слабости...С улыбкой на устах они шли на казнь. Это были настоящие герои"43.
Близко связанный с революционными кругами Л.Андреев написал о них "Рассказ о семи повешенных", который вызвал дружные нападки как справа, так и слева. В.Лебединцева долго не могли забыть в Италии. Газеты были полны воспоминаниями о нем хорошо его знавших или просто видевших людей. Его жизнь и трагический конец послужили сюжетом для целого ряда драм, повестей, рассказов. Я опять вынужден сделать отступление и надеюсь, что мои читатели меня простят. В.Лебединцев и Л.Стуре - какие это яркие, обаятельные, красивые талантливые личности и в обычном житейском смысле хорошие, теплые люди! И все это брошено без остатка в террор, чтобы осуществить план массовых убийств! И с каким мужеством они пытались Добиться своей цели! К вопросу о движущих силах русской революции: оба столбовые дворяне, они на самом деле были по всем данным - по происхождению, талантам, красоте - элитой страны. Когда элита страны, ее интеллигенция, дворянство начинают вести борьбу за свержение строя ради каких-то утопий, - строй обречен. К сожалению, именно это и случилось с Россией.
Когда в 1917 году Чрезвычайная следственная комиссия по расследованию деятельности сановников старого режима арестовала Герасимова, ее председатель Муравьев захотел узнать, что конкретно выдал Азеф. Герасимов стал перечислять:"В конце 1906 года он был за границей. Оттуда он сообщил мне о том, что в Финляндии есть группа лиц, которые замышляют покушение на градоначальника фон дер Лауница...Потом в 1907 году он дал сведения о том, что он узнал от одного своего знакомого, что проживающий в Петербурге лейтенант Никитенко ищет связи и организует покушение в Царском Селе посредством охраны. Затем он сказал, под какой фамилией живет Чайковский... В 1908 году он указал, что боевым отрядом заведует Распутина".44 Если оставить в стороне отряд Карла, о выдаче которого Азефом Герасимов не упомянул, все остальное совершенно точно, больше ничего существенного Азеф не раскрыл. Поразительна реакция Муравьева:"Каким образом этот агент, получавший 6 или 12 тысяч в год, не был выгнан, если он сообщил вам только, под какой фамилией живет Чайковский, что Распутина стоит во главе отряда и что Лауниц будет убит?...Почему же такой агент не был уволен за бездействие? Герасимов - Напротив, им все дорожили. Он был близок к боевому делу, и, если бы надо, ему бы не только тысячу, но и 5 тысяч заплатили бы. Председатель: - В чем же состояла его деятельность? Мы видели из ваших показаний, что он ничего не делал. Герасимов: - Ничего не делал."45 Председатель комиссии обнаружил в этом разговоре полное непонимание сущности дела. Ему говорят о крупнейших покушениях, расстроенных благодаря Азефу, а он ищет какие-то тайные стороны его деятельности и демонстрирует полную глупость.
Примечания.
1.Ю.Делевский. Указ. соч. стр. 127.
2. Там же.
3. Там же. стр. 128.
4. Н.Осоргин. "Неизвестный, по прозвищу Вернер".//Голос минувшего. Прага.1924. н.4. стр. 195.
5. Ю.Делевский. Указ. соч. стр. 129.
6. Там же.
7.Там же. стр. 133.
8.Там же.
9.В.Жаботинский."Пятеро".Иерусалим.1990. стр.182.
10.Ю.Делевский . Указ. соч. стр.136.
11. Там же.
12.Б.Николаевский. "История одного предателя".стр. 253-254.
13.А. Герасимов. Указ. соч. стр. 118.
14. В.Чернов. "Из истории партии социалистов-революционеров." //Новый журнал.101.стр.196.
15. А.Герасимов. Указ. соч. стр.118-119.
16. Ю.Делевский. Указ. соч. стр. 136.
17.Там же. стр. 138.
18. Там же.
19. Там же. стр.139.
20. А.Герасимов. Указ. соч. стр.119.
21. Там же.
22. Б.Николаевский. "История одного предателя." стр. 240.
23. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 120.
24. Там же.
25. Там же.
26. Там же.
27. Там же.
28. Там же.
29. Там же. стр. 120-121.
30. В.Бурцев."Моя последняя встреча с Азефом."//Иллюстрированная Россия. Париж. 3.12. 1927.н.49(134). стр. 10.
31.А.Герасимов. Указ. соч. стр. 121.
32. Цит.по:Ю.Делевский. Указ. соч. стр. 141.
33. С.Басов-Верхоянцев. Указ. соч.//Новый мир. 1926. н.10. стр.143.
34. А.Герасимов. Указ. соч. стр.122.
35. И.Жуковский-Жук. "Памяти Лидии Петровны Стуре"//Каторга и ссыл ка.1925. н.14. стр.250.
36.П.Ивановская. Указ.соч. стр.160.
37. И.Жуковский-Жук. Указ. соч. стр.253.
38. В.Фигнер. Указ. соч. стр.244.
39. А.Герасимов в своих мемуарах сообщает, что его настоящая фамилия
была установлена на суде. А.Герасимов. Указ. соч. стр.122.
Через несколько десятилетий после событий, однако его явно подвела
память. Впрочем, для самого Герасимова, видимо благодаря Азефу,
настоящая фамилия Марио Кальвино никогда не была тайной.
40. Ю.Делевский. Указ. соч. стр. 142.
41.Там же.
42.Там же. стр. 143.
43.Цит. по. А.Герасимов. Указ. соч. стр.123.
44. "Падение царского режима". Ленинград.1925.т.3.стр.12-13.
45. Там же. стр.15.
Глава 19
СОБИРАЛСЯ ЛИ АЗЕФ УБИВАТЬ НИКОЛАЯ ВТОРОГО?
Арест всех членов отряда Карла, процесс и казнь Карла, а затем семь казней резко усилили не только в партии социалистов-революционеров, но в самых широких прогрессивных кругах России и в эмиграции разговоры о провокации. Вера Фигнер рассказывала о том, что Н.Морозов был послан из России "одной не социалистической, но оппозиционной тайной организацией в Париж со специальной миссией известить Натансона, что достоверно известно, что Азеф служит в ДП. Натансон выслушал Морозова и потребовал назвать источник. Морозов был связан честным словом не называть имени того, кто сообщил ему эти сведения, и отказался сделать это. Тогда Натансон сказал ему: "- Мы не можем верить, не зная, от кого идет известие, и запрещаем тебе сообщать об этом кому бы то ни было. Если же ты будешь распространять такую молву, мы объявим тебя врагом революции."1 Ему удалось нагнать такого страха на Морозова, человека далеко не робкого десятка, проведшего 25 лет в Шлиссельбургской крепости, что даже В.Фигнер, которая была тогда тогда в Париже, Морозов не сказал ни слова. Это грозное противодействие эсеров любым попыткам раскрыть действительную роль Азефа приводила к тому, что многие люди, не сомневавшиеся в том, кем он был, боялись говорить об этом. Все оставалось на уровне слухов.
А.Аргунов был послан ЦК партии эсеров выяснить источник этих разговоров, установить, говорили ли осужденные по процессу Карла и по процессу А.Распутиной, В.Лебединцева и других о провокации кого-нибудь из видных работников партии. Аргунов расспрашивал в первую очередь адвокатов подсудимых. Но в силу причин, о которых шла речь выше, они вели себя довольно уклончиво. Один из них на вопрос Аргунова "...правда ли, будто бы кто-то из подсудимых передавал важное известие с указанием лица провокатора, обусловив передачу этого известия только одному "самому уважаемому члену партии" и если правда, то не может ли он указать это лицо или рассказать, в чем тут дело"2, заявил Аргунову,"что если бы такой факт был, что он не вправе был бы нарушить обязательства молчания, то с другой стороны такого факта, собственно говоря, и не было".3 Другие адвокаты держались так же уклончиво. Аргунов с большой долей презрения писал об их поведении:"Адвокаты (за исключением одного-двух) вели себя как и все в то время без элементарного гражданского мужества. Они шушукались о нас, о провокации, но они отказывались попасть в "грязную историю" и просили не придавать их словам официального значения."4 В некоторых кругах разговоры о провокации в центре партии становились уже общим местом. Почти открыто называли имя Азефа. Эсеровские лидеры могли только негодовать. В номере 10-11 партийного органа "Знамя труда" в статье о последних казнях говорилось по поводу этих разговоров:"Вокруг этого дела в так называемом "обществе", создалось немедленно великое количество толков и слухов, выросли целые легенды. Падкое на сенсацию "общество" в лице досужих интеллигентных обывателей-болтунов принялось судить и рядить, здесь были и мифы о необычайных провокациях."5
Но грозные окрики мало помогали. "Интеллигентные обыватели" продолжали свои разговоры. ЦК партии был вынужден реагировать. В мае была образована "Специальная комиссия для исследования всех слухов о провокации, имеющихся в партии" в составе В.Зензинова, М.Натансона, И.Бунакова-Фундоминского. Основным лицом, которого комиссия собиралась расспрашивать, был Бурцев. В это время он в Париже развил бурную деятельность по разоблачению провокаторов. Он составил список, в котором насчитывалось около 50-60 имен провокаторов, и познакомил с ним различные революционные партии. Восторга он своим списком не вызвал. С каждым новым доказанным обвинением число его врагов, как правило, увеличивалось:"Можно указать как на общее правило: при разоблачении даже самых гнусных и самых опасных провокаторов, по поводу которых потом не могли даже объяснить, как можно было, хотя минуту, их защищать, все они находили себе горячих защитников, кто ручался за них головой и кто с пеной у рта обвинял меня в том, что я легкомысленно гублю честнейших людей"6. Особенно страсти накалились, когда Бурцев обвинил в сотрудничестве с охранкой убийцу знаменитого Г.Судейкина легендарного шлиссельбурца Н.Стародворцева, проведшего в тюрьме 18 лет. Именно в такой обстановке Бурцев продолжал расследование деятельности Азефа.
Мне хотелось бы еще раз отметить то, о чем я уже писал выше - в деятельности Бурцева было много наивного. Опытный контрразведчик в нем соседствовал с ребенком. Его детские доводы часто были малоубедительны не только для фанатично веровавших в Азефа эсеров, но и для любого непредубежденного человека. Так, он посылал Бакая беседовать с бывшим начальником Азефа Л.Ратаевым. Во время беседы Бакай сказал ему:"А какой удар вам готовит Бурцев! Он хочет разоблачить вашего главного агента - Азефа! - Какого Азефа? - несколько смущенно спросил Ратаев.Никакого Азефа я не знаю!... Для обоих нас было вне сомнения, что Ратаев не мог не знать Азефа, или как своего агента, или как революционера и что если он отказывался незнанием Азефа, то лишь для того, чтобы спасти его"7.
Поэтому другая следственная комиссия, созданная уже после разоблачения Азефа, утверждала, что "...определенных фактических данных у Бурцева не оказалось. Вместо них он предоставил ряд умозаключений, предложений и догадок, которые в виновности Азефа никого не могли убедить, но которые несомненно заслуживали серьезного внимания."8
На встрече с представителями следственной комиссии Бурцев говорил о провале террора в 1905-07 гг., о неуязвимости Азефа для полиции притом, что тот открыто появляется в Петербурге и даже "хвастается, что он "...в Белостоке пирожки ест"9. Говорил он о секретных документах, которые он получил от Бакая и передал в ЦК партии и о которых уже вскоре знала охранка. Другой аргумент Бурцева смертельно обижал руководство партии: он заявил о том, что полиция не принимает "никаких мер к аресту руководителей партии социалистов-революционеров, о деятельности которых она однако хорошо осведомлена"10. Ссылался Бурцев на разговор Бакая с известным охранником Доброскоком, в котором тот уверял, что охранке зарание известны все планы БО; в отношении убийства военного прокурора Павлова и фон дер Лауница Доброскок заявил:"...Нашего сотрудника как раз в это время не было тут, и в последнюю минуту изменился план действий".11 Опять же ссылаясь на Бакая, что действовало на членов эсеровской комиссии вообще на всех революционеров как красная тряпка на быка, Бурцев утверждал, что в руководстве партии есть агент полиции, и разбирал историю с приездом в Одессу Виноградова, указывая, что Виноградов - это Раскин (то есть провокатор).
Комиссия дала Бурцеву ответ по всем пунктам, отвергавший все его обвинения. По поводу неудач в деле террора в отчете сообщалось, что сами руководители БО говорили о неудачах и из-за этого вышли в отставку. Неуязвимость Азефа для полиции, члены ЦК объясняли очень просто: они истово верили в его "сверхестественную ловкость".12 Опровергая, что Азеф обеспечивает неприкосновенность других членов ЦК, комиссия с "гордостью" указала на семь членов ЦК, арестованных за последние два года, правда, для трех "ссылка была заменена высылкой за границу"13.ЦК должен был заинтересоваться причиной столь мягкого наказания. Впоследствии один из высланных, Аргунов, писал:"Кому я обязан таким исходом - не знаю. Может быть, и Азефу"14. Все остальные пункты обвинения элегантно отбрасывались под предлогом того, что за ними стоит Бакай. "Личность Бакая, который давал все сведения Бурцеву, являлась тогда сомнительной"15.
Аргументация представителя парижской группы партии социалистов-революционеров Ю.Делевского в первых же пунктах повторяла доводы В.Бурцева: неуязвимость Азефа, неуязвимость членов ЦК, провал террора. Совпадение не было удивительным, так как, с одной стороны, об этом говорили в различных околопартийных кругах, а с другой - Бурцев много общался в Париже с Делевским и его товарищами, и у них выработался общий взгляд на Азефа и общие обвинения. Помимо этого, Делевский обвинял провокаторов в центре партии в выдаче Зильберберга и В.Сулятицкого, а также в гибели отряда Карла. Делевский приводил слова Лебединцева о том, что когда он "ездит из Петербурга в Финляндию, чтобы поговорить с центральными людьми...то каждый раз он прямо дрожит, что вот-вот будет что-нибудь скверное".16 Делевский утверждал,"что раз остальных членов Северного летучего отряда так долго держали на свободе, то это "провокаторская ловушка"17. Говорил он и о запросе правых в думе по поводу предполагаемого взрыва Государственного совета. Анализируя все обстоятельства гибели отряда Карла, Делевский утверждал:"Тогда для меня уже стало совершенно ясным: стало неподлежащим никакому сомнению, что есть центральная провокация в самом ЦК или очень близко к ЦК"18. Как и Бурцев, методом исключения Делевский дошел до Азефа.
Мы помним, что Азеф указал место, где скрывался Зильберберг с боевиками в Финляндии - "Отель туристов". На вокзале в Петербурге Зильберберга и Сулятицкого узнали агенты Герасимова. В отчете ЦК говорилось, что они были арестованы из-за предательства горничной и швейцара отеля, завербованных людьми Герасимова. Кроме того Зильберберг и Сулятицкий сообщили на волю, что их выдал Наумов. Не произвели на комиссию особого впечатления доводы Делевского о причинах гибели отряда Карла, так как было сообщение сидевших в тюрьме членов отряда, что один из товарищей - Масакин - дает откровенные показания.19 Вывод комиссии был неутешителен для Делевского и его друзей. Говорилось, что в сх материалах "можно найти еще меньше объективных данных, чем в сведениях, сообщенных Бурцевым"20. Помимо этого, "впечатление от обвинения... ослаблялось еще тем, что товарищ L (Делевский) только допускал "некоторые возможности, что этот провокатор в ЦК есть именно Азеф, но не утверждал этого решительно. Впечатление ослаблялось еще и тем, что обвинителям не была известна в подробностях крупная роль Азефа в боевых делах"21.
Обстановка, в которой проходили заседания комиссии, носила в отношении обвинителей Азефа необъективный характер. Бурцев говорил эсеровской комиссии следующее:"Надо сказать, что в комиссии видел я людей, фанатично защищавших Азефа... Конечно, я не видел недобросовестного отношения, я видел только отношение слепых людей, которые не сомневаются в моей честности, но считают, что я - орудие в руках ДП, который управляет через Бакая или через посредство кого-нибудь другого"22. Делевский был согласен с Бурцевым:"С первых же слов я убедился, что мнение членов комиссии непоколебимо и заранее установлено и что сдвинуть их с их позиции вряд ли будет возможно. Для них не могло быть и мысли о провокаторстве в центре партии, и Азеф стоял выше всяких подозрений. Все возводимые улики могли и должны быть "объяснены иначе". Наиболее деятельную роль в комиссии играл Натансон, хотя он и говорил с кажущейся искренностью, что вопрос о провокации надо исследовать крайне объективно и даже научно, но в вопросах и объяснениях он делал все логические усилия, какие только были возможны, чтобы решение получилось совершенно отрицательное"23.
С ними был совершенно согласен член комиссии В.Зензинов:"Должен сознаться, что, конечно, члены комиссии все время занимали по отношению к Азефу роль защитников...Из членов комиссии не было ни одного человека, который хотя бы на секунду, хоть на йоту сомневался в честности Азефа"24. Деятельность комиссии с самого начала была поставлена в довольно узкие рамки со стороны ЦК. И.Фундоминский показывал следующей комиссии:"Нам...и в голову не приходило ставить вопрос о ком бы то ни было, хотя бы о том же Азефе, в полном объеме. Мы рассматривали только те обвинения, которые нам предъявляли. Если же есть какие-нибудь другие обвинения, которые нам не предъявляются, то это уже не наше дело разбирать их"25. Комиссия должна была расследовать только те слухи о провокаторстве в партии, которые касались заграницы. Во всей деятельности комиссии чувствовалось, что расследование велось вяло, что основной целью комиссии было желание показать критикам в партии и за ее пределами, что ЦК реагирует на их выпады, ищет провокатора. Вывод комиссии гласил:"В партии есть провокаторы, расследование необходимо продолжать, но по отношению к Азефу слухи о провокации оказываются лишенными всякого основания"26.
1907-08 гг. - последний период в революционной и полицейской деятельности Азефа. И тем и другим Азеф занимался теперь в тревожной обстановке. Хотя о некоторых сообщениях, обвинявших его, например, о саратовском письме, Азеф не знал, многое ему всё же было известно, и он понимал, что его двойной жизни скоро должен прийти конец. Он неоднократно говорил Герасимову, что хочет отойти от всех партийных и охранных дел и уехать за границу:"Хочу спокойно пожить своей частной жизнью"27.
Пока что официально и для партии, и для Герасимова Азеф руководил организацией покушения на царя. Мы уже рассказывали выше о соглашении между Азефом и полковником Герасимовым: Азеф не допускает покушения, а Герасимов не арестовывает террористов. Герасимов требовал только одного: он должен был точно знать, кто из членов террористической группы в данный момент находился в Петербурге, куда они приезжали из Финляндии."О каждой из таких поездок я получал от Азефа точнейшее известие. Я мог ежедневно сказать, кто из состава террористической группы находится в Петербурге и что именно он здесь делает"28. В соответствии с этим он организовал по-новому охрану царя во время его приезда в столицу. Раньше, когда император приезжал в Петербург, об этом ставили в известность петербургского градоначальника:"Усиленные наряды полиции устанавливались на всем пути следования царя с вокзала во дворец, и тогда уже внешний, бросающийся в глаза вид улиц делал для всех понятным, что царь находится в Петербурге. Мой метод охраны царя был совсем иным"29.
Герасимов через Азефа узнавал, будет ли кто-нибудь из террористов в столице, и, получив информацию, он решал, разрешить приезд царя или нет. Если кто-нибудь из террористов был в городе, то он обычно высказывался против поездки. Дворцовый комендант Дедюлин, ответственный за передвижения Николая, в этом вопросе полностью подчинялся Герасимову, который по телефону давал четкие указания."...Сегодня нет...Лучше завтра или послезавтра. И моему решению царь следовал без возражений. Когда же в воздухе не таилось никакой угрозы, я давал согласие на приезд царя, и никто из властей, кроме меня, об этом не бывал осведомлен. Я оповещал о поездке только Столыпина. Наружная полиция, а также градоначальник ничего об этом не знали. Это давало повод к упрекам, к жалобам"30. Когда читаешь этот отрывок из воспоминаний Герасимова, чувствуешь, как он наслаждался своей неограниченною, которую имел, и как он был благодарен Азефу, благодаря которому он эту власть получил.
Царский кортеж действительно не привлекал к себе внимания. Это подтверждал один из террористов, который по поручению Азефа наблюдал за Зимним дворцом:"Конвоя нет. Следуют в некотором расстоянии друг от друга два экипажа, весь царский поезд. Маршрут от вокзала до Гороховой на Загородный проспект, всегда без изменений"31. Мы не будем пока останавливаться на вопросе, собирался ли Азеф на самом деле убивать императора России или нет. Мы это сделаем немного ниже. Сейчас мы рассмотрим, с одной стороны, информацию о планах террористов о подготовке к цареубийству, которую Азеф регулярно давал Герасимову, а с другой стороны, то что Азеф докладывал своим товарищам по ЦК; а также воспоминания его боевиков.
Об одном из планов покушения на царя рассказывает в своих воспоминаниях М.Чернавский, который должен был быть одной из ключевых фигур при его осуществлении; об этом плане упоминают А.Аргунов32, В.Чернов33, В.Фигнер34. Чернавский рассказывает, что, вернувшись в конце января 1908 года из поездки в Иркутск, он в середине января встретился с Азефом, который и сообщил ему о планах покушения на царя:"Дело еще в начальной, подготовительной стадии. План - такой: в одной из деревень, неподалеку от Ропщинской царской охоты предполагается устроить чайную "Союза русского народа". Она должна служить притоном для боевиков. Из окрестных деревень берутся крестьяне в качестве загонщиков для царской охоты. Мне предлагалась роль хозяина чайной"35. У Чернавского были сомнения, подходит ли он для этой роли, но Азеф авторитетно уверил его, что вполне подходит:"У вас и наружность подходящая... Только непременно нужно найти вам жену-старуху. Вот не найдется ли среди ваших знакомых пожилая женщина, которая согласится принять участие в деле? Я вспомнил тогда о М. Лебедевой (Шебалиной). Азеф был согласен"36. Через насколько дней Чернавский поехал в деревню Большой Кинель, где Азеф хотел открыть чайную Союза Русского народа. Это оказалась большая деревня. Большая часть ее жителей зарабатывали себе деньги, помимо сельского хозяйства, сдачей домов дачникам из Петербурга. Он без труда нашел местного жителя, который согласился сдать свой "очень большой и вместительный дом"37 на год. Оставив хозяину небольшой задаток, Чернавский вернулся в Петербург:"Смущало только одно обстоятельство. В деревне был большой постоялый двор, при нем трактир и чайная. Он, по-видимому, процветал. Как открывать чайную, когда чайная уже есть в деревне?"38. Он рассказал об этом Азефу и предложил открыть чайную в другой окрестной деревне, где чайных еще не было и где ее открытие не возбуждало бы подозрений:"Азеф возразил, что данный район знает очень хорошо, и что лучшего места не найти, и что открытие чайной "Союза русского народа" не возбудит никаких подозрений, так как все знают, что тот Союз устраивает чайные не для прибыли, а для монархической агитации, что на устройство их он получает правительственные субсидии. Азеф прибавил, что имеет возможность достать для меня настоящий членский билет Союза"39. Но найти для Чернавского "жену-старуху" оказалось не так просто.Лебедева отказалась, сказав ему, "что недавно виделась с одним старым товарищем, который настойчиво убеждал ее не доверять "Ивану Николаевичу", а Азефа спросила прямо в лоб:"А скажите, Иван Николаевич, уверены ли вы, что мы не будем работать на охранку? Совершенно спокойно, только с некоторым изумлением, как будто говорившим:"Ведь ляпнет же человек этакую чепуху!", - Азеф ответил: "Если я составляю организацию, то, само собой разумеется, всеми силами стараюсь, чтобы в нее не попал провокатор. Некоторый опыт в распознавании людей у меня имеется, вы это знаете. Но если потребуется, чтобы я прозакладывал свою голову - слуга покорный. Ошибка возможна. Абсолютной гарантии вы не найдете ни в какой организации, ни в какой партии, это вы тоже знаете"40.
Не говоря ничего Чернавскому, Азеф занялся поиском для него новой супруги. В Читу он послал своего ближайшего помощника Карповича, чтобы просить Якимову стать женой Чернавского, но она тоже отказалась.41 Это все, что было сделано для выполнения этого плана. Больше к нему не возвращались.
О другом плане организации покушения в Царском Селе писал В.Чернов:"Он (Азеф) Решил устроить в Царском Селе или в Петергофе, не помню уже точно, большой фруктовый магазин. В это время в БО поступили кандидатуры наших партийных товарищей армян и грузин. Думая о том, как их пристроить, думая вообще о способах слежки, он и выработал проект фруктового магазина в Царском Селе, куда рассчитывал поместить этих новых товарищей. Он рассчитывал, что таким способом можно будет завести некоторые связи с разными лицами, что этот магазин может делать даже поставки некоторых продуктов во дворец и т.п."42. Никакой другой информации об этом проекте Азефа нет. В воспоминаниях Конни Циллиакуса рассказывается о предложении Азефа, сделанном одной финской даме, члене партии активного сопротивления, тесно связанной с эсерами. Она должна была снять дачу в Царской Селе и, ведя широкий образ жизни, с помощью боевиков наблюдать за привычками Николая, его прогулками, и в конце концов подготовить покушение. Циллиакус в это время успел разочароваться в Азефе, у него возникли подозрения на его счет, и он отсоветовал ей иметь с Азефом какие-либо дела. Член БО Н.Лазаркевич поступила в Петербурге в некое заведение, в котором обучалась "маникюрному ремеслу и вообще всякому массажу".43 После получения диплома она должна открыть соответствующее заведение в Петергофе или Царском Селе по плану Азефа.44
В воспоминаниях Герасимова не рассказывается об этих замыслах террористов, но он бросает вскользь фразу:"Они вырабатывали все новые и новые планы, вели разведку в разных направлениях, но каждый раз наталкивались на препятствия, оказыввшиеся для них непреодолимыми".45 Планы Азефа отличались разнообразием и некоторым мрачным остроумием. Ему понравилось предложение одного сторонника партии, только что окончившего духовную семинарию: получить место в одной из церквей недалеко от Царского Села и осуществить убийство Николая.46 Священник православной церкви, убивающий царя, или содержатель чайной "Союза русского народа" в роли организатора покушения - такие идеи очень нравились Азефу. Другим подобным планом была идея Азефа "проникнуть в придворную певческую капеллу"47. Он говорил членам ЦК, что имел свидание с одним из певцов этой капеллы. Но, впрочем, эта идея была неоригинальна, так пытался действовать в свое время Зильберберг, когда решил, что Наумов должен научиться пению. Вообще, свои планы Азеф разрабатывал с большим размахом, правда, некоторые из них выглядели как страницы из фантастических романов Жюль Верна, и Азеф мог их выдвигать только считая своих товарищей по ЦК полными идиотами, втайне веселясь, что они внимательно слушают его предложения, и радуясь, что на это отпускаются колоссальные суммы, оседающие в его карманах. Об одном из таких планов - план создания усовершенствованного летательного аппарата, который должен был разбомбить царский дворец вместе с его обитателями - мы уже писали. Азеф в своих письмах Герасимову изображал этот план именно как средство опустошения партийной кассы, хотя на самом деле, как мы уже писали (см.выше) все было гораздо сложнее. Другим, еще более фантастическим планом, который Азеф вполне серьёзно выдвигал на обсуждение ЦК, было предложение напасть на яхту Николая II в финляндских шхерах при помощи подводной лодки: "Ему представлялось осуществимым обзавестись подводной лодкой и при помощи ее устроить покушение"48.
Более реальным был план нападения на Николая II во время одной из его поездок из Царского Села в Зимний дворец. Интересно, что этот план Азеф обсуждал с Басовым-Верхоянцевым, не входившим в БО и не знакомым с боевиками. В разговоре с ним Азеф заявил, что главный план - это удар по царю с помощью аэроплана, но он предложил еще в качестве запасного варианта атаку на улицах Петрограда, а для этого нужно было вести слежку за царем в Петербурге:"Работу эту я должен попытаться провести без помощников, в самых обыкновенных условиях, попросту обывательских. При таких обстоятельствах дело будет обеспечено от провала. Когда настанет время, придется выставить вполне надежных бойцов. Да в случае надобности и мы оба (Азеф и автор строк) выступим"49. БасовВерхоянцев прекрасно справился с поручением Азефа и, разговорив старого дворцового гренадера, узнал от него много интересного о времени приезда Николая в Зимний дворец, о том, как выглядит царский кортеж. Интересно, что Басов-Верхоянцев еще до разговора с Азефом обдумывал покушение на императора. Он обсуждал этот проект с лидером максималистов Медведем (М.Соколов), с представителем боевиков ППС. Готовился он и технически:"У меня было даже припасено десятка полтора браунингов и дальнобойных пистолетов со всеми принадлежностями. (Хранились они в Императорской академии наук в географическом отделении)".50 Прямо спорт какой-то увлекательный был в России в начале века - отстрел представителей администрации, а самым сложным и интересным видом спорта была организация убийства царя. Но на этом линия Азеф - Басов-Верхоянцев заканчивалась. Во время последней встречи, сразу же после ареста группы Распутиной в конце февраля 1908 года, Азеф сказал Басову-Верхоянцеву, что уезжает за границу:"Вернется через несколько месяцев, и тогда за дело"51.
Азеф пытался найти доступ в придворные круги. Так, член БО С.Лазаркевич, химик по профессии, устроился в лабораторию в Петербурге, руководитель которой "был раньше очень близок ко двору и даже состоял в числе воспитателей царя".52 Азеф считал, что С.Лазаркевич должен все сделать, чтобы "... укорениться в тех кругах, около которых он [руководитель], вращается. С.Лазаркевич всопинает далее: "может быть мне удастся узнать у него бывает ли он при дворе... и может быть даже при его посредничестве с кем нибудь познакомиться".53 Азеф хотел также, чтобы он заводил связи с высокопоставленными военными, так как Лазаркевич по роду своей деятельности был связан с военными химиками и артиллеристами. Азеф хотел использовать в терроре новейшие достижения научно-технической мысли. В наше время он, наверное, устраивал бы покушения при помощи маленькой атомной бомбы. Но Лазаркевичу не удалось проникнуть в высокие придворные и военные сферы.
Как видим, планов было много, но серьезным характером они не отличались, а некоторые из них были просто фантастическими. Тем не менее интересен факт, что Азеф поручил Басову-Верхоянцеву задание, о котором Герасимов даже не подозревал. Вполне возможно, что Азеф хотел обладать как можно более полной информацией о передвижениях государя просто на всякий случай, может быть даже, чтобы удивить Герасимова своей осведомленностью. Он это очень любил.
Некоторые планы террористы пытались осуществить, но под полным контролем Герасимова. В конце мая 1908 года в Ревеле состоялась встреча Николая II с королем Великобритании Эдуардом VIII. Вопрос террора играл определенную роль в выборе места встречи и в самом ее проведении. В Англии многие левые депутаты выступали против этого визита. В палате общин осуждался царский режим, говорили о его зверствах. Премьер-министр сэр Эдуард Грей дал этим депутатам решительный отпор, напомнив им об эпидемии революционного террора, доказав, что со стороны революционного лагеря зверств намного больше.54 Николай не хотел, чтобы свидание состоялось в Петербурге. Он говорил об Эдуарде:"Он привык в Англии у себя свободно повсюду ходить,а потому и у нас захочет себя вести так же. Я его знаю, он будет посещать театры и балет, гулять по улицам, наверно, захочет заглянуть и на заводы, и на верфи. Ходить с ним вместе я не могу, а если он будет без меня - вы понимаете, какие это вызовет разговоры. Поэтому будет лучше, если он сюда не приедет"55. Так объяснял Николай Столыпину свое нежелание принимать Эдуарда в Петербурге.
Местом визита был избран Ревель - исключительно по соображениям безопасности:"Там была военная гавань, чрезвычайно удобная для встречи...английской эскадры. Там легко было и остальные торжества организовать так, чтобы пребывание монархов на суше было сведено к минимуму...все без исключения торжественные приемы должны были происходить на судах русской и английской эскадры. Никто из террористов, которые захотели бы организовать покушение на жизнь высоких особ, не мог приблизиться к ним на сколько-нибудь близкое расстояние"56.
Престиж Азефа в это время в глазах Герасимова и даже Столыпина был необыкновенно высок. Они были абсолютно уверены, что безопасность царя,правительства, всей верхушки России держится исключительно на нем. Азеф, естественно поддерживал их в этом не то чтобы на этот момент заблуждении, но некотором преувеличении своей роли. Актер он был прекрасный и в своей обычной ленивой манере рассказывал Герасимову о планах террористов убить Николая II во время ревельского свидания монархов. Герасимов с Азефом решили продолжать прежнюю тактику борьбы с террористами - предупреждать каждый их шаг, избегая арестов. Герасимов вспоминал:"Азеф, правда, ... пошел на нее с меньшей, чем обычно, охотой. Он говорит, что очень устал от вечно напряженного состояния. Боится растущих против него подозрений и хотел бы уйти на покой,покончить со службой на полицию и уехать за границу, чтобы жить там спокойной мирной жизнью. Не без труда удалось мне уговорить его отложить на некоторое время приведение в исполнение его плана. Пришлось обещать, что дело будет последним, и после благополучного его проведения я уже не стану возражать против его отъезда за границу. Отпустить же его до ревельского свидания я не мог ни в коем случае: оно должно было явиться решающим испытанием для всей моей системы работы"57.
Скорее всего, план покушения на императора во время свидания в Ревеле существовал только в голове Азефа. М.Чернавский, единственный член его группы,оставивший воспоминания, о нем не обмолвился ни звуком. Герасимов пишет, что было два плана покушения:"...один - покушение на царский поезд в пути, другой - покушение во время поездки царя в подгороднее имение (кажется, графа Бенкендорфа)"58.Аргунов рассказывает, что товарищам по ЦК Азеф сообщил только об одном плане покушения - в имении богатого помещика. Азеф мистифицировал обе стороны, но все-таки членам ЦК в данном случае врал с большей осторожностью, опасаясь, что они могут получить информацию непосредственно у боевиков, а у Герасимова никаких других агентов, кроме Азефа, в БО не было. По словам Герасимова, нападение на поезд не состоялось, так как Азеф, получив от своего информатора телеграмму о времени выезда царского поезда, "нарочно задержал ее, и сообщил о телеграмме своим товарищам и БО только тогда, когда ехать для нападения было поздно"59. Поездка в имение Бенкендорфа была отменена по предложению Герасимова.
Во время подготовки поездки царя произошел один эпизод, очень характерный для абсолютно больной террором и революцией страны, какой была Россия. Предполагалось, что царь и его семья отправятся из Петербурга в Ревель на яхте "Штандарт". Во время очередной встречи Азеф "поразил" Герасимова заявлением, что маршрут изменен, и что царь поедет по железной дороге; Герасимов всопоминал:"Я отнесся к этому сообщению несколько иронически. Мне казалось совершенно невероятным, чтобы изменение маршрута царской поездки стало известным террористам раньше, чем мне, руководителю политической полиции. Но Азеф так настаивал на правильности своей информации, так уверенно утверждал, что его источник абсолютно надежен, что в конце концов у меня зародилась некоторая тревога. Помню, в ту же ночь, во время моего очередного доклада я осведомился у Столыпина, не произошло ли каких-либо перемен в планах относительно поездки в Ревель. Столыпин тоже ничего о таких переменах не знал, и это успокоило меня. Тем более встревожен я был, когда на следующее утро мне в строго доверительном порядке было сообщено дворцовым комендантом, что изменение, о котором говорил Азеф, действительно произошло"60. На следующей встрече Герасимов набросился на Азефа с вопросами, но тот категорически отказался назвать имя сановника, сообщающего сведения о передвижениях царя. "Вы знаете, против меня и так много подозрений. Человек, который дает эти сведения, известен всего двум-трем людям. Он занимает видный пост и стоит вне всяких подозрений. Если его арестуют или если он заметит за собой наблюдение, все непременно заподозрят меня. Я не могу рисковать. Свое обещание я выполню - покушение я расстрою. Но не просите, чтобы я назвал вам этого человека"61. Так как для Герасимова безопасность Азефа была немногим менее важна, чем безопасность царя, то он не стал настаивать. Но после окончания ревельского свидания он начал проводить расследование. Выяснилось, что в тот момент, когда Азеф узнал об изменении маршрута, об этом знали всего 5-7 человек. "Все они это действительно были "высокопоставленные сановники" в полном смысле этого слова"62. Герасимов не знал, что делать. У него были только косвенные улики, и путем анализа он решил, что знает имя. Он рассказал об этом Столыпину, который был потрясен:"Вы ошибаетесь. Я его хорошо знаю, ведь он принимает участие в заседании Совета министров, бывает у меня в гостях...Он не может быть предателем, помощником террористов в подготовке покушения на царя"63. Было принято решение самым тщательным образом проверить собранные данные, но проверка эта дала дополнительные улики против подозреваемого. На этот раз Столыпин уже не спорил, но принять какие-либо решительные меры отказался:"Он хуже любого террориста...и его следовало бы предать суду. Но как это сделать? Вы понимаете, что будут об этом писать газеты всего мира? Лучше подождем- быть может, после видно будет, и ограничимся только тем, что отстраним это лицо от всех дел, связанных с передвижением Государя"64. Они не могли показать всему миру, что один из руководителей Министерства путей сообщения передает информацию о передвижениях царя главе организации террористов, состоявшему на службе в Департаменте полиции. Журналистам было бы чем поживиться. Эта история еще больше подняла престиж Азефа. Герасимов хорошо понимал, что с такими связями террористы могли осуществить в стране все что угодно. Встреча в Ревеле прошла без помех. Азеф объяснял Аргунову, что ничего нельзя было сделать:"...свидание произошло на воде, причем на взморье было организовано кольцо охранных судов. Можно было бы сделать кое-что в самом Ревеле, где царь не избег встречи населения, но, во-первых, это произошло неожиданно, а во-вторых, в Ревеле у нас не было ни организации, ни подготовки"65.
В то время Азеф решил изменить свои отношения с членами ЦК партии по поводу террора. Если раньше он на заседаниях ЦК или в личных беседах с членами ЦК почти ничего не рассказывал о планах террористов под предлогом конспирации, то теперь положение изменилось. В.Чернов вспоминал:"Ко мне Азеф обращался с несколько особыми разговорами, говоря, что ему сейчас не с кем посоветоваться! Как быть: у него есть проекты, на которые нужно затратить много денег, что он не хотел бы этого делать, не поговорив предварительно со мной"66. Другой член ЦК Аргунов рассказывал, что Азеф вдруг захотел, чтобы ЦК разделил с ним ответственность за отбор кандидатов в БО. Раньше Азеф всегда этим занимался единолично. Азеф поставил "вопрос о том, что необходимо включить в число задач бюро при ЦК предварительный опрос желающих поступить в боевые отряды, наведение о них справок и т.п. и уже затем сводить их с ним, ссылаясь на то, что ему трудно по конспиративным условиям устраивать свидания с новичками и что предварительное обследование со стороны Оргбюро будет некоторой гарантией надежности кандидатов"67. Мы считаем, что Азеф переменил свое отношение к этому вопросу из-за усиленного распространения обвинений его в резком ослаблении террора. Он очень хотел разделить с ЦК ответственность за деятельность террористов, за состав ЦК, чтобы свалить на них ответственность за неудачи.
Видимо, у него присутствовало еще одно соображение. Азеф был очень заинтересован именно сейчас, в 1908 году, когда о том, что он провокатор, многие, слишком многие говорили почти открыто, укрепить дружеские связи с членами ЦК, и, без сомнения, многим льстило, что он так по-товарищески делится с ними своими заботами об основном участке партийной жизни - терроре. От былого высокомерия Азефа с товарищами по ЦК не осталось и следа. Преследовал Азеф и еще одну цель. Он явно собирался, говоря на современном жаргоне, "завязывать" со своей бурной деятельностью как в терроре, так и в политике, и ему нужны были деньги на будущую жизнь. Как мы знаем, запросы у него были всегда немалые, тем более сейчас он был накануне перемен и в своей личной жизни. Азеф понимал, что его жена Люба - фанатичная революционерка - никогда не простит ему, если узнает, кто он такой на самом деле. Всю свою жизнь он обманывал не только товарищей по партии, но и жену - и как революционерку, и просто как женщину. О его романах в партийных сферах мы не знаем, да их, видимо, и не было. Во-первых, опасно - Люба могла узнать, да и среди товарищей он не хотел подрывать свой образ заботливого семьянина. А кроме того интеллигентные женщины, да еще убежденные революционерки, его мало волновали. Ему нравились девицы из дорогих публичных домов, дамы полусвета, певицы из кафе-шантанов. В отчетах филерского наблюдения в те редкие моменты его жизни, когда за ним следила полиция, есть много записей о подобных похождениях Азефа.
В этой среде Азеф нашел свою самую сильную любовь. 26 декабря 1907 года в известном петербургском кафе-шантане "Аквариум" Азеф познакомился с la bella Heddy de Hero (так ее звали на открытках, широко продававшихся в России). Ее настоящее имя Хедвига Клепфер. Пышная красавица-брюнетка из "Аквариума" попала в Россию в конце 1903 года. Здесь ее ждали бурнае и многочисленные романаны, в том числе и с некоторыми из великих князей. Она также искренне привязалась к Азефу и стала ему верной и преданной подругой. С ней он связывала свои планы на будущее. "Дело царя" давало Азефу возможность получать в руки огромные суммы, которые он мог тратить фактически бесконтрольно. Азеф для этого и посвящал членов ЦК в свои террористические планы, в которых они ничего не понимали, и он всегда мог им доказать, что для террористической деятельности в тот момент требовалось куда больше денег, чем раньше. Благодаря поступлениям в БО полицейское жалование Азефа мало волновало, и он даже не настаивал на его увеличении, хотя мог бы без особого труда этого добиться.68 Его очень заинтересовала крупная экспроприация, осуществленная эсеровскими боевиками в государственном казначействе в Чарджуе, в Туркменистане в начале 1908 года. Взято было 300 тыс.руб. Власти были встревожены и делали всевозможное, чтобы найти денеги и наказать экспроприаторов. Азеф решил прибрать к рукам часть суммы. На заседании ЦК он произнес трогательную речь о судьбе террора. Он опять стал говорить, что ЦК должен ему помочь и выделить из своей среды человека, который вместе с ним разделит заботы по террору, и жаловался на отсутствие помощи террору со стороны партии, на то, что "нет агитации за террор на страницах партийной прессы" и что, самое главное, "прекратился приток пожертвований"69. В конце своей речи Азеф поставил вопрос ребром:"...или совсем отказаться от террора," или признать его первостепенной задачей и, в случае признания, "Обеспечить его работу прочным бюджетом"70. Это было главное в речи Азефа, и своего он,естественно, добился. Было принято решение из так называемых "ташкентских сумм" 100 тыс. руб. передать в образуемый специальный боевой фонд или, попросту говоря, передать деньги Азефу. Столыпина история со столь крупной экспроприацией привела в бешенство, и он требовал "во что бы то ни стало поймать организаторов и найти деньги"71. Несмотря на такое категорическое требование Столыпина, Герасимов даже боялся попросить эти деньги у Азефа:"Ведь я же знал, что значительная часть этих денег все равно останется у нас, так сказать, в хозяйстве, поступит в распоряжение нашего человека".72
Перевести деньги из Ташкента в Петербург оказалось довольно сложно. С одной стороны,полиция резко усилила меры контроля за отъезжающими из Ташкента:"В Ташкенте на вокзале было уже много случаев, что пассажиров, показавшихся почему-либо подозрительными, подвергали тщательному обыску"73, в то же время очень странно себя повел уполномоченный ЦК в Ташкенте, отказавшийся выслать деньги в Петербург и заявивший приехавшему в Ташкент казначею ЦК Аргунову, что "он, уполномоченный в бытность свою в Петербурге (еще до экспроприации) получил от Азефа такую резолюцию: распоряжаться всеми суммами, какие будут от экспроприации по своему произволу и усмотрению, и уделять в кассу ЦК столько, сколько он (уполномоченный) захочет"74. Сопротивление уполномоченного сломили быстро, а для перевоза части денег в Петербург была использована БО Азефа, и это была ее единственная успешная акция за этот период. Крупные деньги перевели через банки без особого труда, но оставалось "очень много мелких кредиток (рублевки, трехрублевки и т.д.) и порядочно серебра и меди. Перевести их через какой-нибудь банк невозможно. Это значило бы провалить и деньги, и того, кто пойдет их сдавать"75. Из Петербурга был прислан М.Чернавский с молодой эсеркой. Они разыгрывали из себя богатого помещика с дочерью, приехавших посмотреть среднеазиатские владения. Чернавский всопинал "... в паспорте, по которому я в то время проживал и который был дан мне Азефом, имелась пометка:"При нем дочь Лидия таких-то лет"76. Чернавский и Лидия (ее фамилия нам неизвестна) без особого труда привезли в Петербург 70 тыс.руб.
В 1908 году произошел арест, заставивший Азефа по-настоящему испугаться за себя. Был арестован его ближайший помощник по БО П.Карпович, незадолго до того, в конце 1907 года, при переводе с одной каторги на другую бежавший из тюрьмы. Мы уже писали, что он был необыкновенно предан Азефу, поражал этим даже Савинкова, писавшего про Карповича, что "он с чисто женской нежностью привязался к Азефу и быть может, более чем кто-либо другой видел в нем прирожденного вождя центрального террора"77. Он был арестован мелким сотрудником охранки, совершенно случайно узнавшим, где проживает Карпович. Азеф был вне себя. Он устроил бурную сцену Герасимову:"Как вы могли это допустить? Мое положение теперь стало совершенно невыносимым! И без этого ареста подозрение против меня очень велико. Если человек, с которым я ежедневно общаюсь, теперь взят в то время, как я гуляю на свободе, то всякий должен заключить, что я предал Карповича в руки полиции. В таких условиях я абсолютно не могу сотрудничать. С меня довольно. Я устал жить среди вечных тревог. Я ухожу из охранного отделения и уезжаю за границу"78. О чрезвычайном волнении Азефа в связи в этим арестом писал Аргунов.79 Герасимов больше всего на свете боялся остаться без своего самого ценного сотрудника и был вынужден обещать Азефу, что Карпович будет скоро освобожден. Но официально он этого сделать никак не мог, поэтому он поручил одному из своих ближайших помощников П.Доброскоку доставить Карповича из тюрьмы при охранном отделении в пересыльную тюрьму (Карповичу объявили, что он задержан по подозрению в проживании по фальшивому паспорту) и любым путем дать возможность ему бежать.80
Задача оказалась нелегкой. Вернувшись через несколько часов, весь измученный, Доброскок рассказывал, какие неимоверные усилия он затратил, чтобы спровоцировать Карповича на побег. Доброскок был очень удивлён: "Непонятно, как такой человек мог бежать с сибирской каторги"81. На следующий день Азеф описывал ему, с каким ликующим видом Карпович рассказывал ему о "непроходимой глупости полиции"82.
Что-то все-таки не совсем понятно в этой истории. Бегство при таких обстоятельствах любого мало-мальски трезвого человека должно было подвести к мысли, что Карповичу устроили побег. Аргунов вспоминает, об этом как о феерической истории, не привлекшей тогда к себе внимания (мало ли бывает случайностей)"83. Мы знаем, что, по крайней мере одному члену партии, В. Фигнер, эта история показалась очень странной, и она заявила Карповичу:"Но ведь вас выпустили!"84 Что было бы безопасней для Азефа: освобождать Карповича или оставить его в тюрьме - вопрос трудный. Может быть, сыграло роль то обстоятельство, что террорист со всероссийской славой, Карпович восторгался Азефом даже более всех остальных и поэтому, был для него лучшим "прикрытием"?
В июне 1908 года Азеф отпросился у своего начальника Герасимова в "бессрочный отпуск". Он заявил, что уезжает за границу. На все уговоры Герасимова остаться отвечал:"Устал и хочу отдохнуть... Хочу спокойно пожить своей частной жизнью." Герасимов отпустил его, даже согласился высылать ему за границу зарплату (1000 рублей в месяц, не считая наградных и праздничных) и только просил не забывать его:"Хоть изредка информировать меня о наиболее важном из того, что он будет узнавать за границей"85. На самом деле ехал Азеф совсем не отдыхать. Он собирался разыграть один из самых сложных спектаклей своей жизни, столь богатой различными авантюрами. В апреле 1908 г. к М.Натансону, представителю ЦК партии социалистов-революционеров обратился штабс-капитан В.Костенко, один из немногих членов партии, находившихся на действительной военной службе. Он рассказал, что послан морским министерством в Глазго (Англия), где должен наблюдать за строительством на английских верфях бронированного крейсера "Рюрик". Строительство судна заканчивалось, и в Глазго прибыл русский экипаж, который должен был принять корабль. Среди матросов велась активная революционная пропаганда. В.Костенко рассказал об этом Натансону, а затем "... сообщил в секрете, что среди этих матросов есть трое, которые очень близки с ним и которые, по его мнению, легко бы могли произвести цареубийство во время приема этого корабля".86 Костенко поделился с Натансоном своими сомнениями связанными с тем, что революционная организация с ним во главе готовит план "общего военного восстания и захвата Кронштадта" и он опасается, как бы "цареубийство" не сорвало восстание.87 Натансон возразил ему, "что партия находится в таком тяжелом положении, что ей до такой степени необходимо разрубить некоторые политические узлы, что если были бы серьезные данные на устройство междуцарствия, то каждый человек должен передать это дело партии, и она уже сама решит, совершать или не совершать его."88 Несколько дней продолжались беседы. В конце концов Костенко согласился с Натансоном.
М.Натансон послал на корабль пропагандиста, который прочитал лекцию революционного содержания и "вернулся с восторженным отзывом об интеллигентности этих матросов".89 Натансон как представитель ЦК за границей, решил, что это дело должно находиться на его попечении. Он связался с Савинковым и встретил со стороны последнего полное согласие участвовать в подготовке этого теракта. Натансон предложил ему: "... поезжайте на корабли, рассмотрите, как опытный террорист этих людей и подготовьте это дело, если там есть что-нибудь серьезное".90 Он добавил, что немедленно сообщит ЦК об этом деле и что вести его будет Савинков, а когда корабли вернуться в Россию, подготовкой цареубийства будет руководить ЦК.91 Натансон был очень недоволен, когда получил сообщение, что "все дело должно быть передано БО и Азефу".92 Сам Азеф приехать не мог и вместо себя он послал своего помощника в БО, П.Карповича.
Согласно воспоминаниям Савинкова, он вместе с Карповичем отправился в Глазго. Но Натансон рассказывал, что все обстояло несколько иначе, что Савинков несколько раз еще до приезда Карповича был в Глазго и встречался с матросами, что они с Савинковым "... уже составили план оборудования здесь мастерской для того, чтобы приготовить необходимое количество динамита, снарядов и т.п.".93 Они хотели передать снаряд одному из революционных матросов. По получении информации Азеф заявил товарищам из ЦК, что он должен поехать в Глазго и разобраться во всем на месте и что он вскоре отправиться туда. Савинков писал о том, что Костенко познакомил его с революционными матросами:"Из серой толпы команды выделялись три человека: трюмный квартирмейстер Котов, строевой матрос Поваренков и машинист Герасим Авдеев. Они все трое входили в комитет корабельной организации"94.
Карпович и Савинков встретились отдельно с каждым из них. Котов был прирожденный пропагандист и собирался по окончании службы вернуться в деревню и вести революционную пропаганду среди крестьян. Поваренков "верил только в восстание флота, захват Кронштадта, бомбардировку Петергофа"95. Он был одним из руководителей революционной организации на корабле. С ними двумя Савинков и Карпович даже не стали говорить о своей главной цели. Наиболее подходящим для участия в терроре был матрос Авдеев. Его-то они и взяли в оборот, тем более что Костенко уже говорил с Авдеевым о необходимости цареубийства. Савинков приступил к делу сразу и уже во время первой встречи с Авдеевым спросил его:"Я слышал, вы хотите участвовать в терроре?" Он побледнел: - Кто вам сказал? - Порфирий (Костенко). Авдеев опустил глаза. Он сказал громко: - Нет. Не могу. Не готов. На следующий день он пришел опять. Он сказал: - Я думал всю ночь. Я согласен. Говорите, что нужно делать. Я сказал: - Вы знаете, речь идет о царе. Он ответил: - Тем лучше, что о царе. Что нужно делать?"96
К этому времени Савинков и Карпович в общих чертах уже выработали план действий. Они знали, что "Рюрик" должен осенью отправиться в Россию и там в присутствии царя должен состояться смотр. Они хотели, чтобы кто-нибудь из членов БО, а может быть, и один из них, тайно пробрался на корабль и жил на нем до смотра, во время которого он должен был попробовать убить царя. Но для тайного пребывания на корабле нужна была помощь одного из матросов. Помимо этого нужно было выяснить возможность проникновения террориста на корабль в Глазго или Кронштадте. Выслушав план Савинкова, Авдеев заявил:"- На корабле можно скрыться. - Где? - Я найду место"97. В течение нескольких дней Авдеев и Костенко по многу раз обследовали весь корабль, пока, наконец, удобное место не было найдено. Оно находилось в румпельном отделении в отсеке за головой руля. Это было просто узкое отверстие,в котором человек мог поместиться с большим трудом, "сидя на корточках и полулежа, там можно было просидеть несколько дней"98. Но само это место для теракта было размещено исключительно удобно. Рядом находился вентилятор. "Внутри этого вентилятора была лестница. Выйдя из отсека и поднявшись с бомбой по лестнице, можно было взорвать адмиральское помещение, мимо которого шел вентилятор. Можно было также взорвать и верхнюю палубу, именно ту, где и происходит смотр"99.
Одновременно с этим вели работу с Авдеевым. Савинков подчеркивал, что он сам видел: "с какими затруднениями сопряжено цареубийство, если непосредственным исполнителем его является человек нелегальный, не имеющий случая встретиться с царем лицом к лицу"100. Он часто общался с Карповичем и Савинковым и было заметно, что он изменился даже внешне, решая вопрос, не взять ли ему на себя непосредственное исполнение теракта:" Неподготовленный к такого рода переживаниям, он не спал, худел и бледнел"101. Вскоре стало известно, что в Глазго можно посадить постороннего человека на корабль, но и Костенко, и другой корабельный инженер, также член партии социалистовреволюционеров А.Прохоров, говорили о невозможности незаметно пробраться на корабль в Кронштадте. Но проникновение на корабль в Глазго ничего не давало террористам:"...в рулевом отсеке можно... с большим трудом прожить несколько дней, о неделях нельзя было и думать. Между тем, человек, садясь в Глазго на "Рюрик", должен был совершить весь переход от Глазго до Кронштадта, и затем ждать в Кронштадте неопределенное время смотра. Очевидно, такая задача была не по силам даже самому здоровому человеку"102.
В конце июля приехал Азеф. Костенко достал ему пропуск, и он облазил весь корабль. Савинков пишет о посещении корабля Азефом: " сделал то, перед чем я бы, например, затруднился: появиться перед всеми офицерами в качестве какого-то инженера".103 Он был полностью согласен с Савинковым. В конце концов Авдеев заявил террористам:"Я сам, один, на смотру убью царя"104. Помимо Авдеева, еще один матрос, вестовой Каптелович также вызвался совершить цареубийство. Карпович дал револьверы ему и Авдееву. Корабль отплыл в Кронштадт. Карпович был послан в Финляндию, чтобы быть непосредственно вблизи от места действия и попытаться увидеться с Авдеевым, который просил встретиться с ним в Кронштадте.105 Через несколько дней после отплытия Авдеев писал Савинкову из одного шотландского порта, куда корабль зашел по пути в Россию:"Я теперь, глубоко, серьезно подумавши, представляю себе выполнение порученной мне задачи. Вот это действительно радость"106. 24 сентября 1908 года состоялся царский смотр "Рюрика". Авдеев и Каптелович встретились с Николаем II лицом к лицу. Бурцев сообщает, что у Авдеева в кармане был заряженный браунинг.107 Если верить Костенко, который не был в момент смотра на корабле (он был в отпуске), Авдеев даже подал царю бокал шампанского, когда он устал и попросил пить.108 Но не было ни покушения, ни даже какой-либо попытки его осуществления. В чем же причина того, что на "Рюрике" ничего не произошло? На что рассчитывал Азеф, принимая участие в этом покушении?
Существует определенная точка зрения, объясняющая участие тайного сотрудника ДП в попытке покушения на жизнь царя. Ее приводит в своих воспоминаниях Аргунов:"Приходится сделать вывод, что это покушение на царя не удалось не по вине Азефа. Он, в случае удачи, рассчитывал восстановить свое пошатнувшееся положение. К титулу организатора дела Плеве, Сергея прибавилось бы еще "дело Николая II", и тогда на долгое время не страшны, а смешны были бы все старания его изобличителей"109. Аргунов добавляет, что при бегстве из квартиры в Париже в начале января 1909 г. после разоблачения "Азеф оставил (именно оставил, а не забыл, ибо он предусмотрительно унес с собой все интересное) посмертное письмо матроса (Авдеева) и карточку его"110. С точкой зрения Аргунова были согласны самые разные авторы: эсеровские, Бурцев, Николаевский, автор из полицейского лагеря Л.Ратаев.111 Бурцев рассказывает, как уже в 1916 году, встретившись с ним с разрешения своего руководства, жандармский генерал, начальник охраны царя А.Спиридович завел с Бурцевым речь об истории с крейсером "Рюрик" и обратился к нему со следующей просьбой:"...вы вполне убеждены, что факт, когда, благодаря Азефу, революционер мог убить царя был. Вы знаете точную обстановку. Так вот, если это действительно верно, то дайте мне какие-либо более или менее точные указания, и я сегодня же делаю доклад в Царском Селе [Императору]. Герасимов будет арестован немедленно хотя бы за то, что он дал возможность Азефу это сделать благодаря своему доверию к нему"112. Сам Азеф во время встречи с Бурцевым в 1912 году сказал ему:"Если бы вы мне не помешали, я, может быть, убил бы царя, и тогда вы мне ничего бы не сделали. Если бы вы меня стали обвинять, то все наплевали бы вам в глаза".113
Мы представим гипотезу, на наш взгляд объясняющую эти события. С нашей точки зрения, Азеф ни в коем случае не собирался убивать Николая II хотя бы потому, что это было для него слишком опасно, его роль вскрылась бы во время следствия, и русские власти нашли бы способ расправиться с убийцей царя. После покушения на Дубасова в апреле 1906 года он исправно доносил полиции об одних терактах и расстраивал другие. Как мы уже писали, он вел охоту на царя, детально обсуждая с Герасимовым каждый шаг террористов. Азеф в деле о покушении на "Рюрике" вел очень опасную авантюру, которая ему полностью удалась, и если бы не неожиданное вмешательство бывшего директора ДП Лопухина, погубившее его, эта авантюра могла спасти его революционную репутацию. В самом подробном источнике о несостоявшемся покушении -"Воспоминаниях террориста" В.Савинкова - есть одно очень важное свидетельство, которое все писавшие об этом случае почему-то полностью игнорировали."Я опять убеждал его (Авдеева) отказаться от его намерения. Я видел, что он говорит искренне, и не сомневался, что он верит сам своей готовности умереть и убить, но я видел также, что перед ним, матросом, скованным дисциплиной, стала непосильная для него задача - в один месяц пережить все колебания и решиться на то, на что не каждый из нас решался после долгих, иногда многолетних сомнений. Я был убежден, что он не готов для террора и что царь на "Рюрике" не будет убит. Так же думали Карпович и Азеф"114. В своих показаниях судебно-следственной комиссии по делу Азефа Савинков с большой откровенностью рассказал о роли Азефа в этом неосуществленном покушении: "...все эти обсуждения [планов цареубийства], несмотря на то, что Азеф лично ходил на корабль и рассматривал разные дырки, на меня сделали тогда такое впечатление, что какой бы план не был предложен, Азеф его все равно разобьет... видно было, что человек потерял ту решительную настойчивость, которая необходима для приема плана и настолько это впечатление было для меня тогда ясно, что я на второй день этих заседаний не удержался и сказал об этом Азефу в очень резкой форме, что "ничего мы тут не сделаем, вот будь здесь максималисты, они бы сумели сделать дело, а мы только языком треплем."115
Савинков в своих показаниях, предназначенных для внутреннего пользования, куда более откровенен, чем в своих воспоминаниях. Так, он рассказывает, как он и Карпович отрицательно отнеслись к вестовому Каптеловичу, который очень нравился В.Костенко и другим офицерам: "... на нас обоих он произвел очень неприятное впечатление, впечатление не матроса, а, именно лакея, человека, на которого положиться ни в коем случае нельзя было. Матрос этот высказал в высшей степени террористическое настроение, именно предложил, что пойдет на любое дело. Мы с Карповичем его устранили".116 Но когда после приезда Азефа Савинков уехал на несколько дней из Глазго, то после возвращения с удивлением узнал, что Каптелович будет принимать участие в покушении. Возмущенный Савинков обратился к Карповичу, но тот ответил: "Азеф его принял".117 В своих показаниях Савинков сообщает, что именно Каптелович, а не Авдеев был тем человеком, который "был назначен ходить за царем и освещать ему электрическим фонариком все темные места корабля."118 Видимо, прав Савинков, а не Костенко, который сообщает, что этим матросом был Авдеев. По логике вещей, ухаживать за царем должен был умеющий прислуживать вестовой, а не машинист Авдеев. Савинков также сообщает, что именно у Каптеловича хранились револьверы и он отказался их выдать.119
У нас нет никаких оснований не доверять Савинкову. Можно только добавить, что такой "знаток людей", как он, всю жизнь в них ошибавшийся, был убежден, что Авдеев, а тем более Каптелович не будут стрелять, и его мнение совпало с мнением Азефа, ни разу не ошибившийся ни в одном человеке при отборе в БО, который был абсолютно уверен, что они не способны убить царя. Естественно, определенный процент риска существовал, но именно это ему и нравилось. Итак, Азеф не сомневался, что ни Авдеев, ни Каптелович не выстрелят, следовательно, покушения не будет, а в глазах революционеров это несуществующее покушение давало ему очень много. Для защитников Азефа от обвинения в провокации оно было главным аргументом в его пользу. На суде над Бурцевым в октябре 1908 года Чернов и Натансон говорили ему и судьям, что Азеф не может быть агентом ДП помимо всего прочего и потому, что он совсем недавно "организовывал покушение на царя на пароходе "Рюрик"...если бы Азеф даже в последнюю минуту захотел предотвратить это покушение, он из-за границы не мог бы этого сделать даже по телефону"120. Примерно то же самое Натансон сообщил Делевскому, другому обвинителю Азефа :"...Натансон мне конфиденциально сообщил, что совсем недавно, уже когда раздавались голоса, обвинявшие Азефа в провокации, должно было произойти покушение на царя, с ведома Азефа, конечно. Дело подготовлялось весьма успешно, и если акт не состоялся, то только потому, что один человек в последнюю минуту "сдрейфил". То, что покушение "чуть" не состоялось, но не состоялось в подобных условиях, было в глазах Натансона неопровержимым доказательством революционной честности Азефа"121. Об одной версии, объясняющей, почему ни Авдеев, ни Каптелович не выстрелили в Николая II, мы уже писали, о ней говорил Савинков, и в более резкой форме Натансон ("сдрейфил"). Мы полностью с ней согласны.
О второй версии рассказывает со слов корабельного инженера В.Костенко в своих мемуарах В.Фигнер. Он рассказал ей в 1928 году (дата очень важна), что на "Рюрике" ему удалось создать революционную организацию, в которую входило около 200 матросов, а во главе стоял комитет из 30 человек. Во время плавания в Россию "...члены матросского комитета обратили внимание на поведение Авдеева и поняли, что он что-то замышляет. Они призвали его и категорически потребовали, чтобы он признался в своих намерениях; Авдеев открыл им весь план. Тогда комитет указал ему, что, взяв на себя акт индивидуального террора, он ставит на карту существование всей организации. В случае покушения неизбежно начнутся допросы, кто-нибудь не выдержит, и все члены организации до последнего человека будут уничтожены, и организация сметена. Между тем, дело пропаганды на "Рюрике" имело целью произвести восстание Балтийского флота под главенством "Рюрика". Надо было выбирать: либо крупное массовое выступление во всероссийской масштабе, либо покушение - акт отдельной личности и крушение давно задуманного коллективного выступления. Сверх того, Авдееву было указано, что он и его товарищи - члены комитета, и как таковые связаны обязательством подчиняться решению большинства, а это большинство в данных условиях против задуманного им дела. Авдеев подчинился решению комитета"122.
В этом отрывке слишком много невероятного. Мы знаем, что на "Рюрике" существовала какая-то революционная организация. Мы приводили выше отрывок из показаний Натансона, где он, со слов Костенко, рассказывает об этой организации. Но цифры, которые приводит Фигнер со слов Котенко, совершенно фантастичны. 200 человек в составе организации - получается, что в нее входила половина команды, комитет в составе 30 человек, и это в условиях подполья! Организация была эсеровской, и чтобы эсеры, бредившие индивидуальным террором, запретили убить царя ради какого-то мифического восстания на Балтийском флоте? Сколько было таких восстаний и на Балтийской эскадре, и на Черноморской, они быстро подавлялись! И ради этого отказываться от практически стопроцентной возможности убийства русского императора? Тем более, что если какие-то сомнения в начале и были, то после слов Натансона о важности для партии цареубийства (см.выше), последние сомнения должны были отпасть. Мы думаем, что даже большевики при таких условиях предпочли бы цареубийство мифическому восстанию. Костенко сообщил об этом Фигнер в 1928 году, в большевистской России, где всячески преувеличивалось значение массовых выступлений и всячески преуменьшалось значение индивидуальных терактов. Видимо, это стало отражаться и на бывших эсерах, особенно в их подцензурных писаниях. Интересно, что на этом история боевой организации на крейсере "Рюрик" заканчивается. Больше мы ничего о ней не знаем. Ни о какой попытке восстания не было и речи. Костенко был предан суду по незначительному эсеровскому делу в 1911 году и по настоянию военно-морского министра И.Григоровича был освобожден даже от ссылки, то есть полиция ничего не знала ни об организации, ни о плане восстания.123 Видимо, и то, и другое находилось в зачаточном состоянии и ничего серьезного собой не представляло.
Б.Николаевский, который с некоторой долей осторожности относится к версии, которую приводит Фигнер, считает,что она ближе к истине, чем "догадка Савинкова". Он пишет:"...последняя карта Азефа, от которой зависело его спасение, была бита сторонниками того самого массового восстания, в которое он никогда не верил и против которого всегда боролся"124. Николаевский всю жизнь оставался революционером, социал-демократом, массовые народные вооруженные восстания, даже неосуществленные, радовали его воображение.125
Бурцев в доказательство серьезности намерений Азефа пишет, что он ничего не сообщил об этой истории Герасимову даже во время своего приезда в Петербург в ноябре 1908 года. Он понимал, что как бы Герасимов хорошо к нему ни относился и какого высокого мнения ни был о его умении разбираться в людях, однако присутствия террориста с заряженным браунингом в двух шагах от царя одобрить не мог, а в ноябре 1908 года Азеф как никогда отчаянно нуждался в помощи Герасимова. Бурцев утверждает, что воспоминания Герасимова - ложь - из-за того, что он не сообщает об этом покушении126, но Герасимов просто не верит, что покушение имело место. Не осталось никаких следов. Вывод можно сделать один: историю с террористом с крейсера "Рюрик" Азеф разыграл блестяще. Он показал своим товарищам по партии, что для успеха этого дела он сделал все, что было в человеческих силах и даже больше. Все очки, которые можно было набрать в этой истории, Азеф набрал.127
Примечания.
1.В.Фигнер. Указ. соч. стр.285-286.
2.А.Аргунов. Указ. соч. стр.83.
3.Там же.
4.Там же. стр.85.
5."Знамя труда".1908г.н.10-11.
6. В.Бурцев. "В погоне за провокаторами". стр.87.
7. Там же. стр. 104-105.
8. Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа. стр. 70.
9. Там же. стр.71.
10. Там же.
11.Там же.
12. Там же. стр.72.
13. Там же. стр.73.
14. А.Аргунов. Указ. соч. стр.80.
15.Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа. стр. 73.
16.Там же. стр.76.
17. Там же.
18. Там же. стр.77
19. Там же. стр. 77-78.
20. Там же. стр.79.
21. Там же.
22. Там же. стр.74.
23. Ю.Делевский. Указ. соч. стр151.
24. Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа. стр.74.
25.Там же. стр. 75.
26. Там же. стр.79.
27. А.Герасимов. Указ.соч. стр.131.
28. Там же. стр.114.
29. Там же.
30. Там же. стр. 114-115.
31. С.Басов-Верхоянцев. Указ. соч. //Новый мир.1926.н.10.стр.146.
32. А.Аргунов. Указ.соч. стр. 87;91.
33. В.Чернов. "Из истории партии социалистов-революционеров" //Новый журнал. н.101.стр.183.
34. В.Фигнер. Указ. соч. стр. 302.
35. М.Чернавский. "В боевой организации"//Каторга и ссылка. 1930.н.7(68). стр. 25.
36. Там же.
37. Там же. стр. 26.
38. Там же.
39. Там же.
40. Там. же. стр.26-27.
41. В.Фигнер, возмущенная этим предложением, писала: "Как Карпович, относившийся раньше к старым народовольцам с известным пиететом, не поинтересовался прошлым Якимовой, осужденной еще в 1882 г., и взял на себя поручение Азефа, хорошо осведомленного о всех мытарствах, испытанных ее в 1904 и в 1905 г.г". В.Фигнер. Указ. соч. стр.302.
42. В.Чернов. "Из истории парта социалистов-революционеров". стр. 183.
43. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.128. Л.170.
44.Там же.
45. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 124.
46. Б.Николаевский. "История одного предателя". стр.263.
47. А.Аргунов. Указ. соч.стр.87.
48. Там же. стр.96.
49. С.Басов-Верхоянцев. Указ. соч. стр.146.
50. Там же.
51. Там же. стр. 147.
52. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.128.Л.175.
53. Там же.
54. С.Ольденбург. Указ. соч. стр.411.
55. А.Герасимов. Указ. соч. стр.124.
56. Там же. стр.124-125.
57. Там же. стр. 125.
58. Там же. стр.127.
59. Там же.
60. Там же. стр. 126.
61. Там же.
62. Там же. стр.129.
63. Там же.
64. Там же. стр.129-130.
65. А.Аргунов. Указ. соч. стр.91-92.
66. В.Чернов. "Из истории партии социалистов-революционеров" //Новый журнал.н.101.стр.183.
67.А.Аргунов. Указ. соч. стр. 88.
68. Азеф получал в ДП 1000 руб. в месяц. Как показывал А.Герасимов следственной комиссии Временного правительства: "... если бы надо было, ему не только 1000, но и 5 тыс. заплатили бы". "Падение царского режима". Л.1925.т.3 стр.15.
69.А.Аргунов. Указ. соч. стр. 90.
70.Там же.
71. Б.Николаевский. Указ. соч. стр.265.
72. Там же.
73. М.Чернавский. Указ. соч. стр.28.
74. Аргунов. Указ. соч. стр.94.
75. М.Чернавский. Указ. соч. стр. 28.
76. Там же.
77. Б.Савинков. Указ. соч. стр.310.
78. А.Герасимов. Указ. соч. стр.115.
79. А.Аргунов. Указ. соч. стр.93.
80. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 116.
81. Там же. стр.116-117.
82.Там же. стр.117.
83.А.Аргунов. Указ. соч. стр.94.
84. Если, конечно, все это не относится к жанру "остроумия на лестнице", и подозрительной эта истории не начала казаться В.Фигнер уже после разоблачения Азефа. В.Фигнер. Указ. соч. стр. 304.
85. А.Герасимов. Указ. соч. стр.131.
86.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.123.Л.50.
87.Там же.Л.50-51.
88.Там же.Л.51.
89.Там же.
90.Там же.
91.Там же.
92.Там же.Л.52.
93.Там же.
94.Б.Савинков. Указ соч. стр.310.
95.Там же. стр.311.
96. Там же.
97. Там же. стр.312.
98. Там же.
99. Там же.
100. Там же.
101. Там же.
102. Там же. стр.313.
103. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.133.Л.92.
104. Б.Савинков.Указ.соч. стр. 315.
105. Насколько мне известно, этой встречи не было.
106 Б.Савинков. Указ. соч. стр.315.
107. В.Бурцев. "Азеф и генерал Герасимов". стр.213.
108. В.Фигнер. Указ. соч. стр.210.
109. А.Аргунов. Указ. соч. стр.95.
110. Там же. стр. 96.
111. Л.Ратаев. Указ. соч. стр.141.
112. В.Бурцев. "Азеф и генерал Герасимов". стр. 219.
113. Там же. стр.214.
114. Б. Савинков.Указ. соч. стр.315.
115. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.133.Л.94.
116.Там же.Л.95.
117.Там же.
118.Там же.
119.Там же.
120. В.Бурцев. "Азеф и генерал Герасимов". стр. 212.
121. Ю.Делевский." Указ. соч. стр.155. В показаниях судебно-следственной комиссии по делу Азефа М.Натансон уже в который раз объяснял, почему он и его товарищи из партийного руководства не могли поверить слухам об Азефе: "Вы видите, в наиболее опасные дела, как те, о которых я выше рассказывал, так и в это последнее дело с кораблем, Азеф был посвящен. И даже сам довел дело до такой степени, когда от его воли не зависело приостановить дело. Ведь, этот матрос, например, который светил и шел позади царя, мог двадцать раз покончить с ним". ГАРФ.Ф.1699. Оп.1.Д.123.Л.54.
122. В.Фигнер. Указ. соч. стр. 210.
123. Он был арестован за хранение нелегальной литературы. "За
писные книжки полковника Г.А.Иванишина"."Минувшее".М-С.-Пет.
1994.N.17.стр.533-534.
124. Б.Николаевский. Указ. соч. стр. 283.
125. Надо отметить, что Натансон в показаниях судебно-следственной комиссии по делу Азефа также говорит о том, что матросы не смогли убить царя из-за сопротивления комитета. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.123.Л.53. С нашей точки зрения это противоречит многочисленным заявлениям Натансона о том, что матрос не выстрелил, потому что "сдрейфил". Это показание Натансон дал для того, чтобы убедить комиссию, что Азеф сделал всё для осуществления убийства царя, что исполнители были выбраны правильно, и только вмешательство комитета сорвало этот план.
126. В.Бурцев. "Азеф и генерал Герасимов". стр.212.
127. Б.Савинков, подводя для судебно-следственной комиссии итог по делу Азефа о покушении на крейсере "Рюрик", заявил: "...Азеф не допустил бы до покушения, и ... это была лишь фикция покушения". ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.133.Л.92.
Глава 20
НАКАНУНЕ РЕШАЮЩЕГО СТОЛКНОВЕНИЯ. ПОЯВЛЕНИЕ БЫВШЕГО ДИРЕКТОРА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ.
В августе 1908 года в Лондоне проходила конференция партии социалистовреволюционеров. Конференция была очень представительная. В ней участвовало 74 человека, из которых 48 приехало из России. Из участников конференции двое были разоблачены впоследствии как провокаторы Е.Азеф и З.Жученко. Конференция рассматривала различные вопросы: о текущем моменте, об общей тактике партии, о борьбе с земельным законодательством Столыпина, об аграрном терроре, о борьбе с капиталом, о безработице и т.д., однако ничего не говорилось о вопросе,который все больше и больше волновал партию - о провокации в ее центре. Одним из участников конференции был Ю.Делевский. Он привез записку своей группы об этом вопросе. Во время встречи с М.Натансоном он передал ее для ЦК. Натансон очень просил его на заседаниях конференции не возбуждать вопроса о провокации в партии; Делевский вспоминает: "...и все время работы конференции я ни разу не коснулся этого вопроса и не делал о нем никаких намеков на официальных заседаниях. Я надеялся, что ЦК продолжает работать над разрешением роковой проблемы"1.
Азеф принимал участие в конференции как член ЦК. На заседаниях он присутствовал мало, но так было всегда, он был мастером "закулисных" переговоров, а не открытых дискуссий на съездах и конференциях. Он выступал только один раз по вопросу, в котором он занимал определенную позицию еще со времени октябрьского манифеста. И тогда и сейчас он был противником разжигания классовой борьбы и революции. Еще почти за год до конференции он поддержал предложение Н.Чайковского -"прекратить всякую работу по боевой подготовке масс"2. Как вспоминает Чернов, ему удалось в этом вопросе уговорить Гершуни поддержать его точку зрения.3 Но в ЦК большинством в один голос победила точка зрения Чернова - работу продолжать, так как должен наступить новый подъем револю ции. На конференции Чернов выступал от большинства, а Н.Аксентьев, активно поддержанный Азефом - от меньшинства. Чернов вспоминал:"Азеф довольно много говорил по этому поводу и говорил очень решительно и настойчиво"4. Как видим,при всех своих многочисленных предательствах и изменах своих политических взглядов он не менял.
Вообще, несмотря на все слухи, он был настроен бодро и вел себя с обычной самоуверенностью. Это потом отмечали все мемуаристы. Аргунов рассказывал:"В общем, до самых последних заседаний Азеф имел обычный бодрый вид и вел себя как всегда самоуверенно, авторитетно. Отношение наше к нему было прежнее"5. Он позволял себе иногда довольно наглые мистификации, об одной из них рассказал Аргунов:"Азеф пригласил на конференцию двух боевиков. Один из них не сказал своей настоящей фамилии, я обратился к Азефу с просьбой сообщить эту фамилию. Азеф отнесся небрежно к моей просьбе и не пожелал исполнить ее. Я настаивал и в конце концов заявил, что товарищ в противном случае не будет пущен в зал, о чем будет дана инструкция дежурному у входа англичанину. Тогда Азеф сказал фамилию Н. Потом, на одном из заседаний ЦК после конференции Азеф с улыбкой шепнул мне, что он все-таки надул меня и сказал тогда фамилию не настоящую; я выразил свое негодование, и инцидент был исчерпан этим"6. Но все же появление Азефа на Лондонской конференции ускорило его конец.
В разгар конференции в Париж приехал из Лондона ее участник, бывший шлиссельбуржец М.Фроленко и под большим секретом рассказал Бурцеву, что в рабочей конференции участвует "глава БО Азеф"7. Бурцев пришел в ярость: он все-таки считал, что в результате его обвинения эсеры отстранят Азефа от участия в работе конференции, от руководства БО. Взбешенный Бурцев отправился на почту и послал телеграмму одному из участников конференции А.Теплову. "Я ему писал, что я самым категорическим образом обвиняю члена съезда Азефа в том, что он провокатор. Я добавил в письме, что по поводу Азефа идет партийное расследование..."8. Интересно, что ни Теплов, ни Фроленко ничего не знали по поводу обвинения Азефа в провокации. ЦК постарался скрыть даже от верхушки партии всю полученную информацию по поводу Азефа. Тем острее была реакция Теплова, потребовавшего объяснения от руководства партии. Натансону и Чернову стало ясно, что игнорировать и дальше кампанию Бурцева и других против Азефа нельзя. Нужно как-то реагировать.
После окончания работы конференции, а она, несмотря на длительную работу, закончилась раньше срока 9, в Лондоне начал работать 4-й совет партии. В работе совета принимали участие 7 членов ЦК партии,8 представителей различных районов России, 3 члена "Организационного бюро", 5 областных уполномоченных ЦК в России и 2 представителя заграничной организации партии. Азеф участвовал во всех заседаниях Совета, много говорил. Он вообще, как мы знаем, действовал в этом вопросе в обратно пропорциональной зависимости - чем меньше людей принимало участие в дискуссии, тем активнее выступал Азеф. На одном из заседаний обсуждался вопрос о провокации и об обвинении в провокации конкретного лица, но не Азефа:"Товарищ О. попросил ЦК выслушать его по следующему поводу. Он узнал, что в партийных кругах пущен слух, что он провокатор. Он просил ЦК принять меры к защите его чести. Этот т.О....производил на многих людей неприятное впечатление. Слухи о нем ходили давно, а на конференции, где О. сказал очень неудачную для себя фразу о "товарищах-провокаторах" - слухи эти усилились. ЦК заявил, что можно поднять дело лишь в том случае, когда О. представит более или менее определенные указания, факты и лиц, или ЦК сам натолкнется на таковые. На неудачный же вопрос, обращенный в упор к присутствующим, верят ли они ему, ЦК ответил очень ясным для О. молчанием. Азеф тоже молчал. Он тоже отзывался об О. неодобрительно, ему он казался подозрительным"10.
Товарищ О. производил на многих руководителей партии неприятное впечатление, а Азеф - приятное. В этом, видимо, вся разница в отношении к ним. Интересно, что, несмотря на все слухи о провокации Азефа, отношение некоторых влиятельных членов партии, раньше его не любивших,в это время изменились. Уж очень велики были заслуги Ивана Николаевича. М.Селюк, которая вместе со Слетовым на заседаниях ЦК в 1902-03 г вела с Азефом непримиримую полемику и которая по-настоящему ненавидела его в то время, сейчас, во время Лондонской конференции, будучи в очень нервном состоянии, обвиняя 8 членов партии, совершенно невиновных, в провокации, об Азефе отзывалась "как о человеке, которому она безгранично доверяет"11.
В конце работы Совета, когда видимо, присутствовали не все его члены, а только членов ЦК и еще одно или два особо доверенных лиц а кроме того отсутствовал сам Азеф, был поставлен вопрос о слухах и провокациях в отношении Азефа. Было принято решение, что "продолжать пассивно относиться к слухам, деморализующим партийные ряды, нельзя... уже обнаружился и источник их - именно Бурцев (он вроде бы никогда не скрывался. Прим.автора). Необходимо привлечь его к ответственности и тем сразу оборвать нить слухов... Таким образом, решено было привлечь Бурцева к третейскому суду"12. Савинков назвал этот суд судом чести. Бурцева обвиняли в том, "что он: во-первых, распространяет неосновательные и позорящие одного из членов ЦК слухи, чем наносит партии вред, и во-вторых, распространяет их без ведома и помимо ЦК, чем лишает возможности ЦК эти слухи опровергнуть"13. Таким образом, судили не Азефа, судили Бурцева.
Азефа познакомили с имеющимися материалами против него. Ему дали "тетрадку следственной комиссии, в которой были сгруппированы все данные, имевшиеся в распоряжении следственной комиссии"14. Аргунов сообщает, что Азеф согласился с тем, что должен быть суд, а также одобрил состав суда и обвинителей со стороны партии. Держался он по-прежнему довольно уверенно:"Вид у него был в последнее время немного смущенный, но не более"15.
После окончания работы Совета Азеф потребовал специального собрания На нем присутствовали М.Натансон, В.Чернов, А.Аргунов, Н. Ракитников, Н.Авксентьев, А.Фейт, Е.Азеф и единственный участник заседания - не член ЦК - В.Фигнер. Азеф заявил, что он хотел бы поделиться с членами ЦК сомнениями, которые его охватили. Он не знает, правильно ли он поступает, берясь за руководство боевым делом и оставаясь в ЦК в то время, когда о нем идут такие слухи и назначен суд. "Он склоняется к тому, что лучше отстраниться от работы. Тогда боевое дело не будет иметь тормозов, уменьшаются поводы к слухам. Ведь легко себе представить, как в случае какого-либо неожиданного провала в Боевой организации снова вспыхнут обвинения в провокации, раз он (Азеф) будет занимать прежнее место"16. Но в тоже время он видит массу затруднений, которые возникнут с его уходом. Он знает, что все боевики категорически требуют пренебречь слухами. Он не знает, на что ему решиться и "просит санкции ЦК"17.
Эту роль Азеф сыграл превосходно. Русская сцена лишилась в его лице талантливого актера. Аргунов через много лет писал:"Говорилось все это тихим, ровным голосом страдающего, но старающегося себя сдерживать человека, с вибрирующими нотами, которые так естественны казались в такой речи на такую тему"18. Все присутствующие единогласно высказались против ухода Азефа, говоря о том, что это означало бы бросить боевое дело на произвол судьбы. Кроме того, они подчеркивали, что после ухода Азефа слухи только усилятся, так как "распространители увидят в факте отстранения Азефа доказательство своей правоты".19 Сильные воспоминания об этой сцене оставила В.Фигнер:"Когда высказались все, Азеф обратился ко мне: - А что скажет нам Вера Николаевна? И Вера Николаевна, внутренне волнуясь,встала и сказала...сказала, как эхо: - Должен остаться. ...Мой голос мог прозвучать иными словами и не прозвучал...По окончании этой памятной сцены все вышли на площадку, чтобы разъехаться в разные стороны. Азеф подошел ко мне и поцеловал в лоб. Из темных глубин, словно написанное большими литерами - как будто я смотрела вглубь самой себя, всплыло начертание:"Он поцеловал ее холодным мокрым поцелуем провокатора"20.
Судьями на процессе решено было назначить всемирно известных революционеров, в объективности которых ни у кого не могло быть сомнений: В.Фигнер, П.Кропоткина и Г.Лопатина. В конце сентября Натансон заявил Фигнер:"Вера, надо принять меры и усмирить Бурцева, который направо и налево распространяет слух, что Азеф - провокатор. Мы решили пригласить тебя, Германа Лопатина и Кропоткина разобрать основания, по которым он позволяет себе порочить члена ЦК и дискредитировать партию. Согласна ли ты принять участие в этом?"21 Фигнер согласилась. Натансон просил ее написать письмо Кропоткину, сказав, что с Лопатиным он поговорит сам.22 В то время, как эсеры рвались в бой для расправы над Бурцевым, в купе поезда Кельн-Берлин происходил разговор, имевший колоссальные последствия как для людей, в нем участвовавших, так и для Азефа, Савинкова, Герасимова, партии эсеров, ДП и вообще для русской истории начала 20-го века.
Бурцев не хуже своих противников из эсеровской партии понимал, что фактических данных для обвинения Азефа в провокации у него явно недостаточно, и не только члены эсеровского ЦК, но и судьи, завороженные выдающейся ролью Азефа в русском терроре, потребуют от него реальных доказательств, а их у него не было. И тогда он решил получить совершенно четкое указание на Азефа как на провокатора, так сказать, из первоисточника, из самого ДП. Самое фантастическое, что Бурцеву эта операция удалась, и помог ему в этом бывший директор Департамента полиции Алексей Александрович Лопухин. В жизни Азефа он сыграл огромную роль, поэтому на нем мы остановимся подробнее.
Он родился в 1864 году в знатной дворянской семье, различные представители которой играли заметную роль в русской истории. Его дальним родственником был его в будущем главный противник П.Столыпин, с которым они с детства были на ты. Он учился в гимназии и на юридическом факультете Московского университета, по окончании которого поступил на службу в Министерство юстиции в органы прокурорского надзора. По роду службы ему часто приходилось сталкиваться с начальником Московского охранного отделения Сергеем Зубатовым, с которым у него установились очень теплые отношения, и он стал, как писал Б.Николаевский, "горячим поклонником Зубатова". Следующим этапом его карьеры был Харьков, где он служил прокурором Харьковской судебной палаты. Он сумел отличиться на этом посту. В 1902 году проходили крестьянские волнения в Харьковской и Полтавской губернии, которые были подавлены при помощи войск, были убитые и раненые. На процессе над участниками волнения грубо нарушались судебные нормы того времени, в результате чего адвокаты объявили протест и отказались участвовать в процессе: особенно отличился своей непримиримостью обвининитель А.Лопухин. На молодого прокурора обратили внимание в верхах. Приехавший в Харьков только что назначенный министр внутренних дел В.Плеве долго беседовал с молодым прокурором, выслушал его доклад о событиях. А.Лопухин ему понравился, его дальнейшая карьера была обеспечена. В.Плеве предложил ему занять пост директора ДП.
Мне хотелось бы остановиться на одном весьма распространенном заблуждении в отношении Лопухина. Позднейшая его деятельность после увольнения в отставку из ДП в феврале 1905 года и особенно после увольнения с поста эстляндского губернатора дала основание считать Лопухина либералом, разоблачение Азефа, последовавший процесс как бы "освятили" это мнение. Получалось определенное противоречие. Либерал - директор Департамента - полиции в самое мрачное время, при таком министре - символе реакции, каким был Плеве. М.Алданов писал:"Много непонятного в карьере и характере А.Лопухина. Две черты бросались в глаза при самом поверхностном с ним знакомстве. По взгляду, по самому складу ума, по окружению он был либералом; по происхождению, по внешности, по привычке он был аристократом. И обе эти черты не вязались с большой и значительной полосой в его сложной биографии. Русские либералы слышать не могли о ДП, русские аристократы относились к этому учреждению с некоторой осторожностью, предоставляя службу в нем людям незнатного рода"23.
Нам кажется, что все было значительно проще: никакого противоречия не было, так как не было никакого либерализма в молодые годы. Он стремительно делал карьеру, и, пожалуй,единственным проявлением либерализма на посту директора ДП была дружба с человеком его круга, но известным либералом и ученым князем С.Трубецким. Но такие отношения связывали многих деятелей правительственного лагеря с многими либералами, друзьями детства, а часто просто близкими родственниками. Никаких других проявлений либерализма в его биографии этого времени не обнаружено. Как мы уже писали, в Москве и в Харькове он был типичным представителем правительственного лагеря. Вообще, сам пост прокурора судебной палаты был особым: известный русский адвокат Г.Слиозберг писал о нем:"На прокуроре палаты лежали обязанности по преследованию политических противников"24.Интересно, что многим социалистам-революционерам было психологически трудно поверить Лопухину, которого они помнили в качестве отнюдь не либерального директора ДП. Об этом писал в своих воспоминаниях Аргунов:"Лопухин, тогдашний директор ДП, с которым по капризу судьбы мне пришлось потом столкнуться у себя за чайным столом в Лондоне, прописал нам 10 лет ссылки в далекую Якутию"25.
Известна роль, которую сыграл Лопухин в разоблачении деятельности ДП в организации еврейских погромов. Но это произошло уже после его отставки в 1906 году. А погром в Кишиневе был в 1903 году, как раз тогда, когда он был директором ДП, и роль представителя ДП, начальника Кишиневского охранного отделения барона Левендаля в организации погрома была огромной. Известно, что он действовал по прямым указаниям В.Плеве. В 1903 году у Лопухина Кишиневский погром никакого осуждения не вызвал. В разговоре с народническим публицистом Анненским он очень высоко оценил деятельность идейного вдохновителя погромщиков, издателя черносотенной газеты "Бессарабец" П.Крушевана, назвав его одним из немногих русских писателей, "не подкупленных евреями". Начальник Киевского охранного отделения В.Новицкий в своих довольно недостоверных воспоминаниях писал, что на его вопрос о том, "...были ли в ДП сведения о готовившихся избиениях евреев в Кишиневе, дававших возможность предотвратить погром"26, Лопухин ответил, "что были и получены были от губернского начальника охранного отделения и от начальника жандармского управления"27.
По распоряжению В.Плеве Лопухин был послан в Кишинев для расследования причин возникновения погрома. После его возвращения был опубликован доклад, в котором не было никаких выводов о виновности представителей властей в возникновении погрома, кроме того, Лопухин не обвинял власти в том, что они не приняли мер для прекращения погрома. Лопухин доказывал, что погром - следствие антисемитской агитации, которая вполне объяснима, если учесть роль еврейской молодежи в революционном движении и эксплуатации евреями основного населения Бессарабии. Г.Слиозберг писал:"Люди, знавшие Лопухина, не могли примириться с мыслью, чтобы от Лопухина исходил документ, так мало согласный с истиной и прямо и косвенно направленный к сокрытию того, что в действительности имело место".28 После революции доклад не был найден, Лопухин нигде и никогда не утверждал, что он не является автором доклада. Мы убеждены, что доклад составлен им, вполне вписывается в его прежнюю деятельность и соответствует его высказываниям того времени. Адвокат Л.Айзенберг писал о том, что когда Лопухин был директором ДП, он "ничего не сделал для облегчения положения евреев".29 Наоборот, он исправно выполнял все предписания В.Плеве, но даже после убийства последнего он ничего не предпринял для ослабления еврейского бесправия.
Айзенберг рассказывает о встрече с Лопухиным в 1907 году у известного еврейского историка Ю.Гессена, когда Лопухин всячески пытался сделать карьеру в прогрессивном лагере. Лопухин попросил Айзенберга, профессионально занимавшегося оказанием юридической помощи евреям дать еврейские дела из его архива, в которых "...произвольное ограничительное толкование правительством законов о евреях доведено до юридического и морального абсурда"30. Айзенберг согласился их дать, но при этом просил Лопухина не сердиться на него, "если наиболее яркие из этих дел окажутся относящимися ко времени состояния его директором ДП, а может быть даже скреплены его подписью...Сильно покраснев, Лопухин виновато ответил:"Что же, слово из песни не выкинешь"31.
Сам Лопухин объяснял во время суда над ним, почему он согласился принять пост директора ДП:"Я принял эту должность потому, что министр (Плеве) указывал на необходимость целого ряда реформ, вытекающих, по его мнению, из недостатков существующей системы розыска политического, и которые, по его мнению, сводились к упразднению охранного отделения, реформы полиции и к передаче политических дел на рассмотрение суда"32. Но он с грустью прибавляет:"Из реформы полицейской почти ничего не вышло... мне оставалось только заниматься розыском."33 Как мы знаем, он им весьма успешно занимался, но некоторые вещи ему как аристократу были противны, например,общение с провокаторами. Алданов писал, что в эмиграции Лопухин говорил ему, что общаясь с секретными сотрудниками, он испытывал отвращение, "среди них у него были "особенно прочные антипатии" (эти слова я от него слышал). И наиболее прочной был Азеф, самый вид которого вызывал в нем отвращение"34.
Двоюродный брат Лопухина, хорошо его знавший и сильно не любивший, В.Лопухин, директор департамента общих дел МИДа, неоднократно отмечал в своих мемуарах такие черты характера А.Лопухина, как легкомыслие, "свойственный ему мальчишеский темперамент"35. Видимо, эти черты характера проявились, когда Лопухин занял пост директора ДП при самом реакционном министре внутренних дел России конца 19 - начала 20 века В.Плеве с надеждой, что он будет проводить прогрессивные реформы. Определенную роль в согласии Лопухина занять этот пост сыграли материальные соображения. Он любил деньги, высокий жизненный уровень русской элиты, а заложенная и перезаложенная тысяча десятин земли не могла ему обеспечить такой жизни. Его так называемый либерализм в эти годы проявлялся только в том, что он, будучи умным человеком и к тому же в силу своего служебного положения обладая всей полнотой информации о положении в стране, был уверен в том, что революция в России может произойти в самое ближайшее время и никакие репрессии не в состоянии ее остановить. Он не делал тайну из своего мнения. В.Лопухин рассказывал, как в 1902 году при обсуждении в Государственном совете проекта Витте о страховании рабочих Лопухин откровенно говорил о том, что революция не за горами:"Он напугал старцев Государственнного совета до полусмерти"36.
Тяжелые времена для Лопухина наступили после смерти его покровителя Плеве. Мы писали выше о том, что он был вынужден уйти со своего поста после того, как Трепов, узнав об убийстве великого князя Сергея Александровича, ворвался к нему в кабинет, "бросил ему в лицо "Убийца!". Как мы уже говорили, поведение Лопухина в деле охраны Сергея было более чем странно. Николай любил своего дядю, близость укреплялась и тем, что они были женаты на родных сестрах. Лопухину не простили плохой охраны Сергея, а не мифического либерализма. А.Герасимов и многие другие мемуаристы писали о том, что с Лопухиным поступили очень несправедливо:"Он был единственным директором ДП, который после отставки не был назначен сенатором и за которым даже не сохранили оклада"37. Но ему дали пост эстляндского губернатора, что ни в коем случае нельзя было считать проявлением опалы. Правда, на новом посту он пробыл недолго и в конце 1905 года был уволен в отставку. С.Витте,который не любил А.Лопухина38, писал, что уволили его по несправедливому доносу командующего войсками Эстляндской губернии, который сообщил великому князю Николаю Николаевичу, что во время октябрьских волнений 1905 года "губернатор Лопухин как бы сдал власть, испугался"39. Великий князь довел эту информацию до царя, который потребовал от министра внутренних дел Дурново увольнения Лопухина, что и было немедленно исполнено. С пенсией дело обстояло сложнее. Лопухин в показаниях на своем процессе протестует против утверждения Герасимова, что он помогал революционерам из обиды, поскольку ему не дали пенсию:"Мне пенсия не была дана не потому, что министерство относилось ко мне плохо, мне не в чем обвинять министерство, в данном случае мне пенсия не была дана, потому что я сам об этом не просил".40 Директор Департамента общих дел Арбузов на суде подтвердил рассказ Лопухина:"Он пришел ко мне, как к директору Департамента общих дел и подал прошение об отставке. Он просто просил об уходе, и я спросил его, почему он не просит о пенсии. Он ответил, что у него мало лет службы - около 20. Я сказал, что все-таки можно просить, но он отказался"41. Хотя очевидно, что, если бы пенсия была бы ему пожалована или если бы министр Дурново попросил его подать прошение о пожаловании пенсии, гарантировав ее получение он бы с благодарностью ее принял, но этого не произошло.
После этих событий, оказавшись человеком со сломанной карьерой, почти без состояния, только с небольшими сбережениями, Лопухин, видимо, решил, что со старым консервативным лагерем покончено и нужно делать карьеру прогрессиста. Первый его шаг в этом направлении был очень решительный: в начале 1906 года он пришел на прием к председателю Совета министров Витте и рассказал о том, что в ДП есть особый отдел по выпуску погромной литературы, которая в массовом количестве отправляется в провинцию. Отдел был организован еще при Трепове и подчинялся непосредственно Рачковскому, его возглавлял ротмистр М.Комиссаров.42 В 1906 году он направил вновь назначенному председателю Совета министров Столыпину письмо, в котором обвинял правительство в организации еврейских погромов, приведя ряд убедительных фактов, известных ему, благодаря его прежней полицейской службе. Эти разоблачения Лопухина, а также близкая дружба с братом жены князем С.Урусовым, произнесшим в первой Думе прогремевшую на весь мир речь, в которой он разоблачил погромы, сделали его имя известным. Естественно, Бурцева он не мог не заинтересовать, и он писал в воспоминаниях:"Еще в самом начале моей борьбы с провокацией я в Петербурге в 1906-07 гг. несколько раз виделся с А.Лопухиным... Он бывал у нас в редакции "Былого". Я и тогда не раз старался свести разговор с ним на борьбу с провокацией, но я никогда не ставил ему этих вопросов прямо. Лопухин, охотно разговаривавший со мной на разные темы, видимо, уклонялся от рассказов о провокаторах"43. Показания, данные на суде над Лопухиным князем С.Урусовым, дополняют показания Бурцева. Отвечая на вопрос, где он познакомился с Бурцевым, Урусов заявил:"У А.А.Лопухина, когда он приходил просить для журнала "Былое" дать свои мемуары. Затем он меня просил через А.Лопухина о том же. Вообще, он ходил около нас, желая получить интересные сведения для своего журнала. Он просил меня, чтобы я уговорил А.Лопухина дать его мемуары"44.
Несмотря на уклончивое поведение А.Лопухина, В.Бурцев не прекращал своих попыток. В начале 1908 года, находясь в Финляндии, он послал к Лопухину свою помощницу С.Савинкову, которая передала ему, что Бурцев должен вот-вот уехать за границу, а перед отъездом хотел бы с ним поговорить. Лопухин повел себя несколько странно: он приехал из Петербурга, но согласился остаться у Бурцева в Терриоках "всего на несколько минут, только от поезда до поезда"45, объяснив, что у него больна жена, и ему надо поскорее возвращаться в Петербург. Хотя времени не было, Бурцев сразу перешел в наступление и "поставил вопрос о провокаторах прямее, чем делал раньше"46. Но Лопухин уклонился от ответа и только рассказывал о провокаторе Л.Бейтнере, дававшим Рачковскому информацию о Бурцеве в Париже в 1890 гг. Но Бурцев и сам об этом знал. Лопухин пообещал дать более подробные сведения Бурцеву за границей и поспешил уехать. Особо в контактах с Бурцевым Лопухин заинтересован не был.Его в это время интересовали поиски надежных источников заработка, возможность сделать карьеру в партии конституционных демократов (кадетов). Как мы уже писали выше, финансовое положение семьи было сложное. Одному из своих приятелей, который в прошлом служил в прокуратуре, а в 1906 году был нотариусом, Лопухин говорил, "что тех сбережений, которые у него имеются, хватит года на два. Необходимо позаботиться о своей семье, и поэтому он предполагает заняться адвокатурой."47
Лопухин обратился к знакомым адвокатам: к своему соседу по дому (Таврическая 7), присяжному поверенному Е.Кальмановичу, к известному адвокату Г.Слиозбергу - с просьбой помочь записаться в сословие московских или петербургских присяжных поверенных. Но из этих хлопот ничего не вышло. Лопухина в адвокатское сословие не приняли "благодаря его службе в Департаменте полиции"48. Каким все-таки независимым институтом было сословие присяжных поверенных, если пост директора ДП служил непреодолимой преградой для вступления в его ряды. И не помогло даже то, что бывший обладатель имел большие заслуги у либеральной общественности. Параллельно с попытками стать адвокатом Лопухин предпринимал усилия, чтобы войти в состав только что образованной конституционно-демократической партии. Но и в этом ему не повезло. Аргунову, когда он наводил справки о Лопухине, один из видных кадетов заявил, что Лопухин хотел вступить в партию, действуя через своего шурина, князя Урусова, близкого к кадетам человека, но "ЦК отклонил предложение Лопухина, имея в виду его прошлое как сподвижника Плеве".49 Наверно, многие кадеты не могли чисто эмоционально перешагнуть через воспоминание о Лопухине как о жестоком прокуроре, а затем еще более жестоком директоре ДП, преследовавшем многих из них. Лидер партии П.Милюков отзывался о нем в своих воспоминаниях довольно язвительно: "Для расследования... приехал Лопухин...Либерализм Лопухина не помешал ему произвести расследование по всем правилам искусства. Он привез с собой стенографическую копию моих нижегородских лекций с подчеркнутыми красным карандашом криминальными местами".50 В результате расследования Лопухина Милюков за несколько лекций, прочитанных в Нижнем Новгороде, был в административном порядке на два года в Рязань. Было еще одно обстоятельство, которое настораживало руководство конституционно-демократической партии. О нем рассказал Аргунову один из членов ЦК партии:"...свое вступление в партию Лопухин сопровождал некоторыми оговорками, из коих вытекало, что он желает вступить не как простой член, а как кандидат в ЦК. К. (член ЦК партии, с которым беседовал Аргунов) полагал, что Лопухина влекла в партию перспектива выдвинуться вперед, а может быть, занять место в кадетском министерстве"51.
Итак, ни с партией, ни с вступлением в сословие присяжных поверенных ничего не вышло. Лопухин должен был думать о других источниках заработка. Он стал юридическим консультантом различных промышленных и торговых фирм. Барабанов говорил на суде, что первое время дела у Лопухина шли плохо:"Сначала он говорил, что трудно жить, я видел, что те дела, которые подвертывались, были неприбыльными, были пуфы-дела, об образовании разных товариществ и т.д. Это не давало материального обеспечения. Я помню, что однажды он сказал мне, что получил гонорар за литературный труд"52. Но затем ситуация изменилась. Барабанов продолжает:" ...связи его в промышленном мире, по-видимому, увеличились, и появились дела, которые давали достаточный гонорар. Мне рассказывали, что в Москве он имел большие дела"53. Он зарабатывал деньги как посредник, как юридический консультант, активно используя свое имя, репутацию либерального сановника в отставке, имеющего всюду большие связи. Он на самом деле достиг определенной известности в банковско-промышленных кругах России. Аристократические манеры, знание нескольких иностранных языков, слава либерального сановника помогали ему и за границей. Так, в Лондоне в декабре 1908 года, помимо того, что он занимался окончательной выдачей Азефа революционерам, он вел серьезные переговоры с представителями крупнейших английских банкирских домов о размещении на лондонской бирже акций только что основанного в России Соединенного банка, одного из крупнейших банков страны. В Лондоне, помимо реализации акций Соединенного банка, он вел переговоры с английскими финансистами о реализации на лондонском денежном рынке концессионного капитала Южно-Сибирской железной дороги.
Дела шли в гору,финансовое положение улучшилось, попытки связаться с левыми общественными кругами он прекратил. Они были Лопухину уже ни к чему. Но у Бурцева, как мы знаем, Лопухин стал единственной надеждой. Речь шла о голове - его или Азефа.
Существует классическая версия тиого, что происходило при свидании Бурцева с Лопухиным в поезде Кельн-Берлин и того, каким путем Бурцеву удалось добиться у Лопухина его исторических признаний о роли Азефа. В последнее время Ю.Фельтишинским54 и А.Гейфман55 была предложена другая гипотеза, которая объясняет почему Лопухин был вынужден сделать признания, имевшие для него столь тяжелые последствия. Мы вначале изложим версию, ставшую классической, затем - версию Ю.Фельтишинского и А.Гейфман, а затем разберем и ту и другую.
Лопухин обещал написать Бурцеву, когда он приедет за границу. Он исполнил свое обещание, но как-то очень странно. "Лопухин за границу приехал только летом 1908 года и поселился в немецком курорте близ Кельна. Посланное им письмо пришло ко мне чуть ли не через месяц благодаря тому, что парижская улица Люнен, где я жил,- новая и была плохо известна на почте"56. Парижская почта в те годы работала абсолютно нормально, и неизвестных улиц в Париже для нее не было. Может быть, письмо было специально так послано, чтобы оно не нашло адресата? Узнал Бурцев о том, что Лопухин за границей, совсем не из письма:"В начале сентября 1908 года неожиданно для себя через одного нашего общего знакомого Б. я узнал, что Лопухин через два дня едет в Петербург через Кельн"57. В своих воспоминаниях, изданных в 1924 году, он не сообщает фамилию этого человека. Бурцев назовет ее только в 1937 г. в книге, посвященной этому человеку (А.Браудо, см.ниже) приведет новую версию с письмом Лопухина. Историки уже отмечали, что Бурцев часто сообщал противоречивую информацию об одних и тех же событиях58, видимо, это было связано с тем, что статьи и воспоминания писались в разные годы по памяти и к старости у него перепутались в памяти многие даты и события. "Его (Лопухина) письмо ко мне почему-то до меня не дошло, и Лопухин должен был уезжать в Россию. В это время Браудо был за границей у Лопухина. Знал ли он о моих обвинениях против Азефа - я не знаю. Но он хорошо знал о моих разоблачениях провокации, и прекрасно понимал важность моей встречи с Лопухиным. По собственной инициативе он решил устроить нашу встречу. Делал он это только потому, что считала это нужным сделать в общих интересах,а не потому, что ему надо было или это требовал от него Лопухин или я. В августе 1908 года в Париж на мою квартиру эмигранта, которая несомненно находилась под бдительным надзором русской полиции, неожиданно явился А.Браудо. Он, конечно, понимал опасность этого визита ко мне для него, находящегося на правительственной службе. Он меня ни о чем не расспрашивал, и мы вообще говорили на общие темы. Но он только как будто мимоходом сообщил мне адрес Лопухина и указал точно день, когда он уезжает в Россию и когда у него будет пересадка в Кельне на поезд, идущий в Берлин"59.
Несколько слов об Александре Исаевиче Браудо, впервые появившемся на страницах нашей книги. Личность очень интересная. Один из редчайших евреев, находившихся на государственной службе, руководитель отдела Rossica Публичной библиотеки в Петербурге. Прекрасный знаток книги, ученый-библиофил, А.Браудо был известным общественным деятелем, но никогда не входил ни в какую партию, ни в русскую, ни в еврейскую; один из создателей еврейских кооперативов, активный деятель ОРТа и "Общества распространения просвещения между евреями в России". Активно сотрудничал в общероссийских организациях, Вольно-экономическом обществе, Комитете о ссудо-сберегательных кассах, Комитете грамотности. У этого книжного червя была вообще большая тяга к конкретным практическим делам. Эта черта проявилась и в его политической деятельности. Тесно связанный с "Союзом освобождения", Браудо, у которого по роду его деятельности и его характера были знакомства в различных кругах, отправлял в редакцию журнала "Освобождение" очень ценные и интересные сведения о злоупотреблениях властей. После Кишиневского погрома он, борец за равноправие евреев, отправляет большое количество точной информации о всех антиеврейских замыслах правительства, о погромах в созданные во многом благодаря ему специальные информационные органы:"La correspondance russe", (Париж), "Russisch Korresponenz" (Берлин).
О Браудо можно было бы много написать , но он не герой нашей книги, а эпизодический персонаж. Его помощь Бурцеву, а затем Аргунову в поисках А.Лопухина вызывали и вызывают большой интерес, поскольку имеют определенное отношение к масонству, проблеме русской истории, которая вызывает множество спекуляций. Мы не будем подробно разбирать эту тему, скажем только, что в разоблачении Азефа масонство особой роли не сыграло. То, что Браудо был масоном, облегчало ему контакты, давало ему связи, возможности получения информации, помогало во многих других делах, которыми он занимался. В отношении масонства Лопухина у нас нет никаких сведений, за исключением своеобразных натяжек Г.Аронсона:"Как мог А.И. Браудо, сотрудник Публичной библиотеки, еврейский общественный деятель, устроить эту встречу (встречу А.Лопухина с А.Аргуновым)? Только по масонской линии. Как мог Лопухин выдать эсерам государственную тайну о провокаторской роли Азефа? Конечно, только по масонской линии. И хотя в упомянутых эпизодах масоны ни разу не называются, совершенно очевидно, что Лопухин и Браудо были связаны по линии масонства. Иначе даже понять нельзя этот эпизод, в котором скромный общественник-еврей Браудо мог располагать непосредственным контактом с главой политической полиции"60. Для автора, масон - это ключевое слово, одно упоминание о котором может дать ответ на все вопросы. В этом отрывке вообще очень характерна для многих авторов чудовищная переоцена роли масонов в исторических событиях, тогда как, например, с точки зрения Герасимова, "масоны вообще не играют никакой роли".61 " Скромный еврей Браудо" имел связи в самых различных кругах русского общества, в том числе и среди великих князей, Лопухин в 1908 году, когда проходила его встреча с Аргуновым, уже почти три года не был "главой политической полиции", а был юридическим консультантом частных фирм, который в течение нескольких лет пытался устроить свои дела, обращаясь за помощью к самым различным лицам, среди которых евреев было очень много. Во время, о котором идет речь, более высокопоставленным лицом, занимающим ответственный пост на государственной службе, был А.Браудо.
Интересно, не через Браудо ли отправил Лопухин в левые издания свой знаменитый доклад о погромах? Браудо для этого был самой подходящей фигурой. Как мог решиться Лопухин выдать тайну Азефа и пойти на встречу с Аргуновым? Но ведь за два месяца до этого он уже выдал Азефа Бурцеву, и его второе признание логически вытекало из первого. Поиски таинственного масонства здесь ни при чем. Если оно и играло какую-то роль в русской истории, то роль второстепенную.В масонских ложах, например, А.Браудо мог лучше познакомиться с одним из русских масонов князем Д.Урусовым, близким Лопухину человеком, и таким путем Лопухин и Браудо могли лучше узнать друг друга, но вполне возможно, что в их отношениях масонство не играло никакой роли. Так что роль масонства была косвенная, оно облегчало связи, отношения, люди из различных общественных кругов знакомились друг с другом, но никакой самостоятельной политической роли масоны не играли.
Любопытно, как путем натяжек Аронсон пытается доказать недоказуемое то, что Лопухин был масоном. Он использует фрагмент его показаний на суде, где тот заявил, что "по соображениям нравственного свойства"62, отказывается назвать двух лиц, которых он ознакомил со своим письмом к Столыпину с просьбой оградить его от угроз ДП, и другой фрагмент его выступлений на суде - объяснение, почему он разоблачил Азефа("поступил так в исполнение долга каждого человека не покрывать молчанием гнуснейшие из преступлений"63). С точки зрения Аронсона, эти высказывания Лопухина являются свидетельством его масонства. Один из крупнейших специалистов по истории этого периода А.Аврех писал по поводу этих утверждений Аронсона:"...по Аронсону элементарная человеческая порядочность, несовместимая с предательством и выдачей, равно как и утверждение, что провокаторы типа Азефа - опасное и гнусное явление, требующее однозначной реакции со стороны мало-мальски честного и понимающего человека... все это доступно только масонам, а обычные смертные, не масоны, до таких моральных высот подняться не способны"64.
Узнав день, когда у Лопухина будет пересадка в Кельне на пути в Берлин, Бурцев приехал в Кельн. Лопухин был его последней и единственной надеждой. В Кельне он стал осматривать все поезда, на который с прирейнских курортов мог приехать Лопухин.
О шестичасовом разговоре в купе поезда Кельн-Берлин мы знаем в основном из воспоминаний Бурцева. Воспоминания Лопухина сгорели во время революции. Новый вариант он собирался написать, но так и не написал, кроме одного небольшого отрывка, посвященного его сложным взаимоотношениям с Витте и явившегося ответом на воспоминания последнего. Кое-какие сведения имеются в показаниях Лопухина во время следствия и суда над ним. Алданов, расспрашивавший участников этой беседы, писал:"Печатный рассказ Бурцева далеко не во всем совпадает с показаниями, которые Лопухин дал следствию...Не во всем совпадает и рассказ, слышанный мною, от обоих участников разговора. Но общая картина ясна"65.
Разговор проходил в купе,говоря теперешним языком, поезда дальнего следования. А.Лопухин и В.Бурцев были не единственными пассажирами в купе. Постоянным свидетелем их разговора была жена Лопухина, урожденная княжна Урусова, которая по некоторым сведениям повлияла на своего мужа, чтобы он сделал эти признания. Видимо, были и другие пассажиры, входившие и выходившие из купе во время остановок. Бурцев, войдя в купе Лопухина, сделал вид, что это случайная встреча, не слишком, впрочем, настаивая, так как версия такой случайной встречи была бы слишком неправдоподобной. Вообще обстановка купе поезда была очень удобна для Бурцева: Лопухин в продолжении шести часов,в течение которых длился этот разговор, оказался как бы в некотором заточении. Бурцев это рассчитал и использовал. Он прямо пишет об этом:"...если бы Лопухин, поняв,что я свою простую вначале, обывательскую беседу свожу к щекотливому вопросу об Азефе, захотел бы под тем или иным предлогом прервать разговор со мной, я бы его не отпустил ни в коем случае, не добившись вольного или невольного признания насчет Азефа"66.
Нужно отметить, что во время этой шестичасовой беседы, Бурцев проявил талант хорошего следователя, и, хотя говорил почти все время он, а Лопухин большей частью молчал, Бурцев заставил Лопухина сказать даже больше того, на что он рассчитывал. Начал Бурцев издалека:"Я познакомил его с характеристикой личности всех тех эмигрантов, которые играли главную роль в азефовской истории и привел имена, на которые мне в продолжении нашего дальнейшего разговора пришлось ссылаться. Мы вели, по всей видимости, обыкновенный литературно-политический разговор, вроде тех, которые в Петербурге, например, ведутся ежедневно между литераторами, каким был я, и общественными деятелями, каким был Лопухин"67. Поговорив с Лопухиным на общие революционно-эсеровские темы, Бурцев перешел к сути дела и заявил Лопухину, что все провалы, которые были в последнее время в партии социалистов-революцинеров объясняются только тем, что во главе ее стоит провокатор. Бурцев почувствовал, что, хотя Лопухин ничего не ответил, он внутренне насторожился.
"- Позвольте мне, Алексей Александрович,- обратился я к Лопухину,рассказать вам все, что я знаю об этом агенте-провокаторе, о его деятельности как среди революционеров, так и среди охранников. Я приведу все доказательства его двойной роли. Я назову его охранные клички, его клички в революционной среде и его настоящую фамилию. Я о нем знаю все. Я долго и упорно работал над его разоблачением и могу с уверенностью сказать: я с ним уже покончил. Он окончательно разоблачен мною! Мне остается только сломить упорство его товарищей, но это дело короткого времени. - Пожалуйста, Владимир Львович! Я вас внимательно слушаю,- ответил мне Лопухин"68.
Рассказ Бурцева длился четыре часа. Он рассказал Лопухину все, что он узнал к этому времени о провокаторе во главе БО, и о том, каким путем он шел к его разоблачению:"Я привел ему все доказательства моих обвинений, рассказал о своих спорах с защитниками Азефа, познакомил со своими аргументами, точно и во всех деталях с хронологическими данными восстановил деятельность Азефа как охранника, назвал его департаментские псевдонимы, указал квартиры, где он имел свидания"69. Лопухин слушал рассказ Бурцева со все возрастающим интересом, Его поражала точность сообщения Бурцева во всем, что касалось полицейской службы Азефа, кого и когда он выдал, "...но больше всего поразило его то, что Бурцев будто бы знал не только условные клички Азефа, которыми он именовался при своих сношениях с розыскными учреждениями, называясь Раскиным, Виноградовым и иногда Филипповским, но то, что тайные свидания с чинами политической полиции происходили на Преображенской улице в Петербурге в квартире Румянцевой"70.
Абсолютная точность сообщений Бурцева о деятельности Азефа в качестве агента полиции убеждала Лопухина, что вторая часть рассказа Бурцева, где он сообщал о деятельности в качестве одного из руководителей эсеровских боевиков, так же правдива. Совершенно сбитый с толку,пораженный А.Лопухин узнал, что его собственный агент, ничего, кроме презрения, у него не вызывавший, был убийцей его друга и покровителя Плеве. "Я видел, что он был потрясен совершенно неожиданным для него рассказом об Азефе как о главном организаторе убийства Плеве. С крайним изумлением, как о чем-то совершенно недопустимом, он спросил меня: - И вы уверены, что этот агент знал о приготовлении к убийству Плеве?"71
Страшные разоблачения Бурцева продолжали, как удары, сыпаться на бедного Лопухина. "Далее я сообщил Лопухину об участии того же агента в деле убийства великого князя Сергея. Затем, оговорившись, что не имею права так же подробно, как об этих делах, рассказывать ему еще об одном деле, я... сообщил ему, что еще совсем недавно, всего лишь несколько месяцев тому назад агент, о котором я говорил, лично организовал покушение на Николая II, которое, если и не удалось, то только помимо его воли"72. Мы уже неоднократно писали, что убийство Сергея Александровича окончательно уничтожило карьеру Лопухина, и всем этим он был обязан своему собственному агенту, который послал боевиков убить императора. У Лопухина было более чем достаточно причин для того, чтобы прийти в состояние крайнего волнения. Чтобы Лопухин ему поверил, Бурцев в начале разговора указал ему свой источник информации о БО вообще и об Азефе в частности - Б.Савинкова, "личность и роль которого были хорошо известны Лопухину"73. Для того, чтобы заставить Лопухина поверить своим словам, Бурцев привел совершенно убийственный довод:"...никакие доказательства предательства Азефа не действовали на ЦК партии социалистов-революционеров, у которого было одно возражение, что не может быть предателем человек, не только задумывающий убийства, но и непосредственно выполнявший такие акты, как убийство великого князя и Плеве"74.
Во время всего рассказа о деятельности Азефа Бурцев буквально вдалбливал Лопухину одно и то же: "Если позволите, я вам назову настоящую фамилию этого агента. Вы скажете только одно: да или нет."75 Энное количество раз Лопухин выслушивал это и молчал, но в конце концов он сказал фразу, сломавшую всю его дальнейшую жизнь:"Никакого Раскина я не знаю, а инженера Евно Азефа я видел несколько раз!"76. Что же все-таки заставило Лопухина выдать представителю революционного лагеря правительственного агента? Бурцев, противореча себе в каждом слове, утверждал в воспоминаниях: "Впечатления от разговора между Кельном и Берлином глубоко волновали меня. Но сам Лопухин не придавал, видимо, особого значения тому, что он мне сказал. Да и какое особенное значение мог он придавать этому разговору? Ну мог ли он считать, что раскрывает какую-то правительственную тайну, что срывает маску с неведомого революционерам провокатора, когда прежде, чем он произнес имя Азефа, он выслушал подробнейший рассказ о его деятельности, рассказ, к которому трудно было бы что-либо добавить"77. А за несколько строк до этого он писал о впечатлении, произведенном на него признанием Лопухина:"Конечно, для меня менее чем для кого-либо, эта фамилия была новостью. Но то, что я ее услышал из уст Лопухина, меня поразило, как громовой удар"78. М.Алданов считал: "...что решающее значение для Лопухина имели слова Бурцева о цареубийстве, которое подготовил "Раскин", об ответственности за ту кровь, которая еще будет им пролита в будущем"79. Б.Николаевский полагал, что Лопухин, будучи уверенным, что сам Азеф никогда бы не решился на столь смертельно опасную игру, думал, будто за Азефом стоит П.Рачковский и своим разоблачением он наносит Рачковскому страшный удар80.
Вероятно, на Лопухина повлияло несколько факторов: сказалось раздражение обманутого человека, которого обвел вокруг пальца столь им презираемый Азеф, и страх перед новыми терактами. Большую роль сыграли те черты характера Лопухина, на которые указывал его двоюродный брат: легкомыслие, мальчишеский темперамент. Интересно, что примерно так же объяснял это признание защитник Лопухина А.Пассовер:"У него сорвалось это признание. Он, конечно, не должен был сделать этого признания... Бывают такие психологические моменты, когда у вас при таком совпадении срывается слово и высказывается то, что не должно быть высказано и о чем должно сожалеть"81. Такое впечатление, что Пассовер говорит о невинной светской сплетне, а не о признании, имевшем колоссальные исторические последствия. Надо, конечно, отдать должное "следователю" В.Бурцеву, который совершенно оглушил Лопухина страшными для него фактами, постарался уверить его, что он абсолютно разочарован в революции и "признает бессмысленным и террор, и вооруженное восстание, и цареубийство, что эти способы политической борьбы потерпели достаточное крушение, а вся партия социалистов-революционеров способна только на совершенние бесцельных убийства да на то, чтобы посылать людей на смертную казнь, что он считает своим долгом человека и политического деятеля, разоблачить эту партию и изобличением Азефа нанести ей смертельный удар, после чего она распадется и прекратит свое существование"82. Ну как Лопухину было не помочь Бурцеву в таком святом деле? Естественно, Бурцев обещал Лопухину не сообщать о его признании эсерам и заявил, что оно ему нужно только "... для его, Бурцева, нравственного убеждения в своей правоте"83. Бывший директор ДП в роли допрашиваемого свидетеля оказался более чем прост и наивен!
С различными комментариями и объяснениями, но придерживаясь приведенных выше фактов, писали о признании Лопухина Бурцеву мемуаристы и историки, оно исследовалось и в материалах процесса А.Лопухина. В изданной в 1985 году книге А.Герасимова "На лезвии с террористами" в примечаниях, составленных Ю.Фельтишинским, дается совершенно другая версия этих событий:"Двоюродный брат его (А.А.Лопухина) Алексей Сергеевич Лопухин (умер в 1966 году) оставил записки, где ссылается на рассказ А.А.Лопухина после революции в Москве о том, как и почему он выдал Азефа. Находясь в Париже, получив известие из Лондона, что его дочь похищена (при выходе из театра оттеснена в толпе от гувернантки и исчезла), А.А.Лопухин поспешил в Лондон, в его поездное купе вошел Бурцев и предложил в обмен на освобождение дочери назвать имя полицейского агента в верхах эсеровской партии. Лопухин назвал Азефа, и на следующий день освобожденная дочь его вернулась к нему в лондонскую гостиницу. Видимо, изложить эту причину в общественной обстановке предреволюционной России было для Лопухина невозможно"84.
В одном из многочисленных в последнее время изданиях книги Б.Николаевского "История одного предателя" опубликована в качестве приложения статья А.Гейфман "Три легенды вокруг дела Азефа", в которой автор пыталась представить Азефа как агента полиции, исправно сообщавшего своему начальству правдивую информацию о планах эсеров и не замешанного ни в одном теракте. Мы ниже разберем эту абсолютно неубедительную гипотезу, остановимся на трактовке автором беседы Лопухина с Бурцевым. Автор дословно повторяет версию Ю.Фельтишинского и ссылается на его комментарии книги Герасимова как на исторический источник88. А.Гейфман дополняет его более чем короткий рассказ, сообщая о загадочном похищении 24 октября 1907 года 18-летней дочери Лопухина Варвары в Лондоне и ее освобождении после приезда А.Лопухина в Лондон. Автор считает, что встреча в поезде Бурцева с Лопухиным произошла в конце октября 1907 года и тогда Бурцев впервые узнал, что Азеф - полицейский провокатор. По утверждению А.Гейфман, Бурцеву помогали "какие-то независимые революционеры, например, ярые сторонники террора из окружения Бурцева или некоторые малоизвестные эсеры,возможно, члены "парижской группы социалистов-революционеров"85. Таковы основные положения гипотезы А.Гейфман.
Загадочное и трудно объяснимое похищение 24 октября 1907 года Варвары Лопухиной в Лондоне - действительно бесспорный исторический факт. О нем в то время много писали английские газеты, о нем есть документы в ГАРФе, некоторые из них были опубликованы в 1984 году Ю.Давыдовым86, еще до первой публикации гипотезы Ю.Фельтишинского и А.Гейфман.На похищение Варвары Лопухиной ДП отреагировал очень быстро. 27 октября (похищение было 24-го) директор ДП М.Трусевич отправил телеграмму в Лондон: "Лондон. Главе полиции сэру Генри. 24 октября при выходе из театра исчезла дочь действительного статского советника Варвара Лопухина 18 лет, которая после этого отправила своей гувернантке письмо с просьбой найти ее, не указав адреса. Ввиду живого интереса министерства внутренних дел к этому делу прошу Вас оказать содействие спасению мадмуазель Лопухиной и сообщить мне телеграммой сведения об этом деле"87.
Русские полицейские власти заволновались. В тот же день за подписью М.Трусевича была послана телеграмма в Париж заведующему заграничной агентурой А.Гаргингу. В архиве сохранился несколько странный и бессвязный текст телеграммы:"Гартингу. (О депеше мистеру Генри). Телеграфировав мистеру Генри. Прошу принять свои меры к розыску и выяснению дела.
Трусевич"88. Этот странный текст ждала еще более странная судьба. 28 октября была получена телеграмма из Парижа от Гартинга:"Телеграмма о Варваре Лопухиной не окончена, обрывается словом мистеру Генри. Прошу указаний, что должен предпринять"89. Внизу приписка:"Повторение сделано 16.10 (29 по старому стилю)"90. Ю.Давыдов писал, что ответ из Скотланд-ярда он не нашел в архиве.91 Нам повезло больше. 14 (27) октября глава Лондонской полиции сразу же по получении телеграммы из Петербурга ответил Трусевичу:"Варвара Лопухина еще не найдена. Ведем активные полицейские поиски.
Глава полиции Лондона"92 (перевод с французского автора)
Полицейские власти волновала странная история с телеграммой Гартингу. Трусевич приказал одному из чиновников разобраться с происшедшим. 29 декабря он сообщил начальнику о результатах расследования:"Телеграмма на имя Крафта в Париж от 14 октября с.г. за номером 2175 была зашифрована в особом отделе чиновником Подкадининым вполне правильно, что установлено посредством дешифрования вышеупомянутой депеши. При дальнейшем выяснении обстоятельств, указанных в телеграмме коллежского советника Гартинга от 15 октября с.г., оказалось, что телеграфным ведомствам не был целиком передан шифр, помещенный на второй стороне телеграфного бланка. "Докладывая о вышеизложенном, имею честь добавить, что подобный случай является уже не первым.
Курочкин"93
Последний документ в этой загадочной истории - записка чиновника особых поручений М.Трусевичу от 24 октября (6 ноября) 1907 года:"Имею честь донести Вашему Превосходительству, что на основании известий иностранных газет о таинственном исчезновении Варвары Лопухиной - все вырезки представлены мною А.Бельгарду по его распоряжению - у меня составилось представление, будто отцу ее, А.Лопухину было желательно скрыть обстоятельства, при которых состоялось это таинственное исчезновение. С одной стороны, если признавать, что здесь произошло приключение на романтической почве, такое отношение отца к доброму имени дочери вполне понятно. Однако на странные мысли наводит тот факт, что Лопухин, по словам английских газет, отказал от места гувернантке детей мисс Руссель за огласку, преданную исчезновению его дочери вследствие обращения гувернантки в лондонский Скотланд-Ярд. Виду того, что мисс Руссель, по словам А.Бельгарда, уже много лет как служит у Лопухина, является странным такое наказание преданного семейству человека, особенно если принять во внимание, что Варвара Лопухина могла бы действительно быть похищенной, и обращение в Скотленд-Ярд явилось бы в таком случае самым естественным. Является предположение, что путешествие за границу без отца и матери двух сестер Лопухиных и гувернантки могло быть предпринято с целью отвести глаза русской агентуре за границей. С той же целью произошла и пропажа из виду при возвращении из театра: все же вместе могло быть подстроено для передачи русским революционерам каких-нибудь документов или рукописи А.А.Лопухина. Вполне возможно, что мать Варвары Лопухиной могла не быть посвященной в это дело. Таковы мысли, навеянные чтением всех газетных извлечений по этому делу, понятно, фактических данных для такого утверждения не имеется."94
Попытаемся разобраться как в гипотезе Ю.Фельтишинского, А.Гейфман, так и в истории с похищением Варвары Лопухиной. Самое слабое место в гипотезе Гейфман-Фельтишинского - отсутствие источников. Где находятся записки двоюродного брата А.А.Лопухина Алексея Сергеевича Лопухина, умершего в 1966 году в СССР? Никакой ссылки на источники у Ю.Фельтишинского нет. Мы не знаем, где искать записки, надо полагать, что в России, если автор умер в СССР. Фельтишинский может заявить, что в разделе "Краткие сведения об упоминаемых лицах"95 можно не давать ссылки на источники, но почему А.Гейфман в своей статье96, где содержатся многочисленные ссылки на разнообразные источники, при рассказе о похищении дочери Лопухина и шантаже со стороны Бурцева ссылается на "Краткие сведения об упоминаемых лицах" Ю.Фельтишинского? Где все-таки находятся мемуары А.С.Лопухина? Видел ли их вообще кто-нибудь? Откуда у Ю.Фельтишинского сведения о них? Как можно строить гипотезу, не имея фактически никаких источников? Интуиция - прекрасная вещь, но она должна на чем-то основываться. Но даже если сделать очень большую натяжку и предположить, что где-то на чердаке в Московском доме лежат мемуары А.С.Лопухина, в которых он сообщает об этом факте, то насколько мы можем верить этому сообщению?
Учитывая позицию как эсеровского руководства, так и боевиков, которые до самого конца не верили в вину Азефа, они не могли стоять за похищением Варвары Лопухиной. Остается Бурцев и его сторонники. А.Гейфман приводит довольно интересные сведения об одном из забытых памфлетов Бурцева, где он рекомендовал для достижения революционной цели использовать похищения.97 Как факт литературной биографии, показывающий, к чему призывали даже такие революционеры как Бурцев, отличавшийся высокими морально- нравственными качествами, это интересно. Но для любого человека, интересующегося историей русской революции и немного знакомого с биографией Бурцева, невозможно представить себе последнего в качестве организатора подобного акта. Если все же это представить, то кто ему мог помочь в этом деле? Никаких "ярых сторонников террора из окружения Бурцева"98 мы не знаем. Информация полиции о том, что "Бурцев и несколько его последователей объединились в "конспиративную народовольческую группу", чтобы организовать "грандиозный теракт"99 - плод больного полицейского воображения. Остаются только члены парижской группы социалистов-революционеров Ю.Делевского. Сам В.Бурцев пишет, что он познакомился с членами этой группы после своего приезда в Париж в начале 1908 года100, а исчезновение Варвары Лопухиной произошло в октябре 1907. Известно, что после ареста Бакая 31 марта 1907 года Бурцев бежал из России и весной 1907 был во Франции, Швейцарии и Италии и после этого поселился в Финляндии. О его поездке во Францию в октябре 1907 года для встречи с Лопухиным мы ничего не знаем.
Таким образом, Бурцев не мог этого сделать физически: он в это время не был во Франции, кроме того в его окружении отсутствовали люди, способные на такой совершенно исключительный в истории революционного движения России поступок, как похищение дочери для получения каких-то сведений у ее отца; он не мог этого сделать и психологически: личные качества самого Бурцева отвергают саму мысль о таком поступке поэтому вся история с похищением дочери Лопухина и последующим шантажом со стороны Бурцева выглядит маловероятной. Посмотрим теперь на эти загадочные события под несколько иным углом зрения. Для того, чтобы получить секретную информацию у Лопухина, была ли вообще необходимость прибегать к таким диким мерам, как похищение дочери? Как мы знаем, А.Лопухин начал разоблачать грязные тайны ДП и без всякого давления со стороны революционеров, опубликовав в 1906 году письмо Столыпину, обвинвшее полицию в организации еврейских погромов. Именно поэтому к нему все время приставал Бурцев, полагая, что его ненависть к руководству страны так сильна, что у него можно получить информацию. Как видно из приведенных выше документов, чиновнику особых поручений ДП сразу пришла в голову мысль, что Лопухин сам организовал фиктивное похищение дочери "для передачи русским революционерам каких-нибудь документов". Такая к этому времени у Лопухина была репутация как в полицейских, так и в революционных кругах. Но даже чиновнику ДП в голову не могла прийти мысль, что революционеры могли похитить дочь Лопухина. Таких случаев в русском революционном движении тогда не было. Но Фельтишинский и Гейфман готовы приписать ненавистным им революционерам любое преступление. При этом все же нужно признать, что похищение дочери Лопухина - случай действительно загадочный. В приведенных нами документах говорится, что Лопухин, по сообщениям английских газет, уволил гувернантку своих детей мисс Руссель за обращение в Скотланд-ярд, но газетные сообщения оказались ложными. Во время суда над Лопухиным 28-29 апреля 1909 года мисс Руссель продолжала оставаться гувернанткой детей Лопухина. Вообще, гипотеза чиновника полиции несколько фантастична. Зачем, передавая документы революционерам, имитировать похищение собственной дочери, боясь при этом огласки? Совершенно ясно, что это похищение будет способствовать огласке, которая поможет отцу выглядеть невинной жертвой в глазах революционеров? Может быть, все-таки это романтическая история?
Ю.Фельтишинский и А.Гейфман не могут дать никакого вразумительного ответа на совершенно естественный и простой вопрос, почему А.Лопухин никому и никогда, кроме как в ничем не подтвержденной, неизвестно бывшей ли когда-нибудь беседе со двоюродным братом, не рассказал о том, что он и его близкие стали жертвой похищения и шантажа? Фельтишинский, как мы уже указывали, объяснял это следующим образом:"Видимо, изложить эту причину в общественной обстановке предреволюционной России было для Лопухина невозможно". Гейфман пишет только, что это одна из загадок, которые останутся неразрешенными. Она так объясняет поведение Лопухина:"... утверждая, что он выполнял свой моральнопатриотический долг, раскрывая самые мерзкие преступления Азефа, Лопухин выставлял себя перед обществом самоотверженным героем. Признание того факта, что он начал сотрудничать с революционерами под их принуждением, означало бы признание в совершенном преступлении"101. Она даже утверждает, что Лопухин, встречаясь с Аргуновым в ноябре 1908 г., а затем в Лондоне с Аргуновым, Савинковым и Черновым, подвергался шантажу с их стороны102. Да скажи Лопухин во время своей встречи с Аргуновым, что он назвал фамилию Азефа в ответ на похищение дочери, он подписал бы Бурцеву смертный приговор! Его бы как жертву шантажа оставили бы в покое. Им были бы довольны обе стороны - и революционеры, и правительство. В общественной обстановке России 1908-09 гг резко осудили бы похищение дочери даже с целью получения информации о тайном сотруднике полиции. Достаточно было Лопухину сказать об этом своему защитнику на суде А.Пассоверу, одному из лучших адвокатов страны, человеку достаточно консервативных взглядов, в резкой издевательской форме говорившему на процессе о партии социалистов-революционеров103, как тот добился бы для своего подзащитного оправдательного приговора. Почему Лопухин молчал об этом в эмиграции до самой своей смерти в 1927 году? Ведь там общественная обстановка была активно антиреволюционной. На эти вопросы нет ответов. Вообще, многое в поведении Лопухина говорит о том, что он сам хотел разоблачить Азефа, так что ни о каком шантаже говорить не приходится. В.Чернов и Б.Савинков не спешили в начале декабря 1908 года в Лондон на встречу с Лопухиным, видимо, не в силах преодолеть своего ужаса перед тем, что им придется услышать. А.Аргунов описывал, как нервничал Лопухин в ожидании их приезда, как переживал, что они все не едут104. Он, кажется, должен был понимать, чем ему может грозить окончательное разоблачение Азефа перед официальными представителями ЦК социалистов-революционеров. А он все равно просто жаждал с ними увидеться, так что версию о шантаже и похищении дочери Лопухина Бурцевым следует признать совершенно невероятной. Но загадочного и трудно объяснимого в поведении Лопухина все же остается очень много. Мы уже неоднократно говорили выше о совершенно непостижимом поведении директора ДП Лопухина, не принявшего необходимых мер к охране великого князя Сергея. Его двоюродный брат В.Лопухин, на воспоминания которого мы уже ссылались, писал по поводу убийства В.Плеве:"Остается невыясненным,сознательно ли Лопухин вел дело к тому, чтобы освободить кресло министра внутренних дел или просто не сумел солидно организовать охрану"105. В рецензии С.Тютюнникова на книгу Б.Николаевского, приводится еще более фантастическое утверждение:"По мнению Ю.Фельтишинского после беседы со вдовой Лопухина Николаевский понял, что вел двойную игру не Азеф, а сам Лопухин,который чуть ли не в сговоре с Витте не давал хода информации своего верного агента и фактически предал своего патрона - министра внутренних дел Плеве"106. Но это утверждение уже из области научно-популярной фантастики, жанра очень распространенного в России с легкой руки Л.Гумилева. Как раз для защиты Плеве Лопухин делал все, что было в его силах, но Азеф на сто процентов переиграл охранку и убил Плеве. О сотрудничестве Витте и Лопухина, которые друг друга терпеть не могли, в деле Плеве просто смешно говорить. Это предположение основывается на "Отрывках из воспоминаний" А.Лопухина, где он рассказывает, как Витте ему предложил убить Николая (мы писали об этом выше).
Загадочным является и поведение Лопухина при разоблачении Азефа. Вначале он был явно сломлен и не устоял перед бурным напором Бурцева, а затем чуть ли не искал контакты с эсерами. А.Гейфман считает одним из доказательств того, что дочь Лопухина была похищена террористами и он из-за страха за ее судьбу стал с ними сотрудничать, тот факт, что, по косвенным данным, жена Е.Лопухина способствовала тому, чтобы он помог Бурцеву. Она ссылается на письмо Бурцева Лопухину от 7 января 1909 года:"Трудно поверить в то, что она желала разоблачить якобы имевшую место преступную деятельность российского правительства даже ценой ареста своего мужа, более правдоподобно то, что она после похищения дочери настаивала на том, чтобы Лопухин исполнил желание революционеров"107. В письме Бурцева имеется следующая фраза:"Позвольте мне Вам крепко пожать руку,крепко-крепко поблагодарить Вас от всего сердца. Все это передайте от меня и Вашей супруге"108. Но в этой фразе можно увидеть и косвенное признание определенной роли В.Лопухиной в поведении мужа, и просто обычную вежливость, которая была свойственна даже таким нигилистам, как Бурцев. Времена все-таки были другие, начало 20 века, а не его конец. Бурцев ни в своих воспоминаниях, ни в своих многочисленных статьях и интервью ничего не говорит ни о присутствии жены Лопухина при этом разговоре, ни о ее участии в нем. Во время суда над Лопухиным, жена была допрошена во время следствия и вызвана на суд в качества свидетельницы, но А.Лопухин обратился в суд с ходатайством:"Жена моя была допрошена без согласия с моей стороны. я узнал об этом после, когда уже состоялся допрос. Известно, что показания ее совпадают с моими. Следовательно, умолчание с ее стороны считается для меня обстоятельством скорее не благоприятным. Тем не менее я просил бы жену допросу не подвергать... Первоприсутсвующий (к Лопухиной): Вы, как супруга, можете воспользоваться законом предоставленным вам правом отказаться от свидетельствования, если вы не желаете его давать, независимо от того, желает ли ваш супруг выслушать ваше показание или не желает. Это вас нисколько не стесняет. Тут важно одно - угодно ли вам дать показания или нет. Е.Д.Лопухина. Нет, я не хочу давать. Могу ли я остаться в зале заседания? Первоприсутсвующий. Вы, как супруга, имеете право остаться, даже если бы двери были закрыты"109.
Мы не знаем, что Е.Лопухина говорила на следствии. О ее роли в этом разговоре писала в своих воспоминаниях В.Фигнер:"В купе, в котором они ехали, находилась жена Лопухина...слышавшая весь разговор и видевшая колебания мужа. Наконец, обратясь к нему, она сказала:"Да скажи же!" И это "скажи же" прекратило нерешительность Лопухина. Он подтвердил, что Азеф - провокатор, и состоит на жаловании Департамента полиции"110. Ни А.Лопухин, ни Е.Азеф, ни А.Герасимов ничего не писали о присутствии Е.Лопухиной при разговоре Азефа с Лопухиным 11 ноября 1908 года на квартире у Лопухина, когда Азеф умолял его не подтверждать эсерам того, что он агент полиции. Книгу "Террористы и охранка" авторы Ж.Лонго и Г.Зильбе писали по горячим следам событий, они беседовали со многими людьми, близко знавшими все обстоятельства дела. Авторы книги утверждают что во время разговора Азефа с Лопухиным "... жена Лопухина, слышавшая весь этот разговор из смежной комнаты, вошла в кабинет и, приблизившись к провокатору, бросила ему в лицо презрительную фразу:"Если мой муж откажется открыть, кто вы такой, то я сама все скажу"111. И наконец, очень хорошо осведомленный Гартинг сообщал из Парижа:"Говорят, что Лопухин, испугавшись после визита к нему генерала Герасимова, не хотел продолжать свои разоблачения, но его жена заставила его продолжать их, сказав, что если он прекратит таковые, то она со своими дочерьми пойдет к социалистам-революционерам и сама расскажет все то, что ей известно".112
Трудно сказать, насколько все свидетельства достоверны. Ясно одно: при разговоре Бурцева с Лопухиным Е.Лопухина несомненно присутствовала. Не стояла же она 6 часов в коридоре поезда. Беседы с Герасимовым и Азефом проходили у Лопухина дома, в его кабинете, и жена вряд ли при них присутствовала, но она наверняка обращала внимание на тех, кто приходил к ним в дом, и видела то нервное состояние, в которое эти незванные гости приводили ее мужа. Видимо, он ей рассказывал, в чем дело, и она определенным образом реагировала на его рассказы. Можно себе представить ее состояние, когда она в течение многих часов слушает рассказ Бурцева, и перед ней открывается чудовищная картина провокации и террора, и она узнает, чем вынужден был заниматься ее муж. Можно не сомневаться, что она не была в курсе его ежедневной практической деятельности, когда он был директором ДП. Урожденная княжна Урусова, выросшая в либеральной семье, она, видимо, в первый раз в жизни услышала во всех подробностях о чудовищном переплетении полиции, провокации и террора, и прекратить весь этот ужас мог только один человек, которого просили сказать одну фразу. И этим человеком был ее муж. Поэтому вполне можно представить, что у нее вырвался в поезде этот буквально крик души "Да скажи же!", который уничтожил последние колебания Лопухина. Нам кажется, что наше предположение куда более вероятно, чем гипотеза А.Гейфман, что она как-то воздействовала на своего мужа из-за страха за свою дочь. Что касается ареста мужа, то она тогда об этом и не думала. В нервной обстановке разговора с Бурцевым ей эта мысль просто не приходила в голову. Да видимо и сам Лопухин,отправляя свои письма Столыпину, товарищу министра внутренних дел А.Макарову и Н.Трусевичу и делая свои дальнейшие разоблачения перед эсерами, был как-то уверен, что власти не решатся на громкий скандал и его арест. Подобных прецедентов не было.
Примечания.
1. Ю.Делевский. Указ. соч. стр.155.
2. В.Чернов. "Из истории партии социалистов-революционеров"/ /Новый журнал. Нью-Йорк. н.101. стр. 175.
3. Там же.
4. Там же. стр. 176.
5. А.Аргунов. Указ. соч. стр. 98.
6. Там же. стр.97-98.
7. В.Бурцев. "В погоне за провокаторами". стр.113.
8. Там же.
9. Причиной оказался все тот же террор. Ф.Волховский, живший в Лондоне и имевший большие связи в английской столице, рассказал, что власти собираются закрыть конференцию партии, использующей террор. Поэтому после того, как началась открытая слежка, решили завершить конференцию до ее закрытия английскими властями. В.Фигнер. Указ.соч. стр.271-272.
10. А.Аргунов. Указ. соч. стр. 98-99.
11. В.Чернов. "Из истории партии социалистов-революционеров" стр. 189.
12. А.Аргунов. Указ. соч. стр. 99.
13. Б.Савинков. Указ. соч. стр.330.
14. А.Аргунов. Указ. соч. стр. 100.
15. Там же.
16. Там же.
17. Там же.
18. Там же.
19. Там же. стр. 101.
20. В.Фигнер. Указ. соч. стр. 273.
21.Там же. стр.277.
22. Интересно, что письмом В.Фигнер к П.Кропоткину М.Натансон остался недоволен ("... я написала правильно, поставив обе стороны на равную почву. Вот этот оттенок равенства Марку не понравился"). Там же.
23. М.Алданов. Указ. соч. стр. 181-182.
24. Г.Слиозберг. "Дела минувших дней". т.3. Париж. 1934. стр.51.
25. А.Аргунов. Указ. соч. стр. 41.
26. В.Новицкий. "Воспоминания о службе в корпусе жандармов" 1929. стр.209.
27. Там же.
28. Г.Слиозберг. Указ. соч. стр.65.
29. Л.Айзенберг. "На словах и на деле"//Еврейская летопись.сб.3. Л.-М. 1924. стр. 92.
30. Там же.
31. Там же.
32. Дело А.Лопухина. Стенографический отчет. С-Петербург.1910. стр. 113.
33. Там же. стр.113-114.
34. М.Алданов. Указ. соч. стр.183-184.
35. В.Лопухин. "Люди и политика".//Вопросы истории 1966. н.9. стр. 125.
36. Там же.
37. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 132.
38. "Я не уважал Лопухина потому, что он был директором Департамента полиции в самое политически бессовестное плевенское время".С.Витте. Указ. соч.т.3. стр. 84.
39. Там же.
40. Дело А.Лопухина. стр. 48.
41. Там же. стр.74.
42. Витте. Указ. соч. т.3. стр. 85.
43. В.Бурцев."В погоне за провокаторами".стр. 114.
44. Дело А.Лопухина. стр. 65.
45. В.Бурцев. "В погоне за провокаторами". стр.114.
46. Там же. стр.115.
47. Дело Лопухина. стр.75.
48. Там же.
49. А.Аргунов. Указ. соч. стр.105-106.
50. П.Милюков. "Воспоминания".М. 1991. стр.121.
51. А.Аргунов. Указ. соч. стр.106.
52. Дело. Лопухина. стр. 75.
53. Там же.
54. А.Герасимов. Указ. соч. Краткие сведения об упомянутых лицах. стр. 197.
55. А.Гейфан. Указ. соч. стр. 345-351.
56. В.Бурцев. "В погоне за провокаторами". стр.115.
57. Там же.
58. А.Гейфман. Указ. соч. стр. 347.
59. В.Бурцев. "Воспоминания".//в. кн. "Александр Исаевич Браудо". Париж. 1937. стр. 95.
60. Г.Аронсон. "Масоны в русской политике". В кн. Б.Николаевский "Русские масоны и революция". М. 1990. стр. 153.
61. А.Герасимов. Указ. соч. стр.98.
62. Дело Лопухина. стр. 20.
63. Там же. стр. 28
64. А.Аврех. "Масоны и революция". М. 1990.стр. 178-179.
65. М.Алданов. Указ. соч. стр.187.
66. В.Бурцев. "В погоне за провокаторами". стр.120.
67. Там же. стр.118.
68. Там же. стр. 119.
69. Там же. стр.120.
70. Дело Лопухина. стр. 22.
71. В.Бурцев. "В погоне за провокаторами". стр.121.
72. Там же стр.122.
73. Там же. стр. 121-122.
74. Дело Лопухина. стр. 18-19.
75. В.Бурцев. "В погоне за провокаторами". стр. 121.
76. Там же. стр. 123.
77. Там же.
78. Там же.
79. М.Алданов. Указ. соч. стр.188.
80. Б.Николаевский. "История одного предателя".стр.39-41.
81. Дело А.Лопухина. стр. 107.
82. Там же. стр.22.
83. Там же. стр. 19.
84. А.Герасимов. Указ. соч. Краткие сведения об упоминаемых ли цах. стр. 197.
85. А.Гейфман. Указ. соч. стр. 349.
86. Ю.Давыдов. Герман Лопатин. Его друзья и враги. стр. 154-156.
87. ГАРФ. ф.102,00. оп. 237. д.611. л.1.
88. Там же. л. 3.
89. Там же. л.4.
90. Там же.
91.Ю.Давыдов."Герман Лопатин, его друзья и враги". стр.155.
92. ГАРФ. ф.102,00. оп. 237.д.611.л.5.
93. Там же. л.6.
94. Там же. л.7-8.
95. А.Герасимов. Указ. соч. Краткие сведения об упоминаемых ли цах. стр.197.
96. А.Гейфман. Указ. соч. стр. 359.
97. Там же.
98. Там же. стр. 349.
99. Там же. стр. 359.
100. В.Бурцев. "В погоне за провокаторами". стр.90.
101.А.Гейфман. Указ. соч. стр. 360-361.
102. Там же. стр. 349.
103. "Хороша же партия, где подобные субъекты (как Азеф, прим.
автора) могут вращаться 15 лет". Дело А.Лопухина. стр. 100.
104. А.Аргунов. Указ. соч. стр. 121.
105. Цит. по: Ю.Давыдов. "Герман Лопатин, его друзья и враги".
стр. 160.
106. С.Тютюкин. "Вокруг современных дискуссий об Азефе".//Оте
чественная история. 1992. н.5. стр. 183.
107. А.Гейфман. Указ. соч. стр. 350.
108. Дело Лопухина. стр. 38.
109. Там же. стр. 31-32.
110. В.Фигнер. Указ. соч. стр. 284.
111. Ж.Лонге. Г.Зильбер. Указ. соч. стр.72.
112. ГАРФ. ДП00. ф.324. оп.1 д.10. л. 84.
Глава 21
СУД НАД БУРЦЕВЫМ
Хотя Бурцев прекрасно понимал, с каким грозным противником в лице эсеровского ЦК, за которым стоял Азеф, ему придется сразиться, он рвался в бой, имея в своем резерве убийственное доказательство виновности Азефа - признание Лопухина. Ему казалось (в этот момент это было уже несправедливо, что эсеры спецально откладывают начало суда над ним, и, чтобы ускорить суд, он написал заявление, обращенное к партии социалистов революционеров, в котором прямо называл Азефа провокатором:"Уже более года, как в разговорах с некоторыми деятелями партии социалистов-революционеров я указываю как на главную причину арестов, происходивших во все время существования партии, на присутствие в ЦК инженера Азефа, которого я обвиняю в самом злостном провокаторстве, небывалом в летописях русского освободительного движения"1. Бурцев предупредил эсеровских лидеров, что если не будет немедленно назначена дата созыва суда, то это заявление будет им опубликовано. Эсеры решили ускорить "суд чести". Два официальных представителя партии на будущем суде, М.Натансон и В.Чернов, были совершенно уверены в успехе. Не хотел суда третий представитель партии на нем - Б.Савинков. У него был ряд причин для этого. Одной из этих причин был своеобразный кодекс чести террориста. Он писал "...мне казалось, что само привлечение Бурцева к суду несовместимо с достоинством БО. Подозрения, падавшие на Азефа, оскорбляли не только его. Они являлись оскорблением для всех террористов. Единственным, по моему мнению, достойным ответом была бы совместная с Азефом террористическая работа всех членов организации и соответствующее об этом заявление"2. Савинков вслед за Гершуни считал, что "трудно опровергать слухи, идущие из полицейского источника"3. Он пытался говорить об этом с Черновым и Натансоном, но слышал один уверенный ответ:"Бурцев будет раздавлен. Ему придется каяться на суде"4. Его сомнения в исходе суда усиливало и то, что он знал несколько больше, чем его товарищи по партии. Бурцев, считая, что Савинков - человек чести, под его честное слово, рассказал ему о разговоре с Лопухиным и о его признаниях. Это не повлияло на стопроцентную уверенность Савинкова в Азефе. "Рассказ Лопухина не заставил меня заподозрить Азефа. Мое доверие к нему было настолько велико, что я бы не поверил даже доносу, написанному его собственной рукой: я бы считал такой донос подделкой"5. Для Савинкова сообщение Лопухина оставалось загадкой. Он вообще не верил в полицейскую интригу и, кроме того, полагал, что "бывший директор ДП едва ли мог унизиться до роли мелкого провокатора"6. Но Савинков хорошо себе представлял, как это могло подействовать на членов суда.7
Сам Азеф пока чувствовал себя довольно уверенно. Его жизнь в Лондоне во время конференции и во второй половине сентября в Париже Николаевский назвал "сплошным пикником". Вообще, я думаю, что Азеф по-настоящему наслаждался жизнью только во периоды большой опасности, острых ощущений, естественно, когда он был уверен, что контролирует положение и сумеет парализовать нападки со стороны революционеров или охранников. Если раньше он скрывал свои увлечения, и они проходили на расстоянии не менее 1000 км от жены, то теперь он открыто в Париже и в Лондоне появлялся со своей любовницей Хедвигой Клепфер. Может быть, он предчувствовал, что все равно скоро конец. Аргунов описывает, как он вместе с компанией приятелей встретил в это время Азефа на Больших Бульварах:"Навстречу попался Азеф с высокой полной дамой. Парочка весело болтала, и Азеф, одетый в серый костюм, имел вид бульварного кавалера...в полной даме я узнал одну из известных в революционной среде женщин"8. В конце сентября за две недели до открытия суда Азеф уехал из Парижа на юг, на курорт Байонна, где отдыхала его семья. Разлука с любовницей, которой он писал с курорта страстные письма, волновала его гораздо сильнее, чем будущий судебный процесс. Из маленькой скучной Байонны Азеф с семьей переехал в Биарриц. Он настолько хорошо умел себя контролировать, что только в Биаррице Любовь Григорьевна узнала об обвинении Бурцева и о суде над ним. До этого она не знала абсолютно ничего. Он не любил посвящать супругу в свои дела, на что она горько жаловалась в судебноследственной комиссии по делу Азефа9. Первым признаком того, что с ее мужем творится что-то неладное, была реакция Азефа на слова Любовь Григорьевны, что она прочла статью Бурцева с разоблачением народовольца Н.Стародворского, ставшего после 18-летнего заключения в Шлиссербургской крепости, агентом ДП. Как только Азеф услышал фамилию Стародворского, он проявил свои чувства. Любовь Григорьевна вспоминает: "Он, вдруг, как вспыхнет, посмотрел на меня так сурово и говорит: "Оставь, это болтовня, Бурцев негодяй, оставь."10 И только незадолго до отъезда из Биаррица Л.Г. узнала о суде из письма В.Чернова.11
Но в целом предстоящего суда Азеф боялся куда меньше, чем Савинков, и был согласен с Натансоном и Черновым, "что теперь уж, вероятно, поздно отказываться от суда над Б.[Бурцевым]"12. Он считал, что всё обвинение Бурцева "не выдерживает никакой критики"13. О признании Лопухина он, как и все, кроме Савинкова, тогда ничего не знал. Он соглашался с Савинковым:"...мы унизились, идя на суд с Бурцевым... Но все приняло такие размеры, что приходится и унизиться. Мне кажется, что молчать нельзя - ты забываешь размеры огласки"14. Вообще, настроение его стало лучше. Жена с детьми отправились в Париж, так как детям надо было в школу, а любовница приехала на место жены. Вместе с нею Азеф переехал через границу в испанский курорт Сан-Себастьян. Жена в это время в Париже трогательно волновалась о нем и советовала: "Не торопиться сюда, поехать в Испанию".15 Суд начался в субботу 10 октября (по старому стилю). Большая часть заседаний проходила на квартире Савинкова (N32, rue La Fontaine),в небольшой пустой комнате, "где стоял стол и вокруг него 7-8 стульев"16. Состав суда был выгоден для Бурцева: П.Кропоткин и Г.Лопатин были абсолютно беспристрастными, но нужно признать, что Бурцев вызывал у них куда большую симпатию, чем Азеф, хотя во время суда они держали себя нейтрально, а Кропоткин избегал в это время любых контактов с Бурцевым помимо судебных заседаний. Б.Савинков определил П.Кропоткина так:"Идеальный по беспристрастию судья"17.Особенно активно Азеф не нравился Лопатину, у него он вызывал настоящее отвращение (характеристику, данную Лопатиным Азефу смотри в начале книги). Азефа он в первый раз увидел во время Лондонской конференции: "...этот человек на меня такое неприятное впечатление произвел, что я в течение двух недель пока заседала эта конференция с ним ни одного слова не произнес, ни разу не заговорил даже, до такой степени было неприятное, отталкивающее впечатление. Хотя, я понатерся среди людей, но такого мне встречать не приходилось"18. Однозначную позицию, с самого начала резко враждебную Бурцеву, заняла В.Фигнер. Она разделяла взгляды эсеровского руководства на "героя" Азефа,которого хочет опорочить "игрушка" в руках ДП - В.Бурцев. Она буквально ненавидела главного свидетеля обвинения со стороны Бурцева, М.Бакая.19
Хотя суд заседал почти две недели по два раза в день, на самом деле все было решено уже на втором заседании. Первым выступал Чернов. Прекрасный оратор, он произнес яркую, убедительную речь с перечислением всех заслуг Азефа, попутно разбивая все обвинительные аргументы Бурцева. Речь длилась четыре часа. Затем слово взял Бурцев. Он повторил то, что все уже знали из его предыдущих заявлений: о многочисленных арестах среди боевиков, о неудачах террора, о том, как он начал подозревать Азефа, об информации Бакая, о поездке Раскина в Варшаву. Он чувствовал, что все это не очень действует на судей. Даже расположенный к Бурцеву Лопатин так говорил об этих уликах:"А все его обвинение мне казалось построено на страшных мелочах, сплошь состоявших из гипотез и предположений... все до такой степени построено на гипотезах, прямо гипотеза гипотезу подпирает... все эти Бурцевские гипотезы и мозаичные доказательства, они меня совершенно не убеждали ни в чем".20 Он называл эти бурцевские доказательства "каким-то карточным домиком".21 Тогда Бурцев в самом начале суда решил нарушить данное им Лопухину честное слово "без предупреждения не ссылаться на него перед революционным трибуналом"22 и заявил, что у него есть очень важные показания. Он разрешил суду делать из его сообщения все, что суду угодно, но только просил предварительно сообщать ему о том, что суд считает нужным с ним сделать.23 Он рассказал о своей беседе с Лопухиным24: "Я никогда в моей жизни не говорил перед такими внимательными слушателями, как в этот раз. Я видел, что мои слушателя были подавлены рассказом, ждали всего чего угодно, но только не этого"25.
В принципе, после того, как Бурцев произнес слова Лопухина:"Никакого Раскина я не знаю, а инженера Азеф я видел несколько раз", все было кончено. Лопатин и Кропоткин были убеждены в виновности Азефа. "Взволнованный Лопатин со слезами на глазах подошел ко мне, положил руки мне на плечи и сказал: - Львович! Дайте честное слово революционера, что вы слышали эти слова от Лопухина. Я хотел ему ответить, но он отвернулся от меня, как-то безнадежно махнул рукой и сказал: -Да что тут говорить!...Дело ясно"26. А на вопрос Б.Савинкова:"Как ваше мнение, Герман Александрович?" - ответил:"Да ведь на основании таких улик убивают"27. Все дальнейшие судебные заседания, во время которых тактика эсеров базировалась на разоблачении главного свидетеля обвинения Бакая и на возвеличивании революционных заслуг Азефа, уже ничего не могли изменить. Не могло помочь Азефу даже такое вопиющее нарушение судебной объективности, как председательствование во время судебных заседаний одного из главных сторонников Азефа - В.Чернова. Не помогло ему и то,что его защитники, в особенности Чернов и Савинков, были более талантливыми полемистами, чем Бурцев, да и просто были крупные яркие личности. Бурцев не мог с ними соревноваться на равных даже в том единственном деле, которое он знал очень хорошо - в искусстве следователя. "Натансон больше молчал, но Чернов и Савинков защищали Азефа, по моему тогдашнему выражению, как львы, теперь я сказала бы, как искусные казуисты и допрашивали Бурцева и Бакая, как настоящие прокуроры. Шаг за шагом Чернов, как ловкий следователь,наступал на Бурцева и, можно сказать,преследовал его по пятам, а Бурцев был как дитя. Отсутствие изворотливости, неумение отражать противника были в нем поразительны"28.
Страшный удар от лопухинских признаний подействовал в этот день и на Натансона, и на Чернова, но на другой день они изменили свое мнение. "К ним вернулась их прежняя самоуверенность. Было очевидно, что в их глазах Лопухин или искренне ошибался, или хотел меня обмануть", - писал Бурцев. Но Г.Лопатин и П.Кропоткин, услышав о заявлении Лопухина, были убеждены в виновности Азефа. Лопатин говорил потом: "Но когда Бурцев передал об этом разговоре (с Лопухиным), тут уж я совершенно не допускал, чтобы тот позволил себе зря наводить такую тень на человека, врать на него, а тем более так компрометировать человека, если бы он был невинным. ...Одним словом, все, что говорил Лопухин, для меня лично все носило такой характер, что после этого я уже перестал понимать этих людей: как мыслимо, как можно даже после этого все ещё продолжать сомневаться?"29 Интересно, что во время суда эсеры не только не пытались скрыть все предыдущие случаи, когда из различных источников поступала информация, разоблачающая Азефа, но и наоборот, много и подробно говорили об этом как о доказательстве полицейской интриги. Правда, когда Кропоткин потребовал предоставить документы, имеющиеся в ЦК по поводу Азефа, представители партии заявили, что они не в состоянии этого сделать, так как документы находятся в Финляндии. Чернов был искренне поражен:"Он удивлялся, как для нас не ясны эти тонкие игры охранников"30. А теперешнее событие они трактовали как продолжение полицейской интриги. Они были убеждены, что Бакай и Лопухин подставлены Бурцеву, чтобы окончательно дискредитировать Азефа. Впечатление у судей от этих документов, естественно, было совершенно противоположное. Судьи понимали, что прав Бурцев, который доказывал, что ни Бакай, ни Лопухин не были подосланы к нему, что в Петербурге, Саратове, Одессе не могли одинаково, по общему плану, заниматься компрометированием Азефа, что ратаевы, доброскоки, донцовы не способны на такую сложную игру, какую им эсеры приписывают, что ДП не может делать таких глупостей, как выдавать своих агентов и давать их убивать лишь для того, чтобы сделать какую-нибудь попытку скомпрометировать Азефа"31. В конце концов Азефа можно было просто арестовать во время его частых поездок по России, особенно в Петербурге, где он вел просто светский образ жизни.
Нужно отметить, что оставалось совершенно не ясно, как мог Лопухин прямо назвать Бурцеву лучшего агента Департамента полиции в революционном движении. Хотя Лопатин поверил в виновность Азефа на сто процентов, объяснить поведение Лопухина он не мог: "Для меня в этой истории самым загадочным было поведение Лопухина... я до сих пор не знаю, в чем же тут, собственно, дело".32 Ему это казалось "странным и даже неправдоподобным".33 Он считал, что представители партии социалистовреволюционеров склонны думать, что Бурцев просто "сочинил" всю эту историю. Лопатин признаётся:"... если бы я лично не знал Бурцева за честного человека... то и для меня это было бы единственным возможным предположеним".34
Кропоткин несколько раз говорил Фигнер, что когда он вспоминает свою долгую деятельность в рядах французских и швейцарских анархистов, а также свои занятия историей революционного движения, он не может назвать случая, чтобы многократные указания на предательскую роль какого-либо лица не оправдались на деле35. Эсеры использовали свой самый сильный аргумент. Почти в каждом своем выступлении они говорили о руководстве Азефа в покушении на царя на крейсере "Рюрик", особо подчеркивая, что, захоти Азеф расстроить это покушение, он бы ничего не смог сделать36. Мы уже писали выше о нашей трактовке этого не состоявшегося покушения. Азеф разыграл все как по нотам:неудавшееся покушение больше работало в его защиту, чем убийство Плеве и Сергея Александровича.
На последнем заседании ЦК 22 октября с прекрасной и страстной речью в защиту Азефа выступил Савинков.
Было решено сделать в заседании суда большой перерыв для допроса свидетелей, в первую очередь Лопухина, и для получения из партийных архивов Финляндии документов, письма Л.Меньшикова 1905 года и саратовского письма. Но больше суд уже не собирался. Бурцев пишет о том, что эсеры сами просили "суд сделать перерыв в занятиях на некоторое время для дальнейшего расследования дела"37. Вера Фигнер сообщает: "Кропоткин от лица нас троих заявил, что больше нам делать нечего: дальнейшее должно перейти в руки самой партии"38. Было решено отправить в Россию члена ЦК А.Аргунова для расследования истории Лопухина. Когда Бурцев пишет о том, что эсеры послали "специального человека ЦК Аргунова в Петербург собрать там материалы, обличающие Лопухина в двойной игре"39, то он недалек от истины. Аргунов пишет:"...обследование мое, как это было нами сообща сформулировано, должно было свестись к обследованию личности Лопухина. Допуская, что Бурцев говорил правду, приводя слова Лопухина, необходимо было выяснить, какова роль в данном случае самого Лопухина. Была предпосылка, что бывший глава полиции Лопухин добивается своего возвращения путем провокации. Нужно было собрать справки о его личности, осветить надлежащим светом эту фигуру...и таким образом отразить ловкий ход правительства, спрятавшегося за спину Лопухина"40.
Как мы видим, Аргунов ехал в Россию не в качестве объективного судебного следователя,а в качестве пристрастного партийного агента с четким заданием - опорочить Лопухина и его показания. Самого Аргунова, однако, одолевали сомнения:"...что-то слабо верилось в возможность провокации со стороны этого действительного тайного советника, директора ДП"41. Все три представителя эсеровской партии были абсолютно уверены в невиновности Азефа. Вся аргументация Бурцева, в том числе и признания Лопухина, казались им лишенными "всякого основания и даже правдоподобия"42. Они решили в случае оправдательного приговора Бурцеву "идти на прямой конфликт с судом".43
Примечания.
1. В.Бурцев. "В погоне за провокаторами". стр. 125.
2. Б.Савинков. Указ. соч. стр.331.
3. Там же. стр. 330.
4. Там же. стр. 331.
5. Там же. стр.338.
6. Там же.
7. Савинков переживал тяжелую психологическую драму. Его отношения с Азефом были отношениями ученика с учителем, младшего брата со старшим. Поверить даже в очевидное, для него было очень трудно. Г.Лопатин вспоминал их разговоры во время суда.В ответ на заявление Лопатина, что после свидетельства А.Лопухина с Азефом "дело ясно", Савинков сказал: "Герман Александрович, ведь мы Татарова даже за одно сомнение убили, но разве тут я могу себе представить, что он виновен... не знаю, как все это объяснить, но я вам говорю прямо, что мне легче поверить, что я провокатор, чем он. Я привык, что во всех своих делах я всегда думаю о том, как на это посмотрит Иван Николаевич (Азеф); даже вот мысленно так привык думать... потом - ведь мы вместе убегали, скрывались, работали". ГАРФ.Ф.1699.Оп.1Д.128.Л.145.
8. Аргунов. Указ. соч. стр. 101-102.
9.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.126.Л.32.
10.Там же.Л.31.
11.Там же.Л.32.
12. Письма Азефа. стр.154.
13. Там же.
14. Там же. стр.159-160.
15. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.126.Л.33.
16. В.Фигнер. Указ. соч. стр.277-278.
17. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 342.
18.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.128.Л.144.
19. "Я в особенности была заражена этим недоверием и чувствовала непримиримую враждебность к этому человеку". В.Фигнер. Указ. соч. стр.278. 20.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.128.Л.143-144. 21.Там же.Л.144. 22. Дело Лопухина. стр. 11. 23. В.Бурцев. "В погоне за провокаторами".стр.130. 24. Б.Николаевский, видимо для нагнетания драматичной обстановки, пишет, что Бурцев рассказал о признании Лопухина в самый последний момент, проигрывая процесс. Б.Савинков и В.Бурцев утверждают обратное: это произошло в начале процесса. Б.Николаевский. "История одного предателя". стр. 288-289. 25. В.Бурцев. "В погоне за провокаторами". стр. 130. 26. Там же. стр. 130-131. 27. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 340. 28. В.Фигнер. Указ. соч. стр. 281-282. 29.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.128.Л.144-145. 30. В.Бурцев. "В погоне за провокаторами". стр. 135. 31. Там же. стр. 143. 32. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.128.Л.149. 33.Там же. 34.Там же.Л.148. Лопатин предложил совершенно фантастическую гипотезу, объясняющую действия Лопухина: "Ему просто нужно было сделать скандал, и он так и действовал в этом деле. Но он, конечно, рассчитывал, что его то не посмеют тронуть ввиду его общественного положения, ввиду его прошлого и т.п. Он, очевидно, рассчитывал, что или он или Витте будет приглашены для личных объяснений к государю императору и тогда они смогут повести там свою линию,... что при такой системе управления его собственная жизнь никогда не находится в полной безопасности, и вот при этом они могли подтвердить теми морскими историями, о которых Азеф знал, но всё-таки не донес...".ГАРФ.Ф.1699.Оп.1. Д.128.Л.151. 35.. В.Фигнер. Указ. соч. стр. 284. 36.. Этот аргумент особенно сильно действовал на судей. Б.Савин ков. Указ. соч. стр.341. 37. В.Бурцев. "В погоне за провокаторами". стр. 145. 38. В.Фигнер. Указ. соч. стр. 285. 39. В.Бурцев. "В погоне за провокаторами". стр.145. 40. А.Аргунов. Указ. соч. стр. 103. 41. Там же. 42. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 343. 43. Там же.
Глава 22 ПЕТЕРБУРГСКИЕ РАЗОБЛАЧЕНИЯ
Отправляясь в Россию, Аргунов чувствовал большие угрызения совести перед...Азефом. Это чувство его преследовало все последнее время, ему "...тяжело было бывать в семействе Азефа, встречать недоумевавшие глаза его жены, волновавшейся по поводу суда, возмущавшейся всем происшедшим"1, но накануне своей поездки в Петербург он все же был у Л.Азеф. Она уже знала о том, что кто-то должен ехать в Петербург для проверки показаний" важного сановника" и была уверена, что этим человеком будет Аргунов. Аргунов с иронией писал через много лет о своей "объективности" в качестве следователя, о том, как ему "вдруг захотелось сказать слова утешения и поддержки бедному "Ивану Николаевичу" , который там один переживает эти отвратительные толки о себе, всю эту грязную процедуру судебного разбирательства". Далее он вспоминает: "Я написал и отправил ему открытку, где в нескольких словах, прощаясь перед отъездом, просил его не тревожиться, не расстраиваться и быть бодрым"2.
Мы уже писали выше, что в начале судебного разбирательства у Азефа в объятиях прекрасной любовницы настроение было лучше, чем у его преданного друга и защитника Савинкова. Вскоре оно изменилось. Он узнает, что на суде что-то происходит неприятное для него. Он забрасывает Париж тревожными письмами. 21 октября он писал Савинкову:"Ход или постановка дела для меня несколько непонятны. ... Причем тут допрос Бакая и свидетелей, живущих вне Парижа?"3 26 он пишет еще более тревожное письмо, где полностью соглашается с опасениями Савинкова о невозможности проверки данных, идущих от охранников:"В общем, мне кажется, что опровергать все, что исходит от охраны, для нас почти невозможно, и судьи, не будучи историками, должны и обязаны стать на эту точку зрения"4. Л.Азеф показывала в судебно-следственной комиссии, что ее муж писал из Испании "ужасные письма, что он не может там больше сидеть, что он не находит себе места".5
В начале ноября Азеф приехал в Париж. Савинкову он показался "утомленным и разбитым"6. Савинков рассказал ему, что кроме обвинений Бакая есть новые показания, но об этом Азеф уже знал благодаря жене. По воспоминаниям Савинкова, Азеф хотел у него выяснить, в чем дело, но Савинков держался твердо:
"Азеф: - Опять какого-нибудь Бакая?
Савинков: - Нет, не Бакая.
Азеф: - Но чиновника полиции?
Савинков: - Не знаю.
Азеф: - Жандармского офицера?
Савинков: - Не знаю.
Азеф: - Партийного товарища?
Савинков: - Не знаю.
Азеф: - Ты, кажется, говорил, что есть еще показания, верно из полицейского источника?" Я ответил опять - Не знаю."7
Вопрос,который до сих пор остается без ответа, - каким путем Азеф догадался, что те новые показания, о которых говорит Савинков, исходят от Лопухина? Николаевский считал, "что кто-то из небольшого числа людей, хорошо посвященных в подробности рассказа Бурцева, не сдержал своего слова"8 и сообщил Азефу как имя Лопухина, так и подробности беседы его с Бурцевым. Фигнер прямо называет имя - Савинков, из его "Воспоминаний террориста" видно, что разговоры его с Савинковым "могли навести Азефа на Лопухина"9. Г.Лопатин также указывает на Савинкова и возмущается поведением Бурцева "... разве такие вещи передаются кому-нибудь?"10 Я думаю, что все было гораздо проще, что все участники суда хранили в секрете имя Лопухина, и из разговора с Савинковым Азеф никак не мог сделать такой вывод. Жена Азефа знала о показаниях "важного сановника", для проверки которых Аргунов должен был поехать в Петербург. Понять,что это Лопухин, было несложно даже не обладая умом Азефа. Методом исключения сообразить, что важным полицейским сановником, дающим показания, был Лопухин, было довольно просто. Он уже давно, с 1906 года, вступил на путь разоблачения секретов ДП. Список людей, знавших эти тайны, включал несколько человек, но большинство из них делали служебную карьеру, а другие были на пенсии и очень далеки от революционного мира. Лопухин, наоборот, активно заигрывал с либералами,бывал в редакции "Былого". Обвинитель на процессе Лопухина совершенно справедливо заявил:"Я думаю, что Бурцев поступил очень осмотрительно, остановив свой выбор на Лопухине. Это единственный человек, который мог сообщить ему те сведения, которые были необходимы, и он решил...разыскать во что бы то ни стало Лопухина и добыть от него нужные доказательства"11. Азеф легко сделал такой же вывод. Уж очень был умен - это его и погубило, так как, несмотря на признания Лопухина Аргунову, если бы не поездка Азефа в Петербург и предоставление ложных счетов за меблированные комнаты в Берлине, в которых он якобы останавливался во время этой поездки, фанатичную веру в него эсеров не могли бы сломить никакие доказательства (см.ниже). Уже после своего разоблачения он в письме к А.Герасимову характеризовал свои поступки в это время следующим образом:"Когда Бог хочет наказать кого, то отнимет у него разум"12.
Он был явно выбит из колеи и не в состоянии себя контролировать. Это проявились не только в его позднейшем визите к Лопухину. В журнале "Путь освобождения" (Москва. 1917г.) был опубликован отрывок из воспоминаний известного революционера О.Минора о его случайной встрече с Азефом в это время.13 Встреча произошла накануне отъезда Минора в Россию, куда он поехал во главе группы из 14 революционеров, которая должна была по решению ЦК, воссоздать поволжский комитет партии социалистов-революционеров. Интересно, что согласно воспоминаниям Минора больше всего его уговаривал взяться за это дело Азеф. Он же и выдал эту группу. Герасимов писал, что Азеф ему сообщил о ней "в одном из последних докладов, присланных из-за границы".14 Настроение у Минора в это время было мрачное. "Я понимал, что если Азеф - провокатор, то моя песенка спета, но спета песня и уже уехавших товарищей. И, однако, я не испытывал никаких колебаний".15 И вот, в таком настроении его встретил Азеф и уговорил пойти в кафе. "Беседа сначала не вязалась. Я видел, что ему тяжело начать, что он хочет сказать очень важное, но не решается. Но, наконец, сдавленным голосом, полным отчаяния он спросил меня: - Скажите, что бы вы сделали, если кому-нибудь пришла подлая фантазия бросить вам "такое" обвинение? - Я, конечно, немедленно вышел бы из партии, устранился бы от всяких дел и потребовал бы суда над собой.
- Ну, нет.- Горячо возразил Азеф.- Если бы каждому члену ЦК пришлось бы защищать себя таким образом от всяких клевет, то ЦК не пользовался бы никаким авторитетом. Пусть меня защищает Центральный комитет..."16 Попытки Минора убедить его в своей правоте ни к чему не привели. В кафе собирались русские революционеры. Вскоре пришли и сели за их столик В.Чернов и С.Слетов. Азеф уговорил их уйти, а затем резко сменил тему разговора:
-" Итак, вы окончательно решили ехать?
- Какой же может быть вопрос?
- А я бы вам советовал не ехать. Вас арестуют и повесят.
- Ну, пустяки. За что же меня вешать? Я ведь ничего такого не
делал за что бы вешали.
Беседа длилась до 2-х часов ночи, и все это время Азеф убеждал меня не ехать и, провожая меня до дому, до самой двери все еще продолжал ту же попытку убедить меня".17
Л.Азеф описывает жуткое состояния мужа после возвращения в Париж. Он стал чудовищно подозрителен и даже начал бояться свою жену! Он стал уговаривать ее уехать одной в Швейцарию, а детей оставить с ним. После бегства Азефа (см.ниже) она все время думала о нем. Особенно о последнем периоде их совместной жизни. Иногда ей казалось, что "... он просто хотел удрать вместе с детьми".18 Но по-настоящему она не верила, что Азеф собирался это сделать. Она думала, что он просто ее боялся. "Может быть, у него уже тогда было очень такое подозрительное отношение ко мне, он боялся меня. Он думал, что я что-нибудь знаю и, что я хочу его убить... Он знал, что если я что-нибудь узнаю, то я действительно могу что-нибудь подстроить".19 Особенно страшно было Азефу по ночам: "...вдруг ночью он спрашивает: "ты не спишь?" Но приступы ужаса охватывали его и днем:"...иногда... подойдешь к нему за чем-нибудь, а он вдруг с таким ужасом вскакивает".20
Но несмотря на кошмарные сны, на ежесекундный страх, что его в любую минуту могут убить, причем это могут сделать самые близкие люди, Азеф думал о будущем. Он, видимо, понимал, что придется бежать, но жить в изгнании Азеф хотел красиво. Л.Г.рассказывает, как Азеф через несколько дней после возвращения из Испании переехал в парижскую гостиницу, объяснив жене, что он это делает из-за того, что опасается слежки со стороны агентов ДП за их квартирой. "... в такой ужасный момент этот человек (Азеф) вдруг начинает забирать свои костюмы, ... свой костюм для лаун-тенниса, летний костюм. Это было что-то ужасно нелепое, дикое".21
В скором времени Азеф едет в Петербург к своему начальнику и благодетелю Герасимову. Совершенно неожиданно для него Азеф появился на его "секретной петербургской квартире" в ноябре, прямо с поезда. Вид у Азефа был страшный:"Таким я его еще никогда не видел. Осунувшийся, бледный, со следами бессонных ночей на лице, он был похож на затравленного зверя"22. На этот раз ему было не до острой интересной игры, не до наслаждения опасной ситуацией. На карту была поставлена его жизнь, а ее, в отличие от всех прочих жизней, Азеф очень ценил."Азеф был совсем подавлен и разбит. Он помнил судьбу Татарова и Гапона и сейчас был готов на все, согласен был уехать на край света и вести жизнь Робинзона, лишь бы только спасти жизнь. Сидя в кресле, этот большой толстый мужчина вдруг расплакался: "- Все кончено,- всхлипывая, причитал он.- Мне уже нельзя помочь. Всю жизнь я прожил в вечной опасности, под постоянной угрозой...И вот теперь, когда я сам решил покончить со всей этой проклятой игрой, теперь меня убьют"23. Ничего, кроме отвращения во время этой сцены Азеф не вызывает. Те, кого он посылал на смерть и с той и с другой стороны, вели себя более стойко. Но у Герасимова он вызывает жалость и сочувствие. Оставим их на время оплакивать тяжелую судьбу Азефа и вернемся к другому гостю российской столицы - А.Аргунову.
Очень осторожно он добрался до Москвы. В Москве он заметил за собой слежку и с большим трудом, бросив вещи в гостинице на Тверской, сумел оторваться от нее и уехать в Петербург. Аргунов объясняет эту историю тем, что он встретил З.Жученко.24 Видимо, он был прав, утверждая, что за ним следили из-за Жученко, так как Азеф его имя Герасимову не называл. Приехав в Петербург, партийный следователь стал собирать информацию о Лопухине среди присяжных поверенных и деятелей конституционно-демократической партии. Мы уже выше писали об этом. Отзывы о Лопухине были благоприятными:"В элементарной честности его сомневаться нельзя, и, кроме того, нельзя также сомневаться в его искреннем желании порвать окончательно с бюрократическим миром"25. Таким образом, отзывы о Лопухине, как о человеке были в общем-то, благоприятные, и такого взгляда придерживались, по словам К. (известного кадета), другие видные члены кадетской партии. Аргунов предпринимал и другие попытки собрать некоторые сведения о Лопухине через людей, которые его знали: через его соседа по дому присяжного поверенного Е.Кальмановича и через А.Браудо (о нем см. выше). Характеристика была сходная с теми сведениями, которые дал К., и в целом благоприятная. В этом, объективно говоря, и была его цель - собирать сведения, однако Аргунов был очень недоволен:"Дело по собиранию справок о Лопухине двигалось черепашьим шагом. Результаты получились столь малоудовлетворительными, что я стал сомневаться в целесообразности своей миссии"26.
Может быть, Аргунов считал результаты своей миссии малоудовлетворительными, потому что хотел оправдать своего друга Азефа и не мог переступить через свое резко отрицательное отношение к Лопухину, о причинах которого он сам откровенно писал:"Всплывала невольно и "обида", которую в ряде бесчисленных "обид" вообще причинил мне лично Лопухин, скрепя своей подписью в 1903 году приговор административной ссылки на 10 лет в Якутскую область"27. Одно время Аргунов думал о том, чтобы пойти на дом к Лопухину и побеседовать с ним, "...но это казалось невозможным ввиду условия, поставленного мне судом: обследовать личность Лопухина, а не достоверность самих фактов, переданных им Бурцеву".28 Смущал его и технический вопрос визита к Лопухину:"...прежде всего разговор с Лопухиным. Как это устроить? Предложить свидание? А вдруг откажется? Или согласится и замкнет уста, когда узнает суть моего визита и услышит имя Азефа?" 29 Он уже решил было ехать в Москву, в основном для беседы с шурином А.Лопухина, князем С.Урусовым. Ситуация для Аргунова осложнилась вновь возобновившейся полицейской слежкой, которую он назвал "демонстративной"30. Меняя извозчиков, используя проходные дворы, Аргунов целых два дня скрывался от филеров, и конспиративная квартира, на которой он жил, не была раскрыта. Аргунов приводит очень натянутую,придуманную и искусственную версию этих событий:"Вероятнее всего, что Азеф указал, когда и где меня можно найти, и понятно, почему началась слежка в день его приезда в Петербург. Возможно далее, что, рассчитывая склонить Лопухина в пользу Азефа, генерал Герасимов и компания решили не брать меня, чтобы мне, мало веровшему в обвинение Бурцева, дать возможность уверовать окончательно в ложность всей этой истории и затем внушить эту уверенность и суду. Поэтому меня не брали, а только следили, чтобы быть в курсе моих действий"31.
Каким образом демонстративной слежкой за Аргуновым можно было заставить его "уверовать окончательно в ложность всей этой истории", понять невозможно. Интересно, что полиция так и не узнала имени революционера, который был в Петербурге и беседовал с Лопухиным, и даже сам факт этой встречи не был указан на процессе Лопухина.32 Так что вся история со слежкой выглядит очень загадочно, хотя Азеф и Герасимов находились в такой растерянности, что могли сделать любые глупости. В показаниях Герасимова, прочитанных на процессе Лопухина (он не мог явиться в суд, так как находился в длительном заграничном отпуске) говорилось о том, что еще до того, как к нему явился Азеф, он слышал о рассказе Лопухина Бурцеву, но "не допускал мысли"33, чтобы Лопухин мог назвать Бурцеву Азефа "и даже вообще иметь какое-то общение с революционерами и что, по всей вероятности, это известный ход со стороны Бурцева"34. Не верил он не из-за тех красивых понятий о преданности престолу и Отечеству, о которых он говорил в своих показаниях и воспоминаниях о предках Лопухина. Он просто не мог себе представить, что бывший директор ДП мог быть до такой степени наивным и не представлять себе, какое может бать наказание за сотрудничество с революционерами, да еще в таком тонком деле. Он заявил Азефу, что тут какое-то недоразумение, что Азеф должен пойти к Лопухину и во всем разобраться. Азефу очень не хотелось идти к Лопухину.35 Во всем, что касалось его собственной персоны, его безопасности, у него был фантастический нюх, кроме того он понимал, что Бурцев говорил правду и не стал бы врать в таких обстоятельствах. Он никогда не заблуждался в людях и знал, что Лопухин его терпеть не может, да Лопухин и не скрывал во время их двух встреч своего отвращения к нему. Азеф был полностью прав. Новая беседа с Лопухиным имела для него катастрофические результаты. Он сопротивлялся давлению со стороны Герасимова несколько дней, но все-таки Герасимову удалось уговорить Азефа пойти к Лопухину.
Если у Лопухина после разговора с Бурцевым могли еще существовать какие-то иллюзии, что этот разговор останется между ними и не будет иметь особых последствий, то к тому времени,когда Азеф 11 ноября появился у него в квартире, он уже знал, что продолжение должно последовать в самое ближайшее время. Через своего "агента по связям" с Бурцевым А.Браудо Лопухин получил бурцевское письмо, отправленное в императорскую публичную библиотеку, то есть по месту работы Браудо.36 Письмо было по прочтении Лопухиным сожжено. По свидетельству прочитавших его Лопухина, Браудо и Кальмановича, в письме звучало отчаяние. Бурцев писал, что суд ему не верит и хочет выслушать от Лопухина подтверждение слов Бурцева, и если Лопухин не подтвердит свои слова, то у обесчещенного Бурцева останется только один выход самоубийство. Лопухин понял, что он попал в сложное положение и на него будет оказано давление со всех сторон с целью заставить подтвердить или отказаться от его признания Бурцеву. Его как аристократа, естественно,покоробила более чем вольное обращение Бурцева с данным им словом.
11 ноября в 10 часов вечера Лопухин сидел в кабинете своей 15-комнатной квартиры и приводил в порядок дела перед отъездом в Москву. Поезд отходил в 23.30. "Жена была в спальне. Она уже легла. Я был один. Я услышал звонок, и затем неожиданно и опережая горничную, которая хотела войти ко мне в кабинет и доложить, ко мне вошел какой-то человек...Я увидел этого человека, но сразу не узнал. Мне надо было подойти, и тут я признал в вошедшем Азефа,которого я видел раньше. Я спросил, что ему нужно. Он говорит: я пришел просить спасти человека. Я спросил, в чем дело, и тогда он рассказал, что партия социалистов-революционеров заподозрила его в агентурной деятельности, что над ним учрежден суд, и что главным свидетелем по этому делу против него является Бурцев, что Бурцев сослался на меня как на лицо, которое берется удостоверить агентурную службу Азефа"37. Азеф сообщил также, что Лопухина могут подвергнуть допросу. Лопухин рассказывал на суде о продолжении разговора:"Я заявил совершенно определенно, что показывать против него в революционный трибунал не пойду. Тогда он обратился ко мне с просьбой о том,чтобы я разрешил ему сослаться на меня перед революционным трибуналом. Я тогда ему совершенно определенно сказал, что если он позволит себе сослаться на меня, то я тогда пойду в революционный трибунал и скажу правду. Он вышел от меня с совершенно определенным ответом."38
В одном пункте рассказ Лопухина о свидании с Азефом и сообщение Азефа Герасимову о том же событии расходятся. А.Лопухин:"Затем, что меня удивило и за что я впоследствии в душе благодарил и Герасимова, и Азефа, это то, что ни тот ни другой не ставили мне вопроса о том, да что же я Бурцеву говорил что-нибудь об Азефе или нет. Оба они отнеслись к этому как к факту для них непреложному. ...Я был бы в очень тяжелом положении, если бы этот вопрос мне был поставлен"39. В показании Герасимова говорится, что Азеф сказал ему,"что Лопухин отрицает свой передаваемый Бурцевым разговор о нем. Герасимов показывал, что во время его посещения Лопухина, Лопухин также заявил ему: "Об Азефе с Бурцевым разговора не было"40. Правда, в своих воспоминаниях, написанных через много лет, нет ни слова об этих его и Азефа вопросах. Видимо, окончательную ясность в этот вопрос вносит письмо Азефа Лопухину, которое Герасимов должен был передать во время встречи с ним 21 ноября, но быстро понял, что лучше этого не делать, чтобы не давать Лопухину столь явной улики против Азефа. "Я очень доволен тем обстоятельством, что вы Бурцеву никогда не говорили обо мне"41. Адвокат Лопухина А. Пассовер пытается в своей речи доказать, что Лопухину такого вопроса не ставили, и все списывает на дьявольское провокаторство Азефа, благо на это все можно списать"(...в своих же интересах решил он (Азеф) не говорить этого, не ставить этого вопроса, а оставить этот вопрос, так сказать, в полутьме. Потом пишет ему письмо, как бы для того, чтобы навстречу забежать вперед и сказать:"Да ведь вы же не говорили этого Бурцеву - вам остается только подтвердить, что вы этого Бурцеву не говорили"42). Но в этом вопросе доказательства одного из лучших адвокатов России очень неубедительны. Лопухин просто не решился, глядя в глаза жалкому,просящему его Азефу, сказать прямо, что он выдал его Бурцеву, то есть фактически подписал ему смертный приговор, и он был вынужден солгать и повторить эту ложь затем Герасимову. На суде же он придумал новое объяснение, что такого вопроса ему не задавали, хотя это было главное, что интересовало Герасимова и Азефа. Может быть, не стоило останавливаться на таком мелком вопросе,но он очень характерен для Лопухина, для всего его в целом авантюристического и легкомысленного поведения.
Выйдя из дома Лопухина, Азеф понял, что совершил одну из самых больших глупостей в своей жизни. К Герасимову он вернулся в состоянии полного отчаяния:"Мы совершили очень серьезный промах... я не должен был туда идти. Лопухин несомненно находится в связи с революционерами, и он передаст им о моем сегодняшнем посещении. Сейчас я окончательно пропал"43. Абсолютно непонятно, как он, думая так, решился написать Лопухину письмо, то есть дать ему письменную улику против себя.
Наказание за глупость последовало быстрее, чем он мог предположить. Лопухин рассказал о визите Азефа Браудо видимо сразу же по возвращении из Москвы,куда он уехал после беседы с Азефом. Тот сообщил об этом Кальмановичу, знакомому Аргунова. Кальманович и Браудо предложили Лопухину встретиться с А.Аргуновым. Непонятно зачем, но Лопухин согласился встретиться с ним. Аргунова известия о посещении Азефом Лопухина "поразило как гром"44. Рассказывая раньше Кальмановичу, что Лопухин интересует их "потому, главным образом, что от его имени идут сведения о крупной провокации в партии",45 он не назвал имени Азефа. Теперь Аргунов вынужден был услышать рассказ Кальмановича о беседе Азефа с Лопухиным:"Я протестовал, плохо переваривая слова Л. (Кальмановича), но чувствовал в них что-то ужасное, неотвратимое"46.
Свидание было назначено в тот же день, в 10 часов вечера, в квартире Кальмановича. Аргунов продолжал оставаться в плену каких-то совершенно фантастических иллюзий, что все это какое-то чудовищное недоразумение, новая дьявольская провокация. Он "бросился" искать Карповича. "А вдруг, думалось мне, Азеф действительно в Петербурге в эти дни, и охранка пользуется этим, чтобы сочинить новый фантастический факт свидания его с Лопухиным"47. Но Карпович разочаровал его, заявил, что Азефа в Петербурге нет, а в отношении попыток Аргунова предупредить его о необходимости быть более осторожным в связи с новыми сведениями об Азефе, просто отмахнулся, заявив, "что это полицейские штуки"48.
Встреча Лопухина с Аргуновым происходила в присутствии Браудо и Кальмановича. Аргунову, перед которым Лопухин нарисовал страшную правдивую картину азефовщины, нужно был бороться с собой, со своим инстинктивным недоверием к бывшему директору Департамента полиции:"Первые мои впечатления от Лопухина были в его пользу, и они росли в эту сторону помимо моей воли и вопреки рассудку по мере того, как шло наше свидание...Лопухин начал свой рассказ со знакомства с Азефом... Развертывающаяся картина азефовщины давила на мозг своей тяжестью; хотелось поймать рассказчика на одном каком-нибудь фальшивом пункте, чтобы, ухватившись за него, отбросить всю эту мистификацию, всю хитроумную сеть его доказательств. Но я не находил ни одной фальшивой ноты в его изложении, ни одной несообразности, нелепости. Все дышало правдой. Я попросил его описать фигуру Азефа. Лопухин несколькими штрихами обрисовал все характерные особенности Азефа:его толстые губы, скуластое лицо, уши, нос, отметил его манеру сидеть, вобрав голову в плечи; даже отдельные части туалета (подробности он не разглядел, так как свидание с Азефом происходило у него в мало освещенной комнате). Передо мной вырастал живой портрет Азефа"49. Все-таки не зря Лопухин столько лет проработал прокурором и директором ДП, он запомнил и описал все характерные черты Азефа и его туалета, хотя свидание происходило в полутемном кабинете.
Аргунов пытался угрожать Лопухину, заявив, что тот берет на себя огромную, страшную ответственность, выступая с обвинениями "против одного из самых видных членов партии"50. Он заявил Лопухину, что не может ему верить и должен "предполагать в его выступлении попытку правительства внести деморализацию в ряды партии"51. Аргунов говорил, что все приведенные Лопухиным факты не имеют объективной цены и что они требуют проверки. Лопухин держался с большим достоинством и отвечал, "что идя сюда и сидя здесь, он ни на минуту не забывал, что встретит недоверие... Он сожалеет...что не может представить объективных доказательств правдивости сообщенных фактов"52. Аргунов предложил Лопухину принять участие в банальной революционно-полицейской провокации. Организовать еще одно свидание с Азефом и дать ему "возможность видеть и слышать все, что будет происходить на этом свидании"53. Лопухин, наверно, про себя брезгливо поморщился и вежливо отказал Аргунову. Но он согласился написать подробно о том, что он только что рассказал, и передать текст Аргунову. Лопухин также согласился встретиться с Аргуновым столько раз, сколько это потребуется. Свидание продолжалось с 10 вечера до 2-3 утра.
Аргунов был в тяжелом состоянии. Другие участники разговора были уверены в виновности Азефа."По выражению лица и поведению Браудо и Кальмановича я видел, что они уже покорены правдой свидетельства Лопухина"54. Но Аргунов продолжал сопротивляться только по инерции. Через много лет он напишет об этом:"Но я еще не сдавался перед правдой"55. Он решил устроить что-то вроде юридической экспертизы полученной информации. Вместе с Кальмановичем он был у адвоката Э.:"...адвокаты, привыкшие к анализу фактов в своей практике защитника, могли мне оказать существенную помощь, к тому же они оба знали и видели Лопухина и, наконец, были менее заинтересованы и менее взбудоражены, чем я, и могли хладнокровно взвесить положение"56. Кальманович и Э. были убеждены, что Лопухин говорит правду, и Азеф - провокатор. Выяснилось, что Э. давно сомневался в порядочности Азефа. "Особенно усилилось это сомнение, когда он встретил однажды Азефа в театре в необычной обстановке. Азеф сидел один в дорогой ложе одетый шикарно; Э.заметил у него перстень или брошку с бриллиантом. Зная, что Азеф - глава боевиков, Э. был удивлен, видя, как боевик сидит открыто, обратясь лицом к публике. Э. тогда же подошел к Азефу и выразил свое недоумение, на что Азеф, хитро подмигнув, сказал что-то о неизбежности для боевика бывать во всевозможных условиях и т.п. Факт казался Э. крайне странным, но он никому о нем не рассказывал"57.
Аргунов уже понимал, что Лопухин говорил правду, но это входило в его сознание, преодолевая огромное внутреннее сопротивление и колоссальное нежелание в это поверить. Он был первым из эсеровских руководителей, который убедился, что Азеф - провокатор, и впечатление у него было такое, что рушился целый мир. Но окончательно он поверит в это чуть позже, а пока в нем "Жило еще какое-то сомнение, колебание и ощущалась какая-то тупость в сознании, вялость в переработке фактического материалаи в способности к окончательным выводам"58. Но Азеф и Герасимов сделали все от них зависевшее, чтобы Аргунов поверил. О свидании Герасимова с Лопухиным мы знаем со слов обоих участников. Они вспоминают его совершенно по-разному. Естественно, в тот момент они оказались врагами, но о чем шел разговор они рассказывают одинаково. Герасимов требовал,чтобы Лопухин не называл Азефа революционерам как провокатора, а Лопухин всячески уходил в сторону.
Итак, в 5 часов вечера 21 ноября. По воспоминаниям Герасимова, Лопухин его сначала не узнал:"Тем дружелюбнее приветствовал меня потом. - А, Александр Васильевич, добро пожаловать. С каким вестями? Не с поручением ли от Столыпина? (Он все еще надеялся, что Столыпин сделает попытку сближения с ним). - Нет, я совсем по частному делу. Я хотел бы с вами поговорить с глазу на глаз"59. Как только Лопухин узнал, что Герасимов пришел по делу Азефа, его тон изменился:"Ах, вы хлопочете по поводу этого негодяя... Он был уже сам у меня. Нет, я ничего не могу и не хочу для него сделать"60. На суде А.Лопухин показывал:"...в сущности, между мной и Герасимовым не было разговора. Герасимов говорил все время. Мне приходилось молчать"61. Запомним это словечко "приходилось". Мы еще вернемся к нему. Герасимов начал с того, что пересказал своими словами письмо Азефа к Лопухину с просьбой не выдавать его революционерам и с подробными объяснениями, как он должен себя вести в случае, если те будут его допрашивать? Интересно, что в показаниях, данных Герасимовым на суде, присутствует много унижающих Лопухина мест, которых нет в воспоминаниях Герасимова. Так, он повторяет показания Лопухина, что он заявил Азефу, что на суд революционеров не пойдет, но добавляет и следующее выражение Лопухина:"...если ему приставят браунинг, то не может быть и речи, что он должен сказать правду, а не лгать,и выбора между ним, Лопухиным, и Азефом не может быть".62 Или другое место из его показаний, когда он уговаривает Лопухина не выдавать Азефа и говорит ему, что Азеф "лично однажды спас ему жизнь, убедив террористов отказаться от плана покушения на него"63. А Лопухин ему отвечает:"Вы знаете,? как Министерство со мной поступило. - Уволило без пенсии"64. В своих мемуарах через много лет, когда Лопухин уже умер, Герасимов приводит другой его ответ:"Это обычная ложь Азефа! - воскликнул Лопухин. - Он врет".65 Мы уже выше писали, что Лопухин долго объяснял с помощью свидетелей, что он сам не подавал на пенсию, так как считал,что он не имеет на нее права. Невозможно представить себе, чтобы он мог сказать такое Герасимову. Получается, что он выдал Азефа, мстя министерству внутренних дел за непредоставленую ему пенсию.
Вторая версия Герасимова куда более правдоподобна. Герасимов решил попробовать воздействовать на Лопухина с другой стороны и взывает к его человеческим чувствам:"У Азефа жена и дети. Ему грозит страшная смерть, если вы сообщите разоблачительный материал его обвинителям"66. Но на Лопухина эта просьба о пощаде не подействовала:"Вся жизнь этого человека - сплошные ложь и предательство. Революционеров Азеф предавал нам, а нас - революционерам. Пора уже положить конец этой преступной двойной игре"67. Видимо, Лопухин выражался не столь категорично. Он говорит в своих показаниях:"...я ему заявил, что считаю его явку ко мне и объяснение совершенно лишними и просил бы меня оставить"68. Герасимов, видя, что он ничего не добился, а только ухудшил положение своим визитом, решил заговорить на языке угроз. В своих воспоминаниях он писал о том, как он обратился к Лопухину:"Вы знаете о деятельности Азефа за время вашей работы в Департаменте; все, что вам известно, является служебной тайной. Вы не можете раскрыть этой тайны революционерам. Насколько я знаю, революционный суд хочет вызвать вас в качестве свидетеля. Если вы появитесь на таком суде, то тем самым примете на себя бремя вины за убийство Азефа и совершите тяжкое нарушение служебной тайны"69. В своих показаниях на суде он заявил, что сказал Лопухину: "Я буду знать, даст ли он показание по делу Азефа"70, - но он считал, что в этих речах Лопухин не мог усмотреть для себя угрозы. Лопухин, однако, просто испугался. Этот страх чувствовался еще через несколько месяцев, когда он говорил на суде о впечатлении, произведенном на него визитом Герасимова:"Довольно трудно передать тон этого разговора, но так, как он со мной говорил,можно говорить только в арестантском помещении Охранного отделения.Не будь этого разговора в моем доме, не будь я так убежден, что этот человек может из-за угла подослать ко мне убийц, я бы дал ему пощечину... При этом он сказал, что будет знать все то, что будет происходить в Париже на революционном суде и что, конечно, тому лицу,которое будет давать показания, не поздоровится, что против него будут приняты все исключительные меры"71. Нам кажется, что Лопухин несколько преувеличил те угрозы, которые он услышал от Герасимова.
Но шок от визита Герасимова и его ультимативно угрожающего тона привел к диаметрально противоположным результатам: Лопухин тут же сообщил А.Браудо о визите Герасимова. Браудо вспоминал:"Лопухин ... очень обеспокоен этим визитом и особенно требованиями генерала Герасимова исполнить просьбу Азефа и отказаться от свидетельства против него. Затем, Лопухин замечает, что за ним следят, и он боится како-то акта со стороны черносотенцев или агентов Герасимова, а потому и принял меры предосторожности".72 Но он не отказывается от своего решения быть свидетелем по делу Азефа. Браудо узнал от Лопухина, что последний в ближайшее время едет в Лондон. Аргунов через своих посредников предложил Лопухину встретиться в Лондоне с представителем партии. 23 ноября Аргунов был у Кальмановича, который сообщил ему, что Лопухин согласен в Лондоне продолжить свои разоблачения. Лопухин просил, чтобы на лондонском свидании присутствовал Савинков. При встрече с А.Аргуновым Лопухин обещал ему написать все, что он знает об Азефе и передать эти записки Аргунову. Но сейчас Лопухин передумал и вместо записок, которые он так и не составил, "чтобы не дать документ в руки полиции и суда"73, он передал Аргунову письмо, адресованное Столыпину, Макарову и Трусевичу. Аргунов рассказывает об этом: "Это письмо (незапечатанное, в 3-х конвертах) он передал мне для прочтения и просит самолично сдать на почту (с целью уничтожить во мне сомнения, что этот документ действительно отправлен)".74
Я не буду приводить всего текста письма Лопухина, которое неоднократно публиковалось. Лопухин описывает визит к нему домой Азефа и Герасимова. "Евно Азеф... обратился ко мне с заявлением, что в партию социалистов-революционеров... проникли сведения о его деятельности в качестве агента полиции, что над ним происходит поэтому суд членов партии, что этот суд имеет обратиться ко мне за разъяснением по этому поводу и что вследствии этого... жизнь Азефа находиться в зависимости от меня.
Усматривая в требовании Азефа в сопоставлении с заявлением ... Герасимова о будущей осведомленности его о ходе ... расследования над Азефом прямую направленную против меня угрозу, я обо всем считаю долгом довести до сведения Вашего Превосходительства, покорнейше прося оградить меня от назойливости и нарушающих мой покой, а может быть и угрожающих моей безопасности действий агентов политического розыска". 75
Главная цель написания этих писем и своеобразного способа их отправки адресатам понятна: Лопухин хотел "закрепить свои свидетельские показания".76 На самом деле, сложно придумать более веские доказательства провокаторства Азефа, чем указание его фамилии в письме, отправленном Столыпину. Не совсем понятно другое. Лопухин, неоднократно говоривший, что он после визита Азефа и Герасимова боится за свою безопасность или, как говорил его защитник А.Пассовер, опасается "за свою шкуру"77, видимо решил, что публичное обращение к Столыпину будет гарантией его безопасности. О том, что, передавая свои письма через революционеров, он делает их известными всему миру и дает стопроцентные улики ДП для возбуждения уголовного преследования против себя, он как-то не подумал. Все те же " легкомысленность" и "мальчишеский темперамент", о которых мы уже писали.
Аргунов спешил из России со своей бесценной информацией и попросил А.Браудо отправить письмо по трем указанным адресам; была снята копия для отправки через Финляндию в Париж эсерам. В скором времени, письмо было опубликовано в газете "Таймсе" и стало сенсацией. Аргунов писал, что он "недоумевал о том, кто это сделал"78. Подозревал он Браудо. И.Гессен считал, что эсеры поручили Браудо "опустить письмо в почтовый ящик и копию отправить в редакцию "Таймса" 79, но я полагаю, что эсеры здесь были ни при чем. Аргунов, уже утративший свою слепую веру в Азефа, но на сто процентов еще не убежденный, меньше всего хотел до окончания следствия публикации писем Лопухина. Мы считаем, что это сделал А.Браудо, тесно связанный с редакциями многих влиятельных газет в Западной Европе, куда он направлял большое количество материала, разоблачающего различные проявления произвола властей в царской России. Видимо, он решился на этот шаг, опасаясь что эсеры могут келейно разобраться с Азефом, не предавая дело огласке. Для избежания этого, помимо отправки письма в "Таймс", Браудо и Кальманович широко говорили в городе о провокаторстве Азефа, и возмущенный этим Аргунов просил их немедленно прекратить эти разговоры.
Браудо сдал письма на почту 24 ноября, адресаты их получили и, как сказано в обвинительном акте по делу Лопухина "... ни в какие канцелярии не передавались, так что ни из чиновников, ни из посторонних лиц никто к ним доступа не имел."80
Роль Браудо и Кальмановича осталась на суде не раскрытой. Лопухин заявил только: "С содержанием этих писем он познакомил двух лиц, назвать которых не желает по соображениям нравственного свойства"81. Петербургское охранное отделение догадывалось, что Браудо был причастен к этому делу, у него был произведен обыск, он даже ненадолго уехал за границу, но все обошлось, и он вскоре вернулся. 30 ноября Лопухин выехал в Лондон, 1 декабря за границу уехал Аргунов.
Примечания.
1. А.Аргунов. Указ. соч. стр. 103.
2. Там же. стр. 104.
3. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 343.
4. Письма Азефа. стр. 161.
5.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.126.Л.33.
6. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 344.
7. ГАРФ.Ф.1.Оп.1.Д.133.Л.47.
8. Б.Николаевский. "История одного предателя. стр.233.
9. В.Фигнер. Указ. соч. стр. 291.
10.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.128.Л.145.
11. Дело А. Лопухина. стр. 92.
12. Письма Азефа. стр. 167.
13. Об этом рассказывает также В.Чернов "Перед бурей". стр. 287-288.
14. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 166.
15. О.Минор. "Освобождение"//Путь освобождения. М.1917. N.1.стр.12.
16. Там же.
17. Там же.
18. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.126.Л.33.
19.Там же.
20.Там же.
21.Там же.Л.35.
22. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 131-132.
23. Там же. стр. 132.
24. А.Аргунов. Указ. соч. стр. 105.
25. Там же. стр. 106.
26. Там же. стр. 106-107.
27. А.Аргунов. "Воспоминания". //Александр Исаевич Браудо. стр.99.
28. А.Аргунов. "Азеф - социалист-революционер". стр 107.
29. А.Аргунов. "Воспоминания" стр. 99.
30. А.Аргунов "Азеф - социалист-революционер". стр. 107.
31. Там же. стр. 108.
32. Суд удовлетворился показаниями А.Лопухина, что он через не названого им приятеля передал приехавшему эсеру "содержание своей беседы с Бурцевым". Дело Лопухина. стр. 26.
33. Там же. стр. 44.
34. Там же.
35. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 133.
36. В.Бурцев. "Воспоминания". стр. 95.
37. Дело А.Лопухина. стр. 46-47.
38. Там же. стр. 53.
39. Там же . стр. 47.
40. Там же. стр. 44-45.
41. Там же. стр. 49.
42. Там же. стр. 108.
43.А.Герасимов. Указ. соч. стр. 133.
44. А.Аргунов. "Азеф - социалист - революционер". стр. 109.
45. Там же. стр. 106.
46. Там же. стр. 110.
47. Там же.
48. Там же.
49. Там же. стр.111-112.
50. Там же. стр. 113.
51. Там же.
52. Там же.
53. Там же.
54.А.Аргунов. "Воспоминания". стр. 100.
55. Там же.
56. А.Аргунов. "Азеф - социалист-революционер.".стр.114.
57. Там же. стр. 115.
58. Там же.
59. А.Герасимов. Указ. соч. стр.133.
60. Там же.
61. Дело А.Лопухина. стр. 53.
62. Там же. стр. 45.
63. А.Герасимов. Указ. соч. стр.133.
64. Дело А.Лопухина. стр. 45.
65. А.Герасимов. Указ. соч. стр.133.
66. Там же.
67. Там же. стр.133-134.
68. Дело А.Лопухина. стр. 53.
69. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 134.
70. Дело А.Лопухина. стр. 46.
71. Там же. стр. 54.
72. А.Аргунов. "Азеф - соц.-рев". стр. 116.
73. Там же. стр. 117.
74. Там же.
75. Дело А.Лопухина. стр. 38-39.
76. Там же. стр. 39.
77. Там же. стр. 108.
78. А.Аргунов. "Азеф - соц.-рев". стр.117.
79. И.Гессен. "Подвижник"//А.И.Браудо. стр. 53.
80. Дело А.Лопухина. стр.16.
81. Там же. стр.20.
Глава 23
СВИДАНИЕ В ЛОНДОНЕ. ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ РАЗОБЛАЧЕНИЕ АЗЕФА.
Аргунов приехал в Париж во многом внутренне убежденный в виновности Азефа. Но передать эту убежденность своим товарищам по партии он не смог, это было, по-видимому, и невозможно, так как те лично не пережили шока от разоблачений Лопухина. Выслушав рассказ о визите Азефа и Герасимова к Лопухину, Савинков, Чернов и Натансон, по воспоминаниям Савинкова, обрадовались: "... впервые мы имели возможность проверить обвинение против Азефа, впервые давалось точное указание места и времени его конспиративных сношений. Мы надеялись, что расследование докажет полную несостоятельность сообщения Лопухина: мы знали, что Азеф в начале ноября поехал в Мюнхен к Н. и, пробыв там дней десять, вернулся в Париж"1.
Но отношение к нему все-таки изменилось, и он это тут же почувствовал. К нему стали относится как к "заподозренному"2. Он иногда появлялся у своих знакомых по партии, но "на заседаниях ЦК он не бывал - его не приглашали."3
Сразу же после встречи с Аргуновым Савинков поехал в Мюнхен. Он надеялся, что чудовищный кошмар, окружавший со всех сторон партию и его самого, наконец, рассеется. "Нам казалось, что на этот раз мы легко установим ошибку Лопухина"4. Но в Мюнхене его ждало большое разочарование. Выяснилось, что Азеф приехал в Мюнхен 15 или 16 ноября и пробыл там всего пять дней. "Азеф был уличен во лжи: он сказал Чернову и Натансону, что пробыл в Мюнхене 10 дней"5.
Лопухин вместе с женой приехал в Лондон 3 декабря 1908 года и поселился в дорогом отеле "Вальдорф" - Отеле. Лопухин стал активно вести переговоры с представителями английского финансового мира (об этом см. выше). Он был очень увлечен этим, но помнил и о другой своей лондонской миссии и охотно встретился с Аргуновым и был готов встретиться с представителями партии, как только они приедут в Лондон. Он, видимо, не сознавал, что оказался в центре одного из крупнейших политических скандалов русской истории начала 20-го века. У Аргунова сложилось четкое мнение, что "... в поведении Лопухина в азефовском деле играло еще, несомненно, отсутствие представления о той тяжелой каре, которую ему готовило правительство. Лопухин не думал о каторге или даже о судебном процессе, надеясь, что правительство не пойдет на открытый скандал. Вместо судебной кары ему мерещились черносотенцы, подосланные ему Герасимовым для уничтожения его, Лопухина, из-за угла"6. Рассказывая Аргунову о "таинственной слежке за ним" в Петербурге, о "подозрительных телефонных сношениях"7, Лопухин вызвал у него невольную улыбку. Он даже как-то сказал, "что ему, бывшему начальнику Департамента полиции, не пристало быть настолько наивным в этой области"8. Мы уже неоднократно писали о легкомыслии, наивности Лопухина, Аргунов считает, что этими качествами "объясняется та сравнительная храбрость, с которой Лопухин вел с нами сношения".9
Беседа Аргунова с Лопухиным, происходившая во внутреннем зимнем саду в отеле "Вальдорф", была довольно продолжительной. Лопухин много рассказывал о прошлом, о приемах у Николая II, об Азефе. Собеседники весело вспоминали, как Лопухин "послал" Аргунова в Якутск. Лопухин даже заявил Аргунову, что если лондонского свидания окажется недостаточно, то он готов приехать в любое время в любое место, когда его пригласит Аргунов: "Причем мы признали наиболее подходящей для свидания территорию Финляндии"10. Новые приятели тепло расстались и договорились встретиться после приезда Савинкова и Чернова, но те все не приезжали. Аргунов не мог понять в чем дело, но в это время Савинков в Мюнхене проверял тамошнее алиби Азефа. Лопухин должен был уехать из Лондона 10 декабря, время шло, и Аргунов волновался, что Савинков с Черновым могут опоздать. Волнения Аргунова понятны, удивляет другое, что так же нервничал Лопухин, ему явно хотелось сыграть свою роль до конца.
Савинков и Чернов приехали в Лондон 10 декабря, в день отъезда Лопухина. "Это была крупная ошибка с их стороны"11. Прямо с вокзала они вместе с Аргуновым поехали в отель к Лопухину, который вышел принимать дорогих гостей в приемную отеля. Вместе с ним "вышла ... жена Лопухина с явным намерением посмотреть "опасных террористов"."12 Лопухин был занят и договорились, что он приедет к Аргунову. Лопухин приехал за два часа до отъезда. Аргунов очень переживал потом, что времени было мало и все приходилось делать в спешке 13. Но для того, чтобы коллеги Аргунова по партии поняли главное, времени оказалось достаточно. Лопухин рассказал эсерам о своих трех встречах с Азефом и дал портрет Азефа, каким он его запомнил во время последней встречи. Савинков перечислял со слов Лопухина, что конкретно Азеф "осветил" полиции: "... пензенскую тайную типографию, транспорт нелегальной литературы в Лодзи, террористическую группу Серафимы Клитчоглу в Петербурге, поездку в Россию Слетова в 1904 году, нижегородский съезд боевой организации в 1905 г. и многое другое. Лопухин сказал, также, что, по его сведениям, Азеф был наиболее крупным провокатором в партии социалистов-революционеров: в последнее время он получал до 14 тыс. рублей в год"14.
Лопухин на следствии и на суде признал факт лондонской встречи и того что он подтвердил на ней заявление, сделанное Бурцеву, подробно рассказал о последнем визите к нему Азефа, стараясь все же несколько смягчить отрицательное отношение суда к нему, он сказал, что, когда от него потребовали "несколько случаев из деятельности Азефа как агента он, Лопухин, заявил, что для него это тяжело, а для дела не нужно"15. Интересно, что ни Савинков, ни Аргунов ничего не сообщают о тех словах Лопухина, о которых он говорил на следствии. Лопухин сообщил также, что он в беседе с революционерами "выразил желание, чтобы Азеф остался жив, но на это никакого ответа от своих собеседников не получил"16.
Савинков и Чернов были полностью согласны с Аргуновым, что Лопухин говорит правду: "В искренности Лопухина нельзя было сомневаться, в его поведении и в словах не было заметно ни малейшей фальши. Он говорил уверенно и спокойно, как честный человек, исполняющий свой долг"17. Чернов и Савинков, окончательно убедившись, что Азеф - провокатор, находились в ужасном состоянии. Аргунов пишет:"Они... были в таком состоянии, какое я пережил в Питере"18.
После возвращения из Лондона на совещаниях расширенного эсеровского руководства решался вопрос, что делать. "Собрания эти были почти ежедневные, в составе 15-20 человек. Дебатировался вопрос - как быть с Азефом?"19 Большинство собравшихся, в том числе и членов ЦК, за исключением М.Натансона, были убеждены в виновности Азефа, но убеждены своеобразно. Было использовано очень своеобразное словечко: они были убеждены "субъективно"20. Из этого делался вывод, что на основании одних "субъективных" улик нельзя поступать с Азефом как с провокатором, то есть попросту застрелить, так как возможна "роковая ошибка"21 и нужно думать о будущей ответственности "перед судом партии". На большинство влияла также позиция меньшинства, в том числе боевиков, продолжавших слепо верить в Азефа. Особенно фанатичной преданностью Азефу отличалась Э.Лапина (Бела), которую Азеф именно за ее излишнюю экзальтированность долго не хотел брать в БО. В Париж из Петербурга дошли слова Карповича, грозившего, что если партия без суда "расправиться с Азефом", то он "перестрелял бы" всех членов ЦК.22 В партии стали боятся угрозы раскола. М.Натансон показывал партийной следственной комиссии: "Конечно, на нас действовал не страх, что в перестрелке нас убьют, а страх, что будет полный развал партии, что начнется междоусобица".23 М.Натансон в показаниях судебно-следственной комиссии по делу Азефа пытался всячески преуменьшить свою роль одного из главных защитников Азефа, продолжавшего слепо верить в него, когда сомневаться в том, что Азеф - провокатор было уже невозможно. Поэтому он разделить вину с другими: "... кроме Савинкова и невесты Сазонова (Прокофьевой), все остальные боевики стояли за Азефа".24 Натансон говорил, что после Э.Лапиной наиболее страстным защитником Азефа был Н.(Панов): "Быть может чуточку мирнее, но все-таки с большим абсолютным недоверием и крайней ненавистью относился к нам Панов, который считался правой рукой Азефа; тот его прямо нам рекомендовал как будущего своего преемника-организатора".25
Вообще, то состояние полной растерянности, ужаса перед наступающей катастрофой (признание Азефа провокатором), охватившее эсеровское руководство, сильнее всего проявилось в поведении одного из главных руководителей партии, ее патриарха М.Натансона. Чернов писал об этом: "На этот раз, думаю в первый раз в своей жизни, сам старый Марк Натансон растерялся. Зато растерялся до паникерства, до полного паралича воли, до неспособности держаться какого-нибудь решения".26 Из этого состояния Натансон выйдет не скоро. М.Чернавский, приехавший в Париж из Петербурга в начале марта 1909 г., вспоминал, что, беседуя с ним, Натансон все время возвращался к теме Азефа: "Помню Марк Александрович несколько раз в течении разговора повторил: "В партию ввел Азефа не я "27.
Верхушка партии в Париже находилась в каком-то лихорадочном состоянии, нужно было решать, как быть дальше. Решающее собрание состоялось в Париже в середине декабря. В нем приняло участие 14 человек: М.Натансон, В.Чернов, А.Аргунов, Н.Ракитников, В.Фигнер, И.Рубанович, И.Фондаминский, В.Зензинов, М.Прокофьева, Э.Лапина, С.Слетов, Б.Савинков, Г-ский, Н.(Панов). Собрание решало один вопрос - что делать с Азефом. Четыре человека: Зензинов, Прокофьева, Слетов, Савинков - были сторонниками немедленной казни без проведения дальнейшего следствия и допроса. Они считали, что "виновность Азефа... столь очевидна, что обвинение ни в дальнейшем расследовании, ни в допросе не нуждалось."28 Они боялись также, что отсрочка в совершении убийства может привести к бегству Азефа. Кроме того они разделяли общее для верхушки эсеров опасение, что убийство Азефа тяжело отразится на судьбе партийных учреждений в Париже, но считали, что, если с ним расправиться немедленно, ЦК не будет скомпрометирован. Большинство было решительно против, они опасались, что ликвидация Азефа приведет к расколу партии: "... многие из партийных, в особенности боевых работников, будут считать, что Центральный комитет совершил преступление".29 Они также боялись репрессий со стороны французских властей: "Казалось, что убийство в Париже человека повлечет за собой огромные репрессии для всей эмиграции, даст в руки русского правительства оружие разделаться при содействии французского со своими врагами"30. Были и еще мнения: Э.Лапиной, остатки слепой, фанатичной веры Натансона в Азефа, особая точка зрения Рубановича, стоявшего за долгое, тщательное расследование, "чтобы ни интересы правосудия, ни интересы партии не пострадали".31
Интересно, что немедленно убить Азефа как бешеную гадину предлагали четыре человека - все русские, а сохранившими какие-то остатки веры в него, оказались евреи: Лапина, Натансон, Рубанович. Для социалистовреволюционеров - русских и евреев - дело Азефа было величайшим позором партии, для некоторых из них, например, Савинкова - крупнейшая личная катастрофа. Тем сильнее русские революционеры хотели смерти предателя. Но у революционеров-евреев, даже полностью ассимилированных, где-то в глубине души оставалась гордость за сына бедного еврейского портного, ставшего живой революционной легендой, организовавшего убийство крупнейших антисемитов в России - Плеве, великого князя Сергея, и им от этой легенды было трудно отказаться. Были, конечно и русские, например, Карпович, продолжавшие страстно верить в Азефа. Карпович, однако, был в Петербурге и не знал всех обстоятельств дела. Среди евреев вера в Азефа принимала, порой, фантастические размеры. Через много месяцев после его разоблачения, когда статьи о его похождениях заполняли страницы всей мировой прессы,Х. Житловский, один из основателей партии социалистов-революционеров, говорил о нем: "Я скорее мог усомниться в себе, чем поверить в то, что Азеф провокатор. Нужно знать, чем для нас был Азеф, чтобы понять это... Я помню, когда-то в Берлине каждый приезд Азефа или Гершуни был для нас светлым праздником. С его именем для нас были связаны самые яркие проявления нашей партии. Кроме того он с такой чуткостью и вниманием относился ко всем нам; так, например, что касается лично меня, он всегда интересовался моими литературными планами и работами, давал советы, практически очень умные, указывая на наиболее подходящие к моменту сюжеты, и все это с такой дружеской теплотой, с такой сердечностью... Разоблачение Азефа казалось мне чудовищной ошибкой".32
В итоге на собрании было принято решение продолжать расследование. Нужно было выяснить у Азефа, где он был 9-13 ноября 1908 г. В то же время было решено начать подготовку его уничтожения - найти в Италии виллу, где его можно было бы убить, не привлекая внимания полиции. Судебно-следственная комиссия по делу Азефа сделает вывод, что основные причины, из-за которых было принято решение не убивать Азефа, а продолжать следствие, Были несостоятельны. Так, по поводу опасения М.Натансона и некоторых членов ЦК, что убийство Азефа может вызвать "развал партии" и "междоусобицу", в решениях комиссии говорилось: "Как ни велико было влияние Азефа в БО, но в ней дух революционной чести остался неприкосновенным".33 Так же были признаны преувеличенными страхи о разгроме французскими полицейскими властями учреждений партии в Париже в случае убийства Азефа. "Главой французского правительства был в то время Клемансо, который едва пожелал бы, да едва ли и мог устроить в угоду русскому правительству гонения на русскую эмиграцию или даже только на одну партию социалистов-революционеров."34
Аргунов с еще одним революционером поехали в Италию искать уединенную виллу. А в Париже продолжалось расследование. Чернов пришел к Азефу и сказал ему, что Бурцев установил слежку за Л.Ратаевым и обнаружил, что Азеф посещал Ратаева 11 ноября в 7 часов утра. Чернов попросил Азефа указать, где он был в это время: "... несмотря на явную нелепость такого указания (что Азеф был у Ратаева) суд может потребовать документального его опровержения".35 М.Натансон со слов В.Чернова рассказывал судебно-следственной комиссии по делу Азефа, что Азеф, услышав требования Чернова,"был очень обрадован".36 Если это правда, то, видимо, Азеф совсем потерял голову, так как доказательства невиновности у него были сомнительные. Ловушка была настолько примитивной, что совершенно непонятно, как Азеф в нее попал, но тем не менее это произошло. В ответ на просьбу Чернова Азеф немедленно предъявил ему два счета: один на имя Лагермана из приличной гостиницы в Берлине с 7 по 9 ноября, а другой на имя И.Данельсона с 9 по 13 ноября из меблированных комнат "Керчь" в Берлине, принадлежавших эмигранту из России Черномордику. На вопрос, почему он переехал в другую гостиницу, Азеф ответил, что в отеле было на 2 марки дороже, чем у Черномордика. Как писал Аргунов: "Для меня лично этот счет отеля Черномордика был как бы собственноручной распиской Азефа в правдивости всех данных Лопухина и всех подозрений".37 Абсолютно не вязалось с обликом Азефа, чтобы он, завсегдатай самых роскошных отелей, переехал в плохонькую русскую гостиницу, настоящий притон, ради экономии в 2 марки. Звучало как дурная шутка для всех, кто его знал. Поражал и сам факт, что Азеф сохранил счета. "Азеф, не знающий обычно счета деньгам, и вдруг такая аккуратность в хранении счета".38 Было очевидно, что счета специально сохранялись в качестве алиби. Эсер В.Фабрикант был послан в Берлин проверить останавливался ли Азеф в этих гостиницах в это время. "На удачную проверку данных в Берлине никто не рассчитывал, так как ясна была трудность произвести таковую"39.
Но Фабрикант блестяще справился с порученным ему делом. Он быстро установил, что Черномордик состоит на службе в Берлинском Полицей-Президиуме и что человек, останавливавшийся в "Керчи", "даже отдаленно не напоминает собой Азефа"40. Он ошибся только в одном: обнаружив за собой слежку Черномордика, он решил, что Азефу стало известна его миссия, и послал в ЦК телеграмму следующего содержания:"Ваши худшие подозрения подтвердились... Дикер знал о миссии Вольдемара".41 Вторая фраза означала, что Азеф знал о поездке Фабриканта. Телеграмма Фабриканта вызвала настоящую панику в ЦК; Натансон вспоминал:"Телеграмма нас совершенно сбила с панталыку".42 Аргунов был вызван из Италии, где он подыскивал подходящую виллу (туда было решено заманить Азефа под предлогом последнего заседания суда ЦК с Бурцевым, на котором Азеф будет "реабилитирован". От этой идеи было решено отказаться 43).
Идея создания алиби при помощи гостиницы Черномордика так же, кстати, как идея визита к Лопухину, окончательно погубившая Азефа, принадлежала Герасимову. Один из самых талантливых руководителей русской полиции своими непрофессиональными действиями погубил своего лучшего агента, которого он искренне хотел спасти.
Азеф в письме Герасимову с профессиональной похвалой отозвался о поведении Лопухина: "Дело дрянь. Все наделало наше посещение приятеля (Лопухина. прим. состав. сборника)... Он рассказал все, что я ему говорил и что Вы ему угрожали. Меня он описал точно: костюм, манеру держаться, лицо - все, все... Словом, он поступил хитро и ловко."44 Он писал о том, как Герасимов старался создать ему алиби:"Но все это могло кончиться не так плохо, а может быть даже и хорошо, если бы удалось установить свое алиби. Но это не удалось. Счет, который Вы прислали, и который я им передал, для alibi оказался очень подозрительным. Меблированные комнаты, где жил ваш субъект "Керчь", русские оказались в их глазах по предпринятому ими расследованию - шпионскими, что там останавливаются только шпионы и подозрительные личности. И что я, как они меня знают, не мог никогда остановиться в Берлине в таких комнатах. (Это конечно правда. Никогда я бы не останавливался в какой-то русской гостинице. Очень неудобно было выбрано.) Описать комнату и указать номер, в котором я жил, я, конечно не мог, (так как не смотря на мою просьбу Вы мне этого не прислали). В этой гостинице моей фотографической карточки не признали."45
Получение телеграммы из Берлина подтолкнуло ЦК на дальнейшие действия. Было решено допросить Азефа, что было поручено Б.Савинкову, боевику Н.(Панову) и В.Чернову. Натансон сообщает, что боевики потребовали, чтобы в допросе участвовал "...их представитель, представитель ныне действующей Боевой, а не старой".46 Так что не проронивший ни слова во время многочасового допроса Панов был, в некотором роде, сторонним наблюдателем, который должен был сделать вывод о виновности или невиновности Азефа. "Было постановлено, что убивать Азефа мы не имеем ни в коем случае права."47 А так как существовала опасность, что у участников допроса могут сдать нервы и кто-то из них пристрелит Азефа, то им было запрещено иметь при себе оружие. Была еще одна причина для этого запрета, довольно искусственная: "... не дать против себя улики в том случае, если бы Азеф устроил им полицейскую западню".48
Судебно-следственная комиссия по делу Азефа сделала следующий вывод: "... при наличии уличающих доказательств и полной уверенности в его виновности революционный трибунал, не имеющий возможности следовать процедуре обыкновенных судов, был нравственно вправе осудить Азефа, не проходя через формальность предъявления ему обвинения. Приговор этого трибунала ни кем не мог быть заподозрен в пристрастии, хотя бы в силу той упорной защиты, которой Азеф пользовался со стороны правящих сфер в партии".49
В семь часов вечера 5 января 1909 г. В.Чернов, В.Савинков, Н.(Панов) были у Азефа. Дверь им открыл хозяин квартиры, отсутствовавший весь день и пришедший за полчаса до них. Беседа проходила в комнате жены.50 В квартире помимо Любови Григорьевны и сыновей были гости, члены БО Н. и С.Лазаркевич, сидевшие вместе с Л.Азеф на кухне, она пыталась прислушиваться, но до неё долетали только отдельные слова. Открыв дверь, Азеф понял, что его ждёт: "Когда он увидел их, он страшно пожелтел".51 Текст беседы был опубликован Б.Савинковым. Остановимся только на некоторых характерных моментах. Савинков и Чернов (Панов все время молчал) начали разговор с предъявления Азефу, в качестве новой улики против него саратовского письма. Вслед за тем они попросили его описать номер в гостинице "Керчь" - Азеф описал его неправильно, и знал,что несет полный бред, но он никогда не был в гостинице и говорил первое,что придет в голову. Но Савинков стал упрекать Азефа в больших просчетах при организации покушения на Дубасова, после чего Азеф сразу воспрял духом, поскольку на самом деле проявил в этом покушении блестящие способности террориста (см.выше). Савинков почувствовал это и вернулся к самому уязвимому месту Азефа - к гостинице "Керчь" и вообще к пребыванию Азефа в Берлине в ноябре 1909 г., а затем он и Чернов перешли к вопросу о визите Азефа к Лопухину. Азеф заволновался. Это было самое слабое его место: "Азеф встает из-за стола. Он в волнении ходит по комнате".52 В.Чернов, главный следователь, решил нанести последний удар: "Мы предлагаем тебе условие: расскажи откровенно о твоих сношениях с полицией. Нам нет нужды губить твою семью. Дегаев и сейчас живет в Америке".53 Видимо, на какой-то миг Азеф заколебался. Он "продолжает ходить взад и вперед. Он курит папиросу за папиросой".54 Чернов продолжает уговаривать его: "Принять предложение в твоих интересах.
Азеф не отвечает. Молчание.
Чернов - Мы ждем ответа".55 Но Азеф уже пришел в себя. Он останавливается перед Черновым: "Он говорит, овладев собой:
- Да...! Я никогда ни в каких сношениях с полицией не состоял и не состою"56
Азефу был дан срок до 12 часов следующего дня, 6 января. Уходя, Савинков с угрозой бросил ему: "Завтра в 12 часов дня мы будем считать себя свободными от всех обязательств".57 После ухода своих гостей Азеф стал лихорадочно готовится к бегству. Он сжег письма, бумаги, кое-что брал с собой. Жене на ее вопрос : "Они считают тебя провокатором?", он ответил, "Да."58 Но даже в такой момент он себя контролировал и объяснил жене почему, он не сказал им, что был в Берлине: "Как я мог сказать им такую вещь. Ведь тогда они поедут в Берлин к директору, и я не получу место."59 Ей это казалось полным безумием, но она верила всему, что он говорил. Из бывших в доме 500 франков 300 он взял с собой, а 200 оставил жене. Он так спешил, что "даже не посмотрел на ребят".60 Азеф описывал свое поведение во время беседы Герасимову: "Я с целью затягивал так, чтобы им пришлось в часа ночи уйти, с тем, чтобы возобновить рано утром опять."61 В 3.30 ночи вместе с женой он вышел из дома. Вещи он заранее отправил из гостиницы в багажное отделение вокзала Сен-Лазар.62 Так что фраза в его письме Герасимову 9 января 1909г. о том, что он "...ушел без вещей и без платья" литературное преувеличение, Азеф хотел получить от Герасимова как можно больше денег. Он не мог поверить, что его ученики оказались такими растяпами и не оставили наблюдателей у его дома. Ему все время казалось, что за ним следят. Л.Г рассказывала об этой ночи: "И вот мы с ним всю ночь, до самого утра бродим по улицам. Это был такой ужас... Какой-то страшно жалкий вид... всё время он оглядывался по сторонам и все боялся, что за ним следят, что они, наверное, сделают так, что за ним будут следить французские шпики, и он не сможет их узнать... И вот так он все ходил, оглядывался, потом зашел в маленький кабачок на Монмартре, когда вышел оттуда, сел на извозчика, и он все оглядывался по сторонам, смотрел, не следят ли за ним. Приехали на вокзал... На вокзале кроме сторожа никого не было. Только один - сторож француз... Но и его он боялся".63 Во время путешествия по ночному Парижу и на вокзале он был уже очень далеко от жены, от детей. Он даже от нее отстранился, когда она захотела его поцеловать на прощание: "Сейчас такое положение, что можно и без этого обойтись".64 Только один раз он вспомнил про жену и подумал о том, что ее ждет в Париже, в центре русской эмиграции, когда станет известно, что ее муж, один из вождей революционного движения - предатель. Он обратился к ней : "...мне бы только отсюда выбраться, тогда мне наплевать на всё, а вот твое положение действительно ужасное."65 В 6 часов утра преданная Люба посадила своего мужа на поезд, отправляющийся в Бордо, там он пересел на другой и поехал приходить в себя в объятиях своей любовницы в небольшой провинциальный городок в северной Германии. Поведение эсеров совершенно непонятно. Почему они не установили наблюдение за квартирой Азефа? Натансон настойчиво старался внушить членам судебно-следственной комиссии мысль, что "... не было необходимого количества людей",66 так как боевики были против любых действий, направленных против Азефа. Но эти заявления беспочвенны. В эсеровской эмиграции в Париже можно было найти достаточное количество людей, готовых беспрекословно повиноваться распоряжениям ЦК, так что можно было легко установить слежку за квартирой Азефа до истечения срока ультиматума - до 12 часов 9 января. Они решили устроить допрос Азефу только из-за страха перед тем, что он может сбежать, узнав о поездке Фабриканта в Берлин. Почему теперь они не подумали об этом? Эсеры в своих воспоминаниях и показаниях следственной комиссии объясняют свое поведение одной причиной: "... атмосфера нерешительности, скованность действий... продолжали царить до самого последнего часа... И все это в совокупности, вся эта атмосфера растерянности, порожденная хаосом, мнений, постановлений, сказалась, конечно, и в отсутствии практических мер на случай допроса и после допроса. Переход от Азефа-товарища к Азефу-провокатору оказался не под силу не для одних только членов ЦК, а и для таких людей, как боевики, которым легче, чем кому-либо было протянуть руку к браунингу, которым легче было разобраться и осуществить практические меры, чтобы заподозренный, но не изобличенный провокатор не ускользнул." 67 Савинков в своем поразительном по щемящей откровенности заявлении судебно-следственной комиссии, которое он просил ни в коем случае не публиковать в окончательном докладе комиссии, всю вину за бегство Азефа взял на себя. Мы приводим полностью текст заявления : "Впоследствии я задавал себе такой вопрос: понимал ли я в то время, ясно ли я давал себе отчет, что из всех товарищей по партии именно на мне и, быть может, на Карповиче лежит обязанность персонально убить Азефа. И я себе ответил, что да, я совершенно ясно эту свою ответственность сознавал. Тогда я задал себе вопрос: почему, собственно, я Азефа не застрелил тут же, на допросе? И вот я вам должен ответить совершенно искренне, как я себе ответил на этот вопрос. Нужно вам сказать, что мои отношения с Азефом в последние годы были очень хорошие, то есть мне они казались очень хорошими. Личной дружбы между нами между нами никогда не существовало, но в моих глазах он был единственным достойным мне товарищем по прошлым боевым делам. И я не ошибусь, когда я скажу, что мое чувство к нему было приблизительно братское.
Когда я убедился в том, что он провокатор, я понял, что в тот момент моё чувство к нему не изменилось, то есть я чувством этого не воспринял. Когда я голосовал в собрании за его убийство, я голосовал чисто логически, лично же я в себе, несомненно, сил его убить в тот момент не чувствовал и на допросе я с ним говорил, зная и понимая, что он провокатор, не так, как если бы я говорил с чужим мне провокатором. Поэтому, я должен сказать Комиссии, что я считаю, что ответственность за побег падает исключительно на меня, что он убежал только потому, что в нужный момент я не нашел в себе сил его убить, поднять на него руку. Вы понимаете, что это очень щекотливый вопрос и что при несколько другом освещении он может принять совсем иной характер. Я это говорю Комиссии потому, что ответственность за его побег я считаю возложенной лично на меня и что именно я больше, чем кто-либо другой, за это отвечаю".68
И все-таки история беспрепятственного бегства Азефа очень загадочна. Когда Савинков рассказал Бурцеву, что эсеры полностью убеждены в его правоте в отношении Азефа, Бурцев попросил Савинкова отдать Азефа ему, на что Савинков торжественно заявил: "Нет, мы его никогда не отдадим, он принадлежит нам."69 И Бурцев добавляет, что он не ожидал, "что эсеры Азефа "упустят", или, как однажды выразился Лопатин, "отпустят".70
Разоблачение Азефа имело огромные последствия для эсеровской партии, последствия, которые трудно переоценить. В русском революционном движении, где вождь партии быстро превращался в живую легенду и наделялся всеми мыслимыми добродетелями, буквально обожествлялся, разоблачение такого живого Бога, каким был Азеф, должно было вызвать и вызвало страшный шок, от которого многие в партии, как и сама партия, уже не могли прийти в себя никогда. Разочарование в идеалах партии, терроре, народничестве, революции, подозрения, направленные буквально против всех эсеровских вождей, стали распространенным явлением среди эсеров. Одним из таких "разочарованных" стал известный эсеровский террорист П.Карпович, боготворивший Азефа. По приезде в Париж Карпович узнал от Чернова всю правду; побледнев, он сказал Чернову: " ... у нас один выход: всем не медля ни минуты, разбежаться в разные стороны, чтобы не напоминать видом своим друг другу о том, что было и о том, что надо забыть навсегда, чтобы можно было как-то еще жить."71 Он уехал в Лондон, прекратив все связи с русскими революционерами эмигрантами и отзывался о них очень резко. Он вспомнил, что когда-то до террора был студентом, попытался вновь начать учиться, но у него ничего не получилось. История с Азефом полностью сломила его, но он хотя бы остался жив. Страстная защитница Азефа - Э.Лапина, дольше всех отказывавшаяся поверить в его виновность, заплатила жизнью за преданность своему кумиру. Крупный сановник, сочувствующий партии, сообщил, что есть женщина - известный член партии, сотрудничающая в охранке, подозрения быстро пали на Э.Лапину. Решили, что она защищала Азефа, как своего коллегу по провокаторской деятельности. По свидетельству В.Бурцева "... обвинения ей были предъявлены в очень резкой форме"72 ,и она покончила жизнь самоубийством. Через несколько месяцев выяснилось, что речь шла о З.Жученко (Гернгросс).
Дело Азефа было одной из причин кризиса, а затем и раскола партии в 1917 г. Я ни в коей мере не хочу утверждать, что это было главной причиной. Но кризис веры в высшее руководство партии в ее высшие органы и в отдельных людей, которые в них состояли, в принципы строения партии, идущие еще от "Народной воли" с ее диктаторской властью Исполнительного комитета, охватил широкие слои эсеров после дела Азефа и ускорил многие центростремительные процессы в партии.
В.Чернов скупо пишет о положении в партии после разоблачения Азефа: "И тут произошел взрыв эмигрантских страстей, дошедших до точки кипения, вакханалия всеобщего смятения и хаоса."73 В Париже день и ночь происходят эмигрантские собрания с необыкновенно бурными обсуждениями и обвинениями. Все задают один и тот же вопрос: как стало возможным, что провокатор столько лет был один из главных руководителей партии? А может быть не только он один? Может быть и другие члены эсеровского руководства тайно сотрудничали с полицией? В осторожной форме такое подозрение высказывал П.Кропоткин. 6 мая 1909 г. он писал Бурцеву: "Между прочим, меня мучит один вопрос: знали ли Чернов и Натансон о том, что Азеф состоит в полиции, и смотрели на него как на своего рода Клеточкина или нет?"74 Донесения заведущего заграничной агентурой ДП в Париже А.Гартинга рисуют фантастическую картину борьбы, обвинений, невероятных предположений, охвативших русскую эмиграцию после разоблачения Азефа. Инициативу в наступлении на ЦК партии взяла в свои руки парижская группа "инициативного меньшинства" во главе с Ю.Делевским и В.Агафоновым. На собрании группы членов партии социалистов-революционеров сторонников ЦК - под председательством И.Фондаминского речь о разоблачении Азефа произнес Чернов."В заключении оратор, говоря, что весь состав ЦК обязан подать в отставку, потому что он должен был знать об этом провокаторе и не знал, со слезами на глазах призывал всех социалистов-революционеров сплотиться и, "начав чистую работу, забыть о той струе грязи, которая протекла на всю предшествующую деятельность партии благодаря Азефу."
Когда Чернов окончил свою речь, председательствующий Фондаминский (Бунаков) и многие из присутствующих плакали, другие сидели с опущенными головами, не произнося ни слова".75 После пятиминутного перерыва оратору начали задавать вопросы, некоторые выступления были невероятными обвинениями членов ЦК. "... правда ли, что Азеф получал 6 тыс. руб. в год от ЦК, и правда ли, что последний устроил побег Азефу на воздушном шаре. На это Чернов возражает, что Азеф получал от ЦК только 125 рублей в месяц и что никаких воздушных шаров для побега не было."76
Еще больше страсти кипели на собраниях группы "инициативного меньшинства", на которых присутствовали сторонники ЦК. Первое такое собрание произошло вечером 14 января. Ю.Делевский рассказал, каким путем группа пришла к выводу о провокаторстве Азефа. Делевский говорил о неких "сверхъестественных способностях подчинять себе людей", которыми обладал Азеф. (Прямо сюжет для теперешних парапсихологов.) В своей речи он заявил: "Стоя во главе Боевой организации, пользуясь полным доверием ЦК, который ему магически будто бы подчинялся, Азеф являлся диктатором, не допускавшим ни автономных групп, ни каких-либо выступлений против него, причем люди, ему не сочувствующие или подозревавшие, роковым образом проваливались".77 На собрании группы 16 января Делевский, "... охарактеризовав влияние Азефа силою его личности, сказал, что члены ЦК находились под его очарованием и его гипнотическим влиянием."78 Делевский подчеркивал выдающуюся роль Бурцева в разоблачении Азефа, во много раз преувеличивал грозившую ему опасность. Так, 14 января, говоря о роли Бурцева, Делевский заявил, что ему "угрожала смертельная опасность, так как будто бы в Париж уже прибыли два боевика, решившие убить его".79 16 января Делевский вновь вернулся к этой теме, сказав, "что кроме прибывших для убийства Бурцева боевиков из Петербурга есть еще одна опасность, но это секрет, который он не может пока описать".80
Гартинг в своих донесениях показывал ту бурную обстановку, в которой проходили собрания группы "инициативного меньшинства", например, собрание 16 января. "Это заседание было крайне бурное, неоднократно прерываемое ужасным шумом и криками... Поднялся "Валериан" и произнес резкую речь об обязательном отчете ЦК перед всеми. Речь его была покрыта шумом и криками. Затем внезапно выступил неизвестный социалист-революционер, предложивший покончить с разбором этой грязи, но был прерван страшным шумом.
Максималист Григорий в резкой форме заявил протест против защиты ЦК.
Председатель Агафонов выступил и сказал, что разбор необходим, что это поучение, а кто не хочет участвовать, тот свободен уйти.
Савинков и какой-то старик пытались говорить, но речи обоих были заглушены сильным шумом.
Сухомлинов выступил с крайне резким протестом против ЦК и перешел в левую группу.
Пытался говорить Кузьмин (Граф) про московское и кронштадтское восстания, указав, что и там действовали провокаторы, но был прерван Фондаминским, сказавшим, что такие речи - это настоящий обвинительный акт, и член ЦК, на которого он намекает, работает до сих пор в России."81 По Парижу в эмигрантской среде гуляли самые фантастические слухи о видных членах ЦК, и самые невероятные обвинения легко принимались на веру. Больше всех доставалось Чернову. Гартинг передавал в Петербург содержание этих слухов: "Какой-то маленький чиновник Департамента передавал, что Чернов состоит на службе у правительства, когда производился в Петербурге обыск в редакции "Мысль", Чернов успел будто бы скрыться, выскочив из окна, после чего немедленно отправился на свидание с каким-то крупным правительственным лицом. На каком-то свидании был замечен в форме пристава переодетый Чернов."82 И кто-то верил, что член ЦК партии, даже если он сто раз сотрудничает с полицией, будет ходить на свидание, переодетый приставом.
Пожалуй, лучше всего о том, что означало для тысячи людей, разделявших в различной степени народническо-революционные взгляды, разоблачение Азефа, сказал В. Зензинов: "Разоблачение Азефа для всего нашего поколения было резкой гранью, отделившей одну часть нашей жизни от другой. Мы как бы потеряли право на наивность, каждый из нас теперь был вынужден пересмотреть свои отношения к людям, особенно к самым близким... На мир, на жизнь, на людей он заставил нас взглянуть теперь другими глазами.
После разоблачения Азефа и всего пережитого в связи с этим мы были и сами уже другими - исчезла наша наивная доверчивость к людям - холодными глазами смотрела на нас теперь суровая, часто безжалостная жизнь."83
Кризис охватил не только эсеровскую эмиграцию, дело Азефа тяжело переживалось и в России. Здесь, в отличии от заграницы, помимо общих забот о судьбе партии, боялись практических последствий этого скандала, того, что Азеф теперь выдаст все, что он знал. С.Басов-Верхо янцев описывает свои опасения после разоблачения Азефа: "Вдруг в памяти записная книжка Азефа, заполненная адресами. Ждали вестей из Петербурга, там все было спокойно... Уцелели Иванчин-Писарев и А.Брагинский, ведь мог и их погубить Азеф. Здоровы и невредимы такие-то и такие-то. Страшная записная книжка "Ивана Николаевича" молчала."84
Но боялись они совершенно напрасно. Хотя, когда Азеф летом 1908 г. уехал за границу и Герасимов просил его сообщать все интересное (см. выше), и за ним была сохранена колоссальная зарплата в 1000 руб. в месяц, "но по существу это должно было быть не вознаграждение за новые услуги в будущем, а своего рода пенсией за сделанное в прошлом..."85 Герасимов свидетельствует, что писал Азеф редко и ничего интересного не сообщал. После разоблачения Азеф написал Герасимову два письма, первое - на другой день после бегства из Парижа, на которое мы уже ссылались. Никаких разоблачений ни в этом, ни в другом письме нет, Азефу было явно не до того. Он клянчит деньги, заграничные паспорта. Он обращается к Герасимову с довольно своеобразной просьбой:"...сообщите, не лучше ли мне быть при Вас для безопасности и не могли бы Вы меня устроить на какой-либо службе. Конечно, я предпочел бы не в Департаменте полиции или охране, а в каком-либо другом учреждении, лучше всего по инженерной части, то есть заведовать какой-нибудь электрической станцией... Инженер я не скверный."86 Но к этой идее Азеф больше не возвращался, он понимал, что Россия не самое безопасное место на свете. Бояться ему там было кого: не только и не столько революционеров, а и руководителей Министерства внутренних дел, которые постепенно, с годами стали понимать, кем был на самом деле Азеф. Революционеров же Азеф вообще особо не опасался, очень низко оценивая их профессиональные качества. В этом письме к Герасимову есть поразительные строки: "Положение трудное, искать будут. Если они догадаются обратиться к частным детективам, то те, пожалуй, может и попадут на след".87
Весной 1909 г. Герасимов уехал в длительный отпуск за границу. Когда он приехал оттуда, он уже не вернулся на работу в охранное отделение. А в скором времени, во многом из-за прозрения в Министерстве внутренних дел в отношении Азефа над головой Герасимова стали сгущаться тучи. Не переписывался Азеф и с другими полицейскими руководителями страны. Так что никакой угрозы для революционеров он уже не представлял.
Последние годы жизни Азефа подробно описаны Б.Николаевским в книгах "История одного предателя" и "Конец Азефа". На страницах этой книги нам еще предстоит несколько встреч с героем, но я отсылаю читателей за основной информацией о жизни Азефа в 1909-1918 гг. к этим работам. Я продолжу свой рассказ о значении дела Азефа как для революционного, так и для правительственного лагеря и о попытках Бурцева устроить из этого дела крупнейший общественнополитический скандал в истории России конца 19 - начала 20 века, то есть сделать из дела Азефа новое дело Дрейфуса.
Примечания.
1. Б.Савинков. Указ. соч. стр.347.
2. А.Аргунов. "Азеф - социалист-революционер." стр. 119.
3. Там же.
4. Б.Савинков. Указ. соч. стр.347.
5. Там же. стр. 347. Как мы уже отмечали выше, в Мюнхен Азеф поехал к инженеру С.Бухало в связи со строительством самолета. Бухало был настолько предан Азефу, что отказался ответить на вопрос Савинкова, был ли у него Азеф, несмотря на то, что Савинков приехал в качестве представителя ЦК. Он твердил, что любые разговоры будет вести только с Азефом и ни с кем другим. Только после того, как Савинков прибегнул к хитрости и заявил, что для защиты Азефа необходимо узнать, был ли Азеф у него в такие-то дни, Бухало согласился говорить. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.123.Л.69.
6. А.Аргунов. "Азеф - социалистов-ревдлюционеров". стр. 120.
7. Там же.
8. Там же.
9. Там же. стр.120.
10. Аргунов был настолько уверен в желании Лопухина сделать все для разоблачения Азефа, что считал, будто-бы теперь Лопухин пошел на участие в провокации, от которой он отказался в Петербурге. "Он пошел бы, я в этом уверен... на устройство свидания с Азефом в присутствии скрытых свидетелей". Там же. стр. 120.
11. Там же. стр. 121.
12. Там же.
13. Там же.
14. Б.Савинков. Указ. соч. стр.349.
15. Дело А.Лопухина. стр.21.
16. Там же.
17. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 349.
18. А.Аргунов. "Азеф- социалистов-революционеров". стр.122.
19. Там же.
20. Там же. стр. 123.
21.Там же.
22. М.Чернавский. Указ. соч. стр. 33.
23. Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа. стр. 87.
24. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.123.Л.63.
25. Там же.Л.62.
26. В.Чернов. "Перед бурей". стр. 286.
27. М.Чернавский. Указ. соч. стр.38.
28. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 353.
29. Там же.
30 А.Аргунов. "Азеф - социалист-революционер". стр.126
31. Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа. стр. 87.
32. Ж. Лонге. Г.Зильбер. Указ. соч. стр. 79.
33. Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа. стр.89
34. Там же. стр. 90.
35. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 349.
36. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.123.Л.63.
37. А.Аргунов. "Азеф - социалист-революционер". стр. 125.
38. Там же.
39. Там же.
40. Б.Савинков. Указ. соч. стр.350.
41. Там же.
42. ГАРФ.Ф.169.Оп.1.Д.123.Л.66.
43. Там же.
44. Письма Азефа. стр.166-167.
45. Там же. стр. 167.
46. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.123.Л.66.
47. Б.Савинков. Указ. соч. стр.354.
48. Заключение судебно следственной - комиссии по делу Азефа. стр.88.
49. Там же. стр.89.
50. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.126.Л.41. Б.Савинков писал, что непрошенные гости прошли в кабинет Азефа, но мы думаем, что Любовь Григорьевна лучше знала расположение комнат в своей квартире.
51.Там же.
52. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 358.
53. Там же.
54. Там же.
55. Там же.
56. Там же.
57. Там же. стр. 359.
58. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.126.Л.41.
59. Там же.Л.42.
60. Там же.
61. Письма Азефа. стр.167.
62. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.126.Л.42.
63. Там же.Л.42-43.
64. Там же.Л.43.
65. Там же.Л.42.
66. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.123.Л.65.
67. А.Аргунов."Азеф - социалист-революционер". стр.128-129.
68. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.133.Л.48.
69. В.Бурцев. "В погоне за провокаторами". стр. 147.
70. Там же.
71. В.Чернов."Перед бурей". стр. 286.
72. В.Бурцев. "В погоне за провокаторами".стр. 156.
73. В.Чернов. "Перед бурей". стр. 286.
74. Письма П.Кропоткина В.Бурцеву. стр. 130.
75. ГАРФ. ф.324. оп.1. д.10. л. 73-74.
76. Там же. л.74.
77. Там же. л.77-78.
78. Там же. л.82.
79. Там же. л. 78.
80. Там же. л.81-82.
81. Там же. л. 77-79.
82. Там же. л.88.
83. В.Зинзинов. Указ. соч. стр.414.
84. С.Басов-Верхоянцев. Указ. соч// Новый мир. 1926.н.10. стр.149.
85. А.Герасимов. Указ. соч. стр.131.
86. Письма Азефа. стр.168.
87. Письма Азефа. стр. 167. М.Алданов писал, о вышеприведенной оценке Азефом своих соратников по террору: "В его словах, собственно, заключалась злая насмешка: Боевая организация обращалась к частным детективам для того, чтобы выследить своего бывшего вождя".М.Алданов. Указ. соч. стр. 197.
Глава 24
ПОСЛЕДСТВИЯ РАЗОБЛАЧЕНИЯ АЗЕФА ДЛЯ РУССКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА Выше мы писали, какие последствия имело дело Азефа для русского революционного движения, партии социалистов-революционеров, террора. Но разоблачение Азефа сильнее, чем вся его предыдущая деятельность, ударило по русскому правительству. Если в отношении эсеровского ру ководства Бурцев вел себя очень сдержанно и не хотел выдвигать никаких необоснованных обвинений ни против партии социалистов-революционеров, ни против отдельных ее членов, то щадить русское правительство или его представителей он собирался менее всего.1 Первые годы после разобла чения Азефа были лучшим периодом жизни В.Бурцева. К нему пришла мировая слава. Газеты всего мира заказывали ему статьи и готовы были платить любые гонорары за право опубликовать Шерлока Холмса русской революции. Он использовал эту возможность для того, чтобы наносить страшные удары по столь ненавистному ему правительству России. Герасимов, который вскоре почувствовал это на своей шкуре их, писал в своих воспоминаниях:"Революционеры, которым деятельность Азефа причинила столько вреда, пытались теперь использовать это разоблачение в своих интересах... Если верить им, то выходило, что Азеф был орга низатором и руководителем всех без исключения террористических покушений, имевших место в России за время с 1902 по 1908 г., и что все эти покуше ния делались ... часто и с прямого одобрения высших руководителей русской политической полиции... Особенно много усилий в этой области потратил В.Бурцев. В течении нескольких лет он издавал за границей специальную газету "Общее дело", в которой почти из номера в номер печатал статьи на тему "Столыпин, Герасимов и Азеф", доказывая, что мы втроем были главными организаторами покушений последних лет".2
Позднее, в 1917 г., в своих показаниях Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства Бурцев заявил: "...ему (Азефу) стали приписывать много, ... мне с первых же дней показалось невероятным то, что он убивал Плеве совместно с Департаментом полиции, что с Герасимовым устраивал цареубийство... Этому я не верил, и, если в некоторых печатных ин тервью cо мной были подобные отдельные мысли, в этом виноват не я, а виноваты репортеры... в моих статьях я никогда не упоминал об этом".3 Но Бурцева явно подвела память, он об этом много и подробно писал и говорил. Но в 1917 г. стратегическая цель уже была достигнута - самодержавие в России пало, и можно было позволить себе роскошь быть объективным.
Либералы и революционеры предприняли атаку на правительство в связи с обсуждением 11 и 13 февраля в Государственной думе запросов социал-демократов и кадетов по поводу разоблачения Азефа и ареста Лопухина. И в том и в другом запросе говорилось об убийстве генера ла Богдановича, Плеве, Сергея Александровича. Социал-демократы ут верждали в запросе номер 51, что это не отдельные явления, а связан ные между собой "эпизоды" в провокационной системе деятельности ДП. Авторы запросов обвиняли правительство в том, что оно осуществляло эти провокации для того, чтобы оправдать свою реакционную политику. Запрос кадетов содержал те же факты, но выводы были более осторожными: "... известна ли правительству, деятельность отдельных его агентов, и какие меры оно предполага ет принять против них." Если левые и кадеты использовали дело Азефа для нападок на правительство, то правые - Столыпин и октябристы - на революцию. С нашей точки зрения, обсуждение в Государственной думе запросов 51 и 52 об Азефе, изложение которых жадно читала вся стра на, развенчивала и тех и других, наглядно показывая, что разницы между обоими лагерями не было, что и правительство, и революционеры были одинаково неразборчивы в средствах, если могли использовать та кую фигуру, как Азеф. Но все-таки престиж русского правительства во всем мире упал необыкновенно низко: газеты на всех языках сообщали пикантные подробности об агенте ДП, который по пору чению властей убивал русских министров и великих князей. Левые депутаты в своих выступлениях рисовали страшную картину: так, социал-демократ Покровский говорил в своем выступлении: "И мы утверждаем, что о готовящемся покушении на великого князя Сергея Александровича знало не только Московское охранное отделение, но и Департамент полиции, потому что в день покушения из Петербурга... Департамент полиции рассылает телеграммы по всей России о немедлен ном аресте Савинкова... именно Рачковский, уволенный Плеве, состав ляет план и организацию убийства Плеве".4
Революционеры утверждали, "что система провокации, система поли тического сыска перешла в настоящее время в систему управления стра ной, что провокация является неотъемлемой частью режима, умирающего самодержавия".5 Но еще больше, чем выступления социал-демократов и эсеров, правительство задевали речи кадетских ораторов, часто направленные лично против Столыпина, особенно О.Пергамента и В.Мак лакова. О.Пергамент напомнил Столыпину его заявление в Госу дарственной думе при обсуждении вопроса о провокациях охранных отде лений во время еврейских погромов: "Я получил всю полноту власти, и на мне лежит вся ответственность". Пергамент заявил по поводу этой фразы Столыпина: "Я утверждаю, что лицо, которое, обязавшись по зре лому размышлению предупредить преступные последствия определенного события, таковых в действительности не предупредило, совершило дея нее по меньшей мере незакономерное. Если Вам угодно было взять на себя ответственность, то потрудитесь в настоящую минуту ее нести".6 Он заявил, что для русского правительства система провокаций - "альфа и омега нашего политического управления".7
Согласно воспоминаниям товарища министра внутренних дел П.Курлова, Столыпин не хотел выступать от имени правительства с ответом на запросы об Азефе. На совещании, в котором участвовали Столыпин, директор ДП А.Макаров и П.Курлов, было решено, что поскольку, как они предполагали, никаких новых фактов в выступлениях ораторов вскрыто не будет, то правительство не должно представлять какие-либо возражения.8 Было решено, что будет вполне достаточно, если выступит Курлов. Но Столыпин был лично задет Пергаментом: "Блестящая речь его состояла из общих фраз, но он в довольно ядовитой форме несколько раз лично задел ми нистра".9 Поэтому Столыпин, ни с кем не посоветовавшись, сам под нялся на трибуну Государственной думы. Его неподготовленное выступ ление было как всегда блистательным. Он четко определил, чего хотят достичь левые либералы своими запросами: "Таким образом, очевидно небезвыгодно продолжать распускать нелепые слухи про администрацию, так как посредством такого рода слухов, посредством обвинения прави тельства можно достигнуть многого, можно переложить, например, от ветственность за непорядки в революции на правительство. Можно... этим путем достигнуть ... упразднения совершенно секретной агентуры, упразднения чуть ли Департамента полиции. Эту ноту я и подметил в речах предыдущих ораторов, надежду на то, что само наивное прави тельство поможет полностью уничтожить преграды для дальнейшего победоносного шествия революции".10
Но Столыпин, слишком доверяя таким своим сотрудникам, как Ге расимов и Курлов, сделал несколько далеко идущих заявлений, о которых он потом очень сожалел. Так, он перечислил все террористические акты, участие в которых инкриминировалось Азефу, и то, что Азеф сообщал о них. Столыпин выступал в Думе:"Я изучал подробно это дело, так как меня интересовало, нет ли в нем действительно улик в соучастии, в попустительстве или в небрежении органов правительства. Я этих данных, указаний и улик не нашел"11. Или, заявляя, что Азеф с близко был связан с боевым делом только после ареста Савинкова, Столыпин сказал: "Интересна дальнейшая его роль. Я утверждаю, что с того времени все революционные покушения, все замыслы ЦК расстра иваются и ни одно из них не получает осуществления."12
Особенно удавались Столыпину концовки его речей. Они вызывали всегда овацию в центре и справа и раздражение слева, где никак не могли примириться с тем, что глава правительства - талантливый оратор. Так было и на этот раз: "Мы правительство, мы строим только леса, которые облегчают вам строительство. Противники наши указывают на эти леса как на возведенное нами безобразное здание и яростно бросаются рубить их основание. И леса эти неминуемо рухнут и может быть задавят и нас под своими развалинами, но пусть это будет тогда, когда из-под их обломков будет уже видно... в главных чертах здание обновленной...свободной от нищеты, от невежества, от бесправия, преданной как один человек своему Государю России".13
Выступая в комиссии по запросам, представитель правых в Думе, граф Бобринский, предлагая отклонить запрос социал-демократов, говорил с иронией: "Что же, по вашему получается, что Столыпин организует сам на себя покушения". Увы, ирония была неуместна. Рухнувшие леса, задавившие Столыпина, были прямым следствием той системы провокаций, которую он так красиво защищал в Думе. Пуля "сотрудника" Богрова, которому буквально вложили в руки револьвер руководители охранного отделения, убившая Столыпина, была лучшим доказательством того, что попытки руководить революцией через охранное отделение - это безумие.
Но пока Столыпин верит Азефу. И если Азеф - ценный сотрудник ДП, то следовательно Лопухин - преступник, выдавший государствен ную тайну, и должен быть наказан за это. С Лопухиным было ре шено расправиться жестоко, видимо для того, чтобы преподать своеобраз ный наглядный урок другим служащим ДП и охранных отделений, кото рые в последнее время стали слишком часто сотрудничать с революцио нерами. Инициатива судебного преследования Лопухина шла сверху. Сто лыпин доложил подробности дела Азефа Николаю II, естественно представив Азефа спасителем жизни императора."Чрезвычайно возмущенный царь приказал начать судебное преследование предателя."14 Но с отда чей Лопухина под суд все было довольно сложно. Курлов доложил Столы пину, что "дело Лопухина не подходит ни под одну статью уголовного уложения"15, и предложил вместо суда наложить на него "самую су ровую административную кару".16 Столыпин, видимо, немного колебался в отношении своего поведения в деле Лопухина. Они были знакомы с детства, были на "ты", принадлежали к одному кругу, и для Столыпина было психологически трудно отдать Лопухина под суд. Но в тоже время он разделял возмущение многих своих сотрудников и считал поступок Лопухина изменой; принадлежность Лопухина к аристократии только уси ливала в глазах Столыпина преступный характер выдачи Азефа.
Эти соображения перевесили все остальные. Позиция царя и Столыпи на была известна высшим чинам министерств юстиции и внутренних дел. Поэтому на заседании под председательством П.Столыпина, в котором участвовали министр юстиции И.Щегловитов, директор ДП А.Макаров, прокурор Санкт-Петербургской судебной палаты П.Камышанский, было ре шено арестовать Лопухина и предъявить ему обвинение по 102 статье Уголовного уложения (принадлежность к преступному тайному сообществу), хотя было совершенно очевидно, что для этого нет никаких оснований. Кого бы Лопухин ни выдал партии социалистов-революционеров, он никогда не был членом этой партии. Вообще, это обвинение очень напоминает зна менитый принцип сталинской юстиции, который очень любил и всячески развивал в теоретических трудах А.Вышинский - принцип анало гии: если властям нужно кого-нибудь посадить, а то, что он совершил не попадает ни под одну из статей Уголовного кодекса, сажают по похожей статье.
Для того, чтобы обеспечить проведение этого процесса с таким сомнительным обвинением что называется "без сучка и задоринки", главой суда, или Первоприсутствующим Особого присутствия правительст вующего Сената, был назначен В.Варварин. Он попал в немилость у госу даря после того, как в качестве сенатора расследовал знаменитую историю с покупкой хлеба, так называемое дело Гурко - Ледваля, в результате чего товарищ министра внутренних дел В.Гурко был предан суду. Николай говорил И.Щегловитому, что он никогда не забудет это Варварину и отказал министру юстиции в утверждении Варварина членом Государственного совета. Щегловитов говорил после этого:"Вот я теперь ищу случая, как бы предоставить Варварину такое дело, чтобы он мог себя реабилитировать".17
Гартинг советовал правительству другой путь борьбы с Лопухиным, куда более современный, видимо, сказалось долгое пребывание в Европе: "Не знаю, можно ли подвергнуть Лопухина судебному преследованию, но печатное освещение его роли лишит революционеров почвы для скандала ими затеваемого и покажет обществу, что правительство, стоя выше подобных нападок, не боится разоблачений бывшего директора Лопухи на,вступившего теперь в союз социалистов-революционеров из личного недовольства и мести".18 Но нужно отметить, что в ряде европейских социалистических газет язвительно писали о том, что "очевидно правительство чувствует себя виноватым в деле Азефа, так как не решается задержать Лопухина. Во всякой стране государственный деятель, выдавший вверенный ему по службе секрет, подвергся бы немедленному аресту и понес бы соответствующую кару".
18 января 1909 г. Лопухин был арестован. Власти приняли чрезвы чайные меры предосторожности, в его аресте принимало участие 40 по лицейских (когда брали опасных террористов, ограничивались значитель но меньшим числом людей). После обыска 15-комнатной квартиры Лопухин был помещен в известную петербургскую тюрьму Кресты. Власти перво начально даже запретили сообщать в прессе об этой истории; петер бургский градоначальник оштрафовал все газеты, перепечатавшие сообщения из иностранной прессы об этом аресте, но через два дня он был вынужден отменить запрет. По городу, как всегда в России в таких случаях, поползли фантастические слухи о том, что Лопухин был арестован за то, что был участником подготовки дворцового пере ворота в пользу брата царя Михаила.19
Варварин прекрасно справился с порученным ему делом.20 Он хорошо провел процесс, старался быть внешне объективным, беспристрастным, не мешал говорить свидетелям защиты, выступать адвокату Лопухина, знаменитому А.Пассоверу, убедительно доказавшему, что, "выбросив за борт Азефа", Лопухин этим "большую услугу оказал России, чем радикаль ным партиям", так как "само собой разумеется, что отныне партия (социалистов-революционеров) не существует. Не может существовать после этого партия, которая терпит таких деятелей, как Азеф. Такая партия немыслима в культурном обществе".21 Он показал, что Лопухина нельзя привлекать за сообщество в преступлениях (за участие в сообществе), "так как в общем преступлении ни телом, ни душой, по букве уголовного положения он не повинен."22 Пассовер стремился строить свою защиту убедительно, но осторожно, ни в коем случае не устраивая полити ческого скандала, по этой причине Пассовер отказался от предложения Бурцева вызвать его на этот процесс в качестве свидетеля, причем Бурцев был готов приехать даже без гарантии, что после процесса его выпустят из России.23 Варварин только один раз снял с себя маску беспристрастного судьи, когда Лопухин, выступая после речи своего защитника с последним словом, стал касаться практических сторон дея тельности ДП и сотрудничества в нем Азефа, в частности, подроб ностей ареста Слетова. Варварин остановил Лопухина, заявив: "Вы при водите новые данные, которые в предварительном следствии не приложены, здесь не проверены... Эти новые данные, которые вы приводите, ника кого отношения к делу не имеют".24 При попытке Лопухина настоять на том, чтобы ему была дана возможность продолжить, Варварин, видимо забыв на время, что он судья, остановил его грубым прокурорским окриком.
Варварин обеспечил вынесение нужного правительству приговора. Как того требовал прокурор В.Корсак, А.Лопухин был признан виновным по 102-ой статье Уголовного уложения, но суд признал, "что в деле имеется наличность уменьшающих вину Лопухина обстоятельств"25, и по этому приговорил его не к бессрочной каторге, как то предусмотрено по 102-ой статье,а "к срочной и назначить таковую на срок пять лет."26 Приговор был необыкновенно жестоким и звучал просто издева тельски. Получалось, что Лопухин должен быть еще благодарен, что его приговорили к пятилетней каторге. Недолюбливавший Лопухина Витте писал: "... над Лопухиным был устроен суд крайне несправедливый, и недаром суд этот называется "судом варвариным".27
Пассовер подал кассационную жалобу в Сенат. Наверху решили, что Лопухин уже достаточно измучен, тем более, что многомесячное пребы вание в тюрьме во многом его сломило, и он, по свидетельству совре менников, выглядел перед судом Сената подавленным и держался гораздо хуже, чем во время первого процесса. Каторга была заменена пятилетней ссылкой в Минусинск. Но провести в ссылке Лопухину пришлось три го да, в 1912 г. он был помилован. Лопухин поселился в Москве, занял должность вице-директора Сибирского торгового банка. Его процесс оставил крайне неприятное впечатление в России и за границей. Это был вынужден признать и товарищ министра внутр.дел П.Курлов, хотя он очень старался выглядеть в своих воспоминаниях либералом, близким сотрудником Столыпина, сторонником равноправия евреев. Реальный Курлов не походил на автора воспоминаний Курлова. Но он был полностью прав, когда писал о впечатлении, произведенном на общество приговором над Лопухи ным: "Такой приговор оказал правительству очень дурную услугу, дав левым партиям возможность не без основания обрушиться на власть за превращение суда в орудие политической борьбы".28
С "предателем" расправились. Но нужно было продолжать делать свое дело, хотя после поражения революции и в особенности после разоблаче ния Азефа, центральный террор фактически сошел на нет, а местный су щественно сократился. Но для работников ДП и охранных отделений борьба с революционным движением вообще, а в особенности с террором, даже с ослабевшим, могла вестись только при помощи тайных сотрудников. В это время создание, сохранение и использование секретной агентуры прев ратилось в основной вид деятельности русской политической полиции. Все крупнейшие авторитеты полицейского мира России - Зубатов, Рачковский, Герасимов, Спиридович - были убеждены в этом и соответственно воспитывали сотни полицейских и жандармских офицеров. В недавно опубликованной инструкции по организации и ведению внутреннего наблюдения, написанной для секретного пользования (она существовала всего в десяти экземпляров, один в ДП, другой в Отдельном корпусе жандармов и восемь у началь ников районных охранных отделений), значение внутренней агентуры оп ределялось следующим образом: "На обязанности лица, ведающего поли тическим розыском, лежит прежде всего приобретение и сбережение внутренней секретной агентуры - единственного вполне надежного средства, обеспечивающего осведомленность.
На приобретение и сбережение внутренней агентуры должны быть направлены все усилия лица, ведающего розыском".29 При таком подхо де поиски нового Азефа становились государственной задачей России. Поэтому, когда в начале 1909г. один из социалистов-революционеров, прибывший вместе с О.Минором в Саратовскую губернию для организации революционных выступлений и в скором времени арестованный вместе со всей группой, А.Петров-Воскресенский предложил свои услуги начальнику Саратовского жандармского управления полковнику Семановскому, а тот сообщил об этом в ДП, то руководство Департамента было очень обрадовано. Попытка получить нового центрального агента в руководстве партии социалистов революционеров, привела к убийству А.Петровым начальника Петербургского охранного отделения полковника Карпова 19 декабря 1909 г.30
В ДП начали понимать, что сотрудники часто сами используют Департамент в революционных целях, а не наоборот. Страшный удар по представлениям многих чиновников и руководителей ДП нанесли мемуары Савинкова, опубликованные в 1910г. в журнале "Социалист-революцио нер". Ряд бывших и работавших в то время сотрудников ДП, и зная многие подробности этого дела, если можно так выразиться, с другой стороны, прочитав эти мемуары вынуждены были признать, что рассказ Савинкова об участии Азефа в убийстве Плеве и Сергея Александровича - страшная для них правда. Бывший начальник Азефа Ратаев охарактеризовал воспоминания следующим образом: "Его исповедь - самая печальная и поучительная повесть, ка кую мне довелось когда-либо читать."31 Только чувством чудовищ ного ужаса, какой стал внушать Ратаеву Азеф, можно объяснить его со вершенно фантастическое предположение, что Азеф был организатором покушения на турецкого султана Абдул-Хамида, совершенного армянскими националистами в июле 1905г.32 Он писал в 1910 г., что Азеф, который на самом деле не знал в то время, откого ему надо больше прятаться от русских террористов или от агентов ДП, способен организовать покушение на царя во время пребывания его в Германии, и совершенно серьезно этого опасался.
К 1910 г. всякая связь между Азефом и ДП была потеряна. Последнее письмо Азефа Герасимову было написано 11 сентября 1909 г. Азеф уже понимает, что его положение изменилось, и ничего не говорит, в отличие от предыдущего письма о возвращении в Россию, не клянчит денег. Основное, чего он просит - помочь ему с переменой фамилии. "Мне абсолютно нельзя будет продолжать свое существование под своим именем - жить же нелегально тоже надолго невозможно".33 Но Герасимов уже ничем не мог ему помочь, а с новым руководством ДП он предпочитал дела не иметь и был полностью прав. Руководители ДП начинают понимать, кем в действительности был Азеф, и, не имея о нем абсо лютно никаких сведений, хотят выяснить его местонахождение. 2 июня 1910 г. вице-директор ДП С.Виссарионов разослал всем начальникам губернских жандармских управлений, начальникам охранных отделений те леграмму следующего содержания: "Департамент полиции, препровождая при сем фотографическую карточку известного Евно Азефа, предлагает Вам установить самое тщательное наблюдение в местности, вверенной вашему надзору за появлением названного лица, в случае обнаружения его взять его в неотступное наблюдение и телеграфировать Департа менту для получения дальнейших распоряжений."34 К действиям в отношении Азефа ДП подталкивал Бурцев, который был полон решимости превра тить дело Азефа в дело Дрейфуса (его собственные слова) и с помощью этого дела свалить правительство Столыпина. Несмотря на разоблачения многих провокаторов, осуществленные Бурцевым после Азефа (крупнейши ми из них были А.Гартинг-Ландезен и З.Жученко), дело Азефа было его звездным часом, и он был полон решимости довести его до конца разоблачить Столыпина как главного покровителя Азефа и добиться его отставки.
В начале 1911 г. он пишет открытое письмо Столыпину с требовани ем предать Азефа суду. Он отправляет письма депутатам Думы с предло жением предъявить правительству запрос по делу Азефа. Он пишет родственникам лиц, убитых террористами под руководством Азефа, в их числе и некоторым великим князьям, например, великому князю Николаю Михайловичу, известному историку; правым журналистам и политическим деятелям: князю Мещерскому, А.Суворину, Л.Тихомирову; тем, кого он считал жертвами Азефа - императору Николаю, адмиралу Дубасо ву. Многие из близких друзей Бурцева считали, что он напрасно всем этим занимается, ничего важного не добьется и никакого ущерба русскому правительству не нанесет. Кропоткин писал ему: "Думать, что, выставив Азефа, как авантюриста, жившего за счет правительства и революционеров, вы свергнете Столыпина... - жестокое заблуждение. Во Франции прекрасно знают: все агенты способны служить "нашим и ва шим", на что есть даже особое слово во французской полиции: "с'est un cochon qui mange a deux rateliers"(это свинья, которая ест из двух корыт). Таких и нужно.
Вообще, дорогой мой Владимир Львович, пережевывая Азефа дело, Вы роняете престиж, завоеванный Вами".35
Так как многие из писем Бурцева никогда не публиковались, мы приводим текст некоторых из них. Копии писем Бурцева нахо дятся в фонде ДП Государственного архива Российской федерации (ГАРФ). Департамент полиции перлюстрировал его письма. В начале марта 1911 г. Бурцев писал одному из депутатов Думы:
"Многоуважаемый депутат!
Надеюсь, Вы получили письмо Азефа - его нельзя опубликовать ра нее субботы, а Вы тем временем соберите в "России" (страховое об щество) Все дополнительные сведения. Дайте мне знать, в чем дело.
Что же касается до моей новой заметки, то давайте ее куда-нибудь в печать, чем полнее используют ее, тем лучше.
Еще раз просьба ко всем. Как относятся к "делу Азефа"? Что можно ожидать? Хотят ли поставить вопрос не об Азефе, а об его укры вателях? Неужели, если Милюков и другие могут заявлять, что верят в то, что Азеф - убийца Плеве, то этого не могут заявить левые депутаты с кафедры. (Думы) и потребовать следствия для определения винов ности: первое - Азефа, второе - азефовцев? Необходимо, чтобы русское общество услышало те же самые обвинения не от меня, а от народного избранника и чтобы все могли это цитировать.
Даже если правительство сумеет вывернуться и на этот раз, то оно подготовит само почву для окончательной схватки.
Отставка Столыпина - вот девиз всех, кто верит в то, что он лгал 24 февраля 1909 г. в Думе, спасал Азефа от суда и прикрывал всех азефовцев, будучи сам Азефом 96-ой пробы.
Неужели никто не хочет так поставить вопрос в Думе?
Готовый к Вашим услугам
В.Бурцев."36
20 февраля 1911 г. Бурцев отправил письмо одному из лидеров ка детской фракции в Думе В.Маклакову.
"Посылаю Вам письмо Азефа. Оно будет здесь опубликовано в чет верг - пятницу, до тех пор его не следует опубликовывать в Петербур ге. Прошу Вас через К., к которому я писал, обратиться к доктору, и он сам даст обстоятельные комментарии к этому письму. Хочу сделать все важное в этом отношении сегодня же. Может быть, Вы это сможете в "России" сделать и без доктора - надо только скорее. Азеф туда писал недавно. Я получил разрешение на опубликование документа, и может быть мы начнем травлю Азефа. Какой-нибудь месяц, месяц с небольшим его видели здесь, где именно и как - сообщу, когда получу разрешение. В понедельник - вторник у меня здесь появится новый печатный листок: "Об Азефе и азефовцах". Очень вероятно, что он выйдет по-французски с предисловием Праслена... Если бы Вы помогли мне, я скорее бы добился этого. Как мы много мог ли бы сделать в этом отношении, но ваш К. ничего не понимает. Не по нимают этого и другие.
... я все дело Азефа свожу, как и следует, к личности Столы пина. Пока он - первое - не даст нам хорошего следствия, и - второе не откажется от своей речи 24 февраля в Государственной думе, до тех пор он будет ответственен за дело Азефа. Будем же европейцами и бу дем требовать его отставки. Вот пока программа для данного момента.
Я слышал, что у Вас готовы 8 запросов об Университете и т.д., вопрос о Столыпине - центральный, потому что это - политический воп рос. Какие же нам нужны новые данные? Да разве то, что и Шмакову, и А.Столыпину, и Пуришкевичу ясно, что П Столыпин 24 февраля 1909 г. врал - не данные? Да всюду, все министерства полетели бы к черту, если бы где-нибудь одна сотая подобного дела. Когда же будет запрос? Правда ли, что Щегловитов назначил следствие по делу Азефа? Неужели никто не может мне собрать точных данных?
Кончаю с приложением копии письма Азефа.
Вена, от 29 июля 1909 г."
В Правление страхового общества "Россия" в Санкт-Петербурге
"Посылаю вам чек на 277 руб. 40 коп. и прошу эту сумму зачислить в уплату страховой премии по моему, Е.Ф.Азефа, заключенному у вас от 1 июня 1901 г. спешному страховому полису на сумму 6 тыс. рублей сро ком на 20 лет. Находясь в данный момент в разъездах, не имею при себе полиса и не указываю поэтому его номера. Премия составляет в год 272 рубля. Посылаю вам несколько больше в счет оплаты пени за два месяца опоздания взноса, срок которого 1 июня. Если бы оказался остаток из присылаемой мной суммы, то прошу вас прислать с квитанцией таковой мне почтовыми марками (русскими). В случае, если пени за просрочку в два месяца превышает 2%, то прошу при присылке квитанции сообщить мне об этом, и я не замедлю вам выслать недостающее. Квитанцию, и пись мо, и остаток прошу выслать моему приятелю по адресу: Германия, Hen.J. Liptscenko; господин Липченко передаст мне ваше письмо.
Копия снята собственноручно с письма Е.Азефа мною В.Бурцевым".37
На дворе стоял 1911 г. Кто такой Азеф ни для кого больше не было загадкой. В ДП зашевелились.
"28 февраля 1911г.
Заведующему заграничной агентурой.
Препровождая при сем секретные сведения Департамента полиции по приказанию товарища министра внутренних дел генерал-лейтенанта Кур лова, просит Ваше Высокоблагородие выяснить личность Липченко, про живающего в Германии по означенному в адресу и установить наблюдение за ним и его персоной.
За вице-директора полковник Еремин".38
Расследование велось и в Петербурге.
"Начальнику Санкт-Петербургского охранного отделения Препровождая при сем секретные сведения по приказанию товарища ми нистра внутренних дел генерал-лейтенанта Курлова, ДП просит Ваше Высоко благородие выяснить и после этого уведомить для доклада Его Превосхо дительству: действительно ли было получено в страховом обществе "Россия" письмо Азефа и застраховался ли последний в названном об ществе".39
Проверка в "России" показала, что письмо Азефа подлинное. У Бур цева почти всегда были хорошие информаторы. В результате про верки в Париж отправляется новое письмо.
"
Совершенно секретно.
Заведующему заграничной агентурой
В дополнение к предложению от 28 февраля за номером 117359 Де партамент полиции уведомляет Ваше Высокоблагородие, что означенное в секретных сведениях заявление Азефа в страховое общество "Россия" действительно было послано, причем, как в этом заявлении, так и в другом, тождественном с этим, последовавшим в 1910 г., указан один и тот же заграничный адрес на имя Липченко.
Уведомляя об изложенном, Департамент полиции по приказанию това рища министра внутренних дел П.Г.Курлова просит Ваше Высокоблагоро дие уведомить, что выяснено Вами в отношении означенного адреса и принять меры к установлению места жительства Азефа.
По выяснении последнего обстоятельства Департамент полиции просит Ваше Высокоблагородие уведомить. Исполняющий обязанности вице-директора С.Виссарионов".40 В Париже провели расследование, и 28 марта 1911 г. был отправлен от вет в ДП, в котором рассказывалось о розысках Азефа, предпринятых конкурентами - революционерами, обгонявшими агентов ДП, так как они направлялись по следу Азефа сразу же после получения информации от Бурцева, а чиновникам ДП еще нужно было снять копии с бурцевских писем, доложить по инстанциям, получить резолюцию руководства и только потом давать указания заведующему заграничной агентурой. По иски Азефа напоминают американский гангстерский фильм о том, как две группы гангстеров или гангстеры и агенты ФБР ищут одного и того же человека, а неуловимый беглец непременно обманывает и тех, и других. Никто из преследователей к Азефу близко не приблизился за исключением случайной встречи на курорте (об это ниже).
"24 марта 1911 г.
Вследствие предписания от 28 февраля за номером 117359 имею честь доложить Вашему Превосходительству, что по собранным сведениям на вилле Quitzow в курортном местечке Westerland-Word на острове Yeget в Германии действительно в июле месяце 1909 г.прожил недели три некий, именовавшийся Яковом Липченко из Ревеля вместе с какой-то жен щиной высокого роста, брюнеткой, лет 28-30. По их словам, они прибыли из Вены. Куда они в 1909 г. уехали и где находятся теперь, никому в Westerland неизвестно, так как они более в эту местность не возвращались. В представленной на вилле фотокарточке Азефа никто не опознал личность легендарного Липченко. По полученным указаниям числа около 20 сего марта на виллу Quitzow заходил какой-то неизвестный еврей, назвавшийся Гутманом, лет около 26-28, высокого роста и осведомлялся, куда уехал в 1909 г. Липченко и где он может теперь находиться, выдавая себя будто бы за друга Липченко, имеющего к нему важное дело. Не получив на вилле Quitzow нужных ему сведений, Гутман навел справки о Липченко в других виллах и оте лях Westerland, тоже безрезультатные, и уехал затем неизвестно куда.
Чиновник особых поручений
Ницца 15/28 марта 1911г."41
ДП требует продолжать расследование и сообщает дополнительные сведения, остается, правда, совершенно неясным, почему руководство департамента их не сообщило в своем первом запросе о Липченко.
"
5 апреля 1911 г.
Совершенно секретно
Заведующему заграничной агентурой.
Вследствие сообщения от 15/28 марта сего года номер 362 Департа мент полиции уведомляет Ваше Высокоблагородие, что проживающая на острове личность под фамилией Яков Липченко может быть сам Азеф или лицо им уполномоченное. Так как на эту фамилию у Азефа имеется паспорт, которым он или лично пользуется или передал означенному вы ше уполномоченному лицу. Таким образом, при наблюдении за этим лицом может явиться возможность обнаружить местопребывания Азефа. Сообщая об изложенном Департамент полиции просит Ваше Благородие о последнем уведомить.
Исполняющий обязанности вице-директора С.Виссарионов."42 Но еще до получения этого письма заведующий заграничной агентурой проводит дополнительное расследование на месте и сообщает о его результатах.
7 апреля 1911 г."
Совершенно секретно
Особый отдел.
Секретный журнал.
Вследствие предписания от 14 сего марта за номером 117446 и в дополнение к донесению ему от 15/28 марта за номером 362 имею честь доложить Вашему Превосходительству, что по собранным на месте сведе ниям лицо, именовавшееся Липченко, проживавшее в июле 1909 г. неко торое время на острове Yeget, с тех пор там более не появлялось и где теперь находится выяснить не предоставляется возможным. Хозяева виллы Quitzow, которым была предоставлена фотокарточка Азефа, не смогли, однако, теперь по прошествии почти двух лет, узнать в этой фото карточке лицо, проживавшее на вилле под именем Липченко.
Приведенные полученные на острове сведения о пребывании там в 1909 г. неизвестного лица, называвшего себя Липченко, совпадают со сведениями, доложенными в телеграмме моей от 19 сентября 1910 г. за номером 163 о проживании Азефа в минувшем году в Берлине и в Вене под той же фамилией Липченко, причем корреспонденцию его посылали на эту фамилию в Берлин до востребования.
По полученным дополнительным сведениям некий Гутман, справляв шийся на вилле Quitzow об адресе Липченко, заявил, что он сыщик и представил рекомендательное письмо от некого "Бартельно из Альтоны близ Гамбурга" будто был "главой агитационного комитета социал-демократов Северной Германии", адресованное каменщику Альвину Кате, организатору и представителю социал-демократической партии на острове Yeget.
Сам Гутман, по его словам, принадлежит к социалистическому "Сою зу германских торговых помощников." Он будто бы обращался к лицам, у которых он собирал справки о Липченко, с просьбой соблюдать осторож ность и не передавать никому о его посещениях и расспросах, так как Липченко является очень серьезной личностью.
Чиновник особых поручений.
Номер 382
Париж, 28 марта/7 апреля 1911 г."43
Не забывал Азефа и Бурцев. Ниже мы приводим его очередное письмо к депутату Думы Никольскому. Письмо полно упреков депутату за не желание обратить внимание на дело Азефа, а также уверенности в воз можности свалить при помощи дела Азефа правительство Столыпина и страстных призывов к депутатам заняться, наконец, этим вопросом и сыграть роль русского Э.Золя.44 Вообще, Бурцев выглядит в этих письмах очень наивным абсолютно уверенным в собственной правоте человеком, который диктаторским тоном поучает своих корреспондентов. Разобла чение Азефа явно вскружило ему голову.
9 апреля 1911 г." Его Превосходительству директору Департамента полиции.
Копия письма, полученного агентурным путем за подписью "Влади мир Бурцев" от 6 апреля 1911 г. из Парижа в Санкт-Петербург на имя члена Государственной думы Никольского.
Многоуважаемый депутат. Получил Ваше пессимистическое письмо. Вы во всем неправы, как неправ Родичев, когда говорил, что дело Азефа правительство никогда не поднимет. Нет, мы заставим его поднять. Когда. Это вопрос только времени, и он более всего зависит от вас, депутатов Государственной думы. Вы обязаны поставить этот вопрос в Думе как можно скорее, ставьте раз, два, три - пока не добьетесь своего.
Вы думаете заставить говорить Столыпина по вопросу об универси тетах и припереть его на них. Вы ошибаетесь - у Столыпина хватит наглости по этим вопросам отговориться.
По вопросу об Азефе у него ни наглости, ни возможности отгово риться не хватит.
Вы все требуете каких то данных по делу Азефа. Да разве такие данные вне судебного разбирательства легко добыть, да, а разве данных для назначения суда мало! А раз будет суд, можно будет на каждом шагу уличить и Азефа, и Столыпина.
В Вашем письме ряд явных неточностей в толковании моих слов. Вы говорите, что я надеюсь усовестить пуришкевичей, и они невольно под держат Вас в вопросе об Азефе. Я говорил иное: я говорил (это даже оправдалось), что можно поставить пуришкевичей и марковых в такое положение, что они гласно признают, что в их глазах Азеф - убийца Пле ве и Сергея. Этого будет достаточно, чтобы они поддержали Вас в Вашем запросе. Вы повторяете обычную фразу, что мы оторваны от России и поэтому не знаем условия общественной деятельности в России и т.д. Да полноте, как можно говорить такие вещи. Мы следим за русской жизнью внимательно, видим наиболее видных деятелей и во сколько раз лучше Вас, питерцев, устанавливаем, что нужно для борьбы с правительством.
Но почему такие выпады против нас... Вы полагаете, что я не при даю значение восьми запросам об университетских беспорядках... Я этого не мог говорить, а я говорил, что при восьми запросах об университе тах (на которые у Столыпина один ответ) ни одного запроса об Азефе, где Столыпин так провалился (и лично, и как представитель власти), что его бить в десять раз лучше, чем по вопросу о студентах, по воп росу об Азефе. Вас поддержит вся европейская печать, да и вся прогрессивная русская печать... Дело Азефа не представляет теперь вопроса - оно ясно для огромного большинства общественных деятелей. При желании Вы будете иметь за собой "толпу", которая будет внима тельно следить за Вами в вопросе об Азефе. Если сейчас Вы не сможете решить этого вопроса, сделайте теперь же репетицию, подсчитайте силы, продемонстрируйте все дело, а завтра Вы сможете решить его.
Ваше выступление сегодня сделает эпоху в деле Азефа, как выступ ление Золя сделало эпоху в деле Дрейфуса. Нельзя ли Вас просить, ре зюмировать суть моего письма по делу Азефа и раздать его тем, кто решится разыграть роль русского Золя.
Я писал по этому поводу Стаховичу, Н.Львову, Маклакову, многим кадетам и т.д. Не повторите ли Вы им мою просьбу? Очень прошу Вас исполнить эту мою просьбу! Сделайте извлечение из моего письма и передайте (лучше лично) все стаховичам. (Вы лучше знаете более подходящих лиц для этого). Что же вам сказать на то, что Вы отрицаете значение сейчас свободного органа за границей? Досадно за вас всех: мало Вам Столыпина. Стоите Вы Столыпина. Если мне в конце концов удастся создать свободный орган, тогда Вы поймете, как плохо Вы понимаете русские дела.
А все-таки за Ваше письмо спасибо. Это голос из России, ошибоч ный голос, но все-таки голос.
Буду очень рад дальнейшим Вашим письмам и письмам всех, кого Вы попросите мне писать.
Готовы к Вашим услугам.
Ваш Владимир Бурцев".45
Мы понимаем, что читателям, видимо, надоели бесконечные повторя ющиеся призывы Бурцева. Но еще одно его письмо мы позволим себе привести. Это письмо великому князю Николаю Михайловичу, как и остальные его письма, было перлюстрировано полицейскими агентами.
" 10/09/1911 г.
Многоуважаемый Николай Михайлович!
С год тому назад я писал Вам в Петербург, но ответа не было. Мо жет быть, письмо не дошло? Или Вы не желаете мне ответить на очень щекотливый вопрос, поставленный Вам?
Я писал Вам и просил Вас даже не во имя Ваших родственных чувств, а во имя интересов Родины вмешаться в дело Азефа. Дело не в том, что Азеф - убийца близкого для Вас лица, оставался до последне го времени на службе русского правительства.
В деле Азефа ярче, чем в каком либо другом деле вырисовывается вся чудовищность настоящего русского режима, немыслимая, недопустимая с точки зрения самого элементарного правопорядка и представляющая страшную опасность и позор для нашей Родины. Азеф - провокатор... в то же время был организатором убийства Плеве, великого князя Сергея и других 25-30 покушений и убийств. Его роль хорошо известна Столыпину, Щегловитову, Герасимову и другим - против него не возбуждается даже юридическое преследова ние. Я послал подробное изложение дела Азефа лично императору Нико лаю , великой княгине Елизавете Федоровне, великому князю Константи ну Константиновичу... И никто даже из тех, чьи близкие были убиты Азефом, на кого устраивал свои покушения он, никто даже не решился поднять вопрос о нем.
Многоуважаемый Николай Михайлович! Все, что я слышал о Вас, поз воляет мне думать, что, быть может, Вы иначе отнесетесь к этому воп росу и подумаете поднять вопрос об Азефе.
Возьмите на себя ту роль, которую в деле Дрейфуса взял на себя Золя.46 Вы обязаны сделать! Это Ваш долг. Иначе история жестоко осу дит Вас. Если Вы пожелаете, я мог бы дать Вам подробное разъяснение дела Азефа. Я в нем принимал самое активное участие с его возникно вения.
Буду обязан Вам за ответ.
Ваш Бурцев."47
Грандиозный, незатухающий скандал с разоблачением Азефа, внима ние к которому проявляла пресса всего мира и из которого Бурцев пытался сделать крупнейший политический кризис, постепенно меняло отношение руководства ДП к использованию секретных сотрудников. Этот скандал, а также дело Петрова показыва ли и руководству министерства внутренних дел, что все его недавние представления о выдающейся роли "внутренней секретной агентуры" - крупная ошибка. Охранные отделения по всей стране еще продолжали вербовать секретных сотрудников и проводить их в цент ральные органы политических партий (крупнейшим подобным агентом был Малиновский, завербованный в мае 1910 г. начальником Московского охранного отделения полковником П.Заварзиным), но той страстной веры в них, какая была у Зубатова, Герасимова или у авторов секретной инструкции 1907г., уже нет. Курлов и Столыпин начинают понимать, что от центральной агентуры больше вреда, чем пользы. "Недопустимой считал я и так называемую центральную агентуру, то есть наличность сотруд ников, которые стояли в центре боевых организаций или, с другой стороны, секретных агентов, имевших непосредственное сношение с Де партаментом полиции".48
Но окончательный удар по всей системе использования внутренних сотрудников, как и вообще по всему русскому политическому сыску, на несло убийство Д.Богровым - тайным сотрудником Киевского охранного отделения - П.Столыпина в сентябре 1911 г.49
Фантастический, неправдоподобный успех замысла Богрова внушил многим государственным деятелям России какой-то мистический ужас пе ред секретными сотрудниками. После скандала с Азефом, истории с Пет ровым - новый скандал с Богровым. Это было уже чересчур. В руко водстве министерства внутренних дел усиливались новые тенденции. Раньше основной путь для борьбы с революцией видели в расширении деятельности и увеличении числа охранных отделений, которые должны были вербовать в больших количествах тайных сотрудников (с 1902 по 1908 г. число охранных отделений увеличилось с 3-х до 31-го, и было создано 8 районных отделений, их деятельность распространялась на несколько губерний), то теперь положение изменилось. Главным проводником новых тенденций стал назначенный в 1913 г.товарищ министра внутренних дел В.Джунковский. Он резко отрицательно относился к охранным отделениям и секретным сотрудникам: "Эти районные и са мостоятельные охранные отделения были только рассадниками провока ции, та небольшая польза, которую они, быть может, могли бы принести, совершенно затушевывалась тем колоссальным вредом, который они сея ли в течении этих нескольких лет".50 Циркуляром министра внутренних дел от 15 мая 1913 г. было ликвидировано восемь охранных отделений, два (Донское и Николаевское) были переведены на статус розыскных пунктов, а осенью того же года были ликвидированы все охранные от деления, за исключением Московского, Петербургского и Варшавского. В феврале 1914 г. началась ликвидация районных охранных отделений. К февралю 1917 г. их осталось только три. Инструкция 1907 г.,проникнутая настоящим культом тайных сотрудников, явно устарела. Составлялись новые инструкции, призывавшие относиться к ним с крайней осторожностью.
Классическим примером нового положения вещей стала история лучшего агента ДП в рядах социал-демократов, любимца Ленина, пред седателя думской фракции социал-демократов большевиков в Государст венной думе Р.Малиновского. Как только В.Джунковский узнал, что Малиновский - агент ДП, он стал требовать его ухода из Думы: "Когда я узнал, что он состоит в числе сотрудников директора Департамента полиции и в то же время занимает пост члена Государственной думы, я нашел совершенно несовместимым одно с другим. Я слишком уважал звание члена Государственной думы и не мог допустить, чтобы членом Государ ственной думы было лицо, состоящее на службе в Департаменте полиции".51 После напряженной борьбы с директором ДП С.Белецким, которая закончилась уходом последнего со своего поста, В.Джунковский добился, чтобы Р.Малиновский сложил с себя звание члена Государственной думы. Февральскую революцию Департамент полиции встретил практически без внутренней секретной агентуры. Может быть, это одно из главных последствий дела Азефа?
Примечания.
1. В своих воспоминаниях о времени сразу после разоблачения Азефа, В.Бурцев писал: "Все ждали, что я выступлю против эсеров и припомню им борьбу со мной из-за Азефа. Многие о меня этого требовали. Но я этого не хотел делать".В.Бурцев."В погоне за провокаторами". стр.148-149.
2. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 136.
3. Падение царского режима. т.1. стр. 302.
4. "Государственная Дума. Третий созыв". Стенографический отчет. Сессия 1. стб. 1375; 1377.
5. Там же. стб. 1381.
6. Там же. стб. 1413.
7. Там же. стб. 1414.
8. П.Курлов. Указ. соч. стр.105.
9. Там же.
10. П.Столыпин. Полное собрание речей в Государственной Думе и в Государственном Совете. стр. 199.
11. Там же. стр. 197-198.
12. Там же. стр. 197.
13. Там же. стр. 205-206.
14. А.Герасимов. Указ. соч. стр.135.
15. П.Курлов. Указ. соч. стр. 109.
16. Там же.
17. Цит. по: С.Витте. Воспоминания. т.3. стр.399.
18. ГАРФ. Ф.324. оп.1. д.10. л.86-87.
19. С. Минцлов. Указ. соч. //На чужой стороне. 1925. н.10. стр. 106.
20.С.Витте. Воспоминания. т.3. стр.400.
21. Дело А.Лопухина. стр. 110.
22. Там же. стр.112.
23. В.Бурцев. "Азеф и генерал Герасимов." стр.221.
24. Дело Лопухина. стр.113.
25. Там же. стр. 5-6.
26. Там же. стр. 6.
27. С.Витте. Указ. соч. т.3. стр.406.
28. П.Курлов. Указ. соч. стр.109.
29. Инструкция по организации и ведению внутреннего (агентурно го) наблюдения.//Из глубины времен. Спб. 1992. стр. 71-72.
30. О деле Петрова см.последние публикации: К.Морозов. "Боевая организация партии социалистов-революционеров в 1909-11гг.и загадки дела Петрова".//"Индивидуальный политический террор в России 19-начало 20 в.// М.1996; К.Морозов "Б.Савинков и Боевая организация ПСР в 1909-1911г//Минувшее//1995.N.18.
31. Л.Ратаев. Указ. соч. стр.139.
32. Там же. стр. 140.
33. Письма Азефа. стр. 178. Хотя В.Бурцев и многие другие были убеждены в обратном.
34. ГАРФ.ф.102,00. оп.316. д.155. ч.3.Л.45.
35. Письма П.Кропоткина В.Бурцеву. стр. 142.
36. ГАРФ.Ф.102,00. Оп. 316. Д.155. Ч.3.Л.46.
37. Там же.Л.47.
38. ГАРФ.Ф.102,00. Оп. 316.Д.155. Ч.3. Л.42.
39. Там же. л.33.
40. Там же. л. 64.
41. Там же. л.65.
42. Там же. л. 75.
43. Там же. л.76-77.
44. В.Бурцев настолько преувеличивал значение дела Азефа, что считал, что оно может иметь в России такой же резонанс и последствия, как дело Дрейфуса во Франции.
45. ГАРФ.Ф.102,00. Оп. 316. Д.155. Ч.3. Л.78-81.
46. Видимо, сравнение дело Азефа с делом Дрейфуса и поиски русского Золя превратились у Бурцева в навязчивую идею.
47.ГАРФ.Ф.102,00. Оп.316. Д.155. Ч.3.Л.103-104.
48. П.Курлов. Указ. соч. стр. 122.
49. Мы хотим рекомендовать читателю публикации, в которых с нашей точки зрения наиболее полно изложены обстоятельства убийства Д.Богровым П.Столыпина: А.Аврех."Столыпин и Третья Дума".М.1968; "Убийство Столыпина".Рига.1990г.//Сборник документов и воспоминаний.
50. Цит. по. Царская охрана и провокация. стр. 54.
51. Протокол заседания революционного трибунала при ВЦК//Дело
провокатора Малиновского. М.1992. стр.189.
Глава 25 ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ АЗЕФА Азеф прекрасно понимал, что его ищут обе стороны. Мы уже писали выше, что он с большим презрением относился к сыскным способ ностям эсеровских боевиков. Б.Николаевский справедливо писал о том, что у него были веские причины не опасаться преследований со стороны ДП, который не станет ни устраивать покушений на него, ни требо вать его выдачи, так как: "все это было связано с таким большим скандалом, что у правительства не могло быть никакой охоты стано виться на подобный путь".1 Тем не менее он понимал, что положение его продолжает оставаться тяжелым. Его бывшие товарищи по партии "поста новили убить его где бы и когда бы его не нашли". Газеты всего мира продолжали писать о нем. Он видел, что интерес к нему не ослабева ет. Эсеры неоднократно получали сведения о том, что Азефа видели в разных частях света. Такими же сведениями был завален ДП. Неудиви тельно, что люди, никогда раньше не видевшие Азефа, под воздействием огромного количества информации о нем часто узнавали его в ком угод но. Но подобные галлюцинации происходили и с близкими товарищами Азе фа по партии. Так, Аргунов рассказывает, как осенью 1911 г. он сидел за столиком вагона-ресторана поезда Берлин-Париж: "Вдруг что-то толкнуло меня и заставило поднять глаза. С противоположного конца вагона на меня смотрело лицо. Лицо Азефа. Затем поднялась толстая (азефская) фигура и быстро направилась к выходной двери. Поборов минуту колебания от неожиданности, я вскочил с места и бросился за господи ном... - я не знал, что я буду с ним делать, - не раздумывал (оружия при мне не было). За дверью господина не оказалось, не было его и вблизи. Я обошел взад и вперед все вагоны, внимательно заглядывая в купе и уборную".2 Остается только добавить, что после своего пани ческого бегства из Парижа в начале января 1909 г. Азеф никогда не был в Париже, который был центром русской эмиграции и, следова тельно смертельно для него опасным местом.
В поисках Азефа немецкие социал-демократы помогали своим русским товарищам. Под руководством К.Либкнехта была создана небольшая группа из русских и немецких революционеров, которая настойчиво искала на шего героя. В августе 1909 г. Либкнехт писал Бурцеву : "Из источника весьма надежного, по некоторым пунктам уже проверенного,... я полу чил сообщение о теперешнем пребывании Азефа и о преемнике Гартинга в Германии. Сообщения, которые может быть дадут возможность установить и схватить этих отъявленных негодяев. Соответствующие шаги уже сделаны".3 Либкнехт ошибся, но группа продолжала действовать в Берлине, в городе, где жил Азеф, и представляла для него большую опасность.
Он понимал, что в вопросе его уничтожения агенты полиции и рево люционеры могут действовать и сообща, используя друг друга. Азеф подумывал о том, чтобы сделать что-нибудь для смягчения гнева това рищей по партии. У него была еще одна причина, побуждавшая его предпринять какие-нибудь шаги в этом направлении, - его семья. Несмотря на все свои похождения, он был примерным семьянином, очень любил жену, а особенно двух сыновей. О скучных супружеских ласках фана тичной революционерки Любы Минкиной он в объятиях прекрасной дамы полусвета Хедвиги Клепфер не особо тосковал. Но ему было очень важно если не вернуть себе, ее уважение (Азеф понимал, что это теперь не возможно), то хотя бы сделать так, чтобы она его меньше презирала и не мешала общаться с детьми. Он писал ей умоляющие письма, где пытался хоть как-то оправдаться; в них чувствуется страдание от разлуки с детьми. Письма, без сомнения, были искренними. Продолжая оставаться прекрасным актером, он, видимо, верил в то, что писал жене: "В глазах всего мира я какой-то изверг, вероятно, человек холодный и действовавший только с расчетом. На самом же деле, мне кажется, нет более мягких людей, чем я. Я не могу видеть или читать людское несчастье - у меня навертываются слезы, когда читаю, в театре или на лице вижу страдания. Это было у меня всегда. Тоже, вероятно, меня считают теперь человеком сребролюбивым, но меньше всего меня когда-либо интересовали деньги, я никогда не придавал им никакого значения."4
Он просит и требует от жены главного: "... не отказать мне в праве знать, что с детьми (во сне часто я их вижу больными, изму ченными, голодными и меня проклинающими - и я схожу с ума), и дать мне возможность для них, для их воспитания что-нибудь сделать. Я ду маю, что пока они не взрослые и не имеют своих убеждений, ты не в праве навязывать им своих и отказать мне в праве о них заботиться, до тех пор, пока они будут сами в состоянии судить своего отца. Пока же, мне кажется, ты бы сделала преступление перед ними, если бы ты навязала им свое решение порвать с отцом".5 Азеф видел во сне жизнь своей семьи такой, какой она была на самом деле. Впрочем, об этом было нетрудно догадатьия и не обладая умом Азефа. Что могло ждать его семью в центре революционной эмиграции - Париже? Любовь Григорьевна с большой горечью рассказывала судебно-следственной комиссии, как изменилось отношение к ней: "... так нельзя относиться к человеку без всякого основания... Это очень грустно, когда мне приходится защищать себя и говорить, что я честный человек, но мне приходится так говорить, потому что, когда меня встречает на улице Х. и бежит от меня, как от зачумленной,... это ужасно!"6 С ней прекратили отношения все прежние друзья и знакомые за исключением В.Чернова. Многие из них сомневались в том, что Л.Азеф действительно не знала кем на самом деле был ее муж. Этот вопрос интересовал также судебно-следственную комиссию. Его задавали многим из тех, кто давал в комиссии показания. Например, Б.Савинкову, который заявил:"Я не настолько её знаю, чтобы сказать что-либо по этому поводу."7 Для абсолютно ничего не подозревавшей о своём муже Любовь Григорьевны это было очень тяжело. Но не легче было и сыновьям Азефа, особенно старшему, которому на следующий день после бегства отца исполнилось 13 лет. Узнав, кем был на самом деле отец, которого он боготворил, мальчик пытался повеситься, его едва успели вынуть из петли. В 1913 г. Л.Г.с детьми уехала в Америку. Они сменили фамилию, но забыть прошлое было трудно. По свидетельству окружающих, младший сын забыл о своём отце и чувствовал себя стопроцентным американцем, а старший продолжал всё время думать об этом и считал, что он не вправе жениться и иметь детей, так как боялся, что его дети могут унаследовать черты характера своего деда. По крайней мере, он так думал в 1922 г. в возрасте 26 лет (более поздних данных о семье Азефа у нас нет).8 Весной 1909 г. в письме жене Азеф впервые говорит о том, что он готов явиться на суд партии:"Я хочу перед тем, как пойду на суд, устроить вас и знать о вас - только тогда я могу умереть с достоинством".9 Но на это письмо, как и на другие его письма жене, не было никакого ответа.
Азефа продолжали, искать, помимо эсеров и охранников был еще один человек, который искал его куда более энергично, чем те и другие вместе взятые - Бурцев.
Азеф очень любил себя. Сейчас у него было много денег, много свободного времени и никаких революционно-охранных забот. Поэтому он много отдыхал и лечился на дорогих курортах. В июле 1902 г. он был в Нейенаре под Наугеймом. Кто-то из отдыхающих его узнал, и в августе 1912 г. Бурцев получил письмо из Наугейма, в котором говорилось о том,что в Нейенаре отдыхает Азеф, указывалось в каком отеле и под какой фамилией. Бурцев тут же передал полученную информацию одному из руководителей партии социалистов-революционеров Н.Ракитникову и заодно попросил у него денег на поездку в Наугейм, так как несмотря на сказочные гонорары, у него никогда не было ни гроша. Но эсеры отказали Бурцеву, Ракитников, посоветовавшись с товарищами по партии, заявил ему: "Эсеры... не могут помогать никому, кто хочет завязать какие- либо сношения с Азефом. Относительно Азефа у них есть определенное решение - убить его."10 Денег Бурцев так и не смог найти, хотя это была не бог весть какая сумма. Эсеровские боевики отправились в Наугейм искать Азефа и ... не наш ли его! Видимо, Азеф не зря презрительно относился к своим товарищам по БО. Без него они не были способны найти человека, зная в каком городе и под какой фамилией он проживает.
Тогда Бурцев решил пойти ва-банк и послал письмо на адрес отеля в этом маленьком городе Нейенаре, где жил Азеф, считая, что если он даже уехал, то может быть оставил адрес, по которому ему будут пе ресылать корреспонденцию. Расчет оказался точным. Это письмо Азеф получил. Бурцев писал, что он хочет увидеться с Азефом и "перегово рить о вопросах чрезвычайной важности", убеждал, что "не может быть никакой мысли о засаде" с моей стороны".11 Бурцев продолжал:"[Если Азеф откажется от свидания]," "то я перенесу все нынешние сведения в печать и, в то же время, отдам их партии эсеров".12 Он назвал города, где они могли бы встретиться. Ответ пришел быстро. Бурцев отправил телеграмму 7 августа, а азефовскую телеграмму получил 8-го. Азеф назначил встречу 15 августа в Франкфурте-на-Майне. Это был одни из тех городов, которые назвал Бурцев, и единственный из предложенных мест, находив шийся в Германии. "Предложение Ваше принято. Оно совпадает с моим давнишним желанием установить правду в моем деле".13 В свою очередь, Азеф также гарантирует Бурцеву безопасность: "Разумеется, и я Вам никакой "засады" не устраиваю".14
Но две договаривающиеся стороны были достаточно опытны и понима ли, что от другой стороны можно ждать чего угодно. Поэтому каждый из участников встречи решил подготовиться к любым неожиданностям. В те леграмме Бурцеву Азеф попросил неделю отсрочки для устройства своих личных дел. Он ликвидировал квартиру, прекрасную Хедвигу отправил к матери. Он решил проследить за приездом Бурцева во Франкфурт и, убе дившись, что он один, оставил ему на главном почтамте письмо, как они договаривались раньше: " Жду Вас сегодня с часу до половины третьего в кафе Бристоль".15 Бурцев предохранялся достаточно баналь но: "Уезжая из Парижа, я в запечатанном конверте оставил полученные письма от Азефа и записку, куда и при каких обстоятельствах еду".16 Просидев с Азефом несколько часов в кафе, он захотел убедиться, что за ним нет слежки: "Я предложил Азефу осмотреть Франкфурт, где раньше никогда не был... Мы пошли сначала пешком. Не обращая на это внимание Азефа, я, зайдя за угол, быстро возвращался назад, и я мог видеть, идет ли кто-нибудь за нами. Слежки за нами, по-видимому, не было".17 Нужно только представить себе неловкую сутулую фигуру Бурцева, чтобы понять, как выглядели со стороны эти меры, вероятно Азеф про себя умирал от хохота.
В общей сложности Бурцев и Азеф пробеседовали 10-12 часов в те чение двух дней. Можно было продолжать беседу и дальше, но у Бурцева как всегда не было денег, чтобы еще остаться во Франкфурте. "Мне на до было остаться еще два дня, чтобы записать рассказы Азефа и так же обстоятельно с ним поговорить. Но, к сожалению, у меня в кармане оста лось, кроме обратного билета 5-6 франков и мне не на что было даже пе реночевать во Франкфурте".18 В самом деле, не у Азефа же Бурцеву занимать деньги.
Причин, заставивших Азефа пойти на это безумно опасное для него свидание (какие могли быть гарантии, что Бурцев приехал один, без эсеровских боевиков?),было несколько желание убедить своих бывших товарищей по партии, что он готов явиться на суд и подчиниться любому его решению, в том числе смертному приговору (он понимал, что это долж но ослабить охоту за ним; письмо Бурцева ему показало, что последний идет по его следу), желание несколько смягчить гнев жены и вымолить у нее разрешение хотя бы раз увидеть детей и чисто психологическая причина, которую подметил еще Алданов: "... инстинкт отчаянного игро ка и непреодолимая потребность в актерстве".19 Азеф очень скучал по той крупной политической игре, которую он вел на несколько фронтов. Карты, биржа, игорные дома не могли доставить ему таких же острых ощущений.
Азеф блестяще сыграл свою роль и выиграл эту партию, где ставкой была его жизнь. Ему удалось убедить своего главного разоблачителя, у которого, казалось бы, в отношении Азефа не должно было быть никаких иллюзий, в том, "что он в то время действительно хотел над собой суда своих бывших товарищей".20 Правда, Бурцев отметил потом: "... он мог и был способен и дальше жить без суда над ним. На это у него, по-видимому, хватало силы воли".21 Ничего кроме улыбки эти фразы Бурцева вызвать не могут. На то, чтобы продолжать вести жизнь бога того рантье в Берлине в объятиях своей прекрасной возлюбленной, у Азефа сил действительно хватало.
Во время беседы с Бурцевым Азеф иногда бывал вполне искренен, это работало на то, чтобы создать у Бурцева образ человека, который хочет "установить правду в ... деле". Так Азеф совершенно искренен, когда говорил о детях: "Я не хочу умереть, не рассказавши правды. Я должен это сделать для моих детей... Они должны знать, кто был их отец. Но прежде, чем ехать к вам на свидание, я сделал духовное заве щание. Я приготовился к смерти... В моем завещании я все деньги оставляю моим детям... Они получат,... - он назвал сумму, кажется 50 тыс. франков... на такую сумму Азеф застраховал себя на случай смер ти".22 Все это очень трогательно , за исключением лишь того обстоятельства, что посмертная страховка была очень небольшой частью состояния крупного берлинского биржевого маклера. Говоря о детях, Азеф продолжал блестяще играть: "Когда Азеф упоминал о детях, глаза его плакали. Но он боролся с собой и не хотел выдать, что он плачет. У него, видимо, едва хватало силы воли, чтобы громко не разрыдаться. Он был в состоянии произносить только отдельные слова... Несомненно это были искренние слезы человека, вынужденного другому признаться в своей тяжелой вине".23
Азефу удалось убедить Бурцева, и это была совершенная правда, что он давно прекратил все сношения с охранкой. К этой теме он возвраща ется и в письме к Бурцеву, написанному после свидания и после проч тения интервью Бурцева о встрече с Азефом:"Ваше указание, что я после бегства из Парижа не имел сношения с охраной потому только, что после ра зоблачения моей роли с правительством я боялся правительства. Это не верно. Я прекратил сношения с охраной потому, что я никогда охранни ком не был, и мне всегда претили эти отношения".24 Азеф, видимо, и сам поверил, когда писал это письмо, что он никогда верой и правдой не работал на Зубатова, Герасимова, не выдавал им своих друзей. Вот та лант перевоплощения, доведенный до совершенства! В своем письме Азеф пишет о другом месте в интервью Бурцева, которое его искренне воз мутило и напугало: "Так же не верно Ваше замечание в этом интервью, что "Азеф дал мне неопровержимые данные, подтверждающие полную осве домленность и причастность правительства ко всем его преступным действиям". Ничего подобного я Вам не давал, а наоборот Вам выяснил, что с восстановлением истины в моем деле у вас уменьшатся шансы на падения на правительство и что это Вас, вероятно, разочарует".25
При всей блестящей игре Азефа его чудовищный цинизм не мог не броситься в глаза Бурцеву: "...Азеф любовался собой и как бы с весами в руках решал, что перевешивает - то ли что он давал охранке, то ли что давал революционерам. В эти моменты аморальность Азефа особенно ярко вырисовывалась для меня. Он, очевидно, совершенно не понимал, что такого взвешивания не может и быть и что предательство не оп равдывается никакими соображениями".26 Не понимал Азеф того, кем его на самом деле считает Бурцев, и того, что даже его привычки выглядят для Бурцева чудовищно. "Я заказал себе бифштекс, а Азеф картошку с капустой. Я его спросил, отчего он тоже не закажет себе бифштекса.
- Я вегетарианец, - ответил Азеф".27
В письме 2-го сентября 1912 г. Бурцеву он выдвигает условия суда над собой.
"1. Суд надо мной должен состоять из старых моих бывших товари щей (которые меня знали), число какое угодно будет назначить. Жела тельно и может быть даже необходимо присутствие В.Бурцева (может быть и судьей). Желательно мне присутствие на этом суде Л.Г.(жены) не в качестве судьи, а человека, который воспоминания обо мне и свои впечатления от этого суда передаст моим детям.
2. Я совершенно подчиняюсь решению, которое вынесет суд, вплоть до смертной казни. В этом случае я только ставлю следующее условие суд должен мне свой приговор объявить, и я его приведу сам в исполне ние в течение 24-х часов, время, которое мне нужно для предсмертных писем, и , может быть, Любовь Григорьевна даст мне свидание с детьми. Само собой разумеется, что суд меня эти 24 часа держит арестованным".28 Это были основные условия Азефа, но, помимо этого, он выставил еще ряд требований, затрудняющих исполнение и вынесение смертного приговора. Например, он написал о том, что если эсеры принимают его условия, "то они свое решение должны публично объявить, напечатать в загранич ной прессе, "Matin"..., и ,может быть, в большой немецкой газете".29 Потребовал он также: "Протоколы заседания суда в случае смертного приговора должны быть напечатаны немедленно после приведения при говора в исполнение." 30 Такая публичность затрудняла осуществление смертного приговора, так как в результате мог произойти разгром центральных учреждений партий в Париже французской полицией. Как мы помним, страх перед этим был одной из причин, вследствие которой эсеры отпустили Азефа из Парижа в начале 1909 г.
Публикация статей и интервью Бурцева об этом свидании вызвала бурную реакцию в России и за границей. Интересно, что все почему-то поверили в искренность желания Азефа явиться на суд. В эсеровских кругах проявились две точки зрения. С одной стороны, партийное руко водство в лице нового высшего органа, созданного после дела Азефа Делегации было настроено решительно против суда. В первую очередь по тому, что оно считало - суд был, приговор вынесен, Азефа нужно ликвидировать и покончить с этим делом. Они также опасались, что на суде могут выявиться какие-то новые нежелательные для партии, обстоятельства. К этому прибавлялось большое озлобление в отношении Бурцева. Фондаминский писал Савинкову: "Мы решили ничего не предпри нимать. Суда никакого быть не может. Бурцев же ведет себя так глупо (он говорит про Азефа - революционер с подлыми средствами) и некор ректно ( не сообщил нам адреса Азефа, что категорически обещал), что мы решили поменьше иметь с ним дело".31 С другой стороны, старые друзья Азефа - Савинков, Чернов - с пеной у рта требовали суда над Азе фом и отстаивали свое право участвовать в нем. Их аргументацию мы приведем в никогда ранее не публиковавшихся письмах, перлюстрирован ных агентами полиции. 19 августа 1912 г. Савинков писал Черно ву: "Дорогой Виктор Михайлович, я прочел статью Бурцева об Азефе в "Matin". Я бы хотел знать, что Вы намерены делать, если ЦК назначит новый суд над Азефом, я написал Илье (Фондаминскому), что считаю себя вправе участвовать в таком суде и просил ЦК допустить меня к этому участию. Мне бы хотелось действовать с вами в этом деле заодно.
Напишите, что Вы думаете о статье и о возможностях суда.
Привет Ольге Борисовне.
Ваш Савинков". 32
Чернов ответил немедленно.
Дорогой Борис Викторович,
Я также только что добыл и прочел статью Бурцева и собирался писать Вам приблизительно в том же духе.
Суд, конечно, необходим. Он необходим формально. Заочный приго вор произносят только при невозможности выслушать подсудимого. Как только эта возможность является, заочный приговор отпадает, и суд рассматривает дело по существу. Иным наш революционный кодекс быть не может.
Считаю, что необходим суд партии. В случае, если бы партия в ли це ее формальных учреждений не захотела бы такого суда, считая не обходимым по крайней мере, суд революционных деятелей, считающих се бя компетентными судить в этом не только партийном, но и огромной важности общереволюционном деле.
Без себя и без Вас я, по существу, такого суда не мыслю. Но если суд назначит партия, то я как "человек из периферии" формальных прав участвовать в нем не имею. Моральное право за мной, но дело "учреждений" превратить это моральное право в формальное или не превратить.
На то, если бы Делегация вздумала бы отказаться от суда, я предложил бы, что бы мы двое вошли в сношение с Бурцевым на предмет организации суда революционных деятелей, причем, однако, по-моему в состав суда могут войти лишь сторонники, а не противники террора. Ничего бы не имел против вхождения в состав суда Бурцева, Лопатина, Фигнер, Кропоткина и т.п. Думаю, что в вопросе о суде возможны боль шие осложнения, а именно, что верховная следственная комиссия, кото рой поручена советом партии ликвидация азефовщины, может предъявить свои права на дело суда над Азефом. Такие права я стал бы оспари вать...33
О статье Бурцева не считаю нужным подробно говорить. Она по сво им приемам уличной, сенсационной прессы много ниже того, о чем гово рят.
Привет Вашей семье и поздравления по поводу рождения сына.
Ваш Виктор Чернов".34
Савинков все больше отходил от партии социалистов-революционеров. Чернов после дела Азефа был выведен из руководящих партийных органов. Поэтому до них доходили обрывки информации. Они чувствовали, что с судом что-то обстоит не так, но боялись в первую очередь того, что суд устроят без них. 28 августа 1912 г. Савинков писал Чернову:
" Я совершенно согласен с Вашим письмом (кроме оценки поведения Рутенберга), но мне неясно следующее.
Если Делегация откажется признать Ваше и мое право участвовать в суде, как намерены Вы поступить в этом случае? Примириться? И если не примириться, то как заставить признать свое право. Примириться я не могу, а каким способом отстоять свои права - не вижу. Не вижу также, как легальным партийным путем можно воспрепятствовать Делегации поручить этот суд судебно-следственной комиссии, что в моих глазах, как и в Ваших, вещь еще более непримиримая, чем суд, состоящий из членов Делегации.
Во всяком случае, если Вам станет что либо известно по этому де лу, не откажите меня известить, как и я Вас буду извещать обо всем, что станет известно мне. В случае нужды, придется решить, что именно предпринять в отношении того, "чтобы без меня меня не женили". Я на писал Илье и жду ответа". 35
Еще больше на далекой Ривьере волновался Чернов. С большой го речью во всех своих письмах он именовал себя "человек из периферии". Представляет интерес его письмо к бывшей жене Азефа Л.Минкиной, написанным 28 августа 1912 г.
" Дорогая Люба.
Мне только что прочли бурцевскую статейку о свидании с Азефом. По-видимому, Азеф окончательно раздавлен, психологически "добит" тем, что от него отвернулись обе стороны, и таким образом он остается "одиноким" на всем свете.
Такую ужасную вещь трудно выдержать, ведь и сам легендарный Иуда не выдержал - удавился.
Суд, конечно, необходим, ясно, что до суда Вам уезжать нельзя. Эту тяжесть еще придется пережить. Только суд выяснит все, что еще остается тяжелым и загадочным во всей этой истории. Быть во время суда где-то далеко и жадно ждать скупых известий - этого Вы все рав но не вынесете.36
Вы, вероятно, уже были у Бурцева и узнали, как идет дело с орга низацией суда. Боюсь, как бы наши умники опять чего нибудь не напу тали. Ради Бога, пишите скорее, что делается в Париже, как и когда.
От Савинкова только что получил письмо. Он пишет Илье, что счи тает своим неотъемлемым правом быть участником этого суда.
Я такого же демарша делать не думаю. Что у меня есть такое неотъ емлемое моральное право - это всякому ясно, но как "человек из пери ферии" я не имею никаких формальных прав.
Но если бы Делегации вздумалось и на этот раз отклонить всякое возобновление дела Азефа - я заговорю. Заговорю громко - словом и делом. Суд будет организован, Азеф явиться на суд. Так будет, будет во что бы то ни стало.
Пишите же. Так бесконечно жалко, что то, что могло бы удаться нам и притом гораздо раньше из-за упрямства наших парижских умни ков удается только теперь и не нам, а Бурцеву.
А ему - спасибо.
Весь Ваш Виктор Чернов. Всем Вашим - привет. А Вам желаю больше сил, чтобы, наконец испить чашу до самого дна - и больше к ней никогда не возвра щаться".37
Письмо Чернова очень интересное. В нем отчаяние "человека из пе риферии" и настоящая злость на "парижских умников", губящих все дело и отдающих его нелюбимому им Бурцеву и, буквально, крик души с прось бой сообщать всю информацию и жалкие угрозы, что он может громко заговорить. Видно, как Чернову страстно хочется, чтобы все точки в деле Азефа были, наконец, расставлены, и все обвинения против него, Чернова, сняты.
Но позиция Чернова и Савинкова ничего не решала и , в результате, суда не было. Фактически прекратилась и охота на Азефа со стороны революционеров. Успокоилась и охранка, когда она поняла, что никако го суда над Азефом, во время которого могут всплыть новые тайны, опасные для русских властей, не будет. Но больше всех доволен был сам Азеф. Он прекрасно провел и выиграл эту партию, охота за ним прекратилась со всех сторон, а он, как дикий зверь, прекрасно чувство вал такие вещи. И опять острая игра, как в доброе старое вре мя! Интересно, что другие игры - в карты и рулетку - он не прекратил. И свое письмо Бурцеву с условиями суда он писал из Давиля, где вел крупную игру и в день написания письма проиграл все деньги. Может, это прибавляло ему жалости к себе, когда он писал, что согласен на смертный приговор через 24 часа после его вынесения? Но потом счастье на рулетке вернулось к нему, он возвратил все проигранное и даже крупно выиграл
Узнав о том, что эсеры отказываются его судить, он стал состав лять письмо Бурцеву, но потом махнул на это рукой.38 Настоящей ка тастрофой для Азефа явилась Первая мировая война. Он слишком сильно верил в неделимость Европы и все свои деньги держал в русских бума гах. Естественно, после начала войны с Россией он все потерял. Азеф пытался бороться. Собрав остатки состояния, он вместе со своей сожительницей открыл на ее имя корсетную мастерскую, но его добил следующий удар. Его кто-то узнал в кафе, сообщил в полицию, и Азеф 12 июля 1915 г. был арестован как опасный террорист и революционер, причем о причинах ареста ему сообщили через много месяцев после него. Условия заключения были тяжелые: он сидел в темной и сырой камере. Он писал жалобно-слезливые письма фрейлен Хедвиге, где сравнивал се бя с Дрейфусом, и умоляющие - полицейским властям Германии, в кото рых доказывал насколько несправедливо считать его революционером, когда сам Столыпин называл его честным правительственным сотрудни ком. Он умолял освободить его по состоянию здоровья: "За это время состояние моего здоровья ухудшилось. Уже четыре года тому назад из вестный профессор Х. Розин... установил, что у меня хроническое воспаление почек и расширение сердечной мышцы...
Как известно, это заболевание неизлечимо и для того, чтобы не ускорять процесса развития, требует особого образа жизни и диеты, что в тюремных условиях неосуществимо... Поэтому покорнейше прошу Ваше Превосходительство благосклонно отнестись к упомянутой выше объяснительной записке, из которой явствует моя невиновность, и при нять во внимание мое заболевание".39 Но немецкие власти не собира лись его выпускать, и он продолжал сидеть в тюрьме. Февральская ре волюция пробудила в нем новые надежды на освобождение. Он вновь пишет письма полицейским властям, где ходатайствует о своем освобождении.40 Но только после октябрьского переворота 1917 г. и на основании зак люченной в декабре 1917 г. между Советской Россией и Германией конвен ции об обмене гражданскими пленными он был освобожден. Хотя по вы ходе из тюрьмы он рвал и метал на немецкие власти, непонятно почему державших его в тюрьме два с половиной года, он устроился на работу в министерство иностранных дел Германии. Видимо, там по достоинству оце нили его таланты. Но его здоровье было подорвано, у него обострилась болезнь почек. 24 апреля 1918 г. он умер на больничной койке.
В России начиналась гражданская война, дело Азефа было "предани ем старины глубокой", и его смерть осталась незамеченной. Но сам ве ликий провокатор продолжал тревожить современников. 6 июня 1918 г. произошел так называемый мятеж левых эсеров, начавшийся с убийства эсеровскими боевиками Я.Блюмкиным, заведующим секретным отделением отдела по борьбе с контрреволюцией ВЧК, и фотографом ВЧК Н.Андреевым немецкого посла графа В.Мирбаха. В бюллетене номер 1 ЦК партии левых социалистов-революционеров среди причин этого убийства упоминалоиьто, что прочих: "в распоряжение Мирбаха был прислан из Германии известный русский провокатор Азеф для организации шпионажа, опознанный ... партийными товарищами в Петрограде и в Москве".41 Как мы знаем, Азеф уже полто ра месяца лежал в могиле.
Обвинением в идеологических связях с Азефом пользовались и боль шевики в отношении левых эсеров. В статье, "Азеф и азефовщина" (опубликована в газете "Мзвестия ВЦИКа", 9 июля 1918 г.) написанной Эрде (Д.Рахштейн) говорилось о том, что "от Азефа протянулись прямые нити к партии левых эсе ров", что она является "действительной наследницей заветов Азефа и азефовщины". Эсеры Я.Блюмкин, Н.Андреев, А.Александрович, А.Попов были определены как "двойники Азефа, пробравшихся в ВЧК".42
Азеф волновал воображение писателей, драматургов, режиссеров. О нем писал А.Белый, выведя его в романе "Петербург" под фамилией Лип ченко. Жизнь Азефа и его деяния интересовали известного русского писателя и издателя Романа Гуля. В 1929 г. в Берлине на русском языке был опубликован его роман об Азефе "Генерал БО". Ав тор проработал большое количество исторических источников, встре чался с людьми, близко знавшими Азефа. Книга получилась и увлекательной, была переведена на многие языки, о ней очень хорошо отзывались известные французские писатели Андре Мальро и Альбер Камю, последний, под впечатлением от этой книги заинтересовался темой русского террора и написал пьесу о русских террористах, убийцах великого князя Сергея Александровича. Гуль написал пьесу "Азеф", которая была поставлена в 1937 г. Русским театром в Париже. Режиссером и исполнителем роли Савинкова был известный актер Григорий Хмара. Спектакль делал полные сборы и получил неплохие отзывы, хотя сам Гуль оценивал свои способности драматурга и написанную им пьесу достаточно невысоко.43 состоялось, однако, всего четыре представления. Спектакль был снят в результате решительного протеста эсеров, заявивших, что в условиях преследования евреев в Германии нельзя показывать пьесу об Азефе, но это было, видимо, только предлогом. Эсеры даже после революции, гражданской войны, эмиграции крайне болезненно относились к азефовской теме и к любому публичному упоминанию его имени. Так, они были взбешены, когда М.Алданов, опубликовал в 1930 г. в парижской эмигрантской газе те "Последние новости" эссе "Азеф" В.Ходасевич писал об этом Н.Берберовой: "Эсеры в лютой обиде на Алданова за "Азефа", как и следовало ожидать."44 В 1958 г. Гуль переработал свой роман и вы пустил его под тем же названием.
П.Щеголев и А.Толстой написали необыкновенно слабую для союза талант ливого историка и писателя пьесу "Е.Азеф", которая никогда не была поставлена. Судьба Азефа волновала и Исаака Бабеля. Во время поездки в Париж в 1932-33 гг. он познакомился с известным режиссером А.Грановским (Аврахам Азар). В эмиграции А.Грановский женился на богатой женщине и на ее деньги снимал фильмы. Он решил поста вить фильм об Азефе и пригласил Бабеля в качестве сценариста, а Ни колаевского - историческим консультаном. Сочетание таких имен было гарантией, что фильм будет интересным. Бабель начал писать сценарий, у него установились дружеские отноше ния с Николаевским, но, в отличие от своих новых знакомых, он был со ветским гражданином и решил на всякий случай уведомить советского посла в Париже о своих знакомствах и посоветоваться с ним, сотрудни чать ли ему с Николаевским. Он услышал в ответ, что Николаевский опасный враг. После этого Бабель прервал все контакты с Николаевским и Грановским, и из задуманного фильма ничего не вышло. Но Бабель ув лекся личностью нашего героя и продолжал работать над сценарием, на деясь, что фильм будет снят в СССР.45
Где эта рукопись - никто не знает. В день ареста писа теля (16 мая 1939 г.) на его даче в Переделкино сотрудники НКВД изъяли девять папок рукописей писателя, а на его московской квартире в Николо-Воробьинском переулке - еще пятнадцать. Их судьба до сих пор неизвестна. В.Шенталинский, автор очерка "Последние дни Ба беля", писал, что поиски рукописей Бабеля предпринимались в 1955-56, 64, 88 гг. и всякий раз безрезультатно. "И сейчас в январе - феврале 1994 г. в архиве Федеральной службы контрразведки была проведена тщательная проверка с целью обнаружить если не сами рукописи, то хо тя бы какие нибудь сведения о них... Установлено - в хранилищах ар хива рукописей Бабеля нет".46 Возможно, какой-то вариант сценария остался в Париже. Жена Бабеля А.Пирожкова вспоминала, что он часто ей писал из Парижа об этой работе. Он надеялся заработать много денег на сценарии об Азефе и оставить их своей первой жене и дочери, которые жили в эмиграции. Пирожкова сообщает интересную деталь: по рассказам вдовы В.Чернова О.Колбасиной, она помогала Бабелю в работе над сценарием. А.Пирожкова сценарий не видела и предполагает, что он остался в Пари же.47 Архивы Лубянки обследованы еще далеко не полностью. И, быть может, скоро мы прочтем сценарий великого писателя о великом провокаторе, извлеченный из архивов советской охранки или найденный в Париже. С нашей точки зрения жизнь, Азефа и его товарищей из БО и ДП прямо просится на экран. Фильм мог бы получиться необыкновенно интересным.
Л.Прайсман.
Примечания.
1. Б.Николаевский. "История одного предателя. стр.307.
2. А.Аргунов. "Азеф - социалист-революционер".стр.131.
3. Письмо Либкнехта Бурцеву.//На чужой стороне. Прага.1925 н.10 стр.250.
4. Письма Азефа. стр. 169.
5. Там же. стр. 171.
6. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.126.Л.40.
7. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.133.Л.50.
8. Г.Левинсон. "История одной семьи".Архив "Мемориала".Ф.2.Оп.1.Д.82.Л.17.
9. Письма Азефа. стр.171.
10. В.Бурцев. "Моя последняя встреча с Азефом."//Иллюстрированная Россия. 1927. н.48(133). стр.1.
11. Там же. стр. 2.
12. Там же.
13. Письма Азефа. стр. 182.
14. Там же.
15. Там же.
16. В.Бурцев. "Моя последняя встреча с Азефом". стр.4.
17. В.Бурцев. Указ. соч.//Иллюстрированная Россия. 1927. Н.49. стр.11-12.
18. Там же. стр. 12;14.
19. М.Алданов. Указ. соч. стр.207.
20. В.Бурцев. Указ. соч. //Иллюстрированная Россия. 1927. н.48. стр. 6.
21. Там же.
22. В.Бурцев. Указ. соч.//Иллюстрированная Россия. 1927. н.49. стр.12.
23. Там же.
24. Письма Азефа. стр.186.
25. Там же.
26. В.Бурцев. Указ. соч.//Иллюстрированная Россия. 1927. н.49. стр.11.
27. Там же. стр.12.
28. Письма Азефа. стр. 187-188.
29. Там же. стр.188.
30. Там же.
31. ГАРФ.ф.102,00. оп.316. д.155.ч.3.л.192.
32. Там же. л.181.
33. Мы пропустили фразу Чернова о Рутенберге, так как мы ее при водили выше.
34.ГАРФ.ф.102,00. оп.316. д.155. ч.3. л.176-177.
35. Там же. л. 194.
36. Л.Минкина собиралась с двумя сыновьями уехать в Америку, ку да они отправились в 1913г.
37. ГАРФ.ф.102,00. оп.316. д.155.ч.3. л.195.
38. Опубликовано в журнале "Вопросы истории".1993. н.8. стр.135. и в книге "Письма Азефа" стр.188.
39. Письма Азефа.//Вопросы истории.М.1993. N.8. стр.136.
40. Там же.
41. Бюллетень N.1 Центрального комитета партии социалистов-революционеров.//Красная книга ВЧК.М.1990. т1. стр.209-210.
42. Красная книга ВЧК.М.1990 г.Т.1. стр 297.
43. Интересно, что на всех четырех представлениях присутствовал В.Бурцев, сидевший в первом ряду: "Вероятно будил в себе "заснувшие страсти" и "прошлую славу". Р.Гуль. "Я унес Россию".//Новый журнал. 1983. N.152. стр.65-66.
44. Письма В.Ходасевича к Н.Берберовой//Минувшее. М.1991.н.5. стр.253
45.В журнале "За большевистский фильм". 1934. N.22 был опубликован портрет И.Бабеля с подписью: "Работает над сценарием фильма "Азеф" для Второй фабрики".
46.В.Шенталинский."Прошу меня выслушать. Последние дни И.Бабеля"//Знамя.1994.N.7.стр.164.
47.А.Пирожкова."Годы, прошедшие рядом (1932-1939)". В.сб."Воспоминания о Бабеле".М.1939.стр.242.
